Маклин Алистер. И ночи нет конца

   - Что именно?
   - Что лучше держать язык за зубами.
   - О чем вы, скажите ради Бога?
   - Прости, Джосс. Не стану тебя больше мучить. Никто из пассажиров не догадывался, что им предстоит аварийная посадка, потому что все находились под воздействием снотворного или наркотика.
   Несмотря на темноту, я представил себе, как Джосс вытаращил на меня глаза. Помолчав, он негромко произнес:
   - Вы не стали бы говорить таких вещей, не будь в них уверены.
   - Конечно, уверен. Реакция пассажиров, то, с каким трудом они возвращались к действительности, и главное, их зрачки - все это подтверждает мои предположения. Сомнений нет. Это какой-то быстродействующий состав.
   По-моему, в аптеках он называется "Микки Финне".
   - Однако... - Джосс умолк на полуслове, пытаясь осознать услышанное. Однако, оклемавшись, люди должны были сообразить, что им дали снотворного.
   - При обычных обстоятельствах - да. Однако люди эти приходили в себя при, я бы сказал, весьма необычных обстоятельствах. Не хочу сказать, что они испытывали слабости, головокружения, вялости. Конечно, все это было. Но они, вполне естественно, приписали свое состояние последствиям катастрофы. Еще более естественно то, что они скрывали эти-симптомы друг от друга и не подавали виду, будто с ними что-то стряслось. Им было бы стыдно признаться в собственной слабости. Так уж заведено: в экстремальных условиях хочется показать себя героем в глазах соседа.
   Джосс ответил не сразу. Мне и самому не сразу удалось переварить то, что я узнал. Поэтому я дал ему время поразмышлять, слушая заунывный вой ветра и шорох миллионов ледяных иголок, скользящих по насту. Мысли мои были под стать холодной тревожной ночи.
   - Не может быть, - наконец выдавил Джосс, стуча зубами от холода. Неужели вы думаете, что какой-то безумец бегал по самолету со шприцем в руках или бросал снотворные таблетки в стаканы с джином и прохладительными напитками. Вы полагаете, все пассажиры были усыплены?
   - Почти все.
   - Но каким образом это ему удалось?
   - Погоди, Джосс, - перебил я его. - Что случилось с рацией?
   - Что? - Мой вопрос застал Джосса врасплох. - Что с нею случилось?
   Иначе говоря, каким образом передатчик мог упасть? Даже не представляю себе, сэр. Знаю только одно: сами по себе кронштейны не могли подвернуться. Ведь передатчик и аппаратура весят без малого сто восемьдесят фунтов. Кто-то это сделал специально.
   - Рядом с рацией никого кроме стюардессы Маргариты Росс в это время не было. Все это отмечают.
   - Да, но скажите, ради Бога, зачем ей понадобилось делать подобную глупость?
   - Не знаю, - ответил я устало. - Я очень многого не знаю. Знаю одно: именно она сделала это... Кому, кроме нее, проще всего было подсыпать зелье в напитки пассажиров?
   - Господи! - тяжело вздохнул Джосс. - И то верно. В напитки, а может, в леденцы, которые дают пассажирам при взлете.
   - Нет, - решительно мотнул я головой. - Ячменный сахар не может отбить вкус зелья. Скорее всего, она положила его в кофе.
   - Должно быть, она, - согласился радист. - Однако... Однако она вела себя так же странно, как и все остальные. Пожалуй, даже более странно.
   - Наверно, было отчего, - угрюмо проронил я. - Ладно, давай возвращаться, пока не окоченели. Когда останешься с глазу на глаз с Джекстроу, расскажи ему обо всем.
   Спустившись в нашу берлогу, я на несколько дюймов приоткрыл крышку люка: когда в тесном помещении собралось четырнадцать человек, немудрено и задохнуться. Потом взглянул на термограф. Он показывал 48 ° ниже нуля, то есть 80 ° мороза по Фаренгейту.
   Улегшись на полу, я завязал капюшон, чтобы не обморозить уши, и спустя мгновение уснул.
   Глава 4
   ПОНЕДЕЛЬНИК
   С ШЕСТИ УТРА ДО ЧЕТЫРЕХ ПОПОЛУДНИ
   Впервые за четыре месяца забыв перед сном завести будильник, проснулся я поздно. Тело онемело, от неровного деревянного пола болели бока, меня бил озноб. Было темно, как в полночь. С тех пор как край солнца в последний раз в году появился над горизонтом, прошло уже две или три недели. Небо освещалось тусклым светом сулишь в течение двух-трех часов до после полудня.
   Стрелки на светящемся циферблате часов показывали половину десятого.
   Я извлек из кармана фонарь. Отыскав керосиновую лампу, зажег ее. При тусклом ее свете, не достигавшем углов помещения, можно было разглядеть похожие на мумии фигуры, скрючившиеся на койках или раскинувшиеся в самых нелепых позах на полу. Изо ртов вырывались клубы пара, конденсировавшегося на обледенелых стенках жилища. Местами языки льда достигали световых люков.
   Это объяснялось тем, что тяжелый холодный воздух проникал ночью через входной люк внутрь помещения. Судя по показаниям термографа, температура наружного воздуха была 54 ° ниже нуля.
   Некоторые бодрствовали. Как я и предполагал, большинству холод помешал как следует выспаться. Однако в койках людям было все же теплее, поэтому никому не хотелось вылезать из них. Надо чуть нагреть помещение, тогда настроение у всех поднимется.
   Камелек я разжег не сразу: топливо, подававшееся самотеком из бака, загустело от холода. Но когда горелки зажглись, тотчас загудело пламя.
   Открыв обе горелки до предела, я поставил на конфорку ведро с водой, успевшее за ночь почти полностью превратиться в глыбу льда. Надел снежную маску и защитные очки и полез наверх, чтобы посмотреть, какая погода.
   Ветер почти стих, об этом можно было судить по ленивому постукиванию чашек анемометра. А вместо туч ледяных иголок, порой взмывавших ввысь на несколько сотен футов, лишь облачка ледяной пыли нехотя скользили по сверкающей поверхности ледника при тусклом свете моего фонаря. Ветер по-прежнему дул с востока. Было холодно, но все же не так, как прошлой ночью. Если говорить о воздействии холода на человеческий организм в условиях Арктики, то надо иметь в виду, что температура не является здесь единственным решающим фактором. Ветер имеет не меньшее значение. Усиление ветра на один узел соответствует понижению температуры на один градус. А влажность еще важнее. При высокой относительной влажности температура даже в несколько градусов ниже нуля может оказаться невыносимой. Но нынче ветер был несильный, а воздух сухой. Я счел это доброй приметой... Но это было последнее утро, когда я еще верил в приметы.
   Спустившись вниз, я увидел прежде остальных Джекстроу, возившегося с кофейником. Юноша улыбнулся мне. Лицо у него было свежее, отдохнувшее, словно он проспал целых девять часов на пуховой перине. Правда, я еще ни при каких обстоятельствах не видал его усталым или расстроенным. Способности Джекстроу подолгу обходиться без сна и трудиться до упаду можно было только удивляться.
   Он один был на ногах. Проснулись и другие, но с коек не слезали. Спал лишь сенатор Брустер. Остальные смотрели на середину помещения, кое-кто подпер рукой подбородок. Все дрожали от холода, лица посинели, осунулись.
   Одни смотрели на Джекстроу, морща нос в предвкушении кофе, аромат которого успел наполнить помещение; другие в изумлении наблюдали за тем, как с повышением температуры тает на потолке лед, как в разных местах пола от капель на глазах образуются крошечные сталагмиты: на полу температура была градусов на сорок ниже, чем наверху.
   - Доброе утро, доктор Мейсон. - Мария Легард попыталась улыбнуться, но улыбка у нее получилась вымученной. Бывшая звезда эстрады за ночь постарела лет на десять. Хотя она принадлежала к немногим счастливцам, которые получили спальник, актриса, должно быть, провела шесть мучительных часов.
   Ничто так не изнуряет человека, как озноб, да еще течение целой ночи. Это как заколдованный круг. Чем больше человек дрожит, тем большую испытывает усталость; чем больше устает, тем меньше становится его сопротивляемость холоду. Его знобит еще сильнее. Я только сейчас понял, что Мария Легард очень пожилая женщина.
   - Доброе утро! - улыбнулся я в ответ. - Как провели первую ночь в своем новом жилище?
   - Первую ночь! - Хотя актриса и не вылезала из спальника, я догадался, что она сцепила пальцы и втянула голову в плечи. - Дай-то Бог, чтобы это была последняя ночь. У вас очень холодное заведение, доктор Мейсон.
   - Прошу прощения. В следующий раз мы организуем дежурство и станем топить печь всю ночь. - Показав на воду, образовавшуюся на полу, я добавил:
   - Помещение уже нагревается. Выпьете кофе - вам сразу станет лучше.
   - Какое там лучше! - энергично запротестовала Мария, однако в глазах ее вновь появился блеск. Повернувшись к молоденькой немке, лежавшей на соседней койке, она спросила:
   - А вы как себя нынче чувствуете, моя милая?
   - Лучше. Спасибо, мисс Легард. - Девушка была до нелепости благодарна за то, что кто-то поинтересовался ее самочувствием. - Меня ничего не беспокоит.
   - Это еще ничего не значит, - жизнерадостно заверила ее старая актриса.
   - Меня, кстати, тоже. Но это же оттого что мы обе с вами закоченели... А вы как пережили эту ночь, миссис Дансби-Грегг?
   - Вот именно, пережила, - слабо улыбнулась леди. - Как заметил вчера вечером доктор Мейсон, здесь не отель "Ритц"... А кофе пахнет восхитительно.
   Принесите мне чашку кофе, Флеминг, прошу вас.
   Взяв одну чашек, налитых Джекстроу, я отнес ее молоденькой немке, пытавшейся здоровой рукой расстегнуть "молнию" на спальнике. И хоть видел, что она испытывает страшную неловкость, все-таки решил поставить светскую львицу на место, пока она не распустилась окончательно.
   - Оставайтесь на месте, милая, и выпейте вот это. - После некоторого колебания она взяла чашку, и я отвернулся. - Вы, очевидно, забыли, миссис Дансби-Грегг, что у Елены сломана ключица?
   Судя по выражению ее лица, она ничего не забыла. Однако мигом сообразила, что если светские хроникеры узнают о ее поведении, то смешают потом ее имя с грязью. В том кругу, где она вращалась, правило заключалось в том, чтобы соблюдать внешние приличия, даже если это и бессмысленно. Вполне допускалось сунуть ближнему нож под ребра, лишь бы благопристойно улыбнуться при этом.
   - Прошу прощения, - любезно проговорила она. - Ну, конечно, я совсем упустила это из виду. - Взгляд ее глаз стал холодным и жестким, и я понял, что приобрел врага. Это меня не смутило, но вызвало досаду. Предстоит обсудить столько важных проблем, а мы занимаемся пустяками. Однако полминуты спустя все, включая и миссис Дансби-Грегг, забыли о случившемся.
   Я протягивал мисс Легард чашку кофе, когда раздался крик. Он был, наверное, не слишком и громок, но в тесном помещении прозвучал пронзительно и жутко. Мария Легард от неожиданности вздрогнула, и содержимое ее чашки, горячее как огонь, ошпарило мне руку.
   Боли я почти не почувствовал. Кричала стюардесса Маргарита Росс.
   Наполовину выбравшись из спального мешка, она стояла на коленях, растопырив пальцы вытянутой перед собой руки. Вторую руку она прижимала ко рту, впившись взглядом в распростертую рядом с нею фигуру. Я оттолкнул девушку в сторону и сам опустился на колени.
   В такую лютую стужу трудно определить точно, но я был убежден, что молодой пилот мертв уже несколько часов. Я долго стоял на коленях, не спуская с него глаз, а когда наконец встал, то почувствовал себя вконец разбитым стариком. Я ощутил в груди холод. Почти такой же, какой сковал лежащего передо мною пилота. Все успели проснуться и смотрели на меня во все глаза, В них отражался суеверный страх. Молчание нарушил Джонни Зейгеро.
   - Он мертв, доктор Мейсон, да? - произнес он хрипловатым голосом. - Эта черепно-мозговая травма... - Не закончив фразы, боксер умолк.
   - Кровоизлияние в мозг, насколько могу судить, - спокойно ответил я.
   Я солгал. У меня не было и тени сомнения относительно причин смерти пилота. Произошло убийство. Убийца действовал беспощадно и хладнокровно: пока тяжелораненый лежал без чувств, беспомощный, как младенец, негодяй без труда задушил его.
   Мы решили похоронить пилота не далее чем в пятидесяти ярдах от места его гибели. Извлечь окоченевшее тело через люк оказалось чрезвычайно сложным делом, однако мы справились с этой жуткой задачей и положили его на наст, пока при свете фонаря выпиливали неглубокую могилу. Копать глубже было невозможно. Ударяясь о поверхность льда, твердую, словно железо, лопаты тупились. Даже на глубине восемнадцати дюймов поверхность ледника, состоящая из утрамбованного снега и льда, с трудом поддавалась специально сконструированным пилам для резки снега. Однако большей глубины и не требовалось. Уже спустя несколько часов снег, подхваченный поземкой, заметет, накроет словно саваном могилу, и мы никогда не сможем отыскать ее вновь. Преподобный Джозеф Смоллвуд отслужил что-то вроде панихиды, однако зубы его так громко стучали от холода, а голос звучал так тихо и неразборчиво, что я почти ничего не расслышал. Я понадеялся в душе, что Провидение простит преподобного за спешку: судя по всему, на таком холоде Смоллвуду еще никогда не доводилось читать отходную молитву.
   Вернувшись в помещение станции, мы позавтракали без всякого аппетита и почти в полном молчании. Несмотря на повысившуюся температуру, потолком, с которого капала вода, словно полог, повисли тоска и уныние. Почти не разговаривали, ели мало. Маргарита Росс и куска не проглотила. Потом поставила на стол чашку, почти не притронувшись к кофе.
   "Перебарщиваешь, голубушка, - мысленно произнес я. - Чересчур уж у тебя убитый вид. Не перестарайся, не то и остальные заметят, что дело нечисто. А ведь до сих пор они ничего и не подозревали, душегубка ты окаянная".
   У меня самого в отношении стюардессы подозрений не было. Одна лишь уверенность. Я ничуть не сомневался, что именно эта девица задушила подушкой молодого пилота. Правда, строения она хрупкого, но ведь тут особой силы и не требовалось. Поскольку раненый был привязан к носилкам, он не смог бы даже ударить каблуками по полу перед тем, как умереть. При мысли об этом дрожь пробежала у меня по телу.
   Она убила парня, она же сломала рацию и усыпила пассажиров. Убила, очевидно, для того, чтобы он не заговорил. О чем именно, я не имел ни малейшего представления, как и о том, зачем понадобилось преступнице калечить передатчик. Ясно было одно: она не хотела, чтобы мы связались с внешним миром и сообщили о катастрофе. Но разве она не понимает, что без радиосвязи у нас нет надежды и спасение? Но ей могло прийти в голову, что у нас есть быстроходные трактора, на которых мы сможем ЗА пару дней доставить их к побережью. Стюардесса могла не знать, где она находится в действительности. Неужели она в самом деле решила, что очутилась в Исландии?
   Или я не прав?
   У меня голова шла кругом. Я сознавал, что, не располагая дополнительной информацией, не смогу прийти к какому-то выводу. Только запутаюсь окончательно. Я перестал ломать себе голову, решив отныне не спускать глаз со стюардессы. Я исподтишка посмотрел на преступницу: она сидела, безучастно уставившись на янтарные огоньки в камельке. Видно, обдумывает следующий ход, решил я. Так же обстоятельно, как и предыдущий. Она поступила достаточно умно, задав мне накануне вопрос, каковы шансы пилота выжить, несомненно, для того, чтобы определить, стоит ли его убивать или же он и сам умрет. А решение лечь рядом со своей будущей жертвой было просто гениальным. Ведь именно по этой причине никто бы ее не заподозрил, если бы даже остальные узнали, что это убийство. Но никто ничего не узнает: я ни с кем не собирался делиться своим открытием. А может, преступница догадывалась, что я подозреваю ее? Как знать! Мне было понятно одно: ставка в ее игре невероятно высока. В противном случае это маньячка.
   Шел двенадцатый час: Забравшись в угол, Джосс и Джекстроу разбирали изувеченный передатчик. Остальные с бледными осунувшимися лицами сидели вокруг камелька. Никто не произносил ни слова. Вид у наших гостей был болезненный оттого, что сквозь заиндевелые световые люки начал пробиваться к нам серый полусвет, при котором и румяное лицо кажется нездоровым. А сидели молча они оттого, что я только что подробно объяснил их положение. То, что они услышали, привело пассажиров в уныние. Впрочем, и я чувствовал себя не лучше.
   - Будем откровенны, доктор Мейсон, - подавшись вперед, произнес Корадзини. Его худощавое загорелое лицо было напряженным и серьезным. Он был встревожен, но не испуган. По-видимому, Корадзини был не из робкого десятка.
   Неплохо, когда такой человек рядом. - Ваши товарищи три недели назад отправились в экспедицию на большом, новейшей модели, снегоходе. И вернутся не раньше, чем через три недели. По вашим словам, ваше пребывание здесь подзатянулось, и вы вынуждены ограничивать себя во всем. Начали экономить продукты, чтобы их хватило до возвращения ваших спутников. Теперь нас тринадцать человек, так что продовольствия и на пять суток не хватит.
   Выходит, недели на две нам придется положить зубы на полку. - Он невесело улыбнулся. - Я правильно рассуждаю, доктор Мейсон?
   - Да, к сожалению.
   - А за какое время можно добраться до побережья на вашем тракторе?
   - Нет никакой гарантии, что, мы на нем вообще туда доберемся. Я уже говорил, это старая рухлядь. Сами убедитесь. Может, за неделю, если условия будут благоприятные. А при неблагоприятных он просто застрянет.
   - Все вы, доктора, одним миром мазаны, - растягивая слоги, произнес Зейгеро. - Умеете создать обстановку радости и веселья. А почему бы нам не дождаться возвращения второй машины?
   - Да неужели? - внушительно проговорил сенатор Брустер. - А чем вы собираетесь питаться, мистер Зейгеро?
   - Человек может обходиться без пищи свыше двух недель, сенатор, жизнерадостно заметил Зейгеро. - Представьте себе, какая у вас будет стройная фигура. Фи, сенатор, вы меня удивляете. Все-то у вас выглядит в мрачном свете.
   - Но не в данном случае, - оборвал я его. - Сенатор прав. Конечно, в нормальных условиях можно прожить долго. Даже здесь. Но если у человека есть теплая одежда и постель. Ни тем, ни другим вы не располагаете... Многие ли из вас перестали дрожать от холода, попав сюда? Холод поглощает вашу энергию и истощает ресурсы с фантастической быстротой. Хотите, перечислю всех исследователей Арктики и Антарктики, а также альпинистов, совершавших восхождение на Гималаи, которые погибли через двое суток после того, как у них кончилась провизия? Не обольщайтесь насчет живительного тепла, которое появится в этом помещении. Температура на полу - около нуля. И выше она никогда не поднимается.
   - Вы сказали, что старый трактор оснащен рацией, - оборвал меня Корадзини. - Каков радиус ее действия? Нельзя ли с ее помощью связаться с вашими друзьями или базой в Уплавнике? , - Спросите его, - кивнул я в сторону Джосса.
   - Не глухой, - заметил без всякого воодушевления радист. - Неужели вы полагаете, что я стал бы возиться с этой грудой металлолома, мистер Корадзини, если бы не было иного выхода? На тракторе восьмиваттный передатчик, питаемый от ручной динамки, с приемником на батарейках. Агрегат допотопный. Кроме того, он предназначался для переговоров в пределах видимости.
   - Но какой у него радиус действия? - упорствовал Корадзини.
   - Трудно сказать, - пожал плечами Джосс. - Сами знаете, как оно бывает, когда речь идет о передаче и приеме сигналов. Иной раз и Би-би-си, расположенную в сотне миль, не услышишь, а то так и переговоры шофера такси с диспетчером на расстоянии вдвое большем принимаешь. Если приемник подходящий. Все зависит от условий. Эта рация? Радиус ее сто, может полтораста, миль. В идеальных условиях. В нынешних же условиях проще мегафоном обойтись. Впрочем, после обеда попытаю счастья. Все равно делать нечего. - С этими словами Джосс отвернулся, дав понять, что разговор окончен.
   - А что если ваши друзья окажутся в радиусе действия рации? предположил Корадзини. - Вы же сами говорили, они в каких-то двухстах милях отсюда.
   - Я сказал, что они задержатся. Они установили приборы, наладили аппаратуру, и пока не кончат работу, с места не сдвинутся. Иначе у них горючего не хватит.
   - Но здесь-то они могут заправиться?
   - С этим проблем нет. - Ткнув пальцем в сторону снежного туннеля, я добавил:
   - Там восемьсот галлонов.
   - Понятно. - Задумавшись на мгновение, Корадзини продолжал:
   - Простите меня за настырность. Я только хочу выяснить ваши возможности. Очевидно, у вас есть, вернее была, договоренность насчет сеансов связи. Разве ваши товарищи не станут беспокоиться, не получив от вас весточки?
   - Хиллкрест - он начальник партии - никогда и ни о чем не беспокоится.
   К сожалению, их собственная рация - у нее большой радиус действия барахлит. Дня два назад наши друзья жаловались на то, что подгорели щетки генератора. А запасные - здесь. Раз им не удалось связаться с нами, они решат, что это произошло из-за неполадок в их собственной аппаратуре. К тому же они уверены, что мы словно у Христа за пазухой. Чего им о нас тревожиться?
   - Что же нам остается? - сварливо произнес Солли Левин. - Подыхать с голоду или на своих двоих топать?
   - Сказано ясно и четко, - прогудел сенатор Брустер. - Короче не скажешь. Предлагаю создать комитет по изучению возможностей...
   - Тут вам не Вашингтон, сенатор, - кротко возразил я. - Кроме того, комитет уже создан. В него входят мистер Лондон, мистер Нильсен и я.
   - Да неужели? - Похоже, это была излюбленная фраза сенатора, которая превосходно сочеталась с высоко поднятыми бровями. - Возможно, вы помните, что проблема волнует и нас лично.
   - Еще бы не помнить, - сухо ответил я. - Послушайте, сенатор, если бы вы попали на море в ураган, и вас подобрал какой-то корабль, вы осмелились бы давать указания капитану и его помощникам, как им следует управлять судном?
   - То совсем другое дело, - надулся сенатор, - Мы не на судне...
   - Молчать! - прозвучал спокойный и твердый голос Корадзини. Я сразу понял, почему ему удалось добиться таких успехов в сложной области предпринимательства, где столько соперников. - Доктор Мейсон абсолютно прав.
   Он здесь хозяин, и доверить собственную жизнь мы должны знатокам своего дела. Насколько я понял, вы уже приняли какое-то решение, доктор Мейсон?
   - Еще вчера вечером. Джосс... то есть мистер Лондон, останется здесь, будет дожидаться возвращения наших коллег. Провизии мы оставим ему на три недели.
   Остальное заберем с собой. Завтра же отправляемся в дорогу.
   - . Почему не сегодня?
   - Потому что трактор неподготовлен для перехода в зимних условиях. Тем более с десятью пассажирами. У него брезентовый верх. Мы возили на нем грузы с побережья. Чтобы подготовить машину к условиям Арктики, нужно установить на нее деревянный кузов, не говоря о нарах и камельке. А на это уйдет несколько часов.
   - Сейчас займемся этой работой?
   - Скоро. Но сначала доставим ваш багаж; Сию же минуту едем за ним к самолету.
   - Слава Богу, - холодно заметила миссис Дансби-Грегг. - А то я уже решила, что никогда больше не увижу своих вещей.
   - Увидите, - возразил я. - И очень скоро.
   - Что вы хотите этим сказать? - подозрительно посмотрела на меня светская львица.
   - Хочу сказать, что вы наденете на себя все, что только возможно, и захватите чемоданчик, куда сложите свои драгоценности, если они у вас есть.
   Остальное придется оставить. Тут вам не агентство Кука. На тракторе не будет места.
   - Но мой гардероб стоит сотни фунтов стерлингов, - рассердилась она. Какие сотни - тысячи! Одно платье от Баленсьяга обошлось мне в пятьсот фунтов, не говоря уже...
   - А в какую сумму вы оцениваете собственную жизнь? - усмехнулся Зейгеро. Может, захватим ваше платье от Баленсьяга, а вас оставим? Лучше наденьте его поверх всего. Пусть все увидят, как нужно одеваться для путешествия по ледовому плато.
   - Страшно остроумно, - англичанка холодно взглянула на боксера.
   - Я и сам так считаю, - согласился Зейгеро. - Вам помочь, док?
   - Оставайся здесь, Джонни, - вскочил Солли Левин. - Поскользнешься, что тогда?..
   - Успокойся, успокойся, - похлопал его по плечу Зейгеро. - Буду изображать из себя начальника, только и всего, Солли. Ну, так как, док?
   - Спасибо. Намереваетесь пойти со мной, мистер Корадзини? - спросил я, увидев, что тот уже облачается в парку.
   - Хотелось бы. Не сидеть же весь день сложа руки.
   - Но ведь у вас еще не зажили раны на голове и на руках. На холоде они будут причинять адскую боль.
   - Надо привыкать, правда? Показывайте дорогу.
   Похожий на огромную раненую птицу, севшую в снег, авиалайнер был едва различим в сумеречном свете полярного дня. Он находился к северо-востоку в семистах-восьмистах ярдах от нас. Левое задравшееся крыло было обращено к нам. Сколько ходок надо сделать к самолету, одному Богу известно. Через час или около того и вовсе стемнеет. Я решил, что нет смысла двигаться в темноте извилистым маршрутом, каким пришлось следовать накануне, и с помощью Зейгеро и Корадзини наметил прямую трассу, устанавливая через каждые пять ярдов бамбуковые палки. Несколько таких палок я взял из туннеля, а остальные были переставлены со старого места.
   В самолете было холодно и темно, как в склепе. С одной стороны фюзеляж уже покрылся слоем льда, иллюминаторы, заиндевев, не пропускали света. При свете двух фонарей мы походили на призраков, окутанных клубами пара, почти неподвижно висевших у нас над головами. Тишину нарушали лишь шумное дыхание да хрип, который издает человек в сильную стужу, когда старается не делать глубоких вдохов.
   - Господи, ну и жуткое местечко, - заметил Зейгеро, ежась не то от холода, не то от чего-то другого. Направив луч фонаря на мертвеца, сидевшего в заднем ряду кресел, он спросил: