Страница:
– ¿Qué tienes allá, joven?[100] – услышал он вопрос.
Он сидел, скрестив ладони на луке седла. Наклонился, сплюнул. Посмотрел на них из-под шляпы. Один из них дал лошади команду двигаться вперед, чтобы подъехать и поближе рассмотреть волчицу, но лошадь заартачилась, не желая подходить к ней; тогда, склонясь вперед, он ударил лошадь по щеке и стал грубо понуждать ее поводьями.
– ¿Cuánto quires por tu lobo?[101] – спросил мужчина.
Билли выбрал небольшую слабину веревки и заново привязал ее.
– No puedo venderlo[102], – сказал он.
– ¿Por qué no?[103]
Билли смотрел на всадника.
– No es mia[104], — сказал он.
– ¿No? ¿De quién es?[105]
Билли посмотрел на волчицу, которая лежала, дрожа. Посмотрел на голубые горы на юге. И сказал, что волк поручен его заботам, но он не его собственность и он не может продать его.
Мужчина сидел, слегка придерживая поводья одной рукой, другая лежала у него на бедре. Он повернул голову и сплюнул, не отрывая глаз от мальчишки.
– ¿De quién es? – снова спросил он.
Мальчик посмотрел на него, на ожидающих на тропе всадников. И сказал, что волчица принадлежит богатому асьендадо[106], который вручил ее его заботам, чтобы ей не причинили никакого зла.
– ¿Y este hacendado, – уточнил всадник, – él vive en la colonia Morelos?[107]
Мальчик сказал, что да, тот действительно живет и там, и в других местах тоже. Мужчина посмотрел на него долгим изучающим взглядом. Потом тронул коня, и другие всадники пустили коней за ним следом. Как будто их соединяет некая невидимая нить или неведомый закон притяжения. Проследовали мимо. Строго по старшинству, так что последним проехал самый младший; поравнявшись с Билли, он посмотрел на него и приложил указательный палец к полю шляпы.
– Suerte, muchacho[108], — сказал он.
С тем они все уехали, и ни один не оглянулся.
В горах было холодно, на высоких перевалах еще лежал снег; снег блистал и на вершинах хребта Сьерра-де-ла-Кавельера. Над Кавельера-каньоном снег на тропе лежал на протяжении почти целой мили. Снег был свежим, и Билли изумился тому, как много путешественников уже на нем потопталось; тут ему пришло в голову, что ведь не все в этом краю путники могут оказаться столь пугливы, чтобы полностью освобождать тропу при виде всякого всадника. Пригляделся внимательнее. Следы оставили и люди, и ослики. А вот след женский. Попадались и следы сапог, но главным образом то были плоские отпечатки уарачей, оставляющих невероятные в этом диком горном бездорожье оттиски автомобильного протектора. Были здесь и детские следы, и следы конских копыт, оставленные всадниками, с которыми он разминулся нынче утром. Видел он и следы людей, которые брели по снегу босиком. Двинулся дальше, оглядываясь на волчицу, чтобы по ее поведению предугадать появление встречных – не начнет ли она вдруг припадать к земле, ища укрытия на обочине, – но она лишь семенила рысцой позади, нюхала, поводя носом, воздух и оставляла на снегу свои большие следы, которым предстояло удивлять местных горцев.
В тот вечер он разбил лагерь на дне каменного ущелья и подвел волчицу к стоячему озерцу, образовавшемуся на камнях пониже их стоянки; держа веревку, он смотрел, как она зашла в воду и, опустив в нее морду, стала пить. Когда она поднимала голову, было видно, как движется ее глотка и с губ стекает вода. Сидел в камнях, держал веревку и наблюдал за нею. В сгущающихся синих сумерках вода среди камней была черной, а дыхание волчицы над поверхностью курилось паром. Опуская и подымая голову, она пила очень похоже на то, как пьют птицы.
На ужин у него была пара лепешек тортильяс с завернутой в них фасолью, ими его снабдили меннониты – единственная, кроме тех утренних всадников, встреченная за день группа. Меннониты держали путь на север, сопровождая девушку, которая нуждалась во врачебной помощи. Немногословные, с виду они были похожи на крестьян, сошедших с полотна художника прошлого века. Чем заболела у них девушка, они не сказали. Лепешки были жесткими как подметка, а фасоль в них уже начала подкисать, но он их съел. Волчица смотрела.
– Здесь у меня не то, что едят волки, – говорил он ей. – И не надо на меня так смотреть.
Закончив есть, он долго пил свежую холодную воду из фляги, а потом развел костер и обошел освещенную им местность, собирая все, что можно сжечь. Свой маленький лагерь он устроил гораздо ниже тропы, но отсветы костра заметны в этих местах на значительном расстоянии, поэтому у него были подозрения, что ночью могут нагрянуть какие-нибудь припозднившиеся путники. Однако никто не появился. Он сидел, завернувшись в одеяло, ночной холод крепчал, и звезды, разгораясь, бежали по небу на юг, к черным громадам гор, где, может быть, живут волки, где их исконный дом.
На следующий день в обращенном к югу распадке среди камней он заметил синенькие цветочки, а к полудню прошел по широкому горному проходу, и перед ним открылся вид на долину реки Бависпе. Над извивом тропы, пролегавшим ниже, висела голубоватая легкая дымка. Мучимый голодом, он остановил коня и, сидя в седле, стал заодно с волчицей нюхать воздух, а потом двинулся дальше, но уже с большей осторожностью.
Дымка оказалась рассеявшимся дымом, исходившим из расположенной много ниже лощины, где группа индейцев устроилась пообедать. Индейцы были подсобниками с рудника в западном Чиуауа, и у каждого через узкий лоб шел след, оставленный обвязкой носимого за спиною груза. Вшестером они шли через горы пешком к своей деревне в штате Сонора, неся с собой тело товарища, погибшего при обрушении шахтной крепи. В пути они были три дня, и три дня им еще предстояло; с погодой же им до сих пор везло. Мертвое тело лежало в сторонке среди палой листвы на грубых носилках из шестов и коровьей шкуры. Оно было завернуто в холстину, обвязано веревками, сплетенными из травы, а поверху полотнище савана, украшенное красными и зелеными лентами, было убрано венками из горного падуба; один из индейцев сидел рядом с мертвым – то ли охранял, то ли просто составлял ему компанию. Они немного говорили по-испански и запросто пригласили его разделить с ними трапезу, как это в здешних местах заведено. На волчицу они внимания не обращали вовсе. Сидя на корточках в своих тонких домотканых одеждах, они руками ели из раскрашенных жестяных мисок маисовое варево pozole, передавая из рук в руки общий котелок с чаем, заваренным из какой-то их любимой травки. Обсасывали пальцы, вытирали их о рукава и о штаны, а потом выкладывали на обертки от кукурузных початков сушеные листья пунче и сворачивали самокрутки{23}. Никто его ни о чем не спрашивал. Ни откуда родом, ни куда идет. Зато сами рассказали ему о своих дядьях и отцах, уходивших в Аризону, спасаясь от гонений, которые обрушили на них мексиканцы{24}, а один даже сам побывал в той стране – просто ходил посмотреть: девять дней пешком шел через горы и пустыню, а потом девять дней назад. Он спросил Билли, не из Аризоны ли он, но мальчик сказал, что нет, индеец кивнул и заметил, что людям свойственно преувеличивать достоинства страны, откуда они родом.
В ту ночь с края луговины, на которой он расположился лагерем, видны были желтые светящиеся окна домов поселения на реке Бависпе, лежавшего в десяти милях. В траве было множество цветов, которые с приходом сумерек закрылись, а когда взошла луна, раскрылись снова. Костра он не разводил. Они с волчицей сидели в темноте бок о бок и наблюдали, как на лугу вдруг возникают какие-то тени: вот кто-то появился, сделал шаг-другой и бегом прочь, исчез, потом опять явился. Волчица сидела, наставив уши вперед, и постоянно мелко поводила носом, принюхиваясь к доносящимся дуновениям. Как будто кивала, одобряя и поощряя все живое на свете. Он сидел с одеялом на плечах и наблюдал за движением теней, а над горами сзади вставала луна, и дальние огни на реке помаргивали и один за другим гасли, пока не погасли все.
Утром он остановил коня на галечной косе, обследовал воду – как она течет в реке широкой и прозрачной лентой, отметил про себя особый блеск, каким она сверкает на порогах, дыбящихся чуть ниже у излучины. Сбросил волчью веревку с седельного рожка и спешился. Завел коня и волчицу в воду, и все трое пили из реки; вода была холодна и на вкус сланцевата. Он выпрямился, вытер рот и посмотрел вдаль, на юг, где вздымались, освещенные утренним солнцем, высокие дикие хребты Пиларес-Терас.
Столь мелководного брода, чтобы волчица, не пускаясь вплавь, смогла перейти реку, он не нашел. Однако, думая, что сможет удержать ее на плаву, вернулся к галечной косе и оттуда направил коня через реку. Не успел зайти далеко, видит – волчица плывет, а пройдя еще немного, убедился, что она в беде. Возможно, ей не давал дышать намордник. Она молотила лапами по воде все более отчаянно, размотавшиеся с передней ноги бинты извивались рядом, и это, похоже, еще больше ее пугало – настолько, что она даже пыталась повернуть назад, натягивая непускающую веревку. Он остановил коня, конь повернулся и стал посреди воды, бурливо обтекающей его ноги, головой по направлению прицепленной к седлу веревки, но Билли к этому моменту уже бросил поводья в реку и сам стоял в воде, доходящей ему до середины бедра.
Поймал волчицу за ошейник и приподнял ее, отчего и самому устоять стало проще. Силясь поднять ее выше, другую руку просунул ей под грудину и ощутил под пальцами холодные кожистые сосцы, почти не прикрытые шерстью. Пытался успокоить, но она продолжала отчаянно сучить лапами. Веревка лассо лежала на воде длинной петлей, и эта петля тянула волчицу за ошейник; держа ее над поверхностью, он двинулся назад к коню, оступаясь на шатающихся под сапогами каменьях речного дна и преодолевая давление воды, плещущей в колени; добрался, отцепил конец веревки и бросил в воду. Петля сразу распустилась, развернулась, веревка распрямилась и закачалась, вытянутая в потоке. Бинты с ноги волчицы окончательно размотались и уплыли прочь. Он оглянулся на берег реки. В этот момент мимо пробурлил на высоких ногах конь, который чуть не рысью пробежал по мелководью и выкарабкался на галечный откос, где повернулся, постоял, курясь на утреннем морозце, да и пошел вниз по реке, потряхивая головой.
С трудом Билли выбрался обратно, неся волчицу, разговаривая с нею и стараясь держать ее голову повыше. Когда достигли мелководья, где она могла стоять, он отпустил ее, вышел из реки и, встав на откосе, вытащил из воды веревку, сворачивая кольцами, пока волчица отряхивалась. Свернутую веревку закинул на плечо и огляделся в поисках коня. Ниже по реке на галечном откосе бок о бок стояли два всадника и на него смотрели.
В них ему сразу все не понравилось. Он посмотрел мимо них, туда, где среди ивняка пасся его конь с прикладом винтовки, торчащим из седельной кобуры. Он бросил взгляд на волчицу. Она смотрела на всадников.
На тех были грязные рабочие комбинезоны, но при этом шляпы и сапоги, а на поясе у каждого по черной кобуре с армейским самозарядным кольтом сорок пятого калибра. Они уже тронули лошадей и неторопливо приближались, нарочито надменно развалясь в седлах. Подъехали к нему слева, один свою лошадь остановил, а другой проехал дальше и остановился сзади. Билли повернулся, стараясь держать в поле зрения обоих. Первый всадник кивнул ему. Потом посмотрел вниз по реке на его коня, посмотрел на волчицу и снова на него.
– ¿De dónde viene?[109] – спросил он.
– Америка.
Тот кивнул. Бросил взгляд за реку. Наклонился и сплюнул.
– Sus documentos[110], – сказал он.
– ¿Documentos?[111]
– Sí. Documentos[112].
– No tengo ningunos documentos[113].
Мужчина какое-то время молча изучал его.
– ¿Qué es su nombre?[114] – сказал он.
– Билли Парэм.
Чуть шевельнув подбородком, мужчина указал вниз по реке:
– ¿Es su caballo?[115]
– Sí. Claro[116].
– La factura por favor[117].
Мальчик глянул на второго всадника, но смотреть пришлось против солнца, и черты его лица скрыла тень. Снова стал смотреть на допрашивающего.
– Yo no tengo esos papeles[118], – сказал он.
– ¿Pasaporte?[119]
– Nada[120].
Всадник посидел молча, расслабленно скрестив руки в запястьях. Потом кивнул напарнику, и тот съездил вдоль галечного наноса за конем мальчика, поймал, привел его. Мальчик сел на камни и стал снимать сапоги – один, потом другой, – выливать из них речную воду и снова надевать. После чего сидел, обхватив руками колени и посматривая то на волчицу, то на другой берег реки, где под утренним солнцем вздымались высокие горы Пиларес. Он понял, что, по крайней мере на сегодня, его путешествие к ним отменяется.
Тропинка, по которой они поехали, шла вдоль реки; главный ехал, положив винтовку мальчика поперек луки седла, следом Билли, держа волчицу у самых копыт коня, а второй патрульный, замыкая процессию, ехал метрах в тридцати сзади. Вскоре тропинка от реки отвернула и пошла через широкую луговину, где паслись коровы. Коровы подымали головы и, не забывая медленно двигать челюстями из стороны в сторону, изучающе глядели на всадников, потом их головы опускались, и они вновь принимались щипать траву. Луговая тропинка вывела на дорогу, по которой процессия свернула к югу и в конце концов втянулась в поселение, состоявшее из горстки полуразвалившихся глинобитных домиков у дороги.
Ехали по изрытой колеями улице, не глядя ни влево, ни вправо. С належенных, нагретых солнцем мест поднялись несколько собак и, принюхиваясь, побежали за лошадьми следом. У саманной постройки в конце улицы всадники остановили коней и спешились, мальчик привязал волчицу к сцепному рыму брошенной рядом повозки, и все вошли.
Внутри пахло плесенью. На стенах красовались поблекшие фрески и линялые следы росписи по деревянным панелям. С высоких vigas[121] старыми тряпками свисали обрывки холста, когда-то служившего потолком. Пол устилали широкие неглазурованные керамические плитки; подобно стеновым панелям, они были не в лучшем виде: плохо пригнанные и треснувшие в тех местах, где по ним прошли копыта лошадей. Окна были только в южной и восточной стенах, стекла в них отсутствовали, одни были закрыты ставнями, а другие, ставней на которых не сохранилось, зияли дырами, куда задувал пыльный ветер, влетали и вылетали ласточки. В дальнем конце помещения громоздился старинный стол, как в монастырской трапезной, около него резное, очень затейливое кресло с высокой спинкой, а позади кресла у стены стоял железный картотечный шкаф, верхний ящик которого когда-то явно вскрывали топором. На пыльных плитках пола повсюду оставили свои следы птицы, мыши, ящерицы, собаки и кошки. Как будто это помещение всегда было манящей загадкой для всех живых существ, обитающих поблизости. Вошедшие остановились под лохмотьями потолка, а старший патруля с отобранной у Билли винтовкой на сгибе локтя прошел к двустворчатой двери, ведущей из помещения куда-то дальше, постучал в нее, позвал, затем снял шляпу и встал в ожидании.
Через несколько минут створки распахнулись, показался молоденький mozo[122], они со старшим патруля поговорили, тот кивком указал в направлении входа, мосо бросил взгляд на уличную дверь, на второго патрульного и на мальчика, после чего опять ушел и затворил за собой обе створки. Подождали. Снаружи перед зданием начали собираться собаки со всей улицы. Некоторых было видно через открытую дверь. Они сидели, поглядывая то на привязанную волчицу, то друг на дружку, а впереди всех взад и вперед прохаживалась поджарая дворняга пепельного цвета; она ходила, задрав хвост вверх и вздыбив шерсть на загривке.
Наконец в дверях появился довольно молодой и очень бравый на вид alguacil[123]. Он мельком глянул на мальчика и повернулся к мужчине, стоявшему с винтовкой в руках.
– ¿Dónde está la loba?[124] – спросил он.
– Afuera[125].
Начальник кивнул.
Они надели шляпы и прошли через комнату. Тот, что держал винтовку, толкнул мальчика вперед, и альгуасил вновь удостоил его взглядом.
– ¿Cuántos años tiene?[126] – спросил он.
– Dieciseis[127].
– ¿Es su rifle?[128]
– Es de mi padre[129].
– ¿No es ladrón usted? ¿Asesino?[130]
– No[131].
Начальник дернул подбородком в сторону патрульного: дескать, отдай мальчишке винтовку, после чего вышел через открытую дверь наружу.
На дороге перед зданием собралось более двух дюжин собак и почти столько же ребятишек. Волчица, давно забравшаяся под телегу, пятилась, отступала и была уже прижата к стене здания. Сквозь переплетение ремней самодельного намордника виден был каждый зуб у нее в пасти. Альгуасил присел на корточки, сдвинул шляпу на затылок и, упершись ладонями в бедра, стал ее рассматривать. Поглядел на мальчика. Спросил, злая ли она, и мальчик подтвердил, что, конечно, злая. Начальник спросил, где он поймал ее, мальчик сказал, что в горах. Тот кивнул. Встал, поговорил с патрульными, а потом повернулся и ушел назад в здание. Патрульные растерянно замешкались, глядя на волчицу.
В конце концов они отвязали веревку и потащили волчицу из-под телеги. Собаки подняли свирепый лай, стали наскакивать, а большая серая дворняга бросилась вперед и цапнула волчицу за ляжку. Волчица крутнулась, чтобы с обидчицей схватиться, но патрульные оттащили ее. Серая собака, отбежав, попыталась сделать еще заход, но один из патрульных извернулся и заехал ей сапогом под подбородок, так что ее челюсти сомкнулись, громко щелкнув, отчего ребятня захохотала.
В этот момент из здания вышел мосо с ключом, общими усилиями они перетащили волчицу через улицу, сняли замок и цепь с ворот глинобитного сарая, втолкнули волчицу внутрь и там заперли. Билли спросил их, что они намереваются с волчицей делать, но они лишь пожимали плечами, а потом оба сели на лошадей и поехали по дороге назад, гарцуя и заставляя лошадей приплясывать и выделывать курбеты, словно на них смотрят женщины. Мосо покачал головой и ушел с ключом обратно в дом.
У двери здания Билли просидел далеко за полдень. Пока суд да дело, вытащил из винтовочного магазина патроны, просушил их, просушил винтовку, вновь зарядил ее, снова вложил в седельную кобуру, попил воды из фляги, остальную воду налил в шляпу и из шляпы напоил коня, а потом отогнал стаю собак от двери сарая. Улицы были пусты, день стоял солнечный и прохладный. Под вечер появился мосо, сказал, что его прислали узнать, чего малец хочет. Он сказал, что хочет назад волчицу. Мосо кивнул и опять ушел в дом. Появившись вновь, он сказал, что уполномочен объявить волка контрабандой, подлежащей конфискации, а ты, дескать, свободен – можешь идти и скажи еще спасибо альгуасилу за доброту: это он снизошел к твоей молодости. Мальчик возразил, что волчица – не контрабанда, а чужая собственность, порученная его заботам, поэтому он требует ее назад. Мосо выслушал его, повернулся и ушел в здание.
Мальчик сидел и ждал. Больше к нему никто не вышел. На закате дня возвратился один из патрульных во главе небольшой, несколько странной процессии. Сразу за ним следовал низкорослый умученный мул, каких используют в этой стране на рудниках, мул тащил допотопного вида тяжелую повозку на сплошных, без спиц, колесах, сплоченных из досок. За повозкой пешком шла разношерстная ватага местных жителей – женщины, дети, молодые парни, многие с узлами, корзинами и туесами.
Перед сараем все остановились, патрульный спешился, возница сошел с грубо сколоченных козел своей колесницы. Встав на дороге, они откупорили бутылку мескаля{25} и принялись пить из горлышка. Через какое-то время из здания вышел мосо, отомкнул замок на двери сарая, патрульный с грохотом вытащил цепь из проушин деревянного засова, распахнул дверь и встал наготове.
Волчица оказалась в дальнем углу, она поднялась и стояла, помаргивая. Carretero[132] отступил назад, снял с себя куртку, накрыл ею мулу голову, связав рукава у него под подбородком, и встал с ним рядом, держа его под уздцы. Патрульный вошел в сарай, взял за веревку и выволок волчицу к двери. Толпа отпрянула. Смелый от выпитого и внимания восторженной толпы, патрульный схватил волчицу за ошейник и вытащил на дорогу, а потом поднял ее за ошейник и хвост и бросил в телегу, помогая себе коленом, как делают мужики, привыкшие грузить тяжести. Пропустив веревку вдоль борта телеги, он привязал ее к одной из досок передка. Собравшиеся на дороге следили за каждым его движением. Смотрели, как смотрят люди, от которых потом могут потребовать подробного отчета об увиденном. Патрульный кивнул каретеро, тот развязал рукава под подбородком у мула и стащил с его головы куртку. Взяв вожжи в ту же руку, которой он держал мула за щечный ремень, он стоял и ждал, решив посмотреть, как себя поведет животное. Мул поднял голову и понюхал воздух. А потом припал на передние ноги и так поддал задними, что пробил кожаную стяжку и вышиб переднюю доску кузова, к которой была привязана волчица. Царапаясь и скользя, та вывалилась из телеги через открытый задний борт двуколки, таща за собой сломанную доску. Увидев этакое, толпа ахнула и изготовилась к бегству. Мул заревел, кинулся вбок, запутался в упряжи и, сломав оглоблю, завалился на дорогу, где принялся дрыгать ногами лежа.
Но каретеро был силен и ловок; мгновенно наскочив, он сумел зажать между ног шею мула и удерживать ему голову, схватив зубами за ухо, пока не удалось наконец вновь замотать ему глаза курткой. Однако запыхался; лежит, озирается. Патрульный, которого происшедшее застало, как раз когда он собирался усесться в седло, снова спешился, схватил волочащуюся веревку лассо и взял волчицу на короткий повод. Он отвязал веревку от сломанной доски, которую отшвырнул прочь, а волчицу завел обратно в сарай и затворил дверь.
– ¡Mire![133] – взывал каретеро, который, лежа на дороге, пытался удержать свою куртку на морде мула и одновременно поводил рукой, указывая на произведенный разор. – ¡Mire!
Патрульный плюнул в пыль, перешел через дорогу и исчез в доме.
Пока искали кого-нибудь, кто починил бы оглоблю с помощью накладок и сыромятины, пока нужный человек явился, пока выполнил необходимые действия, день начал иссякать. Странники, пришедшие в городок вслед за телегой, расселись в тени домов на западной стороне дороги и принялись поедать свои припасы и пить лимонад. К исходу дня повозка была готова, но куда-то подевался патрульный. В здание на его поиски послали какого-то мальчишку. Прошел еще час, пока тот наконец явился, поправил на голове шляпу, глянул на солнце и склонился проверить, хорошо ли починена оглобля (как будто инспекция подобного рода работ входит в его обязанности), после чего опять исчез в здании. Вновь вышел он оттуда не один, а с mozo, вместе они перешли дорогу к сараю, отперли замок и сняли с двери цепь, и опять патрульный вытащил волчицу на свет божий.
Каретеро стоял, прижимая к груди укутанную курткой морду мула. Патрульный поглядел на него с сомнением и спросил собравшихся, нет ли среди них какого-нибудь mozo de cuadra[134]. Вперед выступил молоденький мальчишка. Патрульный велел мальчишке следить за мулом, а кучеру лезть на козлы. Каретеро с опаской отошел от мула. Сторонясь одетой в намордник волчицы, он взобрался в свою двуколку, встал там во весь рост и, взяв со стойки свернутые вожжи, принял позу готовности. Патрульный снова погрузил волчицу в телегу и там привязал ее, на сей раз к доскам задка. Покосившись на зверя, каретеро еще раз глянул на патрульного. Потом его глаза обежали вновь собравшихся ожидающих странников, и наконец его взгляд встретился со взглядом молодого extranjero[135], у которого волчица была отобрана. Патрульный кивнул мальчишке-конюху, и мосо потащил куртку каретеро с морды мула, сам одновременно отступая. Мул прыгнул вперед, рывком натянув постромки. Каретеро завалился на спину, хватаясь за верхние доски борта и пытаясь упасть не на волчицу, которая схватила себя лапами за голову, испустив дикий и тоскливый вой. Патрульный засмеялся и тычком сапога двинул лошадь вперед, догнал мосо, выхватил у него куртку, раскрутил ее над головой как аркан и бросил в телегу к каретеро, после чего вновь натянул поводья и, продолжая смеяться, пропустил мимо себя мула, каретеро и волчицу в повозке, которая с оглушительным громом, вздымая пыль, промчалась по улице и выкатилась вон из поселка.
Он сидел, скрестив ладони на луке седла. Наклонился, сплюнул. Посмотрел на них из-под шляпы. Один из них дал лошади команду двигаться вперед, чтобы подъехать и поближе рассмотреть волчицу, но лошадь заартачилась, не желая подходить к ней; тогда, склонясь вперед, он ударил лошадь по щеке и стал грубо понуждать ее поводьями.
– ¿Cuánto quires por tu lobo?[101] – спросил мужчина.
Билли выбрал небольшую слабину веревки и заново привязал ее.
– No puedo venderlo[102], – сказал он.
– ¿Por qué no?[103]
Билли смотрел на всадника.
– No es mia[104], — сказал он.
– ¿No? ¿De quién es?[105]
Билли посмотрел на волчицу, которая лежала, дрожа. Посмотрел на голубые горы на юге. И сказал, что волк поручен его заботам, но он не его собственность и он не может продать его.
Мужчина сидел, слегка придерживая поводья одной рукой, другая лежала у него на бедре. Он повернул голову и сплюнул, не отрывая глаз от мальчишки.
– ¿De quién es? – снова спросил он.
Мальчик посмотрел на него, на ожидающих на тропе всадников. И сказал, что волчица принадлежит богатому асьендадо[106], который вручил ее его заботам, чтобы ей не причинили никакого зла.
– ¿Y este hacendado, – уточнил всадник, – él vive en la colonia Morelos?[107]
Мальчик сказал, что да, тот действительно живет и там, и в других местах тоже. Мужчина посмотрел на него долгим изучающим взглядом. Потом тронул коня, и другие всадники пустили коней за ним следом. Как будто их соединяет некая невидимая нить или неведомый закон притяжения. Проследовали мимо. Строго по старшинству, так что последним проехал самый младший; поравнявшись с Билли, он посмотрел на него и приложил указательный палец к полю шляпы.
– Suerte, muchacho[108], — сказал он.
С тем они все уехали, и ни один не оглянулся.
В горах было холодно, на высоких перевалах еще лежал снег; снег блистал и на вершинах хребта Сьерра-де-ла-Кавельера. Над Кавельера-каньоном снег на тропе лежал на протяжении почти целой мили. Снег был свежим, и Билли изумился тому, как много путешественников уже на нем потопталось; тут ему пришло в голову, что ведь не все в этом краю путники могут оказаться столь пугливы, чтобы полностью освобождать тропу при виде всякого всадника. Пригляделся внимательнее. Следы оставили и люди, и ослики. А вот след женский. Попадались и следы сапог, но главным образом то были плоские отпечатки уарачей, оставляющих невероятные в этом диком горном бездорожье оттиски автомобильного протектора. Были здесь и детские следы, и следы конских копыт, оставленные всадниками, с которыми он разминулся нынче утром. Видел он и следы людей, которые брели по снегу босиком. Двинулся дальше, оглядываясь на волчицу, чтобы по ее поведению предугадать появление встречных – не начнет ли она вдруг припадать к земле, ища укрытия на обочине, – но она лишь семенила рысцой позади, нюхала, поводя носом, воздух и оставляла на снегу свои большие следы, которым предстояло удивлять местных горцев.
В тот вечер он разбил лагерь на дне каменного ущелья и подвел волчицу к стоячему озерцу, образовавшемуся на камнях пониже их стоянки; держа веревку, он смотрел, как она зашла в воду и, опустив в нее морду, стала пить. Когда она поднимала голову, было видно, как движется ее глотка и с губ стекает вода. Сидел в камнях, держал веревку и наблюдал за нею. В сгущающихся синих сумерках вода среди камней была черной, а дыхание волчицы над поверхностью курилось паром. Опуская и подымая голову, она пила очень похоже на то, как пьют птицы.
На ужин у него была пара лепешек тортильяс с завернутой в них фасолью, ими его снабдили меннониты – единственная, кроме тех утренних всадников, встреченная за день группа. Меннониты держали путь на север, сопровождая девушку, которая нуждалась во врачебной помощи. Немногословные, с виду они были похожи на крестьян, сошедших с полотна художника прошлого века. Чем заболела у них девушка, они не сказали. Лепешки были жесткими как подметка, а фасоль в них уже начала подкисать, но он их съел. Волчица смотрела.
– Здесь у меня не то, что едят волки, – говорил он ей. – И не надо на меня так смотреть.
Закончив есть, он долго пил свежую холодную воду из фляги, а потом развел костер и обошел освещенную им местность, собирая все, что можно сжечь. Свой маленький лагерь он устроил гораздо ниже тропы, но отсветы костра заметны в этих местах на значительном расстоянии, поэтому у него были подозрения, что ночью могут нагрянуть какие-нибудь припозднившиеся путники. Однако никто не появился. Он сидел, завернувшись в одеяло, ночной холод крепчал, и звезды, разгораясь, бежали по небу на юг, к черным громадам гор, где, может быть, живут волки, где их исконный дом.
На следующий день в обращенном к югу распадке среди камней он заметил синенькие цветочки, а к полудню прошел по широкому горному проходу, и перед ним открылся вид на долину реки Бависпе. Над извивом тропы, пролегавшим ниже, висела голубоватая легкая дымка. Мучимый голодом, он остановил коня и, сидя в седле, стал заодно с волчицей нюхать воздух, а потом двинулся дальше, но уже с большей осторожностью.
Дымка оказалась рассеявшимся дымом, исходившим из расположенной много ниже лощины, где группа индейцев устроилась пообедать. Индейцы были подсобниками с рудника в западном Чиуауа, и у каждого через узкий лоб шел след, оставленный обвязкой носимого за спиною груза. Вшестером они шли через горы пешком к своей деревне в штате Сонора, неся с собой тело товарища, погибшего при обрушении шахтной крепи. В пути они были три дня, и три дня им еще предстояло; с погодой же им до сих пор везло. Мертвое тело лежало в сторонке среди палой листвы на грубых носилках из шестов и коровьей шкуры. Оно было завернуто в холстину, обвязано веревками, сплетенными из травы, а поверху полотнище савана, украшенное красными и зелеными лентами, было убрано венками из горного падуба; один из индейцев сидел рядом с мертвым – то ли охранял, то ли просто составлял ему компанию. Они немного говорили по-испански и запросто пригласили его разделить с ними трапезу, как это в здешних местах заведено. На волчицу они внимания не обращали вовсе. Сидя на корточках в своих тонких домотканых одеждах, они руками ели из раскрашенных жестяных мисок маисовое варево pozole, передавая из рук в руки общий котелок с чаем, заваренным из какой-то их любимой травки. Обсасывали пальцы, вытирали их о рукава и о штаны, а потом выкладывали на обертки от кукурузных початков сушеные листья пунче и сворачивали самокрутки{23}. Никто его ни о чем не спрашивал. Ни откуда родом, ни куда идет. Зато сами рассказали ему о своих дядьях и отцах, уходивших в Аризону, спасаясь от гонений, которые обрушили на них мексиканцы{24}, а один даже сам побывал в той стране – просто ходил посмотреть: девять дней пешком шел через горы и пустыню, а потом девять дней назад. Он спросил Билли, не из Аризоны ли он, но мальчик сказал, что нет, индеец кивнул и заметил, что людям свойственно преувеличивать достоинства страны, откуда они родом.
В ту ночь с края луговины, на которой он расположился лагерем, видны были желтые светящиеся окна домов поселения на реке Бависпе, лежавшего в десяти милях. В траве было множество цветов, которые с приходом сумерек закрылись, а когда взошла луна, раскрылись снова. Костра он не разводил. Они с волчицей сидели в темноте бок о бок и наблюдали, как на лугу вдруг возникают какие-то тени: вот кто-то появился, сделал шаг-другой и бегом прочь, исчез, потом опять явился. Волчица сидела, наставив уши вперед, и постоянно мелко поводила носом, принюхиваясь к доносящимся дуновениям. Как будто кивала, одобряя и поощряя все живое на свете. Он сидел с одеялом на плечах и наблюдал за движением теней, а над горами сзади вставала луна, и дальние огни на реке помаргивали и один за другим гасли, пока не погасли все.
Утром он остановил коня на галечной косе, обследовал воду – как она течет в реке широкой и прозрачной лентой, отметил про себя особый блеск, каким она сверкает на порогах, дыбящихся чуть ниже у излучины. Сбросил волчью веревку с седельного рожка и спешился. Завел коня и волчицу в воду, и все трое пили из реки; вода была холодна и на вкус сланцевата. Он выпрямился, вытер рот и посмотрел вдаль, на юг, где вздымались, освещенные утренним солнцем, высокие дикие хребты Пиларес-Терас.
Столь мелководного брода, чтобы волчица, не пускаясь вплавь, смогла перейти реку, он не нашел. Однако, думая, что сможет удержать ее на плаву, вернулся к галечной косе и оттуда направил коня через реку. Не успел зайти далеко, видит – волчица плывет, а пройдя еще немного, убедился, что она в беде. Возможно, ей не давал дышать намордник. Она молотила лапами по воде все более отчаянно, размотавшиеся с передней ноги бинты извивались рядом, и это, похоже, еще больше ее пугало – настолько, что она даже пыталась повернуть назад, натягивая непускающую веревку. Он остановил коня, конь повернулся и стал посреди воды, бурливо обтекающей его ноги, головой по направлению прицепленной к седлу веревки, но Билли к этому моменту уже бросил поводья в реку и сам стоял в воде, доходящей ему до середины бедра.
Поймал волчицу за ошейник и приподнял ее, отчего и самому устоять стало проще. Силясь поднять ее выше, другую руку просунул ей под грудину и ощутил под пальцами холодные кожистые сосцы, почти не прикрытые шерстью. Пытался успокоить, но она продолжала отчаянно сучить лапами. Веревка лассо лежала на воде длинной петлей, и эта петля тянула волчицу за ошейник; держа ее над поверхностью, он двинулся назад к коню, оступаясь на шатающихся под сапогами каменьях речного дна и преодолевая давление воды, плещущей в колени; добрался, отцепил конец веревки и бросил в воду. Петля сразу распустилась, развернулась, веревка распрямилась и закачалась, вытянутая в потоке. Бинты с ноги волчицы окончательно размотались и уплыли прочь. Он оглянулся на берег реки. В этот момент мимо пробурлил на высоких ногах конь, который чуть не рысью пробежал по мелководью и выкарабкался на галечный откос, где повернулся, постоял, курясь на утреннем морозце, да и пошел вниз по реке, потряхивая головой.
С трудом Билли выбрался обратно, неся волчицу, разговаривая с нею и стараясь держать ее голову повыше. Когда достигли мелководья, где она могла стоять, он отпустил ее, вышел из реки и, встав на откосе, вытащил из воды веревку, сворачивая кольцами, пока волчица отряхивалась. Свернутую веревку закинул на плечо и огляделся в поисках коня. Ниже по реке на галечном откосе бок о бок стояли два всадника и на него смотрели.
В них ему сразу все не понравилось. Он посмотрел мимо них, туда, где среди ивняка пасся его конь с прикладом винтовки, торчащим из седельной кобуры. Он бросил взгляд на волчицу. Она смотрела на всадников.
На тех были грязные рабочие комбинезоны, но при этом шляпы и сапоги, а на поясе у каждого по черной кобуре с армейским самозарядным кольтом сорок пятого калибра. Они уже тронули лошадей и неторопливо приближались, нарочито надменно развалясь в седлах. Подъехали к нему слева, один свою лошадь остановил, а другой проехал дальше и остановился сзади. Билли повернулся, стараясь держать в поле зрения обоих. Первый всадник кивнул ему. Потом посмотрел вниз по реке на его коня, посмотрел на волчицу и снова на него.
– ¿De dónde viene?[109] – спросил он.
– Америка.
Тот кивнул. Бросил взгляд за реку. Наклонился и сплюнул.
– Sus documentos[110], – сказал он.
– ¿Documentos?[111]
– Sí. Documentos[112].
– No tengo ningunos documentos[113].
Мужчина какое-то время молча изучал его.
– ¿Qué es su nombre?[114] – сказал он.
– Билли Парэм.
Чуть шевельнув подбородком, мужчина указал вниз по реке:
– ¿Es su caballo?[115]
– Sí. Claro[116].
– La factura por favor[117].
Мальчик глянул на второго всадника, но смотреть пришлось против солнца, и черты его лица скрыла тень. Снова стал смотреть на допрашивающего.
– Yo no tengo esos papeles[118], – сказал он.
– ¿Pasaporte?[119]
– Nada[120].
Всадник посидел молча, расслабленно скрестив руки в запястьях. Потом кивнул напарнику, и тот съездил вдоль галечного наноса за конем мальчика, поймал, привел его. Мальчик сел на камни и стал снимать сапоги – один, потом другой, – выливать из них речную воду и снова надевать. После чего сидел, обхватив руками колени и посматривая то на волчицу, то на другой берег реки, где под утренним солнцем вздымались высокие горы Пиларес. Он понял, что, по крайней мере на сегодня, его путешествие к ним отменяется.
Тропинка, по которой они поехали, шла вдоль реки; главный ехал, положив винтовку мальчика поперек луки седла, следом Билли, держа волчицу у самых копыт коня, а второй патрульный, замыкая процессию, ехал метрах в тридцати сзади. Вскоре тропинка от реки отвернула и пошла через широкую луговину, где паслись коровы. Коровы подымали головы и, не забывая медленно двигать челюстями из стороны в сторону, изучающе глядели на всадников, потом их головы опускались, и они вновь принимались щипать траву. Луговая тропинка вывела на дорогу, по которой процессия свернула к югу и в конце концов втянулась в поселение, состоявшее из горстки полуразвалившихся глинобитных домиков у дороги.
Ехали по изрытой колеями улице, не глядя ни влево, ни вправо. С належенных, нагретых солнцем мест поднялись несколько собак и, принюхиваясь, побежали за лошадьми следом. У саманной постройки в конце улицы всадники остановили коней и спешились, мальчик привязал волчицу к сцепному рыму брошенной рядом повозки, и все вошли.
Внутри пахло плесенью. На стенах красовались поблекшие фрески и линялые следы росписи по деревянным панелям. С высоких vigas[121] старыми тряпками свисали обрывки холста, когда-то служившего потолком. Пол устилали широкие неглазурованные керамические плитки; подобно стеновым панелям, они были не в лучшем виде: плохо пригнанные и треснувшие в тех местах, где по ним прошли копыта лошадей. Окна были только в южной и восточной стенах, стекла в них отсутствовали, одни были закрыты ставнями, а другие, ставней на которых не сохранилось, зияли дырами, куда задувал пыльный ветер, влетали и вылетали ласточки. В дальнем конце помещения громоздился старинный стол, как в монастырской трапезной, около него резное, очень затейливое кресло с высокой спинкой, а позади кресла у стены стоял железный картотечный шкаф, верхний ящик которого когда-то явно вскрывали топором. На пыльных плитках пола повсюду оставили свои следы птицы, мыши, ящерицы, собаки и кошки. Как будто это помещение всегда было манящей загадкой для всех живых существ, обитающих поблизости. Вошедшие остановились под лохмотьями потолка, а старший патруля с отобранной у Билли винтовкой на сгибе локтя прошел к двустворчатой двери, ведущей из помещения куда-то дальше, постучал в нее, позвал, затем снял шляпу и встал в ожидании.
Через несколько минут створки распахнулись, показался молоденький mozo[122], они со старшим патруля поговорили, тот кивком указал в направлении входа, мосо бросил взгляд на уличную дверь, на второго патрульного и на мальчика, после чего опять ушел и затворил за собой обе створки. Подождали. Снаружи перед зданием начали собираться собаки со всей улицы. Некоторых было видно через открытую дверь. Они сидели, поглядывая то на привязанную волчицу, то друг на дружку, а впереди всех взад и вперед прохаживалась поджарая дворняга пепельного цвета; она ходила, задрав хвост вверх и вздыбив шерсть на загривке.
Наконец в дверях появился довольно молодой и очень бравый на вид alguacil[123]. Он мельком глянул на мальчика и повернулся к мужчине, стоявшему с винтовкой в руках.
– ¿Dónde está la loba?[124] – спросил он.
– Afuera[125].
Начальник кивнул.
Они надели шляпы и прошли через комнату. Тот, что держал винтовку, толкнул мальчика вперед, и альгуасил вновь удостоил его взглядом.
– ¿Cuántos años tiene?[126] – спросил он.
– Dieciseis[127].
– ¿Es su rifle?[128]
– Es de mi padre[129].
– ¿No es ladrón usted? ¿Asesino?[130]
– No[131].
Начальник дернул подбородком в сторону патрульного: дескать, отдай мальчишке винтовку, после чего вышел через открытую дверь наружу.
На дороге перед зданием собралось более двух дюжин собак и почти столько же ребятишек. Волчица, давно забравшаяся под телегу, пятилась, отступала и была уже прижата к стене здания. Сквозь переплетение ремней самодельного намордника виден был каждый зуб у нее в пасти. Альгуасил присел на корточки, сдвинул шляпу на затылок и, упершись ладонями в бедра, стал ее рассматривать. Поглядел на мальчика. Спросил, злая ли она, и мальчик подтвердил, что, конечно, злая. Начальник спросил, где он поймал ее, мальчик сказал, что в горах. Тот кивнул. Встал, поговорил с патрульными, а потом повернулся и ушел назад в здание. Патрульные растерянно замешкались, глядя на волчицу.
В конце концов они отвязали веревку и потащили волчицу из-под телеги. Собаки подняли свирепый лай, стали наскакивать, а большая серая дворняга бросилась вперед и цапнула волчицу за ляжку. Волчица крутнулась, чтобы с обидчицей схватиться, но патрульные оттащили ее. Серая собака, отбежав, попыталась сделать еще заход, но один из патрульных извернулся и заехал ей сапогом под подбородок, так что ее челюсти сомкнулись, громко щелкнув, отчего ребятня захохотала.
В этот момент из здания вышел мосо с ключом, общими усилиями они перетащили волчицу через улицу, сняли замок и цепь с ворот глинобитного сарая, втолкнули волчицу внутрь и там заперли. Билли спросил их, что они намереваются с волчицей делать, но они лишь пожимали плечами, а потом оба сели на лошадей и поехали по дороге назад, гарцуя и заставляя лошадей приплясывать и выделывать курбеты, словно на них смотрят женщины. Мосо покачал головой и ушел с ключом обратно в дом.
У двери здания Билли просидел далеко за полдень. Пока суд да дело, вытащил из винтовочного магазина патроны, просушил их, просушил винтовку, вновь зарядил ее, снова вложил в седельную кобуру, попил воды из фляги, остальную воду налил в шляпу и из шляпы напоил коня, а потом отогнал стаю собак от двери сарая. Улицы были пусты, день стоял солнечный и прохладный. Под вечер появился мосо, сказал, что его прислали узнать, чего малец хочет. Он сказал, что хочет назад волчицу. Мосо кивнул и опять ушел в дом. Появившись вновь, он сказал, что уполномочен объявить волка контрабандой, подлежащей конфискации, а ты, дескать, свободен – можешь идти и скажи еще спасибо альгуасилу за доброту: это он снизошел к твоей молодости. Мальчик возразил, что волчица – не контрабанда, а чужая собственность, порученная его заботам, поэтому он требует ее назад. Мосо выслушал его, повернулся и ушел в здание.
Мальчик сидел и ждал. Больше к нему никто не вышел. На закате дня возвратился один из патрульных во главе небольшой, несколько странной процессии. Сразу за ним следовал низкорослый умученный мул, каких используют в этой стране на рудниках, мул тащил допотопного вида тяжелую повозку на сплошных, без спиц, колесах, сплоченных из досок. За повозкой пешком шла разношерстная ватага местных жителей – женщины, дети, молодые парни, многие с узлами, корзинами и туесами.
Перед сараем все остановились, патрульный спешился, возница сошел с грубо сколоченных козел своей колесницы. Встав на дороге, они откупорили бутылку мескаля{25} и принялись пить из горлышка. Через какое-то время из здания вышел мосо, отомкнул замок на двери сарая, патрульный с грохотом вытащил цепь из проушин деревянного засова, распахнул дверь и встал наготове.
Волчица оказалась в дальнем углу, она поднялась и стояла, помаргивая. Carretero[132] отступил назад, снял с себя куртку, накрыл ею мулу голову, связав рукава у него под подбородком, и встал с ним рядом, держа его под уздцы. Патрульный вошел в сарай, взял за веревку и выволок волчицу к двери. Толпа отпрянула. Смелый от выпитого и внимания восторженной толпы, патрульный схватил волчицу за ошейник и вытащил на дорогу, а потом поднял ее за ошейник и хвост и бросил в телегу, помогая себе коленом, как делают мужики, привыкшие грузить тяжести. Пропустив веревку вдоль борта телеги, он привязал ее к одной из досок передка. Собравшиеся на дороге следили за каждым его движением. Смотрели, как смотрят люди, от которых потом могут потребовать подробного отчета об увиденном. Патрульный кивнул каретеро, тот развязал рукава под подбородком у мула и стащил с его головы куртку. Взяв вожжи в ту же руку, которой он держал мула за щечный ремень, он стоял и ждал, решив посмотреть, как себя поведет животное. Мул поднял голову и понюхал воздух. А потом припал на передние ноги и так поддал задними, что пробил кожаную стяжку и вышиб переднюю доску кузова, к которой была привязана волчица. Царапаясь и скользя, та вывалилась из телеги через открытый задний борт двуколки, таща за собой сломанную доску. Увидев этакое, толпа ахнула и изготовилась к бегству. Мул заревел, кинулся вбок, запутался в упряжи и, сломав оглоблю, завалился на дорогу, где принялся дрыгать ногами лежа.
Но каретеро был силен и ловок; мгновенно наскочив, он сумел зажать между ног шею мула и удерживать ему голову, схватив зубами за ухо, пока не удалось наконец вновь замотать ему глаза курткой. Однако запыхался; лежит, озирается. Патрульный, которого происшедшее застало, как раз когда он собирался усесться в седло, снова спешился, схватил волочащуюся веревку лассо и взял волчицу на короткий повод. Он отвязал веревку от сломанной доски, которую отшвырнул прочь, а волчицу завел обратно в сарай и затворил дверь.
– ¡Mire![133] – взывал каретеро, который, лежа на дороге, пытался удержать свою куртку на морде мула и одновременно поводил рукой, указывая на произведенный разор. – ¡Mire!
Патрульный плюнул в пыль, перешел через дорогу и исчез в доме.
Пока искали кого-нибудь, кто починил бы оглоблю с помощью накладок и сыромятины, пока нужный человек явился, пока выполнил необходимые действия, день начал иссякать. Странники, пришедшие в городок вслед за телегой, расселись в тени домов на западной стороне дороги и принялись поедать свои припасы и пить лимонад. К исходу дня повозка была готова, но куда-то подевался патрульный. В здание на его поиски послали какого-то мальчишку. Прошел еще час, пока тот наконец явился, поправил на голове шляпу, глянул на солнце и склонился проверить, хорошо ли починена оглобля (как будто инспекция подобного рода работ входит в его обязанности), после чего опять исчез в здании. Вновь вышел он оттуда не один, а с mozo, вместе они перешли дорогу к сараю, отперли замок и сняли с двери цепь, и опять патрульный вытащил волчицу на свет божий.
Каретеро стоял, прижимая к груди укутанную курткой морду мула. Патрульный поглядел на него с сомнением и спросил собравшихся, нет ли среди них какого-нибудь mozo de cuadra[134]. Вперед выступил молоденький мальчишка. Патрульный велел мальчишке следить за мулом, а кучеру лезть на козлы. Каретеро с опаской отошел от мула. Сторонясь одетой в намордник волчицы, он взобрался в свою двуколку, встал там во весь рост и, взяв со стойки свернутые вожжи, принял позу готовности. Патрульный снова погрузил волчицу в телегу и там привязал ее, на сей раз к доскам задка. Покосившись на зверя, каретеро еще раз глянул на патрульного. Потом его глаза обежали вновь собравшихся ожидающих странников, и наконец его взгляд встретился со взглядом молодого extranjero[135], у которого волчица была отобрана. Патрульный кивнул мальчишке-конюху, и мосо потащил куртку каретеро с морды мула, сам одновременно отступая. Мул прыгнул вперед, рывком натянув постромки. Каретеро завалился на спину, хватаясь за верхние доски борта и пытаясь упасть не на волчицу, которая схватила себя лапами за голову, испустив дикий и тоскливый вой. Патрульный засмеялся и тычком сапога двинул лошадь вперед, догнал мосо, выхватил у него куртку, раскрутил ее над головой как аркан и бросил в телегу к каретеро, после чего вновь натянул поводья и, продолжая смеяться, пропустил мимо себя мула, каретеро и волчицу в повозке, которая с оглушительным громом, вздымая пыль, промчалась по улице и выкатилась вон из поселка.