Маклин Алистер. И ночи нет конца

   Подняв носилки, мы принялись привязывать к ним бортрадиста, стараясь, несмотря на тесноту, не причинить ему боли. В эту минуту вернулась стюардесса. На ней было теплое форменное пальто и сапоги. Я бросил ей брюки из меха карибу.
   - Так-то лучше, но не вполне. Наденьте вот эти штаны. - Она заколебалась, и я грубо добавил:
   - Мы отвернемся.
   - Я... мне нужно проведать пассажиров.
   - С ними все в порядке. Поздненько вы о них вспомнили, а?
   - Знаю. Прошу прощенья. Но я не могла оставить его одного. - Стюардесса взглянула на молодого человека, лежавшего у ее ног. - Как вы думаете... я хочу сказать... - Она замолчала на полуслове, и вдруг у нее вырвалось:
   - Он умрет?
   - Вероятно. - При этих словах девушка вздрогнула, словно получив пощечину. Я не хотел причинить ей боль, а лишь констатировал факт. - Сделаем все, что в наших силах. Но, боюсь; этого окажется недостаточно.
   Наконец мы надежно привязали раненого к носилкам, обложив его голову мягкими вещами. Когда я поднялся на ноги, стюардесса поправляла полы пальто, из-под которого выглядывали меховые штаны.
   - Отвезем его к себе в барак, - объяснил я. - Внизу стоят нарты. Места хватит и вам. Можете поддерживать ему голову. Хотите поехать?
   - Но пассажиры... - нерешительно проронила она.
   - О них не беспокойтесь.
   Плотно затворив за собой дверь, я вернулся в пассажирский салон и протянул свой фонарь мужчине с рассеченной бровью: в салоне горели лишь два крохотных огонька - не то ночного, не то аварийного освещения. Проку от них не было никакого, лишь тоску наводили.
   - Мы увозим с собой бортрадиста и стюардессу, - объяснил я. - Через двадцать минут вернемся. Если хотите жить, держите дверь плотно закрытой.
   - Удивительно бесцеремонный молодой человек, - проворчала пожилая дама.
   Голос у нее оказался низкий, звучный, и в нем была необычайная энергия.
   - Лишь в силу необходимости, мадам, - заметил я сухо. - Или вы предпочли бы, чтобы я произносил длинные цветистые речи, а вы тем временем превращались в сосульку?
   - Пожалуй, нет, - ответила дама отчасти шутливо, отчасти серьезно.
   Когда я стал закрывать за собой дверь, мне показалось, что дама фыркнула.
   Иного определения не подобрать.
   Пробравшись через тесную, изуродованную кабину пилотов почти в полной темноте, под свист ураганного ледяного ветра мы с невероятным трудом опустили раненого на сани. Если бы не рослый незнакомец, нам бы ни за что не справиться с этой задачей. Сначала мы с ним подали носилки, их подхватили снизу Джекстроу и Джосс, привязали к саням. Затем помогли спуститься стюардессе. Когда она повисла у нас на руках, мне послышался крик. Я вспомнил слова Джекстроу о том, что у нее повреждена спина, но деликатничать было некогда.
   Я спрыгнул вниз, следом за мной - наш новый знакомый. Я не собирался приглашать его с собой, но раз уж ему хочется прогуляться, пусть подышит свежим воздухом, только пешком, а не на собачьей упряжке.
   Ветер чуть поутих, зато стужа стала еще злее. Даже собаки искали укрытия с подветренной стороны самолета. Время от времени то одна, то другая вытягивала шею и издавала протяжный жуткий, похожий на волчий, вой. Тем лучше, считает Джекстроу: побегут резвее.
   Так оно и вышло. К тому же упряжку подгоняли пурга и ветер. Сначала я бежал впереди, освещая дорогу фонарем. Но вожак упряжки, Балто, оттолкнул меня в сторону и исчез во мраке. У меня хватило здравого смысла не мешать ему. Пес бежал по борозде, проведенной фюзеляжем самолета, мимо бамбуковых шестов, вдоль веревки и радиоантенны быстро и уверенно, словно средь бела дня. Слышен был лишь свист отполированных стальных полозьев, скользящих по насту, твердому и гладкому, словно лед на реке. Ни одна карета скорой помощи не смогла бы доставить второго офицера в лагерь с таким комфортом, как собачья упряжка.
   До барака добрались за какие-то пять минут, а три минуты спустя уже возвращались. Но это были напряженные три минуты. Джекстроу затопил камелек, зажег керосиновую лампу и фонарь Кольмана. Мы с Джоссом поместили офицера на раскладушку возле камелька, предварительно засунув раненого в мой спальник и положив туда с полдюжины химических таблеток, которые при соприкосновении с водой выделяют тепло, я скатал одеяло, подложил его под голову раненого и застегнул спальный мешок. У меня был необходимый инструмент для операции, но спешить с ней не следовало. И не столько потому, что надлежало срочно спасать остальных пассажиров, сколько по той причине, что малейшее прикосновение к лежавшему у наших ног человеку с посеревшим от боли обмороженным лицом означало бы гибель. Удивительно, что он был все еще жив.
   Велев стюардессе сварить кофе, я дал ей необходимые инструкции, после чего мы оставили ее в компании рослого молодого человека. Стюардесса принялась кипятить воду на сухом спирту, а ее спутник, недоверчиво разглядывая себя в зеркале, стал одной рукой растирать обмороженную щеку, а второй прикладывать компресс к распухшему уху. Мы забрали у них теплую одежду, захватили бинты и отправились в обратный путь.
   Через десять минут мы снова были на борту самолета. Несмотря на теплоизоляцию фюзеляжа, температура в пассажирском салоне снизилась по крайней мере на 30° F. Почти все дрожали от холода, кое-кто похлопывал себя по бокам, чтобы согреться. Даже седовласый "полковник" присмирел. Пожилая дама, кутаясь в меховую шубу, с улыбкой взглянула на часы.
   - Прошло ровно двадцать минут. Вы весьма пунктуальны, молодой человек.
   - Стараемся. - Я вывалил привезенную с собой груду одежды на кресло, туда же высыпали содержимое своего мешка Джекстроу и Джосс. Кивнув на груду, я произнес:
   - Распределите между собой эти вещи, только поживее. Хочу, чтобы вы обе отправились с двумя моими друзьями. Возможно, одна из вас будет настолько любезна, что останется. - Посмотрев на кресло, в котором сидела, поддерживая правой рукой левое предплечье, молоденькая девушка, я прибавил:
   - Мне понадобится ассистент, чтобы оказать помощь этой юной леди.
   - Помощь? - впервые за все время открыла рот роскошная молодая особа в мехах. Услышав ее не менее роскошный голос, я тотчас захотел причесаться, чтобы выглядеть поприличнее. - А в чем дело? Что с ней, скажите ради Бога?
   - Сломана ключица, - ответил я лаконично.
   - Сломана ключица? - вскочила на ноги пожилая дама с выражением озабоченности и возмущения на лице. - И все это время она сидела одна.
   Почему вы ничего не сказали нам, глупый вы человек?
   - Забыл, - честно ответил я. - Кроме того, что бы это изменило? - Я посмотрел на молодую женщину в норковой шубке. - По правде сказать, мне не очень хотелось бы обращаться с какой-то просьбой к вам, но девушка показалась мне болезненно застенчивой. Она наверняка предпочла бы, чтобы рядом с ней находилась представительница слабого пола. Не смогли бы вы мне помочь?
   Особа в норковом манто уставилась на меня с таким видом, словно я обратился к ней с каким-то непристойным предложением. Однако, прежде чем она успела ответить, вмешалась пожилая дама.
   - Я останусь. Мне хотелось бы оказать вам эту услугу.
   - Видите ли, - начал я нерешительно, но дама тотчас же оборвала меня:
   - Я-то вижу. В чем проблема? Думаете, я слишком стара, верно?
   - Ну что вы, - запротестовал я тут же.
   - Лжец, но джентльмен, - улыбнулась она. - Давайте не будем терять напрасно столь драгоценное для вас время.
   Мы посадили девушку на первое из задних кресел, где было посвободнее.
   Но едва мы сняли с нее пальто, как ко мне обратился Джосс:
   - Отправляемся, шеф. Через двадцать минут вернемся.
   Как только дверь за ним закрылась, я разорвал индивидуальный пакет, и дама с .любопытством посмотрела на меня.
   - Вы хоть сами-то знаете, что надо делать?
   - Более или менее. Я же врач.
   - Да неужели? - Она разглядывала меня с нескрываемым недоверием. Ничего удивительного: в громоздкой, испачканной, провонявшей керосином меховой одежде, с небритым лицом я действительно мог вызвать подозрение. - Вы в этом уверены?
   - Конечно, уверен, - грубовато ответил я. - Хотите, чтобы я достал из-за пазухи диплом или повесил на шею бронзовую табличку, на которой указаны часы приема?
   - Мы с вами найдем общий язык, - фыркнула пожилая дама. - Как вас зовут, милочка?
   - Елена, - едва слышно произнесла вконец смутившаяся девушка.
   - Елена? Какое славное имя. - И действительно, у нее это славно получилось. - Ведь вы не англичанка? И не американка?
   - Я из Германии, госпожа.
   - Не называйте меня госпожой. А знаете, вы прекрасно говорите по-английски. Вот как, из Германии? Уж не из Баварии ли?
   - Да. - Улыбка преобразила довольно некрасивое лицо немки, и я мысленно поздравил пожилую даму. Ей ничего не стоило заставить раненую забыть о боли.
   - Из Мюнхена. Может, знаете этот город?
   - Как свои пять пальцев, - с благодушным видом ответила ее собеседница.
   - И не только Хофбраухауз. Вы ведь еще совсем молоденькая?
   - Мне семнадцать.
   - Семнадцать, - грустно вздохнула дама. - Вспоминаю свои семнадцать лет, моя милая. То был совсем другой мир. Трансатлантических авиалайнеров в то время не было и в помине.
   - По правде говоря, - пробурчал я, - и братья Райт не успели тогда еще как следует взлететь. - Лицо пожилой дамы показалось мне очень знакомым, и я досадовал, что не могу вспомнить кто она. Наверняка оттого, что привычное ее окружение ничуть не походило на мрачную стылую пустыню.
   - Хотите меня обидеть, молодой человек? - полюбопытствовала она, но на лице ее я не обнаружил следов возмущения.
   - Разве кто-нибудь посмеет вас обидеть? Весь мир лежал у ваших ног еще при короле Эдуарде, мисс Легард.
   - Так вы узнали меня, - обрадовалась дама.
   - Кто не знает имени Марии Легард. - Кивнув в сторону молодой немки, я добавил:
   - Вот и Елена вас узнала. - По благоговейному выражению лица девушки было понятно, что для нее это имя значит столько же, сколько и для меня. В течение двадцати лет Мария Легард была звездой мюзик-холла и тридцать лет королевой оперетты. Она прославилась не столько своим талантом, сколько природной добротой и щедростью, которые, кстати, сама ядовито высмеивала, а также тем, что основала с полдюжины сиротских приютов в Великобритании и Европе.. Имя Марии Легард было одним из немногих имен в мире эстрады, пользовавшихся поистине международной известностью.
   - Да, да. Вижу, вам знакомо мое имя, - улыбнулась мне Мария Легард. Но как вы меня узнали?
   - Естественно, по фотографии. На прошлой неделе я видел ее в журнале "Лайф", мисс Легард.
   - Друзья зовут меня Марией.
   - Но мы с вами не знакомы, - возразил я.
   - Я потратила целое состояние на то, чтобы фотографию отретушировали и сделали более-менее приличной, - ответила дама, задумавшись о своем. Фотография получилась превосходная. Самое ценное в ней то, что она имеет сходство с моим нынешним обликом. Всякий, кто узнает меня по ней, становится моим другом на всю жизнь. Кроме того, - добавила она с улыбкой, - к людям, спасающим мне жизнь, я не испытываю иных чувств, кроме дружеских.
   Я ничего не ответил: надо было как можно скорее закончить перевязку руки и плеч Елены. Та уже посинела от холода и не могла сдержать дрожи.
   Мария Легард одобрительно посмотрела на мою работу.
   - Вижу; вы действительно кое-чего поднахватались, доктор... э...
   - Мейсон. Питер Мейсон. Друзья зовут меня Питером. - Питер так Питер. А ну, Елена, живо облачайтесь. Пятнадцать минут спустя мы были уже в лагере. Джекстроу пошел распрягать и привязывать собак.
   Мы с Джессом помогли обеим женщинам спуститься по крутой лестнице в нашу берлогу. Но, оказавшись внизу, я тотчас же позабыл и о Марии Легард, и о Елене, пораженный представшей мне картиной. Гнев и тревога на лице Джосса, стоявшего рядом, сменились выражением ужаса. То, что он увидел, касалось каждого из нас, но Джосса в особенности.
   Раненый летчик лежал там же, где мы его оставили. Остальные стояли полукругом у камелька. У их ног валялся большой металлический ящик. Это была рация, наше единственное средство связи с внешним миром. Я плохо разбираюсь в радиоаппаратуре, но даже я, как и остальные, понял - и мысль эта обожгла меня кипятком, - рация безнадежно испорчена.
   Глава 3
   ПОНЕДЕЛЬНИК
   С ДВУХ ДО ТРЕХ НОЧИ
   Воцарилась гробовая тишина. Лишь полминуты спустя я сумел заговорить. А когда заговорил, голос мой звучал неестественно тихо в неестественной тишине, нарушаемой лишь стуком анемометра.
   - Великолепно. Действительно великолепно. - Медленно обведя взглядом присутствующих, я ткнул пальцем в изувеченную рацию. - Что за идиот сделал это? Кому пришла в голову такая гениальная мысль?
   - Да как вы смеете, сэр! - Побагровев от гнева, седовласый "полковник" шагнул ко мне. - Попридержите свой язык. Мы не дети, чтобы с нами...
   - Заткнись! - произнес я спокойно, но, по-видимому, в моем голосе было нечто такое, от чего он, стиснув кулаки, умолк. - Ну, так кто мне ответит?
   - Пожалуй... пожалуй, виновата я, - выдавила стюардесса. Ее лицо, на котором неестественно ярко выделялись широкие брови, было таким же бледным и напряженным, как и. тогда, когда я впервые увидел ее. - Я во всем виновата!
   - Вы? Единственный человек, который должен знать, как важна для нас рация? Ни за что не поверю!
   - Боюсь, вам придется поверить, - уверенным негромким голосом сказал мужчина с рассеченной бровью. - Возле передатчика никого кроме нее не было.
   - Что с вами случилось? - поинтересовался я, увидев, что рука у него в крови и ссадинах.
   - Заметив, что рация падает, я попытался подхватить ее. - Криво усмехнувшись, мужчина добавил:
   - Зря старался. Увесистая штуковина, черт бы ее побрал.
   - Вот именно. Но все равно спасибо. Руку перевяжу вам попозже. - Я снова повернулся к стюардессе. Но даже ее бледное исхудалое лицо и виноватое выражение глаз не смогли утишить моего гнева и, по правде говоря, страха. По-видимому, рация рассыпалась у вас прямо в руках?
   - Я уже сказала, я виновата. Только я опустилась на колени рядом с Джимми...
   - Каким еще Джимми?
   - Джимми Уотерман - помощник командира самолета. Я...
   - Помощник командира? - прервал я ее. - Выходит, радиооператор помощник командира?
   - Да нет же. Джимми пилот. У нас три пилота. Бортрадиста в экипаже нет.
   - Нет? - начал было я, но задал другой вопрос:
   - А кто же тот человек, который остался в помещении для отдыха? Штурман?
   - В составе экипажа нет и штурмана. Гарри Уильямсон бортинженер.
   Вернее, был бортинженером.
   Ни бортрадиста, ни штурмана... Многое изменилось за эти несколько лет, после того как я совершил трансатлантический перелет на борту "Стрейтокрузера". Не интересуясь больше составом экипажа, я кивнул в сторону разбитой рации:
   - Как это произошло?
   - Вставая, я задела стол, ну и... рация и упала, - неуверенно закончила она.
   - Ах вот как, упала, - недоверчиво повторил я. - Передатчик весит полтораста фунтов, а вы его запросто смахнули со стола?
   - Я его не роняла. Ножки у стола подвернулись.
   - У него нет никаких ножек, - оборвал я ее. - Только кронштейны.
   - Значит, кронштейны сорвались. Я взглянул на Джосса, который прикреплял стол и устанавливал рацию.
   - Могло такое случиться?
   - Нет, - категорически возразил он.
   Снова в жилом блоке воцарилась тишина. Напряжение, от которого все чувствовали лишь неловкость, стало почти невыносимым. Но я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, а только повредят. Рация разбита. Это конец.
   Ни слова не говоря, я отвернулся, повесил на гвозди меховую одежду, снял защитные очки и рукавицы.
   - Давайте взглянем на вашу голову и руку, - обратился я к мужчине с рассеченной бровью. - На лбу у вас довольно неприятный порез. Оставь пока рацию в покое, Джосс. Свари сперва кофе, да побольше. - В эту минуту я увидел только что спустившегося по трапу Джекстроу, который тоже с изумлением воззрился на разбитый передатчик. - Знаю, Джекстроу, знаю. Потом тебе объясню, хотя и сам толком не понимаю, как это случилось, Будь добр, принеси несколько пустых ящиков из склада продуктов, чтобы было на чем сидеть. И бутылку бренди прихвати. Нам всем он окажется как нельзя кстати.
   Едва я начал обрабатывать рану, как к нам подошел тот самый любезный молодой человек, который помогал мне спустить вниз раненого помощника командира. Посмотрев на него, я понял, что, возможно, он не настолько уж и приветлив, каким показался мне вначале. Я бы не сказал, что у него было враждебное выражение лица, но холодный оценивающий взгляд глаз выдавал в нем человека, знающего по опыту, что сумеет справиться с любой ситуацией - как благоприятной, так и нет.
   - Послушайте, - начал он без лишних слов, - не знаю, кто вы и как вас зовут, но мы благодарны вам за все, что вы для нас сделали. Весьма вероятно, мы вам обязаны жизнью. И признаем это. Нам также известно, что вы исследователь и приборы вам чрезвычайно необходимы. Так ведь?
   - Так. - С этими словами я плеснул на рану йоду. Но пострадавший обладал выдержкой и даже глазом не моргнул. Затем посмотрел на говорившего.
   Такого не следует сбрасывать со счета. За этим умным лицом скрывались жесткость и упорство. Подобные качества не прививаются в привилегированном колледже, который наверняка окончил этот молодой человек. - Хотите еще что-нибудь прибавить?
   - Да. Мы полагаем... Виноват, я полагаю, что вы слишком грубы с нашей стюардессой. Вы же видите, в каком состоянии бедная девушка. Согласен, вашей рации каюк, и вы вне себя от злости. Но к чему срывать на ней свою злость? Все это время мой собеседник говорил спокойно, не повышая голоса. Радиопередатчик - вещь заменимая. И этот будет заменен, обещаю вам. Через неделю, самое большее через десять дней, получите новую рацию.
   - Вы очень любезны, - сухо заметил я. Закончив перевязку, я выпрямился.
   - Мы благодарны за ваше предложение. Однако вы не учли одного. За эти десять дней все мы можем погибнуть. Погибнуть все до единого.
   - Можем погибнуть... - Оборвав себя на полуслове, молодой человек сурово взглянул на меня. - Что вы хотите этим сказать?
   - А то, что без рации, о которой вы говорите, как о чем-то пустяковом, ваши шансы... наши шансы уцелеть не так уже велики. По правде говоря, их вовсе нет. Саму по себе рацию мне совсем не жаль. - Я с любопытством посмотрел на говорившего, и в голову мне пришла абсурдная мысль. Вернее, поначалу она показалась таковой, но затем печальная истина открылась мне. Кто-нибудь из вас имеет хоть малейшее представление, где вы сейчас находитесь?
   - Разумеется, - слегка пожал плечами молодой человек. - Не скажу точно, далеко ли до ближайшей аптеки или кабака...
   - Я им сообщила, - вмешалась стюардесса. - Перед тем как вы появились, мне уже задавали этот вопрос. Я решила, что Джонсон, командир самолета, из-за пурги пролетел мимо аэропорта Рейкьявика. Это Лангьекуль, правда ведь?
   - Увидев выражение моего лица, стюардесса торопливо продолжала:
   - А может, Хофсьекуль? Дело в том, что из Гандера мы летели примерно на северо-восток, а это два единственных пригодных для посадки ледовых поля, или как они тут у вас в Исландии называются...
   - В Исландии? - произнес я с удивлением. - Вы сказали "в Исландии"?
   Девушка растерянно кивнула. Все посмотрели на нее, но, видя, что она молчит, словно по мановению жезла, направили взгляды на меня.
   - Исландия, - повторил я. - Милая моя, в данный момент вы находитесь на высоте 8500 футов над уровнем моря посередине ледяного щита Гренландии.
   Слова мои подействовали на присутствующих, как разорвавшаяся бомба.
   Сомневаюсь, что даже Мария Легард когда-либо волновала так свою аудиторию.
   Мало сказать, что слушатели были ошеломлены. Они оцепенели, узнав подобную новость. Когда же способность мыслить и речь вернулись к нашим постояльцам, я ничуть не удивился тому недоверию, с каким они восприняли мое заявление.
   Все разом заговорили, а стюардесса, чтобы привлечь мое внимание, шагнув ко мне, взяла меня за лацканы. На руке ее сверкнуло кольцо с бриллиантом, и я подумал о том, что это является нарушением устава гражданской авиации.
   - Это еще что за шутки? Такого быть не может! Гренландия... Откуда ей тут взяться? - Поняв по выражению моего лица, что я не склонен шутить, девушка еще крепче потянула меня за лацканы. Мне же пришли в голову две противоречивые мысли. Во-первых, я подумал о том, что, хотя в них застыли страх и отчаяние, таких удивительно красивых глаз мне еще не приходилось видеть. Затем подумал, что авиакомпания ВОАС на этот раз изменила своему правилу - подбирать на должность стюардесс девушек, спокойствие которых в экстремальных условиях не уступает их внешности. И тут она словно с цепи сорвалась:
   - Как это могло случиться? Мы совершали перелет по маршруту Гандер Рейкьявик. Ни о какой Гренландии не может быть и речи. Кроме того, существует автопилот, радиолуч и потом... потом каждые полчаса наши координаты уточнялись диспетчером. Это невозможно, невозможно! Зачем говорить такое! - Стюардесса даже дрожала не то от нервного волнения, не то от холода. Молодой человек с изысканным произношением неловко обнял ее за плечи, и она вздрогнула очень сильно. У нее действительно была какая-то травма, но с этим можно было подождать.
   - Джосс! - попросил я. Он стоял у камелька и разливал в кружки кофе. Сообщи нашим друзьям координаты станции.
   - Широта 74° 40' северная, долгота 40° 10' к востоку от Гринвича, бесстрастным тоном произнес радист.
   Послышался недоверчивый гул. - До ближайшего жилья триста миль.
   Четыреста миль севернее Полярного круга. Без малого восемьсот миль от Рейкьявика, тысяча миль от мыса Фэрвель, южной оконечности Гренландии и немногим дальше от Северного полюса. Если кто-то не верит нам, сэр, пусть прогуляется в любом направлении и убедится, кто из нас прав.
   Спокойное, деловое заявление, сделанное Джоссом, стоило больше, чем пространные объяснения. И мгновенно все ему поверили. Однако проблем возникло больше, чем следовало. Я шутливо поднял руки, пытаясь защищаться от града вопросов, обрушившегося на меня.
   - Прошу вас, дайте мне время, хотя, по правде говоря, я знаю не больше, чем вы. Возможно, за исключением одной детали. Но прежде всего каждый получит кофе и коньяк.
   - Коньяк? - Я заметил, что шикарная дамочка успела первой завладеть пустым ящиком - одним из тех, которые принес вместо мебели Джекстроу. Подняв изумительной формы брови, она спросила:
   - Вы полагаете, что это разумно? По интонации голоса было понятно, что она иного мнения.
   - Разумеется, - ответил я, заставляя себя быть учтивым: перебранка среди участников столь тесной группы, какую нам придется некоторое время составлять, может перейти все границы. - Почему же нет?
   - Алкоголь открывает поры, милейший, - произнесла дама с деланной любезностью. - Я думала, каждому известно, что это опасно, когда попадаете на холод. Или вы забыли? Наш багаж, наша одежда... Кто-то должен привезти все это.
   - Бросьте нести чепуху, - не выдержал я. - Никто из помещения сегодня не выйдет. Спите так, кто во что одет. Тут вам не фешенебельный отель. Если пурга стихнет, завтра утром попытаемся привезти ваш багаж.
   - Однако...
   - Если же вам приспичило, можете сами сходить за своим барахлом. Угодно попробовать? - Вел я себя хамовато, но дамочка сама напросилась на грубость.
   Отвернувшись, я увидел, что проповедник поднял руку, отказываясь от предложенного ему коньяка.
   - Давайте пейте, - нетерпеливо проговорил я.
   - Не уверен, что мне следует это делать. - Голос у проповедника был высокий, но с четкой дикцией. То обстоятельство, что он соответствовал его внешности, вызвало во мне смутное раздражение. Проповедник нервно засмеялся.
   - Видите ли, мои прихожане...
   Усталый, расстроенный, я хотел было сказать, чтобы его прихожане катились куда подальше, но вовремя спохватился: кто-кто, а уж он-то был ни в чем не виноват.
   - В Библии вы найдете немало прецедентов, ваше преподобие. Вы это лучше меня знаете. Коньяк вам, право, не повредит.
   - Ну хорошо, если вы так полагаете. - Он с опаской, словно из рук самого Вельзевула, взял стакан, однако, как я заметил, опорожнил его привычным, уверенным жестом. После этого лицо служителя церкви приняло самое блаженное выражение. Заметив лукавый блеск в глазах Марии Легард, я улыбнулся.
   Преподобный оказался не единственным, кому кофе и коньяк пришлись по душе. За исключением стюардессы, с растерянным видом пригубившей свой бренди, все остальные успели опорожнить стаканы, и я решил, что самая пора распечатать еще одну бутылку "мартеля". Улучив минуту, я склонился над раненым, лежавшим на полу. Пульс его был не столь частым, более устойчивым, дыхание более глубоким. Положив внутрь спальника еще несколько теплотворных таблеток, я застегнул "молнию".
   - Как вы полагаете, ему стало немного лучше? - Стюардесса стояла так близко, что, выпрямляясь, я едва не задел ее. - Он... мне кажется, ему стало лучше, не правда ли?
   - Немного лучше. Но шок вследствие травмы и переохлаждения все еще дает себя знать. - Внимательно посмотрев на девушку, я внезапно почувствовал чуть ли не жалость. Однако мне стало не по себе от мыслей, пришедших в голову. Ведь вы давно летаете вместе, правда?
   - Да, - ответила она односложно. - Голова... как вы думаете...
   - Потом. Позвольте мне взглянуть на вашу спину.
   - На что?
   - На спину, - терпеливо повторил я. - Ваши плечи;
   По-моему, они у вас болят. Я поставлю ширму.
   - Нет, нет. Со мной все в порядке. - Она отодвинулась от меня.
   - Не упрямьтесь, милая. - Я удивился тому, насколько убедительно и четко прозвучали эти слова в устах Марии Легард. - Вы же знаете, он доктор.