– Я застряла, – закричала она.
   Сначала ни он, ни она в это не поверили. Он тащил, она извивалась, мужчины толкали ее с другой стороны. Все напрасно. Тоннель каким-то образом сузился и сжал ее талию, как узкое кольцо сжимает палец.
   – Я чувствую что-то на спине, – сказала она. – Оно тяжелое. Похоже на камень. – Она задыхалась.
   Роуленд попытался тянуть сильнее. Он крикнул людям на той стороне, чтобы они толкали изо всех сил. Когда это не помогло, он попытался протолкнуть ее вниз к ним; они тянули ее к себе. Никакого результата. Роуленд старался не паниковать, а их спутники на той стороне были уже в отчаянии. Воздух в том зале был и так не очень хорош, теперь же дышать вообще стало невозможно. Елена полностью перекрыла доступ воздуха.
   Ее дыхание стало неровным. Она больше не могла поднять голову и смотреть на Роуленда. Они еще раз безрезультатно попытались протолкнуть или вытащить ее; потом она стала умолять его прекратить это. Сказала, что тяжесть, которая давит на спину, медленно проламывает ее. После этого замолчала и больше не отвечала на вопросы. Она была без сознания, пульс прощупывался слабо.
 
   Роуленду Вандерлиндену пришлось сделать ужасный выбор. Елена была обречена и при этом медленно убивала еще троих людей. Санчес слабым голосом просил его что-нибудь сделать.
   Но что он должен сделать? Он ждал. Голова Елены лежала на обмякших руках. Роуленд снова проверил ее пульс: он пока слабо прощупывался. Голос Санчеса, тоже слабый, все так же взывал о помощи. Но если умрет Елена, Роуленду плевать, что остальные тоже умрут. Он любит не их.
   Он по-прежнему ждал. Вопреки себе он знал, что должен сделать то, чего хотела бы она. Он вспомнил бой быков. Вспомнил, как матадоры пытались убить быков.
   Ему тоже пришлось сделать много попыток, прежде чем у него получилось.
 
   Это было только началом кошмара. Роуленд со своей стороны тоннеля работал ножом; Санчес с другой стороны работал мачете. Когда путь был расчищен, они увидели, что цилиндрический камень, который придавил Елену, выдвигался из отверстия сверху. Он был покрыт кровавыми иероглифами. Они сумели затолкать его обратно, и мужчины протиснулись сквозь тоннель. Роуленд остался бы там, но Санчес, сам весь в крови, взял его за руку и не отпускал, пока не вытащил на поверхность.
   Они шли целый день, пока не добрались до выхода из горы. Оставшиеся на поверхности приветствовали их, как восставших из мертвых, потому что слышали грохот в недрах и боялись, что их товарищи погребены заживо. И действительно – они пробыли на поверхности всего час, когда гора задрожала, и бесчисленное множество камней покатилось и закрыло вход в пещеру.
 
   Хильда Форрестал не смогла простить своего мужа. Она собрала чемоданы и уехала на родину. Форрестал, теперь еще больше ссутулившийся, остался. Роуленд, которого мучили совесть и кошмары, уехал из Квибо и поселился на побережье.
   Вечером накануне отъезда к нему домой пришел Санчес. Он хотел заверить Роуленда, что он сам и те двое мужчин будут вечно ему благодарны. И что Елена сама бы сделала тот выбор, который сделал тогда он.
   Но Роуленд был слишком несчастен и не мог принять это утешение. На самом деле теперь он жалел, что так поступил. По крайней мере, даже если бы те мужчины задохнулись, он бы не испытывал этих жутких угрызений совести. Или если бы рабочие разрезали Елену на куски, договорившись между собой, он смог бы это принять. Но то, что он сделал это сам, начал это и закончил, было совершенно невыносимо.
   Перед уходом Санчес сказал Роуленду, что он и его люди больше не занимаются подобной работой: явно неблагоразумно беспокоить могилы древних. А когда он уже стоял у двери, собираясь уйти, он, поколебавшись, проговорил:
   – Я пришел сказать вам вот что… – Его черные глаза блеснули. – Сеньорита Елена… У нее внутри был ребенок.
   И поспешно вышел.
 
   Месяц Роуленд жил в старом отеле рядом с пристанью в Сан-Педро. Он чувствовал себя так, будто провалился в себя – короткое, разрушительное падение в пропасть, из которой нет возврата. Он почти не мог спать и пил слишком много текилы, чтобы ничего не чувствовать.
   Одним очень душным субботним вечером он сидел за столиком уличного кафе в переулке рядом со своей гостиницей. За другими столиками сидели матросы с девицами; они пили и разговаривали. Роуленд потягивал текилу и слушал стук сердца. Через некоторое время он вдруг услышал не сердце, а барабаны труппы бродячих артистов. Они остановились всего в нескольких ярдах от его столика.
   В барабаны били двое. На них были деревянные маски с изогнутыми клювами и вырезанными глазами. Остальные двое были замотаны в длинные черные плащи с капюшонами, и стояли абсолютно неподвижно. Барабаны били все быстрее и быстрее. Роуленд, несмотря на скорбь, наблюдал за представлением, как и все остальные в кафе.
   Вот руки барабанщиков превратились в неясное пятно, а звук стал непрерывным, оглушительным грохотом.
   И смолк. Две фигуры в плащах сделали шаг вперед, медленно развернули плащи и бросили их на землю. Роуленд отпрянул, опрокинув стакан. Потому что вместо людей, которых он ожидал увидеть, в свете фонарей появились две ящерицы, покрытые сине-зеленой влажной чешуйчатой кожей.
   До сознания Роуленда, который медленно соображал из-за своей текильной диеты, дошли аплодисменты и восхищенные крики других посетителей. Постепенно он понял, что эти две фигуры – на самом деле женщины с ярко раскрашенными телами. В свете уличных фонарей они выглядели одновременно и великолепными, экзотичными, соблазнительными, и чужими, холодными, отталкивающими.
   Снова забили барабаны, короткое представление закончилось. Женщины-ящерицы надели плащи и прошли между зрителями, держа плетеные корзинки. Роуленд бросил несколько монет в корзину, стараясь не дотрагиваться до блестящей разноцветной руки.
   – Это не краска, – сказал моряк за соседним столиком. – Это татуировка.
   Его язык заплетался. Накрашенные глаза женщины, которая была с ним, блестели.
   – Они с одного из тех островов рядом с Ватуа. Там все женщины татуированы, как ящерицы, – сказал моряк.
   Артисты закончили собирать деньги и под барабанный бой пошли дальше по улице, ища новое место для представления.
   – Ватуа? – спросил Роуленд. Он слышал это слово раньше, но не мог вспомнить, где. – Где это, Ватуа?
   – Один из островов Мотамуа, – сказал моряк. – Мужчины там верят, что их женщины могут превращаться в настоящих ящериц, когда захотят.
   Он улыбнулся женщине с сильно накрашенными глазами.
   – Представляешь? Просыпаешься, а рядом с тобой – большая рептилия.
   Но она не улыбнулась ему в ответ.
 
   В ту ночь Роуленд лежал в постели и слушал шум, крики и смех, что проникали сквозь хлипкие стены, отделявшие его комнату от других номеров-ячеек в этом коридоре.
   Сквозь туман в голове от выпитой текилы он думал о том, что это слово, Ватуа, он уже слышал раньше. Может, упоминание этого имени было посланием, адресованным лично ему? Он хватался за любую мысль, которая помогла бы ему держать голову над темной водой отчаяния. Ему безмерно хотелось верить, что, хотя на поверхности жизнь кажется полной случайностей, как игра в покер, на самом деле она очень сложна, словно картинка-паззл, и если он будет настойчив, то сможет понять, как в ней все между собой связано. Утешенный этой мыслью и текилой, он заснул так крепко, как еще ни разу не засыпал после смерти Елены. На следующее утро он проснулся довольно поздно, пошел на пристань и взял билет на пароход, идущий на запад, к островам.
   Таким вот образом за много лет Роуленд Вандерлинден оказался на архипелаге Мотамуа и со временем прибыл на Ватуа. Позже он поселился в горах Ману, завел себе супругу и стал отцом. Он посвятил всю свою дальнейшую жизнь изучению племени тарапа и надеялся в итоге создать полное описание их таинственной культуры.

17

   На этом, в больнице Камберлоо, Томас Вандерлинден замолчал. Я ждал продолжения. Тихий гул большой машины за дверью, которая, как басы, аккомпанировала его голосу и даже иногда заглушала, тоже стих. Я видел по глазам Томаса, что он все еще в том времени, вместе с Роулендом на поезде в Ванкувер. Затем Томас посмотрел на меня.
   – Когда он закончил рассказывать мне о смерти Елены, он был совершенно опустошен, – сказал Томас. – Я ничего не сказал. Только снова подумал, как невероятна его жизнь, и что при этом я ему ни капли не завидую. Слушать его рассказы о жизни было крайне увлекательно, но кто захочет сам пережить такое?
   – Разве это не ужасно? – спросил я. – Я имею в виду – то, что случилось с Еленой.
   – Да, – ответил Томас. – Потом Роуленд говорил мне, что всю свою жизнь после того не было ни дня, когда он этого не вспоминал. А когда вспоминал, его сердце снова разрывалось на части. Он надеялся, что их любовь что-то означала. Он боялся, что если он хоть на минуту допустит, что эта любовь была убита случайно – и он приложил к этому руку, – то сойдет с ума. Любая, самая таинственная цель, навеки остающаяся непостижимой для людей, была для него лучше… Все что угодно лучше, нежели поверить, что их любовь и ее смерть не имели никакого смысла.
   – Как грустно, – сказал я.
   Он покачал головой:
   – Он так и не смирился с этим до конца. Как и моя мать никогда не смирилась с потерей великой любви всей ее жизни. – Он дотянулся до кислородной маски и немного подышал. Потом слабо улыбнулся мне. – Вы были со мной необычайно терпеливы. Вам же хотелось знать только одно – что случилось, когда мы приехали в Камберлоо и он встретился с моей матерью спустя все эти годы.
   Конечно, я стал говорить, что это не так.
   – Что вы, – сказал я. – Все было невероятно интересно.
   Томас не поверил мне.
   – Я столько времени веду их друг к другу, что вы должны были заподозрить, будто я вообще не хочу, чтобы они встретились, – сказал он. – Но я не играю в такие игры, чтобы возбудить интерес к повествованию. Просто в жизни, как и в книгах, должно произойти много важного перед тем, как герои встретятся. Так что потерпите. Я как раз собираюсь перейти к их встрече. Обещаю.
   В этот момент в дверях появилась медсестра.
   – Вашему посетителю пора уходить, – сказала она Томасу.
   – Вот видите? – сказал он мне, вздыхая. – Еще одно непредвиденное обстоятельство.
   – Я приду завтра снова, – ответил я.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МОР

   С красоты начинается ужас.
Райнер Мария Рильке,
«Дуинские элегии», Элегия Первая.[7]

1

   На следующее утро я сидел в саду, пытаясь работать над «Ковбоем в килте». Но моя голова была наполовину занята мыслями о Томасе Вандерлиндене и о тех пространных беседах, которые мы вели через изгородь. Всего неделю назад он появился около нее, слегка улыбаясь.
   – «Если не знаешь, что ты ищешь, как ты поймешь, что же нашел?» – сказал он мне.
   Я подумал, что Томас говорит о моих трудностях с романом, но это было не так.
   – Это вопрос Матвея Парижского,[8] – сказал он. – Его книга «Mundus Mirabilis»[9] была опубликована в начале XVI века, когда большая часть мира оставалась тайной. Моряки продолжали считать, что Земля плоская, и боялись, что если их корабли вынесет далеко в открытое море, они окажутся за ее краем. Матвей принадлежал к группе ученых, которые называли себя «антигеографами»; это общество было основано сразу после того, как открыли Новый Свет. Антигеографы говорили, что если бы они добились своего, все дальнейшие географические исследования были бы преданы анафеме. Если бы путешественники ненароком все же натыкались на новые земли, им было бы запрещено под страхом смертной казни сообщать кому-нибудь об их существовании.
   – Это ненормально, – сказал я. Томас, похоже, даже не заметил, что я что-то сказал.
   – Соображения Матвея, – продолжал он, – довольно необычны для человека его времени. Это не типичные теологические возражения – например, как у ортодоксальных астрономов, которые доказывали, что больше планет быть не может, поскольку Божья вселенная уже совершенна, и все такое. Нет, у Матвея была абсолютно гуманистическая точка зрения. Он боялся, что все новые земли, которые мы откроем, также обманут наши ожидания, как и остальной мир. Поэтому он считал, что намного лучше не искать эти новые места, а оставить их нашему воображению. Он даже призывал тех, кто все-таки совершает путешествия в отдаленные части известного мира, придумывать факты о них, чтобы эти местности казались более интересными, чем они есть на самом деле. – Томас посмотрел на меня проницательными голубыми глазами. – Возможно, Матвей был прав. Быть может, мы прикладывали свои усилия не там, где надо. Исследовали каждый уголок, каждую трещинку на земле. Но что касается понимания того, почему мы такие, как есть – или что у нас вот здесь, – он постучал себя по голове, – в этом, в сущности, не было никакого прогресса. На самом деле, возможно, был даже регресс. Люди, которые ездят на машинах со скоростью сто миль в час, или летают над твоей головой на высоте тридцать тысяч футов, или живут в квартирах со всеми современными удобствами, – знают ли эти люди больше о том, кто они такие, нежели средний европеец четыреста лет назад?
   – Но разве в те времена люди не верили, что за всем стоит какое-то сверхъестественное существо? – спросил я.
   – Да, конечно, большинство верило, – ответил Томас. – И это совершенно понятно, если вспомнить о том, какому риску подвергался человек в те времена ради выживания. Пить воду означало неизбежное свидание с кишечной палочкой; есть пишу – риск заработать ботулизм; дышать воздухом в городе, вроде Лондона, значило подвергать себя действию всевозможных инфекций; ложиться в собственную постель, полную блох, – флиртовать с бубонной чумой. Когда думаешь об этом, понимаешь: в самом деле, в ту эпоху проснуться утром живым – вот настоящее чудо. Да, если и было такое время, когда люди нуждались в вере в Бога или в Нечто, дававшее их жизни смысл, то возникает мысль, что это было как раз оно.
   Томас покачал головой и сделал паузу, дабы подчеркнуть эту мысль.
   – Но несмотря на все те обстоятельства, что подталкивали к вере, оставались люди, которые просто не могли заставить себя уверовать. Они считали мир таким ужасным, что ни один бог, достойный их уважения, не мог его сотворить. Вы когда-нибудь встречали книгу Роберта Магистра «De Periculis Invitis»?[10]
   Естественно, я не встречал.
   – Она стоит того, чтобы читать ее и в наше время, – сказал Томас. – В начале первой главы автор пишет: «Спросить „кто я?“ означает сделать шаг к неизбежному ответу: „я – ничто“». Разве не современно это звучит? Далее он пишет: «Мы не можем дольше оставаться во власти своей мечты; и мы не можем больше поддерживать наши души иллюзиями древних; наше единственное утешение в этот век – перспектива забвения». – Томас знал эти слова наизусть и с удовольствием декламировал их.
   – Все это очень мрачно, – сказал я. – Пожалуй, я не буду читать такую книгу.
   На этот раз – что случалось очень редко – я опять услышал его смех.
   – Вы не понимаете самого главного, – сказал Томас. – Здесь важна новизна идей. Невероятно, что эти слова написаны задолго до нашего просвещенного века.
   Его смех неожиданно оказался таким приятным, что я возгордился, ибо вызвал его – даже если Томас смеялся надо мной.
   – А какой позиции придерживаетесь вы? – спросил я. – Вы согласны с этим Робертом?
   Голубые глаза Томаса заблестели.
   – Я скептик, – сказал он. – Если Бог существует и если Он когда-нибудь будет искать честного человека, ему придется выбирать из скептиков.

2

   Я пришел в больницу около часа дня, со стаканчиком кофе в руке. Томас ждал меня, полный сил – как будто жизнь в него впрыснул не укол, а предвкушение того, что сейчас он будет рассказывать мне историю. Я сел.
   – Итак? – сказал я. Мне хотелось, чтобы Томас, как и обещал, перешел к главному: встрече Роуленда и Рейчел Вандерлинден после многих лет, проведенных врозь.
   Томас притворился, что озадачен.
   – Что «итак»? – спросил он.
   Мне нравилась эта его шутливость, неожиданно проявлявшаяся время от времени.
   – Ах да, вспомнил, – сказал он. – Вы имеете в виду: что произошло, когда Роуленд приехал в Камберлоо и снова встретился с Рейчел? Сейчас, подождите минуту.
   Он ненадолго задумался; я тем временем пил кофе. Потом Томас начал рассказывать.
 
   Поезд, в котором ехали Томас и Роуленд Вандерлиндены, пришел на вокзал «Юнион Стейшн» в Торонто морозным декабрьским утром в десять часов. Мистер Джеггард, в теплом зимнем пальто с меховым воротником, встретил их в большом зале.
   – С возвращением! – сказал он, пожимая руку Томасу, но глядя, как обычно, куда-то за его плечо. – Я рад, что все прошло, как и было запланировано.
   Томас представил ему Роуленда.
   – Значит, вы – тот самый человек, что выследил меня? – спросил Роуленд. – Прекрасная работа!
   Он хитро посмотрел на Томаса, давая понять, что ему очень нравится этот образ: человек, который не может смотреть тебе прямо в глаза, – непревзойденный мастер по розыску людей!
   Джеггард поднял руки, показывая, что он не заслуживает личной похвалы.
   – Это работа целой команды, – сказал он, оглядываясь в поисках их багажа: Джеггарду не терпелось отправиться по своим делам. Ему было не свойственно пускаться в лишние разговоры.
   – На улице ждет такси, которое отвезет вас обоих в Камберлоо, – сказал он. – Оно уже оплачено.
   Он проводил их через тяжелые двери вокзала на улицу, в морозное утро.
   Роуленд, который казался Томасу все более и более энергичным по мере того, как они удалялись от Ватуа, начал хватать воздух ртом, настолько здесь внезапно оказалось холодно. Его и прежде желтоватая кожа выглядела теперь совсем прозрачной; и он дрожал, несмотря на шерстяное пальто, которое Томас купил ему в Ванкувере. Роуленд на минуту остановился и посмотрел вокруг, чтобы убедиться: он в самом деле вернулся на родину. Дышал он сквозь стиснутые зубы.
   – Я забыл, как здесь бывает холодно, – сказал он Томасу. – Я чувствую, как замерзают волоски у меня в носу.
   На Томаса тоже накинулся мороз.
   Они спустились за Джеггардом по ступеням вокзала на тротуар, прошли мимо группы детей, одетых в черные пальто и береты Благотворительного приюта; дети пели веселые песни под едва слышный аккомпанемент тромбонов их дыхания.
   Джеггард помог Роуленду сесть в такси.
   – Вот номер телефона – если вам в дальнейшем понадобятся наши услуги, – сказал он Томасу тихо.
   – Спасибо, – сказал Томас.
   – Тогда, – сказал Джеггард, – я желаю вам обоим всего хорошего.
   Томас сел в машину, а Джеггард пошел по Фронт-стрит к своему офису.
 
   Такси двинулось на юго-восток вдоль берега озера Онтарио. В холодном утреннем воздухе от озера поднимался пар, как от горячих источников.
   Роуленд смотрел на все очень внимательно и живо.
   – Здесь все так изменилось, – сказал он. – Торонто, который я знал, не виден за многоэтажками. А мне всегда нравилось думать, что здесь ничего не меняется, а изменился только я сам.
   Когда они отъехали на несколько миль от города, пошел густой снег. Посреди поля у дороги стояло огромное дерево с черными плодами – воронами, сидевшими на ветках, покрытых снегом.
   – Они похожи на грифов, – сказал Роуленд. – На Ману, если видишь грифов на дереве, следует обязательно попытаться проскользнуть мимо, не потревожив их. Если они улетят, это означает, что тебя ждет неудача.
   В этот самый момент вороны взлетели и исчезли за пеленой густого снега.
   – Ничего, – сказал Роуленд. – Чья-то неудача нередко оказывается настоящим везением для кого-то другого.
 
   Было довольно поздно, около четырех часов, когда они добрались до Камберлоо. Снег шел все сильнее. Придорожные ели сгибались под его тяжестью. На окраине городка свет уличных фонарей буравил тьму.
   – Теперь нам осталось совсем недолго, – сказал Томас.
   Вскоре они доехали до Кинг-стрит; витрины магазинов были празднично освещены. Роуленд обратил внимание Томаса на одну, когда их такси остановилось у светофора. В этой витрине была воссоздана миниатюрная сцена: улица, покрытая снегом из ваты, и игрушечное такси, остановившееся напротив крошечного магазинчика.
   – В точности как мы, – сказал Роуленд.
   Томас думал о том, что это может означать; и вдруг заметил нескольких прохожих, которые тоже остановились перед светофором. Лиц не было видно под зимними шапками, и на какой-то миг Томас почти поверил, что их глазницы пусты. Какой мрачный образ, поразился он. Путешествие по миру, похоже, извратило его воображение. Он радовался, что наконец вернулся домой.
   Впереди он увидел отель «Уолнат»; все его окна были ярко освещены. Отель занимал собой угол Кинг и Куин-стрит и был похож на большой корабль, бросивший якорь в ледяном море. Такси высадило их у дверей гостиницы и рванулось обратно в Торонто.
 
   В «Уолнате» для Роуленда был забронирован номер на весь срок. Когда он разместился, Томас попросил разрешения удалиться.
   – Я позвоню вам позже и расскажу о наших планах, – сказал он.
   – Вы едете к матери? – спросил Роуленд. – Мне поехать с вами?
   – Нет, – ответил Томас. – Лучше отдохните как следует. Встретитесь с ней завтра.
   Роуленд кивнул. Он окинул взглядом номер – большую комнату с высокими потолками.
   – Я немножко почитаю записи, – сказал он. – Интересно, какие сны мне приснятся здесь. На Ватуа говорят, что сны зависят от того, где находишься.
   Роуленд подошел к окну, открыл занавески и стал смотреть на мир внизу.
   – Позвоните и закажите себе еду в номер, – сказал Томас и вышел.
   В холле он позвонил и вызвал такси. Вскоре машина приехала и затормозила, скользя, перед входом; столб выхлопных газов поднимался за нею, словно кошачий хвост. Садясь в такси, Томас поднял голову и посмотрел на третий этаж. Роуленд стоял, раскинув руки и опираясь на оконную раму. Он был похож на гигантское насекомое или распятого человека.
   На дорогах города царила суматоха, и такси, изворачиваясь и скользя, двигалось вперед. В отличие от водителя, который их вез из Торонто молча, этот сразу начал говорить.
   – В такую погоду нужно быть настоящим шофером, – сказал он, кивая себе круглой лысой головой.
   – Правда? – спросил Томас – не очень охотно, потому что очень устал.
   – В прошлом месяце в метель, – сказал таксист, – водитель грузовика спутал железнодорожный переезд с перекрестком Виктории-стрит.
   – В метель? – переспросил Томас.
   – Вас, наверное, не было в городе, – сказал водитель. – Здесь случилась очень ранняя метель три недели назад. Снег пролежал недолго.
   Томас подсчитал, что сам он в это время, видимо, проклинал духоту и жару.
   – Так этот водитель, – продолжал таксист, – свернул налево на пути и проехал по ним сто ярдов, пока не застрял. Тогда он понял, что находится на железной дороге, и вылез, чтобы позвать на помощь. Но в это время там проходил шестичасовой экспресс, смял грузовик, протащив его целую милю по рельсам, и свалил под насыпь.
   – Н-да, – сказал Томас, не зная, что еще сказать.
   – Вот я и говорю – ужасная погода, – сказал водитель. – Дороги путают с рельсами, грузовики – с поездами. Не знаешь, твердая под тобой дорога или нет. – Он покачал головой. – Да, все любят снег… Он очень красивый, но опасный.
   – Как и многое в этом мире, – сказал Томас.

3

   Он поставил чемодан в прихожей материнского дома и сразу пошел в библиотеку. Рейчел сидела у камина, в кресле с цветочным узором. Черно-белая кошка лежала у нее на коленях, рыжая – на спинке кресла. Глаза кошек сверкали отраженным светом огня.
   За столом рядом с книжными шкафами, в полутьме, сидел еще один человек – доктор Веббер.
   Томас сразу подошел к Рейчел. Его потрясло, как она изменилась за те несколько недель, что его не было дома. Взгляд за очками в тонкой оправе был все так же проницателен, но кожа на лица стала прозрачной; маленькие синие вены, словно живые существа, выбирались все сильнее наружу. Волосы, заколотые в пучок, казались еще белее, чем раньше. Когда Томас наклонился и поцеловал мать в лоб, обе кошки заворчали на него.
   – Пенни, Дейзи, тихо! – Она попыталась сказать это сердито, но Томас не мог не заметить, насколько слабее стал ее голос; ему не хватало упругости, как сдувающемуся шарику.
   Потом Томас подошел к доктору Вебберу и пожал ему руку.
   – Я рад, что ты вернулся, – сказал Веббер. Он тоже казался еще более высохшим, чем в последний раз, – хотя его губы в свете настольной лампы выглядели все такими же ярко-красными. Глаза Веббера были полны тревоги.
 
   После того как Томас съел несколько бутербродов и сел со стаканом вина в руке, Рейчел и Веббер стали расспрашивать его о Роуленде. Рейчел особенно заинтересовалась двумя женщинами с острова, о которых Томасу пришлось рассказать. Она заставила его описать их подробно, и когда он это сделал, как сумел, Рейчел замолчала, гладя кошку, лежавшую на коленях.
   Через какое-то время она спросила: