Страница:
– Ты видела мою мать? – спросил Серторий, когда они отъехали чуть в сторону от остальной группы.
– Не видела с прошлогодних ludi Romani. Но ко времени следующих Игр она опять приедет к нам. Это уже вошло в привычку.
– Ужасная старуха, она никогда не будет жить в моем доме, – пожаловался он.
– Она одинока, Квинт Серторий, а твой дом – такое одинокое место. У нас она находится в центре событий, и ей это нравится. Я не говорю, что ей это будет нравиться и после того, как заканчиваются Игры, но раз в году для нее это полезно.
Удовлетворенный сведениями относительно матери, которую он очень любил, Серторий снова вспомнил об их затруднительном положении.
– Вы действительно заблудились? – спросил он.
Аврелия со вздохом кивнула:
– Боюсь, что да. Подожди, когда мой сын услышит об этом! Он никогда мне этого не простит. Но он не мог покинуть Рим, будучи фламином Юпитера, поэтому я вынуждена довериться Бургунду, – печально объяснила она. – Кардикса говорит, что он в состоянии заблудиться между Форумом и Субурой, но я, признаюсь, считала ее слишком пессимистичной. Теперь вижу, что она нисколько не преувеличивала.
– Луций Декумий и его мальчики тоже бесполезны.
– За пределами города – абсолютно. Однако, – добавила она, – я не могла бы найти более заботливого и надежного эскорта, а теперь, когда мы встретили тебя, уверена, мы скоро прибудем к Квинту Педию.
– Не так уж и скоро, но определенно я могу указать вам верную дорогу. – Серторий внимательно оглядел ее одним глазом. – Приехала, чтобы забрать своего птенчика домой, Аврелия?
Она покраснела:
– Не совсем так. Квинт Педий написал мне и попросил меня приехать. Очевидно, и Сципион, и Сулла стоят лагерем на границах его земель, и он чувствует, что Лия будет в безопасности в другом месте. Но она отказывается уезжать!
– Типичный Цезарь, – улыбаясь, сказал Серторий. – Такая же упрямая.
– Как ты прав! Действительно, нужно было приехать ее брату. Когда он приказывает им сделать то или это, обе его сестры бросаются выполнять! Но Квинт Педий, кажется, считает, что меня будет на сей раз достаточно. Моя задача – не забрать моего цыпленка домой, а уговорить моего цыпленка поехать домой.
– Тебе это удастся. Цезари умеют быть упрямыми, но умение повелевать твой сын унаследовал не от них. Это – от тебя, Аврелия, – сказал Серторий и вдруг оживился. – Ты поймешь меня, если я скажу, что тороплюсь. Я проеду с вами немного, но проводить вас до порога дома Квинта Педия, к сожалению, не смогу. За этим вы должны обратиться к Сулле. Его лагерь как раз между тем местом, где мы сейчас находимся, и домом Квинта Педия.
– А ты едешь к Сципиону, – заметила она, кивнув.
– Я не собирался возвращаться туда, – честно признался он, – но понял, что в лагере осталось слишком многое, с чем я не хотел бы расстаться.
Большие фиолетовые глаза Аврелии спокойно смотрели на него.
– О, я понимаю! Сципион не выдержал испытания.
– А ты думаешь, он мог бы?
– Никогда.
Они помолчали. Теперь они двигались вместе в обратном направлении. Остальные молча следовали за ними.
– Что ты будешь делать, Квинт Серторий?
– Доставлять Сулле как можно больше неприятностей. Думаю, начну с Синуессы. Но только после того, как возьму свои вещи из лагеря Сципиона. – Он прокашлялся. – Я могу проводить тебя до Суллы. Он не посмеет задержать меня, если я приеду лишь с целью показать тебе дорогу.
– Не нужно, просто доведи нас до такого места, откуда мы сможем найти его лагерь, не заблудившись. – Аврелия вздохнула. – Как хорошо будет снова увидеть Луция Корнелия! Прошло четыре года с тех пор, когда он последний раз был в Риме. Он всегда навещал меня по прибытии и перед отъездом. Это стало своего рода традицией. А теперь мне придется нарушить эту традицию. И все из-за упрямства дочери. Но это неважно. Важно то, что мы с Луцием Корнелием снова увидимся. Я ужасно скучала по его визитам.
Серторий открыл было рот, чтобы предупредить ее, но передумал. То, что он слышал о состоянии Суллы, могло оказаться просто слухами, а то, что он знал об Аврелии, – факт: она, несомненно, предпочтет убедиться во всем сама.
Итак, когда на горизонте показались земляные валы лагеря Суллы, Квинт Серторий с грустью попрощался со своей свояченицей, пришпорил коня – и уехал.
Новая дорога вела через поля к крепостным валам, уже истертым подковами, сапогами, многочисленными повозками с фуражом и провиантом. Теперь заблудиться было невозможно.
– Мы, наверное, уже проходили мимо него, – буркнул Луций Декумий. – Эти валы загородила твоя задница, Бургунд!
– Ну, ну, – спокойно молвила Аврелия. – Перестаньте же ссориться!
На этом разговор и закончился. Через час маленькая кавалькада остановилась перед воротами. Луций Декумий выразил желание увидеть военачальника, и они вошли в мир, очень странный и новый для Аврелии, которой никогда раньше не случалось даже близко находиться от военного лагеря. Она вызвала всеобщий интерес. Многие провожали взглядами эту женщину, пока они ехали по широкой улице, прямой, как древко копья, ведущей к другим, маленьким воротам, видневшимся вдалеке. Аврелия была поражена, осознав, что расстояние между двумя воротами составляет не менее трех миль.
На полпути они увидели явно искусственно нарытое возвышение, на котором стоял большой каменный дом. Огромный красный стяг полководца возвышался над домом в знак того, что тот сейчас находится в доме. Рыжеволосый дежурный офицер, сидевший за столом под навесом, неуклюже поднялся, увидев, что посетитель – женщина. Луций Декумий, его сыновья, Бургунд, Кардикса и вторая служанка остались возле коней, а Аврелия спокойно направилась к дежурному офицеру, рядом с которым стояли часовые.
Поскольку она была полностью закутана в огромную желтовато-коричневую накидку из тонкой шерсти, молодой Марк Валерий Мессала Руф, дежурный офицер, мог видеть лишь ее лицо. Но и этого было вполне достаточно. У него перехватило дыхание. Стоявшая перед ним женщина приходилась ровесницей его матери – но то была самая прекрасная женщина в мире! Троянская Елена тоже не была молодой. Годы не погасили волшебства Аврелии. До сих пор, стоило ей выйти из своей квартиры, как все головы поворачивались в ее сторону.
– Прошу тебя, я бы хотела увидеть Луция Корнелия Суллу.
Мессала Руф не спросил ее имени, он даже не подумал предупредить Суллу о посетителе. Он просто поклонился и жестом показал на открытую дверь. Аврелия вошла, с улыбкой поблагодарив офицера. Хотя ставни были широко раскрыты, чтобы впустить воздух в помещение, в комнате оставалось темно, особенно в дальнем углу, где, склонившись над столом, сидел человек и с занятым видом что-то писал при свете большой лампы.
Раздавшийся в полумраке голос не мог принадлежать никому другому:
– Луций Корнелий?
Что-то случилось. Склоненные плечи напряглись и поднялись, словно желая защититься от страшного удара, а стилос и дощечки отлетели к краю стола. Он повернулся к ней спиной и замер.
Она сделала несколько шагов вперед.
– Луций Корнелий?
Молчание. Но глаза ее уже стали привыкать к мраку. Она разглядела шапку волос, явно не принадлежавших Луцию Корнелию Сулле. Маленькие ярко-рыжие завитушки, довольно смешные.
Он конвульсивно содрогнулся и повернулся к ней. Она сразу поняла, что это был Луций Корнелий Сулла, но только потому, что незнакомый человек смотрел на нее глазами Луция Корнелия Суллы. Ошибиться она не могла.
«Боги, как же могла я так поступить с ним? Но я не знала! Если бы я знала, никакие силы не могли бы затащить меня сюда. Какое у меня сейчас лицо? Что он видит на моем лице?»
– О Луций Корнелий, как я рада тебя видеть! – воскликнула Аврелия вполне естественным тоном.
Она быстро подошла к столу и поцеловала обе щеки, покрытые шрамами. Потом села рядом с ним на складной стул, сжала коленями свои ладошки, заглянула ему в глаза и стала ждать.
– Я не предполагал когда-нибудь снова увидеть тебя, Аврелия, – сказал Сулла, не отводя от нее взгляда. – Ты не могла подождать, пока я приду в Рим? Ты нарушила наш обычный ритуал. Не ожидал этого.
– Кажется, путь до Рима непрост для тебя. Тебя сдерживает армия. А возможно, я почувствовала, что впервые ты не придешь навестить меня. Но нет, дорогой Луций Корнелий, я здесь не поэтому. Я здесь потому, что просто заблудилась.
– Заблудилась?
– Да. Я ищу Квинта Педия. Моя глупая дочь не хочет ехать в Рим, а Квинт Педий – ее второй муж, которого ты не знаешь, – не желает, чтобы она находилась между двумя укрепленными лагерями.
«Получилось очень непринужденно и убедительно, – подумала она. – Он должен поверить».
Но это же был Сулла! Поэтому он сказал:
– А ты шокирована, да?
Она не пыталась уйти от ответа:
– В некотором смысле, да. В основном волосы. Я так думаю, что свои ты потерял.
– Вместе с зубами, – он показал свои десны, оскалившись, как обезьяна.
– Ну что ж, все мы их теряем, если живем достаточно долго.
– Сейчас ты не захотела бы, чтобы я тебя поцеловал так, как поцеловал несколько лет назад, да?
Аврелия склонила голову набок и улыбнулась:
– Я даже тогда не хотела, чтобы ты меня поцеловал, хотя мне это и понравилось. Слишком сильное ощущение для моего спокойствия. Как же ты меня возненавидел!
– А чего ты ждала? Ты отвергла меня. А я не люблю, когда женщины меня отвергают.
– Я помню об этом!
– Я помню тот виноград.
– Я тоже.
Сулла глубоко вздохнул, крепко зажмурился.
– Если бы я мог плакать!
– Я рада, что ты не можешь, дорогой друг, – мягко проговорила она.
– Тогда ты плакала обо мне.
– Да. Но сейчас не буду. Это было бы трауром по исчезнувшему отражению, уплывшему по течению реки. А ты – здесь. И я рада этому.
Наконец он встал, старый, уставший человек.
– Вина?
– Да, пожалуйста.
Он налил вино, как заметила Аврелия, из двух разных бутылок.
– Тебе не понравится та моча, которую мне приходится пить в эти дни. Такую же сухую и кислую, как я сам.
– Я и сама совершенно сухая и кислая, но не буду настаивать на том, чтобы попробовать твое пойло, если ты не рекомендуешь. – Она взяла протянутую ей простую чашу и с благодарностью отхлебнула. – Благодарю, вкусное. Мы провели целый день в поисках Квинта Педия.
– О чем думает твой муж, заставляя тебя выполнять его работу? Он опять в отъезде? – осведомился Сулла, опустившись на стул с заметным облегчением.
Блестящие глаза Аврелии вдруг стали стеклянными.
– Я уже два года как вдова, Луций Корнелий.
Он удивился:
– Гай Юлий мертв? Он же был совершенно здоров. И к тому же молод! Убит в сражении?
– Нет. Он просто умер – внезапно.
– А я вот на тысячу лет старше Гая Юлия, но все еще цепляюсь за жизнь, – с горечью произнес Сулла.
– Ты – призовой конь, а он – простой солдат. Хороший человек. Мне нравилось быть его женой. Я никогда не считала его человеком, которому следует цепляться за жизнь, – сказала Аврелия.
– Наверное, он и не цеплялся. При моей власти в Риме ему было бы трудно. Я думаю, он последовал бы за Карбоном.
– Он был сторонником Цинны ради Гая Мария. Но Карбон? Не знаю. – Аврелия сменила тему. Она уже привыкла к его новому облику, сменившему прекрасный лик Аполлона. – Твоя жена здорова, Луций Корнелий?
– Была здорова, когда я последний раз слышал о ней. Она все еще в Афинах. В прошлом году родила мне двойняшек, мальчика и девочку. – Сулла хихикнул. – Она боится, что они вырастут похожими на их дядю Свинку.
– О бедняжки! Хорошо иметь детей. Ты когда-нибудь вспоминаешь о других своих двойняшках – о тех мальчиках, которых тебе родила твоя германская жена? Теперь они совсем взрослые.
– Молодые херуски! Добывают скальпы и заживо сжигают римлян в плетеных клетках.
Все будет хорошо. Он успокоился. Казалось, его уже не мучило ее присутствие. Из всех судеб, которые Аврелия придумывала для Луция Корнелия Суллы, в ее фантазиях никогда не возникало потери его особой, неповторимой привлекательности. И все же это тот же Сулла. «Его жена, – подумала Аврелия, – наверное, любила его, как никого на свете, когда он выглядел Аполлоном».
Они поговорили еще какое-то время о минувшем, обмениваясь новостями о том о сем. Ему, как она заметила, нравилось говорить о своем выдвиженце Лукулле, а ей, по его наблюдениям, нравилось говорить о своем единственном сыне, которого теперь называли Цезарем.
– Насколько я помню, молодой Цезарь был весьма эрудированным юношей. Должность фламина Юпитера должна подходить ему, – сказал Сулла.
Аврелия колебалась. Казалось, она хотела что-то сказать, но произнесла явно совсем другое:
– Ему пришлось очень постараться, чтобы стать хорошим жрецом, Луций Корнелий.
Нахмурясь, Сулла посмотрел в окно.
– Вижу, солнце склоняется к западу. Вот почему здесь темно. Тебе время отправляться. Тебя проводят мои новобранцы. Квинт Педий живет недалеко от моего лагеря. Ты можешь сказать своей дочери, что если она останется, то она – дура. Мои солдаты – не кровожадные звери, но если она истинная Юлия, то сделается для них искушением, а войскам нельзя запретить пить вино, когда они безвылазно торчат в лагере в Кампании. Немедленно увози ее в Рим. Послезавтра я дам тебе сопровождающих до Ферентина. Это позволит вам избежать когтей обеих армий, запертых здесь в лагерях.
Она поднялась:
– Со мной Бургунд и Луций Декумий с сыновьями. Но если ты можешь выделить людей, то благодарю тебя за эскорт. Разве между тобой и Сципионом не будет сражения?
О, как печально никогда больше не видеть чудесной улыбки Суллы! Лучшее, что он мог теперь сделать, – это промычать, что позволяло сохранить неподвижными струпы и шрамы на лице.
– С этим идиотом? Нет, не думаю, что сражение будет, – ответил Сулла, стоя уже на пороге и слегка подталкивая ее. – А теперь ступай, Аврелия. И не жди меня в Риме. Я не приду.
Она ушла, чтобы присоединиться к ожидавшей ее свите, а Сулла принялся инструктировать Мессалу Руфа. Вскоре Аврелия и ее сопровождающие уже ехали по главной улице, направляясь к воротам огромного лагеря Суллы.
Один взгляд на лицо Аврелии отбивал у ее спутников охоту заговорить с ней. Поэтому все молчали. Аврелия погрузилась в свои мысли:
«Он всегда нравился мне, пусть даже стал нашим врагом. Пусть даже его нельзя назвать хорошим человеком. Мой муж был глубоко порядочен, и я любила его и была верна ему и душой, и телом. И все же – теперь я это знаю, хотя до сих пор не сознавала – какая-то крохотная частица меня всегда принадлежала Луцию Корнелию Сулле. Та частица, которой мой муж не желал, с которой он не знал, что делать. Мы поцеловались с Луцием Корнелием лишь раз. Но это было и блаженство, и ад. Неистовая страсть и засасывающая трясина. Я не сдалась. Но, боги, как я хотела этого! В некотором смысле я одержала победу. Но не проиграла ли я войну?
Всякий раз, когда он вторгался в мой уютный мирок, с ним врывался ураган. Он был Аполлоном, но он был и Эолом. Он управлял вихрями моей души, так что сокрытая во мне лира начинала играть такую мелодию, которой мой муж никогда, никогда не слышал… О, это хуже, чем испытывать горе смерти и разлуки навсегда! Сегодня я смотрела на крах моей мечты, нашей общей мечты, и он знает это, бедный Луций Корнелий. Но какая выдержка! Более слабый человек покончил бы с собой. Его боль, его боль! Почему я это чувствую? Я – деловая, практичная, прозаичная женщина. Жизнь моя налажена, я ею довольна. Но теперь я понимаю, какая именно часть меня всегда принадлежала ему. Она похожа на птицу, которая могла взметнуться вверх и парить, выводя трели, – и гори огнем под тобой земля, которая ничего не значит! Нет, я не жалею, что крепко стояла на земле, что никогда не взмывала ввысь. Уж такая я есть. У нас с ним никогда не было бы ни минуты покоя. О, у меня сердце обливается кровью при мысли о нем! И слезы мои – о нем!»
Поскольку Аврелия ехала впереди своей маленькой свиты, но позади сопровождающих их офицеров, никто не мог видеть ее слез, как не видели они Луция Корнелия Суллы, крушения ее мечты.
Гневное письмо Гая Норбана, посланное Сципиону Азиагену, не помогло избежать поражения, которое он навлек на себя сам. Больше всего был поражен Сципион Азиаген, когда, решив наконец дать сражение, обнаружил, что войско не хочет сражаться на его стороне. Вместо этого его восемь легионов перешли к Сулле.
И даже когда Сулла лишил его консульских полномочий и отправил собирать пожитки в сопровождении эскадрона кавалерии, Сципион Азиаген так и не понял, что Рим находится в трудном положении. Совершенно спокойно и в хорошем настроении он отправился в Этрурию и начал вербовать себе другую армию среди многочисленных клиентов Гая Мария, которые там жили. Гай Марий мог быть мертв, но память о нем будет жить вечно. В то время как Сципион Азиаген – всего лишь преходящее настоящее.
– Он даже не понимает, что прервал торжественно заключенное перемирие, – сказал Сулла с удивлением. – Я знал, что все Сципионы недоумки, но этот! Он недостоин имени Корнелия Сципиона. Если я возьму Рим, я казню его.
– Ты должен был убить его, когда он был у тебя в руках, – раздраженно сказал Поросенок. – Он еще доставит нам неприятностей.
– Нет, он – припарка, которую я прикладываю к нарыву Этрурии, – сказал Сулла. – Удаляй яд, Пий, пока имеешь дело с одной головкой. Не жди, пока назреет карбункул.
Это, конечно, было еще одним проявлением мудрости.
– Чудесная метафора, – усмехнулся Метелл Пий.
Хотя стоял июль и до конца лета было еще далеко, в тот год Сулла нисколько не продвинулся к Риму. С отъездом Сципиона оба лагеря объединились, и седовласые центурионы Суллы принялись работать с молодыми и неопытными солдатами, принадлежавшими Риму Карбона. Страх перед ветеранами Суллы действовал на них сильнее, чем дружеское братание. Всего несколько дней показали им, каким должен быть истинный римский солдат, – несгибаемым, закаленным, стопроцентным профессионалом. Ни один рекрут, встретившись с таким на поле сражения, не устоит, лучше и не пытаться. Это более, чем иное, убедило перебежчиков в правильности их поступка.
Отступничество Синуессы под влиянием Квинта Сертория оказалось не сильнее булавочного укола. Сулла обложил город, но не для того, чтобы взять его измором или атаковать неприступные крепостные валы, а лишь для того, чтобы использовать осаду в качестве учебного упражнения для армии новобранцев Сципиона. В том году Сулла не был заинтересован в каком-либо мероприятии, которое привело бы к массовым убийствам. Наибольшая польза от осады Синуессы заключалась в том, что там оказался заперт умный, талантливый и энергичный Квинт Серторий. Находясь в кольце осады, он был бесполезен для Карбона, который в любом другом случае мог бы использовать его с лучшим результатом.
Из Сардинии сообщили, что Филипп и его испанские когорты легко захватили власть. Следовательно, Филипп сможет послать Сулле весь собранный там урожай. И корабли с зерном своевременно прибыли в Путеолы. Там они и разгрузились, не встретив на своем пути ни военных галер, ни пиратов.
Настала ранняя и довольно суровая зима. Чтобы разделить свою армию, увеличившуюся более чем в два раза, Сулла отправил несколько когорт осадить Капую, Синуессу и Неаполь, принудив таким образом прочие регионы Кампании кормить его солдат. Веррес и Цетег оказались неплохими поставщиками, они даже посоветовали хранить рыбу, пойманную в Адриатике, в ямах, набитых снегом. Любители рыбы, которым никогда не удавалось вдоволь поесть свежей рыбы, солдаты Суллы наслаждались этим неожиданным угощением, а армейские хирурги то и дело вынимали у солдат застрявшие в горле рыбьи кости.
Все это не имело для Суллы никакого значения. Он проколол несколько струпов на своем заживающем лице и тем самым вызвал зуд. Все, кто общался с ним, просили, чтобы он дал возможность струпам отвалиться самим, но беспокойный темперамент Суллы не мог ждать. Когда струпы начинали свисать, он их прокалывал.
Вспышка болезни была очень сильной (может быть, из-за холода, предположил Варрон, вынужденный ухаживать за Суллой, потому что в нем проснулся научный интерес) и длилась без передышки три полных месяца. Три месяца – пьяный, полубезумный Сулла, который стонет, чешется, кричит и пьет. Один раз Варрон даже привязал его руки к бокам, чтобы он не мог дотянуться до лица. И хотя он очень хотел подчиниться этому вынужденному ограничению – как Улисс, привязанный к мачте, когда пели сирены, – но все-таки умолял освободить его. И конечно, в конце концов ему удалось освободиться. Чтобы снова чесаться.
Перед новым годом, отчаявшись, Варрон пошел к Метеллу Пию и Помпею – предупредить, что Сулла вряд ли поправится к весне.
– Ему письмо из Тарса, – сказал Метелл Пий, которому было поручено составить компанию Помпею этой зимой: Красс находился среди марсов, а Аппий Клавдий и Мамерк где-то что-то осаждали.
Варрон насторожился:
– Из Тарса?
– Да. От этнарха Морсима.
– С кувшином?
– Нет, только письмо. Он сможет прочитать его?
– Конечно, нет.
– Тогда лучше ты сам прочти его, Варрон, – сказал Помпей.
– Ты что, Помпей? – возмутился Метелл Пий.
– Ах, Поросенок, не будь ханжой! – устало возразил Помпей. – Мы знаем, что он надеется на какую-то волшебную мазь, и мы знаем, что он поручил Морсиму найти ее. Теперь пришло какое-то известие, но он не в состоянии разбирать буквы. Разве будет дурно – ради него, если не ради кого-то другого – посмотреть, что хочет сообщить Морсим?
Итак, Варрону разрешили узнать, о чем пишет Морсим.
Вот рецепт – и это все, что я могу для тебя сделать, дорогой Луций Корнелий, друг мой и хозяин. Мазь должна быть свежей, ее следует приготовлять часто, а путь от Пирама до Рима длинный. Поэтому тебе придется самому найти ингредиенты и изготовить мазь. К счастью, ингредиенты не экзотические, отыскать их легко, но вот способ приготовления трудоемкий.
Итак, излечивает овца. Надо взять свежее руно и поручить кому-нибудь скоблить шерсть инструментом, достаточно острым, чтобы давить волокна, но недостаточно острым, чтобы их порезать. Ты увидишь, что на острие твоего инструмента скапливается вещество, довольно маслянистое, но имеющее консистенцию сычужной закваски. Скреби шерсть до тех пор, пока этого вещества не наберется достаточно много. Как мне сказали, овечьей шерсти потребуется немало. Затем залей это вещество теплой водой – теплой, а не горячей! – но не слишком прохладной. Сунь в воду палец – она должна быть такой, чтобы казалось горячо, но выносимо. Вещество немного растворится в воде, образовав слой, который всплывет на поверхность. Этот слой и есть то средство, которое тебе потребно. Необходим целый кубок его.
Затем возьми руно, удостоверься, что на коже остался жир (используй только что освежеванное животное), и прокипяти его. Полученный жир протопи дважды. Натопи целый кубок.
К жиру овцы добавь специальный нутряной жир, ибо овечий жир очень плотный, не тает даже в теплой комнате. Мой источник информации – самая вонючая и мерзкая старуха, не говоря уже о том, что и самая жадная из всех! – сказала, что этот нутряной жир следует собрать с самого плотного жира на почках овцы и размять. Затем распустить в теплой воде. Снять слой с поверхности воды в количестве двух третей кубка. К этому добавить треть кубка желчи, взятой из желчного пузыря только что зарезанной овцы.
После этого, не торопясь, тщательно смешай все ингредиенты. Мазь довольно плотная, но не такая твердая, как сам по себе жир. Смазывай лицо не меньше четырех раз в день. Предупреждаю, дорогой Луций Корнелий, что воняет это ужасно. Но старуха настаивает, что ни в коем случае нельзя добавлять в мазь ни духов, ни специй, ни пахучих смол.
Пожалуйста, сообщи мне, если мазь подействует! Гнусная старуха клянется, что это она приготовила ту мазь, которая тебе помогла в первый раз, хотя я несколько сомневаюсь.
Vale. Морсим.
Варрон немедленно призвал небольшую армию рабов и отправил их искать отару овец. После этого в маленьком домике рядом с тем, в котором жил Сулла, он нетерпеливо бегал от котлов к трудившимся рабам, лично проверяя каждую тушу, каждую почку, настаивая на том, чтобы лично проверять температуру воды, скрупулезно измерял количество ингредиентов и своей суетливостью, кудахтаньем и понуканиями довел слуг до озлобления. За час до того как фабрика по приготовлению мази начала работать, он уже волновался по поводу точного размера кубка. По истечении часа он вдруг все понял и потом смеялся до слез. Если все его кубки одного размера, то какое это имеет значение?
Зарезали сотню овец (желчь и жир были получены от двух животных, а остальные девяносто восемь были заколоты из-за маленького кусочка жира с поверхности почек и вещества, которое предстояло наскрести с шерсти). В конце концов Варрон получил достаточно большой порфировый кувшин мази. А что касается уставших рабов, они получили сотню почти нетронутых туш очень вкусной баранины и поняли, что стоило потрудиться, чтобы иметь возможность набить живот жареным мясом.
Час был поздний, и Сулла, как прошептал его слуга, спал на ложе в столовой.
– Пьяный, – кивнул Варрон.
– Да, Марк Теренций.
– Ну что ж, думаю, это даже хорошо.
Он на цыпочках вошел в комнату и на миг остановился, глядя на бедное измученное существо, в которое превратился прекрасный Сулла. Парик упал с головы и лежал, демонстрируя марлевую подкладку. Много тысяч волосинок пошли на его изготовление. Каждую следовало закрепить на подкладке. Подумать только, на это требуется куда больше времени, чем на приготовление мази! Варрон вздохнул и покачал головой. Потом очень осторожно приложил свои смазанные мазью пальцы к кровавому месиву на лице Суллы.
– Не видела с прошлогодних ludi Romani. Но ко времени следующих Игр она опять приедет к нам. Это уже вошло в привычку.
– Ужасная старуха, она никогда не будет жить в моем доме, – пожаловался он.
– Она одинока, Квинт Серторий, а твой дом – такое одинокое место. У нас она находится в центре событий, и ей это нравится. Я не говорю, что ей это будет нравиться и после того, как заканчиваются Игры, но раз в году для нее это полезно.
Удовлетворенный сведениями относительно матери, которую он очень любил, Серторий снова вспомнил об их затруднительном положении.
– Вы действительно заблудились? – спросил он.
Аврелия со вздохом кивнула:
– Боюсь, что да. Подожди, когда мой сын услышит об этом! Он никогда мне этого не простит. Но он не мог покинуть Рим, будучи фламином Юпитера, поэтому я вынуждена довериться Бургунду, – печально объяснила она. – Кардикса говорит, что он в состоянии заблудиться между Форумом и Субурой, но я, признаюсь, считала ее слишком пессимистичной. Теперь вижу, что она нисколько не преувеличивала.
– Луций Декумий и его мальчики тоже бесполезны.
– За пределами города – абсолютно. Однако, – добавила она, – я не могла бы найти более заботливого и надежного эскорта, а теперь, когда мы встретили тебя, уверена, мы скоро прибудем к Квинту Педию.
– Не так уж и скоро, но определенно я могу указать вам верную дорогу. – Серторий внимательно оглядел ее одним глазом. – Приехала, чтобы забрать своего птенчика домой, Аврелия?
Она покраснела:
– Не совсем так. Квинт Педий написал мне и попросил меня приехать. Очевидно, и Сципион, и Сулла стоят лагерем на границах его земель, и он чувствует, что Лия будет в безопасности в другом месте. Но она отказывается уезжать!
– Типичный Цезарь, – улыбаясь, сказал Серторий. – Такая же упрямая.
– Как ты прав! Действительно, нужно было приехать ее брату. Когда он приказывает им сделать то или это, обе его сестры бросаются выполнять! Но Квинт Педий, кажется, считает, что меня будет на сей раз достаточно. Моя задача – не забрать моего цыпленка домой, а уговорить моего цыпленка поехать домой.
– Тебе это удастся. Цезари умеют быть упрямыми, но умение повелевать твой сын унаследовал не от них. Это – от тебя, Аврелия, – сказал Серторий и вдруг оживился. – Ты поймешь меня, если я скажу, что тороплюсь. Я проеду с вами немного, но проводить вас до порога дома Квинта Педия, к сожалению, не смогу. За этим вы должны обратиться к Сулле. Его лагерь как раз между тем местом, где мы сейчас находимся, и домом Квинта Педия.
– А ты едешь к Сципиону, – заметила она, кивнув.
– Я не собирался возвращаться туда, – честно признался он, – но понял, что в лагере осталось слишком многое, с чем я не хотел бы расстаться.
Большие фиолетовые глаза Аврелии спокойно смотрели на него.
– О, я понимаю! Сципион не выдержал испытания.
– А ты думаешь, он мог бы?
– Никогда.
Они помолчали. Теперь они двигались вместе в обратном направлении. Остальные молча следовали за ними.
– Что ты будешь делать, Квинт Серторий?
– Доставлять Сулле как можно больше неприятностей. Думаю, начну с Синуессы. Но только после того, как возьму свои вещи из лагеря Сципиона. – Он прокашлялся. – Я могу проводить тебя до Суллы. Он не посмеет задержать меня, если я приеду лишь с целью показать тебе дорогу.
– Не нужно, просто доведи нас до такого места, откуда мы сможем найти его лагерь, не заблудившись. – Аврелия вздохнула. – Как хорошо будет снова увидеть Луция Корнелия! Прошло четыре года с тех пор, когда он последний раз был в Риме. Он всегда навещал меня по прибытии и перед отъездом. Это стало своего рода традицией. А теперь мне придется нарушить эту традицию. И все из-за упрямства дочери. Но это неважно. Важно то, что мы с Луцием Корнелием снова увидимся. Я ужасно скучала по его визитам.
Серторий открыл было рот, чтобы предупредить ее, но передумал. То, что он слышал о состоянии Суллы, могло оказаться просто слухами, а то, что он знал об Аврелии, – факт: она, несомненно, предпочтет убедиться во всем сама.
Итак, когда на горизонте показались земляные валы лагеря Суллы, Квинт Серторий с грустью попрощался со своей свояченицей, пришпорил коня – и уехал.
Новая дорога вела через поля к крепостным валам, уже истертым подковами, сапогами, многочисленными повозками с фуражом и провиантом. Теперь заблудиться было невозможно.
– Мы, наверное, уже проходили мимо него, – буркнул Луций Декумий. – Эти валы загородила твоя задница, Бургунд!
– Ну, ну, – спокойно молвила Аврелия. – Перестаньте же ссориться!
На этом разговор и закончился. Через час маленькая кавалькада остановилась перед воротами. Луций Декумий выразил желание увидеть военачальника, и они вошли в мир, очень странный и новый для Аврелии, которой никогда раньше не случалось даже близко находиться от военного лагеря. Она вызвала всеобщий интерес. Многие провожали взглядами эту женщину, пока они ехали по широкой улице, прямой, как древко копья, ведущей к другим, маленьким воротам, видневшимся вдалеке. Аврелия была поражена, осознав, что расстояние между двумя воротами составляет не менее трех миль.
На полпути они увидели явно искусственно нарытое возвышение, на котором стоял большой каменный дом. Огромный красный стяг полководца возвышался над домом в знак того, что тот сейчас находится в доме. Рыжеволосый дежурный офицер, сидевший за столом под навесом, неуклюже поднялся, увидев, что посетитель – женщина. Луций Декумий, его сыновья, Бургунд, Кардикса и вторая служанка остались возле коней, а Аврелия спокойно направилась к дежурному офицеру, рядом с которым стояли часовые.
Поскольку она была полностью закутана в огромную желтовато-коричневую накидку из тонкой шерсти, молодой Марк Валерий Мессала Руф, дежурный офицер, мог видеть лишь ее лицо. Но и этого было вполне достаточно. У него перехватило дыхание. Стоявшая перед ним женщина приходилась ровесницей его матери – но то была самая прекрасная женщина в мире! Троянская Елена тоже не была молодой. Годы не погасили волшебства Аврелии. До сих пор, стоило ей выйти из своей квартиры, как все головы поворачивались в ее сторону.
– Прошу тебя, я бы хотела увидеть Луция Корнелия Суллу.
Мессала Руф не спросил ее имени, он даже не подумал предупредить Суллу о посетителе. Он просто поклонился и жестом показал на открытую дверь. Аврелия вошла, с улыбкой поблагодарив офицера. Хотя ставни были широко раскрыты, чтобы впустить воздух в помещение, в комнате оставалось темно, особенно в дальнем углу, где, склонившись над столом, сидел человек и с занятым видом что-то писал при свете большой лампы.
Раздавшийся в полумраке голос не мог принадлежать никому другому:
– Луций Корнелий?
Что-то случилось. Склоненные плечи напряглись и поднялись, словно желая защититься от страшного удара, а стилос и дощечки отлетели к краю стола. Он повернулся к ней спиной и замер.
Она сделала несколько шагов вперед.
– Луций Корнелий?
Молчание. Но глаза ее уже стали привыкать к мраку. Она разглядела шапку волос, явно не принадлежавших Луцию Корнелию Сулле. Маленькие ярко-рыжие завитушки, довольно смешные.
Он конвульсивно содрогнулся и повернулся к ней. Она сразу поняла, что это был Луций Корнелий Сулла, но только потому, что незнакомый человек смотрел на нее глазами Луция Корнелия Суллы. Ошибиться она не могла.
«Боги, как же могла я так поступить с ним? Но я не знала! Если бы я знала, никакие силы не могли бы затащить меня сюда. Какое у меня сейчас лицо? Что он видит на моем лице?»
– О Луций Корнелий, как я рада тебя видеть! – воскликнула Аврелия вполне естественным тоном.
Она быстро подошла к столу и поцеловала обе щеки, покрытые шрамами. Потом села рядом с ним на складной стул, сжала коленями свои ладошки, заглянула ему в глаза и стала ждать.
– Я не предполагал когда-нибудь снова увидеть тебя, Аврелия, – сказал Сулла, не отводя от нее взгляда. – Ты не могла подождать, пока я приду в Рим? Ты нарушила наш обычный ритуал. Не ожидал этого.
– Кажется, путь до Рима непрост для тебя. Тебя сдерживает армия. А возможно, я почувствовала, что впервые ты не придешь навестить меня. Но нет, дорогой Луций Корнелий, я здесь не поэтому. Я здесь потому, что просто заблудилась.
– Заблудилась?
– Да. Я ищу Квинта Педия. Моя глупая дочь не хочет ехать в Рим, а Квинт Педий – ее второй муж, которого ты не знаешь, – не желает, чтобы она находилась между двумя укрепленными лагерями.
«Получилось очень непринужденно и убедительно, – подумала она. – Он должен поверить».
Но это же был Сулла! Поэтому он сказал:
– А ты шокирована, да?
Она не пыталась уйти от ответа:
– В некотором смысле, да. В основном волосы. Я так думаю, что свои ты потерял.
– Вместе с зубами, – он показал свои десны, оскалившись, как обезьяна.
– Ну что ж, все мы их теряем, если живем достаточно долго.
– Сейчас ты не захотела бы, чтобы я тебя поцеловал так, как поцеловал несколько лет назад, да?
Аврелия склонила голову набок и улыбнулась:
– Я даже тогда не хотела, чтобы ты меня поцеловал, хотя мне это и понравилось. Слишком сильное ощущение для моего спокойствия. Как же ты меня возненавидел!
– А чего ты ждала? Ты отвергла меня. А я не люблю, когда женщины меня отвергают.
– Я помню об этом!
– Я помню тот виноград.
– Я тоже.
Сулла глубоко вздохнул, крепко зажмурился.
– Если бы я мог плакать!
– Я рада, что ты не можешь, дорогой друг, – мягко проговорила она.
– Тогда ты плакала обо мне.
– Да. Но сейчас не буду. Это было бы трауром по исчезнувшему отражению, уплывшему по течению реки. А ты – здесь. И я рада этому.
Наконец он встал, старый, уставший человек.
– Вина?
– Да, пожалуйста.
Он налил вино, как заметила Аврелия, из двух разных бутылок.
– Тебе не понравится та моча, которую мне приходится пить в эти дни. Такую же сухую и кислую, как я сам.
– Я и сама совершенно сухая и кислая, но не буду настаивать на том, чтобы попробовать твое пойло, если ты не рекомендуешь. – Она взяла протянутую ей простую чашу и с благодарностью отхлебнула. – Благодарю, вкусное. Мы провели целый день в поисках Квинта Педия.
– О чем думает твой муж, заставляя тебя выполнять его работу? Он опять в отъезде? – осведомился Сулла, опустившись на стул с заметным облегчением.
Блестящие глаза Аврелии вдруг стали стеклянными.
– Я уже два года как вдова, Луций Корнелий.
Он удивился:
– Гай Юлий мертв? Он же был совершенно здоров. И к тому же молод! Убит в сражении?
– Нет. Он просто умер – внезапно.
– А я вот на тысячу лет старше Гая Юлия, но все еще цепляюсь за жизнь, – с горечью произнес Сулла.
– Ты – призовой конь, а он – простой солдат. Хороший человек. Мне нравилось быть его женой. Я никогда не считала его человеком, которому следует цепляться за жизнь, – сказала Аврелия.
– Наверное, он и не цеплялся. При моей власти в Риме ему было бы трудно. Я думаю, он последовал бы за Карбоном.
– Он был сторонником Цинны ради Гая Мария. Но Карбон? Не знаю. – Аврелия сменила тему. Она уже привыкла к его новому облику, сменившему прекрасный лик Аполлона. – Твоя жена здорова, Луций Корнелий?
– Была здорова, когда я последний раз слышал о ней. Она все еще в Афинах. В прошлом году родила мне двойняшек, мальчика и девочку. – Сулла хихикнул. – Она боится, что они вырастут похожими на их дядю Свинку.
– О бедняжки! Хорошо иметь детей. Ты когда-нибудь вспоминаешь о других своих двойняшках – о тех мальчиках, которых тебе родила твоя германская жена? Теперь они совсем взрослые.
– Молодые херуски! Добывают скальпы и заживо сжигают римлян в плетеных клетках.
Все будет хорошо. Он успокоился. Казалось, его уже не мучило ее присутствие. Из всех судеб, которые Аврелия придумывала для Луция Корнелия Суллы, в ее фантазиях никогда не возникало потери его особой, неповторимой привлекательности. И все же это тот же Сулла. «Его жена, – подумала Аврелия, – наверное, любила его, как никого на свете, когда он выглядел Аполлоном».
Они поговорили еще какое-то время о минувшем, обмениваясь новостями о том о сем. Ему, как она заметила, нравилось говорить о своем выдвиженце Лукулле, а ей, по его наблюдениям, нравилось говорить о своем единственном сыне, которого теперь называли Цезарем.
– Насколько я помню, молодой Цезарь был весьма эрудированным юношей. Должность фламина Юпитера должна подходить ему, – сказал Сулла.
Аврелия колебалась. Казалось, она хотела что-то сказать, но произнесла явно совсем другое:
– Ему пришлось очень постараться, чтобы стать хорошим жрецом, Луций Корнелий.
Нахмурясь, Сулла посмотрел в окно.
– Вижу, солнце склоняется к западу. Вот почему здесь темно. Тебе время отправляться. Тебя проводят мои новобранцы. Квинт Педий живет недалеко от моего лагеря. Ты можешь сказать своей дочери, что если она останется, то она – дура. Мои солдаты – не кровожадные звери, но если она истинная Юлия, то сделается для них искушением, а войскам нельзя запретить пить вино, когда они безвылазно торчат в лагере в Кампании. Немедленно увози ее в Рим. Послезавтра я дам тебе сопровождающих до Ферентина. Это позволит вам избежать когтей обеих армий, запертых здесь в лагерях.
Она поднялась:
– Со мной Бургунд и Луций Декумий с сыновьями. Но если ты можешь выделить людей, то благодарю тебя за эскорт. Разве между тобой и Сципионом не будет сражения?
О, как печально никогда больше не видеть чудесной улыбки Суллы! Лучшее, что он мог теперь сделать, – это промычать, что позволяло сохранить неподвижными струпы и шрамы на лице.
– С этим идиотом? Нет, не думаю, что сражение будет, – ответил Сулла, стоя уже на пороге и слегка подталкивая ее. – А теперь ступай, Аврелия. И не жди меня в Риме. Я не приду.
Она ушла, чтобы присоединиться к ожидавшей ее свите, а Сулла принялся инструктировать Мессалу Руфа. Вскоре Аврелия и ее сопровождающие уже ехали по главной улице, направляясь к воротам огромного лагеря Суллы.
Один взгляд на лицо Аврелии отбивал у ее спутников охоту заговорить с ней. Поэтому все молчали. Аврелия погрузилась в свои мысли:
«Он всегда нравился мне, пусть даже стал нашим врагом. Пусть даже его нельзя назвать хорошим человеком. Мой муж был глубоко порядочен, и я любила его и была верна ему и душой, и телом. И все же – теперь я это знаю, хотя до сих пор не сознавала – какая-то крохотная частица меня всегда принадлежала Луцию Корнелию Сулле. Та частица, которой мой муж не желал, с которой он не знал, что делать. Мы поцеловались с Луцием Корнелием лишь раз. Но это было и блаженство, и ад. Неистовая страсть и засасывающая трясина. Я не сдалась. Но, боги, как я хотела этого! В некотором смысле я одержала победу. Но не проиграла ли я войну?
Всякий раз, когда он вторгался в мой уютный мирок, с ним врывался ураган. Он был Аполлоном, но он был и Эолом. Он управлял вихрями моей души, так что сокрытая во мне лира начинала играть такую мелодию, которой мой муж никогда, никогда не слышал… О, это хуже, чем испытывать горе смерти и разлуки навсегда! Сегодня я смотрела на крах моей мечты, нашей общей мечты, и он знает это, бедный Луций Корнелий. Но какая выдержка! Более слабый человек покончил бы с собой. Его боль, его боль! Почему я это чувствую? Я – деловая, практичная, прозаичная женщина. Жизнь моя налажена, я ею довольна. Но теперь я понимаю, какая именно часть меня всегда принадлежала ему. Она похожа на птицу, которая могла взметнуться вверх и парить, выводя трели, – и гори огнем под тобой земля, которая ничего не значит! Нет, я не жалею, что крепко стояла на земле, что никогда не взмывала ввысь. Уж такая я есть. У нас с ним никогда не было бы ни минуты покоя. О, у меня сердце обливается кровью при мысли о нем! И слезы мои – о нем!»
Поскольку Аврелия ехала впереди своей маленькой свиты, но позади сопровождающих их офицеров, никто не мог видеть ее слез, как не видели они Луция Корнелия Суллы, крушения ее мечты.
Гневное письмо Гая Норбана, посланное Сципиону Азиагену, не помогло избежать поражения, которое он навлек на себя сам. Больше всего был поражен Сципион Азиаген, когда, решив наконец дать сражение, обнаружил, что войско не хочет сражаться на его стороне. Вместо этого его восемь легионов перешли к Сулле.
И даже когда Сулла лишил его консульских полномочий и отправил собирать пожитки в сопровождении эскадрона кавалерии, Сципион Азиаген так и не понял, что Рим находится в трудном положении. Совершенно спокойно и в хорошем настроении он отправился в Этрурию и начал вербовать себе другую армию среди многочисленных клиентов Гая Мария, которые там жили. Гай Марий мог быть мертв, но память о нем будет жить вечно. В то время как Сципион Азиаген – всего лишь преходящее настоящее.
– Он даже не понимает, что прервал торжественно заключенное перемирие, – сказал Сулла с удивлением. – Я знал, что все Сципионы недоумки, но этот! Он недостоин имени Корнелия Сципиона. Если я возьму Рим, я казню его.
– Ты должен был убить его, когда он был у тебя в руках, – раздраженно сказал Поросенок. – Он еще доставит нам неприятностей.
– Нет, он – припарка, которую я прикладываю к нарыву Этрурии, – сказал Сулла. – Удаляй яд, Пий, пока имеешь дело с одной головкой. Не жди, пока назреет карбункул.
Это, конечно, было еще одним проявлением мудрости.
– Чудесная метафора, – усмехнулся Метелл Пий.
Хотя стоял июль и до конца лета было еще далеко, в тот год Сулла нисколько не продвинулся к Риму. С отъездом Сципиона оба лагеря объединились, и седовласые центурионы Суллы принялись работать с молодыми и неопытными солдатами, принадлежавшими Риму Карбона. Страх перед ветеранами Суллы действовал на них сильнее, чем дружеское братание. Всего несколько дней показали им, каким должен быть истинный римский солдат, – несгибаемым, закаленным, стопроцентным профессионалом. Ни один рекрут, встретившись с таким на поле сражения, не устоит, лучше и не пытаться. Это более, чем иное, убедило перебежчиков в правильности их поступка.
Отступничество Синуессы под влиянием Квинта Сертория оказалось не сильнее булавочного укола. Сулла обложил город, но не для того, чтобы взять его измором или атаковать неприступные крепостные валы, а лишь для того, чтобы использовать осаду в качестве учебного упражнения для армии новобранцев Сципиона. В том году Сулла не был заинтересован в каком-либо мероприятии, которое привело бы к массовым убийствам. Наибольшая польза от осады Синуессы заключалась в том, что там оказался заперт умный, талантливый и энергичный Квинт Серторий. Находясь в кольце осады, он был бесполезен для Карбона, который в любом другом случае мог бы использовать его с лучшим результатом.
Из Сардинии сообщили, что Филипп и его испанские когорты легко захватили власть. Следовательно, Филипп сможет послать Сулле весь собранный там урожай. И корабли с зерном своевременно прибыли в Путеолы. Там они и разгрузились, не встретив на своем пути ни военных галер, ни пиратов.
Настала ранняя и довольно суровая зима. Чтобы разделить свою армию, увеличившуюся более чем в два раза, Сулла отправил несколько когорт осадить Капую, Синуессу и Неаполь, принудив таким образом прочие регионы Кампании кормить его солдат. Веррес и Цетег оказались неплохими поставщиками, они даже посоветовали хранить рыбу, пойманную в Адриатике, в ямах, набитых снегом. Любители рыбы, которым никогда не удавалось вдоволь поесть свежей рыбы, солдаты Суллы наслаждались этим неожиданным угощением, а армейские хирурги то и дело вынимали у солдат застрявшие в горле рыбьи кости.
Все это не имело для Суллы никакого значения. Он проколол несколько струпов на своем заживающем лице и тем самым вызвал зуд. Все, кто общался с ним, просили, чтобы он дал возможность струпам отвалиться самим, но беспокойный темперамент Суллы не мог ждать. Когда струпы начинали свисать, он их прокалывал.
Вспышка болезни была очень сильной (может быть, из-за холода, предположил Варрон, вынужденный ухаживать за Суллой, потому что в нем проснулся научный интерес) и длилась без передышки три полных месяца. Три месяца – пьяный, полубезумный Сулла, который стонет, чешется, кричит и пьет. Один раз Варрон даже привязал его руки к бокам, чтобы он не мог дотянуться до лица. И хотя он очень хотел подчиниться этому вынужденному ограничению – как Улисс, привязанный к мачте, когда пели сирены, – но все-таки умолял освободить его. И конечно, в конце концов ему удалось освободиться. Чтобы снова чесаться.
Перед новым годом, отчаявшись, Варрон пошел к Метеллу Пию и Помпею – предупредить, что Сулла вряд ли поправится к весне.
– Ему письмо из Тарса, – сказал Метелл Пий, которому было поручено составить компанию Помпею этой зимой: Красс находился среди марсов, а Аппий Клавдий и Мамерк где-то что-то осаждали.
Варрон насторожился:
– Из Тарса?
– Да. От этнарха Морсима.
– С кувшином?
– Нет, только письмо. Он сможет прочитать его?
– Конечно, нет.
– Тогда лучше ты сам прочти его, Варрон, – сказал Помпей.
– Ты что, Помпей? – возмутился Метелл Пий.
– Ах, Поросенок, не будь ханжой! – устало возразил Помпей. – Мы знаем, что он надеется на какую-то волшебную мазь, и мы знаем, что он поручил Морсиму найти ее. Теперь пришло какое-то известие, но он не в состоянии разбирать буквы. Разве будет дурно – ради него, если не ради кого-то другого – посмотреть, что хочет сообщить Морсим?
Итак, Варрону разрешили узнать, о чем пишет Морсим.
Вот рецепт – и это все, что я могу для тебя сделать, дорогой Луций Корнелий, друг мой и хозяин. Мазь должна быть свежей, ее следует приготовлять часто, а путь от Пирама до Рима длинный. Поэтому тебе придется самому найти ингредиенты и изготовить мазь. К счастью, ингредиенты не экзотические, отыскать их легко, но вот способ приготовления трудоемкий.
Итак, излечивает овца. Надо взять свежее руно и поручить кому-нибудь скоблить шерсть инструментом, достаточно острым, чтобы давить волокна, но недостаточно острым, чтобы их порезать. Ты увидишь, что на острие твоего инструмента скапливается вещество, довольно маслянистое, но имеющее консистенцию сычужной закваски. Скреби шерсть до тех пор, пока этого вещества не наберется достаточно много. Как мне сказали, овечьей шерсти потребуется немало. Затем залей это вещество теплой водой – теплой, а не горячей! – но не слишком прохладной. Сунь в воду палец – она должна быть такой, чтобы казалось горячо, но выносимо. Вещество немного растворится в воде, образовав слой, который всплывет на поверхность. Этот слой и есть то средство, которое тебе потребно. Необходим целый кубок его.
Затем возьми руно, удостоверься, что на коже остался жир (используй только что освежеванное животное), и прокипяти его. Полученный жир протопи дважды. Натопи целый кубок.
К жиру овцы добавь специальный нутряной жир, ибо овечий жир очень плотный, не тает даже в теплой комнате. Мой источник информации – самая вонючая и мерзкая старуха, не говоря уже о том, что и самая жадная из всех! – сказала, что этот нутряной жир следует собрать с самого плотного жира на почках овцы и размять. Затем распустить в теплой воде. Снять слой с поверхности воды в количестве двух третей кубка. К этому добавить треть кубка желчи, взятой из желчного пузыря только что зарезанной овцы.
После этого, не торопясь, тщательно смешай все ингредиенты. Мазь довольно плотная, но не такая твердая, как сам по себе жир. Смазывай лицо не меньше четырех раз в день. Предупреждаю, дорогой Луций Корнелий, что воняет это ужасно. Но старуха настаивает, что ни в коем случае нельзя добавлять в мазь ни духов, ни специй, ни пахучих смол.
Пожалуйста, сообщи мне, если мазь подействует! Гнусная старуха клянется, что это она приготовила ту мазь, которая тебе помогла в первый раз, хотя я несколько сомневаюсь.
Vale. Морсим.
Варрон немедленно призвал небольшую армию рабов и отправил их искать отару овец. После этого в маленьком домике рядом с тем, в котором жил Сулла, он нетерпеливо бегал от котлов к трудившимся рабам, лично проверяя каждую тушу, каждую почку, настаивая на том, чтобы лично проверять температуру воды, скрупулезно измерял количество ингредиентов и своей суетливостью, кудахтаньем и понуканиями довел слуг до озлобления. За час до того как фабрика по приготовлению мази начала работать, он уже волновался по поводу точного размера кубка. По истечении часа он вдруг все понял и потом смеялся до слез. Если все его кубки одного размера, то какое это имеет значение?
Зарезали сотню овец (желчь и жир были получены от двух животных, а остальные девяносто восемь были заколоты из-за маленького кусочка жира с поверхности почек и вещества, которое предстояло наскрести с шерсти). В конце концов Варрон получил достаточно большой порфировый кувшин мази. А что касается уставших рабов, они получили сотню почти нетронутых туш очень вкусной баранины и поняли, что стоило потрудиться, чтобы иметь возможность набить живот жареным мясом.
Час был поздний, и Сулла, как прошептал его слуга, спал на ложе в столовой.
– Пьяный, – кивнул Варрон.
– Да, Марк Теренций.
– Ну что ж, думаю, это даже хорошо.
Он на цыпочках вошел в комнату и на миг остановился, глядя на бедное измученное существо, в которое превратился прекрасный Сулла. Парик упал с головы и лежал, демонстрируя марлевую подкладку. Много тысяч волосинок пошли на его изготовление. Каждую следовало закрепить на подкладке. Подумать только, на это требуется куда больше времени, чем на приготовление мази! Варрон вздохнул и покачал головой. Потом очень осторожно приложил свои смазанные мазью пальцы к кровавому месиву на лице Суллы.