Страница:
И вся половина Священного отряда, стоявшая на холме, слушала их спор.
И вновь заговорил Мак Айлиль, прозванный Скрамасакс:
— Не для того собрались мы здесь, чтобы уцелеть. Желаю я нам — пройти через огонь Запретного оружия. Ибо не пройдя — как воссоединимся с нашими братьями, что полегли с Махайрой?
Вот так сказал он. И тогда ответил ему Конайре-Кончар:
— Велика правда твоя, Мак Айлиль. Прости мне подозрение необдуманное!
Простил его Мак Айлиль, не потребовав поединка, — ведь неуместен был поединок на поле сражения, перед лицом врага.
Тогда в четвертый раз заговорил Кончар, поскольку он был поставлен старшим над половиной отряда Стражем Границ и остался старшим теперь, когда смежил веки Страж:
— Что скажете, мужи-воины? Прав ли брат наш Скрамасакс?
«Воистину прав!» — ответили.
— Тогда делайте, что положено! И пусть будет то, что будет!
Сказав это, Кончар первым натянул свой лук.
И выстрелили одновременно с ним все остальные лучники, зная, что их стрелы не достигнут цели. И выстрелили арбалетчики — не зная, достигнут ли цели они…"
Лишь четыре арбалета, как оказалось, обладали достаточной силой. Их стрелы, тяжелые и короткие, свистя оперением, достигли на излете группы командиров, стоявших впереди третьего отряда.
Но Крагер всех Крагеров не был задет. Еще тогда, когда по отряду хлестнула очередь, выпущенная Махайрой, воины из его ближайшего окружения выдвинулись вперед, прикрывая предводителя своими телами.
И вот сейчас трое из них, не издав ни единого звука, опрокинулись навзничь. В глазницах их, постепенно замирая, трепетали оперенные древки стрел.
Словно диковинные цветы…
Трое — потому что один из упавших был сражен двумя стрелами. По стреле в каждый глаз…
— Оттуда! Вождь, стреляли оттуда! — кричал один из гвардейцев, указывая куда-то рукой.
— Вон с того холма!
И Крагер всех Крагеров медленно вытянул обнаженную полосу эспадона в том направлении, куда указывала рука гвардейца.
И взревели бомбарды.
…Снова безумствовал десяток орудийных стволов, снова строчили автоматчики — долго, очень долго уже после того, как на вершине холма не осталось никого из живых.
Да и от холма того мало что осталось…
А потом измолотый в алмазную пыль снег, который сперва был вздыблен облаком вместе с растерзанными частицами мерзлой земли, медленно опустился на тела и остатки тел, прикрывая их призрачным покровом.
Крагер Крагеров посмотрел на троих лежащих гвардейцев, на пернатые цветы, распустившиеся в их глазных орбитах.
И молча покачал головой.
Этот грохот тоже услышал Катана вдалеке отсюда. Услышал и оценил — даже не сам грохот, а его прекращение.
А оценив, повел свой отряд прочь, шагая впереди, — чтобы никто не видел его слез…
…Когда уцелевшая треть крагеровского войска приблизилась к месту схватки, земля перед ними вдруг зашевелилась.
И встал из-под снежного крошева Фер Ломна по прозвищу Эсток — единственный из уцелевших. Так бывает: иной раз остается кто-нибудь жив и даже невредим там, где не может быть живых и невредимых.
Любит судьба пошутить иной раз…
Страшен был взгляд Эстока. И страшен был узкий меч в его руке, обагренный кровью не одного Крагера.
Но автоматы, мечи и боевые цепы, стеной надвигавшиеся на него, были страшны не менее.
Крагеры наступали осторожно, выставив оружие перед собой. Хватит с них потерь на сегодня! Ох, как хватит…
Эсток даже удивился сперва: отчего же не стреляют? Неужели они столь глупы, что рассчитывают взять его живым? Но тут же понял причину этого.
Медленно расступились ряды Крагеров, словно вода перед корабельным рострумом. И, как дракон на роструме, навстречу Эстоку тяжелым шагом вышел НЕКТО.
На голову выше окружающих, чуть ли не вдвое шире в плечах. Лицо скрыто под хищноклювым забралом в виде орлиного черепа. Лишь уголки глаз видны сквозь прорези полумаски.
И темный, адский огонь полыхал в них…
А в руках — громадный меч. Из тех самых, разрубающих волос на воде.
Вот оно что…
"…И усмехнулся Фер Ломна при виде этого.
— Благословенна судьба моя! — так вскричал он. — Хороший подарок сделан мне напоследок!
Понял он, что сам Черный Воин, Крагер всех Крагеров, решил помериться с ним клинок на клинок, а не клинок на пулю.
Для того решил, чтобы перед лицом рядовых воинов смыть с себя пятно неудачи, которым пометил его нынешний день.
И радость наполнила сердце Эстока, ибо замыслил он увлечь врага за собой в царство гибели. Вернее же — перед собой послать, чтобы шел он вестником, за длинные волосы неся, словно фонарь, свою отрубленную голову.
Знал Эсток, что свеж Черный Воин, сам же он — изнурен предшествующей битвой, да и оглушен взрывом недавним.
Знал он, что короче его меч-шпага, чем вражеский эспадон, смазанный трупным ядом.
И для быстроты движений снял Эсток перед началом боя доспехи, черная же броня противника — прочна была…
Но с воинственным кличем бросился он вперед, и клинок его описал сверкающую дугу…"
Нет, все было даже не так…
Жалели сказители последнего из Священного отряда. А жалея — давали ему предсмертное утешение, которого он так и не получил.
Хуже дело было…
Великим счастьем, великой наградой было бы для Фер Ломна ощутить напоследок, что он проигрывает неравный бой.
Но даже этого было ему не дано. Бой оказался равным!
Не сыграло своей роли отсутствие доспехов или яд на клинке. Усталость тоже роли не сыграла, так как не стал поединок затяжным.
И никто из рядовых не вмешался в схватку на стороне своего вождя. Знали они, что не сносить им тогда головы! И послушно рассыпались полукругом, освобождая место для боя.
"…Говорят: истина дороже дружбы. Но вражды она — тоже дороже.
Врагом для всех, кто носит имя человеческое, был вождь Крагеров. Но велики были его сила и умение. Страшен и неотразим меч в его руках…
Сталь задела о сталь, и искры посыпались, когда встретились эспадон с эстоком. Но — только звон пошел. Остановил враг удар Фер Ломна и увел его на себя и в сторону.
Так рыбак водит своей снастью сильную рыбу, которая может порвать лесу.
А затем свершилось странное. Велик был телом Крагер Крагеров, высок и тяжел, словно горный бык. Но с легкостью юной танцовщицы провернулся он вокруг себя, опираясь на пальцы ноги.
И — уже с разворота — обрушил эспадон вниз всей его и своей тяжестью…"
Темная полоса прошла через тело Эстока. От левого плеча — к правому бедру.
Губы его приоткрылись, словно хотел он что-то сказать или крикнуть. Но невозможно подать голос, если рассечены легкие.
Все видели, как, словно колос, снятый со стебля, сползала в снег половина тела.
И только тогда ударила кровь…
— Слава!! — бешено закричали воины.
"Еще, говорят, так было: ноги Фер Ломна вместе с частью туловища продолжали стоять. Прежде, чем упали они, Черный Воин отбросил свой меч. Всю пятерню запустил он в утробу страшно разрубленного тела. Вырвал печень
— средоточие жизни — и впился в нее зубами, размазывая дымящуюся кровь по лицу.
Торжествуя, улыбался он кровавыми губами. Но угрюм был его взгляд…"
9
…ВОТ ИМЕННО ТАК ВСЕ И БЫЛО.
Впрочем, иное гласят древние сказания — не записанные, растворившиеся в глубине веков. Саги, сложенные на их основе, также представляют дело иначе.
Будто все же одолел Фер Ломна на поединке Черного Воина. Будто не победу, пусть жестокой ценой, одержало войско Крагеров, а потерпело поражение. Будто бы…
Впрочем, кто знает… Может быть, путают. Может — ошибаются.
Возможно, что и лгут — преуменьшая либо преувеличивая.
Кто знает…
Нем язык прошлого, и слепы его глаза — словно трепещет в каждой глазнице трехперый хвостовик стрелы…
Но ведь и действительно: вскоре исчез с лица Зайста Черный Воин, предводитель Крагеров.
И сами Крагеры вслед за ним исчезли, подобно туману.
Как дурной сон…
Впрочем, никто уже на Зайсте и не знает, что Крагеры — это народ. Хотя слово такое известно. Означает оно…
Излишне говорить, что оно означает. Достаточно сказать одно: любой зайстовский мальчишка, если назовут его «крагером», кидается в драку без раздумий.
Потому что нет оскорбления страшнее…
"…Искривились в улыбке окровавленные губы Черного Воина. Но угрюм был его взгляд.
Знал Крагер всех Крагеров: не сделано дело!"
— Свободные люди Зайста, слушайте меня!
Катана уже был прежний, уже говорил по-прежнему. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад по глубоким, словно рубленым морщинам его лица одна за другой стекали слезы.
Слезы горечи и бессилия. Слезы, рожденные невозможностью помочь.
И действительно: никто не верил в это. Хотя бы потому только, что никто не видел этих слез…
— Я открываю вам последний секрет…
— Слушайте! Слушайте! — пронеслось по толпе.
Да, по толпе. Потому что именно в толпу превратился теперь Священный отряд резерва.
По правде сказать, после того, как он не пришел на помощь своим собратьям, этот отряд не мог уже называться «священным»…)
— Да, открываю. Все когда-то бывает в последний раз… Например, сейчас я в последний раз выступаю перед вами как предводитель…
Негромкий ропот прошел по зале. Но этим все и ограничилось.
Если они уже не Священный отряд, если они не отстояли свою честь, свою землю и покой своих семей — действительно, какие уж тут предводители…
Только один голос решился высказаться открыто:
— Что это все значит? Ты — наш вождь, Рамирес! — выкрикнул этот голос
— ломающийся, еще юношеский.
(От волнения вопрошающий даже не сообразил, что называть предводителя по имени, а не по прозвищу — непристойно в часы войны.)
— Ты — наш вождь! И ты не вправе покинуть нас, пока не нашел себе преемника!
Рамирес, прозванный Катаной, грустно усмехнулся в ответ:
— Кто сказал тебе, что я не нашел его, Конан?
Он тоже назвал юношу по имени…
«…Свободные люди Зайста, слушайте…» — словно отзвук далекого эха прозвучал в голове у Крагера Крагеров.
Он сморщился, будто от раны. Шеренги его воинов выжидающе смотрели на вождя.
— Вперед! — с хриплым рыком Черный Воин указал куда-то.
Гвардейцы недоуменно озирались.
— Куда, вождь? — решился, наконец, заговорить один из них. Он уже был готов к тому, что это окажутся его последние слова.
Но на сей раз предводитель не обнажил меча.
— Вперед, бараньи головы! — снова прохрипел он. — К старому зиккурату! Бегом!
И, во время короткой паузы, покуда отряд разворачивался в нужном направлении:
— Я знаю, я чувствую… Не спрашивайте у меня — каким образом!
Никто и не думал у него спрашивать. Не было таких глупцов. И самоубийц — тоже не было!
— …Кто тебе сказал такое, Конан?!
И снова ропот прошел по залу.
Они находились теперь в здании старого зиккурата. Как святилище оно не использовалось уже на памяти двух поколений — с тех пор, как цоколь его треснул после землетрясения, а стены угрожающе накренились, готовые рухнуть.
За эти десятилетия здание еще более обветшало. Трудно было сказать, можно ли теперь называть укрываемую его крышей площадку «Святой землей…».
Наверное, нет… Ведь святость — не место, не предмет. Она творится лишь осознанием ее как таковой…
— Есть у нас новый предводитель, свободный народ Зайста! И он — здесь!
И снова короткая боль пронзила голову Черного Воина. Будто орел, изображенный у него на шлеме, вдруг клюнул его сразу в оба виска одновременно.
— А, проклятье!
По верхней губе его тонкой, нерешительной струйкой стекала кровь, струящаяся из лопнувшего сосуда в ноздре.
Он смахнул эту струйку тыльной стороной ладони, как надоедливое насекомое. После чего вытер руку о широкий кожаный пояс, украшенный клыками его молочных братьев по собачьей яме.
Как всегда, прикосновение к этим кусочкам кости успокоило его.
Катана простер перед собой ладонь — и словно невидимый ручеек теплоты истек из ее середины. Все почувствовали его.
Конан тоже ощутил эту теплоту. Более того — ему показалось, что луч ее прошел сквозь его грудь, неведомым ощущением обогатив тело и душу.
Но ведь так не могло быть… Или?
Да нет, какое там «или»! Наверняка Рамирес просто указывает на кого-то за его спиной.
Подумав так, юноша обернулся через плечо.
— Что ты вертишься, Клеймора! — продолжал Катана со странным выражением в голосе. — Никого сзади тебя нет.
Конан по прозвищу Клеймора, восемнадцати лет от роду, и сам уже видел это.
10
11
И вновь заговорил Мак Айлиль, прозванный Скрамасакс:
— Не для того собрались мы здесь, чтобы уцелеть. Желаю я нам — пройти через огонь Запретного оружия. Ибо не пройдя — как воссоединимся с нашими братьями, что полегли с Махайрой?
Вот так сказал он. И тогда ответил ему Конайре-Кончар:
— Велика правда твоя, Мак Айлиль. Прости мне подозрение необдуманное!
Простил его Мак Айлиль, не потребовав поединка, — ведь неуместен был поединок на поле сражения, перед лицом врага.
Тогда в четвертый раз заговорил Кончар, поскольку он был поставлен старшим над половиной отряда Стражем Границ и остался старшим теперь, когда смежил веки Страж:
— Что скажете, мужи-воины? Прав ли брат наш Скрамасакс?
«Воистину прав!» — ответили.
— Тогда делайте, что положено! И пусть будет то, что будет!
Сказав это, Кончар первым натянул свой лук.
И выстрелили одновременно с ним все остальные лучники, зная, что их стрелы не достигнут цели. И выстрелили арбалетчики — не зная, достигнут ли цели они…"
Лишь четыре арбалета, как оказалось, обладали достаточной силой. Их стрелы, тяжелые и короткие, свистя оперением, достигли на излете группы командиров, стоявших впереди третьего отряда.
Но Крагер всех Крагеров не был задет. Еще тогда, когда по отряду хлестнула очередь, выпущенная Махайрой, воины из его ближайшего окружения выдвинулись вперед, прикрывая предводителя своими телами.
И вот сейчас трое из них, не издав ни единого звука, опрокинулись навзничь. В глазницах их, постепенно замирая, трепетали оперенные древки стрел.
Словно диковинные цветы…
Трое — потому что один из упавших был сражен двумя стрелами. По стреле в каждый глаз…
— Оттуда! Вождь, стреляли оттуда! — кричал один из гвардейцев, указывая куда-то рукой.
— Вон с того холма!
И Крагер всех Крагеров медленно вытянул обнаженную полосу эспадона в том направлении, куда указывала рука гвардейца.
И взревели бомбарды.
…Снова безумствовал десяток орудийных стволов, снова строчили автоматчики — долго, очень долго уже после того, как на вершине холма не осталось никого из живых.
Да и от холма того мало что осталось…
А потом измолотый в алмазную пыль снег, который сперва был вздыблен облаком вместе с растерзанными частицами мерзлой земли, медленно опустился на тела и остатки тел, прикрывая их призрачным покровом.
Крагер Крагеров посмотрел на троих лежащих гвардейцев, на пернатые цветы, распустившиеся в их глазных орбитах.
И молча покачал головой.
Этот грохот тоже услышал Катана вдалеке отсюда. Услышал и оценил — даже не сам грохот, а его прекращение.
А оценив, повел свой отряд прочь, шагая впереди, — чтобы никто не видел его слез…
…Когда уцелевшая треть крагеровского войска приблизилась к месту схватки, земля перед ними вдруг зашевелилась.
И встал из-под снежного крошева Фер Ломна по прозвищу Эсток — единственный из уцелевших. Так бывает: иной раз остается кто-нибудь жив и даже невредим там, где не может быть живых и невредимых.
Любит судьба пошутить иной раз…
Страшен был взгляд Эстока. И страшен был узкий меч в его руке, обагренный кровью не одного Крагера.
Но автоматы, мечи и боевые цепы, стеной надвигавшиеся на него, были страшны не менее.
Крагеры наступали осторожно, выставив оружие перед собой. Хватит с них потерь на сегодня! Ох, как хватит…
Эсток даже удивился сперва: отчего же не стреляют? Неужели они столь глупы, что рассчитывают взять его живым? Но тут же понял причину этого.
Медленно расступились ряды Крагеров, словно вода перед корабельным рострумом. И, как дракон на роструме, навстречу Эстоку тяжелым шагом вышел НЕКТО.
На голову выше окружающих, чуть ли не вдвое шире в плечах. Лицо скрыто под хищноклювым забралом в виде орлиного черепа. Лишь уголки глаз видны сквозь прорези полумаски.
И темный, адский огонь полыхал в них…
А в руках — громадный меч. Из тех самых, разрубающих волос на воде.
Вот оно что…
"…И усмехнулся Фер Ломна при виде этого.
— Благословенна судьба моя! — так вскричал он. — Хороший подарок сделан мне напоследок!
Понял он, что сам Черный Воин, Крагер всех Крагеров, решил помериться с ним клинок на клинок, а не клинок на пулю.
Для того решил, чтобы перед лицом рядовых воинов смыть с себя пятно неудачи, которым пометил его нынешний день.
И радость наполнила сердце Эстока, ибо замыслил он увлечь врага за собой в царство гибели. Вернее же — перед собой послать, чтобы шел он вестником, за длинные волосы неся, словно фонарь, свою отрубленную голову.
Знал Эсток, что свеж Черный Воин, сам же он — изнурен предшествующей битвой, да и оглушен взрывом недавним.
Знал он, что короче его меч-шпага, чем вражеский эспадон, смазанный трупным ядом.
И для быстроты движений снял Эсток перед началом боя доспехи, черная же броня противника — прочна была…
Но с воинственным кличем бросился он вперед, и клинок его описал сверкающую дугу…"
Нет, все было даже не так…
Жалели сказители последнего из Священного отряда. А жалея — давали ему предсмертное утешение, которого он так и не получил.
Хуже дело было…
Великим счастьем, великой наградой было бы для Фер Ломна ощутить напоследок, что он проигрывает неравный бой.
Но даже этого было ему не дано. Бой оказался равным!
Не сыграло своей роли отсутствие доспехов или яд на клинке. Усталость тоже роли не сыграла, так как не стал поединок затяжным.
И никто из рядовых не вмешался в схватку на стороне своего вождя. Знали они, что не сносить им тогда головы! И послушно рассыпались полукругом, освобождая место для боя.
"…Говорят: истина дороже дружбы. Но вражды она — тоже дороже.
Врагом для всех, кто носит имя человеческое, был вождь Крагеров. Но велики были его сила и умение. Страшен и неотразим меч в его руках…
Сталь задела о сталь, и искры посыпались, когда встретились эспадон с эстоком. Но — только звон пошел. Остановил враг удар Фер Ломна и увел его на себя и в сторону.
Так рыбак водит своей снастью сильную рыбу, которая может порвать лесу.
А затем свершилось странное. Велик был телом Крагер Крагеров, высок и тяжел, словно горный бык. Но с легкостью юной танцовщицы провернулся он вокруг себя, опираясь на пальцы ноги.
И — уже с разворота — обрушил эспадон вниз всей его и своей тяжестью…"
Темная полоса прошла через тело Эстока. От левого плеча — к правому бедру.
Губы его приоткрылись, словно хотел он что-то сказать или крикнуть. Но невозможно подать голос, если рассечены легкие.
Все видели, как, словно колос, снятый со стебля, сползала в снег половина тела.
И только тогда ударила кровь…
— Слава!! — бешено закричали воины.
"Еще, говорят, так было: ноги Фер Ломна вместе с частью туловища продолжали стоять. Прежде, чем упали они, Черный Воин отбросил свой меч. Всю пятерню запустил он в утробу страшно разрубленного тела. Вырвал печень
— средоточие жизни — и впился в нее зубами, размазывая дымящуюся кровь по лицу.
Торжествуя, улыбался он кровавыми губами. Но угрюм был его взгляд…"
9
…ВОТ ИМЕННО ТАК ВСЕ И БЫЛО.
Впрочем, иное гласят древние сказания — не записанные, растворившиеся в глубине веков. Саги, сложенные на их основе, также представляют дело иначе.
Будто все же одолел Фер Ломна на поединке Черного Воина. Будто не победу, пусть жестокой ценой, одержало войско Крагеров, а потерпело поражение. Будто бы…
Впрочем, кто знает… Может быть, путают. Может — ошибаются.
Возможно, что и лгут — преуменьшая либо преувеличивая.
Кто знает…
Нем язык прошлого, и слепы его глаза — словно трепещет в каждой глазнице трехперый хвостовик стрелы…
Но ведь и действительно: вскоре исчез с лица Зайста Черный Воин, предводитель Крагеров.
И сами Крагеры вслед за ним исчезли, подобно туману.
Как дурной сон…
Впрочем, никто уже на Зайсте и не знает, что Крагеры — это народ. Хотя слово такое известно. Означает оно…
Излишне говорить, что оно означает. Достаточно сказать одно: любой зайстовский мальчишка, если назовут его «крагером», кидается в драку без раздумий.
Потому что нет оскорбления страшнее…
"…Искривились в улыбке окровавленные губы Черного Воина. Но угрюм был его взгляд.
Знал Крагер всех Крагеров: не сделано дело!"
— Свободные люди Зайста, слушайте меня!
Катана уже был прежний, уже говорил по-прежнему. Трудно было поверить, что еще несколько минут назад по глубоким, словно рубленым морщинам его лица одна за другой стекали слезы.
Слезы горечи и бессилия. Слезы, рожденные невозможностью помочь.
И действительно: никто не верил в это. Хотя бы потому только, что никто не видел этих слез…
— Я открываю вам последний секрет…
— Слушайте! Слушайте! — пронеслось по толпе.
Да, по толпе. Потому что именно в толпу превратился теперь Священный отряд резерва.
По правде сказать, после того, как он не пришел на помощь своим собратьям, этот отряд не мог уже называться «священным»…)
— Да, открываю. Все когда-то бывает в последний раз… Например, сейчас я в последний раз выступаю перед вами как предводитель…
Негромкий ропот прошел по зале. Но этим все и ограничилось.
Если они уже не Священный отряд, если они не отстояли свою честь, свою землю и покой своих семей — действительно, какие уж тут предводители…
Только один голос решился высказаться открыто:
— Что это все значит? Ты — наш вождь, Рамирес! — выкрикнул этот голос
— ломающийся, еще юношеский.
(От волнения вопрошающий даже не сообразил, что называть предводителя по имени, а не по прозвищу — непристойно в часы войны.)
— Ты — наш вождь! И ты не вправе покинуть нас, пока не нашел себе преемника!
Рамирес, прозванный Катаной, грустно усмехнулся в ответ:
— Кто сказал тебе, что я не нашел его, Конан?
Он тоже назвал юношу по имени…
«…Свободные люди Зайста, слушайте…» — словно отзвук далекого эха прозвучал в голове у Крагера Крагеров.
Он сморщился, будто от раны. Шеренги его воинов выжидающе смотрели на вождя.
— Вперед! — с хриплым рыком Черный Воин указал куда-то.
Гвардейцы недоуменно озирались.
— Куда, вождь? — решился, наконец, заговорить один из них. Он уже был готов к тому, что это окажутся его последние слова.
Но на сей раз предводитель не обнажил меча.
— Вперед, бараньи головы! — снова прохрипел он. — К старому зиккурату! Бегом!
И, во время короткой паузы, покуда отряд разворачивался в нужном направлении:
— Я знаю, я чувствую… Не спрашивайте у меня — каким образом!
Никто и не думал у него спрашивать. Не было таких глупцов. И самоубийц — тоже не было!
— …Кто тебе сказал такое, Конан?!
И снова ропот прошел по залу.
Они находились теперь в здании старого зиккурата. Как святилище оно не использовалось уже на памяти двух поколений — с тех пор, как цоколь его треснул после землетрясения, а стены угрожающе накренились, готовые рухнуть.
За эти десятилетия здание еще более обветшало. Трудно было сказать, можно ли теперь называть укрываемую его крышей площадку «Святой землей…».
Наверное, нет… Ведь святость — не место, не предмет. Она творится лишь осознанием ее как таковой…
— Есть у нас новый предводитель, свободный народ Зайста! И он — здесь!
И снова короткая боль пронзила голову Черного Воина. Будто орел, изображенный у него на шлеме, вдруг клюнул его сразу в оба виска одновременно.
— А, проклятье!
По верхней губе его тонкой, нерешительной струйкой стекала кровь, струящаяся из лопнувшего сосуда в ноздре.
Он смахнул эту струйку тыльной стороной ладони, как надоедливое насекомое. После чего вытер руку о широкий кожаный пояс, украшенный клыками его молочных братьев по собачьей яме.
Как всегда, прикосновение к этим кусочкам кости успокоило его.
Катана простер перед собой ладонь — и словно невидимый ручеек теплоты истек из ее середины. Все почувствовали его.
Конан тоже ощутил эту теплоту. Более того — ему показалось, что луч ее прошел сквозь его грудь, неведомым ощущением обогатив тело и душу.
Но ведь так не могло быть… Или?
Да нет, какое там «или»! Наверняка Рамирес просто указывает на кого-то за его спиной.
Подумав так, юноша обернулся через плечо.
— Что ты вертишься, Клеймора! — продолжал Катана со странным выражением в голосе. — Никого сзади тебя нет.
Конан по прозвищу Клеймора, восемнадцати лет от роду, и сам уже видел это.
10
Клеймора?
Звонкое, лихое, веселое имя-название. Как вкус старого вина из резного кубка. Как птичий крик.
«Клей-мора!» — пронзительными голосами кричат острокрылые чайки, пикируя с меловых утесов вниз, выхватывая рыбу из глубин морского изумруда…
«Клей-мора» — в такт им присвистывает чибис над вересковой пустошью.
И снова, снова — птичьи крики, блеяние овец, бредущих сквозь вереск, дым, запах вяленого мяса, запах старого эля, звук волынки, снова птичий крик…
Стальная птица распустила тонкое перекрестье крыльев над колыбелью. Длинно и узко ее тело — длиннее крылатого размаха.
На конце же каждого крыла — по ажурному цветку. Цельно с перекрестьем выкованы эти цветы. Умел был кузнец…
Неярко блестит прорезной металл лепестков. Блестит вороненая сталь.
Как змея вокруг кола плетня, вьется по клинку старинная надпись. Нет сейчас знатока, способного прочесть ее. Видать, мудры были предки!
Но зачем читать? И так каждый в их роду знает ее наизусть!
Родовой лозунг, девиз. Столь же звонкий и отточенный, как режущая кромка меча.
«Дружбу — друзьям, службу — старейшинам, покорность — Богу, честь — никому!»
Вот что выгравировано на клинке!
Ему не было и года, когда отец повесил над его колыбелью стальную птицу фамильного меча. «Прапрадедовский» — так называли его.
На самом деле он, конечно, был еще более древен. Просто дальше своего прапрадеда отец не знал родства. Именно с прапрадеда начиная, старший из мужских потомков рода получал в наследство вот этот меч — клеймору.
Длинный, узкий, хищно вытянутый клинок, равно пригодный для рубки и укола. Двусторонняя заточка. Старинный закал столь хорош, что за полтора века, — по меньшей мере! — как сошла клеймора с кузнечной наковальни, на ней не появилось ни одной зазубрины.
А она редко стояла без дела! Не один вражеский клинок был перерублен, не одна кольчуга или шлем были иссечены вместе с их содержимым.
А еще была крестовидная гарда — поперечины креста выгнуты летящим изгибом (вот они — крылья птицы!). И железные цветы, чудо кузнечного ремесла, на конце каждой поперечины.
(Но не только украшением были их лепестки! Позволяли они зацепить оружие противника — и вырвать его из рук поворотом кисти.)
И была еще обмотанная шагреневой кожей рукоять для двуручного захвата
— такая же длинная, тонкая, изящно-прочная, как и сам клинок, но теплая и приятная на ощупь.
Шагрень не давала ей повернуться в ладони: если скользка была ладонь от пота или же от облегавшей ее латной рукавицы.
И, конечно, была надпись вдоль лезвия. Девиз, стоящий самого меча, — а уж тем более стоящий всех мехов, золотых кубков и овечьих стад, составлявших имущество семьи.
Легкое, несмотря на свою длину, изящное без изощренности — и грозное в этом своем изяществе оружие. Клеймора. Прадедовский меч.
В умелых руках он не уступит мечу-эспадону при всей его убийственной мощи.
Эспадон? А почему вдруг вспомнился эспадон?
Привычная память, память бойца, быстро подобрала нужный образ.
Эспадон — оружие панцирной пехоты, самый большой из двуручных мечей, да и вообще из всего клинкового оружия, когда-либо изготовлявшегося человеком.
Широко применялся ландскнехтами, а также спешенными рыцарями. Вернее, самыми рослыми и могучими из ландскнехтов и рыцарей…
Сам он, Мак-Лауд, — под этим или под другим именем — не раз в своей странной жизни топтал пыль дорогами ландскнехтов…
Но — ни разу он не взялся за эспадон. Иногда ему приходилось терпеть из-за этого насмешки — хотя немного находилось охотников смеяться над ним!
А у находившихся — очень скоро пропадало такое желание. Иногда даже вместе со всеми остальными желаниями…
Но какой-то не вполне понятный страх вызывало в нем это оружие. Страх и отвращение. Словно означало оно причастность к чему-то темному, древнему, жуткому…
А так — клинок как клинок, вполне ему по силам. Не хуже, чем та же клеймора.
Клеймора… Традиционный двуручный меч шотландских горцев…
Как ни странно, память его, кажется, сохранила этот момент: отец, закрепляющий меч над колыбелью. Или это ложное воспоминание?
Наверное, ложное…
Только отчего же тогда помнится и то, что сказал отец в ту минуту?
…В руке героя,
что в путь решился,
В поход опасный
на вражью землю,
Сей меч не дрогнет:
не раз бывал он,
Клинок двуострый,
в потехе ратной!
И снова — как птичий крик, как далекий звон сечи — размеренно льется торжественная мелодия древнего речитатива:
…В крови откован
тот меч победный,
Лучший из славных
клинков наследных.
Во многих битвах
он был испытан,
Клинок — наследье
далеких предков,
Шлемодробитель,
кольчугоборец,
Поющий песню
в игре сражений…
Да, вовсе не похожа была музыка, звучавшая в отцовской речи, на заунывный рев волынок и трехструнное бренчание виолы. Не похожа на обычные песни хайлендской деревни Глен-Финен…
Музыка?
Окружающая действительность медленно доходила до сознания Мак-Лауда. Что с ним? Где он находится?
Все в порядке.
Он по-прежнему сидит в оперной ложе. А на сцене перед ним, приняв демонически-байроническую позу, высится певец, закутанный в плащ цвета воронова крыла.
Рука его столь же картинно романтическим движением легла на эфес бутафорского меча.
Вот оно в чем дело…
Старый человек усмехнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. Вот что, оказывается, навеяло ему эти видения…
Он устало смежил веки. И тут же прошлое вновь обрушилось на него…
Или не прошлое? Или не видения это были, как не видением была память о Проекте?
Или клеймора — оружие не только шотландских горцев?
Значит, это не отец вешал над ним меч и пел древнюю песню… А может быть, все-таки отец — но не здесь, не на Земле?
Кто знает…
Нет ничего проще пустоты — но ничего нет и сложней ее. Особенно когда это слепящая пустота межзвездных пространств…
Так что, возможно, и на Земле это было тоже. И на Земле — и не на Земле. И в средневековой Шотландии, и…
Или это вообще одно и то же? Нет двух миров, есть один — но разветвленный? И Земля, и Зайст — не сходятся ли они, как сходятся к жалу острия мечевые лезвия?
(Кто, кто это сказал?! Чьи это слова?)
Да, быть может, его воспоминания не являются ложными. Надо только прислушаться. Прислушаться к тому, что говорит твой внутренний голос…
Твой ли голос это говорит?..
— …Последний же секрет заключается вот в чем. Нет двух миров — есть один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего бездну. И Высокое Знание…
Звонкое, лихое, веселое имя-название. Как вкус старого вина из резного кубка. Как птичий крик.
«Клей-мора!» — пронзительными голосами кричат острокрылые чайки, пикируя с меловых утесов вниз, выхватывая рыбу из глубин морского изумруда…
«Клей-мора» — в такт им присвистывает чибис над вересковой пустошью.
И снова, снова — птичьи крики, блеяние овец, бредущих сквозь вереск, дым, запах вяленого мяса, запах старого эля, звук волынки, снова птичий крик…
Стальная птица распустила тонкое перекрестье крыльев над колыбелью. Длинно и узко ее тело — длиннее крылатого размаха.
На конце же каждого крыла — по ажурному цветку. Цельно с перекрестьем выкованы эти цветы. Умел был кузнец…
Неярко блестит прорезной металл лепестков. Блестит вороненая сталь.
Как змея вокруг кола плетня, вьется по клинку старинная надпись. Нет сейчас знатока, способного прочесть ее. Видать, мудры были предки!
Но зачем читать? И так каждый в их роду знает ее наизусть!
Родовой лозунг, девиз. Столь же звонкий и отточенный, как режущая кромка меча.
«Дружбу — друзьям, службу — старейшинам, покорность — Богу, честь — никому!»
Вот что выгравировано на клинке!
Ему не было и года, когда отец повесил над его колыбелью стальную птицу фамильного меча. «Прапрадедовский» — так называли его.
На самом деле он, конечно, был еще более древен. Просто дальше своего прапрадеда отец не знал родства. Именно с прапрадеда начиная, старший из мужских потомков рода получал в наследство вот этот меч — клеймору.
Длинный, узкий, хищно вытянутый клинок, равно пригодный для рубки и укола. Двусторонняя заточка. Старинный закал столь хорош, что за полтора века, — по меньшей мере! — как сошла клеймора с кузнечной наковальни, на ней не появилось ни одной зазубрины.
А она редко стояла без дела! Не один вражеский клинок был перерублен, не одна кольчуга или шлем были иссечены вместе с их содержимым.
А еще была крестовидная гарда — поперечины креста выгнуты летящим изгибом (вот они — крылья птицы!). И железные цветы, чудо кузнечного ремесла, на конце каждой поперечины.
(Но не только украшением были их лепестки! Позволяли они зацепить оружие противника — и вырвать его из рук поворотом кисти.)
И была еще обмотанная шагреневой кожей рукоять для двуручного захвата
— такая же длинная, тонкая, изящно-прочная, как и сам клинок, но теплая и приятная на ощупь.
Шагрень не давала ей повернуться в ладони: если скользка была ладонь от пота или же от облегавшей ее латной рукавицы.
И, конечно, была надпись вдоль лезвия. Девиз, стоящий самого меча, — а уж тем более стоящий всех мехов, золотых кубков и овечьих стад, составлявших имущество семьи.
Легкое, несмотря на свою длину, изящное без изощренности — и грозное в этом своем изяществе оружие. Клеймора. Прадедовский меч.
В умелых руках он не уступит мечу-эспадону при всей его убийственной мощи.
Эспадон? А почему вдруг вспомнился эспадон?
Привычная память, память бойца, быстро подобрала нужный образ.
Эспадон — оружие панцирной пехоты, самый большой из двуручных мечей, да и вообще из всего клинкового оружия, когда-либо изготовлявшегося человеком.
Широко применялся ландскнехтами, а также спешенными рыцарями. Вернее, самыми рослыми и могучими из ландскнехтов и рыцарей…
Сам он, Мак-Лауд, — под этим или под другим именем — не раз в своей странной жизни топтал пыль дорогами ландскнехтов…
Но — ни разу он не взялся за эспадон. Иногда ему приходилось терпеть из-за этого насмешки — хотя немного находилось охотников смеяться над ним!
А у находившихся — очень скоро пропадало такое желание. Иногда даже вместе со всеми остальными желаниями…
Но какой-то не вполне понятный страх вызывало в нем это оружие. Страх и отвращение. Словно означало оно причастность к чему-то темному, древнему, жуткому…
А так — клинок как клинок, вполне ему по силам. Не хуже, чем та же клеймора.
Клеймора… Традиционный двуручный меч шотландских горцев…
Как ни странно, память его, кажется, сохранила этот момент: отец, закрепляющий меч над колыбелью. Или это ложное воспоминание?
Наверное, ложное…
Только отчего же тогда помнится и то, что сказал отец в ту минуту?
…В руке героя,
что в путь решился,
В поход опасный
на вражью землю,
Сей меч не дрогнет:
не раз бывал он,
Клинок двуострый,
в потехе ратной!
И снова — как птичий крик, как далекий звон сечи — размеренно льется торжественная мелодия древнего речитатива:
…В крови откован
тот меч победный,
Лучший из славных
клинков наследных.
Во многих битвах
он был испытан,
Клинок — наследье
далеких предков,
Шлемодробитель,
кольчугоборец,
Поющий песню
в игре сражений…
Да, вовсе не похожа была музыка, звучавшая в отцовской речи, на заунывный рев волынок и трехструнное бренчание виолы. Не похожа на обычные песни хайлендской деревни Глен-Финен…
Музыка?
Окружающая действительность медленно доходила до сознания Мак-Лауда. Что с ним? Где он находится?
Все в порядке.
Он по-прежнему сидит в оперной ложе. А на сцене перед ним, приняв демонически-байроническую позу, высится певец, закутанный в плащ цвета воронова крыла.
Рука его столь же картинно романтическим движением легла на эфес бутафорского меча.
Вот оно в чем дело…
Старый человек усмехнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. Вот что, оказывается, навеяло ему эти видения…
Он устало смежил веки. И тут же прошлое вновь обрушилось на него…
Или не прошлое? Или не видения это были, как не видением была память о Проекте?
Или клеймора — оружие не только шотландских горцев?
Значит, это не отец вешал над ним меч и пел древнюю песню… А может быть, все-таки отец — но не здесь, не на Земле?
Кто знает…
Нет ничего проще пустоты — но ничего нет и сложней ее. Особенно когда это слепящая пустота межзвездных пространств…
Так что, возможно, и на Земле это было тоже. И на Земле — и не на Земле. И в средневековой Шотландии, и…
Или это вообще одно и то же? Нет двух миров, есть один — но разветвленный? И Земля, и Зайст — не сходятся ли они, как сходятся к жалу острия мечевые лезвия?
(Кто, кто это сказал?! Чьи это слова?)
Да, быть может, его воспоминания не являются ложными. Надо только прислушаться. Прислушаться к тому, что говорит твой внутренний голос…
Твой ли голос это говорит?..
— …Последний же секрет заключается вот в чем. Нет двух миров — есть один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего бездну. И Высокое Знание…
11
— …Никого сзади тебя нет…
Он и сам уже понял это. Но все еще никак не мог поверить, что Катана указывает именно на него, а не на кого-то за его спиной.
Остальные тоже не могли в это поверить.
— Кто наш новый предводитель? Покажи нам его! — раздалось сразу несколько выкриков.
— Я уже показываю! — произнес Катана с легкой иронией. Его ладонь по-прежнему была раскрыта.
На этот раз искра энергии, пробежавшая между ним и Клейморой, не осталась невидимой. Она явственно сверкнула в сгущающейся полутьме.
— О-о-о! — единой глоткой выдохнула толпа.
Нет, не толпа. Теперь это снова был Священный отряд. И, как полагается Священному отряду, у него вновь имелся предводитель.
Вернее, даже два предводителя: Катана пока что не сложил с себя полномочий. Да Клеймора и не помыслил бы претендовать на роль вождя в его присутствии.
Как тут же выяснилось, Катана, оказывается, и не думал ему эту роль предлагать.
Он имел в виду нечто иное:
— Понимаю, многим мой выбор покажется странным. Воистину — никогда еще юный не бывал предводителем! Но все же прошу верить мне… — Катана помедлил.
— Ведь все вы знаете — мне ведомы способности человеческих душ, — продолжил он тихо.
— Мы знаем, вождь! Знаем, брат… — не сговариваясь, отряд ответил, как один человек.
Голос Катаны окреп:
— К тому же знайте: он будет предводителем не сейчас, и не здесь…
Конан с недоумением повернулся к Катане.
— …и не над вами, — закончил тот чуть слышно.
Люди молчали. Это молчание далось им довольно нелегко — уж больно необычные вещи говорил Катана.
Но те, кто только что вновь стал Священным отрядом, — не превратятся так просто в толпу…
— Он вообще станет предводителем не «за», а «против». Не для того, чтобы вести людей самому. А для того, чтобы не дать Крагерам вести их за собой!
Клеймора слушал его внимательно. Недоумение из глаз юноши исчезло, хотя он по-прежнему не понимал что к чему.
— А каждый народ, который не пойдет за Крагерами — это будем мы. И любое место, где люди откажутся идти за ними, — будет здесь, на Зайсте.
В повисшей тишине было слышно, как поет ветер, задевая далекие гребни холмов.
— Вы поняли меня, люди Зайста?!
— Мы поняли… — ответил за всех Клеймора.
Было ему так страшно, как никогда ранее не бывало. Не за себя: он уже догадывался, что сам-то он уходит в жизнь.
Но остальные…
И Катана взял его за руку.
Что это было?
Он не смог бы этого описать. Ни описать, ни вспомнить, ни представить… Словно становишься другим… Нет, не так.
Словно растворяешься в глубинах мироздания Космоса, исчезаешь без следа. Но это не страшно.
Это не смерть.
А точнее — и смерть, и жизнь, и небытие… и все остальное, для чего еще не придуманы слова.
И снова: нет. Даже не так…
Это не ты растворяешься во Вселенной — а Вселенная растворяется в тебе. Растворяется, вливаясь, — и вот уже кровью твоей стал свет, а плотью
— пустота, и до смешного маленькими кажутся тебе планеты, звезды, галактики.
Точнее, казались бы — но в твоем существе не осталось теперь места смеху.
И горю. И радости. И вообще ничему.
Но впереди уже блещет сияние, уже близок исход, близка цель…
Это длилось недолго, а кончилось неожиданно.
Окружающие вообще ничего не увидели. Лишь на миг фигуры двоих предводителей — прежнего и нового — словно окутал сверкающий голубой туман.
Блеск его был столь ярок, что все невольно отвели взгляд. А когда они подняли глаза, двое по-прежнему стояли на том же месте.
Катана выглядел как и раньше. Но Клеймора…
Трудно сказать, что в нем изменилось. Но теперь это просто был другой человек.
Это почувствовали все.
— …А теперь — о последнем секрете, — Катана говорил так, будто ничего и не произошло.
— Все вы знаете о Земле, о мире, населенном подобными нам… Все вы знаете, сколь велико расстояние между двумя мирами…
И снова Клеймора молча кивнул, отвечая за всех.
— …но Высокое Знание гласит: нет на свете ничего, что было бы по сути своей далеким или близким. А значит — нет двух миров. Есть один мир, тянущийся вдоль обоих лезвий межзвездного меча…
Рамирес обнажил свою катану, поднял ее перед глазами. Полыхнула сталь.
Но ярче, чем блеск стали, снова вспыхнул голубой туман, окутывая клинок.
И стал клинок бестелесным — утратил форму, размер, очертания…
И хотя каждый помнил, что меч-катана изогнут, что заточен он с одной стороны, а следовательно, имеет одно, а не два лезвия, — все увидели то, что хотел им показать предводитель.
Увидели, как медленно стекают вдоль ставшего вдруг прямым клинка горы, облака и океаны, как клубится над ними взвихренный слой атмосферы.
Стекают снизу вверх, чтобы сойтись воедино на острие меча сверкающей искоркой. И, отделившись, воспаряет эта искорка над мечом. Становясь все более яркой, возносится ввысь, ввысь…
Ввысь…
Видение окончилось. Катана вложил меч в ножны.
Невиданным доселе светом сияли глаза каждого из стоящих в зале. И понимание, только что снизошедшее, было различимо на дне глаз.
— Когда мы начнем? — спросил Клеймора.
— Сейчас.
— А как нам удастся создать острие, которое пронзит межзвездную бездну?
Катана усмехнулся уголком рта.
— Нам не придется ничего создавать. Острие уже есть. И все годы было. Задача Высокого Знания состоит лишь в том, чтобы научить им пользоваться.
Клеймора опустил глаза. Он должен был и сам догадаться… Ведь оказался же он приобщен — и только что — к тому, что называется Высоким Знанием!
— Не волнуйся, мальчик… — тихо сказал Катана, и он действительно вдруг почувствовал себя мальчиком.
Он, который недавно ощущал себя Вселенной!
— Не волнуйся… Все еще придет. Тебя пока что лишь швырнуло вверх — так, что ты сумел увидеть вершину Мироздания!
— Значит, сейчас я свалился назад? — спросил Конан почти что с испугом.
И снова не за себя был этот испуг. А за дело, которое теперь ему предстоит и с которым он, следовательно, может не справиться.
Он и сам уже понял это. Но все еще никак не мог поверить, что Катана указывает именно на него, а не на кого-то за его спиной.
Остальные тоже не могли в это поверить.
— Кто наш новый предводитель? Покажи нам его! — раздалось сразу несколько выкриков.
— Я уже показываю! — произнес Катана с легкой иронией. Его ладонь по-прежнему была раскрыта.
На этот раз искра энергии, пробежавшая между ним и Клейморой, не осталась невидимой. Она явственно сверкнула в сгущающейся полутьме.
— О-о-о! — единой глоткой выдохнула толпа.
Нет, не толпа. Теперь это снова был Священный отряд. И, как полагается Священному отряду, у него вновь имелся предводитель.
Вернее, даже два предводителя: Катана пока что не сложил с себя полномочий. Да Клеймора и не помыслил бы претендовать на роль вождя в его присутствии.
Как тут же выяснилось, Катана, оказывается, и не думал ему эту роль предлагать.
Он имел в виду нечто иное:
— Понимаю, многим мой выбор покажется странным. Воистину — никогда еще юный не бывал предводителем! Но все же прошу верить мне… — Катана помедлил.
— Ведь все вы знаете — мне ведомы способности человеческих душ, — продолжил он тихо.
— Мы знаем, вождь! Знаем, брат… — не сговариваясь, отряд ответил, как один человек.
Голос Катаны окреп:
— К тому же знайте: он будет предводителем не сейчас, и не здесь…
Конан с недоумением повернулся к Катане.
— …и не над вами, — закончил тот чуть слышно.
Люди молчали. Это молчание далось им довольно нелегко — уж больно необычные вещи говорил Катана.
Но те, кто только что вновь стал Священным отрядом, — не превратятся так просто в толпу…
— Он вообще станет предводителем не «за», а «против». Не для того, чтобы вести людей самому. А для того, чтобы не дать Крагерам вести их за собой!
Клеймора слушал его внимательно. Недоумение из глаз юноши исчезло, хотя он по-прежнему не понимал что к чему.
— А каждый народ, который не пойдет за Крагерами — это будем мы. И любое место, где люди откажутся идти за ними, — будет здесь, на Зайсте.
В повисшей тишине было слышно, как поет ветер, задевая далекие гребни холмов.
— Вы поняли меня, люди Зайста?!
— Мы поняли… — ответил за всех Клеймора.
Было ему так страшно, как никогда ранее не бывало. Не за себя: он уже догадывался, что сам-то он уходит в жизнь.
Но остальные…
И Катана взял его за руку.
Что это было?
Он не смог бы этого описать. Ни описать, ни вспомнить, ни представить… Словно становишься другим… Нет, не так.
Словно растворяешься в глубинах мироздания Космоса, исчезаешь без следа. Но это не страшно.
Это не смерть.
А точнее — и смерть, и жизнь, и небытие… и все остальное, для чего еще не придуманы слова.
И снова: нет. Даже не так…
Это не ты растворяешься во Вселенной — а Вселенная растворяется в тебе. Растворяется, вливаясь, — и вот уже кровью твоей стал свет, а плотью
— пустота, и до смешного маленькими кажутся тебе планеты, звезды, галактики.
Точнее, казались бы — но в твоем существе не осталось теперь места смеху.
И горю. И радости. И вообще ничему.
Но впереди уже блещет сияние, уже близок исход, близка цель…
Это длилось недолго, а кончилось неожиданно.
Окружающие вообще ничего не увидели. Лишь на миг фигуры двоих предводителей — прежнего и нового — словно окутал сверкающий голубой туман.
Блеск его был столь ярок, что все невольно отвели взгляд. А когда они подняли глаза, двое по-прежнему стояли на том же месте.
Катана выглядел как и раньше. Но Клеймора…
Трудно сказать, что в нем изменилось. Но теперь это просто был другой человек.
Это почувствовали все.
— …А теперь — о последнем секрете, — Катана говорил так, будто ничего и не произошло.
— Все вы знаете о Земле, о мире, населенном подобными нам… Все вы знаете, сколь велико расстояние между двумя мирами…
И снова Клеймора молча кивнул, отвечая за всех.
— …но Высокое Знание гласит: нет на свете ничего, что было бы по сути своей далеким или близким. А значит — нет двух миров. Есть один мир, тянущийся вдоль обоих лезвий межзвездного меча…
Рамирес обнажил свою катану, поднял ее перед глазами. Полыхнула сталь.
Но ярче, чем блеск стали, снова вспыхнул голубой туман, окутывая клинок.
И стал клинок бестелесным — утратил форму, размер, очертания…
И хотя каждый помнил, что меч-катана изогнут, что заточен он с одной стороны, а следовательно, имеет одно, а не два лезвия, — все увидели то, что хотел им показать предводитель.
Увидели, как медленно стекают вдоль ставшего вдруг прямым клинка горы, облака и океаны, как клубится над ними взвихренный слой атмосферы.
Стекают снизу вверх, чтобы сойтись воедино на острие меча сверкающей искоркой. И, отделившись, воспаряет эта искорка над мечом. Становясь все более яркой, возносится ввысь, ввысь…
Ввысь…
Видение окончилось. Катана вложил меч в ножны.
Невиданным доселе светом сияли глаза каждого из стоящих в зале. И понимание, только что снизошедшее, было различимо на дне глаз.
— Когда мы начнем? — спросил Клеймора.
— Сейчас.
— А как нам удастся создать острие, которое пронзит межзвездную бездну?
Катана усмехнулся уголком рта.
— Нам не придется ничего создавать. Острие уже есть. И все годы было. Задача Высокого Знания состоит лишь в том, чтобы научить им пользоваться.
Клеймора опустил глаза. Он должен был и сам догадаться… Ведь оказался же он приобщен — и только что — к тому, что называется Высоким Знанием!
— Не волнуйся, мальчик… — тихо сказал Катана, и он действительно вдруг почувствовал себя мальчиком.
Он, который недавно ощущал себя Вселенной!
— Не волнуйся… Все еще придет. Тебя пока что лишь швырнуло вверх — так, что ты сумел увидеть вершину Мироздания!
— Значит, сейчас я свалился назад? — спросил Конан почти что с испугом.
И снова не за себя был этот испуг. А за дело, которое теперь ему предстоит и с которым он, следовательно, может не справиться.