И в самом деле, именно Мириам, а не Дорис, адвокат показал толстую папку, в которой содержалось подробное описание финансовых обязательств.
   – В общем и целом, все очень справедливо, – сказал он. – Ваше содержание позволит вам продолжить образование и ни в чем не нуждаться. К тому же ваша мать будет получать очень щедрые выплаты, и дом останется в ее владении в течение всей ее жизни. Мы с вашим отцом постарались предусмотреть все возможные обстоятельства.
   Адвокат произнес это так, будто ждал, что его поблагодарят за достойное участие в этом деле.
   Мириам не испытывала никакого желания благодарить его.
   – Это из-за другой женщины? – спросила она вместо матери.
   Адвоката, кажется, разочаровал этот вопрос.
   – Не думаю, – сказал он. – Но это не имеет никакого отношения к делу. Моя работа – заниматься разделом имущества и финансов. Личные вопросы – вне моей компетенции.
 
   Слово «компетенция» отдавалось эхом в голове Мириам после ухода адвоката. Она вспомнила, как Томас в то лето однажды пришел к обеду с опозданием. Он читал книгу и положил ее рядом с собой на стол.
   – Какая замечательная обложка, – сказала Мириам: книга была старая, в кожаном переплете, отделанном золотом.
   – Она о Кире-Пешеходе, – ответил Томас. – Ты про него слышала?
   – Нет, – ответила Мириам.
   – Один из наиболее интересных античных стоиков, – сказал Томас. – Он полагал, что именно привязанность к земному делает нашу жизнь и смерть невыносимыми. Поэтому Кир в молодости покинул свой дом в Дамаске, отправился в путешествие по странам Ближнего Востока – и никогда не шел дважды одной и той же дорогой. Сорок лет он ходил целыми днями, каждый день, останавливаясь, только чтобы очистить кишечник и поспать. И, разумеется, в конце концов – чтобы умереть.
   – Как странно! – сказала Мириам; она часто говорила так о материях, которые интересовали отца.
   – Последователи Кира, – сказал Томас, – ходили за ним и записывали его высказывания для потомков. Видишь? Это одна из его самых знаменитых аксиом.
   Он протянул Мириам книгу. Жирным шрифтом на первой странице были напечатаны слова:
   «Что бы ни любил мудрец, он от этого уходит».

3

   В тот момент во «Дворце пончиков» я мог только покачать головой. Но через некоторое время я смог и кое-что произнести.
   – Да… – сказал я.
   Мириам сделала глоток кофе, любуясь моей реакцией.
   – Конечно, я и представления не имела, что он собирается подражать Киру! – сказала она со своей прекрасной улыбкой. – Но он так и поступил. С тех пор прошло уже двенадцать лет.
   – А куда он уехал? – спросил я.
   – Недалеко, – ответила она. – Но с тем же успехом мог переехать и за тысячу миль. С того дня мы должны были общаться с ним только через адвоката.
   – Наверное, вы были очень обижены, – сказал я. – Вы наверняка скучали по нему.
   Она улыбнулась.
   – На самом деле не очень, – ответила она. – Знаете, он всегда как будто отсутствовал – словно большей его части никогда не было с нами дома. В любом случае, мы никак не могли помешать ему. Он не нарушил никаких законов. Мы не смогли бы заставить его вернуться, даже если бы захотели. – Она немного задумалась. – На самом деле я всегда думала, зачем он рассказал мне о Кире-Пешеходе – не потому ведь, что хотел предупредить меня о своем уходе. По-моему, он хотел, чтобы я поняла, что он любит по-своему и меня, и маму. По большому счету, я никогда в этом не сомневалась. К тому же вы наверняка замечали – он всегда любил цитировать предшественников. Я иногда думала: а стал бы он так поступать, если бы до него никто этого не делал?…
   Глядя на нее, я размышлял: как случилось, что у этих двух людей появилась на свет такая дочь – настолько мудрая и добродушная. Возможно, ее реакцией на своих родителей – как у многих детей – явилось то, что она стала их противоположностью: практичной, а не погруженной в книги, как отец; активной, а не пассивной, как мать. Но сначала, из-за воя на похоронах, я счел ее самым приземленным человеком в мире.
   – А как отреагировала мама? – спросил я.
   – В целом так, как вы можете предположить, – сказала она. – В первый момент она, кажется, была глубоко потрясена, поэтому я уговорила ее взять в дом нескольких кошек. Она взяла трех, и они сразу же поглотили все ее внимание – она посвятила себя служению им. Я думаю, в конечном счете она была такой женщиной: была не против, чтобы ее использовали.
   – Голландская жена… – вырвалось у меня. Мириам посмотрела озадаченно, но продолжила рассказ.
   – Мама умерла восемь лет назад, – сказала она. – В тот момент я уже постоянно жила в Торонто. Папа переехал обратно в дом и заботился о кошках, пока они были живы. – Она пожала плечами. – Больше мне нечего рассказать. Естественно, я не знала, что он болен. О его смерти мне сообщил его адвокат. Я сначала расстроилась, что у меня не было возможности поговорить с ним в последний раз. Но я бы не удивилась, если бы оказалось, что все получилось так, как он хотел.
   Она немного подумала об этом, а потом опять взглянула на меня своими голубыми глазами.
   – Наверное, – сказала она, – потому я и могу работать с проблемными семьями. Я имею в виду, что наша семья и была такой – проблемной, но цивилизованной. Я уверена, что это совершенно обычное дело.
   Мы заказали еще по чашечке кофе.
   – Скажите, – произнес я, – все то, что он рассказал мне о своих родителях… Вы все это слышали раньше?
   – Да, – ответила она. – Он часто рассказывал мне о них, когда я была маленькой.
   – Значит, все это правда? – спросил я.
   – Разумеется, – нахмурилась она. – Его можно считать кем угодно, но только не лгуном.
   – Я совершенно не это имел в виду, – сказал я. – Просто все кажется такой экзотикой…
   – Возможно, для постороннего – да, экзотика, – сказала она. – Я никогда не воспринимала это с такой точки зрения. Разве не забавно, что своя собственная семья никогда не кажется такой уж необыкновенной? Особенно те вещи, которые слышишь с детства.
   – Может быть, – сказал я.
   – Кстати, – сказала она. – Вы сказали, что моя мама – «голландская жена». Что вы имели в виду? Она не была голландкой. И в папе тоже не было ничего голландского – разве что фамилия.
   Я рассказал ей, что слышал это выражение несколько раз от Томаса. Что оно звучало не всегда лестно и могло означать женщину, которая не более чем деталь обстановки спальни.
   – Ну, – сказала она, – в таком случае я уверена, что вокруг более чем достаточно голландских жен. И голландских мужей, в сущности, тоже.
   Пока я пытался понять, что она имеет в виду, Мириам допила кофе и посмотрела на часы.
   – Мне в самом деле пора возвращаться в Торонто. Очень приятно было с вами познакомиться. – Она вынула из сумки ручку и написала телефон на салфетке. – В следующий раз, когда будете в городе, позвоните мне. Я с удовольствием познакомлю вас с моей семьей.
   Мы вышли из прохлады «Дворца пончиков» в жару полуденного солнца. Пожали друг другу руки и пошли каждый своей дорогой. Я не сомневался, что мы еще встретимся.

4

   Однажды утром, несколько недель спустя, я сидел дома в библиотеке и воевал с «Ковбоем в килте». Я занимался этим уже много часов и чувствовал, что пора сделать перерыв. Встал, чтобы размять ноги, и выглянул в окно. Как раз в этот миг на улице остановился черный «мерседес». Из него вышел коренастый мужчина в полосатом костюме, с портфелем в руке; он пошел к дому по дорожке. Я открыл дверь до того, как он позвонил, и он уставился на меня красными немигающими бульдожьими глазами.
   – Я Скотт Кэмпбелл, адвокат покойного профессора Вандерлиндена, – сказал он, протянув мне руку. Его рукопожатие было легким для такого свирепого на вид человека. – Я хотел бы несколько минут поговорить с вами.
   Я проводил его в библиотеку, и мы сели.
   – Позвольте, я сразу перейду к делу, – сказал он. – Этот дом в будущем году должен быть продан. В своем завещании профессор Вандерлинден указал, что вы можете жить здесь до момента продажи, не платя за аренду. – Он вынул из портфеля какой-то документ. – Я составил надлежащий договор.
   Я не мог ничего понять:
   – Этот дом? Профессор Вандерлинден? Вы имеете в виду Томаса? А при чем здесь он?
   – Он был владельцем, – ответил адвокат.
   – Правда? – Это было неожиданностью. – Я полагал, что он тоже снимает свою половину, как и я.
   Красные глаза остались неподвижными.
   – Нет, – ответил Кэмпбелл. – Вандерлинден был домовладельцем. Дом принадлежал ему целиком. Когда-то это был один большой дом, пока много лет назад его не разделили. Он со своей семьей жил во второй половине, а эту половину сдавали.
   Я просто внимал всему этому, с интересом думая, почему Томас никогда об этом не говорил – ив этот момент Кэмпбелл удивил меня еще больше:
   – На самом деле, когда он ушел от жены, это походило на игру в «музыкальные стулья», – сказал он без малейшей тени иронии. – Он просто переехал на эту половину дома. А потом, когда она умерла, вернулся туда.
   Я не поверил собственным ушам. Я даже попросил его повторить, и адвокат сказал еще раз: уход Томаса Вандерлиндена от жены заключался в том, что он переехал на расстояние в несколько ярдов.
   А Кэмпбелл продолжал сыпать сюрпризами. Он рассказал мне всю историю этого дома. Его купил судья Дэфо на рубеже веков, когда участвовал в выездных сессиях окружного суда. Он был знаменит своей пунктуальностью – везде часы, даже в ванной. Он собирался здесь жить на пенсии, но умер на работе. Дом перешел его дочери Рейчел, матери Томаса. Чтобы иметь источник дохода, она разделила дом на две половины. Томас, в свою очередь, унаследовал дом от Рейчел.
   – Поэтому, естественно, когда он ушел от жены, то просто переехал на эту половину.
   Я поискал в этих красных глазах искорку смеха – но напрасно.
   – Но какой тогда смысл уходить? – спросил я. – Он же все равно был вынужден видеть эту женщину каждый день?
   – Да, конечно, он ее видел, – сказал Кэмпбелл, – но общались они только через адвоката. Он никогда больше не разговаривал с ней лично до самой ее смерти.
   Я пытался все это переварить. Томас Вандерлинден был еще более странным человеком, чем я представлял себе раньше. Я все еще недоумевал насчет того, что Томас не сказал мне, что на самом деле я снимаю дом у него, когда Кэмпбелл снова заговорил.
   – Так вот, она умерла в подвале, – сказал он.
   – Что? – сказал я. – Кто?
   – Его жена, – пояснил он. – Судя по всему, она спустилась в подвал за одной из своих кошек, и, пока она была внизу, взорвалась электрическая лампочка. Ее нашли спустя несколько дней. Понимаете, у нее была не слишком устойчивая психика.
   Мое изумление все росло;
   – После этого, – продолжал Кэмпбелл, – профессор Вандерлинден вернулся на ту половину, а эту снова стал сдавать. Она освободилась как раз тогда, когда вы подыскивали себе жилье. – Красные глаза смотрели на меня в упор. – Я поручил его агенту предложить вам этот дом.
   Агент по недвижимости, Виктория Гау – она так хотела, чтобы я снял этот дом. Я еще удивился тому, какой он дешевый.
   – А почему мне? – спросил я.
   – Мне вас рекомендовали, – сказал Кэмпбелл, открыв глаза еще шире (если такое вообще возможно). – Профессору всегда нравилось знать, кому он сдает дом. Его предыдущими жильцами были бухгалтер с женой. Очень аккуратные и очень тихие. Профессор подумал, что сосед-писатель – это прекрасно. – Бульдожьи глаза снова вылупились.
   – А почему Томас не говорил мне, что он владелец этого дома? – спросил я.
   – Он был очень деликатным человеком, – ответил Кэмпбелл. – Уверен, он не хотел, чтобы вы хоть в чем-то чувствовали себя обязанным.
   Тем не менее возникло ощущение, что у меня начинается паранойя.
   – Кстати, – сказал Кэмпбелл, и его глаза так вылупились, что я испугался, не вылезут ли они из орбит совсем, – вы познакомились с его дочерью на похоронах?
   – Да, – ответил я, – но она тоже ничего не сказала о доме.
   – Прекрасно, – сказал он так, будто только что поставил галочку напротив какого-то пункта в своем мысленном ежедневнике.

5

   После визита Кэмпбелла я уже не сомневался, что Томас Вандерлинден манипулировал моей жизнью – и что он был бы доволен, что я это обнаружил. Я вспомнил один наш разговор. Случился он в то прекрасное летнее утро, когда я сидел на заднем дворе и мучился с «Ковбоем в килте». Я сказал Томасу, что ничего не может быть хуже, чем в такой день запереть себя дома и выдавливать из себя фразы.
   – Но, – сказал я, – боюсь, мне некого винить, кроме самого себя.
   Это клише показалось ему необычайно интересным.
   – По мнению Франциска Испанского, это не так, – сказал Томас. – Он считал, что нам не в чем себя винить.
   Конечно, я никогда не слышал об этом ученом.
   – Он был одним из философов-мистиков XVI века, – сказал Томас. – Его сожгли на костре.
   – За то, что не верил в Свободу Воли? – спросил я.
   – А вы хотите сказать, что верите в нее? – сказал Томас, слегка улыбнувшись.
 
   Моя жена вернулась наконец с Западного Побережья насовсем, и мы стали обитать в нашем жилище, теперь не платя за него; я все-таки закончил «Ковбоя в килте». Плюнул на шотландский диалект, но все эти килты и спорраны остались.
   В середине декабря, как раз после того, как выпал первый снег, на лужайке перед домом появилась надпись «ПРОДАЕТСЯ», и в дом повалили толпы потенциальных покупателей. Моя жена была на работе, а я на время осмотров обычно уходил выпить чашечку кофе. Как-то утром я спросил агента по недвижимости, нельзя ли мне быстро взглянуть на половину Томаса до того, как придут клиенты. Он дал мне ключ, и я туда пошел.
   Половина дома Томаса была по большей части перевернутым изображением половины, в которой я прожил последние полгода. Не только расположение комнат – нет, две стороны были точными копиями друг друга даже в деталях цвета и декора: те же темные ковры с поблекшими геометрическими узорами; та же темная мебель красного дерева, с фигурным сервантом на том же месте; та же экстравагантная ванная со множеством форсунок в душе и унитазом на помосте, и в довершение – со сломанными часами, стрелки которых отвалились и лежат, как палочки, на дне за стеклом. Даже в его библиотеке, похоже, был тот же набор книг, что и в моей. И там, где на стенах когда-то висели картины, были точно такие же призрачные очертания.
   Уходя, я прошел мимо двери в подвал и почувствовал, что у меня волосы встают дыбом от страха. Я заглянул внутрь и включил свет, но по лестнице спускаться не стал. Земляной пол пах сыростью, темные углы насмехались над моей робостью. Я выключил свет, плотно закрыл дверь и вышел на улицу, на свежий морозный воздух.

6

   ЭТО БЫЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД.
   В один мартовский день я сидел на балконе нашей последней квартиры, пил кофе и просматривал «Камберлоо Рекорд». На последней странице был короткий отчет о дорожном происшествии на автостраде южнее Торонто. Некая Мириам Вандерлинден-Смит, дочь покойного профессора Томаса Вандерлиндена, погибла вместе со всей семьей – мужем и двумя детьми – в результате столкновения их машины с грузовиком.
   Я расстроился. Я встречался с Мириам только однажды, на похоронах ее отца, но она мне понравилась, и я пожалел, что так никогда и не позвонил ей – хотя бы спросить, была ли наша встреча на похоронах чистой случайностью. Или почему ей не пришло в голову сказать о том, что когда отец ушел из дома, он жил все время рядом с ними?
   Впрочем, кто может понять смысл того, что делают другие? Иногда нам бывает трудно осознать то, что делаем мы сами. Я помню, как однажды сказал что-то в этом роде Томасу – но, естественно, он со мной не согласился. Лишь процитировал пару незабываемых строк одного старого поэта, о котором я никогда не слыхал:
   Соседа жизнь всегда полна сюжетов, Твоя же, как ни странно, никогда…
   Я не стал спорить. Но, по правде говоря, у меня появилось представление о том, что значат эти строки, только через некоторое время после его смерти.
   Однажды летом, поздно вечером, мы с женой взбирались на холм Барден, на южной окраине Камберлоо, где город вдруг превращается в сельскую местность. Холм этот совсем не высокий, но древний – один из хребтов, образованных отложениями ледникового периода миллиард лет назад или около того. Возможно, в жизни холмов миллиард лет – не так уж и много. Но холм Барден – уже сам не очень-то холм: подъем на его вершину – скорее не восхождение, а тяжелая прогулка в компании мошкары.
   Та ночь была теплой и безоблачной. Когда мы поднялись на вершину, нам открылся Млечный Путь, рассыпанный по небесам. А если мы смотрели вниз, на землю, то к северу видели все огни Камберлоо, главную Риджент-стрит, которую пересекали бесчисленные более узкие улицы и авеню.
   Но когда мы прошли буквально сто ярдов по вершине холма, жена обратила мое внимание на одно странное явление. С той точки, где мы стояли раньше, Камберлоо казался построенным упорядоченно, в соответствии с придуманной людьми системой. А с новой точки порядок был полностью нарушен. Большой город превратился в сверкающий хаос – такой же, как хаос звезд над головой.
   И в этот момент я вспомнил строки, которые цитировал Томас, и, мне кажется, понял, что он имел в виду. Твоя собственная жизнь кажется тебе хаосом – ты внутри нее и так поглощен подробностями, что теряешь надежду найти в ней хоть какой-нибудь разумный порядок или смысл. В то время как посторонний – наблюдатель твоей жизни – способен двигаться и, если повезет, сможет найти точку, с которой нужно смотреть на твою жизнь, чтобы понять ее смысл; сможет заметить тенденции, симметрии и совпадения, которые ты сам, возможно, увидеть не способен.

7

   СОВПАДЕНИЯ, СОВПАДЕНИЯ.
   Полгода спустя собственность Вандерлиндена была выставлена на продажу снова – и на этот раз я решил ее купить. Две половины старого дома, разделенные больше полувека назад, соединили и полностью отреставрировали предыдущие хозяева. На фасаде западный вход был расширен, а восточная дверь заложена кирпичом. Живая изгородь на заднем дворе, через которую я так часто разговаривал с Томасом Вандерлинденом, была выкорчевана, и теперь там было ничем не нарушаемое пространство лужайки.
   Изменения внутри дома, с моей точки зрения, не пошли ему на пользу. Темно-коричневые панели и прекрасная старая мебель красного дерева исчезли. Стены по всему дому были теперь покрыты светло-желтой и голубой краской. Некоторые вещи меня просто расстроили: размер комнат, которые находились с обеих сторон от разделяющей стены, теперь удвоился – меня не покидало ощущение, что я прохожу прямо сквозь зеркало. Библиотека, которая и раньше казалась мне довольно большой, теперь выглядела такой огромной, что я в ней совершенно потерялся, меня буквально задавили все эти книги – тем более у меня больше не было никакого оправдания, что я их не читал. Я пожалел еще об одном: необычные ванные рядом с основными спальнями стали самыми обыкновенными. Поднятые унитазы опустили, многоструйные души поменяли, сломанные часы убрали.
   Когда мы наконец приобрели дом, нашим кошкам (теперь их было уже три) нравилось бродить по всему особняку после заточения квартирной жизни, и мы иногда теряли их из виду на долгие часы. Но мы всегда могли быть уверены, что они не в подвале. В этом младшие кошки взяли пример с Коринны (теперь двенадцатилетней, с поседевшими усами) и неизменно держались подальше от двери в подвал. Даже моя жена не очень любила туда спускаться. В этом была моя вина. Я не смог удержаться от искушения и рассказал ей, как умерла жена Томаса.
   Мне же самому время от времени приходилось спускаться в подвал, чтобы проверить водопровод или электричество. Дверь поменяли при ремонте, поэтому царапин на ней больше не было, а вот лестница осталась такой же скрипучей. Сам подвал теперь еще больше походил на пещеру, поскольку стену, разделявшую его, тоже убрали. Закрытые сеткой лампочки на потолке светили так же слабо, поэтому углы оставались в полутьме. С трудом можно было разглядеть, что с другой стороны когда-то была такая же маленькая лестница; ее убрали, а дверь над ней заделали. Размеры этого места и запах земли вызывали у меня воспоминания о тех маленьких кладбищах, которые иногда видишь в сумерках позади сельских церквей.
 
   Теперь, когда мы стали жить здесь постоянно, мне снова начал сниться тот кошмар, который посещал меня раньше, – о прекрасном существе, скрывающемся за дверью в подвал и готовом уничтожить меня.
   Было, видимо, около полуночи, когда я услышал шорох и тихо вылез из постели, чтобы не разбудить жену. Я спустился по лестнице и присел в темноте рядом с дверью в подвал. Я точно знал, что произойдет, и сердце мое отчаянно колотилось. Я слышал, как существо, таясь, поднималось по скрипучим ступенькам. Когда ручка двери начала медленно поворачиваться, я приготовился к нападению. Дверь открылась, и оно всего минуту стояло там, во всей своей красе (даже в темноте я точно знал, что оно прекрасно). Потом я толкнул его назад и захлопнул за ним дверь. И ни на секунду не сомневался, что если бы я не успел, оно бы меня погубило.

8

   Как бы то ни было, в скором времени после того, как мне снова приснился тот сон, я всерьез задумался, не написать ли мне книгу об истории Вандерлинденов. Возможно, я полагал, что если расскажу эту историю, привидения успокоятся… Не знаю. Но, наверное, сама идея этой книги жила где-то в моей голове все это время – поэтому-то я и делал записи во время своих разнообразных бесед с Томасом.
   – Это как в «Сказании о Старом Мореходе»,[14] – признался я жене. – Знаешь, бородатый старик, который не может спокойно умереть, пока не расскажет свою историю. А я – свадебный гость, избранный слушателем, и все такое… Иногда я чувствую себя так, будто я – часть кем-то придуманного сюжета, и Томас сделал все, чтобы я снял этот дом – и чтобы он мог рассказать мне свою историю до конца.
   – Но ты же всегда говорил, что тебе больше нравится сочинять свои собственные истории, – ответила жена.
   – Да, но эта – такая интересная! – возразил я. – Она превосходит вымысел. Даже то, чего он не рассказал мне – например, что, когда развелся с женой, он переехал на соседнюю половину дома. Это потрясающе.
   – Ты действительно веришь, что все это правда? – спросила она.
   – Перед тем как написать хоть одно слово, – сказал я, – я проверю в этой истории все, что смогу. Как жаль, что умерла его дочь. Она готова была поручиться за него. Она говорила, что все это правда.
   Жена вздохнула.
   – Знаешь ли, женщины не всегда говорят правду… – сказала она.
   – И даже те, которые мне нравятся? – спросил я, подлизываясь.
   – Эти особенно, – ответила она.
 
   После этого разговора я посвятил около месяца тому, чтобы найти подтверждения основным фактам истории Томаса Вандерлиндена. Я выкопал записи наших бесед и провел небольшое расследование.
   Вот часть результатов:
 
   1) Рейчел Вандерлинден: Я нашел запись о ней в Окружном Регистре за 1920 год, где написано, что она – дочь известного судьи Эбенезера Дэфо. Там есть также запись о том, что она вышла замуж за Роуленда Вандерлиндена.
 
   2) Уилл Драммонд: Я не смог найти никаких упоминаний о нем. С другой стороны, в шотландских газетах того времени было полно сенсационных статей с заголовками такого типа: «Одноногие шахтеры в Мюиртоне», «Разверзшаяся бездна в Стровене», «Говорящая болезнь в Каррике» и «Злодейство в семье Маккензи».
 
   3) Доктор Джеремия Веббер: На него часто ссылались в «Медицинских записках Онтарио». Он играл большую роль в медицинских комиссиях региона Камберлоо в течение более чем полувека.
 
   4) Агентство Джеггарда: Оно прекратило свое существование, но упоминалось в нескольких старых номерах «Полицейского вестника» в качестве надежного источника информации для следствия. По-видимому, сам Джеггард, теперь уже покойный, когда-то был сотрудником полиции.
 
   5) Семья Соррентино: эту итальянскую семью хвалили в старых экологических изданиях. Но я также нашел упоминание об их работе и в недавно опубликованных монографиях (например «О приматах и итальянцах», написанной известным активистом Альфредо Романо). Утверждается, что их дальновидные эксперименты по охране экзотических животных еще в начале века были действительно выдающимися.
 
   6) Гибель парохода «Потерянное счастье»: Многие центральные газеты сообщали об этом кораблекрушении, не давая никакой информации об уцелевших. В «Кратких протоколах морских комиссий» я наткнулся на сообщение, что офицеры судна были оправданы, post mortem,[15] по всем пунктам обвинения.
 
   7) Герберт Фроглик: Он опубликовал довольно сухую академическую статью подзаголовком «Цунамиобразные явления в водах Восточного побережья» («Вестник морской метеорологии»). В ней было множество графиков и технических подробностей, основанных на многолетних наблюдениях, проведенных на Сокрушенной отмели. Неспециалисту прочесть эту статью практически не под силу; но я был потрясен, когда нашел в конце следующее примечание: «Моей коллеге по исследованиям и любимой подруге, в девичестве Еве Соррентино, посвящается эта статья».