Страница:
Лежал я на красивой деревянной кровати в небольшой темной
комнате, стены которой были выложены из серого дикого камня. Высокое
узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это,
наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в
комнату ни одного звука.
Что со мною? Где я? Среди друзей или среди врагов?
Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от
малейшего движения боль разрывала грудь.
Потом снова впал в забытье. А когда очнулся, то увидел возле себя
мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал
меня. В его блестящих черных глазенках любопытство боролось со
страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел
убежать, но, очевидно, любопытство победило и мальчик остался.
На нем была красная бархатная курточка и черные с застежками ниже
колен штанишки. Белый воротничок шелковой сорочки оттенял нежный загар
детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно.
Его правая рука ниже локтя была обвязана куском белого полотна.
- Кто ты такой? - спросил он меня по-болгарски.
Из этого я заключил, что я у болгарских повстанцев - гайдутинов.
- Меня звать Якуб, - ответил я по-турецки. - А тебя?
Мальчонка тоже перешел на турецкий язык, да еще такой изящный,
чистый, что я засомневался в прежнем выводе.
- А меня - Ненко, - ответил он и добавил: - Я - гайдутин! А ты?
Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их,
как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким
же белым полотном, как и мальчика, - вероятно, для того, чтобы потом
допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец
испортило мое настроение, но я, не показывая этого, ответил:
- А я - турок.
Мое признание не взволновало его.
- Почему же ты не страшный? - удивился он.
- Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, - ответил я ему в
тон.
- Гайдутины - это герои, они борются за свободу Болгарии, - гордо
сказал Ненко, повторяя, наверно, чужие слова. - Когда я вырасту, то
стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и
уважают, кроме турков и помаков, которые убивают их, сажают на колья и
выжигают глаза. (Помак (болг.) - болгарин, принявший мусульманство.)
Я не нашелся, что ответить: все, что он говорил, была святая
правда. Не все, но очень многие из спахиев, а особенно из янычар,
действительно жестоко мучили пленных гайдутинов, и даже изощреннее,
чем это представлял Ненко. Я перевел разговор. (Спахия (от перс,
сипахи) - воин-всадник, он же в отставке - помещик.)
- Кто же твой отец, Ненко?
- Воевода Младен... Он скоро победит турок. Тогда вся Болгария
станет свободной!
Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для
моего уха вещи.
Значит, его отец - воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все
слышали о нем, знали также, что это он окружил наш полк в той
проклятой долине, откуда не было выхода.
- А как звать твою маму?
- Маму зовут Анка, - коротко ответил Ненко.
- Что это у тебя с рукой?
Мальчик глянул на белую повязку.
- Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он
ка-ак схватит меня - да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку
почти до кости.
- Сильно болит?
- Болело. А теперь нет. Уже заживает.
Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку
и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три
длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали
свежие розовые рубцы.
- Ты не плакал?
- Плакал, но... немного. Гайдутины не плачут!
- Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои
раны и уже научился сам делать перевязку.
- Хочу, если она про разбойников или героев... Но подожди, я
позову Златку.
- Златку?
- Это моя сестричка, - пояснил он.
Он исчез за дверями и вскоре привел девчушку лет трех. Она была
похожа на брата, но, в отличие от него, синеглазая, хотя волосы у нее
были черные, кудрявые.
Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то
из сказок об Аладдине. Глазенки детей впились в меня, как иголки, и в
течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл,
что я турок, да и я тоже, что он сын воеводы гайдутинов, против
которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем.
Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от
восторга, а мне казалось, что уже не так жжет под правой лопаткой.
За первой сказкой последовала вторая и третья. Мальчик не
шевелился, весь превратившись во внимание, и даже когда послышался
женский голос, зовущий Ненко, он не откликнулся, а прижал палец к
губам, чтобы я молчал.
Но Златка вскочила с кровати и мягким клубочком выкатилась из
комнаты в приоткрытые двери. А через минуту на пороге появилась
молодая красивая женщина в черно-белом болгарском одеянии.
- Ненко, сынок, мы с ног сбились, разыскивая тебя и Златку по
всему замку и во дворе! Что ты здесь делаешь?
- Я слушаю сказки. Пожалуйста, не мешай нам, - недовольно ответил
мальчонка.
Женщина удивленно взглянула на меня, взяла детей за руки и молча
вышла из комнаты. Двери остались немного приоткрытыми.
Я закрыл глаза и задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Меня
разбудили мужские голоса, долетавшие из соседней комнаты. Один из них
я сразу узнал - это был голос Гамида. Второй тоже был вроде знакомый,
но я никак не мог вспомнить, где и когда я его слышал.
- Я рассказал все, ага Младен, - говорил Гамид. - Передал тезкере
на все пять дней. С ними твои воины могут легко проникнуть в
расположение наших войск и захватить их врасплох. Они голодают и едят
конину, но и ее мало, так как паша не позволяет резать коней. За них
ему придется отвечать. А за людей - нет. Таков закон! Теперь остается
только отпустить меня, поскольку это единственное условие, которое я
поставил, перед тем как откровенно рассказал про свой отряд все, что
знал.
- Не торопись, ага, - отвечал другой голос. - Я отпущу тебя,
когда мы разобьем их и все твои сведения подтвердятся... Одного понять
не могу: что заставило тебя изменить своим? Ты даже не пытался
бежать...
- Я не смог бы далеко убежать. Меня все равно поймали бы твои
люди, и я давно болтался бы на суку либо сидел на колу, вытаращив
глаза. Ни то, ни другое меня не привлекает. К тому же у меня есть и
другие причины, о которых я ничего сейчас не могу сказать.
- Для чего же тебе понадобилось убивать своего товарища?
- Я не хотел иметь свидетеля.
Наступило молчание. От ярости я едва не лишился сознания. Мерзкая
тварь! Теперь я точно знаю, что стрелял в меня Гамид! Если раньше еще
колебался, думал, что все это почудилось в бреду, то теперь сам Гамид
развеял мои сомнения. Перед глазами снова поплыли желтые круги, меня
всего трясло как в лихорадке. Я хотел крикнуть, но из груди вырвался
только слабый стон.
Не знаю, как я не задохнулся от переполнившей меня ненависти. У
меня было только одно желание - тут же, на месте, убить этого подлого
пса. Рванулся с подушки, но острая боль в груди свалила опять в
постель. "Лежи, Якуб, лежи! - казалось, говорила она. - Ничего ты
сейчас не сможешь сделать со здоровым Гамидом. Набирайся сил, надо еще
вырваться из рук гайдутинов, а потом уже думать о мести!"
Открылись двери, и я увидел среднего роста мужчину моих лет, в
суконном кунтуше и в мягких юфтовых сапогах, с саблей на боку и богато
инкрустированными пистолетами за широким болгарским поясом. Это был,
безусловно, воевода, который недавно разговаривал с Гамидом. Он вышел
из глубокой дверной ниши и, улыбаясь, подошел ко мне.
- Ты не узнаешь меня, Якуб? Тебе уже, кажется, лучше?
Свет из окна упал на его лицо, и я с удивлением узнал в воеводе
своего бывшего школьного товарища, Младена. Так вот почему голос
воеводы показался мне таким знакомым! Младен, друг и товарищ моих
юношеских лет, - вождь повстанцев, гайдутинский воевода! Кто бы мог
подумать, что произойдет такое превращение! Теперь я понял, как я
очутился в этой комнате и почему меня усердно лечили, вместо того
чтобы повесить или расстрелять. Младен узнал меня и заботится обо мне.
- Младен! - воскликнул я, превозмогая боль. - Младен, неужели это
ты?
- Как видишь, Якуб, это действительно я, - ответил он, осторожно
сжав мою руку. - Вот как, друг мой, пришлось нам встретиться, - ты в
одном, а я в другом лагере. Ты, очевидно, уже догадался, что я и есть
воевода Младен, которого проклинают во всех мечетях и на всех
перекрестках империи. Да и сам, должно быть, не раз посылал меня в
преисподнюю и хотел видеть мою голову на копье спахии...
- Ты не преувеличил, Младен, - ответил я. - Но все же я рад
видеть тебя в полном здравии, хотя и не уверен, в полном ли ты разуме.
- Почему?
- Ничем иным, как потерей рассудка, я не могу объяснить твое
участие в этом несчастном восстании, которое с самого начала было
обречено на гибель.
- Ты ошибаешься, Якуб, - возразил воевода. Голос его зазвучал,
как туго натянутая тетива лука. - Как тебе было известно, я болгарин,
болгарский худородный князь, у которого турки отняли все, кроме имени:
родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо, что
стало моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнет и
несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и
раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них,
платить харадж - десятину, что только зовется десятиной, а на самом
деле почти половина их доходов. Кроме этого, они выплачивают в казну
джизе - подушную и испендж - подать кровью: отдают болгарских
ребятишек, которыми султан потом пополняет свой янычарский корпус...
Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всех прав.
Беглер-беи, санджак-беи и паши, как черное воронье, налетели на
Болгарию, на Балканы и терзают кровавыми когтями самое сердце народа!
Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и
грабежи? Могло ли мое сердце мириться с черной несправедливостью?
Разве оно каменное или наполнено мертвой сукровицей, а не горячей
кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских
гайдутинов - повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей
страны!
Он говорил вдохновенно. Глаза его горели верой в справедливость
того дела, за которое он выступил на борьбу с могучей Портой. Высокий
белый лоб, длинные волосы, темной блестящей волной спадавшие на шею,
небольшие черные усы делали лицо выразительным, обаятельным.
Мне стало стыдно за свои слова.
- Младен, - сказал я, - когда мы учились с тобой вместе в
медресе, ты казался мне только честным, умным, хотя, может, немного
вспыльчивым юношей. Теперь я вижу, что знал тебя недостаточно. Ты был
еще и скрытным - никогда, ничем не выдал того, что было у тебя на
душе. И хотя я знал, что ты болгарин, однако не придавал этому
никакого значения, думал, что стать турком и быть турком почетно,
лестно для каждого, в том числе и для болгарского княжича Младена.
Теперь вижу, как я ошибался. Ты стал защитником своего угнетенного
народа и нашел в себе смелость открыто выступить против
могущественного и беспощадного врага. Беру свои слова назад, Младен,
ибо преклоняюсь перед твоим мужеством. Я не могу стать твоим
единомышленником и не могу сочувствовать твоим убеждениям. Я не буду
помогать тебе ничем в войне против моих соотечественников, потому что
не хочу быть изменником, подобно Гамиду, который хотел убить меня и
раскрыл тебе все наши секреты. Однако всем сердцем верю, что не мог ты
выступить за несправедливое дело, и сочувствую тебе... Пусть бережет
тебя аллах!
- Спасибо, Якуб, - произнес Младен. - Спасибо за то, что ты
понимаешь меня. Но я никак не думал, что тебе все известно о Гамиде.
- Я невольно слышал ваш разговор...
- Тогда понятно... Гамид - негодяй. Он заслуживает быть
повешенным трижды. За то, что он - спахия и воюет против нас, что
предал свой полк и что стрелял в своего же товарища... Но я дал ему
слово, слово чести - отпустить.
- Когда?
- Когда дал слово или когда отпущу?
- Когда отпустишь?
- Как только узнаю, что он сообщил мне верные сведения.
- То есть после нападения на наш полк?
- Да.
- Младен, дай мне оружие, я убью его сам! - выкрикнул я. - Ты дал
слово отпустить - ну что ж, отпускай! А я поклялся отомстить...
- Успокойся, Якуб, - наклонился ко мне Младен. - Тебе рано думать
об оружии и о мести. Ты тяжело ранен и должен сначала поправиться. А
отомстить сможешь и тогда, как возвратишься к своим. Не самосудом, а
законно. И его расстреляют как изменника.
- Когда-то еще я вернусь к своим.
- Вернешься... Я беру на себя грех перед товарищами, отпуская
двух спахиев. Что поделаешь: одного - во имя долга чести, а другого -
во имя дружбы. Ну, ты пока лежи! Мне надо идти... Сейчас пришлю к тебе
лекаря.
Он встал, но выйти не успел. В комнату ворвался Ненко с криком:
- Я не хочу быть с бабкой Пекою! Я хочу с турком!
Заметив отца, мальчик остановился. За ним в комнату вошла румяная
от быстрой ходьбы жена воеводы.
- Что мне делать с ним, Младен? - пожаловалась она, показывая на
сына. - Никак не слушается бабки Пеки. Рвется сюда. Говорит, турок
такие интересные сказки рассказывает...
- Ничего плохого, Анка, не будет, если Ненко некоторое время
побудет здесь. Я полностью доверяю Якубу. Мы с ним поговорили
откровенно - он не будет обращать нашего сына в ислам... Можешь смело
оставлять мальчика возле него.
После этого разговора Ненко каждый день прибегал ко мне, и я
рассказывал ему сказки и разные истории из своей военной жизни. Мы
подружились с ним. Его веселый лепет разгонял грусть, которая часто
находила на меня, а он, не имея, очевидно, товарища для детских игр,
привязался всем сердцем к взрослому человеку, который отвечал ему тем
же. Часто он приводил с собой Златку, и тогда в комнате поднималась
веселая кутерьма. Дети гонялись друг за другом, визжали от
удовольствия, смеялись, а я смотрел на них и забывал, что я ранен, что
лежу на кровати того, с кем должен был воевать, что мои товарищи
напрасно ждут нашего возвращения. Забывал даже про Гамида, хотя мысли
о нем, когда оставался один, не давали мне покоя.
Так прошло несколько дней. Однажды ночью случилась беда.
На рассвете я услышал в замке шум и крики, топот ног. До меня
донесся отчаянный женский крик. Я не мог подняться, а потому терпеливо
ждал, пока кто-нибудь придет и я узнаю, что там случилось.
Через некоторое время ко мне в комнату заглянул старый гайдутин с
факелом, но сразу же исчез, ничего не сказав.
Немного погодя вбежала заплаканная Анка. В ее глазах я увидел
такое отчаяние, что, несмотря на резкую боль в груди, поднялся с
подушки и спросил:
- Что там?
- О боже, нет Ненко и Златки! - простонала она. - Этот проклятый
Гамид убил двух стражников, няню и, выкрав детей, убежал из замка...
Это известие ошеломило меня.
- Где же воевода? Где Младен? Надо догнать убийцу!
- Младен со всеми гайдутинами еще вчера выехал к Белым скалам.
Там, наверно, сегодня будет бой. В замке осталось только пять стражей.
Один караулил Гамида. Гамид его задушил и переоделся в его одежду.
Потом спустился вниз и зарубил саблей того, кто охранял ворота...
- А дети? Как же он захватил их?
- Остальные гайдутины спали. Никто ничего не слыхал. Наверно, это
и навело его на мысль выкрасть детей. Он ворвался к ним в комнату,
убил бабку Пеку, а сонных детей схватил в охапку. Меня разбудил дикий
крик Ненко. Крик доносился от выходных дверей, я кинулась туда... Но
было поздно: Гамид вскочил на коня, стоявшего всегда наготове возле
ворот, и, не выпуская из рук детей, умчался в ночную тьму...
Женщина рвала на себе косы, металась как безумная по комнате.
- Что делать? О, что делать?.. - стонала она, сжимая руками
голову.
- Надо немедленно послать на поиски трех гайдутинов. Дорога
каждая минута! - выкрикнул я, принимая близко к сердцу горе женщины.
- Я уже посылала... Но они возвратились ни с чем, - сквозь слезы
промолвила она. - Ночь темна. Не осталось никаких следов. Кто скажет,
куда он убежал? Кто сможет поймать его теперь в лесной чаще? Наверное,
он уже где-то у своих...
Как мог я утешал бедную женщину, но все мои слова были
напрасными. Меня и самого терзала досада, а еще больше угнетала мысль,
что Гамид, возможно, навсегда выскользнул из моих рук. А я так хотел с
ним встретиться один на один! Мне удалось уговорить Младена не
отпускать его до тех пор, пока не встану с кровати, и воевода обещал
мне это... И вот на тебе! Гамид исчез, и теперь ищи ветра в поле. А я
лежу беспомощный на чужой кровати и не знаю, когда встану и встану ли
когда-нибудь вообще...
Вечером с гайдутинами прибыл воевода Младен с большой добычей:
оружием, конями, одеждой и полковой кассой. Мой полк был разгромлен,
только немногим удалось спастись.
Узнав о бегстве Гамида, Младен, как потом мне рассказали, не
слезая с коня, повернул отряд и помчался на розыски. Появился он в
замке лишь на другой день, весь черный, с красными то ли от
бессонницы, то ли от слез глазами, сгорбленный и постаревший сразу лет
на двадцать. В глазах его застыла невыразимая боль.
Он и его люди объездили все горные дороги и тропинки, обшарили
окрестные долины, облазали кусты и провалы. Нигде никаких признаков.
Только одному отряду, пробравшемуся до самого предгорья, где рыскали
турецкие разъезды, удалось напасть на след: дед-пастух рассказал, что
накануне видел всадника в одежде гайдутина. Всадник вез на коне перед
собой какой-то большой мешок - пастух не разглядел издалека, что
именно, - тот быстро промчался в направлении Загоры. Когда об этом
сообщили воеводе, он распорядился прекратить поиски. Он понял: это был
Гамид с его детьми, который спешил в Загору к беглер-бею. Теперь
никакая сила не вырвет Ненко и Златку из их когтей.
В Чернаводе настали скорбные дни. Анка заболела, и все боялись за
ее рассудок и жизнь. Младеи похудел, извелся, начал на глазах у всех
седеть. Гайдутины ходили мрачнее ночи. Посланные воеводой в Загору
лазутчики возвратились ни с чем. Подтвердили только то, что уже знали
все жители Старой Планины и предгорных долин - дети воеводы попали в
руки беглер-бея.
Несмотря на горе и тяжелые переживания, Младен не забыл обо мне.
Каждый день присылал лекаря, а иногда приходил и сам. Сядет на стул,
охватит голову руками и невидящими глазами смотрит перед собой. Я
пробовал заговаривать с ним, утешать его. Но на слова сочувствия он
только махал рукой или говорил: "Ты добрый человек, Якуб, хотя и
турок, и слова твои идут от сердца, я ценю тебя за это и люблю, как
старого товарища. Но от твоих слов мне не легче, и ты, друг, сам это
хорошо знаешь". Выходя из комнаты, неизменно повторял:
- Спасибо тебе, Якуб.
За что спасибо? За то, что утешал? Невелик труд! Мне хотелось
искренне, по-дружески помочь Младену, но я не умел да и не знал, как
это сделать.
Вскоре стало известно о новом подлом и мерзком ударе, который
нанес мне Гамид.
Я уже начал поправляться, понемногу ходил и ждал той минуты,
когда смогу возвратиться к своим. У меня не было сомнений, что Младен
отпустит меня, как только попрошу его об этом. Но разве можно было
предположить, что над моей головой собрались уже такие зловещие тучи,
которых не разгонит никакой ветер.
Как-то ко мне вошел Младен в сопровождении двух гайдутинов,
которые вели связанного янычара. Гайдутины вышли, а янычар остался
стоять посреди комнаты.
- У него печальные вести для тебя, Якуб, - сказал воевода. - Тебе
нельзя возвращаться к своим.
- Почему? - вскрикнул я.
- Гамид сейчас в большой милости у беглер-бея. Ему удалось
убедить его в том, что изменник ты, что ты выдал мне письмо паши и все
пароли. Ты объявлен вне закона... За тебя, живого или мертвого,
объявлена награда.
- О аллах! - простонал я, сраженный вестью в самое сердце. -
Неужели это правда?
- Правда, ага, - подтвердил янычар. - У нас только и говорят об
этом после разгрома полка спахиев в долине Белых скал.
Младен хлопнул в ладоши. Вошли гайдутины и увели янычара
- Теперь мне понятно, - сказал Младен, когда закрылась дверь, -
почему Гамид стрелял в тебя и почему он выдал нам все о своем полке...
Мы захватили полковую кассу - она пуста. Очевидно, Гамид еще перед
походом или после того, как согласился идти вместе с тобой к
беглер-бею, выкрал деньги, а чтобы замести следы, решил свалить все на
нас. Он рассчитал правильно: гайдутины, получив от него важные
сообщения, убивать его не станут, а полковая касса во время нападения
должна быть захвачена, и Гамид спрячет концы в воду. Тебя он пытался
убить, чтобы отвести от себя подозрения, обвинив тебя в измене...
Хитро? Похищение Ненко и Златки, тоже хорошо им обдуманное, еще больше
помогло. Теперь его чествуют как героя. Еще бы: захватил детей
воеводы, убил двух гайдутинов и сам вырвался из заточения! Ему верят,
- ведь нет никаких оснований не верить, и награждают, повышают в чине
и даже дают деньги для приобретения одежды, оружия и коня... А тебя
все считают изменником.
- Клянусь небом, я отомщу ему! - воскликнул я, представляя те
нечеловеческие муки, которым предам своего заклятого врага, как только
доберусь до него. - Младен, умоляю, дай мне оружие! Дай мне коня! Я
должен найти и покарать негодяя!
Но Младен охладил мой пыл.
- Тебя сразу же схватят янычары. Не надо спешить. Надо все
обдумать... Я тоже горю желанием жестоко отомстить Гамиду за детей. Я
уже дал приказание верным людям, чтобы они выследили его и убили, как
собаку! Если и ты возьмешься за это дело, то я уверен, что Гамиду не
долго останется жить... Но ты не можешь открыто появиться в ставке
беглер-бея, где, наверно, находится Гамид. Тебе надо изменить
внешность. Так изменить, чтобы ближайший друг не узнал.
Младен говорил разумно. Я внимательно слушал. И тут мне пришло в
голову стать дервишем или, что еще лучше, меддахом. Я знал множество
песен, сказок, легенд, умел хорошо играть на сазе, и мне легко было
сыграть эту роль. Нужно только отпустить бороду и подобрать
соответствующую одежду и саз. Я сказал об этом воеводе, он одобрил мой
замысел. (Саз (турец.) - щипковый музыкальный инструмент.)
Словом, со временем я стал настоящим меддахом. В высоком кауке и
поношенном джеббе, в стоптанных чарухах из телячьей кожи, с торбой за
плечами, в которой лежал саз и несколько ячневых лепешек, заросший
густой черной бородой, - таким я вышел однажды темным вечером из замка
воеводы и направился в Загору. (Каук (турец.) - шапка из войлока.
Джеббе (турец.) - накидка. Чарухи, или чарыки (турец.), - кожаные
лапти.)
Там я убедился, что меня действительно обвиняют в измене и что за
мою голову, как и за голову воеводы Младена, от имени беглер-бея
обещана большая награда.
Там я выведал, что Ненко беглер-бей сначала хотел посадить на
кол, чтобы нанести воеводе удар в самое сердце, но почему-то передумал
и отослал в Стамбул, в корпус янычар, где из маленького болгарина
могли сделать преданного защитника Османской империи. Про Златку никто
ничего не слышал.
В одном я не имел успеха - нигде не мог разыскать Гамида. Он как
сквозь землю провалился. Видно, предчувствовал опасность и временно
исчез из Загоры. Я осторожно расспрашивал о нем у янычар и спагиев, у
торговцев и слуг беглер-бея, но никто не знал, куда он делся, хотя
многие видели его при дворе беглер-бея недели две или три тому назад.
После этого я почти три года бродил по Болгарии в поисках своего
врага. Не было того полка или заставы, где бы я не побывал, не было
той дороги, по которой бы я не прошел. Но все напрасно! Гамид как в
воду канул.
И тогда я решил обойти всю страну, начиная со Стамбула до
отдаленнейших уголков ее. Всюду я расспрашивал, смотрел, слушал. Ничто
не проходило мимо моего внимания. Так прошло еще несколько лет. И
наконец я нашел того, кого так долго искал.
Однажды я приехал в селение Аксу, которое носит то же название,
что и речка и этот проклятый замок, привязал к дереву своего мула и
нараспев стал зазывать к себе правоверных. Вдруг я увидел трех
всадников. Они приближались ко мне. Передний, роскошно одетый, на
чистокровном коне, показался мне знакомым. У меня екнуло сердце, хотя,
по правде говоря, я почти потерял надежду встретить Гамида и бродил по
стране больше по привычке, чем в надежде найти своего врага.
Когда они подъехали ближе, я чуть не вскрикнул: это и вправду был
Гамид! Он растолстел, отяжелел, изменился, но я его узнал бы и в аду
под личиной самого шайтана.
Он остановился передо мной, надменно поглядывая с коня. Должно
быть, ждал, что я поклонюсь такому важному спахии. А я словно онемел -
стою и не могу вымолвить ни слова! Только смотрю широко открытыми
глазами и улыбаюсь, словно дурень, улыбаюсь от радости, что встретил
его все же после стольких лет поисков.
Наконец я спохватился и стал кланяться.
- Слава аллаху, что дал мне счастье увидеть такого вельможного
бея, - сказал я. - В этих горах я привык встречать одних пастухов и
каратюрков. И все они так бедны, что меддаху приходится питаться
черствыми лепешками и родниковой водой. (Каратюрки (турец.) -
крестьяне.)
- Если ты потешишь нас сладкозвучными песнями, то можешь
рассчитывать на хороший кусок жареной баранины с перцем и кувшин
холодного айрана, - сказал Гамид. (Айран (турец.) - кислое молоко,
разбавленное водой.)
- Благодарю, эфенди, - ответил я с радостью, ибо приглашение в
замок приближало, как я думал, время мести. - Когда мне прийти?
- Вечером.
комнате, стены которой были выложены из серого дикого камня. Высокое
узкое окно в противоположной стене напоминало бойницу замка. Да это,
наверное, и была бойница. Толстые дубовые двери не пропускали в
комнату ни одного звука.
Что со мною? Где я? Среди друзей или среди врагов?
Я не мог ответить на эти вопросы и лежал пластом, так как от
малейшего движения боль разрывала грудь.
Потом снова впал в забытье. А когда очнулся, то увидел возле себя
мальчика лет пяти-шести. Он стоял у кровати и внимательно рассматривал
меня. В его блестящих черных глазенках любопытство боролось со
страхом. Когда он заметил, что я проснулся и смотрю на него, то хотел
убежать, но, очевидно, любопытство победило и мальчик остался.
На нем была красная бархатная курточка и черные с застежками ниже
колен штанишки. Белый воротничок шелковой сорочки оттенял нежный загар
детской шейки. Все в нем было по-детски мило, наивно.
Его правая рука ниже локтя была обвязана куском белого полотна.
- Кто ты такой? - спросил он меня по-болгарски.
Из этого я заключил, что я у болгарских повстанцев - гайдутинов.
- Меня звать Якуб, - ответил я по-турецки. - А тебя?
Мальчонка тоже перешел на турецкий язык, да еще такой изящный,
чистый, что я засомневался в прежнем выводе.
- А меня - Ненко, - ответил он и добавил: - Я - гайдутин! А ты?
Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их,
как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким
же белым полотном, как и мальчика, - вероятно, для того, чтобы потом
допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец
испортило мое настроение, но я, не показывая этого, ответил:
- А я - турок.
Мое признание не взволновало его.
- Почему же ты не страшный? - удивился он.
- Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, - ответил я ему в
тон.
- Гайдутины - это герои, они борются за свободу Болгарии, - гордо
сказал Ненко, повторяя, наверно, чужие слова. - Когда я вырасту, то
стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и
уважают, кроме турков и помаков, которые убивают их, сажают на колья и
выжигают глаза. (Помак (болг.) - болгарин, принявший мусульманство.)
Я не нашелся, что ответить: все, что он говорил, была святая
правда. Не все, но очень многие из спахиев, а особенно из янычар,
действительно жестоко мучили пленных гайдутинов, и даже изощреннее,
чем это представлял Ненко. Я перевел разговор. (Спахия (от перс,
сипахи) - воин-всадник, он же в отставке - помещик.)
- Кто же твой отец, Ненко?
- Воевода Младен... Он скоро победит турок. Тогда вся Болгария
станет свободной!
Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для
моего уха вещи.
Значит, его отец - воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все
слышали о нем, знали также, что это он окружил наш полк в той
проклятой долине, откуда не было выхода.
- А как звать твою маму?
- Маму зовут Анка, - коротко ответил Ненко.
- Что это у тебя с рукой?
Мальчик глянул на белую повязку.
- Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он
ка-ак схватит меня - да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку
почти до кости.
- Сильно болит?
- Болело. А теперь нет. Уже заживает.
Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку
и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три
длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали
свежие розовые рубцы.
- Ты не плакал?
- Плакал, но... немного. Гайдутины не плачут!
- Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои
раны и уже научился сам делать перевязку.
- Хочу, если она про разбойников или героев... Но подожди, я
позову Златку.
- Златку?
- Это моя сестричка, - пояснил он.
Он исчез за дверями и вскоре привел девчушку лет трех. Она была
похожа на брата, но, в отличие от него, синеглазая, хотя волосы у нее
были черные, кудрявые.
Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то
из сказок об Аладдине. Глазенки детей впились в меня, как иголки, и в
течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл,
что я турок, да и я тоже, что он сын воеводы гайдутинов, против
которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем.
Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от
восторга, а мне казалось, что уже не так жжет под правой лопаткой.
За первой сказкой последовала вторая и третья. Мальчик не
шевелился, весь превратившись во внимание, и даже когда послышался
женский голос, зовущий Ненко, он не откликнулся, а прижал палец к
губам, чтобы я молчал.
Но Златка вскочила с кровати и мягким клубочком выкатилась из
комнаты в приоткрытые двери. А через минуту на пороге появилась
молодая красивая женщина в черно-белом болгарском одеянии.
- Ненко, сынок, мы с ног сбились, разыскивая тебя и Златку по
всему замку и во дворе! Что ты здесь делаешь?
- Я слушаю сказки. Пожалуйста, не мешай нам, - недовольно ответил
мальчонка.
Женщина удивленно взглянула на меня, взяла детей за руки и молча
вышла из комнаты. Двери остались немного приоткрытыми.
Я закрыл глаза и задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Меня
разбудили мужские голоса, долетавшие из соседней комнаты. Один из них
я сразу узнал - это был голос Гамида. Второй тоже был вроде знакомый,
но я никак не мог вспомнить, где и когда я его слышал.
- Я рассказал все, ага Младен, - говорил Гамид. - Передал тезкере
на все пять дней. С ними твои воины могут легко проникнуть в
расположение наших войск и захватить их врасплох. Они голодают и едят
конину, но и ее мало, так как паша не позволяет резать коней. За них
ему придется отвечать. А за людей - нет. Таков закон! Теперь остается
только отпустить меня, поскольку это единственное условие, которое я
поставил, перед тем как откровенно рассказал про свой отряд все, что
знал.
- Не торопись, ага, - отвечал другой голос. - Я отпущу тебя,
когда мы разобьем их и все твои сведения подтвердятся... Одного понять
не могу: что заставило тебя изменить своим? Ты даже не пытался
бежать...
- Я не смог бы далеко убежать. Меня все равно поймали бы твои
люди, и я давно болтался бы на суку либо сидел на колу, вытаращив
глаза. Ни то, ни другое меня не привлекает. К тому же у меня есть и
другие причины, о которых я ничего сейчас не могу сказать.
- Для чего же тебе понадобилось убивать своего товарища?
- Я не хотел иметь свидетеля.
Наступило молчание. От ярости я едва не лишился сознания. Мерзкая
тварь! Теперь я точно знаю, что стрелял в меня Гамид! Если раньше еще
колебался, думал, что все это почудилось в бреду, то теперь сам Гамид
развеял мои сомнения. Перед глазами снова поплыли желтые круги, меня
всего трясло как в лихорадке. Я хотел крикнуть, но из груди вырвался
только слабый стон.
Не знаю, как я не задохнулся от переполнившей меня ненависти. У
меня было только одно желание - тут же, на месте, убить этого подлого
пса. Рванулся с подушки, но острая боль в груди свалила опять в
постель. "Лежи, Якуб, лежи! - казалось, говорила она. - Ничего ты
сейчас не сможешь сделать со здоровым Гамидом. Набирайся сил, надо еще
вырваться из рук гайдутинов, а потом уже думать о мести!"
Открылись двери, и я увидел среднего роста мужчину моих лет, в
суконном кунтуше и в мягких юфтовых сапогах, с саблей на боку и богато
инкрустированными пистолетами за широким болгарским поясом. Это был,
безусловно, воевода, который недавно разговаривал с Гамидом. Он вышел
из глубокой дверной ниши и, улыбаясь, подошел ко мне.
- Ты не узнаешь меня, Якуб? Тебе уже, кажется, лучше?
Свет из окна упал на его лицо, и я с удивлением узнал в воеводе
своего бывшего школьного товарища, Младена. Так вот почему голос
воеводы показался мне таким знакомым! Младен, друг и товарищ моих
юношеских лет, - вождь повстанцев, гайдутинский воевода! Кто бы мог
подумать, что произойдет такое превращение! Теперь я понял, как я
очутился в этой комнате и почему меня усердно лечили, вместо того
чтобы повесить или расстрелять. Младен узнал меня и заботится обо мне.
- Младен! - воскликнул я, превозмогая боль. - Младен, неужели это
ты?
- Как видишь, Якуб, это действительно я, - ответил он, осторожно
сжав мою руку. - Вот как, друг мой, пришлось нам встретиться, - ты в
одном, а я в другом лагере. Ты, очевидно, уже догадался, что я и есть
воевода Младен, которого проклинают во всех мечетях и на всех
перекрестках империи. Да и сам, должно быть, не раз посылал меня в
преисподнюю и хотел видеть мою голову на копье спахии...
- Ты не преувеличил, Младен, - ответил я. - Но все же я рад
видеть тебя в полном здравии, хотя и не уверен, в полном ли ты разуме.
- Почему?
- Ничем иным, как потерей рассудка, я не могу объяснить твое
участие в этом несчастном восстании, которое с самого начала было
обречено на гибель.
- Ты ошибаешься, Якуб, - возразил воевода. Голос его зазвучал,
как туго натянутая тетива лука. - Как тебе было известно, я болгарин,
болгарский худородный князь, у которого турки отняли все, кроме имени:
родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо, что
стало моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнет и
несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и
раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них,
платить харадж - десятину, что только зовется десятиной, а на самом
деле почти половина их доходов. Кроме этого, они выплачивают в казну
джизе - подушную и испендж - подать кровью: отдают болгарских
ребятишек, которыми султан потом пополняет свой янычарский корпус...
Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всех прав.
Беглер-беи, санджак-беи и паши, как черное воронье, налетели на
Болгарию, на Балканы и терзают кровавыми когтями самое сердце народа!
Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и
грабежи? Могло ли мое сердце мириться с черной несправедливостью?
Разве оно каменное или наполнено мертвой сукровицей, а не горячей
кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских
гайдутинов - повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей
страны!
Он говорил вдохновенно. Глаза его горели верой в справедливость
того дела, за которое он выступил на борьбу с могучей Портой. Высокий
белый лоб, длинные волосы, темной блестящей волной спадавшие на шею,
небольшие черные усы делали лицо выразительным, обаятельным.
Мне стало стыдно за свои слова.
- Младен, - сказал я, - когда мы учились с тобой вместе в
медресе, ты казался мне только честным, умным, хотя, может, немного
вспыльчивым юношей. Теперь я вижу, что знал тебя недостаточно. Ты был
еще и скрытным - никогда, ничем не выдал того, что было у тебя на
душе. И хотя я знал, что ты болгарин, однако не придавал этому
никакого значения, думал, что стать турком и быть турком почетно,
лестно для каждого, в том числе и для болгарского княжича Младена.
Теперь вижу, как я ошибался. Ты стал защитником своего угнетенного
народа и нашел в себе смелость открыто выступить против
могущественного и беспощадного врага. Беру свои слова назад, Младен,
ибо преклоняюсь перед твоим мужеством. Я не могу стать твоим
единомышленником и не могу сочувствовать твоим убеждениям. Я не буду
помогать тебе ничем в войне против моих соотечественников, потому что
не хочу быть изменником, подобно Гамиду, который хотел убить меня и
раскрыл тебе все наши секреты. Однако всем сердцем верю, что не мог ты
выступить за несправедливое дело, и сочувствую тебе... Пусть бережет
тебя аллах!
- Спасибо, Якуб, - произнес Младен. - Спасибо за то, что ты
понимаешь меня. Но я никак не думал, что тебе все известно о Гамиде.
- Я невольно слышал ваш разговор...
- Тогда понятно... Гамид - негодяй. Он заслуживает быть
повешенным трижды. За то, что он - спахия и воюет против нас, что
предал свой полк и что стрелял в своего же товарища... Но я дал ему
слово, слово чести - отпустить.
- Когда?
- Когда дал слово или когда отпущу?
- Когда отпустишь?
- Как только узнаю, что он сообщил мне верные сведения.
- То есть после нападения на наш полк?
- Да.
- Младен, дай мне оружие, я убью его сам! - выкрикнул я. - Ты дал
слово отпустить - ну что ж, отпускай! А я поклялся отомстить...
- Успокойся, Якуб, - наклонился ко мне Младен. - Тебе рано думать
об оружии и о мести. Ты тяжело ранен и должен сначала поправиться. А
отомстить сможешь и тогда, как возвратишься к своим. Не самосудом, а
законно. И его расстреляют как изменника.
- Когда-то еще я вернусь к своим.
- Вернешься... Я беру на себя грех перед товарищами, отпуская
двух спахиев. Что поделаешь: одного - во имя долга чести, а другого -
во имя дружбы. Ну, ты пока лежи! Мне надо идти... Сейчас пришлю к тебе
лекаря.
Он встал, но выйти не успел. В комнату ворвался Ненко с криком:
- Я не хочу быть с бабкой Пекою! Я хочу с турком!
Заметив отца, мальчик остановился. За ним в комнату вошла румяная
от быстрой ходьбы жена воеводы.
- Что мне делать с ним, Младен? - пожаловалась она, показывая на
сына. - Никак не слушается бабки Пеки. Рвется сюда. Говорит, турок
такие интересные сказки рассказывает...
- Ничего плохого, Анка, не будет, если Ненко некоторое время
побудет здесь. Я полностью доверяю Якубу. Мы с ним поговорили
откровенно - он не будет обращать нашего сына в ислам... Можешь смело
оставлять мальчика возле него.
После этого разговора Ненко каждый день прибегал ко мне, и я
рассказывал ему сказки и разные истории из своей военной жизни. Мы
подружились с ним. Его веселый лепет разгонял грусть, которая часто
находила на меня, а он, не имея, очевидно, товарища для детских игр,
привязался всем сердцем к взрослому человеку, который отвечал ему тем
же. Часто он приводил с собой Златку, и тогда в комнате поднималась
веселая кутерьма. Дети гонялись друг за другом, визжали от
удовольствия, смеялись, а я смотрел на них и забывал, что я ранен, что
лежу на кровати того, с кем должен был воевать, что мои товарищи
напрасно ждут нашего возвращения. Забывал даже про Гамида, хотя мысли
о нем, когда оставался один, не давали мне покоя.
Так прошло несколько дней. Однажды ночью случилась беда.
На рассвете я услышал в замке шум и крики, топот ног. До меня
донесся отчаянный женский крик. Я не мог подняться, а потому терпеливо
ждал, пока кто-нибудь придет и я узнаю, что там случилось.
Через некоторое время ко мне в комнату заглянул старый гайдутин с
факелом, но сразу же исчез, ничего не сказав.
Немного погодя вбежала заплаканная Анка. В ее глазах я увидел
такое отчаяние, что, несмотря на резкую боль в груди, поднялся с
подушки и спросил:
- Что там?
- О боже, нет Ненко и Златки! - простонала она. - Этот проклятый
Гамид убил двух стражников, няню и, выкрав детей, убежал из замка...
Это известие ошеломило меня.
- Где же воевода? Где Младен? Надо догнать убийцу!
- Младен со всеми гайдутинами еще вчера выехал к Белым скалам.
Там, наверно, сегодня будет бой. В замке осталось только пять стражей.
Один караулил Гамида. Гамид его задушил и переоделся в его одежду.
Потом спустился вниз и зарубил саблей того, кто охранял ворота...
- А дети? Как же он захватил их?
- Остальные гайдутины спали. Никто ничего не слыхал. Наверно, это
и навело его на мысль выкрасть детей. Он ворвался к ним в комнату,
убил бабку Пеку, а сонных детей схватил в охапку. Меня разбудил дикий
крик Ненко. Крик доносился от выходных дверей, я кинулась туда... Но
было поздно: Гамид вскочил на коня, стоявшего всегда наготове возле
ворот, и, не выпуская из рук детей, умчался в ночную тьму...
Женщина рвала на себе косы, металась как безумная по комнате.
- Что делать? О, что делать?.. - стонала она, сжимая руками
голову.
- Надо немедленно послать на поиски трех гайдутинов. Дорога
каждая минута! - выкрикнул я, принимая близко к сердцу горе женщины.
- Я уже посылала... Но они возвратились ни с чем, - сквозь слезы
промолвила она. - Ночь темна. Не осталось никаких следов. Кто скажет,
куда он убежал? Кто сможет поймать его теперь в лесной чаще? Наверное,
он уже где-то у своих...
Как мог я утешал бедную женщину, но все мои слова были
напрасными. Меня и самого терзала досада, а еще больше угнетала мысль,
что Гамид, возможно, навсегда выскользнул из моих рук. А я так хотел с
ним встретиться один на один! Мне удалось уговорить Младена не
отпускать его до тех пор, пока не встану с кровати, и воевода обещал
мне это... И вот на тебе! Гамид исчез, и теперь ищи ветра в поле. А я
лежу беспомощный на чужой кровати и не знаю, когда встану и встану ли
когда-нибудь вообще...
Вечером с гайдутинами прибыл воевода Младен с большой добычей:
оружием, конями, одеждой и полковой кассой. Мой полк был разгромлен,
только немногим удалось спастись.
Узнав о бегстве Гамида, Младен, как потом мне рассказали, не
слезая с коня, повернул отряд и помчался на розыски. Появился он в
замке лишь на другой день, весь черный, с красными то ли от
бессонницы, то ли от слез глазами, сгорбленный и постаревший сразу лет
на двадцать. В глазах его застыла невыразимая боль.
Он и его люди объездили все горные дороги и тропинки, обшарили
окрестные долины, облазали кусты и провалы. Нигде никаких признаков.
Только одному отряду, пробравшемуся до самого предгорья, где рыскали
турецкие разъезды, удалось напасть на след: дед-пастух рассказал, что
накануне видел всадника в одежде гайдутина. Всадник вез на коне перед
собой какой-то большой мешок - пастух не разглядел издалека, что
именно, - тот быстро промчался в направлении Загоры. Когда об этом
сообщили воеводе, он распорядился прекратить поиски. Он понял: это был
Гамид с его детьми, который спешил в Загору к беглер-бею. Теперь
никакая сила не вырвет Ненко и Златку из их когтей.
В Чернаводе настали скорбные дни. Анка заболела, и все боялись за
ее рассудок и жизнь. Младеи похудел, извелся, начал на глазах у всех
седеть. Гайдутины ходили мрачнее ночи. Посланные воеводой в Загору
лазутчики возвратились ни с чем. Подтвердили только то, что уже знали
все жители Старой Планины и предгорных долин - дети воеводы попали в
руки беглер-бея.
Несмотря на горе и тяжелые переживания, Младен не забыл обо мне.
Каждый день присылал лекаря, а иногда приходил и сам. Сядет на стул,
охватит голову руками и невидящими глазами смотрит перед собой. Я
пробовал заговаривать с ним, утешать его. Но на слова сочувствия он
только махал рукой или говорил: "Ты добрый человек, Якуб, хотя и
турок, и слова твои идут от сердца, я ценю тебя за это и люблю, как
старого товарища. Но от твоих слов мне не легче, и ты, друг, сам это
хорошо знаешь". Выходя из комнаты, неизменно повторял:
- Спасибо тебе, Якуб.
За что спасибо? За то, что утешал? Невелик труд! Мне хотелось
искренне, по-дружески помочь Младену, но я не умел да и не знал, как
это сделать.
Вскоре стало известно о новом подлом и мерзком ударе, который
нанес мне Гамид.
Я уже начал поправляться, понемногу ходил и ждал той минуты,
когда смогу возвратиться к своим. У меня не было сомнений, что Младен
отпустит меня, как только попрошу его об этом. Но разве можно было
предположить, что над моей головой собрались уже такие зловещие тучи,
которых не разгонит никакой ветер.
Как-то ко мне вошел Младен в сопровождении двух гайдутинов,
которые вели связанного янычара. Гайдутины вышли, а янычар остался
стоять посреди комнаты.
- У него печальные вести для тебя, Якуб, - сказал воевода. - Тебе
нельзя возвращаться к своим.
- Почему? - вскрикнул я.
- Гамид сейчас в большой милости у беглер-бея. Ему удалось
убедить его в том, что изменник ты, что ты выдал мне письмо паши и все
пароли. Ты объявлен вне закона... За тебя, живого или мертвого,
объявлена награда.
- О аллах! - простонал я, сраженный вестью в самое сердце. -
Неужели это правда?
- Правда, ага, - подтвердил янычар. - У нас только и говорят об
этом после разгрома полка спахиев в долине Белых скал.
Младен хлопнул в ладоши. Вошли гайдутины и увели янычара
- Теперь мне понятно, - сказал Младен, когда закрылась дверь, -
почему Гамид стрелял в тебя и почему он выдал нам все о своем полке...
Мы захватили полковую кассу - она пуста. Очевидно, Гамид еще перед
походом или после того, как согласился идти вместе с тобой к
беглер-бею, выкрал деньги, а чтобы замести следы, решил свалить все на
нас. Он рассчитал правильно: гайдутины, получив от него важные
сообщения, убивать его не станут, а полковая касса во время нападения
должна быть захвачена, и Гамид спрячет концы в воду. Тебя он пытался
убить, чтобы отвести от себя подозрения, обвинив тебя в измене...
Хитро? Похищение Ненко и Златки, тоже хорошо им обдуманное, еще больше
помогло. Теперь его чествуют как героя. Еще бы: захватил детей
воеводы, убил двух гайдутинов и сам вырвался из заточения! Ему верят,
- ведь нет никаких оснований не верить, и награждают, повышают в чине
и даже дают деньги для приобретения одежды, оружия и коня... А тебя
все считают изменником.
- Клянусь небом, я отомщу ему! - воскликнул я, представляя те
нечеловеческие муки, которым предам своего заклятого врага, как только
доберусь до него. - Младен, умоляю, дай мне оружие! Дай мне коня! Я
должен найти и покарать негодяя!
Но Младен охладил мой пыл.
- Тебя сразу же схватят янычары. Не надо спешить. Надо все
обдумать... Я тоже горю желанием жестоко отомстить Гамиду за детей. Я
уже дал приказание верным людям, чтобы они выследили его и убили, как
собаку! Если и ты возьмешься за это дело, то я уверен, что Гамиду не
долго останется жить... Но ты не можешь открыто появиться в ставке
беглер-бея, где, наверно, находится Гамид. Тебе надо изменить
внешность. Так изменить, чтобы ближайший друг не узнал.
Младен говорил разумно. Я внимательно слушал. И тут мне пришло в
голову стать дервишем или, что еще лучше, меддахом. Я знал множество
песен, сказок, легенд, умел хорошо играть на сазе, и мне легко было
сыграть эту роль. Нужно только отпустить бороду и подобрать
соответствующую одежду и саз. Я сказал об этом воеводе, он одобрил мой
замысел. (Саз (турец.) - щипковый музыкальный инструмент.)
Словом, со временем я стал настоящим меддахом. В высоком кауке и
поношенном джеббе, в стоптанных чарухах из телячьей кожи, с торбой за
плечами, в которой лежал саз и несколько ячневых лепешек, заросший
густой черной бородой, - таким я вышел однажды темным вечером из замка
воеводы и направился в Загору. (Каук (турец.) - шапка из войлока.
Джеббе (турец.) - накидка. Чарухи, или чарыки (турец.), - кожаные
лапти.)
Там я убедился, что меня действительно обвиняют в измене и что за
мою голову, как и за голову воеводы Младена, от имени беглер-бея
обещана большая награда.
Там я выведал, что Ненко беглер-бей сначала хотел посадить на
кол, чтобы нанести воеводе удар в самое сердце, но почему-то передумал
и отослал в Стамбул, в корпус янычар, где из маленького болгарина
могли сделать преданного защитника Османской империи. Про Златку никто
ничего не слышал.
В одном я не имел успеха - нигде не мог разыскать Гамида. Он как
сквозь землю провалился. Видно, предчувствовал опасность и временно
исчез из Загоры. Я осторожно расспрашивал о нем у янычар и спагиев, у
торговцев и слуг беглер-бея, но никто не знал, куда он делся, хотя
многие видели его при дворе беглер-бея недели две или три тому назад.
После этого я почти три года бродил по Болгарии в поисках своего
врага. Не было того полка или заставы, где бы я не побывал, не было
той дороги, по которой бы я не прошел. Но все напрасно! Гамид как в
воду канул.
И тогда я решил обойти всю страну, начиная со Стамбула до
отдаленнейших уголков ее. Всюду я расспрашивал, смотрел, слушал. Ничто
не проходило мимо моего внимания. Так прошло еще несколько лет. И
наконец я нашел того, кого так долго искал.
Однажды я приехал в селение Аксу, которое носит то же название,
что и речка и этот проклятый замок, привязал к дереву своего мула и
нараспев стал зазывать к себе правоверных. Вдруг я увидел трех
всадников. Они приближались ко мне. Передний, роскошно одетый, на
чистокровном коне, показался мне знакомым. У меня екнуло сердце, хотя,
по правде говоря, я почти потерял надежду встретить Гамида и бродил по
стране больше по привычке, чем в надежде найти своего врага.
Когда они подъехали ближе, я чуть не вскрикнул: это и вправду был
Гамид! Он растолстел, отяжелел, изменился, но я его узнал бы и в аду
под личиной самого шайтана.
Он остановился передо мной, надменно поглядывая с коня. Должно
быть, ждал, что я поклонюсь такому важному спахии. А я словно онемел -
стою и не могу вымолвить ни слова! Только смотрю широко открытыми
глазами и улыбаюсь, словно дурень, улыбаюсь от радости, что встретил
его все же после стольких лет поисков.
Наконец я спохватился и стал кланяться.
- Слава аллаху, что дал мне счастье увидеть такого вельможного
бея, - сказал я. - В этих горах я привык встречать одних пастухов и
каратюрков. И все они так бедны, что меддаху приходится питаться
черствыми лепешками и родниковой водой. (Каратюрки (турец.) -
крестьяне.)
- Если ты потешишь нас сладкозвучными песнями, то можешь
рассчитывать на хороший кусок жареной баранины с перцем и кувшин
холодного айрана, - сказал Гамид. (Айран (турец.) - кислое молоко,
разбавленное водой.)
- Благодарю, эфенди, - ответил я с радостью, ибо приглашение в
замок приближало, как я думал, время мести. - Когда мне прийти?
- Вечером.