Страница:
— Есть что-нибудь новое? — спросил я шепотом.
— Ничего.
— Подменю-ка я тебя, а ты отдохни. Вот тебе фонарик. Не знаю, на что мы рискуем напороться ночью в Тихом океане, но спасательные пояса могут подвести, ну, например, лопнуть: придется прихватить пару резервуаров про запас. Плавучесть у них отличная, превосходит наши максимальные потребности. Вот я и хрчу использовать их под одежду, которая тебе нужна. Только не трать на отбор необходимого всю ночь... Кстати, женщины обычно носят с собой целлофан: завернуть то, упаковать это. Имеется ли у тебя целлофан?
— Пожалуй, пара пакетов имеется. — Выдай мне, пожалуйста, один.
— Ладно. — Она помешкала, прежде чем продолжать:
— В мореходстве я разбираюсь слабо, и все-таки у меня такое впечатление, что наш корабль за последний час несколько раз менял курс.
— Почему ты так считаешь? — Старый морской волк Бентолл ревниво реагировал на щенячьи домыслы новичков.
— Качка прекратилась, так ведь? Волны набегают на нас с кормы.
Причем, по моим наблюдениям, это уже второй или третий разворот.
Она права! Волна и на самом деле сместилась к корме, после чего сбавила свой натиск. Но стоит ли придавать этим фактам значение? Пассаты по ночам, как правило, унимаются, а что до волны — так локальные течения способны гнать ее в любую сторону, куда захотят. Так что не стоит беспокоиться. Словом, она удалилась, а я приник к вентилятору.
Сперва я слышал только яростное жестяное дребезжание. Причем с каждой секундой оно усиливалось. Дождь, а вернее обильный ливень, причем, судя по ровному гулу, из затяжных. Как мне, так и Флекку эта ситуация симпатична.
И тут я услышал голос Флекка. Сперва торопливый топот ног, потом голос. По-видимому, он встал в дверях радиорубки.
— Пора надевать наушники, Генри! — Голос вибрировал и дребезжал.
— Шесть минут в запасе, босс. — Генри, сидевший у приемника, находился в таком случае футах в пяти от Флекка, но голос его звучал столь же отчетливо. Вентилятор успешно справлялся с функциями звукоусилителя.
— Не имеет значения, подключайся. Я чуть не влез в вентилятор с головой, но больше ничего не услышал. Через пару минут меня дернули за рукав.
— Все сделано, — прошептала она. — Возьми фонарик.
— Отлично. — Я спрыгнул на пол, помог ей забраться наверх и напомнил:
— Ради Бога, не покидай вахту, наш приятель Генри как раз сейчас должен получить последние указания.
У меня оставалось совсем немного дел, за две-три минуты я их провернул. Затолкал одеяло в целлофановый пакет, герметической укладкой запечатал его намертво и тотчас обратился в стопроцентного оптимиста. С этим одеялом связывалась уйма всяческих «если». Если нам удастся открыть люк, если мы покинем шхуну с минимальным количеством пулевых отверстий в шкуре, если мы чуть позже не утонем и нас не съедят заживо акулы, или барракуды, или еще неведомо какая нечисть, соблазнившаяся нашей плотью, если сей остров окажется достаточно далек от пункта, где мы нырнули (куда хуже, впрочем, если его вообще нет на свете), тогда мокрое одеяло поможет нам избежать солнечного удара. Но лишний вес в ночном заплыве меня не соблазнял. Отсюда идея целлофанового пакета. Я приторочил его к канистре, которую сразу же стал начинять сигаретами и шмотками.
Вдруг Мэри прибежала на корму, остановилась рядом со мной и спокойно без преамбул, без испуга, без предисловий сказала:
— Мы им не нужны.
— Что ж, значит, подтотовительные операции не были напрасны. Они обсудили нашу судьбу? — Да, в таком примерно духе, как погоду. Думаю, ты заблуждаешься по поводу Флекка. Он запросто разделается с кем угодно.
Разговаривал он о нас отвлеченно: ну, есть теоретическая проблема и ее надо решить... Генри спросил его, каким образом от нас избавиться, а тот в ответ: "Давай-ка поступим с ними цивилизованно, тихо да мирно. Скажем, что босс передумал. Скажем, что он жаждет видеть их как можно скорее.
Пригласим в кают-компанию выпить и закусить в знак дружбы и всепрощения; накапаем в их бокалы снотворного, а затем, когда оно сработает, отправим их самым вежливым образом за борт".
— Милый парень! Значит, если наши тела всплывут, никто не заподозрит расправы: утопленники как утопленники, ни пулевых ранений, ни следов насилия.
— Но при вскрытии обязательно найдут признаки яда...
— Вскрытие пройдет без сучка и задоринки. Доктор даже руки из кармана не вынет. При отсутствии переломов, какие подозрения могут вызвать два скелета, отполированных до блеска хищниками. А может, акулы проглатывают и кости, это мне неведомо.
— Обязательно разговаривать в таком духе? — молвила она с прохладцей.
— Просто стараюсь развлечься. — С этими словами я передал ей пару спасательных поясов. — Закрепи ремни на плечах так, чтобы один пояс лег поверх другого. Не выпусти газ по случайности, накачивая резину, когда очутишься в воде. — Проводя инструктаж, я одновременно впрягался в собственную сбрую. Она слишком долго во зилась с подтяжками, я подстегнул ее:
— Поторапливайся!
— К чему такая спешка? — сказала она. — Вот слова Генри: «Прежде чем приниматься за дело, нам надо пару часов переждать...» А Флекк ему в ответ: «По меньшей нере, пару...» Может, ждут, пока совсем стемнеет.
— А может, не хотят, чтоб команда что-нибудь заподозрила. Мотивы их нам безразличны. Небезразлично другое: отделаться от нас они намерены через два часа. Возможно, некий остров на самом деле существует, и они хотят проскочить мимо, чтоб мы ненароком не выбрались из акульей пасти на сушу. Плохо, что наше исчезновение спровоцирует их поисковый азарт.
Мне не улыбается перспектива попасть в лопасти судового винта или стать тренировочной мишенью для стрельбы. Чем быстрее мы слиняем, тем верней обезопасим себя.
— Я об этом не подумала, — призналась она.
— Полковник ведь предупредил тебя: Бентолл предусматривает все.
Она не сочла нужным комментировать мое высказывание, и дальнейшая экипировка проходила в полной тишине. Потом я вручил ей фонарик с просьбой посветить мне, пока я, поднявшись по лестнице, буду колдовать над крышкой люка при помощи штопора и двух планок. Одну планку я пристроил к верхней перекладине, штопором отвинтил верхний шарнир, а вторую планку засунул под крышку. Дождь неистово барабанил по крышке, и я невольно вздрогнул, представив себе, как я вскоре промокну. Глупость, конечно, на фоне того, что нас ожидало: ведь через несколько секунд я промокну куда болыне!
Справиться с крышкой оказалось нетрудно. То ли древесина прогнила, то ли гайки, державшие болт, проржавели, во всяком случае полдюжины витков хватило, чтоб доски заскрипели, поддаваясь. Еще полдюжины витков — и сопротивление моему натиску прекратилось. Болт вышел из гнезда. Путь наружу был свободен, если, конечно, Флекк с приятелями не подкарауливал минуту, когда голова моя поднимется на уровень палубы — тут-то они ее и снесут. Разрешить эту проблему можно было одним-единственным способом.
Не слишком привлекательным, но вполне логичным. А именно: высунуть голову и узиать, что из этого получится. Я спустил вниз дощечки и штопор, удостоверился, что обе канистры под рукой, шепотом приказал Мэри потушить фонарик, приоткрыл люк и осторожно нащупал болт. Он лежал там, где должен был лежать: поверх крышки. Я осторожно переместил его на палубу, пригнувшись, поднялся еще на две ступеньки, сжал скрюченными пальцами край крышки и одним рывком расправил спину и руку, так что крышка вмиг встала вертикально, а моя голова вознеслась над уровнем палубы фута на два. Игрушечный чертик — да и только!
Никто в меня не стрелял. Никто не стрелял в меня потому, что стрелять было некому, а некому в меня стрелять было тоже по естественной причине: какому идиоту могло втемяшиться в голову выйти на палубу без крайней на то необходимости? Да и в этом случае ему понадобились бы рыцарские доспеи. Представьте себя у подножия Ниагары. Сможете вы сказать, что на вас капает дождик? Если да, то в эту ночь нас ожидал дождик. Когда изобретут пулемет, стреляющий водой, его мишень окажется в нашем положении, Капли, струи, потоки холодной воды обрушивались на шхуну.
Палуба превратилась в пенящееся озеро. Гигантские капли разлетались при падении, как пушечные ядра, на мелкие частицы, брызги взлетали в воздух, а нам на плечи обрушивалась устрашающая мошь удара. За пять секунд я промок насквозь, до нитки. Лишь сверхчеловеческим усилием воли я смог преодолеть желание захлопнуть люк у себя над головой, ретироваться в теплую гавань теперь такого сухого, уютного, даже желанного трюма. Но тут я вспомнил о Флекке, о его снотворном, о двух свеженьких скелетах на морском дне, и крышка со стуком распахнулась. Через пятнадцать секунд Мэри и две канистры были на палубе, а я занимался восстановлением исходной ситуации: пристраивал на место крышку и болт. А вдруг кому-нибудь захочется провести внеочередной сеанс инспектирования?
Темнота и слепяший дождь свели видимость почти к полной невидимости.
В нескольких футах ничего нельзя было разглядеть. Мы скорей нащупали, чем увидели дорогу к корме. Я перегнулся через левый борт, высматривая винт. Шхуна делала сейчас узла три, не больше. Вероятно, плохая видимость заставила Флекка сбавить скорость. Но и в этих условиях винт вполне мог изрубить каждого из нас в котлету.
Сперва я ничего не увидел. Или увидел только морскую поверхность, превратившуюся сейчас в белесую кипящую муть. Постепенно глаза мои приспособились к темноте, и я отчетливо разглядел гладкую черноту воды под козырьком выступавшей кормы. Чернота оказалась чернотой в крапинку: она фосфоресцировала. Я понаблюдал за движением мечущихся блесток: они танцевали на струях, отбрасываемых винтом. Ага, вот он где, винт.
Достаточно далеко. С левого борта близ кормы можно нырять, не рискуя угодить в водоворот.
Первой приводнилась Мэри. В одной руке она держала канистру, я придерживал ее за другую руку, пока она не очутилась наполовину в воде.
Потом наступила моя очередь. Секунд через пять я тоже был в воде.
Никто не слышал, как мы бежали. И мы не видели, как исчезал с нашего горизонта Флекк, как исчезала его шхуна. Он не зажигал огни в эту ночь.
Темный бизнес удобней всего осуществлять в потемках. А может, он просто забыл, где находится выключатель.
Глава 3
— Ничего.
— Подменю-ка я тебя, а ты отдохни. Вот тебе фонарик. Не знаю, на что мы рискуем напороться ночью в Тихом океане, но спасательные пояса могут подвести, ну, например, лопнуть: придется прихватить пару резервуаров про запас. Плавучесть у них отличная, превосходит наши максимальные потребности. Вот я и хрчу использовать их под одежду, которая тебе нужна. Только не трать на отбор необходимого всю ночь... Кстати, женщины обычно носят с собой целлофан: завернуть то, упаковать это. Имеется ли у тебя целлофан?
— Пожалуй, пара пакетов имеется. — Выдай мне, пожалуйста, один.
— Ладно. — Она помешкала, прежде чем продолжать:
— В мореходстве я разбираюсь слабо, и все-таки у меня такое впечатление, что наш корабль за последний час несколько раз менял курс.
— Почему ты так считаешь? — Старый морской волк Бентолл ревниво реагировал на щенячьи домыслы новичков.
— Качка прекратилась, так ведь? Волны набегают на нас с кормы.
Причем, по моим наблюдениям, это уже второй или третий разворот.
Она права! Волна и на самом деле сместилась к корме, после чего сбавила свой натиск. Но стоит ли придавать этим фактам значение? Пассаты по ночам, как правило, унимаются, а что до волны — так локальные течения способны гнать ее в любую сторону, куда захотят. Так что не стоит беспокоиться. Словом, она удалилась, а я приник к вентилятору.
Сперва я слышал только яростное жестяное дребезжание. Причем с каждой секундой оно усиливалось. Дождь, а вернее обильный ливень, причем, судя по ровному гулу, из затяжных. Как мне, так и Флекку эта ситуация симпатична.
И тут я услышал голос Флекка. Сперва торопливый топот ног, потом голос. По-видимому, он встал в дверях радиорубки.
— Пора надевать наушники, Генри! — Голос вибрировал и дребезжал.
— Шесть минут в запасе, босс. — Генри, сидевший у приемника, находился в таком случае футах в пяти от Флекка, но голос его звучал столь же отчетливо. Вентилятор успешно справлялся с функциями звукоусилителя.
— Не имеет значения, подключайся. Я чуть не влез в вентилятор с головой, но больше ничего не услышал. Через пару минут меня дернули за рукав.
— Все сделано, — прошептала она. — Возьми фонарик.
— Отлично. — Я спрыгнул на пол, помог ей забраться наверх и напомнил:
— Ради Бога, не покидай вахту, наш приятель Генри как раз сейчас должен получить последние указания.
У меня оставалось совсем немного дел, за две-три минуты я их провернул. Затолкал одеяло в целлофановый пакет, герметической укладкой запечатал его намертво и тотчас обратился в стопроцентного оптимиста. С этим одеялом связывалась уйма всяческих «если». Если нам удастся открыть люк, если мы покинем шхуну с минимальным количеством пулевых отверстий в шкуре, если мы чуть позже не утонем и нас не съедят заживо акулы, или барракуды, или еще неведомо какая нечисть, соблазнившаяся нашей плотью, если сей остров окажется достаточно далек от пункта, где мы нырнули (куда хуже, впрочем, если его вообще нет на свете), тогда мокрое одеяло поможет нам избежать солнечного удара. Но лишний вес в ночном заплыве меня не соблазнял. Отсюда идея целлофанового пакета. Я приторочил его к канистре, которую сразу же стал начинять сигаретами и шмотками.
Вдруг Мэри прибежала на корму, остановилась рядом со мной и спокойно без преамбул, без испуга, без предисловий сказала:
— Мы им не нужны.
— Что ж, значит, подтотовительные операции не были напрасны. Они обсудили нашу судьбу? — Да, в таком примерно духе, как погоду. Думаю, ты заблуждаешься по поводу Флекка. Он запросто разделается с кем угодно.
Разговаривал он о нас отвлеченно: ну, есть теоретическая проблема и ее надо решить... Генри спросил его, каким образом от нас избавиться, а тот в ответ: "Давай-ка поступим с ними цивилизованно, тихо да мирно. Скажем, что босс передумал. Скажем, что он жаждет видеть их как можно скорее.
Пригласим в кают-компанию выпить и закусить в знак дружбы и всепрощения; накапаем в их бокалы снотворного, а затем, когда оно сработает, отправим их самым вежливым образом за борт".
— Милый парень! Значит, если наши тела всплывут, никто не заподозрит расправы: утопленники как утопленники, ни пулевых ранений, ни следов насилия.
— Но при вскрытии обязательно найдут признаки яда...
— Вскрытие пройдет без сучка и задоринки. Доктор даже руки из кармана не вынет. При отсутствии переломов, какие подозрения могут вызвать два скелета, отполированных до блеска хищниками. А может, акулы проглатывают и кости, это мне неведомо.
— Обязательно разговаривать в таком духе? — молвила она с прохладцей.
— Просто стараюсь развлечься. — С этими словами я передал ей пару спасательных поясов. — Закрепи ремни на плечах так, чтобы один пояс лег поверх другого. Не выпусти газ по случайности, накачивая резину, когда очутишься в воде. — Проводя инструктаж, я одновременно впрягался в собственную сбрую. Она слишком долго во зилась с подтяжками, я подстегнул ее:
— Поторапливайся!
— К чему такая спешка? — сказала она. — Вот слова Генри: «Прежде чем приниматься за дело, нам надо пару часов переждать...» А Флекк ему в ответ: «По меньшей нере, пару...» Может, ждут, пока совсем стемнеет.
— А может, не хотят, чтоб команда что-нибудь заподозрила. Мотивы их нам безразличны. Небезразлично другое: отделаться от нас они намерены через два часа. Возможно, некий остров на самом деле существует, и они хотят проскочить мимо, чтоб мы ненароком не выбрались из акульей пасти на сушу. Плохо, что наше исчезновение спровоцирует их поисковый азарт.
Мне не улыбается перспектива попасть в лопасти судового винта или стать тренировочной мишенью для стрельбы. Чем быстрее мы слиняем, тем верней обезопасим себя.
— Я об этом не подумала, — призналась она.
— Полковник ведь предупредил тебя: Бентолл предусматривает все.
Она не сочла нужным комментировать мое высказывание, и дальнейшая экипировка проходила в полной тишине. Потом я вручил ей фонарик с просьбой посветить мне, пока я, поднявшись по лестнице, буду колдовать над крышкой люка при помощи штопора и двух планок. Одну планку я пристроил к верхней перекладине, штопором отвинтил верхний шарнир, а вторую планку засунул под крышку. Дождь неистово барабанил по крышке, и я невольно вздрогнул, представив себе, как я вскоре промокну. Глупость, конечно, на фоне того, что нас ожидало: ведь через несколько секунд я промокну куда болыне!
Справиться с крышкой оказалось нетрудно. То ли древесина прогнила, то ли гайки, державшие болт, проржавели, во всяком случае полдюжины витков хватило, чтоб доски заскрипели, поддаваясь. Еще полдюжины витков — и сопротивление моему натиску прекратилось. Болт вышел из гнезда. Путь наружу был свободен, если, конечно, Флекк с приятелями не подкарауливал минуту, когда голова моя поднимется на уровень палубы — тут-то они ее и снесут. Разрешить эту проблему можно было одним-единственным способом.
Не слишком привлекательным, но вполне логичным. А именно: высунуть голову и узиать, что из этого получится. Я спустил вниз дощечки и штопор, удостоверился, что обе канистры под рукой, шепотом приказал Мэри потушить фонарик, приоткрыл люк и осторожно нащупал болт. Он лежал там, где должен был лежать: поверх крышки. Я осторожно переместил его на палубу, пригнувшись, поднялся еще на две ступеньки, сжал скрюченными пальцами край крышки и одним рывком расправил спину и руку, так что крышка вмиг встала вертикально, а моя голова вознеслась над уровнем палубы фута на два. Игрушечный чертик — да и только!
Никто в меня не стрелял. Никто не стрелял в меня потому, что стрелять было некому, а некому в меня стрелять было тоже по естественной причине: какому идиоту могло втемяшиться в голову выйти на палубу без крайней на то необходимости? Да и в этом случае ему понадобились бы рыцарские доспеи. Представьте себя у подножия Ниагары. Сможете вы сказать, что на вас капает дождик? Если да, то в эту ночь нас ожидал дождик. Когда изобретут пулемет, стреляющий водой, его мишень окажется в нашем положении, Капли, струи, потоки холодной воды обрушивались на шхуну.
Палуба превратилась в пенящееся озеро. Гигантские капли разлетались при падении, как пушечные ядра, на мелкие частицы, брызги взлетали в воздух, а нам на плечи обрушивалась устрашающая мошь удара. За пять секунд я промок насквозь, до нитки. Лишь сверхчеловеческим усилием воли я смог преодолеть желание захлопнуть люк у себя над головой, ретироваться в теплую гавань теперь такого сухого, уютного, даже желанного трюма. Но тут я вспомнил о Флекке, о его снотворном, о двух свеженьких скелетах на морском дне, и крышка со стуком распахнулась. Через пятнадцать секунд Мэри и две канистры были на палубе, а я занимался восстановлением исходной ситуации: пристраивал на место крышку и болт. А вдруг кому-нибудь захочется провести внеочередной сеанс инспектирования?
Темнота и слепяший дождь свели видимость почти к полной невидимости.
В нескольких футах ничего нельзя было разглядеть. Мы скорей нащупали, чем увидели дорогу к корме. Я перегнулся через левый борт, высматривая винт. Шхуна делала сейчас узла три, не больше. Вероятно, плохая видимость заставила Флекка сбавить скорость. Но и в этих условиях винт вполне мог изрубить каждого из нас в котлету.
Сперва я ничего не увидел. Или увидел только морскую поверхность, превратившуюся сейчас в белесую кипящую муть. Постепенно глаза мои приспособились к темноте, и я отчетливо разглядел гладкую черноту воды под козырьком выступавшей кормы. Чернота оказалась чернотой в крапинку: она фосфоресцировала. Я понаблюдал за движением мечущихся блесток: они танцевали на струях, отбрасываемых винтом. Ага, вот он где, винт.
Достаточно далеко. С левого борта близ кормы можно нырять, не рискуя угодить в водоворот.
Первой приводнилась Мэри. В одной руке она держала канистру, я придерживал ее за другую руку, пока она не очутилась наполовину в воде.
Потом наступила моя очередь. Секунд через пять я тоже был в воде.
Никто не слышал, как мы бежали. И мы не видели, как исчезал с нашего горизонта Флекк, как исчезала его шхуна. Он не зажигал огни в эту ночь.
Темный бизнес удобней всего осуществлять в потемках. А может, он просто забыл, где находится выключатель.
Глава 3
Вторник 7 утра — среда, 9 вечера
После леденящего ливня теплая морская вода буквально источала блаженство. Волн не было, а если какая и отваживалась взметнуть свой гребешок ввысь, гонор с нее тотчас сбивал низвергавшийся с неба поток.
Легкая рябь на многие мили заполонила морские просторы. Ветер, кажется, по-прежнему дул с востока. Если, конечно, моя гипотеза, будто шхуна движется на юг, соответствовала действительности.
Первые секунд тридцатья не видел Мэри. Я понимал, что она где-то рядом, в считанных ярдах от меня. Но дождевые брызги, взлетавшие над водой, сплетались в плотный непроницаемый занавес, сквозь который трудно было что-нибудь различить. Я окликнул ее раз, еще раз. Никакого ответа.
Я рванул вперед, делая один судорожный гребок за другим, канистра — у меня за кормой, и буквально напоролся на Мэри. Она откашливалась и отплевывалась, небось, наглоталась воды, но резервуар еще находился при ней, да и сама пловчиха была цела и невредима.
Я подплыл к ней вплотную и спросил:
— Все в порядке?
— Да. — Она опять закашлялась, а потом добавила:
— Ободрала лицо и шею. Этот дождь... словом, мне больно...
В темноте невозможно было определить, на самом ли деле у нее ободрано лицо. Но я ей поверил. Все тело тоже саднило, словно оно побывало только что в осином гнезде. Явный промах Бентолла. Первое, что надлежало мне сделать, открыв люк, — обмотать наши головы ненужной одеждой на манер банданы. Что поделаешь? Слезы лить поздновато. Я дотянулся до целлофанового пакета, притороченного к канистре, вытащил оттуда одеяло, прикрыл наши головы. Дождь по-прежнему воспринимался как грандиозный душ, как низвержение гигантских градин, но хоть кожу теперь не царапал.
Лучше уж это, чем ничего...
Когда я завершил возню с одеялом, Мэри спросила:
— Итак, что дальше? Кайф под тентом? Или все-таки поплывем?
Я опустил все напрашивающиеся замечания на тему, куда нам лучше направиться: к Австралии или, может быть, в Южную Америку. В этих обстоятельствах они вряд ли сошли бы за удачную остроту. Я сказал:
— По-моему, нам надо быстрее убираться отсюда... Пока дождь, Флекку черта с два нас найти, но стихия гарантиями пренебрегает, чужд ей этот жанр. Почему бы нам не податься на запад? Туда ветер дует. Там, вероятно, находится остров, если только Флекк не слишком мудрит с курсом. И плыть туда легче, чем куда-нибудь еще.
— А не вычислит ли Флекк твои планы?
— Если он сочтет нас достойными соперниками — пускай вдвое уступающими ему в хитрости, — он решит, что мы ушли в другую сторону.
Э-эх, где наша не пропадала!
Плыли мы медленно. Она была права: перспектива стать рекордсменом на водной дорожке ей не угрожала. А тут еще две канистры и промокшее одеяло! Все же за первый час мы покрыли приличное расстояние, подобрав себе подходящий режим: десять минут — движение, пять — отдых. Это занятие вполне потянуло бы на гран удовольствия, кабы не смутное подозрение: так можно плыть целый месяц и никуда не приплыть. А в остальном все обстояло прекрасно: теплое море, дождь стихает, акулы пока отсиживаются по домам.
Часа примерно — по моей прикидке — через полтора Мэри затихла, приумолкла и даже перестала реагировать на мои вопросы. Тогда я сказал:
— Хватит. С нас достаточно. Неизрасходованную энергию прибережем на выживание. Если Флекк уклонится от курса в эту сторону — что ж, значит, нам не повезло. Под такой звездой родились... И тут уж ничего не поделаешь...
Я расслабился, ноги мои приняли вертикальное положение, и вдруг у меня вырвался непроизвольный крик, как если бы я наступил на осу или на змею. Моей ноги коснулось нечто. Нечто большое, осязаемое. В море пребывает огромное количество болыпих осязаемых одушевленных предметов.
Но у меня на уме сейчас оказался только один такой предмет: с треугольным плавником, футов пятнадцать в длину, с огромной разинутой пастью, подобной невыстрелившему капкану на медведя. И вдруг меня осенило: вода-то спокойна. Я вновь опустил ноги, медленно, с опаской, но опустил. Тут как раз Мэри заинтересовалась:
— Что с тобой? Что происходит?
— Вот бы сюда Флекка с его шхуной, — молвил я мечтательно. — Тут бы им и конец. — Итак, все было совсем наоборот. Большое осязаемое не прикасалось к моей ноге. Напротив, моя нога прикоснулась к большому осязаемому -.и, добавлю, основательному. Согласитесь, это в корне меняет дело. — Я стою на ногах, глубина — фута четыре.
На мгновение воцарилась тишина, потом Мэри сказала:
— И я, — медленно, ошеломленно, словно не веря самой себе. Или вернее, не понимая саму себя. — Ты как считаешь?..
— Это земля, милая моя! — заявил я темпераментно. Голова у меня слегка кружилась: я.испытывал чувство облегчения, хотя и гроша ломаного не дал бы за наше благополучие. — Вероятно, тот остров, что мы заметили.
Имеем шанс воочию узреть сверкающие пески, раскачивающиеся пальмы и смуглых красоток — все, о чем наслушались раньше. Давай руку.
Ни оживления, ни радости в ответ. Она молча приняла мою руку. А я, перехватив одеяло другой рукой, осторожно двинулся вперед по ускользающему отлогому дну. Через минуту мы выбрались на скалистый берег. В другое время я имел бы возможность сказать: на суше — и сухие.
Сейчас правда выглядела по-иному: на суше — но мокрые. Но на суше! Это главное!
Мы вытащили на берег обе канистры. Потом я обмотал одеялом голову Мэри. Да, дождь и впрямь ослабел. Но само понятие «ослабеть» имело в эту ночь сугубо академический, сопоставительный смысл. Дождь по-прежнему свирепствовал и причинял боль, — Пойду осмотрюсь, — сказал я. — Вернусь через пять минут.
— Не возражаю, вяло отозвалась она. Казалось, ей совсем безразлично, ухожу я или прихожу, существую или не существую.
Вернулся я не через пять минут, а через две. Всего только восемь шагов — и я вышел к морю по ту сторону острова, в наикратчайшие сроки установив, что он в длину ненамного больше, чем в ширину: скала посреди океана. Хотелось бы мне увидеть Робинзона Крузо на нашем месте: где бы он занимался своими упражнениями по строительству и агрономии... Мэри сидела все там же.
— Оказывается, это всего скала, — доложил я. — Что ж, зато мы в безопасности. Пока, по меньшей мере.
— Да. — Она ковырнула грунт носком своей сандалии. — Коралл?
— Пожалуй.
Как и для многих других, коралловые острова Тихого океана, утопающие в лучах полуденного солнца, составляли львиную долю моей прежней читательской диеты. Стоило, однако, мне бездумно присесть, как юношеская эйфория мигом испарилась. Этот коралл вполне подошел бы индийскому факиру в качестве очередной ступени после предшествующей более простой — вроде спанья на раскаленных гвоздях. Скала была искрошена, вся в зазубринах, выбоинах, шипах, острых, как лезвие бритвы, она кололась, давила, кромсала, резала. Я быстро вскочил на ноги, дабы не порезаться, потом перетащил наши резервуары на самую макушку рифа, потом отвел туда за ручку Мэри, после чего мы сели рядышком на канистры спиной к дождю и ветру. Она предложила мне краешек одеяла, который я без лишней гордости принял. Хоть и иллюзорный, а все же кров!
Я пытался разговорить ее, но в ответ получал односложные реплики.
Тогда я откопал в канистре пару сигарет, одну из которых предложил ей.
Дар мой она приняла, да что толку, если одеяло протекает, как сито; через минуту обе сигареты раскисли. Еще через десять минут я спросил:
— В чем дело, Мэри? Согласен: это не отель «Гранд-Пасифик», но мы, по крайней мере, живы.
— Да, конечно. — Пауза, затем, как бы констатируя очевидное, она произнесла:
— Я думала, что погибну в эту ночь. Я ждала смерти. Я так уверовала в это, что сейчас... ну, понимаешь, это реакция. Все как бы ненастоящее. Пока... Понимаешь?
— Нет. Почему ты так уверовала в... — Я оборвал себя. — Не убеждай меня, будто и впрямь все еще не можешь избавиться от страшного наваждения.
Она кивнула. То есть в темноте дернулось одеяло.
— Извини. Я виновата. И сознаю это. Но ничего с собой не могу поделать. Такого со мной еще никогда не бывало, — проговорила она беспомощно. — Заглядываешь в будущее — и ничего не видишь. А если и видишь какие-то клочья, они к тебе не относятся. Между тобой и будущим как бы занавес, ты не можешь заглянуть туда, за него. Отсюда чувство, что там ничего нет, то есть нет завтрашнего дня.
— Абсолютнейший бред, — поставил я лаконичный диагноз. — Ты утомлена, выбита из колеи, ты промокла, дрожишь — отсюда все эти дикие фантазии.
Пользы от тебя сейчас мне никакой. Просто никакой. Иногда мне сдается: полковник Рейн прав, из тебя получится первоклассный партнер в нашем проклятом деле. Иногда же ты кажешься балластом, который вот-вот потянет меня ко дну. — Жестокие слова, но в уме — добрые замыслы. — Одному Богу ведомо, как ты просуществовала в нашем бизнесе до сей поры.
— Я ведь сказала тебе, здесь все мне в новинку. — Она прикоснулась к моей руке. — А мои мысли — они на самом деле бред. Обещаю больше не трепать тебе нервы. Это хамство с моей стороны. Ты уж прости меня.
Особой гордости я в этот момент не испытал. И в результате переключился на другую проблему. А именно — на южные широты Тихого океана. Честно говоря, я понял, плевать на южные широты Тихого океана.
Здешний дождь оказался наиотвратительнейшим изо всех ведомых мне дождей.
Коралловый риф оказался мерзейшим наростом на земной поверхности.
Населяли его персонажи, страдающие психическими аномалиями. И, словно бы продолжая тему утраченных иллюзий, ночи на этих широтах оказались холодными. Под липким и мокрым одеялом я вконец окоченел. Нас обоих сотрясали приступы дрожи — чем ближе к утру, тем чаще. В конце концов я начал думать, что наилучший, самый логичный выход из положения — полежать пару часов в теплой морской воде, но экспериментальная проверка этой теории заставила меня отказаться от столь прогрессивной точки зрения. Вода и впрямь была тепла. А изменить своим планам вынудило меня щупальце, вынырнувшее из расселины в скале и обвившее мою щиколотку.
Спрут, которому принадлежало щупальце, весил от силы Два фунта, но все равно он прихватил большую часть моего носка, когда я убрал ногу. В этой связи я образно представил себе впечатления, какие нам сулила бы встреча с его старшим братом.
Изо всех проведенных мною на земле ночей эта выдаласъ самой длинной и самой дрянной. Приблизительно около полуночи ливень пошел на убыль, сменившись ровным мелким дождиком, который упорно моросил до самого рассвета. Порою мне удавалось вздремнуть. Порою засыпала Мэри. Но сон ее был тревожен, дыхание — поверхностно и торопливо, руки — холодны, лоб — слишком горяч. Время от времени просыпались мы оба. Поднимались, разминались, восстанавливая кровообращение. А чаще просто сидели, свято блюдя некий заговор молчания.
Я всматривался в темноту, исполосованную дождевыми струями, и всю ночь напролет размышлял. Мысли мои крутились вокруг трех объектов: коралловый остров, капитан Флекк и Мэри Гопман.
Об островах Полинезийского архипелага знал я маловато. Но припоминалось, что бывают они двух типов: атоллы и барьерные рифы вокруг островов побольше. Если мы попали на атолл — кольцевую цепь полуразрушенных и, скорее всего, необитаемых рифов, — наше будущее рисовалось в печальных тонах. Если же наш островок примыкает к лагуне, а та — к большому, а возможно, и заселенному куску суши, значит, нам еще могло улыбнуться счастье.
Я еще думал о капитане Флекке. Я думал, сколь много заплатил бы, чтоб не встречаться с ним вновь, и о том, что произойдет, если мы все-таки встретимся. И я дивился, зачем он делает то, что он делает, и гадал, кто он такой, этот человек, стоящий за нашим похищением — запланированным убийством. Одно не вызывало у меня сомнений: исчезнувшие вместе с женами ученые исчезли навсегда. Меня сочли лишним. Посему мне не дано выяснить, где они или что с ними случилось. Впрочем, в данный момент я не столько волновался за них, сколько мечтал о встрече с Флекком. Это угрожало обратиться в манию... Да, странный человек. Жестокий, безжалостный, беспошадный, но — готов поклясться — не безнадежный. Однако много ли я знал о нем? Ничего! Разве что причину, заставившую его отложить ликвидацию парочки англичан: видимо ему было известно, что шхуна пересекает коралловыв рифы, там наши трупы, того и гляди, кто-нибудь найдет, идентифицирует и свяжет с отелем «Гранд-Пасифик». И придется Флекку объясняться с властями.
А еще я думал о Мэри Гопман. Не как о личности, разумеется, а как о проблеме. Сколь бы жуткие видения ее ни посещали, сами по себе они ничего не значили, зато как симптон значили очень много. Конкретно же они свидетельствовали о тяжком недуге. Не о психическом, нет, о физическом. Трудный перелет из Англии в Суву, ночь на судне, последние испытания, плюс постоянное недосыпание, плюс недоедание, плюс телесное истощение понизили сопротивляемость организма внешним воздействиям. Чего теперь ждать? Лихорадки? Озноба? Старомодного гриппа, того самого, который с эпидемическим размахом провожал нас из Лондона? Страшно себе представить, к чему приведут очередные двадцать четыре часа в промокшей одежде на голой, открытой всем ветрам скале! И даже двенадцать часов.
Посреди ночи перед моими уставшими от напряженного бдения глазами поплыли галлюцинации. Мне примерещились огни в исчерченной дождем морской дали. Когда к этому миражу приплюсовались воображаемые голоса, я решительно смежил веки, пытаясь уснуть. Нелегкая задача, если вы сидите нахохлившись на сосуде с водой под мокрым одеялом! И все-таки я в конце концов с ней справился!
Разбудило меня солнце, припечатавшее компресс к спине, и голоса, настоящие на сей раз. Ожидало меня наипрекраснейшее зрелище.
Мэри заворочалась, стряхивая с себя сон. И я отшвырнул одеяло.
Блистающий мир простерся перед нами, панорама столь ослепительной красоты, что минувшая ночь сразу отодвинулась в небытие, стала невероятным, немыслимым, невообразимым кошмаром.
Цепочка коралловых островков и рифов — рифов, окрашенных в фантастические оттенки зеленого, и желтого, и коричневого, и фиолетового, и белого, образовала по обе стороны от нас две огромные дуги, заключившие под конец в свои объятия лагуну — огромный полированный аквамарин на фоне острова любопытнейших очертаний.
Впечатление было такое, словно гигантская рука рассекла шляпу, тоже гигантскую, надвое, половину оетавила здесь, а вторую выбросила прочь.
Высшая точка острова находилась на севере, там, где он упрямым перпендикуляром уходил в море. На запад и юг вершина нисходила постепенно; можно было предположить, что и восточный ее склон пологий.
Так что поля шляпы впрямь представляли собой если и не возделанные земли сельского пейзажа, то во всяком случае достаточно ровную долину, сбегающую к светлым песчаным пляжам. Сама гора, синевато-пурпурная в лучах восходящего солнца, была лысой. Не наблюдалось буйной растительности и в долине: так, мелкий кустарник, трава да одинокие пальмы внизу, у воды.
Легкая рябь на многие мили заполонила морские просторы. Ветер, кажется, по-прежнему дул с востока. Если, конечно, моя гипотеза, будто шхуна движется на юг, соответствовала действительности.
Первые секунд тридцатья не видел Мэри. Я понимал, что она где-то рядом, в считанных ярдах от меня. Но дождевые брызги, взлетавшие над водой, сплетались в плотный непроницаемый занавес, сквозь который трудно было что-нибудь различить. Я окликнул ее раз, еще раз. Никакого ответа.
Я рванул вперед, делая один судорожный гребок за другим, канистра — у меня за кормой, и буквально напоролся на Мэри. Она откашливалась и отплевывалась, небось, наглоталась воды, но резервуар еще находился при ней, да и сама пловчиха была цела и невредима.
Я подплыл к ней вплотную и спросил:
— Все в порядке?
— Да. — Она опять закашлялась, а потом добавила:
— Ободрала лицо и шею. Этот дождь... словом, мне больно...
В темноте невозможно было определить, на самом ли деле у нее ободрано лицо. Но я ей поверил. Все тело тоже саднило, словно оно побывало только что в осином гнезде. Явный промах Бентолла. Первое, что надлежало мне сделать, открыв люк, — обмотать наши головы ненужной одеждой на манер банданы. Что поделаешь? Слезы лить поздновато. Я дотянулся до целлофанового пакета, притороченного к канистре, вытащил оттуда одеяло, прикрыл наши головы. Дождь по-прежнему воспринимался как грандиозный душ, как низвержение гигантских градин, но хоть кожу теперь не царапал.
Лучше уж это, чем ничего...
Когда я завершил возню с одеялом, Мэри спросила:
— Итак, что дальше? Кайф под тентом? Или все-таки поплывем?
Я опустил все напрашивающиеся замечания на тему, куда нам лучше направиться: к Австралии или, может быть, в Южную Америку. В этих обстоятельствах они вряд ли сошли бы за удачную остроту. Я сказал:
— По-моему, нам надо быстрее убираться отсюда... Пока дождь, Флекку черта с два нас найти, но стихия гарантиями пренебрегает, чужд ей этот жанр. Почему бы нам не податься на запад? Туда ветер дует. Там, вероятно, находится остров, если только Флекк не слишком мудрит с курсом. И плыть туда легче, чем куда-нибудь еще.
— А не вычислит ли Флекк твои планы?
— Если он сочтет нас достойными соперниками — пускай вдвое уступающими ему в хитрости, — он решит, что мы ушли в другую сторону.
Э-эх, где наша не пропадала!
Плыли мы медленно. Она была права: перспектива стать рекордсменом на водной дорожке ей не угрожала. А тут еще две канистры и промокшее одеяло! Все же за первый час мы покрыли приличное расстояние, подобрав себе подходящий режим: десять минут — движение, пять — отдых. Это занятие вполне потянуло бы на гран удовольствия, кабы не смутное подозрение: так можно плыть целый месяц и никуда не приплыть. А в остальном все обстояло прекрасно: теплое море, дождь стихает, акулы пока отсиживаются по домам.
Часа примерно — по моей прикидке — через полтора Мэри затихла, приумолкла и даже перестала реагировать на мои вопросы. Тогда я сказал:
— Хватит. С нас достаточно. Неизрасходованную энергию прибережем на выживание. Если Флекк уклонится от курса в эту сторону — что ж, значит, нам не повезло. Под такой звездой родились... И тут уж ничего не поделаешь...
Я расслабился, ноги мои приняли вертикальное положение, и вдруг у меня вырвался непроизвольный крик, как если бы я наступил на осу или на змею. Моей ноги коснулось нечто. Нечто большое, осязаемое. В море пребывает огромное количество болыпих осязаемых одушевленных предметов.
Но у меня на уме сейчас оказался только один такой предмет: с треугольным плавником, футов пятнадцать в длину, с огромной разинутой пастью, подобной невыстрелившему капкану на медведя. И вдруг меня осенило: вода-то спокойна. Я вновь опустил ноги, медленно, с опаской, но опустил. Тут как раз Мэри заинтересовалась:
— Что с тобой? Что происходит?
— Вот бы сюда Флекка с его шхуной, — молвил я мечтательно. — Тут бы им и конец. — Итак, все было совсем наоборот. Большое осязаемое не прикасалось к моей ноге. Напротив, моя нога прикоснулась к большому осязаемому -.и, добавлю, основательному. Согласитесь, это в корне меняет дело. — Я стою на ногах, глубина — фута четыре.
На мгновение воцарилась тишина, потом Мэри сказала:
— И я, — медленно, ошеломленно, словно не веря самой себе. Или вернее, не понимая саму себя. — Ты как считаешь?..
— Это земля, милая моя! — заявил я темпераментно. Голова у меня слегка кружилась: я.испытывал чувство облегчения, хотя и гроша ломаного не дал бы за наше благополучие. — Вероятно, тот остров, что мы заметили.
Имеем шанс воочию узреть сверкающие пески, раскачивающиеся пальмы и смуглых красоток — все, о чем наслушались раньше. Давай руку.
Ни оживления, ни радости в ответ. Она молча приняла мою руку. А я, перехватив одеяло другой рукой, осторожно двинулся вперед по ускользающему отлогому дну. Через минуту мы выбрались на скалистый берег. В другое время я имел бы возможность сказать: на суше — и сухие.
Сейчас правда выглядела по-иному: на суше — но мокрые. Но на суше! Это главное!
Мы вытащили на берег обе канистры. Потом я обмотал одеялом голову Мэри. Да, дождь и впрямь ослабел. Но само понятие «ослабеть» имело в эту ночь сугубо академический, сопоставительный смысл. Дождь по-прежнему свирепствовал и причинял боль, — Пойду осмотрюсь, — сказал я. — Вернусь через пять минут.
— Не возражаю, вяло отозвалась она. Казалось, ей совсем безразлично, ухожу я или прихожу, существую или не существую.
Вернулся я не через пять минут, а через две. Всего только восемь шагов — и я вышел к морю по ту сторону острова, в наикратчайшие сроки установив, что он в длину ненамного больше, чем в ширину: скала посреди океана. Хотелось бы мне увидеть Робинзона Крузо на нашем месте: где бы он занимался своими упражнениями по строительству и агрономии... Мэри сидела все там же.
— Оказывается, это всего скала, — доложил я. — Что ж, зато мы в безопасности. Пока, по меньшей мере.
— Да. — Она ковырнула грунт носком своей сандалии. — Коралл?
— Пожалуй.
Как и для многих других, коралловые острова Тихого океана, утопающие в лучах полуденного солнца, составляли львиную долю моей прежней читательской диеты. Стоило, однако, мне бездумно присесть, как юношеская эйфория мигом испарилась. Этот коралл вполне подошел бы индийскому факиру в качестве очередной ступени после предшествующей более простой — вроде спанья на раскаленных гвоздях. Скала была искрошена, вся в зазубринах, выбоинах, шипах, острых, как лезвие бритвы, она кололась, давила, кромсала, резала. Я быстро вскочил на ноги, дабы не порезаться, потом перетащил наши резервуары на самую макушку рифа, потом отвел туда за ручку Мэри, после чего мы сели рядышком на канистры спиной к дождю и ветру. Она предложила мне краешек одеяла, который я без лишней гордости принял. Хоть и иллюзорный, а все же кров!
Я пытался разговорить ее, но в ответ получал односложные реплики.
Тогда я откопал в канистре пару сигарет, одну из которых предложил ей.
Дар мой она приняла, да что толку, если одеяло протекает, как сито; через минуту обе сигареты раскисли. Еще через десять минут я спросил:
— В чем дело, Мэри? Согласен: это не отель «Гранд-Пасифик», но мы, по крайней мере, живы.
— Да, конечно. — Пауза, затем, как бы констатируя очевидное, она произнесла:
— Я думала, что погибну в эту ночь. Я ждала смерти. Я так уверовала в это, что сейчас... ну, понимаешь, это реакция. Все как бы ненастоящее. Пока... Понимаешь?
— Нет. Почему ты так уверовала в... — Я оборвал себя. — Не убеждай меня, будто и впрямь все еще не можешь избавиться от страшного наваждения.
Она кивнула. То есть в темноте дернулось одеяло.
— Извини. Я виновата. И сознаю это. Но ничего с собой не могу поделать. Такого со мной еще никогда не бывало, — проговорила она беспомощно. — Заглядываешь в будущее — и ничего не видишь. А если и видишь какие-то клочья, они к тебе не относятся. Между тобой и будущим как бы занавес, ты не можешь заглянуть туда, за него. Отсюда чувство, что там ничего нет, то есть нет завтрашнего дня.
— Абсолютнейший бред, — поставил я лаконичный диагноз. — Ты утомлена, выбита из колеи, ты промокла, дрожишь — отсюда все эти дикие фантазии.
Пользы от тебя сейчас мне никакой. Просто никакой. Иногда мне сдается: полковник Рейн прав, из тебя получится первоклассный партнер в нашем проклятом деле. Иногда же ты кажешься балластом, который вот-вот потянет меня ко дну. — Жестокие слова, но в уме — добрые замыслы. — Одному Богу ведомо, как ты просуществовала в нашем бизнесе до сей поры.
— Я ведь сказала тебе, здесь все мне в новинку. — Она прикоснулась к моей руке. — А мои мысли — они на самом деле бред. Обещаю больше не трепать тебе нервы. Это хамство с моей стороны. Ты уж прости меня.
Особой гордости я в этот момент не испытал. И в результате переключился на другую проблему. А именно — на южные широты Тихого океана. Честно говоря, я понял, плевать на южные широты Тихого океана.
Здешний дождь оказался наиотвратительнейшим изо всех ведомых мне дождей.
Коралловый риф оказался мерзейшим наростом на земной поверхности.
Населяли его персонажи, страдающие психическими аномалиями. И, словно бы продолжая тему утраченных иллюзий, ночи на этих широтах оказались холодными. Под липким и мокрым одеялом я вконец окоченел. Нас обоих сотрясали приступы дрожи — чем ближе к утру, тем чаще. В конце концов я начал думать, что наилучший, самый логичный выход из положения — полежать пару часов в теплой морской воде, но экспериментальная проверка этой теории заставила меня отказаться от столь прогрессивной точки зрения. Вода и впрямь была тепла. А изменить своим планам вынудило меня щупальце, вынырнувшее из расселины в скале и обвившее мою щиколотку.
Спрут, которому принадлежало щупальце, весил от силы Два фунта, но все равно он прихватил большую часть моего носка, когда я убрал ногу. В этой связи я образно представил себе впечатления, какие нам сулила бы встреча с его старшим братом.
Изо всех проведенных мною на земле ночей эта выдаласъ самой длинной и самой дрянной. Приблизительно около полуночи ливень пошел на убыль, сменившись ровным мелким дождиком, который упорно моросил до самого рассвета. Порою мне удавалось вздремнуть. Порою засыпала Мэри. Но сон ее был тревожен, дыхание — поверхностно и торопливо, руки — холодны, лоб — слишком горяч. Время от времени просыпались мы оба. Поднимались, разминались, восстанавливая кровообращение. А чаще просто сидели, свято блюдя некий заговор молчания.
Я всматривался в темноту, исполосованную дождевыми струями, и всю ночь напролет размышлял. Мысли мои крутились вокруг трех объектов: коралловый остров, капитан Флекк и Мэри Гопман.
Об островах Полинезийского архипелага знал я маловато. Но припоминалось, что бывают они двух типов: атоллы и барьерные рифы вокруг островов побольше. Если мы попали на атолл — кольцевую цепь полуразрушенных и, скорее всего, необитаемых рифов, — наше будущее рисовалось в печальных тонах. Если же наш островок примыкает к лагуне, а та — к большому, а возможно, и заселенному куску суши, значит, нам еще могло улыбнуться счастье.
Я еще думал о капитане Флекке. Я думал, сколь много заплатил бы, чтоб не встречаться с ним вновь, и о том, что произойдет, если мы все-таки встретимся. И я дивился, зачем он делает то, что он делает, и гадал, кто он такой, этот человек, стоящий за нашим похищением — запланированным убийством. Одно не вызывало у меня сомнений: исчезнувшие вместе с женами ученые исчезли навсегда. Меня сочли лишним. Посему мне не дано выяснить, где они или что с ними случилось. Впрочем, в данный момент я не столько волновался за них, сколько мечтал о встрече с Флекком. Это угрожало обратиться в манию... Да, странный человек. Жестокий, безжалостный, беспошадный, но — готов поклясться — не безнадежный. Однако много ли я знал о нем? Ничего! Разве что причину, заставившую его отложить ликвидацию парочки англичан: видимо ему было известно, что шхуна пересекает коралловыв рифы, там наши трупы, того и гляди, кто-нибудь найдет, идентифицирует и свяжет с отелем «Гранд-Пасифик». И придется Флекку объясняться с властями.
А еще я думал о Мэри Гопман. Не как о личности, разумеется, а как о проблеме. Сколь бы жуткие видения ее ни посещали, сами по себе они ничего не значили, зато как симптон значили очень много. Конкретно же они свидетельствовали о тяжком недуге. Не о психическом, нет, о физическом. Трудный перелет из Англии в Суву, ночь на судне, последние испытания, плюс постоянное недосыпание, плюс недоедание, плюс телесное истощение понизили сопротивляемость организма внешним воздействиям. Чего теперь ждать? Лихорадки? Озноба? Старомодного гриппа, того самого, который с эпидемическим размахом провожал нас из Лондона? Страшно себе представить, к чему приведут очередные двадцать четыре часа в промокшей одежде на голой, открытой всем ветрам скале! И даже двенадцать часов.
Посреди ночи перед моими уставшими от напряженного бдения глазами поплыли галлюцинации. Мне примерещились огни в исчерченной дождем морской дали. Когда к этому миражу приплюсовались воображаемые голоса, я решительно смежил веки, пытаясь уснуть. Нелегкая задача, если вы сидите нахохлившись на сосуде с водой под мокрым одеялом! И все-таки я в конце концов с ней справился!
Разбудило меня солнце, припечатавшее компресс к спине, и голоса, настоящие на сей раз. Ожидало меня наипрекраснейшее зрелище.
Мэри заворочалась, стряхивая с себя сон. И я отшвырнул одеяло.
Блистающий мир простерся перед нами, панорама столь ослепительной красоты, что минувшая ночь сразу отодвинулась в небытие, стала невероятным, немыслимым, невообразимым кошмаром.
Цепочка коралловых островков и рифов — рифов, окрашенных в фантастические оттенки зеленого, и желтого, и коричневого, и фиолетового, и белого, образовала по обе стороны от нас две огромные дуги, заключившие под конец в свои объятия лагуну — огромный полированный аквамарин на фоне острова любопытнейших очертаний.
Впечатление было такое, словно гигантская рука рассекла шляпу, тоже гигантскую, надвое, половину оетавила здесь, а вторую выбросила прочь.
Высшая точка острова находилась на севере, там, где он упрямым перпендикуляром уходил в море. На запад и юг вершина нисходила постепенно; можно было предположить, что и восточный ее склон пологий.
Так что поля шляпы впрямь представляли собой если и не возделанные земли сельского пейзажа, то во всяком случае достаточно ровную долину, сбегающую к светлым песчаным пляжам. Сама гора, синевато-пурпурная в лучах восходящего солнца, была лысой. Не наблюдалось буйной растительности и в долине: так, мелкий кустарник, трава да одинокие пальмы внизу, у воды.