Страница:
Он вошел в кабинет, оставив дверь открытой. Саныч придержал меня за плечо, на его умном волевом лице появилось выражение озабоченности. «За меня волнуется», — подумал я.
— Ты, Славик, главное, не тушуйся, — тихо сказал Саныч. — Не давай ему почувствовать себя хозяином положения. Не бойся спорить, если чувствуешь, что прав. В общем, не теряй достоинства. Помни, что ты человек. Давай, ни пуха!
— К черту, Саныч! — Я вошел в кабинет, все еще чувствуя подавленность перед предстоящей головомойкой, но немного успокоенный. Молодец Саныч, всегда найдет нужные слова. Побольше бы таких друзей!
Фамилия шефа была Наскоков. Именно так, с наскоку да нахрапу он и наезжал на сотрудников, которыми был недоволен. Стоя на ковре, я старался фильтровать обвинения начальства и разглядывал обстановку, чтобы как-то отвлечься.
Кабинет призван был отражать наиболее выпуклые личностные качества его хозяина. Наскоков был достаточно молод для той высокой должности, которую занимал, не отличался какими-либо талантами, зато оказался потрясающим наглецом, нахалом и задавакой, наделенным заоблачным самомнением. Типичный начальник, одним словом.
На одной стене висит какое-то полотнище, расписанное автографами друзей шефа, — хвастливые закорючки под напыщенными пожеланиями удачи и богатства. На другой красуются рога лося, купленные в охотничьем магазине, — ну как же, наш шеф слывет великим охотником, в мишень со ста шагов не бьет, и даже с двадцати не бьет — снайпер, одно слово. Зато трофеями целая стена увешана. Еще в кабинете присутствует спортинвентарь — бильярдные кии и клюшки для гольфа. Шеф увлекается спортом для богатых и ленивых.
— Ты меня слышишь, Стихеев? Нет, вы посмотрите на него! Стоит себе и в ус не дует! Я тут перед ним распинаюсь, а он мои слова мимо ушей пропускает!
Начальник стоял, скрестив руки на груди и опершись бедром о свой стол, уставленный множеством дорогих и бесполезных вещиц, подаренных по разным поводам раболепными сотрудниками. Я ощущал глухую зависть к этому процветающему и самоуверенному человеку, который, будучи немногим старше меня, уже добился такого положения, которого мне никогда не видать.
— Вы, Басман Холерович, — вежливо, но твердо ответил я, — посмотрите лучше на мои показатели. У начальника отдела спросите. Я со своей работой справляюсь. И не вижу оснований для ваших ко мне претензий.
— Что? Справляешься? А квартальный отчет о доходах нашей фирмы, которые упали на четыре процента, ты читал? Как не читал? Ну просто зашибись! Ты хоть знаешь, где ты работаешь? Работать в нашей фирме и не интересоваться ее продвижением — это, знаешь ли, то же самое, что некомпетентность.
— Я программист, а не финансовый инспектор, — хмуро заметил я.
— А как работать с БД «Парадокс», ты знаешь? Нет? А выделение текста в почтовом клиенте под Unix какой клавишей сделать? Тоже не знаешь? Про редактор MultiEdit слышал когда-нибудь? Нет? Супер! Какой ты, к божьей матери, программист, если ничего не знаешь!
— Мое дело писать программы, а не осваивать чужой софт, к тому же не первой свежести, — упрямо сказал я, мысленно вздохнув при упоминании доисторических программ, которые перечислил шеф.
— Значит, так, Стихеев, задачу здесь ставлю я! — жестко сказал Наскоков. — Если не нравится, никто тебя здесь не держит. Но пока ты работаешь у нас, ты будешь работать так, как я скажу. Понял?
Я промолчал.
— Кстати, сегодня у меня были господа из компьютерной полиции. Они утверждают, что группа хакеров распространяет через сеть опасные программы и что есть ряд свидетельств о том, что ими могут быть заражены компьютеры нашей фирмы. Проверка через сервер ничего не дала, но я тебя уверяю, Стихеев: если ты имеешь к этому какое-то отношение, я с тебя три шкуры спущу! Смотри у меня! Все, свободен.
Я вышел из кабинета как оплеванный. Козел этот Басман, настоящий козел!
\Discount
Коллеги уже расходились по домам, когда я вернулся на место. Я тоже решил не задерживаться, только вышел на минутку в сеть. Программа-клиент почему-то отказалась грузиться; я пару раз потыкал в ее «иконку» указателем и, не дождавшись ответа, разочарованно откинулся в кресле. Искать ошибку уже не хотелось. Хотелось лечь и хорошенько отдохнуть.
Я сцепил пальцы на затылке и уставился в потолок. И вдруг мне показалось, что узор на потолке ожил. Я минуту наблюдал с возрастающим беспокойством за тем, как перетекают друг в друга восьмерки и концентрические окружности. Потом резко встал. Узор вроде перестал мельтешить, зато поплыли стены, искривляясь в беззвучном танце. Я увидел это боковым зрением, а когда повернулся лицом, движение, конечно, прекратилось.
Неужели я настолько утомился за работой? Усталости вроде не чувствую. Или мне что-нибудь подсунули в столовой, например, добавили в чай галлюциногенов? Нет, бред какой-то, зачем им это делать? Я осторожно прошелся по комнате.
— Стихеев! — Голос замдиректора звучал, как расстроенная волынка.
Я аж подскочил на месте. Шеф ввалился в комнату и с ходу попер на меня. Я поспешно отступил в угол комнаты, но шеф дотянулся до меня рукой и влепил мне щелбан. Прямо в лоб. Оторопев от неожиданности, я наблюдал за тем, как он готовится ударить еще раз.
Второй щелбан спровоцировал ответную реакцию. Возмущенный, я ткнул шефа в грудь, и не успел испугаться собственной смелости, как шеф отлетел на полкомнаты и смешно упал. И тут же взлетел обратно, словно резиновый мячик, отскочив от пола. Обрадованный, я подбежал к нему и отвесил пинка — шеф запрыгал, отражаясь от стен, и вылетел в окно, стремительно уменьшаясь в размерах. Заквохтала каркающим мультяшным смехом компьютерная мышь, которая висела над дверью комнаты вместо подковы, — мышиная пасть была полна острых зубов, меж которых стекала кровавая слюна.
Я скосил глаза — в углу поля зрения удалось различить мерцающий текст:
ез названия
Пользовательский модуль 17972
Дата создания: еизвестно
Автор: еизвестно
Размер: 8, 73 Мб
Время загрузки: 0, 03 сек.
Я облегченно вздохнул и привычно свел глаза так, как смотрят на стереокартинку — фокусируясь за объектом. И оказался сидящим в кресле перед своим компьютером. Висок покалывала пластинка нейкона — и когда только я успел его прикрепить?
Почти двадцать минут после этого я тщательнейшим образом заметал следы пребывания на моем компьютере незаконной программы. Раньше я с такими программами, моделирующими окружающую реальность на основе памяти реципиента, не встречался, но был уверен в ее незаконности. Любой софт, который перехватывает управление сознанием человека без его ведома, считается незаконным. А запускать эту программу, пробравшуюся на мой комп на манер вируса и замаскировавшуюся под почтового клиента, я совсем не собирался.
По-хорошему, надо было сообщить об этом в компьютерную полицию. Но шеф предупредил меня... в общем, я расценивал его намерения в отношении меня как желание выставить с работы при первом удобном случае. Он не станет разбираться, откуда у меня оказалась эта программа. Просто обвинит в том, что я протащил в сеть фирмы вирус, и уволит в два счета.
Но как это я надел нейроконнектор? Без него ведь ничего не случилось бы, не было бы эффекта присутствия. Может, кто-то пошутил надо мной, незаметно прикрепив пластинку? Я оглянулся — в комнате больше никого не было, только тени по углам. Как-то раз, когда я спал, друзья прикрепили мне нейкон и запустили какой-то фантастический модуль, где я изрядно набрался страху во время головокружительных виртуальных приключений. Но проделать такую штуку с человеком, находящимся в состоянии бодрствования, тяжело.
Я выключил компьютер и собирался уже встать, когда увидел на столе желтый лист — осенний, тонкий, как папиросная бумага, слегка истлевший, но еще достаточно жесткий. Я осторожно повертел его, держа за черенок. Откуда он взялся? Осень прошла давно, на дворе зима. Окна в офисе всегда закрыты — у нас стоят кондиционеры. Так откуда?
Покачав головой, я выкинул листок в мусорную корзину и вышел из комнаты. Этим вечером у меня было назначено свидание. Не с Мариной, а с другой девушкой. И хотя я был уверен, что, кроме Марины, мне никто не нужен, но когда пришло время встречи, ноги сами собой понесли меня к клубу «Ночная мимоза». Там обычно и происходили наши встречи с Викторией — я всегда приходил на них как бы случайно и всегда вовремя.
Folder II
— Ты, Славик, главное, не тушуйся, — тихо сказал Саныч. — Не давай ему почувствовать себя хозяином положения. Не бойся спорить, если чувствуешь, что прав. В общем, не теряй достоинства. Помни, что ты человек. Давай, ни пуха!
— К черту, Саныч! — Я вошел в кабинет, все еще чувствуя подавленность перед предстоящей головомойкой, но немного успокоенный. Молодец Саныч, всегда найдет нужные слова. Побольше бы таких друзей!
Фамилия шефа была Наскоков. Именно так, с наскоку да нахрапу он и наезжал на сотрудников, которыми был недоволен. Стоя на ковре, я старался фильтровать обвинения начальства и разглядывал обстановку, чтобы как-то отвлечься.
Кабинет призван был отражать наиболее выпуклые личностные качества его хозяина. Наскоков был достаточно молод для той высокой должности, которую занимал, не отличался какими-либо талантами, зато оказался потрясающим наглецом, нахалом и задавакой, наделенным заоблачным самомнением. Типичный начальник, одним словом.
На одной стене висит какое-то полотнище, расписанное автографами друзей шефа, — хвастливые закорючки под напыщенными пожеланиями удачи и богатства. На другой красуются рога лося, купленные в охотничьем магазине, — ну как же, наш шеф слывет великим охотником, в мишень со ста шагов не бьет, и даже с двадцати не бьет — снайпер, одно слово. Зато трофеями целая стена увешана. Еще в кабинете присутствует спортинвентарь — бильярдные кии и клюшки для гольфа. Шеф увлекается спортом для богатых и ленивых.
— Ты меня слышишь, Стихеев? Нет, вы посмотрите на него! Стоит себе и в ус не дует! Я тут перед ним распинаюсь, а он мои слова мимо ушей пропускает!
Начальник стоял, скрестив руки на груди и опершись бедром о свой стол, уставленный множеством дорогих и бесполезных вещиц, подаренных по разным поводам раболепными сотрудниками. Я ощущал глухую зависть к этому процветающему и самоуверенному человеку, который, будучи немногим старше меня, уже добился такого положения, которого мне никогда не видать.
— Вы, Басман Холерович, — вежливо, но твердо ответил я, — посмотрите лучше на мои показатели. У начальника отдела спросите. Я со своей работой справляюсь. И не вижу оснований для ваших ко мне претензий.
— Что? Справляешься? А квартальный отчет о доходах нашей фирмы, которые упали на четыре процента, ты читал? Как не читал? Ну просто зашибись! Ты хоть знаешь, где ты работаешь? Работать в нашей фирме и не интересоваться ее продвижением — это, знаешь ли, то же самое, что некомпетентность.
— Я программист, а не финансовый инспектор, — хмуро заметил я.
— А как работать с БД «Парадокс», ты знаешь? Нет? А выделение текста в почтовом клиенте под Unix какой клавишей сделать? Тоже не знаешь? Про редактор MultiEdit слышал когда-нибудь? Нет? Супер! Какой ты, к божьей матери, программист, если ничего не знаешь!
— Мое дело писать программы, а не осваивать чужой софт, к тому же не первой свежести, — упрямо сказал я, мысленно вздохнув при упоминании доисторических программ, которые перечислил шеф.
— Значит, так, Стихеев, задачу здесь ставлю я! — жестко сказал Наскоков. — Если не нравится, никто тебя здесь не держит. Но пока ты работаешь у нас, ты будешь работать так, как я скажу. Понял?
Я промолчал.
— Кстати, сегодня у меня были господа из компьютерной полиции. Они утверждают, что группа хакеров распространяет через сеть опасные программы и что есть ряд свидетельств о том, что ими могут быть заражены компьютеры нашей фирмы. Проверка через сервер ничего не дала, но я тебя уверяю, Стихеев: если ты имеешь к этому какое-то отношение, я с тебя три шкуры спущу! Смотри у меня! Все, свободен.
Я вышел из кабинета как оплеванный. Козел этот Басман, настоящий козел!
\Discount
Коллеги уже расходились по домам, когда я вернулся на место. Я тоже решил не задерживаться, только вышел на минутку в сеть. Программа-клиент почему-то отказалась грузиться; я пару раз потыкал в ее «иконку» указателем и, не дождавшись ответа, разочарованно откинулся в кресле. Искать ошибку уже не хотелось. Хотелось лечь и хорошенько отдохнуть.
Я сцепил пальцы на затылке и уставился в потолок. И вдруг мне показалось, что узор на потолке ожил. Я минуту наблюдал с возрастающим беспокойством за тем, как перетекают друг в друга восьмерки и концентрические окружности. Потом резко встал. Узор вроде перестал мельтешить, зато поплыли стены, искривляясь в беззвучном танце. Я увидел это боковым зрением, а когда повернулся лицом, движение, конечно, прекратилось.
Неужели я настолько утомился за работой? Усталости вроде не чувствую. Или мне что-нибудь подсунули в столовой, например, добавили в чай галлюциногенов? Нет, бред какой-то, зачем им это делать? Я осторожно прошелся по комнате.
— Стихеев! — Голос замдиректора звучал, как расстроенная волынка.
Я аж подскочил на месте. Шеф ввалился в комнату и с ходу попер на меня. Я поспешно отступил в угол комнаты, но шеф дотянулся до меня рукой и влепил мне щелбан. Прямо в лоб. Оторопев от неожиданности, я наблюдал за тем, как он готовится ударить еще раз.
Второй щелбан спровоцировал ответную реакцию. Возмущенный, я ткнул шефа в грудь, и не успел испугаться собственной смелости, как шеф отлетел на полкомнаты и смешно упал. И тут же взлетел обратно, словно резиновый мячик, отскочив от пола. Обрадованный, я подбежал к нему и отвесил пинка — шеф запрыгал, отражаясь от стен, и вылетел в окно, стремительно уменьшаясь в размерах. Заквохтала каркающим мультяшным смехом компьютерная мышь, которая висела над дверью комнаты вместо подковы, — мышиная пасть была полна острых зубов, меж которых стекала кровавая слюна.
Я скосил глаза — в углу поля зрения удалось различить мерцающий текст:
ез названия
Пользовательский модуль 17972
Дата создания: еизвестно
Автор: еизвестно
Размер: 8, 73 Мб
Время загрузки: 0, 03 сек.
Я облегченно вздохнул и привычно свел глаза так, как смотрят на стереокартинку — фокусируясь за объектом. И оказался сидящим в кресле перед своим компьютером. Висок покалывала пластинка нейкона — и когда только я успел его прикрепить?
Почти двадцать минут после этого я тщательнейшим образом заметал следы пребывания на моем компьютере незаконной программы. Раньше я с такими программами, моделирующими окружающую реальность на основе памяти реципиента, не встречался, но был уверен в ее незаконности. Любой софт, который перехватывает управление сознанием человека без его ведома, считается незаконным. А запускать эту программу, пробравшуюся на мой комп на манер вируса и замаскировавшуюся под почтового клиента, я совсем не собирался.
По-хорошему, надо было сообщить об этом в компьютерную полицию. Но шеф предупредил меня... в общем, я расценивал его намерения в отношении меня как желание выставить с работы при первом удобном случае. Он не станет разбираться, откуда у меня оказалась эта программа. Просто обвинит в том, что я протащил в сеть фирмы вирус, и уволит в два счета.
Но как это я надел нейроконнектор? Без него ведь ничего не случилось бы, не было бы эффекта присутствия. Может, кто-то пошутил надо мной, незаметно прикрепив пластинку? Я оглянулся — в комнате больше никого не было, только тени по углам. Как-то раз, когда я спал, друзья прикрепили мне нейкон и запустили какой-то фантастический модуль, где я изрядно набрался страху во время головокружительных виртуальных приключений. Но проделать такую штуку с человеком, находящимся в состоянии бодрствования, тяжело.
Я выключил компьютер и собирался уже встать, когда увидел на столе желтый лист — осенний, тонкий, как папиросная бумага, слегка истлевший, но еще достаточно жесткий. Я осторожно повертел его, держа за черенок. Откуда он взялся? Осень прошла давно, на дворе зима. Окна в офисе всегда закрыты — у нас стоят кондиционеры. Так откуда?
Покачав головой, я выкинул листок в мусорную корзину и вышел из комнаты. Этим вечером у меня было назначено свидание. Не с Мариной, а с другой девушкой. И хотя я был уверен, что, кроме Марины, мне никто не нужен, но когда пришло время встречи, ноги сами собой понесли меня к клубу «Ночная мимоза». Там обычно и происходили наши встречи с Викторией — я всегда приходил на них как бы случайно и всегда вовремя.
Folder II
D: \Temp\Неизвестность
\Ubiquity.end
• Open file 'time.out'
• Wait for timeout of 99.999 years'
• Operation aborted
Когда к нему вернулась способность чувствовать, а точнее, чувствовать что-либо, кроме опустошающего отчаяния и безысходности, вызванной его ужасным состоянием, он понял, что в мире зеркальной комнаты что-то меняется. Откуда-то подул легкий ветер, который мог быть вызван и сквозняком из-под двери, и включенным кондиционером или открытой форточкой. Но Игрок знал наверняка: это избавление.
Он думал так, потому что ничего другого он не мог допустить; мысль, что это лишь случайная перемена в стылой неподвижности его расчлененных атомов, свела бы его с ума.
Ветер развеял запах сигаретного пепла, прилипшего к полу, и моющих средств, которыми были протерты зеркала. Вместо этого в комнату проник какой-то новый запах, едва уловимый и малопонятный, осторожно стелющийся вдоль стен. Игрок не мог ни обонять, ни видеть в своем теперешнем состоянии, но вместо этого он чувствовал. Чувствовал молекулы запаха, чувствовал движение воздуха, разносившего этот запах. И вспоминал.
Так пахнут листья; опавшие и уже чуть прелые осенние листья, которые столь недолго лежат хрустящим ковром в городских парках, прежде чем их собирают в мешки для мусора и увозят на грузовиках, оставляя к зиме голый и жалкий увядший газон, год от года засеваемый заново быстрорастущей травой. Почему именно этот запах почудился Игроку, он не мог объяснить, ведь ему редко приходилось бывать в парках и почти никогда не удавалось застать опавшую листву; наверное, воспоминания выползли откуда-то из детства, когда дачная околица предоставляла достаточно возможности поваляться под листопадом. Игрок тщился принюхаться и не мог этого сделать, и ощущение своего бессилия душило его разум, и без того практически лишенный возможности мыслить связно, будучи рассредоточенным по несвязанным атомам. Но он чувствовал.
Чувствовал, как в комнату влетел желтовато-коричневый осенний лист, местами истлевший почти до прожилок, местами еще жесткий и плотный. Его появление в комнате старого дома в Камергерском переулке, где нет ни единого дерева, было почти так же нереально, как существование человека в виде распыленной по стенкам комнаты субмолекулярной пленки; однако в мире Омнисенса возможно, а стало быть, реально и одно, и другое. Старый лист, тронутый гнилью, упал на пол, его коричневый жесткий черенок заскреб по мраморной плите, пока сквозняк тащил пришельца к центру комнаты. Там лист замер.
Мгновение Игрок ждал чего-то, напряженно вглядываясь-вчувствоваясь в лист, а потом, раньше чем он успел приписать это явление простой случайности и упасть разумом в состояние безнадежной обреченности, случилось нечто. Атомы, некогда принадлежавшие телу Игрока, посыпались со стен и потолка, вихрем поднялись с пола, струями мельчайшей пыли смешались в центре комнаты и завертелись в хороводе, все более и более уплотняясь, обретая зримость, вещественность, сущность. К человеку возвращалась форма его существования; возвращалась жизнь. И в последний момент он успел обрадоваться этому, почувствовав, как соединяются нитями разорванных некогда связей его атомы, воссоздавая живые клетки.
Но тот, кто родился из круговерти незримых частиц, кто обрел новое тело из молекул старого, как собирают новые дома из старых кирпичей, уже не был одним из многих гладиаторов Омнисенса, что сражаются на полях предопределенности за почитаемое священным право выбора. Он не знал, почему и когда началась эта борьба и принимал ли он в ней участие. Он не знал, что такое Омнисенс, кем рукоположены его бойцы, и откуда в зеркальной комнате взялись атомы тела, послужившего строительным материалом реконструированного организма. Он даже не видел этой комнаты — смутное воспоминание о зеркалах и бессчетных часах боли и отчаяния, проведенных в неподвижном ожидании, быстро исчезало из его памяти. Он не знал, кто он такой и что послужило причиной его рождения, или, вернее сказать, преобразования.
В окружающем его теперь мире не было ничего, кроме него самого и обволакивающего все вокруг белесого тумана. И он решил придумать себе имя, поскольку старое, обыденное и в чем-то банальное, уже забылось. Без долгих колебаний он назвал себя Странником, ибо предчувствовал долгий путь к обретению самого себя.
Вокруг него был один лишь туман, но Странник ощущал себя стоящим. Он нагнулся и ощупал поверхность — она была гладкой, прохладной на ощупь, а выглядела, как уложенные елочкой деревянные лакированные дощечки. Паркет.
Оглянувшись, Странник узрел паркетный пол, вдоль которого кисейной пленкой стелился туман, отступая к вырисовывавшимся сквозь пелену стенам. В несколько шагов Странник дошел до стены, провел ладонью по шершавой поверхности, обклеенной бежевыми обоями в цветочек. Туман окончательно отступил, позволяя разглядеть средних размеров комнату, довольно светлую и почти лишенную обстановки, если не считать небольшого зеркала в раме из почерневшего дерева с серыми полосками пыли, забившейся в узоры резьбы. Странник подошел к зеркалу.
В стекле с напыленной сзади амальгамой он увидел небритое вытянутое лицо молодого мужчины, не лишенное заметных черт, таких, как крупный нос и резко очерченный подбородок. Выражение лица было настороженным и немного хмурым. Черные волосы, отнюдь не короткие, обрамляли высокий лоб, которому вполне соответствовали глубоко посаженные, но яркие глаза с пытливым внимательным взглядом.
Тело нельзя было назвать ни атлетическим, ни щуплым; оно доставляло владельцу известные неудобства ломотой мышц, болью от ожогов и порезов и колкой сухостью в горле, что не казалось странным, учитывая дырки на футболке, побелевшие от пыли рваные джинсы и изрезанный в лохмотья плащ. Странник решил, что телесное самочувствие должно иметь потенциал к улучшению.
Он внимательно прислушивался к своим новым ощущениям, однако отличить их от ощущений своего предшественника, пребывавшего в состоянии, которое Странник склонен был характеризовать как небытие, не представлялось возможным. Странник счел результаты инспекции своего экстерьера и самочувствия удовлетворительными и продолжил осмотр комнаты.
Туман, сопровождавший Странника с момента его воссоздания, почти рассеялся, забившись в утлы комнаты, и стало видно, что она несколько длиннее, чем казалась на первый взгляд. Окон или дверей не было видно — только прямоугольник стен и белый шпаклеванный потолок, но свет в комнате походил на дневной, причем довольно яркий..
В дальнем конце помещения сгруппировались предметы обстановки: столик черного дерева, на котором стояло несколько стаканов в серебряных подстаканниках, буфет с запыленным сервизом на полках, висящее на стене фарфоровое блюдо с живописной пасторалью и камин с мраморной плитой, по которой гуляли белые слоники. У столика стояли два кресла с плюшевой обивкой и высокими спинками; в одном из кресел кто-то сидел, укрывшись серым клетчатым пледом; в воздухе улавливался аромат свежезаваренного чая.
Соблюдая разумную осторожность, Странник подошел к столику и креслам.
— Присаживайтесь и составьте, пожалуйста, мне компанию, — сказал человек, сидевший в кресле.
У незнакомца было уверенное лицо бывшего партийного функционера с массивным лбом, пересеченным глубокими морщинами, и крупным носом, хорошо подходящим как седло для больших старомодных очков. Внешность вполне увязывалась с солидным вельветовым жилетом поверх фланелевой рубашки и не очень — с приколотым на жилетку значком в форме кроличьей головы, в котором Страннику почудилась эмблема «Плейбоя». Ноги сидящего были укрыты пледом, а рука держала стакан с чаем.
— Выпьете чаю? — спросил человек в жилете.
— Пожалуй, — согласился Странник и аккуратно присел на край кресла. — Только вначале было бы неплохо познакомиться.
— Успеется, — рассудил собеседник и взял со стоявшей рядом с его креслом маленькой жаровни чугунный бочковатый чайник с длинным изогнутым носиком.
Тут Странник заметил, что на столике, помимо пустых стаканов, стояли и серебряная вазочка с горкой сахарного песка, и чайное блюдце с нарезанным кружочками лимоном, и лежали две десертные ложечки, потемневшие от времени и с облупившимся по краям мельхиором. Хозяин комнаты наполнил стакан, пододвинул его гостю, и Странник автоматически сыпанул в чай сахара. Повторяя движения собеседника, подул на темную, исходящую паром жидкость и отхлебнул, вытягивая губы, чтобы не обжечься.
— Итак, можете задавать вопросы, — улыбнулся краем рта хозяин и оправил плед.
Странник помедлил, сгоняя в кучку разбежавшиеся мысли и придирчиво их сортируя по степени глупости.
— Наверное, странный вопрос, но что это за место?
Человек в жилете пожал плечами.
— Моя квартира. Место, где я живу.
— Понятно. А вы сами кто?
— Пенсионер, можно так сказать.
Сквозь толстые стекла очков он смотрел на Странника — доброжелательно, но в то же время как бы слегка свысока. Странник замялся.
— А что это у вас за значок? — спросил он первое, что пришло в голову.
— Это память, — задумчиво ответил старик. — Память о моем друге. Его звали Мартовский Заяц.
— Ага, — сказал Странник. — То есть вашего друга звали Мартовский Заяц, а вы сами, стало быть, Часовщик?
— Верно.
Странник оглянулся по сторонам. Он ожидал увидеть часы, множество часов — и пузатый будильник на полке буфета, и внушительную колоду красного дерева на полу с оправленным в золото циферблатом и спрятавшимся под стекло маятником, и настенные часы-домик с гирьками и кукушкой, и еще десятки других, тикающих и такающих, звенящих, дребезжащих, тренькающих и звякающих, больших и маленьких, старых и новых, всю эту армию стрелок и циферблатов, которую он почему-то проглядел, садясь в кресло. Но ничего этого не было.
— Вот они, — сказал Часовщик и показал на стол.
За пустыми стаканами спрятались маленькие часы на подставке в дешевом пластмассовом корпусе. Стрелочные, как им и полагалось. Они показывали половину восьмого.
— Одни?
— А зачем больше? В этом месте все равно нет времени.
— Это как? — удивился Странник. — Если времени нет, то... ничего нет. Ни движения, ни жизни, ничего. Но мы-то с вами разговариваем, двигаемся...
— Не понимай буквально, — поморщился старик. — Здешнее время — относительно. Для нас с тобой оно существует, но это субъективное восприятие. Посмотри на часы.
Странник снова взглянул на часы со стрелками. Теперь на них было четверть второго.
— Ах, вот как, — протянул он.
В течение минуты он напряженно наблюдал за циферблатом, но за этот промежуток произошло лишь одно изменение — минутная стрелка сдвинулась на одно деление, пробудив в душе Странника разочарование.
— Не отвлекайся, у тебя чай остыл, — напомнил Часовщик.
Странник отхлебнул из своего стакана, и вкус холодного чая показался ему омерзительным, а на поверхности жидкости к тому же плавали какие-то сизые пленки, маслянисто отсвечивающие и оседающие на стенках темными пятнами. Он поспешно отставил чай в сторону.
— Ничего, я налью снова, — миролюбиво предложил старик и взял пустой стакан.
— А у меня тоже есть часы, — вдруг вспомнил Странник и поднял руку.
На запястье блестел полоской металла браслет с восьмиугольным корпусом. Когда Странник поглядел на часы, черные палочки на жидкокристаллическом дисплее сложились в цифры «00:00». Странник задумчиво постучал по часам, нажал кнопку сбоку — ничего не изменилось.
— Странно, — сказал он. — Батарейка работает, но часы не идут. Что бы это значило?
— Они не идут, потому что я в них не верю, — заметил Часовщик и протянул Страннику стакан. — Пей, пока горячий.
— Спасибо. — Странник глотнул чаю, улыбнулся. — Вкусный. Вы что-то подмешали в него? Коньяк?
— Вот этот бальзам. — Часовщик налил в свой стакан немного жидкости из бутылки черного стекла, наводившей на мысль об аптекарских микстурах приклеенным к горлышку ярлычком с плохо различимой надписью. — Ароматный, и бодрит к тому же.
— Так все-таки насчет часов, — сказал Странник, поставив стакан. — Как так получается, что они не работают? При чем тут вы?
— Я же Часовщик. Я верю только в то, что принадлежит моему миру и соответствует его законам. Ты мог принести с собой сколько угодно электронных штучек, но для меня они ничего не значат.
— Но батарейка...
— Я не против того, чтобы литиевая батарейка создавала ток, проходящий через микросхему. Но отсчитывать время эти часы не смогут, потому что я не верю, что они на это способны. Да и вообще, здесь времени нет, как я уже сказал.
Странник покачал головой, испытывая недоумение. Он-то верит в то, что время может подчиняться движению пружин и шестеренок, — так почему бы Часовщику не поверить в кварцевый кристалл?
— А вы давно здесь? — спросил он.
Часовщик хмыкнул и не без ехидства заметил:
— Посмотри на часы, может, поймешь.
Стрелки показывали двадцать минут шестого.
— Ясно, — сказал Странник. — Вопрос поставлен некорректно. Спросим по-другому: у всего этого было начало? Или это место — ровесник Вселенной? Я лично сомневаюсь — большинство вещей здесь можно датировать серединой двадцатого...
Он замолчал, уставившись на часы. Дешевый корпус из черной пластмассы сменился лакированным дубом, в который был вделан солидный, с золотыми насечками, циферблат, а стрелки из простых черных палочек превратились в ажурные птичьи лапки.
— Много говоришь, — сказал Часовщик. — Чай опять остыл.
— А почему так быстро? — спросил Странник, морщась от глотка. — Ведь только что был нормальный чай, а теперь — какая-то гадость. Вы же сказали, здесь нет времени — значит, чай должен все время оставаться горячим.
— Здесь нет абсолютного времени, — сказал Часовщик. — Нет привычного тебе хода событий и последовательности. Но это сложно понять. Еще стакан?
Странник смотрел за тем, как Часовщик наливает чай и добавляет в него бальзам. Протягивая руку за стаканом, он случайно бросил взгляд на свою одежду и чуть не выронил чай — джинсы и майка неведомым образом сменились на черные бархатные штаны и шелковый платок, повязанный вокруг кружевного воротника батистовой рубашки. Откуда-то снизу поблескивали золотые пряжки на черных туфлях, еще пару минут назад бывших пропыленными кроссовками.
— Ух! — сказал Странник и благоговейно провел пальцем по своим штанам. На бархате осталась серебристая полоска потревоженного ворса.
— Чай стынет, — напомнил Часовщик, и Странник поспешно отхлебнул, а затем перевел взгляд на собеседника.
В комнате вроде бы стало темнее, хотя света еще оставалось достаточно, чтобы разглядеть метаморфозы одежды. На Часовщике был синий форменный сюртук с золотыми пуговицами, расстегнутый на груди. На голове обозначилась обширная плешь, зато гладкие щеки поросли бакенбардами. Часовщик прихлебывал чай, дуя на него между глотками, и поглядывал поверх очков на Странника с выражением легкой насмешки.
— Что это значит? — спросил Странник, стараясь сохранять невозмутимость, которую демонстрировал хозяин комнаты.
— Время, — объяснил Часовщик. — В обычном мире оно течет из точки А в точку В, а потом в точку С, и никак иначе. А здесь оно относительно. Поэтому оно может из А направиться в С, а потом вернуться в А через В. Нет единого потока — есть беспорядочные ручейки, противоречащие друг другу, и множество водоворотов. Но ты не обращай на это внимания. Просто добавь в чай побольше бальзаму.
Он глотнул чая, а Странник, последовавший его примеру, только обмакнул губы.
— Опять остыл, — пожаловался он.
— Что ж поделать, — вздохнул Часовщик. — Налью еще.
Странник смотрел, как его собеседник наливает чай, добавляет бальзам, протягивает стакан ему. Взял, отпил, оглядел себя. Теперь на нем была холщовая рубашка с завязками на груди и суконные штаны, перехваченные у колен. Внизу угадывались полосатые чулки и деревянные башмаки. Свет в комнате почти угас и стал походить на горение невидимой свечи, стоявшей на столе, а вся комната погрузилась в сумрак. Моргнув, Странник и в самом деле увидел свечу — высокую, бледную, распространяющую запах горелого сала. Фитиль мигал и кренился набок. Стол превратился в массивную дубовую столешницу, на которой стояли уже не стаканы, а глиняные кружки с потрескавшимися краями, черные изнутри и грязно-бурые снаружи.
Ощутив, как что-то щекочет щеку, Странник подхватил пальцами прядь волос, поднес к глазам. Это были его собственные волосы — почти седые и отросшие до самого воротника.
— Так, — протянул он. — Дела идут все хуже и хуже. Мы, часом, не обратимся в живые мумии после пары кружек?
\Ubiquity.end
• Open file 'time.out'
• Wait for timeout of 99.999 years'
• Operation aborted
Когда к нему вернулась способность чувствовать, а точнее, чувствовать что-либо, кроме опустошающего отчаяния и безысходности, вызванной его ужасным состоянием, он понял, что в мире зеркальной комнаты что-то меняется. Откуда-то подул легкий ветер, который мог быть вызван и сквозняком из-под двери, и включенным кондиционером или открытой форточкой. Но Игрок знал наверняка: это избавление.
Он думал так, потому что ничего другого он не мог допустить; мысль, что это лишь случайная перемена в стылой неподвижности его расчлененных атомов, свела бы его с ума.
Ветер развеял запах сигаретного пепла, прилипшего к полу, и моющих средств, которыми были протерты зеркала. Вместо этого в комнату проник какой-то новый запах, едва уловимый и малопонятный, осторожно стелющийся вдоль стен. Игрок не мог ни обонять, ни видеть в своем теперешнем состоянии, но вместо этого он чувствовал. Чувствовал молекулы запаха, чувствовал движение воздуха, разносившего этот запах. И вспоминал.
Так пахнут листья; опавшие и уже чуть прелые осенние листья, которые столь недолго лежат хрустящим ковром в городских парках, прежде чем их собирают в мешки для мусора и увозят на грузовиках, оставляя к зиме голый и жалкий увядший газон, год от года засеваемый заново быстрорастущей травой. Почему именно этот запах почудился Игроку, он не мог объяснить, ведь ему редко приходилось бывать в парках и почти никогда не удавалось застать опавшую листву; наверное, воспоминания выползли откуда-то из детства, когда дачная околица предоставляла достаточно возможности поваляться под листопадом. Игрок тщился принюхаться и не мог этого сделать, и ощущение своего бессилия душило его разум, и без того практически лишенный возможности мыслить связно, будучи рассредоточенным по несвязанным атомам. Но он чувствовал.
Чувствовал, как в комнату влетел желтовато-коричневый осенний лист, местами истлевший почти до прожилок, местами еще жесткий и плотный. Его появление в комнате старого дома в Камергерском переулке, где нет ни единого дерева, было почти так же нереально, как существование человека в виде распыленной по стенкам комнаты субмолекулярной пленки; однако в мире Омнисенса возможно, а стало быть, реально и одно, и другое. Старый лист, тронутый гнилью, упал на пол, его коричневый жесткий черенок заскреб по мраморной плите, пока сквозняк тащил пришельца к центру комнаты. Там лист замер.
Мгновение Игрок ждал чего-то, напряженно вглядываясь-вчувствоваясь в лист, а потом, раньше чем он успел приписать это явление простой случайности и упасть разумом в состояние безнадежной обреченности, случилось нечто. Атомы, некогда принадлежавшие телу Игрока, посыпались со стен и потолка, вихрем поднялись с пола, струями мельчайшей пыли смешались в центре комнаты и завертелись в хороводе, все более и более уплотняясь, обретая зримость, вещественность, сущность. К человеку возвращалась форма его существования; возвращалась жизнь. И в последний момент он успел обрадоваться этому, почувствовав, как соединяются нитями разорванных некогда связей его атомы, воссоздавая живые клетки.
Но тот, кто родился из круговерти незримых частиц, кто обрел новое тело из молекул старого, как собирают новые дома из старых кирпичей, уже не был одним из многих гладиаторов Омнисенса, что сражаются на полях предопределенности за почитаемое священным право выбора. Он не знал, почему и когда началась эта борьба и принимал ли он в ней участие. Он не знал, что такое Омнисенс, кем рукоположены его бойцы, и откуда в зеркальной комнате взялись атомы тела, послужившего строительным материалом реконструированного организма. Он даже не видел этой комнаты — смутное воспоминание о зеркалах и бессчетных часах боли и отчаяния, проведенных в неподвижном ожидании, быстро исчезало из его памяти. Он не знал, кто он такой и что послужило причиной его рождения, или, вернее сказать, преобразования.
В окружающем его теперь мире не было ничего, кроме него самого и обволакивающего все вокруг белесого тумана. И он решил придумать себе имя, поскольку старое, обыденное и в чем-то банальное, уже забылось. Без долгих колебаний он назвал себя Странником, ибо предчувствовал долгий путь к обретению самого себя.
Вокруг него был один лишь туман, но Странник ощущал себя стоящим. Он нагнулся и ощупал поверхность — она была гладкой, прохладной на ощупь, а выглядела, как уложенные елочкой деревянные лакированные дощечки. Паркет.
Оглянувшись, Странник узрел паркетный пол, вдоль которого кисейной пленкой стелился туман, отступая к вырисовывавшимся сквозь пелену стенам. В несколько шагов Странник дошел до стены, провел ладонью по шершавой поверхности, обклеенной бежевыми обоями в цветочек. Туман окончательно отступил, позволяя разглядеть средних размеров комнату, довольно светлую и почти лишенную обстановки, если не считать небольшого зеркала в раме из почерневшего дерева с серыми полосками пыли, забившейся в узоры резьбы. Странник подошел к зеркалу.
В стекле с напыленной сзади амальгамой он увидел небритое вытянутое лицо молодого мужчины, не лишенное заметных черт, таких, как крупный нос и резко очерченный подбородок. Выражение лица было настороженным и немного хмурым. Черные волосы, отнюдь не короткие, обрамляли высокий лоб, которому вполне соответствовали глубоко посаженные, но яркие глаза с пытливым внимательным взглядом.
Тело нельзя было назвать ни атлетическим, ни щуплым; оно доставляло владельцу известные неудобства ломотой мышц, болью от ожогов и порезов и колкой сухостью в горле, что не казалось странным, учитывая дырки на футболке, побелевшие от пыли рваные джинсы и изрезанный в лохмотья плащ. Странник решил, что телесное самочувствие должно иметь потенциал к улучшению.
Он внимательно прислушивался к своим новым ощущениям, однако отличить их от ощущений своего предшественника, пребывавшего в состоянии, которое Странник склонен был характеризовать как небытие, не представлялось возможным. Странник счел результаты инспекции своего экстерьера и самочувствия удовлетворительными и продолжил осмотр комнаты.
Туман, сопровождавший Странника с момента его воссоздания, почти рассеялся, забившись в утлы комнаты, и стало видно, что она несколько длиннее, чем казалась на первый взгляд. Окон или дверей не было видно — только прямоугольник стен и белый шпаклеванный потолок, но свет в комнате походил на дневной, причем довольно яркий..
В дальнем конце помещения сгруппировались предметы обстановки: столик черного дерева, на котором стояло несколько стаканов в серебряных подстаканниках, буфет с запыленным сервизом на полках, висящее на стене фарфоровое блюдо с живописной пасторалью и камин с мраморной плитой, по которой гуляли белые слоники. У столика стояли два кресла с плюшевой обивкой и высокими спинками; в одном из кресел кто-то сидел, укрывшись серым клетчатым пледом; в воздухе улавливался аромат свежезаваренного чая.
Соблюдая разумную осторожность, Странник подошел к столику и креслам.
— Присаживайтесь и составьте, пожалуйста, мне компанию, — сказал человек, сидевший в кресле.
У незнакомца было уверенное лицо бывшего партийного функционера с массивным лбом, пересеченным глубокими морщинами, и крупным носом, хорошо подходящим как седло для больших старомодных очков. Внешность вполне увязывалась с солидным вельветовым жилетом поверх фланелевой рубашки и не очень — с приколотым на жилетку значком в форме кроличьей головы, в котором Страннику почудилась эмблема «Плейбоя». Ноги сидящего были укрыты пледом, а рука держала стакан с чаем.
— Выпьете чаю? — спросил человек в жилете.
— Пожалуй, — согласился Странник и аккуратно присел на край кресла. — Только вначале было бы неплохо познакомиться.
— Успеется, — рассудил собеседник и взял со стоявшей рядом с его креслом маленькой жаровни чугунный бочковатый чайник с длинным изогнутым носиком.
Тут Странник заметил, что на столике, помимо пустых стаканов, стояли и серебряная вазочка с горкой сахарного песка, и чайное блюдце с нарезанным кружочками лимоном, и лежали две десертные ложечки, потемневшие от времени и с облупившимся по краям мельхиором. Хозяин комнаты наполнил стакан, пододвинул его гостю, и Странник автоматически сыпанул в чай сахара. Повторяя движения собеседника, подул на темную, исходящую паром жидкость и отхлебнул, вытягивая губы, чтобы не обжечься.
— Итак, можете задавать вопросы, — улыбнулся краем рта хозяин и оправил плед.
Странник помедлил, сгоняя в кучку разбежавшиеся мысли и придирчиво их сортируя по степени глупости.
— Наверное, странный вопрос, но что это за место?
Человек в жилете пожал плечами.
— Моя квартира. Место, где я живу.
— Понятно. А вы сами кто?
— Пенсионер, можно так сказать.
Сквозь толстые стекла очков он смотрел на Странника — доброжелательно, но в то же время как бы слегка свысока. Странник замялся.
— А что это у вас за значок? — спросил он первое, что пришло в голову.
— Это память, — задумчиво ответил старик. — Память о моем друге. Его звали Мартовский Заяц.
— Ага, — сказал Странник. — То есть вашего друга звали Мартовский Заяц, а вы сами, стало быть, Часовщик?
— Верно.
Странник оглянулся по сторонам. Он ожидал увидеть часы, множество часов — и пузатый будильник на полке буфета, и внушительную колоду красного дерева на полу с оправленным в золото циферблатом и спрятавшимся под стекло маятником, и настенные часы-домик с гирьками и кукушкой, и еще десятки других, тикающих и такающих, звенящих, дребезжащих, тренькающих и звякающих, больших и маленьких, старых и новых, всю эту армию стрелок и циферблатов, которую он почему-то проглядел, садясь в кресло. Но ничего этого не было.
— Вот они, — сказал Часовщик и показал на стол.
За пустыми стаканами спрятались маленькие часы на подставке в дешевом пластмассовом корпусе. Стрелочные, как им и полагалось. Они показывали половину восьмого.
— Одни?
— А зачем больше? В этом месте все равно нет времени.
— Это как? — удивился Странник. — Если времени нет, то... ничего нет. Ни движения, ни жизни, ничего. Но мы-то с вами разговариваем, двигаемся...
— Не понимай буквально, — поморщился старик. — Здешнее время — относительно. Для нас с тобой оно существует, но это субъективное восприятие. Посмотри на часы.
Странник снова взглянул на часы со стрелками. Теперь на них было четверть второго.
— Ах, вот как, — протянул он.
В течение минуты он напряженно наблюдал за циферблатом, но за этот промежуток произошло лишь одно изменение — минутная стрелка сдвинулась на одно деление, пробудив в душе Странника разочарование.
— Не отвлекайся, у тебя чай остыл, — напомнил Часовщик.
Странник отхлебнул из своего стакана, и вкус холодного чая показался ему омерзительным, а на поверхности жидкости к тому же плавали какие-то сизые пленки, маслянисто отсвечивающие и оседающие на стенках темными пятнами. Он поспешно отставил чай в сторону.
— Ничего, я налью снова, — миролюбиво предложил старик и взял пустой стакан.
— А у меня тоже есть часы, — вдруг вспомнил Странник и поднял руку.
На запястье блестел полоской металла браслет с восьмиугольным корпусом. Когда Странник поглядел на часы, черные палочки на жидкокристаллическом дисплее сложились в цифры «00:00». Странник задумчиво постучал по часам, нажал кнопку сбоку — ничего не изменилось.
— Странно, — сказал он. — Батарейка работает, но часы не идут. Что бы это значило?
— Они не идут, потому что я в них не верю, — заметил Часовщик и протянул Страннику стакан. — Пей, пока горячий.
— Спасибо. — Странник глотнул чаю, улыбнулся. — Вкусный. Вы что-то подмешали в него? Коньяк?
— Вот этот бальзам. — Часовщик налил в свой стакан немного жидкости из бутылки черного стекла, наводившей на мысль об аптекарских микстурах приклеенным к горлышку ярлычком с плохо различимой надписью. — Ароматный, и бодрит к тому же.
— Так все-таки насчет часов, — сказал Странник, поставив стакан. — Как так получается, что они не работают? При чем тут вы?
— Я же Часовщик. Я верю только в то, что принадлежит моему миру и соответствует его законам. Ты мог принести с собой сколько угодно электронных штучек, но для меня они ничего не значат.
— Но батарейка...
— Я не против того, чтобы литиевая батарейка создавала ток, проходящий через микросхему. Но отсчитывать время эти часы не смогут, потому что я не верю, что они на это способны. Да и вообще, здесь времени нет, как я уже сказал.
Странник покачал головой, испытывая недоумение. Он-то верит в то, что время может подчиняться движению пружин и шестеренок, — так почему бы Часовщику не поверить в кварцевый кристалл?
— А вы давно здесь? — спросил он.
Часовщик хмыкнул и не без ехидства заметил:
— Посмотри на часы, может, поймешь.
Стрелки показывали двадцать минут шестого.
— Ясно, — сказал Странник. — Вопрос поставлен некорректно. Спросим по-другому: у всего этого было начало? Или это место — ровесник Вселенной? Я лично сомневаюсь — большинство вещей здесь можно датировать серединой двадцатого...
Он замолчал, уставившись на часы. Дешевый корпус из черной пластмассы сменился лакированным дубом, в который был вделан солидный, с золотыми насечками, циферблат, а стрелки из простых черных палочек превратились в ажурные птичьи лапки.
— Много говоришь, — сказал Часовщик. — Чай опять остыл.
— А почему так быстро? — спросил Странник, морщась от глотка. — Ведь только что был нормальный чай, а теперь — какая-то гадость. Вы же сказали, здесь нет времени — значит, чай должен все время оставаться горячим.
— Здесь нет абсолютного времени, — сказал Часовщик. — Нет привычного тебе хода событий и последовательности. Но это сложно понять. Еще стакан?
Странник смотрел за тем, как Часовщик наливает чай и добавляет в него бальзам. Протягивая руку за стаканом, он случайно бросил взгляд на свою одежду и чуть не выронил чай — джинсы и майка неведомым образом сменились на черные бархатные штаны и шелковый платок, повязанный вокруг кружевного воротника батистовой рубашки. Откуда-то снизу поблескивали золотые пряжки на черных туфлях, еще пару минут назад бывших пропыленными кроссовками.
— Ух! — сказал Странник и благоговейно провел пальцем по своим штанам. На бархате осталась серебристая полоска потревоженного ворса.
— Чай стынет, — напомнил Часовщик, и Странник поспешно отхлебнул, а затем перевел взгляд на собеседника.
В комнате вроде бы стало темнее, хотя света еще оставалось достаточно, чтобы разглядеть метаморфозы одежды. На Часовщике был синий форменный сюртук с золотыми пуговицами, расстегнутый на груди. На голове обозначилась обширная плешь, зато гладкие щеки поросли бакенбардами. Часовщик прихлебывал чай, дуя на него между глотками, и поглядывал поверх очков на Странника с выражением легкой насмешки.
— Что это значит? — спросил Странник, стараясь сохранять невозмутимость, которую демонстрировал хозяин комнаты.
— Время, — объяснил Часовщик. — В обычном мире оно течет из точки А в точку В, а потом в точку С, и никак иначе. А здесь оно относительно. Поэтому оно может из А направиться в С, а потом вернуться в А через В. Нет единого потока — есть беспорядочные ручейки, противоречащие друг другу, и множество водоворотов. Но ты не обращай на это внимания. Просто добавь в чай побольше бальзаму.
Он глотнул чая, а Странник, последовавший его примеру, только обмакнул губы.
— Опять остыл, — пожаловался он.
— Что ж поделать, — вздохнул Часовщик. — Налью еще.
Странник смотрел, как его собеседник наливает чай, добавляет бальзам, протягивает стакан ему. Взял, отпил, оглядел себя. Теперь на нем была холщовая рубашка с завязками на груди и суконные штаны, перехваченные у колен. Внизу угадывались полосатые чулки и деревянные башмаки. Свет в комнате почти угас и стал походить на горение невидимой свечи, стоявшей на столе, а вся комната погрузилась в сумрак. Моргнув, Странник и в самом деле увидел свечу — высокую, бледную, распространяющую запах горелого сала. Фитиль мигал и кренился набок. Стол превратился в массивную дубовую столешницу, на которой стояли уже не стаканы, а глиняные кружки с потрескавшимися краями, черные изнутри и грязно-бурые снаружи.
Ощутив, как что-то щекочет щеку, Странник подхватил пальцами прядь волос, поднес к глазам. Это были его собственные волосы — почти седые и отросшие до самого воротника.
— Так, — протянул он. — Дела идут все хуже и хуже. Мы, часом, не обратимся в живые мумии после пары кружек?