Страница:
Топот приближался. Вот показалась темная фигура всадника - он
мчался во весь опор. В мертвой тишине ночной степи громко звенела
мерзлая дорога.
Заметив на дороге незнакомцев, всадник осадил коня.
- Кто такие? - выдохнул тревожно.
- А ты кто и куда направляешься? - в свою очередь спросил
Чернобай.
- Я еду в Чернобаевку.
- К кому?
- К Петру Чернобаю.
- Я и есть Петро Чернобай. Что случилось? Что за спешка?
Подъезжай сюда.
Всадник подъехал поближе, пристально вглядываясь в незнакомцев,
готовый при малейшей опасности повернуть коня назад.
Но вот Чернобай поднял голову, и месяц осветил его лицо. Из груди
всадника вырвался облегченный вздох.
- Ф-фу, так и есть - хозяин! - Он подстегнул коня и приблизился
вплотную: - Я от полковника...
- Что с отцом? - вскинулся Чернобай. - Ему хуже?
- Помирают... Просили, чтоб вы немедля прибыли к нему. Едем!..
Дорога каждая минута!
- Матерь божья! - вскрикнул Чернобай. - Успеем ли? У меня конь
совсем загнан...
- Авось еще поспеем. Однако мешкать нельзя!
- Едем! Герасим, ты со мной! А ты, Митрофан, с Хорем... - Он
что-то шепнул ему на ухо и с места послал коня вскачь.
Герасим и посланец погнали коней за ним.
Хорь, ведя на поводу коня Звенигоры, выехал на дорогу и спросил:
- Что он сказал, Митрофан?
- Чтоб мы сами сделали с этим все, что надо.
- Черта лысого! Мне надоело таскаться по степи! Было бы хоть за
что... Чернобай положил в карман полный кошель денег, а нам - кукиш с
маком!.. Вернемся домой - не на что будет и горло промочить.
- Так что ты надумал? - с расстановкой спросил Митрофан. -
Порешить запорожца тут и не тащиться к озеру?.. По мне, можно и так.
Чернобаю хотелось помучить его, а нам это ни к чему. Пусть легкой
смертью помрет!
- Ну и бестолковый ты, Митрофан, - пробурчал Хорь, поднимаясь на
стременах, чтобы хоть немного сравняться с высоким, как жердь,
товарищем. - Тебе разжуй и в рот положи!.. Я клоню к тому, что
Чернобай за девчат нам не даст и злотого. А нам бы неплохо иметь с
этой канители какую-нибудь выгоду...
- И каку таку выгоду? - вытаращил глаза парень.
- Давай догоним Али, - быстро зашептал Хорь, - продадим ему этого
казака! Ты же слышал - он сам хотел его купить. Как ты думаешь,
сколько он даст за него?
- Ты что - сдурел? - испуганно отшатнулся Митрофан. - Чернобай
проведает - головы поснимает! У него разговор короткий!
- А откуда он узнает? Нешто сами разболтаем?.. Скажем: так и
так... посадили на кол, а потом камень на шею и бросили в воду. Пусть
нырнет в озеро, поищет... Попросим Али, чтобы тоже молчал, а этого
парня продал куда подальше, за море.
Митрофан заколебался, что-то соображая своим тяжеловесным умом.
- Ну, чего тут долго думать? - не успокаивался Хорь. - Татарин
даст за него не меньше ста цехинов. Положим в карман по полсотне. Или
у тебя их и так много есть?
- Кой черт! Даже пива не на что выпить. Шинкарю задолжал...
- А так враз разбогатеешь! Али заплатит, не первый раз с ним дело
имеем... Едем, пока не рассвело. Если татары снимутся, ищи тогда ветра
в поле!
Митрофан почесал затылок.
- Страшновато, правда...
Это означало согласие. Нетвердое, неуверенное. Но Хорю большего и
не требовалось. Он быстро развернул коней и погнал обратно.
...Али долго не торговался. Пощупав мышцы Звенигоры, он понял,
что перед ним наилучший товар и сразу же заплатил деньги. Окоченевшего
казака сняли с коня и со связанными руками толкнули в толпу
невольников.
Пленников гнали пешком. Только молодых красивых девушек,
предназначенных для гаремов, везли на лошадях: то был ценный товар.
Пожилых женщин и детей не связывали. Зато за мужчинами следили строго:
по десяткам привязывали к седлам и тянули, как скот.
Звенигора в своей десятке шел первым; руки связаны за спиной
сыромятным ремнем, длинный крепкий аркан вокруг пояса неумолимо тянул
все вперед и вперед - в Крым, в неволю, на смерть.
На второй день, когда отряд поспешно, чтоб не заметила издалека
казацкая стража, переваливал через высокий холм, впереди встреврженно
зашумели голоса.
У Звенигоры радостно екнуло сердце. Неужели запорожцы?
Он судорожно стал оглядывать округу, надеясь увидеть рассыпанный
строй всадников. Но всюду только безлюдная даль. Чего же заволновались
татары? Что их встревожило?
Вот от отряда отделились пять всадников и галопом помчались в
долину. Испуганно вспорхнула из бурьяна тяжелая стая сытых дроф.
Звенигора взглянул в ту сторону, куда помчались всадники, и у
него сжалось сердце. На противоположном склоне долины шли два путника.
Что-то очень знакомое было в нечетких контурах их фигур. Кто они? Где
он их видел?
Тем временем всадники скрылись в долине. Путники остановились:
очевидно, заметили татар. Потом быстро полезли вверх. Напрасные
усилия! Разве убежишь от быстроногих татарских коней? Разве спрячешься
от зоркого татарского взгляда в этой голой, безлесной степи?
Вот один оглянулся, бросил своего товарища и быстро помчался
вперед. Задний остановился. Некоторое время стоял неподвижно, будто
прислушиваясь к чему-то, а потом, вытянув вперед руки, тоже побежал.
Но бежал он как-то неуверенно, неуклюже, спотыкался, падал и все время
забирал влево.
"Слепой! - ужаснулся Звенигора. И сразу узнал кобзаря Сома и его
поводыря Яцько. - И занесло же несчастных! В самые лапы степных
хищников!"
Их привели, когда отряд пленных спустился в долину.
Яцько плакал и испуганно оглядывался, как загнанный зверек. Сом
держался спокойно. Его поставили перед Али. Старик поднял седую голову
- шапку он где-то потерял - и уставился на татарина страшными дырами,
в которых когда-то были глаза.
Али презрительно улыбался.
- Мальчишку привяжите! Да крепче! Прыткий щенок, еще убежит по
дороге... А старика... старика отпустите. Не вести же нам его в
Крым!.. Эй, старик, иди себе прочь! Слышишь?
- Спасибо тебе, - глухо промолвил Сом и шагнул неуверенно вперед.
Но в это время, вырываясь из цепких рук татарина, закричал Яцько:
- Дедушка! Дедушка! Куда же ты? А я?..
Услыхав голос Яцько, кобзарь остановился и нащупал рукой тулуп
мурзы.
- Отпусти мальчонку, добрый человек, и аллах не обойдет тебя
своей милостью. Он мал еще... Сирота. Ты немного заработаешь на нем.
Не бери греха на душу! - умолял он.
- Иди! Иди прочь, гяур! - заверещал Али и ударил старика нагайкой
по голове.
Сом схватился за окровавленный лоб и рванулся в сторону. Его
длинные тонкие ноги путались в бурьяне как ходули. Торба отлетала,
била по спине. Глухо стонала кобза.
Али схватил лук. Наложил стрелу.
- Деда! Они хотят убить тебя! Беги быстрей! - закричал Яцько.
Али натянул тетиву. Послышался резкий короткий посвист черной
стрелы. Кобзарь споткнулся, взмахнул руками и упал лицом в бурьян.
Татары загоготали. Один из них вытащил саблю, кинулся было к
старику, чтобы прикончить, однако мурза остановил:
- Сдохнет и так! Я хорошо попал!
Он подъехал, нагнулся и выдернул стрелу из спины.
- Вонючий пес! Разбойник! Зачем убил дедусю? Что он тебе сделал?
А-а-а!.. - закричал Яцько.
Али оскалил зубы. В его узких глазах черным пламенем сверкнул
гнев. Широкое скуластое лицо исказилось недоброй усмешкой. Он рванул
коня, зло хлестнул Яцько нагайкой по голове. Мальчонка перестал
кричать, втянул голову в плечи.
- Беги сюда! - крикнул Звенигора.
Яцько проворно шмыгнул в толпу пленников. Те сомкнули ряд.
Али придержал коня, мерзко выругался.
- Гяур! Собака! - прошипел отъезжая и давая знак передним
трогаться.
Засвистели нагайки, зазвучали резкие гортанные выкрики. После
вынужденной остановки татары еще быстрее погнали пленных.
Яцько, дрожа всем телом, прижался к Звенигоре. Испуганно глядели
светло-голубые глаза из-под белесых волос, которые нависали на лоб.
- Куда вас понесло, несчастных? - с жалостью спросил казак. -
Сидели бы себе в Сечи!
- Дед Сом хотел проведать родных, - всхлипнул мальчик. - Где-то
недалеко здесь живут... Вот и доходились! Дед богу душу отдал, а меня,
как курчонка, схватили татары... У-у-у!..
Мальчик снова заплакал. Звенигора пытался утешить, отвлечь его
мысли. Куда там! У самого в горле стоял горький комок, а на сердце
давил тяжелый камень.
...Перекоп проходили под вечер. Огромное холодное солнце катилось
над равниной и кровавым светом заливало узкий перешеек. Крым!
По-татарски - Кырым. (Кырым (татар.) - Перекоп.)
Звенигоре уже приходилось здесь бывать во время похода Серко в
Крым, и он знал, что место это называлось "Дорогой слез", "Воротами
слез", так как где бы татары ни взяли ясырь - на Правобережье или
Левобережье, на Слобожанщине или в Галиции, на Дону или под Москвою, -
они обязательно проводили его через Перекоп. Ханская стража и
мубаширы, которые постоянно находились в Перекопской крепости, брали
за каждого пленника ясак - налог в казну. Здесь конные отряды
разделялись на небольшие группки, которые растекались отсюда по всему
Крыму. Здесь делили ясырь, разлучая мужей с женами, детей с
родителями, братьев с сестрами. (Слобожанщина (истор.) -
северо-восточная часть Украины, которую заселяли беглые казаки и
ремесленники, не платившие податей. Мубаширы (татар.) - чиновники,
сборщики подати, которые отбирали десятую часть добычи в пользу
ханской казны.)
Пока пленники шли по родной земле, они еще не сознавали полностью
всей глубины несчастья, что случилось с ними, надеялись то на побег в
дороге, то на неожиданное нападение казаков, то кто знает на что.
Здесь теряли последнюю надежду: впереди лежала чужая страшная земля,
которая, словно чудовище, пожирала ежегодно десятки тысяч людей и
почти никого не возвращала назад.
Из уст в уста передавалось одно только короткое страшное слово:
"Крым!" Задрожали даже мужские сердца. Пленники оглядывались назад,
где в серой мглистой дали таяли родные степи, и на глаза им набегали
слезы. Запричитали женщины, заплакали дети. Мужчины плакали молча.
Слезы падали на сухую, истоптанную множеством ног землю, которая в
течение столетий стала бесплодным солончаком. Только горькая рапа
порою встречалась на ней да росла удушливо-едкая полынь. (Рапа -
насыщенная солями вода соленых озер.)
Никогда не думал Звенигора, что и ему доведется идти по этой
проклятой дороге в неволю. А вот довелось! Связанным, грязным,
измученным рабом...
После Перекопа еще целый день шли перешейком, и только под вечер
Али остановил отряд на берегу большого неприветливого озера с затхлой
мертвой водой. Здесь он дал знак делить ясырь.
Поднялся страшный крик. Татары соскочили с коней и начали
выстраивать рядами отдельно мужчин, женщин, детей. В лохматых коротких
кожухах шерстью наружу, в бараньих и лисьих шапках малахаях, в
несуразных башмаках из телячьей и лошадиной кожи, крымчаки походили на
стаю волков, которые накинулись терзать свою беззащитную добычу.
Когда всех пленников выстроили, Али первым отобрал свою долю.
Он еще в дороге присмотрелся к невольникам и взял себе самых
сильных мужчин и молодых, миловидных женщин. Два воина неотступно
стерегли трех пленниц-красавиц и Звенигору. В долю Али попал и Яцько.
Звенигора обнял мальчонку, вздрагивавшего от плача. Хотел хоть
как-то утешить его и снова не смог. Что-то до боли терпкое петлей
перехватило горло. Сдерживался, чтоб и самому не уронить слезу. Яцько
прижался к груди казака, притих.
На солонцеватой равнине волновалось, рыдало, билось в отчаянии и
боли человеческое горе. Женщины цеплялись за мужей, вырывали из рук
захватчиков своих детей. Дети тянулись к матерям, умоляли взять их с
собой, вопили. Мужчины пытались порвать веревки и сыромятные ремни,
напирали на татар и тут же откатывались назад под свирепыми ударами
плетей, от которых лопалась кожа. Плач, крики, стоны, проклятия
смешались с руганью и угрозами. Тревожно ржали испуганные кони.
Но худшее было еще впереди.
Когда мурза Али отделил свой ясырь, воины, тесня друг друга,
начали выхватывать из рядов более сильных пленников и самых молодых
пленниц. Началась такая свалка, что Али выхватил саблю и с криком
бросился утихомиривать озверевших соплеменников.
- Остановитесь, дети шайтана! Заткни рот, Шариф, а не то я заткну
его саблей! Всем хватит, шайтан бы вас забрал! - кричал он, бегая от
группы к группе.
Его глаза дико блестели. Из-под рыжего малахая пылало гневом
жирное, в черных оспинах лицо.
К воплям невольников добавилась ругань разбойников, готовых
перегрызть друг другу горло.
- Отойди, мурза! Ты уже свое получил и не лезь к нам! - выкрикнул
великан Шариф, неся в обнимку молоденькую русоволосую девочку,
кричавшую и судорожно отбивавшуюся ногами. - Лучше отойди!
Он бросил девчушку на землю, наступил на нее ногой и вытащил
длинную кривую саблю, всем своим видом показывая мурзе, что будет
отстаивать добычу силой.
Али остановился, опустил саблю.
- Тьфу, проклятые собаки! Чтоб вас шайтан забрал! Делите сами,
хоть с ума посходите!..
Он повернулся и отошел к своей группе, не обращая внимания на
гвалт и дикие вопли, раздававшиеся сзади.
А там разгорелся спор между двумя разбойниками из-за подростка,
мальчика лет двенадцати. Они чуть было не разорвали его, растягивая в
разные стороны. Мальчик кричал, упирался, но не мог вырваться ни от
одного, ни от другого и впился зубами в руку татарина. Тот взвыл от
боли, затопал ногами, вырвал руку, выхватил саблю и одним махом снес
мальчику голову.
- Ха-ха-ха! Забирай его теперь себе! - крикнул убийца
отскочившему в сторону сопернику.
Но тот только оскалил зубы в ухмылке, довольный тем, что мальчик
никому не достался.
Не желая вмешиваться в распри своих людей, мурза вскочил на коня
и приказал трогаться. Несколько его ближайших родственников, вырвавших
свою часть добычи, присоединились к нему.
Став меньше почти наполовину, его отряд быстро оставил берег
озера и помчался сухой степью на юг, в сторону Кафы.
Отряд разбойников почувствовал себя здесь в безопасности, и
пленников развязали. Куда убежишь? Вокруг чужбина, море.
Шли быстро. Останавливались только на ночлег да на обед. Татары
ели сырую конину, нарезанную тонкими пластинками и разопревшую под
войлочным чепраком на спине коня. Ту же пищу кидали и пленным.
Звенигора сначала отворачивался от нее, но голод стал нестерпимым,
заставил есть. Закрыв глаза, грыз сырое, в красной пене мясо, запивал
из канав, изредка встречавшихся на пути, горьковатой мутной водой.
Наконец сверху открылось бескрайнее море и показался большой
город с высокими стройными башнями минаретов. Али остановил отряд,
снял с шеи пештимал, разостлал на земле, стал на колени, - долго
молился, благодаря аллаха за счастливый поход на неверных. (Пештимал
(татар.) - шарф.)
Кафа встретила их шумом приморского рынка, запахом рыбы и жареной
баранины.
Али погнал свой живой товар в караван-сарай. На следующий день
бойкие горластые цирюльники-греки постригли и побрили мужчин, а слуги
принесли на деревянных подносах вареную баранину, густо приправленную
перцем. Теперь Али не скупился на еду: сытый, не изможденный раб
ценился на рынке значительно дороже. Женщин он приберегал на будущее.
Их еще нужно подкормить, принарядить, а некоторых и заново одеть,
особенно пленниц Чернобая. Перед тем как вести на базар, цирюльники
натрут их маслом и пахучими травами, подровняют брови, положат под
глазами легкую голубоватую тень.
Али хорошо знал, как продавать товар для гаремов, и надеялся
получить солидный барыш. Сегодня же вывел только мужчин и подростков.
Широкая базарная площадь на берегу залива была вся запружена
народом. Шумная пестрая толпа прибрежных и степных татар, греков,
турок, венецианцев, караимов, абхазцев бурлила, гоготала, куда-то
спешила, что-то покупала и продавала.
Горный хребет защищал город от холодных северных ветров, и,
несмотря на то что стоял декабрь, здесь было тепло и тихо.
Вся левая сторона базара - невольничья. От города ее отделяла
высокая каменная стена, выложенная из ноздреватого белого известняка.
Вдоль стены в землю вбиты колья. К ним привязывали невольников.
Живого товара было немного, и довольный Али подметил, как за его
обозом ринулась гурьба покупателей.
Расторопные слуги быстро попривязывали мужчин к столбам. Они
старались: мурза пообещал каждому хороший бакшиш - вознаграждение.
Звенигора был крайним. Его соседом слева оказался плотный
бородатый человечище. Несмотря на зимнюю пору, он был до пояса голый и
зябко кутался в сермягу, наброшенную на плечи. Из-под пшеничной копны
взъерошенного чуба выглядывали огромные голубые глаза.
- Греемся, батька? - невесело спросил Звенигора.
- Греемся, сынок, - усмехнулся бородач, сверкнув белыми крепкими
зубами. - А с чего так величаешь? Откуда ты взял, что я старше?
- Кто тебя знает, - ответил Звенигора. - У нас в Запорожье даже
деды бреют бороды. Ты, я вижу, русак?.. Откуда, брат?
- Донской казак я. У нас борода - дело обычное.
- Тогда мы действительно браты. От Дона до Запорожья - рукой
подать.
- Давно с Украины?
- Две недели. Все время были в дороге.
- Я тоже. В Кафу пригнали только вчера. А куда дальше погонят,
кто знает... Видишь, эвон откормленный турок прется? Чего доброго,
купит и загонит в Туретчину! А оттуда попробуй не то что убежать -
даже подумать о доме!.. Нет, лучше б сразу погибнуть, чем мучиться на
их каторге или подыхать рабом на камнеломнях Египта! (Каторга (истор.)
- то же самое, что галера - старинное гребное многовесельное судно.)
- Не каркай, друже, не кликай беду, она сама нас найдет.
Дончак угрюмо улыбнулся.
- А-а, наверно, кто-то раньше накаркал. Какая еще беда может быть
горше? - Он приподнял свои связанные руки. - Нет ничего хуже татарской
или турецкой неволи!
- Всякая неволя хороша, чтоб ее век не видать! - сказал Звенигора
и добавил: - Гляди, купец сюда направляется... Заметил, старый коршун,
где добычей пахнет!
К ним приближался богато одетый толстый турок в тюрбане. За ним
степенно выступали два дюжих телохранителя.
Хозяин донского казака и мурза Али стали издали кланяться
богатому покупателю, наперебой зазывать к себе.
- Ага, прошу сюда! - выкрикивал Али. - У меня все невольники, как
дубы! Каждый за двоих отработает! Отдам дешево! Вот пощупайте мускулы
этого запорожца - они как из железа! Не обходи мой товар, высокочтимый
ага, такого больше ни у кого в Кафе не найдешь!
- Посмотри, эфенди, на этого казака! - взывал сосед Али, указывая
на полуголого дончака. - Это дикий степной тур! Сила его неизмерима!
Умеет ухаживать за конями и домашней скотиной! На каторге будет грести
за троих! Пожалеешь, если не купишь такого батыра! (Эфенди (турец. ) -
высокочтимый; титул гражданского чиновника.)
Турок подошел к пленникам Али, начал ощупывать груди и руки
невольников, заглядывал в рот, будто коням. Телохранители отводили в
сторону тех, кого облюбовал их хозяин. Яцько забрали тоже.
Перед Звенигорой турок остановился, вытер роскошным шелковым
платком жирный выбритый затылок. Ему было лет сорок, но чрезмерная
полнота старила его. Он прищурил припухшие веки и положил тяжелую руку
на плечо казака.
Звенигора нетерпеливым движением сбросил ее, как что-то мерзкое.
Турок вспыхнул от гнева. Вытаращив мутные глаза, готовые
выскочить из орбит, он сжал кулак и что есть силы ударил невольника в
лицо.
Ярость затуманила разум Звенигоры. Вне себя рванулся вперед, даже
веревки затрещали. Покупатель отшатнулся, вскрикнул, но было поздно.
Могучий удар головой в левую скулу свалил его на землю. Тюрбан купца
слетел с головы и упал в пыль.
Все это произошло так неожиданно - даже для самого Звенигоры, -
что на какой-то миг все остолбенели. Али побледнел и судорожно шарил у
бока, ища рукоятку нагайки. Телохранители кинулись поднимать хозяина.
Невольники притихли, с ужасом глядя на перекошенное от злобы лицо
турка и на Звенигору, который, тяжело дыша, отошел под стену.
Первым опомнился купец. Его увесистая нагайка обвилась вокруг
головы Звенигоры. За ухом у казака лопнула от удара кожа, по шее
потекла кровь.
Потом подскочили телохранители. Сбили Звенигору с ног. Он закрыл
лицо руками, чтоб не выбили глаза. Кто-то сорвал с него жупан. Кожух,
в котором было зашито письмо Серко, забрал Али еще в караван-сарае.
Удары сыпались беспрерывно... Плети рвали сорочку и тело. Звенигора
подкатился под стену, чтобы хоть чуть уменьшить силу ударов. Но
телохранители стали возле головы и ног, как молотильщики на току -
напротив друг друга. Теперь стена не мешала им. От вида крови,
выступившей на спине казака, они озверели и били смертным боем.
Звенигора извивался, как уж. Сцепив зубы, чтобы не кричать,
только глухо стонал.
Али хватал купца за руки, кричал:
- Ага, кто мне заплатит за невольника? Они же забьют его
насмерть!..
Дончак внезапно оттолкнул Али и упал на окровавленного Звенигору,
закрывая его своим телом. Сермяга свалилась у него с плеч. Несколько
ударов сразу провели багровые полосы на белой спине. Хозяин кинулся к
нему, чтоб оттащить: может пропасть ни за что такой сильный раб! Но
тут вмешался турок. Он уже надел тюрбан и мрачно наблюдал, как
избивают невольника.
- Осман! Кемаль! Хватит! Вы забьете его до смерти. Оставьте
немного и для меня. Я куплю его... И этого тоже, - показал он на
дончака. - Сколько они стоят?
Телохранители опустили плетки, отошли, переводя дыхание.
Али вмиг стал услужливым и хитро прищурил глаза. Кажется, аллах
помутил разум купца, можно нагреть руки. И он заломил такую цену, что
сосед только ахнул: ай-вай! Но тут же запросил за дончака столько же.
Турок не торговался, сразу отсчитал деньги за обоих невольников.
Дончак помог Звенигоре подняться.
- Спасибо, друже, - тихо промолвил запорожец. - Как тебя зовут?
- Роман... Роман Воинов. Туляк я, а стал донским казаком... Удрал
от немца-барона на волю, а попал в турецкую неволю... Эхма!.. Дай я
тебе кровь оботру - ишь как уходили, проклятые! Кожа клочьями висит...
Роман, как сумел, перевязал сорочкой спину Звенигоре, набросил на
плечи жупан.
В тот же день их загнали на большой сандал - быстроходный
парусник - и заперли в тесном вонючем трюме. Здесь было темно, сыро,
разило плесенью и овечьими шкурами. (Сандал (цурец.) - парусное
судно.)
За несколько дней, пока корабль плыл к Турции, Звенигора стал
приходить в себя, спина покрылась шершавыми струпьями и начала зудеть.
Это был верный признак того, что раны заживают.
Подплыли к маленькому турецкому городку, и невольников вывели на
палубу.
С моря дул холодный ветер, швырял в лица людей колючую изморось и
соленую морскую пену. Почему-то долго не спускали трап.
С кормы долетали возбужденные голоса капудан-аги и владельца
рабов Гамида. Сначала Звенигора не обращал внимания на их разговор, но
потом стал прислушиваться. (Капудан-ага (турец.) - капитан.)
- Не нужен мне невольник! - раздраженно кричал капудан-ага. - Мы
договаривались, Гамид-ага, что ты заплатишь мне деньгами!
Гамид настаивал на своем:
- Не рассчитал я, капудан-ага. Потратился в Кафе. Дорога мне еще
далекая - деньги нужны. Ты ничего не теряешь. Вот часть платы
деньгами, вместо остальной выбирай себе какого хочешь раба. Продашь -
получишь деньги. Еще с барышом будешь...
- Не нужен мне барыш! Раб сдохнет или убежит, и я останусь в
дураках. Заплати мне мое - и освобождай корабль! Если б знал я, ага,
что ты такая дрянь, то не связывался бы с тобой!
- Привяжи свой язык, капудан-ага, а не то потеряешь! - повысил
голос Гамид. - Так вот: бери раба! Не хочешь - ничего не дам!
- Это на тебя похоже! Давай! Шайтан не брат - с ним подобру не
договоришься! Только сам выберу...
- Я давно тебе об этом твержу, а ты, как ишак, уперся!
После обмена этими любезностями капудан-ага и Гамид сошли с
кормового мостика. Остановились возле невольников.
- Этого, - ткнул капудан-ага пальцем в грудь Романа. - И убирайся
ко всем чертям с моего корабля!
Телохранители Осман и Кемаль поволокли Романа снова в трюм.
- Прощай, Арсен! - крикнул дончак. - Не поминай лихом! Удастся
вернуться домой - передай в станицу Бобровскую.
За ним с лязгом захлопнулась ляда. (Ляда (укр.) - крышка люка.)
По шатким доскам невольников свели на берег. Здесь же, в
небольшой закопченной кузне, всем на руки надели кандалы. А Звенигоре
- еще и на ноги. Только Яцько остался незакованным.
Выступили в полдень. Гамид ехал на коне впереди каравана,
состоявшего из десятка ослов, нагруженных покупками. За невольниками
следили Кемаль и Осман. Комичную картину представляли со стороны эти
длинноногие верзилы, горбившиеся на маленьких осликах. Однако
длинноухие, с торчащими ребрами животные будто не чувствовали их веса
и потихоньку топали, кивая головами.
Как-то под вечер, на седьмой день пути, караван Гамида спустился
с плоскогорья в широкую долину и направился к мрачной, выложенной из
дикого неотесанного камня крепости, что стояла на холме, недалеко от
широкой и бурной реки.
Гремя кандалами, невольники в сопровождении надсмотрщиков прошли
через узкую дверь в воротах крепости и остановились под развесистым
орехом, который одиноко стоял посреди каменных стен. Утомленные долгой
изнурительной дорогой, они сразу же опустились на холодные каменные
плиты, которыми был вымощен весь двор.
Молчаливая крепость сразу наполнилась шумом и гамом. Засуетились
на внутренних галереях дома женщины в темных одеждах, завизжали от
мчался во весь опор. В мертвой тишине ночной степи громко звенела
мерзлая дорога.
Заметив на дороге незнакомцев, всадник осадил коня.
- Кто такие? - выдохнул тревожно.
- А ты кто и куда направляешься? - в свою очередь спросил
Чернобай.
- Я еду в Чернобаевку.
- К кому?
- К Петру Чернобаю.
- Я и есть Петро Чернобай. Что случилось? Что за спешка?
Подъезжай сюда.
Всадник подъехал поближе, пристально вглядываясь в незнакомцев,
готовый при малейшей опасности повернуть коня назад.
Но вот Чернобай поднял голову, и месяц осветил его лицо. Из груди
всадника вырвался облегченный вздох.
- Ф-фу, так и есть - хозяин! - Он подстегнул коня и приблизился
вплотную: - Я от полковника...
- Что с отцом? - вскинулся Чернобай. - Ему хуже?
- Помирают... Просили, чтоб вы немедля прибыли к нему. Едем!..
Дорога каждая минута!
- Матерь божья! - вскрикнул Чернобай. - Успеем ли? У меня конь
совсем загнан...
- Авось еще поспеем. Однако мешкать нельзя!
- Едем! Герасим, ты со мной! А ты, Митрофан, с Хорем... - Он
что-то шепнул ему на ухо и с места послал коня вскачь.
Герасим и посланец погнали коней за ним.
Хорь, ведя на поводу коня Звенигоры, выехал на дорогу и спросил:
- Что он сказал, Митрофан?
- Чтоб мы сами сделали с этим все, что надо.
- Черта лысого! Мне надоело таскаться по степи! Было бы хоть за
что... Чернобай положил в карман полный кошель денег, а нам - кукиш с
маком!.. Вернемся домой - не на что будет и горло промочить.
- Так что ты надумал? - с расстановкой спросил Митрофан. -
Порешить запорожца тут и не тащиться к озеру?.. По мне, можно и так.
Чернобаю хотелось помучить его, а нам это ни к чему. Пусть легкой
смертью помрет!
- Ну и бестолковый ты, Митрофан, - пробурчал Хорь, поднимаясь на
стременах, чтобы хоть немного сравняться с высоким, как жердь,
товарищем. - Тебе разжуй и в рот положи!.. Я клоню к тому, что
Чернобай за девчат нам не даст и злотого. А нам бы неплохо иметь с
этой канители какую-нибудь выгоду...
- И каку таку выгоду? - вытаращил глаза парень.
- Давай догоним Али, - быстро зашептал Хорь, - продадим ему этого
казака! Ты же слышал - он сам хотел его купить. Как ты думаешь,
сколько он даст за него?
- Ты что - сдурел? - испуганно отшатнулся Митрофан. - Чернобай
проведает - головы поснимает! У него разговор короткий!
- А откуда он узнает? Нешто сами разболтаем?.. Скажем: так и
так... посадили на кол, а потом камень на шею и бросили в воду. Пусть
нырнет в озеро, поищет... Попросим Али, чтобы тоже молчал, а этого
парня продал куда подальше, за море.
Митрофан заколебался, что-то соображая своим тяжеловесным умом.
- Ну, чего тут долго думать? - не успокаивался Хорь. - Татарин
даст за него не меньше ста цехинов. Положим в карман по полсотне. Или
у тебя их и так много есть?
- Кой черт! Даже пива не на что выпить. Шинкарю задолжал...
- А так враз разбогатеешь! Али заплатит, не первый раз с ним дело
имеем... Едем, пока не рассвело. Если татары снимутся, ищи тогда ветра
в поле!
Митрофан почесал затылок.
- Страшновато, правда...
Это означало согласие. Нетвердое, неуверенное. Но Хорю большего и
не требовалось. Он быстро развернул коней и погнал обратно.
...Али долго не торговался. Пощупав мышцы Звенигоры, он понял,
что перед ним наилучший товар и сразу же заплатил деньги. Окоченевшего
казака сняли с коня и со связанными руками толкнули в толпу
невольников.
Пленников гнали пешком. Только молодых красивых девушек,
предназначенных для гаремов, везли на лошадях: то был ценный товар.
Пожилых женщин и детей не связывали. Зато за мужчинами следили строго:
по десяткам привязывали к седлам и тянули, как скот.
Звенигора в своей десятке шел первым; руки связаны за спиной
сыромятным ремнем, длинный крепкий аркан вокруг пояса неумолимо тянул
все вперед и вперед - в Крым, в неволю, на смерть.
На второй день, когда отряд поспешно, чтоб не заметила издалека
казацкая стража, переваливал через высокий холм, впереди встреврженно
зашумели голоса.
У Звенигоры радостно екнуло сердце. Неужели запорожцы?
Он судорожно стал оглядывать округу, надеясь увидеть рассыпанный
строй всадников. Но всюду только безлюдная даль. Чего же заволновались
татары? Что их встревожило?
Вот от отряда отделились пять всадников и галопом помчались в
долину. Испуганно вспорхнула из бурьяна тяжелая стая сытых дроф.
Звенигора взглянул в ту сторону, куда помчались всадники, и у
него сжалось сердце. На противоположном склоне долины шли два путника.
Что-то очень знакомое было в нечетких контурах их фигур. Кто они? Где
он их видел?
Тем временем всадники скрылись в долине. Путники остановились:
очевидно, заметили татар. Потом быстро полезли вверх. Напрасные
усилия! Разве убежишь от быстроногих татарских коней? Разве спрячешься
от зоркого татарского взгляда в этой голой, безлесной степи?
Вот один оглянулся, бросил своего товарища и быстро помчался
вперед. Задний остановился. Некоторое время стоял неподвижно, будто
прислушиваясь к чему-то, а потом, вытянув вперед руки, тоже побежал.
Но бежал он как-то неуверенно, неуклюже, спотыкался, падал и все время
забирал влево.
"Слепой! - ужаснулся Звенигора. И сразу узнал кобзаря Сома и его
поводыря Яцько. - И занесло же несчастных! В самые лапы степных
хищников!"
Их привели, когда отряд пленных спустился в долину.
Яцько плакал и испуганно оглядывался, как загнанный зверек. Сом
держался спокойно. Его поставили перед Али. Старик поднял седую голову
- шапку он где-то потерял - и уставился на татарина страшными дырами,
в которых когда-то были глаза.
Али презрительно улыбался.
- Мальчишку привяжите! Да крепче! Прыткий щенок, еще убежит по
дороге... А старика... старика отпустите. Не вести же нам его в
Крым!.. Эй, старик, иди себе прочь! Слышишь?
- Спасибо тебе, - глухо промолвил Сом и шагнул неуверенно вперед.
Но в это время, вырываясь из цепких рук татарина, закричал Яцько:
- Дедушка! Дедушка! Куда же ты? А я?..
Услыхав голос Яцько, кобзарь остановился и нащупал рукой тулуп
мурзы.
- Отпусти мальчонку, добрый человек, и аллах не обойдет тебя
своей милостью. Он мал еще... Сирота. Ты немного заработаешь на нем.
Не бери греха на душу! - умолял он.
- Иди! Иди прочь, гяур! - заверещал Али и ударил старика нагайкой
по голове.
Сом схватился за окровавленный лоб и рванулся в сторону. Его
длинные тонкие ноги путались в бурьяне как ходули. Торба отлетала,
била по спине. Глухо стонала кобза.
Али схватил лук. Наложил стрелу.
- Деда! Они хотят убить тебя! Беги быстрей! - закричал Яцько.
Али натянул тетиву. Послышался резкий короткий посвист черной
стрелы. Кобзарь споткнулся, взмахнул руками и упал лицом в бурьян.
Татары загоготали. Один из них вытащил саблю, кинулся было к
старику, чтобы прикончить, однако мурза остановил:
- Сдохнет и так! Я хорошо попал!
Он подъехал, нагнулся и выдернул стрелу из спины.
- Вонючий пес! Разбойник! Зачем убил дедусю? Что он тебе сделал?
А-а-а!.. - закричал Яцько.
Али оскалил зубы. В его узких глазах черным пламенем сверкнул
гнев. Широкое скуластое лицо исказилось недоброй усмешкой. Он рванул
коня, зло хлестнул Яцько нагайкой по голове. Мальчонка перестал
кричать, втянул голову в плечи.
- Беги сюда! - крикнул Звенигора.
Яцько проворно шмыгнул в толпу пленников. Те сомкнули ряд.
Али придержал коня, мерзко выругался.
- Гяур! Собака! - прошипел отъезжая и давая знак передним
трогаться.
Засвистели нагайки, зазвучали резкие гортанные выкрики. После
вынужденной остановки татары еще быстрее погнали пленных.
Яцько, дрожа всем телом, прижался к Звенигоре. Испуганно глядели
светло-голубые глаза из-под белесых волос, которые нависали на лоб.
- Куда вас понесло, несчастных? - с жалостью спросил казак. -
Сидели бы себе в Сечи!
- Дед Сом хотел проведать родных, - всхлипнул мальчик. - Где-то
недалеко здесь живут... Вот и доходились! Дед богу душу отдал, а меня,
как курчонка, схватили татары... У-у-у!..
Мальчик снова заплакал. Звенигора пытался утешить, отвлечь его
мысли. Куда там! У самого в горле стоял горький комок, а на сердце
давил тяжелый камень.
...Перекоп проходили под вечер. Огромное холодное солнце катилось
над равниной и кровавым светом заливало узкий перешеек. Крым!
По-татарски - Кырым. (Кырым (татар.) - Перекоп.)
Звенигоре уже приходилось здесь бывать во время похода Серко в
Крым, и он знал, что место это называлось "Дорогой слез", "Воротами
слез", так как где бы татары ни взяли ясырь - на Правобережье или
Левобережье, на Слобожанщине или в Галиции, на Дону или под Москвою, -
они обязательно проводили его через Перекоп. Ханская стража и
мубаширы, которые постоянно находились в Перекопской крепости, брали
за каждого пленника ясак - налог в казну. Здесь конные отряды
разделялись на небольшие группки, которые растекались отсюда по всему
Крыму. Здесь делили ясырь, разлучая мужей с женами, детей с
родителями, братьев с сестрами. (Слобожанщина (истор.) -
северо-восточная часть Украины, которую заселяли беглые казаки и
ремесленники, не платившие податей. Мубаширы (татар.) - чиновники,
сборщики подати, которые отбирали десятую часть добычи в пользу
ханской казны.)
Пока пленники шли по родной земле, они еще не сознавали полностью
всей глубины несчастья, что случилось с ними, надеялись то на побег в
дороге, то на неожиданное нападение казаков, то кто знает на что.
Здесь теряли последнюю надежду: впереди лежала чужая страшная земля,
которая, словно чудовище, пожирала ежегодно десятки тысяч людей и
почти никого не возвращала назад.
Из уст в уста передавалось одно только короткое страшное слово:
"Крым!" Задрожали даже мужские сердца. Пленники оглядывались назад,
где в серой мглистой дали таяли родные степи, и на глаза им набегали
слезы. Запричитали женщины, заплакали дети. Мужчины плакали молча.
Слезы падали на сухую, истоптанную множеством ног землю, которая в
течение столетий стала бесплодным солончаком. Только горькая рапа
порою встречалась на ней да росла удушливо-едкая полынь. (Рапа -
насыщенная солями вода соленых озер.)
Никогда не думал Звенигора, что и ему доведется идти по этой
проклятой дороге в неволю. А вот довелось! Связанным, грязным,
измученным рабом...
После Перекопа еще целый день шли перешейком, и только под вечер
Али остановил отряд на берегу большого неприветливого озера с затхлой
мертвой водой. Здесь он дал знак делить ясырь.
Поднялся страшный крик. Татары соскочили с коней и начали
выстраивать рядами отдельно мужчин, женщин, детей. В лохматых коротких
кожухах шерстью наружу, в бараньих и лисьих шапках малахаях, в
несуразных башмаках из телячьей и лошадиной кожи, крымчаки походили на
стаю волков, которые накинулись терзать свою беззащитную добычу.
Когда всех пленников выстроили, Али первым отобрал свою долю.
Он еще в дороге присмотрелся к невольникам и взял себе самых
сильных мужчин и молодых, миловидных женщин. Два воина неотступно
стерегли трех пленниц-красавиц и Звенигору. В долю Али попал и Яцько.
Звенигора обнял мальчонку, вздрагивавшего от плача. Хотел хоть
как-то утешить его и снова не смог. Что-то до боли терпкое петлей
перехватило горло. Сдерживался, чтоб и самому не уронить слезу. Яцько
прижался к груди казака, притих.
На солонцеватой равнине волновалось, рыдало, билось в отчаянии и
боли человеческое горе. Женщины цеплялись за мужей, вырывали из рук
захватчиков своих детей. Дети тянулись к матерям, умоляли взять их с
собой, вопили. Мужчины пытались порвать веревки и сыромятные ремни,
напирали на татар и тут же откатывались назад под свирепыми ударами
плетей, от которых лопалась кожа. Плач, крики, стоны, проклятия
смешались с руганью и угрозами. Тревожно ржали испуганные кони.
Но худшее было еще впереди.
Когда мурза Али отделил свой ясырь, воины, тесня друг друга,
начали выхватывать из рядов более сильных пленников и самых молодых
пленниц. Началась такая свалка, что Али выхватил саблю и с криком
бросился утихомиривать озверевших соплеменников.
- Остановитесь, дети шайтана! Заткни рот, Шариф, а не то я заткну
его саблей! Всем хватит, шайтан бы вас забрал! - кричал он, бегая от
группы к группе.
Его глаза дико блестели. Из-под рыжего малахая пылало гневом
жирное, в черных оспинах лицо.
К воплям невольников добавилась ругань разбойников, готовых
перегрызть друг другу горло.
- Отойди, мурза! Ты уже свое получил и не лезь к нам! - выкрикнул
великан Шариф, неся в обнимку молоденькую русоволосую девочку,
кричавшую и судорожно отбивавшуюся ногами. - Лучше отойди!
Он бросил девчушку на землю, наступил на нее ногой и вытащил
длинную кривую саблю, всем своим видом показывая мурзе, что будет
отстаивать добычу силой.
Али остановился, опустил саблю.
- Тьфу, проклятые собаки! Чтоб вас шайтан забрал! Делите сами,
хоть с ума посходите!..
Он повернулся и отошел к своей группе, не обращая внимания на
гвалт и дикие вопли, раздававшиеся сзади.
А там разгорелся спор между двумя разбойниками из-за подростка,
мальчика лет двенадцати. Они чуть было не разорвали его, растягивая в
разные стороны. Мальчик кричал, упирался, но не мог вырваться ни от
одного, ни от другого и впился зубами в руку татарина. Тот взвыл от
боли, затопал ногами, вырвал руку, выхватил саблю и одним махом снес
мальчику голову.
- Ха-ха-ха! Забирай его теперь себе! - крикнул убийца
отскочившему в сторону сопернику.
Но тот только оскалил зубы в ухмылке, довольный тем, что мальчик
никому не достался.
Не желая вмешиваться в распри своих людей, мурза вскочил на коня
и приказал трогаться. Несколько его ближайших родственников, вырвавших
свою часть добычи, присоединились к нему.
Став меньше почти наполовину, его отряд быстро оставил берег
озера и помчался сухой степью на юг, в сторону Кафы.
Отряд разбойников почувствовал себя здесь в безопасности, и
пленников развязали. Куда убежишь? Вокруг чужбина, море.
Шли быстро. Останавливались только на ночлег да на обед. Татары
ели сырую конину, нарезанную тонкими пластинками и разопревшую под
войлочным чепраком на спине коня. Ту же пищу кидали и пленным.
Звенигора сначала отворачивался от нее, но голод стал нестерпимым,
заставил есть. Закрыв глаза, грыз сырое, в красной пене мясо, запивал
из канав, изредка встречавшихся на пути, горьковатой мутной водой.
Наконец сверху открылось бескрайнее море и показался большой
город с высокими стройными башнями минаретов. Али остановил отряд,
снял с шеи пештимал, разостлал на земле, стал на колени, - долго
молился, благодаря аллаха за счастливый поход на неверных. (Пештимал
(татар.) - шарф.)
Кафа встретила их шумом приморского рынка, запахом рыбы и жареной
баранины.
Али погнал свой живой товар в караван-сарай. На следующий день
бойкие горластые цирюльники-греки постригли и побрили мужчин, а слуги
принесли на деревянных подносах вареную баранину, густо приправленную
перцем. Теперь Али не скупился на еду: сытый, не изможденный раб
ценился на рынке значительно дороже. Женщин он приберегал на будущее.
Их еще нужно подкормить, принарядить, а некоторых и заново одеть,
особенно пленниц Чернобая. Перед тем как вести на базар, цирюльники
натрут их маслом и пахучими травами, подровняют брови, положат под
глазами легкую голубоватую тень.
Али хорошо знал, как продавать товар для гаремов, и надеялся
получить солидный барыш. Сегодня же вывел только мужчин и подростков.
Широкая базарная площадь на берегу залива была вся запружена
народом. Шумная пестрая толпа прибрежных и степных татар, греков,
турок, венецианцев, караимов, абхазцев бурлила, гоготала, куда-то
спешила, что-то покупала и продавала.
Горный хребет защищал город от холодных северных ветров, и,
несмотря на то что стоял декабрь, здесь было тепло и тихо.
Вся левая сторона базара - невольничья. От города ее отделяла
высокая каменная стена, выложенная из ноздреватого белого известняка.
Вдоль стены в землю вбиты колья. К ним привязывали невольников.
Живого товара было немного, и довольный Али подметил, как за его
обозом ринулась гурьба покупателей.
Расторопные слуги быстро попривязывали мужчин к столбам. Они
старались: мурза пообещал каждому хороший бакшиш - вознаграждение.
Звенигора был крайним. Его соседом слева оказался плотный
бородатый человечище. Несмотря на зимнюю пору, он был до пояса голый и
зябко кутался в сермягу, наброшенную на плечи. Из-под пшеничной копны
взъерошенного чуба выглядывали огромные голубые глаза.
- Греемся, батька? - невесело спросил Звенигора.
- Греемся, сынок, - усмехнулся бородач, сверкнув белыми крепкими
зубами. - А с чего так величаешь? Откуда ты взял, что я старше?
- Кто тебя знает, - ответил Звенигора. - У нас в Запорожье даже
деды бреют бороды. Ты, я вижу, русак?.. Откуда, брат?
- Донской казак я. У нас борода - дело обычное.
- Тогда мы действительно браты. От Дона до Запорожья - рукой
подать.
- Давно с Украины?
- Две недели. Все время были в дороге.
- Я тоже. В Кафу пригнали только вчера. А куда дальше погонят,
кто знает... Видишь, эвон откормленный турок прется? Чего доброго,
купит и загонит в Туретчину! А оттуда попробуй не то что убежать -
даже подумать о доме!.. Нет, лучше б сразу погибнуть, чем мучиться на
их каторге или подыхать рабом на камнеломнях Египта! (Каторга (истор.)
- то же самое, что галера - старинное гребное многовесельное судно.)
- Не каркай, друже, не кликай беду, она сама нас найдет.
Дончак угрюмо улыбнулся.
- А-а, наверно, кто-то раньше накаркал. Какая еще беда может быть
горше? - Он приподнял свои связанные руки. - Нет ничего хуже татарской
или турецкой неволи!
- Всякая неволя хороша, чтоб ее век не видать! - сказал Звенигора
и добавил: - Гляди, купец сюда направляется... Заметил, старый коршун,
где добычей пахнет!
К ним приближался богато одетый толстый турок в тюрбане. За ним
степенно выступали два дюжих телохранителя.
Хозяин донского казака и мурза Али стали издали кланяться
богатому покупателю, наперебой зазывать к себе.
- Ага, прошу сюда! - выкрикивал Али. - У меня все невольники, как
дубы! Каждый за двоих отработает! Отдам дешево! Вот пощупайте мускулы
этого запорожца - они как из железа! Не обходи мой товар, высокочтимый
ага, такого больше ни у кого в Кафе не найдешь!
- Посмотри, эфенди, на этого казака! - взывал сосед Али, указывая
на полуголого дончака. - Это дикий степной тур! Сила его неизмерима!
Умеет ухаживать за конями и домашней скотиной! На каторге будет грести
за троих! Пожалеешь, если не купишь такого батыра! (Эфенди (турец. ) -
высокочтимый; титул гражданского чиновника.)
Турок подошел к пленникам Али, начал ощупывать груди и руки
невольников, заглядывал в рот, будто коням. Телохранители отводили в
сторону тех, кого облюбовал их хозяин. Яцько забрали тоже.
Перед Звенигорой турок остановился, вытер роскошным шелковым
платком жирный выбритый затылок. Ему было лет сорок, но чрезмерная
полнота старила его. Он прищурил припухшие веки и положил тяжелую руку
на плечо казака.
Звенигора нетерпеливым движением сбросил ее, как что-то мерзкое.
Турок вспыхнул от гнева. Вытаращив мутные глаза, готовые
выскочить из орбит, он сжал кулак и что есть силы ударил невольника в
лицо.
Ярость затуманила разум Звенигоры. Вне себя рванулся вперед, даже
веревки затрещали. Покупатель отшатнулся, вскрикнул, но было поздно.
Могучий удар головой в левую скулу свалил его на землю. Тюрбан купца
слетел с головы и упал в пыль.
Все это произошло так неожиданно - даже для самого Звенигоры, -
что на какой-то миг все остолбенели. Али побледнел и судорожно шарил у
бока, ища рукоятку нагайки. Телохранители кинулись поднимать хозяина.
Невольники притихли, с ужасом глядя на перекошенное от злобы лицо
турка и на Звенигору, который, тяжело дыша, отошел под стену.
Первым опомнился купец. Его увесистая нагайка обвилась вокруг
головы Звенигоры. За ухом у казака лопнула от удара кожа, по шее
потекла кровь.
Потом подскочили телохранители. Сбили Звенигору с ног. Он закрыл
лицо руками, чтоб не выбили глаза. Кто-то сорвал с него жупан. Кожух,
в котором было зашито письмо Серко, забрал Али еще в караван-сарае.
Удары сыпались беспрерывно... Плети рвали сорочку и тело. Звенигора
подкатился под стену, чтобы хоть чуть уменьшить силу ударов. Но
телохранители стали возле головы и ног, как молотильщики на току -
напротив друг друга. Теперь стена не мешала им. От вида крови,
выступившей на спине казака, они озверели и били смертным боем.
Звенигора извивался, как уж. Сцепив зубы, чтобы не кричать,
только глухо стонал.
Али хватал купца за руки, кричал:
- Ага, кто мне заплатит за невольника? Они же забьют его
насмерть!..
Дончак внезапно оттолкнул Али и упал на окровавленного Звенигору,
закрывая его своим телом. Сермяга свалилась у него с плеч. Несколько
ударов сразу провели багровые полосы на белой спине. Хозяин кинулся к
нему, чтоб оттащить: может пропасть ни за что такой сильный раб! Но
тут вмешался турок. Он уже надел тюрбан и мрачно наблюдал, как
избивают невольника.
- Осман! Кемаль! Хватит! Вы забьете его до смерти. Оставьте
немного и для меня. Я куплю его... И этого тоже, - показал он на
дончака. - Сколько они стоят?
Телохранители опустили плетки, отошли, переводя дыхание.
Али вмиг стал услужливым и хитро прищурил глаза. Кажется, аллах
помутил разум купца, можно нагреть руки. И он заломил такую цену, что
сосед только ахнул: ай-вай! Но тут же запросил за дончака столько же.
Турок не торговался, сразу отсчитал деньги за обоих невольников.
Дончак помог Звенигоре подняться.
- Спасибо, друже, - тихо промолвил запорожец. - Как тебя зовут?
- Роман... Роман Воинов. Туляк я, а стал донским казаком... Удрал
от немца-барона на волю, а попал в турецкую неволю... Эхма!.. Дай я
тебе кровь оботру - ишь как уходили, проклятые! Кожа клочьями висит...
Роман, как сумел, перевязал сорочкой спину Звенигоре, набросил на
плечи жупан.
В тот же день их загнали на большой сандал - быстроходный
парусник - и заперли в тесном вонючем трюме. Здесь было темно, сыро,
разило плесенью и овечьими шкурами. (Сандал (цурец.) - парусное
судно.)
За несколько дней, пока корабль плыл к Турции, Звенигора стал
приходить в себя, спина покрылась шершавыми струпьями и начала зудеть.
Это был верный признак того, что раны заживают.
Подплыли к маленькому турецкому городку, и невольников вывели на
палубу.
С моря дул холодный ветер, швырял в лица людей колючую изморось и
соленую морскую пену. Почему-то долго не спускали трап.
С кормы долетали возбужденные голоса капудан-аги и владельца
рабов Гамида. Сначала Звенигора не обращал внимания на их разговор, но
потом стал прислушиваться. (Капудан-ага (турец.) - капитан.)
- Не нужен мне невольник! - раздраженно кричал капудан-ага. - Мы
договаривались, Гамид-ага, что ты заплатишь мне деньгами!
Гамид настаивал на своем:
- Не рассчитал я, капудан-ага. Потратился в Кафе. Дорога мне еще
далекая - деньги нужны. Ты ничего не теряешь. Вот часть платы
деньгами, вместо остальной выбирай себе какого хочешь раба. Продашь -
получишь деньги. Еще с барышом будешь...
- Не нужен мне барыш! Раб сдохнет или убежит, и я останусь в
дураках. Заплати мне мое - и освобождай корабль! Если б знал я, ага,
что ты такая дрянь, то не связывался бы с тобой!
- Привяжи свой язык, капудан-ага, а не то потеряешь! - повысил
голос Гамид. - Так вот: бери раба! Не хочешь - ничего не дам!
- Это на тебя похоже! Давай! Шайтан не брат - с ним подобру не
договоришься! Только сам выберу...
- Я давно тебе об этом твержу, а ты, как ишак, уперся!
После обмена этими любезностями капудан-ага и Гамид сошли с
кормового мостика. Остановились возле невольников.
- Этого, - ткнул капудан-ага пальцем в грудь Романа. - И убирайся
ко всем чертям с моего корабля!
Телохранители Осман и Кемаль поволокли Романа снова в трюм.
- Прощай, Арсен! - крикнул дончак. - Не поминай лихом! Удастся
вернуться домой - передай в станицу Бобровскую.
За ним с лязгом захлопнулась ляда. (Ляда (укр.) - крышка люка.)
По шатким доскам невольников свели на берег. Здесь же, в
небольшой закопченной кузне, всем на руки надели кандалы. А Звенигоре
- еще и на ноги. Только Яцько остался незакованным.
Выступили в полдень. Гамид ехал на коне впереди каравана,
состоявшего из десятка ослов, нагруженных покупками. За невольниками
следили Кемаль и Осман. Комичную картину представляли со стороны эти
длинноногие верзилы, горбившиеся на маленьких осликах. Однако
длинноухие, с торчащими ребрами животные будто не чувствовали их веса
и потихоньку топали, кивая головами.
Как-то под вечер, на седьмой день пути, караван Гамида спустился
с плоскогорья в широкую долину и направился к мрачной, выложенной из
дикого неотесанного камня крепости, что стояла на холме, недалеко от
широкой и бурной реки.
Гремя кандалами, невольники в сопровождении надсмотрщиков прошли
через узкую дверь в воротах крепости и остановились под развесистым
орехом, который одиноко стоял посреди каменных стен. Утомленные долгой
изнурительной дорогой, они сразу же опустились на холодные каменные
плиты, которыми был вымощен весь двор.
Молчаливая крепость сразу наполнилась шумом и гамом. Засуетились
на внутренних галереях дома женщины в темных одеждах, завизжали от