– Временные петли, – сказала Миранда, – разрешены законом. Для этого требуется совсем небольшое устройство, причем эффект, который оно производит, имеет локальное значение. Он действует всего на несколько людей, остальной мир остается незатронутым.
– Это разрешено законом? – удивленно переспросил я.
– С того момента, как была открыта возможность путешествия во времени, общественность беспрерывно настаивала на разрешении массового использования временных петель.
Она снова уселась на землю и прижалась ко мне, чтобы согреться. Я для нее не был любовником – в лучшем случае, другом.
– Ты только представь себе, как сама возможность применения петель может изменить мир. Большую часть несчастных случаев удается предотвратить. Разбилась замечательная ваза… переведи стрелки часов, и ваза простоит еще тысячу лет. Или шофер слишком поздно затормозил, и машина падает в реку. Кто-то, оказавшийся рядом, делает петлю, и погибшие люди спасены…
– Как Джота и Вэсли, – пробормотал я себе под нос.
– Именно. Подобная техника работает в ограниченном временном спектре – всего несколько минут, и охватывает совсем небольшое пространство. Но петли спасают тысячи жизней, ценное имущество и позволяют предотвратить многие катастрофы. А теперь тебя интересует Грег…
– Да, Грег, – сказал я. – Расскажи мне о Греге.
Объясни необъяснимое.
– Почему он здесь? Ну, у него есть Дар.
– Какой дар?
– Он ведун. И его колдовство работает.
Введение новых немыслимых понятий разозлило меня. И это в тот самый момент, когда мне показалось, что я начал понимать происходящее вокруг. Тут-то Миранда и заговорила о каких-то фантастических вещах.
Прежде чем я успел ей что-нибудь сказать, Миранда быстро проговорила:
– Послушай еще немного. Вэл, ты не проявил особой проницательности. Ты сам можешь рассказать о Даре гораздо больше, чем я. Ты знаешь о нем все. Или знал бы, если хоть раз внимательно посмотрел бы вокруг.
Я сумел придумать лишь одно объяснение.
– Я им обладаю? – воскликнул я.
– Нет не ты – Джота.
Шаг за шагом Миранда заставила меня вспоминать. И я прожил свою жизнь, год за годом, с каждым мгновением все больше убеждаясь в том, что она была права.
ГЛАВА 10
– Это разрешено законом? – удивленно переспросил я.
– С того момента, как была открыта возможность путешествия во времени, общественность беспрерывно настаивала на разрешении массового использования временных петель.
Она снова уселась на землю и прижалась ко мне, чтобы согреться. Я для нее не был любовником – в лучшем случае, другом.
– Ты только представь себе, как сама возможность применения петель может изменить мир. Большую часть несчастных случаев удается предотвратить. Разбилась замечательная ваза… переведи стрелки часов, и ваза простоит еще тысячу лет. Или шофер слишком поздно затормозил, и машина падает в реку. Кто-то, оказавшийся рядом, делает петлю, и погибшие люди спасены…
– Как Джота и Вэсли, – пробормотал я себе под нос.
– Именно. Подобная техника работает в ограниченном временном спектре – всего несколько минут, и охватывает совсем небольшое пространство. Но петли спасают тысячи жизней, ценное имущество и позволяют предотвратить многие катастрофы. А теперь тебя интересует Грег…
– Да, Грег, – сказал я. – Расскажи мне о Греге.
Объясни необъяснимое.
– Почему он здесь? Ну, у него есть Дар.
– Какой дар?
– Он ведун. И его колдовство работает.
Введение новых немыслимых понятий разозлило меня. И это в тот самый момент, когда мне показалось, что я начал понимать происходящее вокруг. Тут-то Миранда и заговорила о каких-то фантастических вещах.
Прежде чем я успел ей что-нибудь сказать, Миранда быстро проговорила:
– Послушай еще немного. Вэл, ты не проявил особой проницательности. Ты сам можешь рассказать о Даре гораздо больше, чем я. Ты знаешь о нем все. Или знал бы, если хоть раз внимательно посмотрел бы вокруг.
Я сумел придумать лишь одно объяснение.
– Я им обладаю? – воскликнул я.
– Нет не ты – Джота.
Шаг за шагом Миранда заставила меня вспоминать. И я прожил свою жизнь, год за годом, с каждым мгновением все больше убеждаясь в том, что она была права.
ГЛАВА 10
Хотя Джота и был моим кузеном, я познакомился с ним только когда ему исполнилось три года. Его мать была сестрой моего отца, но они никогда не были близки.
Когда Муллинеры переехали в соседний от нас дом, мне тоже было три года. Родственные чувства не имели никакого отношения к выбору дома – просто он оказался удобным для Муллинеров во всех отношениях, вот и все.
Я никогда не знал миссис Муллинер, как тетю Джейн.
Между нашими семьями не было никаких контактов, но Джота и я, будучи единственными детьми одинакового возраста, не могли не играть вместе.
Нас часто оставляли играть в нашем или их саду, но если в нашем мы могли вытворять все, что нам заблагорассудится (потому что ни моя мать, ни отец совершенно не интересовались садом, и постепенно наш сад превратился в настоящие джунгли), то должны были сохранять величайшую осторожность в саду у Муллинеров, потому что отец Джоты был ученым-садоводом любителем. Во всяком случае так он себя называл, и даже, когда нам было еще по три года, мы с Джотой пытались выговорить это слово, без особого, правда, успеха, и не слишком понимая, что оно значит, кроме того, что в нашем саду нам нравилось играть гораздо больше.
(Миранда вела меня через воспоминания осторожно, ничего не объясняя. Она мало что мне напоминала и совсем не навязывала свою иногда куда более точную информацию.
Миранда сумела обратить мое внимание на факты, которые я старался никогда не брать в голову – ведь в противном случае пришлось бы поверить в невозможное.
Невозможное тогда! И в тоже время, иногда, в моей памяти оказывались вещи, о которых Миранда ничего не знала.)
Джоте и мне было около четырех, и мы вскоре должны были пойти в школу, когда случилось наше первое жесткое столкновение с реальным миром. То, что происходило у нас дома, я воспринимал как данность, тем более что ничего такого уж плохого никогда не случалось, ну, разве что странное. Я любил свою мать и зависел от нее, как и всякий маленький ребенок, и девяносто пять процентов времени она вела себя, как самая обычная мать. Лишь изредка, все в нашем доме переворачивалось вверх дном, двери начинали громко хлопать, раздавались истошные крики и истерические рыдания – в таких случаях у меня хватало здравого смысла делать вид, что я не существую и не попадаться ей на глаза.
Сад, соседний с нашим, принадлежал мистеру Сильвестру, толстому, краснолицему человеку, который мне очень нравился. Он часто угощал нас анисовым драже, при этом мистер Сильвестер всегда кидал его нам и ужасно веселился, когда мы не могли поймать маленькие шарики.
Со временем, мистер Сильвестер изменился.
Джота (который тогда еще был Кларенсом – это имя в те времена еще не казалось нам странным) и я не понимали, почему он изменился. Только когда Миранда заставила меня немного задуматься, я сообразил, что причина заключалась в том, что мистер Сильвестер просто завидовал садовым успехам отца Джоты. Он больше не кидал нам анисовых конфет. Только раз за разом спрашивал, почему мы не бегаем в саду у Джоты так, как бегаем здесь.
Потом он начал жаловаться по поводу нашего сада – мол, наши сорняки лезут к нему через ограду. Для Джоты и меня это было полнейшей чепухой – ведь мы никогда не видели, чтобы растения куда-нибудь лазали.
Начиная с какого-то момента между мистером Сильвестром и отцом Джоты, и между мистером Сильвестром и моим отцом, и даже между нашими отцами, начались постоянные скандалы, потому что, среди всего прочего, отец Джоты сказал, что семена сорняков и в самом деле могут переходить через ограду, и что пришло время моему отцу начать заниматься своим садом.
Джота и я так и не поняли, что же все-таки произошло, если не считать того, что мы больше не могли играть ни у него, ни у меня в саду без того, чтобы кто-нибудь из них не начинал на нас орать. Между собой, мы без особых проблем разобрались, что во всем виноват мистер Сильвестер.
На самом деле, для четырехлетних детей, это был самый настоящий кризис. Нам не разрешали без присмотра болтаться по городу, играть на улицах, или просто исчезать куда-нибудь на несколько часов. В саду, до тех пор, пока мистер Сильвестер не испортил все дело, мы прекрасно проводили долгие часы, если только не шел дождь. Нам было просто необходимо убежище, и хотя тогда я об этом, конечно, не думал, Джота, тоже, предпочитал пореже бывать дома – потому что между его родителями шло постоянное сражение за власть. До тех пор, как мистер Сильвестр не начал свою необъявленную войну, мы с Джотой никому не мешали в нашем саду.
И вот, однажды, мистер Сильвестер перестал беспокоить нас. Он умер. Ни я, ни Джота не понимали тогда, что это значит, кроме того, что мы опять имели возможность играть в нашем саду сколько нам захочется, а в саду у Джоты, соблюдая некоторую осторожность. Я и Джота были ужасно довольны, что мистер Сильвестер перестал отравлять нашу жизнь, и до того, как мы пошли в школу, наше жизнь была совершенно безоблачной.
Другие дети крайне редко попадали в наши дома. Обе наши семьи не слишком стремились к тому, чтобы в дом попадали посторонние люди – даже дети, ведь за ними обязательно появляются взрослые.
Поэтому Джота и я, будучи весьма неглупыми детьми, давно поняли, что ругаться между собой уж очень невыгодно.
В школе, среди ужасного гама, громкого смеха, странных запахов, непривычных запретов, девочек (ни я, ни Джота еще ни разу не имели с ними дела, и сразу решили, что никогда и не будем), огромных окон, бесконечных коридоров, электрического света в дневное время, лестниц, пугающих больших мальчиков и девочек, и еще более страшных в черных куртках и квадратных шапочках, взрослых со строгими голосами, которые делали вид, что они на нашей стороне – среди всех этих новых, удивительных впечатлений, мне больше всего запомнился взрыв смеха, когда Джота сказал, что его зовут Кларенс.
Учительница тоже засмеялась, хотя пыталась сделать вид, что ей совсем не смешно.
Они рассмеялись снова, только еще громче, когда Джота сообщил, что его фамилия Муллинер.
Мне хотелось вскочить на ноги и отколотить их всех сразу. Никто не смеялся, когда за несколько секунд до этого я сказал, что меня зовут Вэл Матерс. Мое полное имя Валентин, но меня всегда называли Вэл, поэтому я так и сказал. А теперь все смеялись над Кларенсом, моим другом.
Я не вскочил на ноги потому что… ну, не вскочил и все тут.
Странное дело – когда мы возвращались домой, свободные до конца дня (первый день занятий был совсем коротким) я сам рассмеялся, когда вспомнил их смех по поводу имени моего друга. Это очень по детски – когда они смеялись над ним, я был готов подраться с каждым, хотя и не сделал этого. Но потом… я смеялся так, что едва мог идти.
Кларенс – а тогда я называл его Кларенс, и так продолжалось до тех пор, пока он навсегда не стал Джотой – не сразу потерял терпение. Он еще некоторое время подождал пока я не успокоюсь. Но я не уже мог остановиться. Чем больше я смеялся, тем смешнее мне становилось.
Тогда он ударил меня кулаком в грудь – всего один раз – и убежал.
Мой смех медленно прекратился, но совсем не потому, что мне было больно и даже не потому, что мне стало стыдно – просто, когда Джота убежал, мне стало не над кем смеяться, и мой смех сразу перестал иметь смысл.
Я пошел домой. Несколько раз я пытался увидеть Джоту, но никто не открывал дверь.
Мне совсем не хотелось есть, когда пришло время чая.
Потом мне стало нехорошо. Мой отец и даже мать начали беспокоиться. Меня уложили в постель с грелкой.
На следующее утро мне не стало лучше, и ко мне вызвали врача. Доктор тщательно осмотрел меня, а потом они что-то тихо обсуждали с моим отцом. Позднее отец присел на край моей кровати, и негромко поговорил со мной.
Тогда я ничего не понял, мне даже и в голову не приходило, что тут есть что понимать, кроме того, что я заболел.
Теперь, много лет спустя, было легко догадаться, что врач сказал моему отцу, и о чем отец думал, разговаривая со мной.
Доктор не смог обнаружить у меня никакой болезни, но все же, было совершенно очевидно, что я серьезно болен.
Так как это был молодой, думающий врач, он сразу предположил, что я перенес какую-то психологическую травму. Все сходилось – я жил в странном доме, а он, будучи нашим семейным врачом, хорошо знал, что у нас здесь происходит. Я в первый раз пошел в школу. Он столкнулся с довольно интересным случаем, когда пятилетний ребенок, в остальных отношениях совершенно нормальный, неожиданно получил некое психическое расстройство.
Джота пришел навестить меня только во время ужина (на второй день в школе были уже полные занятия). Он казался тихим, удивленным и очень расстроенным. Видимо, Джота считал, что я заболел из-за того, что он ударил меня в грудь.
Я сказал ему, что это глупо, у меня там не осталось даже отметины, и что мне жаль, что я смеялся над ним.
Я болел три недели, и так до конца не оправился до конца первой четверти.
Мы с Джотой еще раз серьезно повздорили. Миранда, судя по всему, ничего об этой ссоре не знала. Я так и не смог вспомнить из-за чего мы поссорились, забылись все детали, но я помню, как Джота вдруг помрачнел, жестко посмотрел на меня и сказал:
– Я с тобой разберусь… – таким угрожающим тоном, какого трудно было ожидать от семилетнего мальчика.
Этим все кончилось. Ничего не произошло…
Это случай явно смутил ее. Миранда старалась заставить меня вспомнить детали. Ей хотелось узнать действительно ли Джота так рассвирепел, или он быстро преодолел свою злость и успокоился.
На самом деле, наша дружба прекратилась тогда на целых три месяца, и все это время Джота совершенно не скрывал, что ненавидит меня.
Надо сказать, что я был гораздо более нормальным мальчиком, чем Джота, и быстро подружился с другими ребятами. Он же оставался в одиночестве, на школьном дворе держался особняком и домой ходил один.
Именно поэтому мы, в конце концов, начали дружить снова.
Одним из моих новых друзей стал Джил Карсвелл, который прекрасно учился, но далеко не всегда вел себя тихо. В те дни в нем было что-то от юного Джекила и Хайда. Обычный, с точки зрения учителей, он был образцовым учеником, умным и вежливым, старательным, хорошо успевающим по всем предметам – короче, образец для подражания. Но время от времени, он выкидывал такие номера…
Тем не менее, этот инцидент был мало связан с Джилом, во всяком случае, пока все не кончилось.
Это случилось во время перерыва между утренними и дневными уроками. Мы были вместе с Джилом на школьном дворе, возле куста, отделяющего участок, предназначенный для младших мальчиков, от участка, где гуляли девочки.
Джота, как обычно, стоял один, погруженный в какие-то свои мысли.
Около дюжины мальчишек играли в футбол неподалеку от Джоты. Как и следовало ожидать, мяч подкатился к Джоте, и один из мальчиков побежал за ним.
Между Джотой и мальчиком сохранялось некоторое расстояние, о чем они говорили мне не было слышно. Я довольно равнодушно наблюдал за происходящим, пока вокруг Джоты не начали собираться другие мальчики, и я начал смутно понимать, что там сейчас произойдет.
Дикие животные не бывают такими жестокими, как дети – они просто не знают как.
Джота, который постоянно стоял один, всегда являлся потенциальной жертвой. Мальчики (они были старше нас) издевались над ним, стараясь превзойти друг друга в остроумии и изощренности.
Совершенно автоматически Джил и я двинулись через двор в их сторону. Ничто не привлекает мальчиков больше, чем перспектива хорошей драки.
И мы не были единственными. Почти все школьники начали стягиваться к тому месту, где в окружении старших мальчиков стоял Джота. Даже некоторые девочки из-за забора начали поглядывать в ту же сторону, маленьким даже пришлось подпрыгивать, чтобы разглядеть что-нибудь за густой изгородью.
В старой Средней Школе было три игровых двора. Школа была переполнена, дворы стали слишком маленькими для такого количества учеников. По другую сторону от здания школы, отдельно, находился двор для старших мальчиков. Но все девочки, от пяти до восемнадцати лет, должны были гулять на одном дворе. Предполагалось, что старшие мальчики могут обижать маленьких, а среди девочек это не принято.
Один из парней, поддразнивающих Джоту, начал подскакивать к нему, тихонько подталкивать и тут же отскакивать назад. Еще двое или трое последовали его примеру.
Джота пытался выбрать одного из них, чтобы весь эпизод перешел в обычную драку один на один. В девятнадцати случаях из двадцати этим все и заканчивалось. Но на этот раз, парень, с которым Джота попытался сцепиться, оттолкнул его, а сам отошел в сторону, давая возможность остальным продолжить игру.
Всякий раз, когда Джота бросался на кого-нибудь, его отталкивали назад.
Теперь вокруг Джоты столпились все мальчишки со двора. Я лишь изредка мог увидеть его лицо, скрытое за спинами и головами других ребят. Джота побледнел, а гнев на его лице сменился ужасом. Полдюжины парней могут быстро довести одного. Джота оказался в одиночестве против всей младшей школы. И было уже слишком поздно, чтобы пытаться изменить что-нибудь.
Выпендриваясь друг перед другом, его мучители начали все сильнее наглеть. Сначала они лишь легонько толкали Джоту и отскакивали назад. Потом они начали щипать его, дергать за галстук и рубашку, рвать пуговицы.
Между Джотой и массой парней все еще оставался небольшой промежуток, так чтобы он оставался жертвой, а все они охотниками.
Из носа и уголка рта Джоты начала идти кровь.
Большинство мальчишек начали вопить – наверное, и я вопил вместе с остальными. Мы охотники, загнавшие лису, готовились к убийству.
Когда его рубашка была вырвана из брюк, мы все покатились со смеху. Теперь он превратился в объект насмешек. Он был смешон (как толстый, обнаженный еврей, которого избивают в гетто прикладами винтовок). Какой-то особенно изобретательный мучитель схватил горсть песку и умудрился запихнуть песок за пояс брюк Джоты.
Видимо, именно в этот момент, я перестал ощущать удовольствие от происходящего. Я был, наверное, таким же бессмысленно жестоким, как и другие мальчишки семи или восьми лет. Но даже и тогда я знал, что существует граница, которую даже толпа, если она сохраняет хоть крохи человечности, не должна переходить.
Только многие годы спустя, я понял, что аналогичные чувства испытывали десятки других мальчишек. И что мы тогда сделали? Ничего, конечно. Главным образом потому, что боялись очутиться на месте Джоты.
Он уже находился на последней грани. Его рубашка, от которой были оторваны последние пуговицы, распахнулась, открыв худую, бурно вздымающуюся грудь.
Не было никакой надежды на спасение. Наоборот, те полдюжины парней, с которых все и началось, подбадриваемые выкриками сзади, придумывали все новые способы издевательства. Время словесных насмешек закончилось – шум стоял такой, что только самые дикие вопли могли его перекрыть.
Один из мальчишек достал маленький перочинный нож, открыл его и стал делать угрожающие выпады в сторону Джоты. Он не подходил к Джоте слишком близко, но довольной рев остальных делал его выпады еще страшнее.
С самого начала Джота не мог убежать, потому что сзади него находились заросли кустарника и забор. Оказавшись в столь тяжелом положении, Джота сделал то, чего никто из нас не ожидал.
Отскочив назад, он схватился за столбик ограды и одним движением перемахнул через забор. В следующее мгновение Джота уже был во дворе девочек.
Крики смолкли, словно все разом онемели. А потом вся масса мальчиков, ломая кусты, бросилась к забору и, хотя никто из нас не стал через него перелезать вслед за Джотой, мы все повисли на ограде, не сводя взглядов с несчастной жертвы.
Маленькие девочки с криками разбежались в разные стороны. Мальчики не должны были появляться во дворе, предназначенном для девочек. Это был закон, один из сотен законов, которые не нарушались никогда. Никому и в голову не могло прийти, что Джота осмелится его нарушить.
Крупная девица лет семнадцати или восемнадцати поймала Джоту за шиворот и подняла в воздух. По обе стороны от ограды раздался оглушительный смех. Довольная своим успехам, девица снова подняла Джоту за шиворот…
На этот раз у нее в руках осталась лишь куртка Джоты, а сам он бросился бежать к воротам.
Мы помчались к нашим воротам. Джота, тяжело дыша, остановился на противоположной стороне дороги. Привычка была так сильна, что он хотел вернуться обратно (перерыв уже подходил к концу). Но десятки мальчиков продолжали стоять у ворот.
На этот раз, я не стал раздумывать. Выскочив из ворот, я побежал через дорогу. Джота вздрогнул и отвернулся, собираясь спасаться бегством, решив, что даже школьная граница не может остановить его преследователей.
Но я успел схватить его за руку.
– Пойдем обратно, Кларенс, – сказал я.
Крики и злобные вопли сразу стихли.
Неожиданно все пришли в себя. Получилось, что именно я навел порядок, но на самом деле моих особых заслуг тут не было. Как только я встал рядом с Джотой, напомнив всем, что он один из нас, а не отщепенец, которого нужно схватить живым или мертвым, не лиса, которую требуется загнать и затоптать, и даже не мышь, которую следует помучить, а потом оставить растерзанную умирать.
Я не мог поставить себе это в заслугу, потому что должен был это сделать гораздо раньше, а не выть, как обезумевшее животное, вместе со всеми.
И, словно по команде, как только смолкли все крики, прозвучал пронзительный свисток, означающий, что перерыв закончен, и мы все побежали в школу, в том числе и я с Джотой.
Потеха закончилась.
Учителя, наверное знали, что что-то случилось. Даже шесть месяцев спустя были заметны следы повреждений на кустах и заборе. Джота, как мог, привел себя в порядок, помылся, а его куртку девочки перебросили через забор, так что, застегнув ее на все пуговицы, он сумел скрыть от взоров учителей свою испорченную рубашку.
Так или иначе, но никто не стал разбираться в этой истории. Мальчишки, казалось, совсем не вспоминали об этом эпизоде. Правда один или двое пытались дразнить по этому поводу Джоту – но они имели глупость делать это поодиночке, а в таких ситуациях Джота умел позаботиться о себе.
Позаботиться о себе…
Две недели спустя было проведено специальное собрание всех учащихся. Директор был очень серьезен. Двое мальчиков, близких друзей, умерли в один день, один от разрыва сердца, а другой попал под машину. На этом торжественном собрании о мальчиках постарались вспомнить все хорошее, а об остальном постарались побыстрее забыть.
Конечно, я знал, что эти двое были самыми активными среди тех, кто издевался тогда над Джотой. Но мне и в голову не пришло, что между этими событиями могла существовать хоть какая-то связь. В тот момент, когда один из мальчиков попал под машину, Джота, я и Джил занимались поисками птичьих гнезд. У меня промелькнула мысль, что это Бог наказал их, но мне и в голову не приходило, что это сделал Джота.
Это была история со сквайром Баджели… Конечно, не был он никаким сквайром, хотя внешнее сходство и имелось, но сад у Баджели был роскошный. Думаю, что из каждых трех яблок Баджели, два доставалось мальчишкам из Средней Школы Шатли. Как мне помнится, в прежние времена сквайр относился к этому философски.
Но началась война. Мы были тогда еще слишком маленькими, чтобы понимать суть происходящего; разного рода ограничения и нехватки мы воспринимали с той же неизбежностью, как дождь и ветер, и наши воспоминания о том, что ночью можно было зажигать свет, не занавешивая окон, а хорошие вещи продавались в любом магазине, если только у тебя в кармане позвякивала мелочь, давно потеряли определенность.
Сквайр Баджели отнесся к войне серьезно. Все его три сына ушли в действующую армию, а единственная дочь осталась с ним помогать вести хозяйство. Кроме яблок он еще выращивал малину, черную смородину и множество овощей. Мальчишки не только воровали его фрукты, но вытаптывали морковь, турнепс, капусту и спаржу.
Он превратился в страшного великана (с нашей точки зрения). Баджели охранял свой сад, гонялся за нами и сообщал о наших набегах директору школы. Директор, который в прежние времена относился к подобным проказам также философски, как и сквайр, совершенно неожиданно стал проявлять большую жесткость.
Однажды Джота попался, и сквайр крепко отлупил его.
Две недели спустя Баджели умер. Но на этом история с Баджели не закончилась.
Только когда после войны прошло много лет, мы нарушили свою клятву о девочках. Джота это сделал первым.
Еще вчера он знал не больше нашего о птицах и пчелах, хотя к этому моменту у нас уже проснулся жгучий интерес к подобным вопросам, а уже через пару дней Джота уже мог сообщить нам все подробности, которые только могли нас интересовать.
Сначала мы ему не поверили. Но очень скоро ему уже невозможно было не верить. Вокруг Джоты начали увиваться девушки всех возрастов. (Он уже стал, наконец, Джотой – наш учитель Сэмуэль окрестил его.) Теперь Джота часто предлагал нам оценить его шансы с какой-нибудь особенно хорошенькой девушкой, иногда на четыре или пять лет старше, чем он – а потом поражал нас, добиваясь победы за считанные дни.
Тогда обучение было еще раздельным. Шатли не успели достигнуть новомодные течения. Ученицы старших классов еще не начали носить маленьких желтых уродливых куколок, означающих, что они больше не девственницы. Если бы Джота не существовал, то лишь одна, или две самых смелых старшеклассницы решились бы завести любовную интрижку, да и то лишь с парнями, кончившими школу год или два назад.
А из выпускников парней едва ли нашлись бы многие, кто мог бы похвастаться подобным опытом, да и то не с городскими девушками.
Джота создал беспрецедентную ситуацию. Любое яблоко, которое успевало созреть, он умудрялся снять. Он коллекционировал девушек, как марки. Ему было совершенно наплевать в каком классе они учились. Конечно, он знал достаточно, чтобы не оставлять за собой длинного хвоста незаконнорожденных отпрысков. Мне кажется, что рисковал Джота лишь в исключительных случаях, когда девушка уж очень ему нравилась, что случалось не слишком часто.
Когда Муллинеры переехали в соседний от нас дом, мне тоже было три года. Родственные чувства не имели никакого отношения к выбору дома – просто он оказался удобным для Муллинеров во всех отношениях, вот и все.
Я никогда не знал миссис Муллинер, как тетю Джейн.
Между нашими семьями не было никаких контактов, но Джота и я, будучи единственными детьми одинакового возраста, не могли не играть вместе.
Нас часто оставляли играть в нашем или их саду, но если в нашем мы могли вытворять все, что нам заблагорассудится (потому что ни моя мать, ни отец совершенно не интересовались садом, и постепенно наш сад превратился в настоящие джунгли), то должны были сохранять величайшую осторожность в саду у Муллинеров, потому что отец Джоты был ученым-садоводом любителем. Во всяком случае так он себя называл, и даже, когда нам было еще по три года, мы с Джотой пытались выговорить это слово, без особого, правда, успеха, и не слишком понимая, что оно значит, кроме того, что в нашем саду нам нравилось играть гораздо больше.
(Миранда вела меня через воспоминания осторожно, ничего не объясняя. Она мало что мне напоминала и совсем не навязывала свою иногда куда более точную информацию.
Миранда сумела обратить мое внимание на факты, которые я старался никогда не брать в голову – ведь в противном случае пришлось бы поверить в невозможное.
Невозможное тогда! И в тоже время, иногда, в моей памяти оказывались вещи, о которых Миранда ничего не знала.)
Джоте и мне было около четырех, и мы вскоре должны были пойти в школу, когда случилось наше первое жесткое столкновение с реальным миром. То, что происходило у нас дома, я воспринимал как данность, тем более что ничего такого уж плохого никогда не случалось, ну, разве что странное. Я любил свою мать и зависел от нее, как и всякий маленький ребенок, и девяносто пять процентов времени она вела себя, как самая обычная мать. Лишь изредка, все в нашем доме переворачивалось вверх дном, двери начинали громко хлопать, раздавались истошные крики и истерические рыдания – в таких случаях у меня хватало здравого смысла делать вид, что я не существую и не попадаться ей на глаза.
Сад, соседний с нашим, принадлежал мистеру Сильвестру, толстому, краснолицему человеку, который мне очень нравился. Он часто угощал нас анисовым драже, при этом мистер Сильвестер всегда кидал его нам и ужасно веселился, когда мы не могли поймать маленькие шарики.
Со временем, мистер Сильвестер изменился.
Джота (который тогда еще был Кларенсом – это имя в те времена еще не казалось нам странным) и я не понимали, почему он изменился. Только когда Миранда заставила меня немного задуматься, я сообразил, что причина заключалась в том, что мистер Сильвестер просто завидовал садовым успехам отца Джоты. Он больше не кидал нам анисовых конфет. Только раз за разом спрашивал, почему мы не бегаем в саду у Джоты так, как бегаем здесь.
Потом он начал жаловаться по поводу нашего сада – мол, наши сорняки лезут к нему через ограду. Для Джоты и меня это было полнейшей чепухой – ведь мы никогда не видели, чтобы растения куда-нибудь лазали.
Начиная с какого-то момента между мистером Сильвестром и отцом Джоты, и между мистером Сильвестром и моим отцом, и даже между нашими отцами, начались постоянные скандалы, потому что, среди всего прочего, отец Джоты сказал, что семена сорняков и в самом деле могут переходить через ограду, и что пришло время моему отцу начать заниматься своим садом.
Джота и я так и не поняли, что же все-таки произошло, если не считать того, что мы больше не могли играть ни у него, ни у меня в саду без того, чтобы кто-нибудь из них не начинал на нас орать. Между собой, мы без особых проблем разобрались, что во всем виноват мистер Сильвестер.
На самом деле, для четырехлетних детей, это был самый настоящий кризис. Нам не разрешали без присмотра болтаться по городу, играть на улицах, или просто исчезать куда-нибудь на несколько часов. В саду, до тех пор, пока мистер Сильвестер не испортил все дело, мы прекрасно проводили долгие часы, если только не шел дождь. Нам было просто необходимо убежище, и хотя тогда я об этом, конечно, не думал, Джота, тоже, предпочитал пореже бывать дома – потому что между его родителями шло постоянное сражение за власть. До тех пор, как мистер Сильвестр не начал свою необъявленную войну, мы с Джотой никому не мешали в нашем саду.
И вот, однажды, мистер Сильвестер перестал беспокоить нас. Он умер. Ни я, ни Джота не понимали тогда, что это значит, кроме того, что мы опять имели возможность играть в нашем саду сколько нам захочется, а в саду у Джоты, соблюдая некоторую осторожность. Я и Джота были ужасно довольны, что мистер Сильвестер перестал отравлять нашу жизнь, и до того, как мы пошли в школу, наше жизнь была совершенно безоблачной.
* * *
В тот день, когда мы пошли в школу, я и Джота в первый раз серьезно поссорились. Нет, мы конечно, не раз ругались и дулись друг на друга и раньше, но до этого момента мы слишком зависели друг друга, чтобы дело могло зайти достаточно далеко. И мои, и его родители относились к нашей дружбе положительно – ведь это избавляло их от множества хлопот. Так что если мы с Джотой ссорились, то прежде всего страдали от этого сами.Другие дети крайне редко попадали в наши дома. Обе наши семьи не слишком стремились к тому, чтобы в дом попадали посторонние люди – даже дети, ведь за ними обязательно появляются взрослые.
Поэтому Джота и я, будучи весьма неглупыми детьми, давно поняли, что ругаться между собой уж очень невыгодно.
В школе, среди ужасного гама, громкого смеха, странных запахов, непривычных запретов, девочек (ни я, ни Джота еще ни разу не имели с ними дела, и сразу решили, что никогда и не будем), огромных окон, бесконечных коридоров, электрического света в дневное время, лестниц, пугающих больших мальчиков и девочек, и еще более страшных в черных куртках и квадратных шапочках, взрослых со строгими голосами, которые делали вид, что они на нашей стороне – среди всех этих новых, удивительных впечатлений, мне больше всего запомнился взрыв смеха, когда Джота сказал, что его зовут Кларенс.
Учительница тоже засмеялась, хотя пыталась сделать вид, что ей совсем не смешно.
Они рассмеялись снова, только еще громче, когда Джота сообщил, что его фамилия Муллинер.
Мне хотелось вскочить на ноги и отколотить их всех сразу. Никто не смеялся, когда за несколько секунд до этого я сказал, что меня зовут Вэл Матерс. Мое полное имя Валентин, но меня всегда называли Вэл, поэтому я так и сказал. А теперь все смеялись над Кларенсом, моим другом.
Я не вскочил на ноги потому что… ну, не вскочил и все тут.
Странное дело – когда мы возвращались домой, свободные до конца дня (первый день занятий был совсем коротким) я сам рассмеялся, когда вспомнил их смех по поводу имени моего друга. Это очень по детски – когда они смеялись над ним, я был готов подраться с каждым, хотя и не сделал этого. Но потом… я смеялся так, что едва мог идти.
Кларенс – а тогда я называл его Кларенс, и так продолжалось до тех пор, пока он навсегда не стал Джотой – не сразу потерял терпение. Он еще некоторое время подождал пока я не успокоюсь. Но я не уже мог остановиться. Чем больше я смеялся, тем смешнее мне становилось.
Тогда он ударил меня кулаком в грудь – всего один раз – и убежал.
Мой смех медленно прекратился, но совсем не потому, что мне было больно и даже не потому, что мне стало стыдно – просто, когда Джота убежал, мне стало не над кем смеяться, и мой смех сразу перестал иметь смысл.
Я пошел домой. Несколько раз я пытался увидеть Джоту, но никто не открывал дверь.
Мне совсем не хотелось есть, когда пришло время чая.
Потом мне стало нехорошо. Мой отец и даже мать начали беспокоиться. Меня уложили в постель с грелкой.
На следующее утро мне не стало лучше, и ко мне вызвали врача. Доктор тщательно осмотрел меня, а потом они что-то тихо обсуждали с моим отцом. Позднее отец присел на край моей кровати, и негромко поговорил со мной.
Тогда я ничего не понял, мне даже и в голову не приходило, что тут есть что понимать, кроме того, что я заболел.
Теперь, много лет спустя, было легко догадаться, что врач сказал моему отцу, и о чем отец думал, разговаривая со мной.
Доктор не смог обнаружить у меня никакой болезни, но все же, было совершенно очевидно, что я серьезно болен.
Так как это был молодой, думающий врач, он сразу предположил, что я перенес какую-то психологическую травму. Все сходилось – я жил в странном доме, а он, будучи нашим семейным врачом, хорошо знал, что у нас здесь происходит. Я в первый раз пошел в школу. Он столкнулся с довольно интересным случаем, когда пятилетний ребенок, в остальных отношениях совершенно нормальный, неожиданно получил некое психическое расстройство.
Джота пришел навестить меня только во время ужина (на второй день в школе были уже полные занятия). Он казался тихим, удивленным и очень расстроенным. Видимо, Джота считал, что я заболел из-за того, что он ударил меня в грудь.
Я сказал ему, что это глупо, у меня там не осталось даже отметины, и что мне жаль, что я смеялся над ним.
Я болел три недели, и так до конца не оправился до конца первой четверти.
* * *
Два года спустя произошел еще один небольшой эпизод…Мы с Джотой еще раз серьезно повздорили. Миранда, судя по всему, ничего об этой ссоре не знала. Я так и не смог вспомнить из-за чего мы поссорились, забылись все детали, но я помню, как Джота вдруг помрачнел, жестко посмотрел на меня и сказал:
– Я с тобой разберусь… – таким угрожающим тоном, какого трудно было ожидать от семилетнего мальчика.
Этим все кончилось. Ничего не произошло…
* * *
Миранда выглядела удивленной. Она помогла мне вспоминать, не подсказывая детали определенных эпизодов, обращая мое внимание на ситуации, в которых Джота мог проявить свой Дар.Это случай явно смутил ее. Миранда старалась заставить меня вспомнить детали. Ей хотелось узнать действительно ли Джота так рассвирепел, или он быстро преодолел свою злость и успокоился.
На самом деле, наша дружба прекратилась тогда на целых три месяца, и все это время Джота совершенно не скрывал, что ненавидит меня.
Надо сказать, что я был гораздо более нормальным мальчиком, чем Джота, и быстро подружился с другими ребятами. Он же оставался в одиночестве, на школьном дворе держался особняком и домой ходил один.
Именно поэтому мы, в конце концов, начали дружить снова.
Одним из моих новых друзей стал Джил Карсвелл, который прекрасно учился, но далеко не всегда вел себя тихо. В те дни в нем было что-то от юного Джекила и Хайда. Обычный, с точки зрения учителей, он был образцовым учеником, умным и вежливым, старательным, хорошо успевающим по всем предметам – короче, образец для подражания. Но время от времени, он выкидывал такие номера…
Тем не менее, этот инцидент был мало связан с Джилом, во всяком случае, пока все не кончилось.
Это случилось во время перерыва между утренними и дневными уроками. Мы были вместе с Джилом на школьном дворе, возле куста, отделяющего участок, предназначенный для младших мальчиков, от участка, где гуляли девочки.
Джота, как обычно, стоял один, погруженный в какие-то свои мысли.
Около дюжины мальчишек играли в футбол неподалеку от Джоты. Как и следовало ожидать, мяч подкатился к Джоте, и один из мальчиков побежал за ним.
Между Джотой и мальчиком сохранялось некоторое расстояние, о чем они говорили мне не было слышно. Я довольно равнодушно наблюдал за происходящим, пока вокруг Джоты не начали собираться другие мальчики, и я начал смутно понимать, что там сейчас произойдет.
Дикие животные не бывают такими жестокими, как дети – они просто не знают как.
Джота, который постоянно стоял один, всегда являлся потенциальной жертвой. Мальчики (они были старше нас) издевались над ним, стараясь превзойти друг друга в остроумии и изощренности.
Совершенно автоматически Джил и я двинулись через двор в их сторону. Ничто не привлекает мальчиков больше, чем перспектива хорошей драки.
И мы не были единственными. Почти все школьники начали стягиваться к тому месту, где в окружении старших мальчиков стоял Джота. Даже некоторые девочки из-за забора начали поглядывать в ту же сторону, маленьким даже пришлось подпрыгивать, чтобы разглядеть что-нибудь за густой изгородью.
В старой Средней Школе было три игровых двора. Школа была переполнена, дворы стали слишком маленькими для такого количества учеников. По другую сторону от здания школы, отдельно, находился двор для старших мальчиков. Но все девочки, от пяти до восемнадцати лет, должны были гулять на одном дворе. Предполагалось, что старшие мальчики могут обижать маленьких, а среди девочек это не принято.
Один из парней, поддразнивающих Джоту, начал подскакивать к нему, тихонько подталкивать и тут же отскакивать назад. Еще двое или трое последовали его примеру.
Джота пытался выбрать одного из них, чтобы весь эпизод перешел в обычную драку один на один. В девятнадцати случаях из двадцати этим все и заканчивалось. Но на этот раз, парень, с которым Джота попытался сцепиться, оттолкнул его, а сам отошел в сторону, давая возможность остальным продолжить игру.
Всякий раз, когда Джота бросался на кого-нибудь, его отталкивали назад.
Теперь вокруг Джоты столпились все мальчишки со двора. Я лишь изредка мог увидеть его лицо, скрытое за спинами и головами других ребят. Джота побледнел, а гнев на его лице сменился ужасом. Полдюжины парней могут быстро довести одного. Джота оказался в одиночестве против всей младшей школы. И было уже слишком поздно, чтобы пытаться изменить что-нибудь.
Выпендриваясь друг перед другом, его мучители начали все сильнее наглеть. Сначала они лишь легонько толкали Джоту и отскакивали назад. Потом они начали щипать его, дергать за галстук и рубашку, рвать пуговицы.
Между Джотой и массой парней все еще оставался небольшой промежуток, так чтобы он оставался жертвой, а все они охотниками.
Из носа и уголка рта Джоты начала идти кровь.
Большинство мальчишек начали вопить – наверное, и я вопил вместе с остальными. Мы охотники, загнавшие лису, готовились к убийству.
Когда его рубашка была вырвана из брюк, мы все покатились со смеху. Теперь он превратился в объект насмешек. Он был смешон (как толстый, обнаженный еврей, которого избивают в гетто прикладами винтовок). Какой-то особенно изобретательный мучитель схватил горсть песку и умудрился запихнуть песок за пояс брюк Джоты.
Видимо, именно в этот момент, я перестал ощущать удовольствие от происходящего. Я был, наверное, таким же бессмысленно жестоким, как и другие мальчишки семи или восьми лет. Но даже и тогда я знал, что существует граница, которую даже толпа, если она сохраняет хоть крохи человечности, не должна переходить.
Только многие годы спустя, я понял, что аналогичные чувства испытывали десятки других мальчишек. И что мы тогда сделали? Ничего, конечно. Главным образом потому, что боялись очутиться на месте Джоты.
Он уже находился на последней грани. Его рубашка, от которой были оторваны последние пуговицы, распахнулась, открыв худую, бурно вздымающуюся грудь.
Не было никакой надежды на спасение. Наоборот, те полдюжины парней, с которых все и началось, подбадриваемые выкриками сзади, придумывали все новые способы издевательства. Время словесных насмешек закончилось – шум стоял такой, что только самые дикие вопли могли его перекрыть.
Один из мальчишек достал маленький перочинный нож, открыл его и стал делать угрожающие выпады в сторону Джоты. Он не подходил к Джоте слишком близко, но довольной рев остальных делал его выпады еще страшнее.
С самого начала Джота не мог убежать, потому что сзади него находились заросли кустарника и забор. Оказавшись в столь тяжелом положении, Джота сделал то, чего никто из нас не ожидал.
Отскочив назад, он схватился за столбик ограды и одним движением перемахнул через забор. В следующее мгновение Джота уже был во дворе девочек.
Крики смолкли, словно все разом онемели. А потом вся масса мальчиков, ломая кусты, бросилась к забору и, хотя никто из нас не стал через него перелезать вслед за Джотой, мы все повисли на ограде, не сводя взглядов с несчастной жертвы.
Маленькие девочки с криками разбежались в разные стороны. Мальчики не должны были появляться во дворе, предназначенном для девочек. Это был закон, один из сотен законов, которые не нарушались никогда. Никому и в голову не могло прийти, что Джота осмелится его нарушить.
Крупная девица лет семнадцати или восемнадцати поймала Джоту за шиворот и подняла в воздух. По обе стороны от ограды раздался оглушительный смех. Довольная своим успехам, девица снова подняла Джоту за шиворот…
На этот раз у нее в руках осталась лишь куртка Джоты, а сам он бросился бежать к воротам.
Мы помчались к нашим воротам. Джота, тяжело дыша, остановился на противоположной стороне дороги. Привычка была так сильна, что он хотел вернуться обратно (перерыв уже подходил к концу). Но десятки мальчиков продолжали стоять у ворот.
На этот раз, я не стал раздумывать. Выскочив из ворот, я побежал через дорогу. Джота вздрогнул и отвернулся, собираясь спасаться бегством, решив, что даже школьная граница не может остановить его преследователей.
Но я успел схватить его за руку.
– Пойдем обратно, Кларенс, – сказал я.
Крики и злобные вопли сразу стихли.
Неожиданно все пришли в себя. Получилось, что именно я навел порядок, но на самом деле моих особых заслуг тут не было. Как только я встал рядом с Джотой, напомнив всем, что он один из нас, а не отщепенец, которого нужно схватить живым или мертвым, не лиса, которую требуется загнать и затоптать, и даже не мышь, которую следует помучить, а потом оставить растерзанную умирать.
Я не мог поставить себе это в заслугу, потому что должен был это сделать гораздо раньше, а не выть, как обезумевшее животное, вместе со всеми.
И, словно по команде, как только смолкли все крики, прозвучал пронзительный свисток, означающий, что перерыв закончен, и мы все побежали в школу, в том числе и я с Джотой.
Потеха закончилась.
* * *
Джил, Джота и я с тех пор стали друзьями. Интересно, что пятнадцатиминутное издевательство над Джотой забылось так, будто его никогда и не было.Учителя, наверное знали, что что-то случилось. Даже шесть месяцев спустя были заметны следы повреждений на кустах и заборе. Джота, как мог, привел себя в порядок, помылся, а его куртку девочки перебросили через забор, так что, застегнув ее на все пуговицы, он сумел скрыть от взоров учителей свою испорченную рубашку.
Так или иначе, но никто не стал разбираться в этой истории. Мальчишки, казалось, совсем не вспоминали об этом эпизоде. Правда один или двое пытались дразнить по этому поводу Джоту – но они имели глупость делать это поодиночке, а в таких ситуациях Джота умел позаботиться о себе.
Позаботиться о себе…
Две недели спустя было проведено специальное собрание всех учащихся. Директор был очень серьезен. Двое мальчиков, близких друзей, умерли в один день, один от разрыва сердца, а другой попал под машину. На этом торжественном собрании о мальчиках постарались вспомнить все хорошее, а об остальном постарались побыстрее забыть.
Конечно, я знал, что эти двое были самыми активными среди тех, кто издевался тогда над Джотой. Но мне и в голову не пришло, что между этими событиями могла существовать хоть какая-то связь. В тот момент, когда один из мальчиков попал под машину, Джота, я и Джил занимались поисками птичьих гнезд. У меня промелькнула мысль, что это Бог наказал их, но мне и в голову не приходило, что это сделал Джота.
* * *
Миранда не стала заставлять меня вспоминать все события в деталях, за исключением одного случая – в результате она познакомила меня с абсолютно новой мыслью.Это была история со сквайром Баджели… Конечно, не был он никаким сквайром, хотя внешнее сходство и имелось, но сад у Баджели был роскошный. Думаю, что из каждых трех яблок Баджели, два доставалось мальчишкам из Средней Школы Шатли. Как мне помнится, в прежние времена сквайр относился к этому философски.
Но началась война. Мы были тогда еще слишком маленькими, чтобы понимать суть происходящего; разного рода ограничения и нехватки мы воспринимали с той же неизбежностью, как дождь и ветер, и наши воспоминания о том, что ночью можно было зажигать свет, не занавешивая окон, а хорошие вещи продавались в любом магазине, если только у тебя в кармане позвякивала мелочь, давно потеряли определенность.
Сквайр Баджели отнесся к войне серьезно. Все его три сына ушли в действующую армию, а единственная дочь осталась с ним помогать вести хозяйство. Кроме яблок он еще выращивал малину, черную смородину и множество овощей. Мальчишки не только воровали его фрукты, но вытаптывали морковь, турнепс, капусту и спаржу.
Он превратился в страшного великана (с нашей точки зрения). Баджели охранял свой сад, гонялся за нами и сообщал о наших набегах директору школы. Директор, который в прежние времена относился к подобным проказам также философски, как и сквайр, совершенно неожиданно стал проявлять большую жесткость.
Однажды Джота попался, и сквайр крепко отлупил его.
Две недели спустя Баджели умер. Но на этом история с Баджели не закончилась.
Только когда после войны прошло много лет, мы нарушили свою клятву о девочках. Джота это сделал первым.
Еще вчера он знал не больше нашего о птицах и пчелах, хотя к этому моменту у нас уже проснулся жгучий интерес к подобным вопросам, а уже через пару дней Джота уже мог сообщить нам все подробности, которые только могли нас интересовать.
Сначала мы ему не поверили. Но очень скоро ему уже невозможно было не верить. Вокруг Джоты начали увиваться девушки всех возрастов. (Он уже стал, наконец, Джотой – наш учитель Сэмуэль окрестил его.) Теперь Джота часто предлагал нам оценить его шансы с какой-нибудь особенно хорошенькой девушкой, иногда на четыре или пять лет старше, чем он – а потом поражал нас, добиваясь победы за считанные дни.
Тогда обучение было еще раздельным. Шатли не успели достигнуть новомодные течения. Ученицы старших классов еще не начали носить маленьких желтых уродливых куколок, означающих, что они больше не девственницы. Если бы Джота не существовал, то лишь одна, или две самых смелых старшеклассницы решились бы завести любовную интрижку, да и то лишь с парнями, кончившими школу год или два назад.
А из выпускников парней едва ли нашлись бы многие, кто мог бы похвастаться подобным опытом, да и то не с городскими девушками.
Джота создал беспрецедентную ситуацию. Любое яблоко, которое успевало созреть, он умудрялся снять. Он коллекционировал девушек, как марки. Ему было совершенно наплевать в каком классе они учились. Конечно, он знал достаточно, чтобы не оставлять за собой длинного хвоста незаконнорожденных отпрысков. Мне кажется, что рисковал Джота лишь в исключительных случаях, когда девушка уж очень ему нравилась, что случалось не слишком часто.