Страница:
Роуленд никогда не слышал о такой диковине и мечтал провести полное исследование кори. Но возникла проблема.
Проблема имела формы махарани Бахстана, которая сама нанимала Роуленда на должность библиотекаря. Она училась в Оксфорде и писала стихи в традиционной бахстанской манере. Соблазнительная женщина со звучным голосом и тяжелыми темными веками. Однажды, почти сразу после приезда Роуленда, посреди обсуждения новых приобретений, она сказала ему – так, будто забыла упомянуть об одной из его обязанностей при собеседовании, – что она предполагает, что он, как и предыдущий библиотекарь, будет ее любовником. Она была красива, и Роуленд был бы, в сущности, не против. Пока она не добавила, словно это сейчас пришло ей в голову, что любовный роман во дворце, где пятьсот слуг, будет неизбежно разоблачен. Ее супруг, махараджа, в свою очередь, будет вынужден отрубить Роуленду голову.
По тому, как она это сказала, Роуленд понял: с точки зрения махарани, для любого мужчины должно быть честью принести такую жертву. Он решил, что лучше сообщить ей сразу – он отказывается от этой чести.
Тяжелые глаза махарани теперь пылали гневом. Разве он не понимает, сказала она, что отказ невозможен? Что она будет вынуждена сама сообщить махарадже об этом оскорблении? Что ее муж, несомненно, прикажет отрубить ему голову за то, что он отверг его жену? Неужели никто ему не рассказал, что именно такая участь постигла предыдущего человека, занимавшего эту должность? Она дает ему двадцать четыре часа, чтобы он образумился.
Роуленд не стал ждать двадцать четыре часа. Той же ночью, под покровом темноты, он выскользнул из дворца, положив в рюкзак только свои записные книжки. Ему пришлось бросить вызов болотам, джунглям и вездесущим сторожевым тиграм махараджи, чтобы сбежать и оказаться в относительной безопасности в соседнем государстве.
Там, в поезде, Роуленд покачал головой и улыбнулся Томасу.
– Трудно себе представить, что библиотекарь может оказаться в такой опасной ситуации! – сказал он.
Томас хотел было сказать, что это совсем его не удивляет, если библиотекарь – Роуленд Вандерлинден. Но промолчал и просто улыбнулся в ответ.
Поезд оставил Скалистые горы далеко позади. Теперь он шел по равнинам западных провинций, как океанский лайнер, носом прорезая огромные волны снега. Однажды в пасмурный день Роуленд, который сидел у окна и пил кофе, вдруг отложил записную книжку.
– Я только что перечитывал записи о визите в Институт Потерянных, – сказал он. – Я оказался там почти сразу после того, как уехал из Индии. Должен сказать, это весьма интересное место. Любопытно, существует ли он до сих пор?
– Институт Потерянных? – спросил Томас. – Никогда не слышал.
– Он располагался на одном из островов у Большого Барьерного Рифа, – сказал Роуленд. – Я поехал туда, чтобы пообщаться с его основательницей. Ее звали доктор Ердели – по-моему, она была из Венгрии. Один из самых знаменитых психологов того времени. Она предложила идею создания прошлого для тех, кто страдает необратимой амнезией.
– Расскажи мне о ней, пожалуйста, – сказал Томас.
– С удовольствием, – сказал Роуленд.
Доктор Ердели была миниатюрной энергичной женщиной; разговаривая, она странно заикалась. Ее методы лечения оказались столь успешными, что она принялась расширять поле деятельности. Теперь она предлагала свои услуги не только тем, кто страдал амнезией, а всем, кто был недоволен историей своей жизни. За скромную сумму она и группа ее специалистов сочиняли новое, гарантированно оригинальное прошлое – в соответствии с запросами каждого клиента.
Роуленд, как и многие из его коллег, относился к этому скептически. Когда доктор Ердели показывала ему институт, он сказал, что как антрополог он верит в естественную во времени эволюцию персональных историй и культур. Он спросил, как она может оправдать такое искусственное вмешательство.
Она рассказала, что все началось с печально известного случая с семьей Маккензи – двумя братьями и двумя сестрами. Когда они были совсем маленькими, их отец, врач, убил их мать, отрезал части ее тела и имплантировал их в брюшные полости всех четырех детей. Они выжили после этой жуткой операции. А их отца со временем повесили.
В силу очень счастливой случайности доктор Ердели, которая в то время работала на Борнео, столкнулась с одним из этих детей – самым младшим братом, Амосом. Он умирал в больнице в джунглях и был уверен, что медленно превращается в какое-то тропическое растение.
Доктор Ердели полагала, что его бредовая идея – неизбежный результат прошлой травмы. Она считала, что если бы у нее была возможность, она смогла бы изобрести ему правдоподобное альтернативное детство, в которое бы он поверил – и жил бы счастливо.
Амоса Маккензи спасти не удалось, но эта встреча вдохновила ее на создание Института.
Роуленд провел с ней целый день. Он встречался с ее клиентами и персоналом, выслушивал ее точку зрения; они разговаривали, спорили.
В конце дня она предложила ему остаться в институте. Он был польщен ее предложением, но отклонил его, сказав, что у него нет образования, которое оказалось бы здесь полезным.
Доктор Ердели удивленно приподняла брови; и тут Роуленд понял, что она имела в виду совсем не это. Она предлагала ему остаться в качестве пациента, а не коллеги. Он был так потрясен, что очень обрадовался, когда пришел катер и увез его из этого института.
Роуленд Вандерлинден выглянул из окна. Шел такой густой снег, что мир вокруг будто исчез. Только стук колес говорил о том, что поезд продолжает лететь по рельсам на восток.
Роуленд посмотрел на Томаса.
– Интересно, вдруг она права – не только про меня, но и про всех нас, – сказал он. – В том смысле, что мы все постоянно пытаемся исправить наше прошлое так, чтобы оно соответствовало настоящему; наши воспоминания никуда не годятся, у нас просто не хватает воображения, чтобы сделать их подходящими. Может, если бы мы позволили серьезному специалисту создать нам историю, мы имели бы больше шансов стать счастливыми.
– Я точно где-то читал про Маккензи, – сказал Томас. – Я подумал тогда, что это какая-то глупая выдумка.
Роуленд нахмурился.
– Понимаете, доктор Ердели рассказала мне эту историю как быль, – сказал он. – А я уверен, что она относится к тем женщинам, которые не способны на ложь.
Однажды утром, когда снег сиял под ослепительно-голубым небом, поезд, увешенный сосульками, шел через Манитобу. Местность была такая ровная, что, даже если паровоз свистел очень громко, эха никто не слышал. Томас с удовольствием читал книжку, которую купил в Ванкувере: «Перчас, его путешествие»,[6] путевые заметки XVII века. Роуленд склонился над одной из своих записных книжек. Через некоторое время Томас заметил, что он отложил ее и смотрит в окно. Но его взгляд был обращен внутрь – на то, что видел только он сам.
В этот момент пришел проводник и налил им обоим по чашке кофе. Роуленд сделал глоток, а потом заговорил.
– Однажды в те годы, – сказал он, – я решил немного пожить в Южной Америке, а потому сел в Кейптауне на корабль, который шел в Рио. Мы плыли всего несколько дней, как вдруг все заметили, что питьевая вода плохо пахнет.
Томас закрыл книгу и начал слушать.
Капитану пришлось отклониться от курса и зайти на остров Сент-Джуд, чтобы пополнить запасы воды. Остров по своей природе – вулканический, с одной горой посередине, подобно ручке на крышке. Когда-то он был процветающей исправительной колонией, потом стал поселением. Но во время одного чудовищного шторма поселение и все его жители были смыты с лица земли огромной приливной волной.
Этот остров очень интересовал Роуленда Вандерлиндена, потому что во времена его расцвета о нем было написано много важных социологических и антропологических исследований. Капитан разрешил ему сойти на берег вместе с группой отправленных за водой моряков.
Корабль бросил якорь под тяжелым небом в полумиле от берега.
Когда лодки причалили к скалам, на Роуленда и всю остальную команду напали москиты и жалящие мухи. Вокруг, насколько хватало взгляда, была только гладкая черная каменистая равнина, что простиралась до горы. Та почва, в которой когда-то на острове сажали сады. была привезена из других мест. Приливная волна смыла и почву, и все растения, которые на ней росли, снова обнажив горную породу. Только на высоких склонах виднелось немного зелени.
Группа моряков прошла там, где когда-то было поселение. От него осталось лишь несколько огромных каменных глыб; они валялись, как части конструктора, оставленного гигантскими детьми. Эти камни были основанием стены, окружавшей поселение. По ямам, пробуренным в скале, – маленьким, геометрически правильной формы, – можно было понять, где стояли жилища и прочие здания.
Группа дошла до котлована размером с футбольное поле и глубиной в шесть футов. Это было кладбище поселения, также наполненное привезенной землей. Огромная приливная волна вымыла ее до скального ложа.
Многие месяцы спустя после катастрофы корабли натыкались на плавающие гробы в сотнях миль от острова – ив некоторых все еще лежали скелеты.
Эта огромная выемка была теперь заполнена дождевой водой. Из нее команда и начала наполнять бочки.
Едва они начали, как небо, которое и раньше было покрыто тучами, стало еще чернее, и вокруг вершины горы засверкали молнии. Моряки были суеверны, поэтому их не пришлось убеждать, что работу нужно закончить как можно скорее. Они откатили бочки обратно на берег и погрузили их на лодки. Пока они плыли по бушующему морю обратно на «Камнер», единственные живые существа на Сент-Джуде – те самые москиты и жалящие мухи – всю дорогу их провожали.
– Никогда не забуду того переживания, – сказал Роуленд. – Сент-Джуд, если он вообще когда-нибудь существовал, – символ того, как непрочна наша власть на этой земле.
Томас молчал. Прерии за окном, ровные и блестящие, простирались за горизонт.
– Это жуткое место, – сказал Роуленд. – Трудно поверить, что там когда-то кто-то жил.
И он это слышит от специалиста по «жутким местам», подумал Томас.
16
Проблема имела формы махарани Бахстана, которая сама нанимала Роуленда на должность библиотекаря. Она училась в Оксфорде и писала стихи в традиционной бахстанской манере. Соблазнительная женщина со звучным голосом и тяжелыми темными веками. Однажды, почти сразу после приезда Роуленда, посреди обсуждения новых приобретений, она сказала ему – так, будто забыла упомянуть об одной из его обязанностей при собеседовании, – что она предполагает, что он, как и предыдущий библиотекарь, будет ее любовником. Она была красива, и Роуленд был бы, в сущности, не против. Пока она не добавила, словно это сейчас пришло ей в голову, что любовный роман во дворце, где пятьсот слуг, будет неизбежно разоблачен. Ее супруг, махараджа, в свою очередь, будет вынужден отрубить Роуленду голову.
По тому, как она это сказала, Роуленд понял: с точки зрения махарани, для любого мужчины должно быть честью принести такую жертву. Он решил, что лучше сообщить ей сразу – он отказывается от этой чести.
Тяжелые глаза махарани теперь пылали гневом. Разве он не понимает, сказала она, что отказ невозможен? Что она будет вынуждена сама сообщить махарадже об этом оскорблении? Что ее муж, несомненно, прикажет отрубить ему голову за то, что он отверг его жену? Неужели никто ему не рассказал, что именно такая участь постигла предыдущего человека, занимавшего эту должность? Она дает ему двадцать четыре часа, чтобы он образумился.
Роуленд не стал ждать двадцать четыре часа. Той же ночью, под покровом темноты, он выскользнул из дворца, положив в рюкзак только свои записные книжки. Ему пришлось бросить вызов болотам, джунглям и вездесущим сторожевым тиграм махараджи, чтобы сбежать и оказаться в относительной безопасности в соседнем государстве.
Там, в поезде, Роуленд покачал головой и улыбнулся Томасу.
– Трудно себе представить, что библиотекарь может оказаться в такой опасной ситуации! – сказал он.
Томас хотел было сказать, что это совсем его не удивляет, если библиотекарь – Роуленд Вандерлинден. Но промолчал и просто улыбнулся в ответ.
Поезд оставил Скалистые горы далеко позади. Теперь он шел по равнинам западных провинций, как океанский лайнер, носом прорезая огромные волны снега. Однажды в пасмурный день Роуленд, который сидел у окна и пил кофе, вдруг отложил записную книжку.
– Я только что перечитывал записи о визите в Институт Потерянных, – сказал он. – Я оказался там почти сразу после того, как уехал из Индии. Должен сказать, это весьма интересное место. Любопытно, существует ли он до сих пор?
– Институт Потерянных? – спросил Томас. – Никогда не слышал.
– Он располагался на одном из островов у Большого Барьерного Рифа, – сказал Роуленд. – Я поехал туда, чтобы пообщаться с его основательницей. Ее звали доктор Ердели – по-моему, она была из Венгрии. Один из самых знаменитых психологов того времени. Она предложила идею создания прошлого для тех, кто страдает необратимой амнезией.
– Расскажи мне о ней, пожалуйста, – сказал Томас.
– С удовольствием, – сказал Роуленд.
Доктор Ердели была миниатюрной энергичной женщиной; разговаривая, она странно заикалась. Ее методы лечения оказались столь успешными, что она принялась расширять поле деятельности. Теперь она предлагала свои услуги не только тем, кто страдал амнезией, а всем, кто был недоволен историей своей жизни. За скромную сумму она и группа ее специалистов сочиняли новое, гарантированно оригинальное прошлое – в соответствии с запросами каждого клиента.
Роуленд, как и многие из его коллег, относился к этому скептически. Когда доктор Ердели показывала ему институт, он сказал, что как антрополог он верит в естественную во времени эволюцию персональных историй и культур. Он спросил, как она может оправдать такое искусственное вмешательство.
Она рассказала, что все началось с печально известного случая с семьей Маккензи – двумя братьями и двумя сестрами. Когда они были совсем маленькими, их отец, врач, убил их мать, отрезал части ее тела и имплантировал их в брюшные полости всех четырех детей. Они выжили после этой жуткой операции. А их отца со временем повесили.
В силу очень счастливой случайности доктор Ердели, которая в то время работала на Борнео, столкнулась с одним из этих детей – самым младшим братом, Амосом. Он умирал в больнице в джунглях и был уверен, что медленно превращается в какое-то тропическое растение.
Доктор Ердели полагала, что его бредовая идея – неизбежный результат прошлой травмы. Она считала, что если бы у нее была возможность, она смогла бы изобрести ему правдоподобное альтернативное детство, в которое бы он поверил – и жил бы счастливо.
Амоса Маккензи спасти не удалось, но эта встреча вдохновила ее на создание Института.
Роуленд провел с ней целый день. Он встречался с ее клиентами и персоналом, выслушивал ее точку зрения; они разговаривали, спорили.
В конце дня она предложила ему остаться в институте. Он был польщен ее предложением, но отклонил его, сказав, что у него нет образования, которое оказалось бы здесь полезным.
Доктор Ердели удивленно приподняла брови; и тут Роуленд понял, что она имела в виду совсем не это. Она предлагала ему остаться в качестве пациента, а не коллеги. Он был так потрясен, что очень обрадовался, когда пришел катер и увез его из этого института.
Роуленд Вандерлинден выглянул из окна. Шел такой густой снег, что мир вокруг будто исчез. Только стук колес говорил о том, что поезд продолжает лететь по рельсам на восток.
Роуленд посмотрел на Томаса.
– Интересно, вдруг она права – не только про меня, но и про всех нас, – сказал он. – В том смысле, что мы все постоянно пытаемся исправить наше прошлое так, чтобы оно соответствовало настоящему; наши воспоминания никуда не годятся, у нас просто не хватает воображения, чтобы сделать их подходящими. Может, если бы мы позволили серьезному специалисту создать нам историю, мы имели бы больше шансов стать счастливыми.
– Я точно где-то читал про Маккензи, – сказал Томас. – Я подумал тогда, что это какая-то глупая выдумка.
Роуленд нахмурился.
– Понимаете, доктор Ердели рассказала мне эту историю как быль, – сказал он. – А я уверен, что она относится к тем женщинам, которые не способны на ложь.
Однажды утром, когда снег сиял под ослепительно-голубым небом, поезд, увешенный сосульками, шел через Манитобу. Местность была такая ровная, что, даже если паровоз свистел очень громко, эха никто не слышал. Томас с удовольствием читал книжку, которую купил в Ванкувере: «Перчас, его путешествие»,[6] путевые заметки XVII века. Роуленд склонился над одной из своих записных книжек. Через некоторое время Томас заметил, что он отложил ее и смотрит в окно. Но его взгляд был обращен внутрь – на то, что видел только он сам.
В этот момент пришел проводник и налил им обоим по чашке кофе. Роуленд сделал глоток, а потом заговорил.
– Однажды в те годы, – сказал он, – я решил немного пожить в Южной Америке, а потому сел в Кейптауне на корабль, который шел в Рио. Мы плыли всего несколько дней, как вдруг все заметили, что питьевая вода плохо пахнет.
Томас закрыл книгу и начал слушать.
Капитану пришлось отклониться от курса и зайти на остров Сент-Джуд, чтобы пополнить запасы воды. Остров по своей природе – вулканический, с одной горой посередине, подобно ручке на крышке. Когда-то он был процветающей исправительной колонией, потом стал поселением. Но во время одного чудовищного шторма поселение и все его жители были смыты с лица земли огромной приливной волной.
Этот остров очень интересовал Роуленда Вандерлиндена, потому что во времена его расцвета о нем было написано много важных социологических и антропологических исследований. Капитан разрешил ему сойти на берег вместе с группой отправленных за водой моряков.
Корабль бросил якорь под тяжелым небом в полумиле от берега.
Когда лодки причалили к скалам, на Роуленда и всю остальную команду напали москиты и жалящие мухи. Вокруг, насколько хватало взгляда, была только гладкая черная каменистая равнина, что простиралась до горы. Та почва, в которой когда-то на острове сажали сады. была привезена из других мест. Приливная волна смыла и почву, и все растения, которые на ней росли, снова обнажив горную породу. Только на высоких склонах виднелось немного зелени.
Группа моряков прошла там, где когда-то было поселение. От него осталось лишь несколько огромных каменных глыб; они валялись, как части конструктора, оставленного гигантскими детьми. Эти камни были основанием стены, окружавшей поселение. По ямам, пробуренным в скале, – маленьким, геометрически правильной формы, – можно было понять, где стояли жилища и прочие здания.
Группа дошла до котлована размером с футбольное поле и глубиной в шесть футов. Это было кладбище поселения, также наполненное привезенной землей. Огромная приливная волна вымыла ее до скального ложа.
Многие месяцы спустя после катастрофы корабли натыкались на плавающие гробы в сотнях миль от острова – ив некоторых все еще лежали скелеты.
Эта огромная выемка была теперь заполнена дождевой водой. Из нее команда и начала наполнять бочки.
Едва они начали, как небо, которое и раньше было покрыто тучами, стало еще чернее, и вокруг вершины горы засверкали молнии. Моряки были суеверны, поэтому их не пришлось убеждать, что работу нужно закончить как можно скорее. Они откатили бочки обратно на берег и погрузили их на лодки. Пока они плыли по бушующему морю обратно на «Камнер», единственные живые существа на Сент-Джуде – те самые москиты и жалящие мухи – всю дорогу их провожали.
– Никогда не забуду того переживания, – сказал Роуленд. – Сент-Джуд, если он вообще когда-нибудь существовал, – символ того, как непрочна наша власть на этой земле.
Томас молчал. Прерии за окном, ровные и блестящие, простирались за горизонт.
– Это жуткое место, – сказал Роуленд. – Трудно поверить, что там когда-то кто-то жил.
И он это слышит от специалиста по «жутким местам», подумал Томас.
16
Несколько раз во время этого путешествия Роуленд упоминал о каком-то ужасном случае, о котором, тем не менее, никогда не рассказывал. Теперь, очевидно, момент наступил. Поезд проехал по берегу озера Верхнего и направился на юг, сквозь бесконечные хвойные леса, укутанные снегом. Спустились сумерки, и лицо Роуленда казалось еще более худым в резком свете вагонной лампы.
– В то время я работал на Тихоокеанском побережье Южной Америки, – сказал он. – Как часто я потом жалел, что вообще поехал туда. – Он тяжело вздохнул и взял себя в руки.
Томас почувствовал, что сейчас произойдет. Он сел поудобнее и весь обратился в слух – идеальный слушатель, готовый ко всему.
Роуленд работал в разных местах – где угодно, чтобы углубить свои знания по культуре Анд. Больше всего ему нравилось помогать археологам изучать руины инков на далеких равнинах высоко в горах. Он как раз был в такой экспедиции, когда, как раз в день его рождения – ему исполнялось тридцать пять лет, – он свалился с еще одним приступом малярии. На этот раз из-за высоты возникло осложнение – отек легких: руины находились в уединенной долине на высоте десяти тысяч футов. Экспедиционный врач сказал ему, что он скоро умрет, если не спустится в Квибо, столицу этой местности, и не отдохнет.
Так Роуленд неожиданно попал в Квибо, где на целую неделю оказался прикован к больничной койке. Когда его дыхание и давление пришли в норму, он вышел из больницы и поселился в дешевом отеле Старого Города. Времени в его распоряжении было много, и он решил воспользоваться им, чтобы изучить город. В архитектуре его сошлись три мира: замысловатые стены инков, колониальные дворцы завоевателей XVI века и лубочные кварталы нищих латиноамериканцев. Роуленду эта смесь показалась пьянящей.
Пока он выздоравливал, освободилось место помощника хранителя в Музее культуры Анд в Квибо. Он подал заявление и его вызвал на собеседование главный хранитель, Джон Форрестал. Этот американец выглядел лет на шестьдесят; долговязый человек с седеющими рыжими волосами, сутулящийся, как все высокие люди. Собеседование прошло успешно, и они друг другу понравились.
Форрестал рассказал Роуленду, что предыдущий помощник хранителя ушел на более прибыльную государственную службу.
– Но вы, – сказал он, – кажетесь мне человеком, который не мечтает о богатстве, поскольку имеет в жизни другие интересы.
Роуленд понял, что это одновременно и комплимент, и скрытый намек на то, что зарплата будет не очень высокой.
– Спасибо, – сказал он. Форрестал поднялся.
– Добро пожаловать на борт, – сказал он. Лучи яркого закатного солнца Квибо, пробившиеся сквозь окно кабинета, осветили тонкие рыжие волоски на его руке, которую он протянул Роуленду.
Последние двадцать лет жизни Форрестал провел, пытаясь сохранить древности Квибо. Он был предан этому делу больше, чем многие коренные жители города. Некоторые члены Совета Музея приложили руку к разграблению древних захоронений и археологических раскопок и продаже их на международном черном рынке.
Форрестал (который на самом деле был на двадцать лет моложе, чем подумал Роуленд) умел сносить подобные неприятные факты реальности.
– Мы делаем что можем, – говорил он, – и это не всегда совпадает с тем, что мы хотели бы делать.
В этом человеке многое причудливо смешалось. Как-то утром в субботу он пригласил Роуленда на чашечку кофе с булочками в маленькое кафе рядом с музеем. Когда они шли на работу, он очень старался не наступать на дождевых червей на тротуаре и даже перенес нескольких в тень. И при этом в тот же день он взял с собой Роуленда на бой быков – и там его, кажется, совершенно не волновало, что быки страдают.
Роуленд с трудом выдержал зрелище столь отвратительной жестокости.
Форрестал заверил его, что он просто неправильно смотрел спектакль, и бои быков – это на самом деле совершение древнего жертвенного ритуала.
– Бык представляет трагического героя, – сказал он, – а матадор символизирует произвол судьбы. Он перебьет ему спинной мозг, чтобы его смерть была относительно безболезненной.
Роуленд очень старался посмотреть на действо с этой точки зрения. Но, как он ни старался, он видел только великолепно одетого мясника, который протыкал шею быка шпагой, с большим трудом находя его спинной мозг; и шатающееся испуганное животное, которое истекает кровью из сотни ран.
Это был последний раз, когда Роуленд ходил на бой быков.
Он довольно близко познакомился с Хильдой, женой Форрестала. Хранитель очень гордился ее благотворительной работой и самоотверженностью: по образованию она была медсестра и ежедневно работала в латиноамериканских кварталах. Она была болезненно худа, потому что получила от своих пациентов больше заразы и лихорадки, чем ей было предназначено.
Роуленд часто бывал у них в гостях, в старом каменном доме на склоне холма. Стены дома были украшены старыми ткаными одеялами с древними символами; здесь стояла грубая мебель, сделанная здешним столяром из ныне редкого здесь красного дерева. Только фотография корабля со Статуей Свободы на заднем плане да шкаф с «Британской энциклопедией» и множеством книг на английском указывали на то, что Форресталы, вероятно, откуда-то приехали.
В один из таких вечеров, когда Роуленда пригласили на ужин, он пришел до того, как Форрестал вернулся домой из музея. Хильда встретила его и предложила выпить. Впервые он оказался с нею наедине.
– Вам, наверное, очень нравится ваша работа с бедняками, – сказал он. И был потрясен ее ответом.
В ответ она зарыдала. Он встревожился и спросил, что случилось.
– Почему мужчины всегда тащат жен в эти жуткие места? – всхлипывала она. – Почему они не могут найти себе занятие в своих странах? Зачем они едут в эти богом забытые части света?
Некоторое время она безутешно рыдала, а потом успокоилась.
– Пожалуйста, извините меня, – сказала она, – я просто очень устала. Я боюсь, что умру здесь. Я бы все на свете отдала за то, чтобы уехать обратно в Соединенные Штаты. Там наш дом. Я хочу снова говорить на родном языке и дышать чистым воздухом.
– А вы говорили об этом Джону? – спросил наконец Роуленд. – Что он об этом думает?
– Нет, я не говорила ему, – сказала она. – Вы довольно хорошо его знаете. Он никогда не простит меня за это.
И Роуленд подозревал, что она права.
Ему было жаль слышать, что семья Форресталов была не такова, какой казалась, потому что они ему очень нравились. Но еще больше ему нравилась их светловолосая дочь Елена, которая родилась в Квибо двадцать лет назад. Впрочем, чувство, которое испытывал к ней Роуленд, уже перестало быть просто симпатией.
Когда он начал работать в музее, она была в научной командировке: музей нанял ее искать и изучать места, представляющие археологический интерес. Через три месяца она вернулась, и Роуленда с ней познакомили. Она сразу ему понравилась. У нее был кабинет в музее, и они часто разговаривали. В ней слились оба ее родителя – она была практичной идеалисткой.
Одно повлекло за собой другое. Еще не понимая этого, Роуленд влюбился, и – чудо из чудес – она тоже полюбила его. Как будто ее специально воспитывали для Роуленда. Их интересы к археологии и антропологии прекрасно дополняли друг друга: оба любили выкапывать то, что спрятано. Даже их разговоры о работе были формой признания в любви.
Что касается их физической близости, временами, когда они соединялись, Роуленд чувствовал, что они стали единым целым – как деревья, которые прививают друг к другу, и они становятся новым видом. Елена считала, что растущее чувство их физической зависимости друг от друга было внешним проявлением глубокой духовной близости.
Родители Форрестал одобряли этот союз. Предполагалось, что со временем любовники поженятся.
У Роуленда, конечно, была проблема. Он не сказал Елене, что был женат. Пытался заговорить об этом несколько раз, но она была так убеждена в предопределенности и уникальности их любви, что он боялся, как бы его признание все не испортило. В ее представлении история их любви была настоящим чудом: таинственного незнакомца (Роуленда) из далекой страны (Канады) судьба приносит через моря в экзотическое место (Квибо), где он встречает родственную душу (Елену); они влюбляются друг в друга с первого взгляда (почти), женятся и живут долго и счастливо.
Роуленду нравилась ее история. Но ему казалось, что правда может быть ничуть не хуже: после неудачной женитьбы неугомонного путешественника (Роуленда) счастливый случай выбрасывает его на берег в далекой стране, в странном городе (Квибо); и там он наконец находит (разве это не такое же чудо?) женщину с идеально подходящими ему интересами и характером; они женятся (естественно, после его развода) и живут долго и счастливо.
Или что-нибудь в этом роде.
Роуленд знал, что в конце концов ему придется рассказать Елене эту историю; но не прямо сейчас, когда она так счастлива. Поэтому он продолжал откладывать момент, когда ему придется рассказать об ошибке своей молодости.
Елена попросила его пойти с ней и командой из шести местных рабочих в экспедицию; им нужно было исследовать несколько глубоких пещер в горе Аррибо. Ее отец полагал, что древние люди могли использовать эти пещеры для своих ритуалов и что в них могут быть спрятаны какие-нибудь артефакты.
После недельного похода по лесам и предгорьям экспедиция добралась до горы Аррибо. Та была частью Великих Кордильер, которые, несмотря на размеры, по геологическому возрасту были совсем молодыми. Горы вызвали у Роуленда меланхолию.
– Каждый раз, когда я их вижу, Елена, – сказал он, – я понимаю, как быстротечно человеческое существование.
– Вот поэтому, Роуленд, – сказала она с улыбкой, – мы никогда не должны терять то время, которое у нас есть.
За это он полюбил ее еще больше.
Они разбили лагерь у входа в пещеры и начали работать. В первые два дня древних находок было немного. Отыскали только несколько петроглифов, уже описанных предыдущими экспедициями. Разочарованные, они вылезали наружу и проводили ночи в палатках у пещер.
На третий день Роуленд высказал мысль, что они теряют слишком много времени, каждый день входя в пещеру и возвращаясь на поверхность. Почему бы им не зайти как можно дальше и не остаться там на ночь? Тогда на следующий день они смогут начать сразу.
Елена решила, что это хорошая идея, но трое членов экспедиции ночевать в пещере отказались, несмотря на то, что им предложили дополнительную плату. Елену это не удивило. Местные жители очень суеверны, их сложно было уговорить спускаться в пещеры даже днем. Но бригадир Санчес и двое рабочих с неохотой согласились на этот план из-за своей преданности Елене.
Таким образом, группа из пяти человек отправилась вглубь пещеры сразу после завтрака. К двум часам дня они дошли до того места, откуда обычно поворачивали назад. На этот раз они продолжили путь, и к четырем часам дня дошли до огромной каверны. К своему восторгу, они увидели на плоской стене рядом с подземным озером изображение нескольких переплетенных змей с какими-то иероглифами под ним. В свете факелов цвета были такими яркими, будто художник закончил свою работу совсем недавно.
Елена решила, что это хорошее место для ночной стоянки; поэтому они разбили лагерь в этой пещере.
Это было жутко – сидеть там; слушать, как вода капает со сталактитов в озеро; смотреть, как оживают нарисованные на стене змеи в мерцании факелов. Изредка они слышали долгий печальный стон где-то в глубине пещеры. Роуленд и остальные мужчины встревожились, но Елена убедила их, что это просто ветер, который где-то пробрался сквозь трещину в горе над ними.
Ночь тянулась медленно. Рабочие нервничали и не выпускали мачете даже во сне. Роуленд сжимал руку Елены под одеялом. Впервые за много недель они не могли заняться любовью, поскольку были не одни.
На следующее утро, позавтракав печеньем с водой, группа стала спускаться дальше. Они были уже так глубоко под землей, что воздух становился все теплее; они сняли свитера и остались в рубашках. Иногда проходы были такими узкими, что приходилось тушить факелы и ползти вперед, рассчитывая на свет фонариков в касках. Иногда потолки галерей были такими высокими, что свет факелов не мог до них добраться. Роуленд также заметил, что воздух становится спертым и дыхание требует усилий.
Примерно в полдень они добрались до короткого узкого тоннеля на уровне пояса – он выходил в еще одну большую пещеру. Тоннель был гладкий, как горлышко бутылки, и Роуленд сказал, что он, пролезая сквозь него, чувствует себя пробкой. На другой стороне они снова зажгли факелы и заметили, какими желтыми стали языки пламени в разреженном воздухе. Елена сомневалась, что им удастся пройти дальше, но они еще час продвигались вперед через несколько чуть более широких тоннелей. Когда они только вошли в особенно большой зал, Санчес, шедший впереди, позвал их и показал на стену перед собой. На ней было множество причудливых иероглифов – не нарисованных, а высеченных на поверхности стены.
Елена была в восторге. Она объяснила Роуленду, что эти знаки обычно указывают на главный могильник, который должен быть совсем рядом. Однако поиском его займется позже другая экспедиция, у которой снаряжение будет лучше. Она только скопирует иероглифы притиранием, чтобы изучить их в музее, а потом они отправятся на поверхность.
И в этот момент они все почувствовали слабый удар – будто пещера поднялась на дюйм, а потом упала. Не обратив на это особого внимания, Елена хотела продолжить копирование. Но Санчес, который до сих пор во всем поддерживал ее, сказал «нет». Его люди обеспокоены шумом, который они только что слышали, и хотят выбраться на поверхность. Елена неохотно согласилась.
Путь назад шел все время немного в гору, поэтому идти оказалось чуть труднее, особенно в некоторых узких тоннелях, где не за что было ухватиться. Тот, кто шел впереди, с трудом пролезал в отверстие, а потом помогал вылезти остальным.
Все шло хорошо, пока они не добрались до того короткого тоннеля на уровне пояса, сквозь который проходили раньше. Роуленд, которому тогда этот тоннель во время спуска показался наиболее тесным, полез первым. Но он никак не мог пролезть, пока Санчес не схватил его за ноги и не толкнул сильно вперед. Роуленд вылез с другой стороны. Позвал Елену, чтобы она поднималась за ним. Она залезла в тоннель и протянула ему руки. Роуленд схватился и потащил. Елена продвигалась довольно легко, и ее голова и плечи уже высунулись с этой стороны, когда откуда-то из недр горы раздался еще один удар – на этот раз намного сильнее.
Роуленд продолжал тянуть Елену за руки, но она не двигалась с места.
– В то время я работал на Тихоокеанском побережье Южной Америки, – сказал он. – Как часто я потом жалел, что вообще поехал туда. – Он тяжело вздохнул и взял себя в руки.
Томас почувствовал, что сейчас произойдет. Он сел поудобнее и весь обратился в слух – идеальный слушатель, готовый ко всему.
Роуленд работал в разных местах – где угодно, чтобы углубить свои знания по культуре Анд. Больше всего ему нравилось помогать археологам изучать руины инков на далеких равнинах высоко в горах. Он как раз был в такой экспедиции, когда, как раз в день его рождения – ему исполнялось тридцать пять лет, – он свалился с еще одним приступом малярии. На этот раз из-за высоты возникло осложнение – отек легких: руины находились в уединенной долине на высоте десяти тысяч футов. Экспедиционный врач сказал ему, что он скоро умрет, если не спустится в Квибо, столицу этой местности, и не отдохнет.
Так Роуленд неожиданно попал в Квибо, где на целую неделю оказался прикован к больничной койке. Когда его дыхание и давление пришли в норму, он вышел из больницы и поселился в дешевом отеле Старого Города. Времени в его распоряжении было много, и он решил воспользоваться им, чтобы изучить город. В архитектуре его сошлись три мира: замысловатые стены инков, колониальные дворцы завоевателей XVI века и лубочные кварталы нищих латиноамериканцев. Роуленду эта смесь показалась пьянящей.
Пока он выздоравливал, освободилось место помощника хранителя в Музее культуры Анд в Квибо. Он подал заявление и его вызвал на собеседование главный хранитель, Джон Форрестал. Этот американец выглядел лет на шестьдесят; долговязый человек с седеющими рыжими волосами, сутулящийся, как все высокие люди. Собеседование прошло успешно, и они друг другу понравились.
Форрестал рассказал Роуленду, что предыдущий помощник хранителя ушел на более прибыльную государственную службу.
– Но вы, – сказал он, – кажетесь мне человеком, который не мечтает о богатстве, поскольку имеет в жизни другие интересы.
Роуленд понял, что это одновременно и комплимент, и скрытый намек на то, что зарплата будет не очень высокой.
– Спасибо, – сказал он. Форрестал поднялся.
– Добро пожаловать на борт, – сказал он. Лучи яркого закатного солнца Квибо, пробившиеся сквозь окно кабинета, осветили тонкие рыжие волоски на его руке, которую он протянул Роуленду.
Последние двадцать лет жизни Форрестал провел, пытаясь сохранить древности Квибо. Он был предан этому делу больше, чем многие коренные жители города. Некоторые члены Совета Музея приложили руку к разграблению древних захоронений и археологических раскопок и продаже их на международном черном рынке.
Форрестал (который на самом деле был на двадцать лет моложе, чем подумал Роуленд) умел сносить подобные неприятные факты реальности.
– Мы делаем что можем, – говорил он, – и это не всегда совпадает с тем, что мы хотели бы делать.
В этом человеке многое причудливо смешалось. Как-то утром в субботу он пригласил Роуленда на чашечку кофе с булочками в маленькое кафе рядом с музеем. Когда они шли на работу, он очень старался не наступать на дождевых червей на тротуаре и даже перенес нескольких в тень. И при этом в тот же день он взял с собой Роуленда на бой быков – и там его, кажется, совершенно не волновало, что быки страдают.
Роуленд с трудом выдержал зрелище столь отвратительной жестокости.
Форрестал заверил его, что он просто неправильно смотрел спектакль, и бои быков – это на самом деле совершение древнего жертвенного ритуала.
– Бык представляет трагического героя, – сказал он, – а матадор символизирует произвол судьбы. Он перебьет ему спинной мозг, чтобы его смерть была относительно безболезненной.
Роуленд очень старался посмотреть на действо с этой точки зрения. Но, как он ни старался, он видел только великолепно одетого мясника, который протыкал шею быка шпагой, с большим трудом находя его спинной мозг; и шатающееся испуганное животное, которое истекает кровью из сотни ран.
Это был последний раз, когда Роуленд ходил на бой быков.
Он довольно близко познакомился с Хильдой, женой Форрестала. Хранитель очень гордился ее благотворительной работой и самоотверженностью: по образованию она была медсестра и ежедневно работала в латиноамериканских кварталах. Она была болезненно худа, потому что получила от своих пациентов больше заразы и лихорадки, чем ей было предназначено.
Роуленд часто бывал у них в гостях, в старом каменном доме на склоне холма. Стены дома были украшены старыми ткаными одеялами с древними символами; здесь стояла грубая мебель, сделанная здешним столяром из ныне редкого здесь красного дерева. Только фотография корабля со Статуей Свободы на заднем плане да шкаф с «Британской энциклопедией» и множеством книг на английском указывали на то, что Форресталы, вероятно, откуда-то приехали.
В один из таких вечеров, когда Роуленда пригласили на ужин, он пришел до того, как Форрестал вернулся домой из музея. Хильда встретила его и предложила выпить. Впервые он оказался с нею наедине.
– Вам, наверное, очень нравится ваша работа с бедняками, – сказал он. И был потрясен ее ответом.
В ответ она зарыдала. Он встревожился и спросил, что случилось.
– Почему мужчины всегда тащат жен в эти жуткие места? – всхлипывала она. – Почему они не могут найти себе занятие в своих странах? Зачем они едут в эти богом забытые части света?
Некоторое время она безутешно рыдала, а потом успокоилась.
– Пожалуйста, извините меня, – сказала она, – я просто очень устала. Я боюсь, что умру здесь. Я бы все на свете отдала за то, чтобы уехать обратно в Соединенные Штаты. Там наш дом. Я хочу снова говорить на родном языке и дышать чистым воздухом.
– А вы говорили об этом Джону? – спросил наконец Роуленд. – Что он об этом думает?
– Нет, я не говорила ему, – сказала она. – Вы довольно хорошо его знаете. Он никогда не простит меня за это.
И Роуленд подозревал, что она права.
Ему было жаль слышать, что семья Форресталов была не такова, какой казалась, потому что они ему очень нравились. Но еще больше ему нравилась их светловолосая дочь Елена, которая родилась в Квибо двадцать лет назад. Впрочем, чувство, которое испытывал к ней Роуленд, уже перестало быть просто симпатией.
Когда он начал работать в музее, она была в научной командировке: музей нанял ее искать и изучать места, представляющие археологический интерес. Через три месяца она вернулась, и Роуленда с ней познакомили. Она сразу ему понравилась. У нее был кабинет в музее, и они часто разговаривали. В ней слились оба ее родителя – она была практичной идеалисткой.
Одно повлекло за собой другое. Еще не понимая этого, Роуленд влюбился, и – чудо из чудес – она тоже полюбила его. Как будто ее специально воспитывали для Роуленда. Их интересы к археологии и антропологии прекрасно дополняли друг друга: оба любили выкапывать то, что спрятано. Даже их разговоры о работе были формой признания в любви.
Что касается их физической близости, временами, когда они соединялись, Роуленд чувствовал, что они стали единым целым – как деревья, которые прививают друг к другу, и они становятся новым видом. Елена считала, что растущее чувство их физической зависимости друг от друга было внешним проявлением глубокой духовной близости.
Родители Форрестал одобряли этот союз. Предполагалось, что со временем любовники поженятся.
У Роуленда, конечно, была проблема. Он не сказал Елене, что был женат. Пытался заговорить об этом несколько раз, но она была так убеждена в предопределенности и уникальности их любви, что он боялся, как бы его признание все не испортило. В ее представлении история их любви была настоящим чудом: таинственного незнакомца (Роуленда) из далекой страны (Канады) судьба приносит через моря в экзотическое место (Квибо), где он встречает родственную душу (Елену); они влюбляются друг в друга с первого взгляда (почти), женятся и живут долго и счастливо.
Роуленду нравилась ее история. Но ему казалось, что правда может быть ничуть не хуже: после неудачной женитьбы неугомонного путешественника (Роуленда) счастливый случай выбрасывает его на берег в далекой стране, в странном городе (Квибо); и там он наконец находит (разве это не такое же чудо?) женщину с идеально подходящими ему интересами и характером; они женятся (естественно, после его развода) и живут долго и счастливо.
Или что-нибудь в этом роде.
Роуленд знал, что в конце концов ему придется рассказать Елене эту историю; но не прямо сейчас, когда она так счастлива. Поэтому он продолжал откладывать момент, когда ему придется рассказать об ошибке своей молодости.
Елена попросила его пойти с ней и командой из шести местных рабочих в экспедицию; им нужно было исследовать несколько глубоких пещер в горе Аррибо. Ее отец полагал, что древние люди могли использовать эти пещеры для своих ритуалов и что в них могут быть спрятаны какие-нибудь артефакты.
После недельного похода по лесам и предгорьям экспедиция добралась до горы Аррибо. Та была частью Великих Кордильер, которые, несмотря на размеры, по геологическому возрасту были совсем молодыми. Горы вызвали у Роуленда меланхолию.
– Каждый раз, когда я их вижу, Елена, – сказал он, – я понимаю, как быстротечно человеческое существование.
– Вот поэтому, Роуленд, – сказала она с улыбкой, – мы никогда не должны терять то время, которое у нас есть.
За это он полюбил ее еще больше.
Они разбили лагерь у входа в пещеры и начали работать. В первые два дня древних находок было немного. Отыскали только несколько петроглифов, уже описанных предыдущими экспедициями. Разочарованные, они вылезали наружу и проводили ночи в палатках у пещер.
На третий день Роуленд высказал мысль, что они теряют слишком много времени, каждый день входя в пещеру и возвращаясь на поверхность. Почему бы им не зайти как можно дальше и не остаться там на ночь? Тогда на следующий день они смогут начать сразу.
Елена решила, что это хорошая идея, но трое членов экспедиции ночевать в пещере отказались, несмотря на то, что им предложили дополнительную плату. Елену это не удивило. Местные жители очень суеверны, их сложно было уговорить спускаться в пещеры даже днем. Но бригадир Санчес и двое рабочих с неохотой согласились на этот план из-за своей преданности Елене.
Таким образом, группа из пяти человек отправилась вглубь пещеры сразу после завтрака. К двум часам дня они дошли до того места, откуда обычно поворачивали назад. На этот раз они продолжили путь, и к четырем часам дня дошли до огромной каверны. К своему восторгу, они увидели на плоской стене рядом с подземным озером изображение нескольких переплетенных змей с какими-то иероглифами под ним. В свете факелов цвета были такими яркими, будто художник закончил свою работу совсем недавно.
Елена решила, что это хорошее место для ночной стоянки; поэтому они разбили лагерь в этой пещере.
Это было жутко – сидеть там; слушать, как вода капает со сталактитов в озеро; смотреть, как оживают нарисованные на стене змеи в мерцании факелов. Изредка они слышали долгий печальный стон где-то в глубине пещеры. Роуленд и остальные мужчины встревожились, но Елена убедила их, что это просто ветер, который где-то пробрался сквозь трещину в горе над ними.
Ночь тянулась медленно. Рабочие нервничали и не выпускали мачете даже во сне. Роуленд сжимал руку Елены под одеялом. Впервые за много недель они не могли заняться любовью, поскольку были не одни.
На следующее утро, позавтракав печеньем с водой, группа стала спускаться дальше. Они были уже так глубоко под землей, что воздух становился все теплее; они сняли свитера и остались в рубашках. Иногда проходы были такими узкими, что приходилось тушить факелы и ползти вперед, рассчитывая на свет фонариков в касках. Иногда потолки галерей были такими высокими, что свет факелов не мог до них добраться. Роуленд также заметил, что воздух становится спертым и дыхание требует усилий.
Примерно в полдень они добрались до короткого узкого тоннеля на уровне пояса – он выходил в еще одну большую пещеру. Тоннель был гладкий, как горлышко бутылки, и Роуленд сказал, что он, пролезая сквозь него, чувствует себя пробкой. На другой стороне они снова зажгли факелы и заметили, какими желтыми стали языки пламени в разреженном воздухе. Елена сомневалась, что им удастся пройти дальше, но они еще час продвигались вперед через несколько чуть более широких тоннелей. Когда они только вошли в особенно большой зал, Санчес, шедший впереди, позвал их и показал на стену перед собой. На ней было множество причудливых иероглифов – не нарисованных, а высеченных на поверхности стены.
Елена была в восторге. Она объяснила Роуленду, что эти знаки обычно указывают на главный могильник, который должен быть совсем рядом. Однако поиском его займется позже другая экспедиция, у которой снаряжение будет лучше. Она только скопирует иероглифы притиранием, чтобы изучить их в музее, а потом они отправятся на поверхность.
И в этот момент они все почувствовали слабый удар – будто пещера поднялась на дюйм, а потом упала. Не обратив на это особого внимания, Елена хотела продолжить копирование. Но Санчес, который до сих пор во всем поддерживал ее, сказал «нет». Его люди обеспокоены шумом, который они только что слышали, и хотят выбраться на поверхность. Елена неохотно согласилась.
Путь назад шел все время немного в гору, поэтому идти оказалось чуть труднее, особенно в некоторых узких тоннелях, где не за что было ухватиться. Тот, кто шел впереди, с трудом пролезал в отверстие, а потом помогал вылезти остальным.
Все шло хорошо, пока они не добрались до того короткого тоннеля на уровне пояса, сквозь который проходили раньше. Роуленд, которому тогда этот тоннель во время спуска показался наиболее тесным, полез первым. Но он никак не мог пролезть, пока Санчес не схватил его за ноги и не толкнул сильно вперед. Роуленд вылез с другой стороны. Позвал Елену, чтобы она поднималась за ним. Она залезла в тоннель и протянула ему руки. Роуленд схватился и потащил. Елена продвигалась довольно легко, и ее голова и плечи уже высунулись с этой стороны, когда откуда-то из недр горы раздался еще один удар – на этот раз намного сильнее.
Роуленд продолжал тянуть Елену за руки, но она не двигалась с места.