Страница:
– Когда сюда ехали, обратил внимание на коровники вдоль дороги? Одни остовы остались. Народ все поснимал, все растащил. До последнего листика шифера, до последней железки. А здесь все целое, как нас ждало. Рядом, на километры, никого, хозяина годами не видно – подогнал грузовики и снимай что хочешь. Не сняли. Вопрос, почему? И еще… Не знал, что у тебя отец так крут.
– Он не был богат. Еле-еле концы с концами.
– Откуда ж он деньги взял все это купить? Уйму земли с хорошими, дорогими зданиями, с вбуханными в ремонт миллионами?
– Он не покупал. Ему завещал прежний владелец, который застрелился.
– А он ему…
– Никто. Папа его не знал.
– Чертовщина какая-то.
– Ты сам сказал.
– Что?
– Местные считают, – Миша хмыкнул, – земля здесь проклятая.
То, что в Москве казалось бы бредом, вполне ложилось на здешнюю атмосферу. Ветер улегся – стало казаться, что река и могучие сосны вокруг внимают Мишиному рассказу. Не из интереса, а проверяя детали.
– Это, кстати, и на первый твой вопрос, почему не воруют. Боятся.
– Чего?
– Присутствия. Здесь странные вещи происходят. В семьдесят девятом, только открыли лавочку, рабочие лик видели. Светящийся. Где гаражи сейчас. Думали, работяги перепились, все в курсе, как они отдыхают. Потом фотки сделали – на них свечение. Комиссия из Академии приезжала, исследовали тут…
– Лик… святого, ты имеешь в виду?
– Ну да, чей еще?
– Так это хорошо!
– В том же году главный корпус выгорел. В августе, на который семейные путевки. Двери на всех этажах оказались закрыты. Лифты встали. Люди из окон корпусов прыгали, кто на кустарник, кто на бетон, спинами вперед, потому что в руках детей держали. Восемьдесят трупов. Продолжать?
– Да.
– В девяностом «Зарю» авторитет местный купил, сразу после рестайлинга. Ну, как водится, сауна, бассейн, девочки, по уикендам братва с Тамбовщины, тверские, дубнинские… А потом его мальчишка в бассейне утонул. Шестилетний. Как пробрался, ума никто не приложит, все закрыто было. Искали по всему санаторию, наконец догадались заглянуть. А он там, лицом вниз, волосы колышутся… Здесь постоянно что-то происходит. Один жену душит ночью, а у другого рак проходит. Какое-то время сюда тетки съезжались, кто забеременеть не мог, – и несли после этого, все до единой, и у всех – уроды…
Миша, обычно не рассказчик, распалился от истории, какую он рассказывал неожиданно хорошо, и от внимания слушателя.
– Пытались и воровать. Тянули домой и рамы, и двери, и шифер снимали, и забор разбирали, а вместе с вещью еще отсюда что-то захватывали. У всех, кто хоть гвоздик брал, жизнь кособочилась. Трясло – сегодня благодать масляная, а завтра сын в аварию.
– Здесь зло, хочешь сказать?
– Да не зло, в том-то и дело! Коктейль. Ученые сто раз приезжали, и экстрасенсов целая гора. Кто-то говорит, здесь в человеке все обнажается, самая суть, другие думают, что сходятся и воюют противоположные поля, ты понял, какие. Скептики говорят, из-за слома почвы все, и звуки, и атмосфера такая… воодушевляюще-тревожная.
– Говоришь, тащили отсюда. Были бы следы. Я ни одной рамы снятой не видел, ни одного открученного шпингалета.
Миша не ответил, пожал плечами, намекая, что оба знают ответ.
– Знаешь, как про это место здешние говорят?
– Поделись.
– Чертом намоленное, богом пропитое. Фотки видел? Это не мой брак. Они всегда здесь так получаются.
Все фотографии «Зари», которые показывал ему Винер, раскалывались посередине и наискосок белой полоской, как частично засвеченные.
– Глашке скажешь?
Глаша была предрасположена ко всему таинственному. Скажи ей Сергей о проклятии или мнимом благословении места, это не укрепит ее энтузиазма.
– Потерплю пока.
– А ты?
– Для меня это ничего не меняет. Херня это все. Я в такие дела не верю, уж извини.
Поднимаясь, скорчил Мише страшную рожу. Винер сначала дернулся, потом засмеялся.
Во второй раз съездили спокойно. Сергей забросил Винера в райцентр, Яшин, где тот целый день занимался газом, светом, а сам поехал в лагерь, выбирать место для жилья и производства.
О странностях не поминали, но Сергей все время ощущал затылком, что на него смотрят. Уезжая и запирая ворота, остановился и кивнул, прощаясь, тому, кто оставался в лагере или в лесу. Ему не было страшно. Он чувствовал: место приняло его.
***
Замечтавшись, Сергей проехал поворот. Пришлось вернуться задним ходом. Остановив у ворот «Фалькон», Сергей вышел и застыл с открытым ртом.
Уезжая, он навесил на ворота замок. Особой нужды в нем не было – любой желающий мог перелезть через забор, или зайти внутрь через одну из многочисленных дыр. Теперь замка на месте не оказалось. Замочные ушки покосившихся ворот ничем не скреплялись, и ворота были не закрыты, а притворены. Замок валялся на траве, разойдясь блестящей перекушенной дужкой – сломали и отбросили.
Из лагеря доносились звуки, тихие, со знакомым ритмом. Сначала говорил человек, потом, когда он обозначал тоном конец фразы, на нее накатывал смех.
Он вытащил из багажника биту. Возил с собой из ребячества, теша самолюбие, а теперь впервые понял, как она может быть полезна, как успокоительна ее гладкая тяжесть в руке. Сергей пошел вдоль забора, до дыры в ослабленных досках и, пригнувшись, пролез внутрь. Пожалел, что Кошелев не успел устроить с разрешением – с оружием в руках было бы спокойнее.
От дыры, согнувшись, перебежал к лиственнице в пяти метрах. Выглянул. У будки КПП старый «Опель-Фронтьера». Из заднего отделения салона торчат подошвы кроссовок на скрещенных ногах и доносится радио. Иногда ноги дергаются, человек смеется, на миг отставая от невидимой хохочущей толпы.
Сергей оглянулся по сторонам. Никого. Подкрасться, выманить, дать по башке, потом разбираться.
Отведя приподнятую биту к правому плечу, он тихо и осторожно пошел к «Опелю».
– Ты в кино видел, что так ходят?
Обернувшись, Сергей встретился взглядом с невысоким, крепеньким мужичком, застегивающим ширинку джинсов, отклячив задницу. Он стоял вплотную к сосне, поэтому Сергей и не заметил его от забора; дерево у самого корня, куда он мочился, потемнело; от ремня глядела закутанная в попону кобуры рукоять пистолета.
– Вы что здесь делаете? – спросил Сергей. Ему хотелось, чтобы голос звучал твердо, но получилось испуганно.
– То же самое могу спросить, – парировал мужик, глядя на Сергея с недружелюбным превосходством.
На разговор из машины вылез второй, тоже крепенький и приземистый, который мог быть братом первого, так был похож. Он потянулся и зевнул, отчего его слова казались не сказанными, а невнятно пропетыми:
– Приехал, хмырь московский? Б-р-р-р…
Он тряхнул головой, разгоняя дремоту, полез в машину, достал ремень с кобурой и опоясался:
– Прилетели к нам грачи, пидорасы-москвичи.
– Палку брось, – сказал Сергею первый.
– Нет, – Сергей озирался то на него, то на второго, который пошел к нему с другой стороны, и против воли пятился.
– Ну, не бросай, – согласился мужик у сосны, – пойдем, в сторожечку присядем.
– Никуда я не пойду.
Пуля вспорола землю у его ног, оттопырив вбок маленький, с бутылочную крышку комок; Сергей смешно подпрыгнул, взметая вверх колени, словно изображая танцем скачущую назад лошадь, при этом крепче сжал биту. Мужики засмеялись. Стрелявший, тот, что шел от машины, согнулся, упершись ладонями в колени, и покачал головой.
– Давай, пошли, клоун. Ничего мы тебе не сделаем, добрые сегодня.
***
– Ни хрена не получится.
– Почему это?
– Меня там два мужика встретили. У каждого – пушка на боку и корочки в кармане. Потом еще подъехали, трое яшинских, двое тверских. Разговаривать особо не стали. В двух словах: местные там рулят. Нас они не пустят. Могут по-хорошему, за деньги купить, раз хозяин объявился. Я про цену спросил, заржали. Главный, то есть это я думаю, что главный, молодой пацанчик, сказал: как насчет живым остаться?
– Хоть представились, кто, откуда?
– Нет, потом узнал, дойду. Короче, торговаться не собираются. Хочешь – отдавай, хочешь – в землю ложись. Так и сказали: не первые будете, кого здесь похоронят. Намекнули, что предыдущего хозяина они грохнули. Короче, я обещал подумать, с тобой поговорить. В среду они нас ждут.
– Ты смелый, аж завидно.
Сергей хмыкнул этой тыловой, московской храбрости Миши.
– Я им судом пригрозил. Ответили: до суда не доживете. Спокойно так сказали, без наезда. Я в тот момент хотел, чтобы меня выпустили. Потом поехал в администрацию яшинскую. Там посоветовали брать деньги и валить в свою Москву подобру-поздорову. И предупредили к ментам яшинским не соваться, все прикормлены. Район держат Головины, отец с сыном, с ним я как раз общался. Клички у них смешные – Голова и Головешка, за спиной, естественно. Бизнесмены широкого профиля. Без них в районе ничего не делается, у них и менты, и власть с рук едят. Голова сказал нет, значит нет.
– И что делать?
– А что ты можешь сделать?
– Значит, началось. Уже наглые и сильные выдавливают слабаков.
– Ну тебя в задницу! Ты что, на мои комплексы давишь? Да, мне страшно было! Я сидел там и не вякал, головой кивал и молился, чтобы меня отпустили. А что я должен был сделать? Положить всех голыми руками, как коммандо?
Они стояли в лестничном пролете Дома детского творчества на Загорьевской, где Глашка работала заведующей. Дом по вечерам пустовал, и они использовали его для собраний. Повисло молчание. Злились друг на друга.
Из коридора послышались шаги, и Сергей заранее знал, что это Глаша.
– Уже собрались все, вас ждут, – сказала, остановившись в коридоре, у ведущего на лестницу проема.
Свет бил ей в спину, на лестнице было темно, и Сергей не мог видеть ее лица, только силуэт, красивый и стройный.
– Сейчас, идем.
Глаша ушла, а когда шаги ее затихли, внезапная догадка поразила Сергея.
– Ты ведь знал, да? Поэтому и не поехал в третий раз? Навел шороху в администрации, чтобы нас ждали, и меня послал, рулить, так ведь?
Винер не отрицал, не оправдывался. Стоял и смотрел, и в глазах его не было вины.
– Миша, они уже на тебя наезжали раньше?
– Не успели. Мне в районе намекнули, когда я по газу решал. Мол, интересуются. Я и не поехал.
– Сука ты.
– Много б я тебе помог?
Сергей повернулся, нарочно быстро, через две ступени на третью, взбежал по лестнице, и это было зло и ребячески по отношению к Мише, но Сергей ничего не мог поделать с охватившим его раздражением.
***
– Мы писали, я еще раз повторю, – Сергей взял паузу, обводя взглядом вразнобой усевшихся за парты людей, – это не прихоть, и не секта. Мы переезжаем туда жить.
Сидели в зале рисования. В углу были составлены подрамники, белели бумажные рулоны. Шесть пар расселись ближе к выходу, что указывало на недоверие к оратору. Тринадцатый, юркий старичок с живым взглядом, весело посматривал на Сергея с первой парты, вздернув кверху кончик козлиной бородки и сложив перед собой руки, как ученик. Такая поза могла быть и ободрением оратора, и издевкой.
– Каждый получит жилье. В лагере будет электричество, газ и горячая вода. Все получат работу, выполнение ее станет условием жизни в лагере. Если кто-то вложится финансово, учтем.
Сергей переводил взгляд с одного на другого, каждому адресуя несколько фраз.
– Мы откроем производство, оборудование уже купили.
Откликались маргиналы. Сектанты, престарелые сторонники свободной любви, изнывающие от домашнего гнета трудные подростки, иными словами, все, кто считал причиной своих бед окружение, полагая, что жизнь наладится, стоит его поменять.
– Мы планируем завершить переезд до начала сентября, то есть за три с половиной оставшихся месяца.
– Может, имеет смысл подождать? – спросил старичок с первой парты, – К чему торопиться? Сами говорите, свет не подключен, горячей воды и газа нет, сев, опять же, прозевали – может, сначала с этим порешать?
– Свет, газ и горячая вода появятся до конца июня. Переезжать надо в тепло, иначе психологически сложно будет. Осенью там тоска, половина уедет сразу. Что касается следующего сезона… Видите, что в стране творится? Лучше быстрее обосноваться.
– К следующему году, – неожиданно прервал его Винер, – мы должны стать независимыми от внешнего мира и умеющими защититься в случае надобности. Мы не уговариваем вас. Мы даем вам шанс.
В голосе Миши появились командные нотки. Сергей знал, цена им – до первого удара в морду. Винер в своем командирстве был похож на ребенка, случайно стащившего у отца пистолет и пугающего мальчишек во дворе.
Сергей перехватил слово, но дослушивали его по инерции, не желая обидеть ранним уходом. Сергей замечал, как поглядывают на часы и давят зевки, чувствовал: нить, связывавшая его и аудиторию, порвалась из-за Миши.
Глаша попыталась спасти ситуацию, вступив следом, но собравшиеся уже поднимались, жужжа молниями курток, потягиваясь, прокашливаясь, и ее слова имели не больше успеха, чем призывы стюардессы к пассажирам занять места после долгого полета:
– Мы устроим здоровую жизнь на природе без отказа от благ города. Спутниковое телевидение, интернет, связь – в нашем поселке будет все. Сейчас не хватает средств и, элементарно, рук. Какое-то время придется пожить в спартанских условиях, но со временем мы откроем бассейн, спортзал…
Ее не слушали.
Сейчас собирались ехать шестеро: к Винеру и Крайневым прибавились Игнат и Оля. Он – шофер с Украины, она – засидевшаяся в невестах симпатичная полненькая москвичка. Они были влюблены и гонимы миром в лице Олиных родителей, не желавших отдавать дочь за «хохла». Денег для съема квартиры не было. В их порыв Сергей не верил. Месяца не пройдет, как начнут хлопать дверьми и мотаться в Москву, расставаясь, ссорясь и примиряясь, пока не вернутся в столицу оба или поодиночке. А Крайневым и Винеру придется быть свидетелями этой любовной мясорубки.
Сегодня остался похожий на Ленина старичок с первой парты.
– И все-таки, почему уезжаете? – Он присел на краешек парты, чтобы не смотреть на Сергея снизу вверх, и сложил на груди руки, готовясь к долгой беседе. – Извините, не представился. Лев Кириллович.
– Ну, раз мы провели такую работу, наверное, и основания у нас веские. – Холодность Крайнева не отпугнула старика, он ждал еще объяснений. – Я хочу, чтобы мой ребенок дышал чистым воздухом. Хочу без страха гулять вечером.
– Набор банальностей, – прервал старик, – через полгода скажете: хочу, чтобы мой ребенок общался со сверстниками, хочу лечиться в нормальной клинике, хочу фрапуччино и костюм, хочу в клуб и на распродажу.
Винер и Глаша прислушались к разговору. Сергей чувствовал, что его экзаменуют.
– От чего вы убегаете? Что причиной? Ваша слабость или ваша сила? В первом случае вы вернетесь. – Лев Кириллович смотрел на Сергея, по-прежнему улыбаясь, но улыбка не была связана с цепким выражением глаз.
– Мне тесно в Москве, – сказал Сергей, – понимайте как хотите.
Повернувшись к старику спиной, он стал снимать с доски увеличенные фотографии «Зари», теперь ненужные.
– Надо записываться, – спросил Лев Кириллович, – или как?
– Что-нибудь умеете? – спросил Винер.
– Готовлю хорошо.
***
– Нам этот Лев Карлович на фиг не нужен, – сказал Винер.
Ехали вечерней Москвой к Зыкову. Миша открыл на коленях ноутбук и бегал по нему пальцами, а отсветы от монитора падали на его бледное лицо.
– Кириллович. Почему?
– У нас уже есть такой. Ничего не умеющий, только языком трепать. Я. По-честному, и меня не стоит брать. Но я собственностью вложился. А он что? Чем он нам поможет?
– Сказал же, готовит хорошо. – Глаше старик тоже не понравился, но она всегда была против Миши, о чем бы ни шла речь.
– У нас выбора особо нет. Другие не стремятся. – Сергею приходилось занимать примиряющую позицию.
– Это пока! Через полгода конкурс, как в МГИМО будет, сто на место. Как вам новость: Минэкономразвития опубликовало прогноз, согласно которому число безработных в этом году увеличится до восьми миллионов человек… Число москвичей, проживающих за чертой бедности, выросло в сравнении с прошлым годом на четырнадцать процентов и достигло двух миллионов… Скоро побежит народ к земле.
– Неудачник и алкаш побегут. Тебе такие нужны? – Сергей притормозил у метро, высаживая Глашу, и обменялся с женой поцелуем, на который та неожиданно горячо ответила: общий враг сближал.
– Так я и говорю, мы должны лучших отбирать, а не всяких Карловичей.
После того как Сергей согласился ехать, Миша изменился. Он воспринял согласие Крайнева как признание своих прогнозов, и сам назначил себя на роль серого кардинала. Вел себя развязно, говорил едко и саркастично, и этот его новый облик ударил по Глаше и Сергею вдвое больнее оттого, что раньше они Мишу жалели. Глаша, как это часто бывает, стала ненавидеть объект жалости, когда выяснилось, что он в ней, собственно, не нуждался. Никто не любит жалеть впустую. Миша интуитивно чувствовал неприязнь Глаши и отвечал ей еще большей развязностью, словно бросая вызов. Сергей четко понимал, что нужны еще люди, иначе жизнь в «Заре» превратится в постоянные склоки.
Зыков встретил нерадушно. В апреле их свел агент по недвижимости – Зыков вкладывался в «горячие предложения» и клюнул на две соседских, граничащих стенами квартиры. Он с ходу опустил Мишу и Сергея на пятнадцать процентов от начальной цены, но взамен, без договора и расписок, дал аванс и разрешил оставаться в квартирах хоть до Нового Года – не собирался сразу продавать.
Их впустила молодая, стройная женщина в темном платье. Могла бы казаться красивой, если б не колючие глаза. Зыков, болтавший по телефону и расхаживавший из угла в угол в большой, обставленной скорее дорого, чем красиво, гостиной, даже не поздоровался, просто махнул рукой в сторону дивана.
Его движения стали отрывистыми, речь краткой, а слушая их, он все время смотрел куда-то вниз и вбок, решая в уме свои, не связанные с гостями задачи.
– И чего вы от меня хотите? – прервал Крайнева на середине. Ему пришла эсэмэска, Зыков прочел, нахмурясь, и стал, злясь на адресата, сильно давить ответ. – Я там не буду проблемы решать.
– Может, человека пошлете? Чтобы поговорил?
– Не мешай… – Зыков набил текст, перечитал и, довольно кивнув, отправил невидимому оппоненту. – Земля точно ваша?.. Не подкопаться?.. Проверять не буду, но не дай вам бог меня наколоть. Если все как ты говоришь, они неправы. У себя в колхозе они могут через наезд решать, но здесь на таком языке не говорят. Черные или славяне?
– Наши. В смысле – русские.
– Черных совсем нет? – спросил Зыков с сожалением. – Ну ладно. Стоить будет.
– Согласны, – ответил Винер за двоих. – Еще мы с оружием так и не решили.
Зыков, впервые за вечер, посмотрел на них. Губы, пухлые и чувственные, дрогнули в улыбке.
– А вас история научила! Страшнее нет еврея, загнанного в угол!
Винер не улыбнулся, но Зыков внимания не обратил. Его забавляла ситуация, и он, подобно многим злым и капризным людям, стал внезапно благодушен:
– Сбросьте мне ваши расклады, явки, адреса, с кем говорили… У меня сейчас люди наперечет, сразу помочь не обещаю. Но через пару недель что-нибудь придумаем…
– Нам в среду встречаться.
– Усвой одно, – Зыков выставил в Сергея палец, и благодушия как не бывало, – встречаться вам не в среду, а когда тебе удобно! Ваша земля! Ира, проводи.
Позвонил через неделю.
– Завтра встретишься с моим человеком, ты его знаешь.
И назвал сумму, в которую обойдется услуга. Сергей с трудом удержался, чтобы не перепросить – сколько?! Зыков был не из тех, с кем торгуются.
Человеком Зыкова оказался Антон. В лагерь решили ехать одной машиной, и Сергей заехал к капитану домой. Тот встретил словами:
– Опять ты. Судьба.
Квартира была из трех комнат, но капитан прятался в самой маленькой, которую в обычной семье отвели бы под детскую. Две остальные были заперты. Везде лежала пыль. В холодном от открытых окон и балкона воздухе стоял невыветриваемый, настоявшийся запах алкоголя и сигарет, свойственный жилищам холостяков.
Капитан, спавший до его приезда, выпил рюмку водки, оделся, почистил зубы, бросив ради этого сигарету, и опрокинул еще рюмку.
– По-другому не проснусь. Звони гаврикам, пусть едут к трем.
– Может, ты сам?
– Я приехал-уехал, тебе там жить. Всю дорогу за меня Зыкову платить – бабок не хватит, учись сам решать.
Когда подошли к «Фалькону», Кошелев, забывшись, открыл сначала заднюю дверь, постоял у нее, закрыл, и лишь потом пошел вперед. Машину вел Крайнев, объясняясь тем, что лучше знает дорогу. На самом деле боялся доверить управление капитану, тот был пьян и вел себя странно: поглядывал назад, качая головой, будто вел мимический диалог с кем-то невидимым, один раз даже крикнул в пустоту: «Сиди спокойно!»
Ехали скоро. Кошелев принадлежал к числу людей, присутствием которых не тяготишься, и все четыре часа комфортно молчали. На заправке Антон купил маленькую бутылку водки, какие, вспомнил Сергей, называли раньше чекушками, и за дорогу выпил. Жить ему, с такими привычками, хорошо если лет пять еще, подумалось Сергею.
Их ждали. У ворот «Зари» стоял старый «Опель-Аламо» и новенький семиместный «Чероки». Людей в них не было.
– Будут наезжать – молчи, – сказал Антон, когда остановились, – говорить я буду. С ними надо на их языке общаться, а у них тут до сих пор каменный век.
Оставив машину у ворот, прошли за забор – ожидавшие их четверо местных сидели под грибком, играли в карты. На боках тех, кто сидел к ним спиной, Сергей увидел по кобуре – возможно, они были и у остальных, отсюда видно не было.
– Детский сад, – сказал непонятно к чему Кошелев; позже Сергей понял, что замечание касалось дислокации местных – все за одним столом, без часовых, руки заняты.
Трое играющих принадлежали к одной породе – толстые, мясистые. Один, грызший зубочистку и медленно обмахивавшийся картами в руке, как веером, выделялся, как лис среди кабанов. Черты его лица были тонкими и резкими, он был худ и востронос. Чуб из жестких черных волос вороньим крылом закрывал глаз и падал на щеку. Его Сергей знал по прошлому разу, это был Головин-младший.
Кошелев попросил Сергея подождать, и тот замедлил шаг. Сам Антон, напротив, в несколько быстрых шагов достиг стола, выхватил из-за пояса пистолет, размахнулся и с силой ударил ближнего к нему кабана в висок рукоятью, и пока тот, коротко крякнув, сползал на землю, а остальные, роняя карты, задевая друг друга локтями и толкаясь, как тюлени в проруби, лезли за оружием, выстрелил в младшего Головина.
– Мы не знаем, что у вас тут за дела. Если вы там что-то вырубаете или еще что, нас это не касается. Но все, что внутри забора, и лес рядом – наша собственность! – орал он минутой позже яшинским, лежавшим на земле лицом вниз, со скрещенными на затылке руками. – Все, что творится здесь, не должно вас волновать! Частная собственность, понятно?! Сейчас даю уйти. В другой раз сунетесь – пристрелю. Думаете, самые крутые? Там, где я, вы – никто, хоть здесь, хоть в Москве, хоть на Юпитере…
– Я тебя, суку, найду и на куски порежу, понял? – подал голос с земли Головин. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от его головы, – Сергей надеялся, что Кошелеву так и нужно было, – и теперь его шея и щеки, волосы и ворот рубахи были измазаны натекшей из уха кровью. Говорил он громко, оглушенный выстрелом.
– Так режь сейчас, кто мешает? – Антон убрал пистолет за пояс. – Давай, вставай!..
Головин смерил Антона коротким, злым взглядом, но ничего не сказал.
– Бычье колхозное. Начнете через ментов давить, я на ваших полковников сраных таких звезд напущу, каких вы только на параде видели, в красный день календаря. Хоть кого отсюда тронете – найду, и в этот раз не буду ласковым.
– А я их не буду трогать! – Головин перекатился на спину, и присел, поморщившись и склонив больное ухо к плечу. – А-а-а… я тебя найду, понял, уродец? Эти пусть живут, но в уши мне нельзя стрелять.
Не обращая внимания на Антона, он встал, снова охнув и поморщившись, и пошел к воротам «Зари», на ходу наклонившись раненым ухом и держа у него ладонь, словно пытаясь расслышать что-то с земли. Кабаны переглянулись из-под сложенных на затылке рук – что им-то делать?
– Значит, аккуратненько, по очереди, щелкаем застежечкой и двумя пальчиками, медленно, чтобы, не дай бог, пулю не схлопотать, достаем оружие и бросаем на землю.
Кабаны разоружились, двигаясь плавно и грациозно, как балерины. Антон разрядил пистолеты, вернул и махнул дулом своего, отправляясь с кабанами к выходу.
Головин разместился на заднем сиденьи «Чероки», ожидая водителя. Шею и ухо он обложил со всех сторон белыми салфетками, и, как мог, закрепил пластырем из аптечки, отчего стал похож на только что вылупившегося птенца с прилипшим к голове куском скорлупы. Когда управлявший «Чероки» кабан стал заводить машину, Головин глянул на Антона, приподнял подбородок и ногтем большого пальца провел по своей шее, жестом перерезая ее.
Машины, пыля из-под колес, отъехали. Антон опустил пистолет.
– С ними так и надо, зверьками провинциальными. Теперь по-быстрому осваивайся, чтобы постоянно люди здесь были.
– Проблем не будет, из-за него?
Антон взвешивал возможность, глядя на машины вдалеке. Они казались теперь не больше двух майских жуков, ползущих друг за другом. Покачал головой:
– Нет. Он дерзкий и говнистый, но маленький еще.
– Он не был богат. Еле-еле концы с концами.
– Откуда ж он деньги взял все это купить? Уйму земли с хорошими, дорогими зданиями, с вбуханными в ремонт миллионами?
– Он не покупал. Ему завещал прежний владелец, который застрелился.
– А он ему…
– Никто. Папа его не знал.
– Чертовщина какая-то.
– Ты сам сказал.
– Что?
– Местные считают, – Миша хмыкнул, – земля здесь проклятая.
То, что в Москве казалось бы бредом, вполне ложилось на здешнюю атмосферу. Ветер улегся – стало казаться, что река и могучие сосны вокруг внимают Мишиному рассказу. Не из интереса, а проверяя детали.
– Это, кстати, и на первый твой вопрос, почему не воруют. Боятся.
– Чего?
– Присутствия. Здесь странные вещи происходят. В семьдесят девятом, только открыли лавочку, рабочие лик видели. Светящийся. Где гаражи сейчас. Думали, работяги перепились, все в курсе, как они отдыхают. Потом фотки сделали – на них свечение. Комиссия из Академии приезжала, исследовали тут…
– Лик… святого, ты имеешь в виду?
– Ну да, чей еще?
– Так это хорошо!
– В том же году главный корпус выгорел. В августе, на который семейные путевки. Двери на всех этажах оказались закрыты. Лифты встали. Люди из окон корпусов прыгали, кто на кустарник, кто на бетон, спинами вперед, потому что в руках детей держали. Восемьдесят трупов. Продолжать?
– Да.
– В девяностом «Зарю» авторитет местный купил, сразу после рестайлинга. Ну, как водится, сауна, бассейн, девочки, по уикендам братва с Тамбовщины, тверские, дубнинские… А потом его мальчишка в бассейне утонул. Шестилетний. Как пробрался, ума никто не приложит, все закрыто было. Искали по всему санаторию, наконец догадались заглянуть. А он там, лицом вниз, волосы колышутся… Здесь постоянно что-то происходит. Один жену душит ночью, а у другого рак проходит. Какое-то время сюда тетки съезжались, кто забеременеть не мог, – и несли после этого, все до единой, и у всех – уроды…
Миша, обычно не рассказчик, распалился от истории, какую он рассказывал неожиданно хорошо, и от внимания слушателя.
– Пытались и воровать. Тянули домой и рамы, и двери, и шифер снимали, и забор разбирали, а вместе с вещью еще отсюда что-то захватывали. У всех, кто хоть гвоздик брал, жизнь кособочилась. Трясло – сегодня благодать масляная, а завтра сын в аварию.
– Здесь зло, хочешь сказать?
– Да не зло, в том-то и дело! Коктейль. Ученые сто раз приезжали, и экстрасенсов целая гора. Кто-то говорит, здесь в человеке все обнажается, самая суть, другие думают, что сходятся и воюют противоположные поля, ты понял, какие. Скептики говорят, из-за слома почвы все, и звуки, и атмосфера такая… воодушевляюще-тревожная.
– Говоришь, тащили отсюда. Были бы следы. Я ни одной рамы снятой не видел, ни одного открученного шпингалета.
Миша не ответил, пожал плечами, намекая, что оба знают ответ.
– Знаешь, как про это место здешние говорят?
– Поделись.
– Чертом намоленное, богом пропитое. Фотки видел? Это не мой брак. Они всегда здесь так получаются.
Все фотографии «Зари», которые показывал ему Винер, раскалывались посередине и наискосок белой полоской, как частично засвеченные.
– Глашке скажешь?
Глаша была предрасположена ко всему таинственному. Скажи ей Сергей о проклятии или мнимом благословении места, это не укрепит ее энтузиазма.
– Потерплю пока.
– А ты?
– Для меня это ничего не меняет. Херня это все. Я в такие дела не верю, уж извини.
Поднимаясь, скорчил Мише страшную рожу. Винер сначала дернулся, потом засмеялся.
Во второй раз съездили спокойно. Сергей забросил Винера в райцентр, Яшин, где тот целый день занимался газом, светом, а сам поехал в лагерь, выбирать место для жилья и производства.
О странностях не поминали, но Сергей все время ощущал затылком, что на него смотрят. Уезжая и запирая ворота, остановился и кивнул, прощаясь, тому, кто оставался в лагере или в лесу. Ему не было страшно. Он чувствовал: место приняло его.
***
Замечтавшись, Сергей проехал поворот. Пришлось вернуться задним ходом. Остановив у ворот «Фалькон», Сергей вышел и застыл с открытым ртом.
Уезжая, он навесил на ворота замок. Особой нужды в нем не было – любой желающий мог перелезть через забор, или зайти внутрь через одну из многочисленных дыр. Теперь замка на месте не оказалось. Замочные ушки покосившихся ворот ничем не скреплялись, и ворота были не закрыты, а притворены. Замок валялся на траве, разойдясь блестящей перекушенной дужкой – сломали и отбросили.
Из лагеря доносились звуки, тихие, со знакомым ритмом. Сначала говорил человек, потом, когда он обозначал тоном конец фразы, на нее накатывал смех.
Он вытащил из багажника биту. Возил с собой из ребячества, теша самолюбие, а теперь впервые понял, как она может быть полезна, как успокоительна ее гладкая тяжесть в руке. Сергей пошел вдоль забора, до дыры в ослабленных досках и, пригнувшись, пролез внутрь. Пожалел, что Кошелев не успел устроить с разрешением – с оружием в руках было бы спокойнее.
От дыры, согнувшись, перебежал к лиственнице в пяти метрах. Выглянул. У будки КПП старый «Опель-Фронтьера». Из заднего отделения салона торчат подошвы кроссовок на скрещенных ногах и доносится радио. Иногда ноги дергаются, человек смеется, на миг отставая от невидимой хохочущей толпы.
Сергей оглянулся по сторонам. Никого. Подкрасться, выманить, дать по башке, потом разбираться.
Отведя приподнятую биту к правому плечу, он тихо и осторожно пошел к «Опелю».
– Ты в кино видел, что так ходят?
Обернувшись, Сергей встретился взглядом с невысоким, крепеньким мужичком, застегивающим ширинку джинсов, отклячив задницу. Он стоял вплотную к сосне, поэтому Сергей и не заметил его от забора; дерево у самого корня, куда он мочился, потемнело; от ремня глядела закутанная в попону кобуры рукоять пистолета.
– Вы что здесь делаете? – спросил Сергей. Ему хотелось, чтобы голос звучал твердо, но получилось испуганно.
– То же самое могу спросить, – парировал мужик, глядя на Сергея с недружелюбным превосходством.
На разговор из машины вылез второй, тоже крепенький и приземистый, который мог быть братом первого, так был похож. Он потянулся и зевнул, отчего его слова казались не сказанными, а невнятно пропетыми:
– Приехал, хмырь московский? Б-р-р-р…
Он тряхнул головой, разгоняя дремоту, полез в машину, достал ремень с кобурой и опоясался:
– Прилетели к нам грачи, пидорасы-москвичи.
– Палку брось, – сказал Сергею первый.
– Нет, – Сергей озирался то на него, то на второго, который пошел к нему с другой стороны, и против воли пятился.
– Ну, не бросай, – согласился мужик у сосны, – пойдем, в сторожечку присядем.
– Никуда я не пойду.
Пуля вспорола землю у его ног, оттопырив вбок маленький, с бутылочную крышку комок; Сергей смешно подпрыгнул, взметая вверх колени, словно изображая танцем скачущую назад лошадь, при этом крепче сжал биту. Мужики засмеялись. Стрелявший, тот, что шел от машины, согнулся, упершись ладонями в колени, и покачал головой.
– Давай, пошли, клоун. Ничего мы тебе не сделаем, добрые сегодня.
***
– Ни хрена не получится.
– Почему это?
– Меня там два мужика встретили. У каждого – пушка на боку и корочки в кармане. Потом еще подъехали, трое яшинских, двое тверских. Разговаривать особо не стали. В двух словах: местные там рулят. Нас они не пустят. Могут по-хорошему, за деньги купить, раз хозяин объявился. Я про цену спросил, заржали. Главный, то есть это я думаю, что главный, молодой пацанчик, сказал: как насчет живым остаться?
– Хоть представились, кто, откуда?
– Нет, потом узнал, дойду. Короче, торговаться не собираются. Хочешь – отдавай, хочешь – в землю ложись. Так и сказали: не первые будете, кого здесь похоронят. Намекнули, что предыдущего хозяина они грохнули. Короче, я обещал подумать, с тобой поговорить. В среду они нас ждут.
– Ты смелый, аж завидно.
Сергей хмыкнул этой тыловой, московской храбрости Миши.
– Я им судом пригрозил. Ответили: до суда не доживете. Спокойно так сказали, без наезда. Я в тот момент хотел, чтобы меня выпустили. Потом поехал в администрацию яшинскую. Там посоветовали брать деньги и валить в свою Москву подобру-поздорову. И предупредили к ментам яшинским не соваться, все прикормлены. Район держат Головины, отец с сыном, с ним я как раз общался. Клички у них смешные – Голова и Головешка, за спиной, естественно. Бизнесмены широкого профиля. Без них в районе ничего не делается, у них и менты, и власть с рук едят. Голова сказал нет, значит нет.
– И что делать?
– А что ты можешь сделать?
– Значит, началось. Уже наглые и сильные выдавливают слабаков.
– Ну тебя в задницу! Ты что, на мои комплексы давишь? Да, мне страшно было! Я сидел там и не вякал, головой кивал и молился, чтобы меня отпустили. А что я должен был сделать? Положить всех голыми руками, как коммандо?
Они стояли в лестничном пролете Дома детского творчества на Загорьевской, где Глашка работала заведующей. Дом по вечерам пустовал, и они использовали его для собраний. Повисло молчание. Злились друг на друга.
Из коридора послышались шаги, и Сергей заранее знал, что это Глаша.
– Уже собрались все, вас ждут, – сказала, остановившись в коридоре, у ведущего на лестницу проема.
Свет бил ей в спину, на лестнице было темно, и Сергей не мог видеть ее лица, только силуэт, красивый и стройный.
– Сейчас, идем.
Глаша ушла, а когда шаги ее затихли, внезапная догадка поразила Сергея.
– Ты ведь знал, да? Поэтому и не поехал в третий раз? Навел шороху в администрации, чтобы нас ждали, и меня послал, рулить, так ведь?
Винер не отрицал, не оправдывался. Стоял и смотрел, и в глазах его не было вины.
– Миша, они уже на тебя наезжали раньше?
– Не успели. Мне в районе намекнули, когда я по газу решал. Мол, интересуются. Я и не поехал.
– Сука ты.
– Много б я тебе помог?
Сергей повернулся, нарочно быстро, через две ступени на третью, взбежал по лестнице, и это было зло и ребячески по отношению к Мише, но Сергей ничего не мог поделать с охватившим его раздражением.
***
– Мы писали, я еще раз повторю, – Сергей взял паузу, обводя взглядом вразнобой усевшихся за парты людей, – это не прихоть, и не секта. Мы переезжаем туда жить.
Сидели в зале рисования. В углу были составлены подрамники, белели бумажные рулоны. Шесть пар расселись ближе к выходу, что указывало на недоверие к оратору. Тринадцатый, юркий старичок с живым взглядом, весело посматривал на Сергея с первой парты, вздернув кверху кончик козлиной бородки и сложив перед собой руки, как ученик. Такая поза могла быть и ободрением оратора, и издевкой.
– Каждый получит жилье. В лагере будет электричество, газ и горячая вода. Все получат работу, выполнение ее станет условием жизни в лагере. Если кто-то вложится финансово, учтем.
Сергей переводил взгляд с одного на другого, каждому адресуя несколько фраз.
– Мы откроем производство, оборудование уже купили.
Откликались маргиналы. Сектанты, престарелые сторонники свободной любви, изнывающие от домашнего гнета трудные подростки, иными словами, все, кто считал причиной своих бед окружение, полагая, что жизнь наладится, стоит его поменять.
– Мы планируем завершить переезд до начала сентября, то есть за три с половиной оставшихся месяца.
– Может, имеет смысл подождать? – спросил старичок с первой парты, – К чему торопиться? Сами говорите, свет не подключен, горячей воды и газа нет, сев, опять же, прозевали – может, сначала с этим порешать?
– Свет, газ и горячая вода появятся до конца июня. Переезжать надо в тепло, иначе психологически сложно будет. Осенью там тоска, половина уедет сразу. Что касается следующего сезона… Видите, что в стране творится? Лучше быстрее обосноваться.
– К следующему году, – неожиданно прервал его Винер, – мы должны стать независимыми от внешнего мира и умеющими защититься в случае надобности. Мы не уговариваем вас. Мы даем вам шанс.
В голосе Миши появились командные нотки. Сергей знал, цена им – до первого удара в морду. Винер в своем командирстве был похож на ребенка, случайно стащившего у отца пистолет и пугающего мальчишек во дворе.
Сергей перехватил слово, но дослушивали его по инерции, не желая обидеть ранним уходом. Сергей замечал, как поглядывают на часы и давят зевки, чувствовал: нить, связывавшая его и аудиторию, порвалась из-за Миши.
Глаша попыталась спасти ситуацию, вступив следом, но собравшиеся уже поднимались, жужжа молниями курток, потягиваясь, прокашливаясь, и ее слова имели не больше успеха, чем призывы стюардессы к пассажирам занять места после долгого полета:
– Мы устроим здоровую жизнь на природе без отказа от благ города. Спутниковое телевидение, интернет, связь – в нашем поселке будет все. Сейчас не хватает средств и, элементарно, рук. Какое-то время придется пожить в спартанских условиях, но со временем мы откроем бассейн, спортзал…
Ее не слушали.
Сейчас собирались ехать шестеро: к Винеру и Крайневым прибавились Игнат и Оля. Он – шофер с Украины, она – засидевшаяся в невестах симпатичная полненькая москвичка. Они были влюблены и гонимы миром в лице Олиных родителей, не желавших отдавать дочь за «хохла». Денег для съема квартиры не было. В их порыв Сергей не верил. Месяца не пройдет, как начнут хлопать дверьми и мотаться в Москву, расставаясь, ссорясь и примиряясь, пока не вернутся в столицу оба или поодиночке. А Крайневым и Винеру придется быть свидетелями этой любовной мясорубки.
Сегодня остался похожий на Ленина старичок с первой парты.
– И все-таки, почему уезжаете? – Он присел на краешек парты, чтобы не смотреть на Сергея снизу вверх, и сложил на груди руки, готовясь к долгой беседе. – Извините, не представился. Лев Кириллович.
– Ну, раз мы провели такую работу, наверное, и основания у нас веские. – Холодность Крайнева не отпугнула старика, он ждал еще объяснений. – Я хочу, чтобы мой ребенок дышал чистым воздухом. Хочу без страха гулять вечером.
– Набор банальностей, – прервал старик, – через полгода скажете: хочу, чтобы мой ребенок общался со сверстниками, хочу лечиться в нормальной клинике, хочу фрапуччино и костюм, хочу в клуб и на распродажу.
Винер и Глаша прислушались к разговору. Сергей чувствовал, что его экзаменуют.
– От чего вы убегаете? Что причиной? Ваша слабость или ваша сила? В первом случае вы вернетесь. – Лев Кириллович смотрел на Сергея, по-прежнему улыбаясь, но улыбка не была связана с цепким выражением глаз.
– Мне тесно в Москве, – сказал Сергей, – понимайте как хотите.
Повернувшись к старику спиной, он стал снимать с доски увеличенные фотографии «Зари», теперь ненужные.
– Надо записываться, – спросил Лев Кириллович, – или как?
– Что-нибудь умеете? – спросил Винер.
– Готовлю хорошо.
***
– Нам этот Лев Карлович на фиг не нужен, – сказал Винер.
Ехали вечерней Москвой к Зыкову. Миша открыл на коленях ноутбук и бегал по нему пальцами, а отсветы от монитора падали на его бледное лицо.
– Кириллович. Почему?
– У нас уже есть такой. Ничего не умеющий, только языком трепать. Я. По-честному, и меня не стоит брать. Но я собственностью вложился. А он что? Чем он нам поможет?
– Сказал же, готовит хорошо. – Глаше старик тоже не понравился, но она всегда была против Миши, о чем бы ни шла речь.
– У нас выбора особо нет. Другие не стремятся. – Сергею приходилось занимать примиряющую позицию.
– Это пока! Через полгода конкурс, как в МГИМО будет, сто на место. Как вам новость: Минэкономразвития опубликовало прогноз, согласно которому число безработных в этом году увеличится до восьми миллионов человек… Число москвичей, проживающих за чертой бедности, выросло в сравнении с прошлым годом на четырнадцать процентов и достигло двух миллионов… Скоро побежит народ к земле.
– Неудачник и алкаш побегут. Тебе такие нужны? – Сергей притормозил у метро, высаживая Глашу, и обменялся с женой поцелуем, на который та неожиданно горячо ответила: общий враг сближал.
– Так я и говорю, мы должны лучших отбирать, а не всяких Карловичей.
После того как Сергей согласился ехать, Миша изменился. Он воспринял согласие Крайнева как признание своих прогнозов, и сам назначил себя на роль серого кардинала. Вел себя развязно, говорил едко и саркастично, и этот его новый облик ударил по Глаше и Сергею вдвое больнее оттого, что раньше они Мишу жалели. Глаша, как это часто бывает, стала ненавидеть объект жалости, когда выяснилось, что он в ней, собственно, не нуждался. Никто не любит жалеть впустую. Миша интуитивно чувствовал неприязнь Глаши и отвечал ей еще большей развязностью, словно бросая вызов. Сергей четко понимал, что нужны еще люди, иначе жизнь в «Заре» превратится в постоянные склоки.
Зыков встретил нерадушно. В апреле их свел агент по недвижимости – Зыков вкладывался в «горячие предложения» и клюнул на две соседских, граничащих стенами квартиры. Он с ходу опустил Мишу и Сергея на пятнадцать процентов от начальной цены, но взамен, без договора и расписок, дал аванс и разрешил оставаться в квартирах хоть до Нового Года – не собирался сразу продавать.
Их впустила молодая, стройная женщина в темном платье. Могла бы казаться красивой, если б не колючие глаза. Зыков, болтавший по телефону и расхаживавший из угла в угол в большой, обставленной скорее дорого, чем красиво, гостиной, даже не поздоровался, просто махнул рукой в сторону дивана.
Его движения стали отрывистыми, речь краткой, а слушая их, он все время смотрел куда-то вниз и вбок, решая в уме свои, не связанные с гостями задачи.
– И чего вы от меня хотите? – прервал Крайнева на середине. Ему пришла эсэмэска, Зыков прочел, нахмурясь, и стал, злясь на адресата, сильно давить ответ. – Я там не буду проблемы решать.
– Может, человека пошлете? Чтобы поговорил?
– Не мешай… – Зыков набил текст, перечитал и, довольно кивнув, отправил невидимому оппоненту. – Земля точно ваша?.. Не подкопаться?.. Проверять не буду, но не дай вам бог меня наколоть. Если все как ты говоришь, они неправы. У себя в колхозе они могут через наезд решать, но здесь на таком языке не говорят. Черные или славяне?
– Наши. В смысле – русские.
– Черных совсем нет? – спросил Зыков с сожалением. – Ну ладно. Стоить будет.
– Согласны, – ответил Винер за двоих. – Еще мы с оружием так и не решили.
Зыков, впервые за вечер, посмотрел на них. Губы, пухлые и чувственные, дрогнули в улыбке.
– А вас история научила! Страшнее нет еврея, загнанного в угол!
Винер не улыбнулся, но Зыков внимания не обратил. Его забавляла ситуация, и он, подобно многим злым и капризным людям, стал внезапно благодушен:
– Сбросьте мне ваши расклады, явки, адреса, с кем говорили… У меня сейчас люди наперечет, сразу помочь не обещаю. Но через пару недель что-нибудь придумаем…
– Нам в среду встречаться.
– Усвой одно, – Зыков выставил в Сергея палец, и благодушия как не бывало, – встречаться вам не в среду, а когда тебе удобно! Ваша земля! Ира, проводи.
Позвонил через неделю.
– Завтра встретишься с моим человеком, ты его знаешь.
И назвал сумму, в которую обойдется услуга. Сергей с трудом удержался, чтобы не перепросить – сколько?! Зыков был не из тех, с кем торгуются.
Человеком Зыкова оказался Антон. В лагерь решили ехать одной машиной, и Сергей заехал к капитану домой. Тот встретил словами:
– Опять ты. Судьба.
Квартира была из трех комнат, но капитан прятался в самой маленькой, которую в обычной семье отвели бы под детскую. Две остальные были заперты. Везде лежала пыль. В холодном от открытых окон и балкона воздухе стоял невыветриваемый, настоявшийся запах алкоголя и сигарет, свойственный жилищам холостяков.
Капитан, спавший до его приезда, выпил рюмку водки, оделся, почистил зубы, бросив ради этого сигарету, и опрокинул еще рюмку.
– По-другому не проснусь. Звони гаврикам, пусть едут к трем.
– Может, ты сам?
– Я приехал-уехал, тебе там жить. Всю дорогу за меня Зыкову платить – бабок не хватит, учись сам решать.
Когда подошли к «Фалькону», Кошелев, забывшись, открыл сначала заднюю дверь, постоял у нее, закрыл, и лишь потом пошел вперед. Машину вел Крайнев, объясняясь тем, что лучше знает дорогу. На самом деле боялся доверить управление капитану, тот был пьян и вел себя странно: поглядывал назад, качая головой, будто вел мимический диалог с кем-то невидимым, один раз даже крикнул в пустоту: «Сиди спокойно!»
Ехали скоро. Кошелев принадлежал к числу людей, присутствием которых не тяготишься, и все четыре часа комфортно молчали. На заправке Антон купил маленькую бутылку водки, какие, вспомнил Сергей, называли раньше чекушками, и за дорогу выпил. Жить ему, с такими привычками, хорошо если лет пять еще, подумалось Сергею.
Их ждали. У ворот «Зари» стоял старый «Опель-Аламо» и новенький семиместный «Чероки». Людей в них не было.
– Будут наезжать – молчи, – сказал Антон, когда остановились, – говорить я буду. С ними надо на их языке общаться, а у них тут до сих пор каменный век.
Оставив машину у ворот, прошли за забор – ожидавшие их четверо местных сидели под грибком, играли в карты. На боках тех, кто сидел к ним спиной, Сергей увидел по кобуре – возможно, они были и у остальных, отсюда видно не было.
– Детский сад, – сказал непонятно к чему Кошелев; позже Сергей понял, что замечание касалось дислокации местных – все за одним столом, без часовых, руки заняты.
Трое играющих принадлежали к одной породе – толстые, мясистые. Один, грызший зубочистку и медленно обмахивавшийся картами в руке, как веером, выделялся, как лис среди кабанов. Черты его лица были тонкими и резкими, он был худ и востронос. Чуб из жестких черных волос вороньим крылом закрывал глаз и падал на щеку. Его Сергей знал по прошлому разу, это был Головин-младший.
Кошелев попросил Сергея подождать, и тот замедлил шаг. Сам Антон, напротив, в несколько быстрых шагов достиг стола, выхватил из-за пояса пистолет, размахнулся и с силой ударил ближнего к нему кабана в висок рукоятью, и пока тот, коротко крякнув, сползал на землю, а остальные, роняя карты, задевая друг друга локтями и толкаясь, как тюлени в проруби, лезли за оружием, выстрелил в младшего Головина.
– Мы не знаем, что у вас тут за дела. Если вы там что-то вырубаете или еще что, нас это не касается. Но все, что внутри забора, и лес рядом – наша собственность! – орал он минутой позже яшинским, лежавшим на земле лицом вниз, со скрещенными на затылке руками. – Все, что творится здесь, не должно вас волновать! Частная собственность, понятно?! Сейчас даю уйти. В другой раз сунетесь – пристрелю. Думаете, самые крутые? Там, где я, вы – никто, хоть здесь, хоть в Москве, хоть на Юпитере…
– Я тебя, суку, найду и на куски порежу, понял? – подал голос с земли Головин. Пуля прошла в нескольких сантиметрах от его головы, – Сергей надеялся, что Кошелеву так и нужно было, – и теперь его шея и щеки, волосы и ворот рубахи были измазаны натекшей из уха кровью. Говорил он громко, оглушенный выстрелом.
– Так режь сейчас, кто мешает? – Антон убрал пистолет за пояс. – Давай, вставай!..
Головин смерил Антона коротким, злым взглядом, но ничего не сказал.
– Бычье колхозное. Начнете через ментов давить, я на ваших полковников сраных таких звезд напущу, каких вы только на параде видели, в красный день календаря. Хоть кого отсюда тронете – найду, и в этот раз не буду ласковым.
– А я их не буду трогать! – Головин перекатился на спину, и присел, поморщившись и склонив больное ухо к плечу. – А-а-а… я тебя найду, понял, уродец? Эти пусть живут, но в уши мне нельзя стрелять.
Не обращая внимания на Антона, он встал, снова охнув и поморщившись, и пошел к воротам «Зари», на ходу наклонившись раненым ухом и держа у него ладонь, словно пытаясь расслышать что-то с земли. Кабаны переглянулись из-под сложенных на затылке рук – что им-то делать?
– Значит, аккуратненько, по очереди, щелкаем застежечкой и двумя пальчиками, медленно, чтобы, не дай бог, пулю не схлопотать, достаем оружие и бросаем на землю.
Кабаны разоружились, двигаясь плавно и грациозно, как балерины. Антон разрядил пистолеты, вернул и махнул дулом своего, отправляясь с кабанами к выходу.
Головин разместился на заднем сиденьи «Чероки», ожидая водителя. Шею и ухо он обложил со всех сторон белыми салфетками, и, как мог, закрепил пластырем из аптечки, отчего стал похож на только что вылупившегося птенца с прилипшим к голове куском скорлупы. Когда управлявший «Чероки» кабан стал заводить машину, Головин глянул на Антона, приподнял подбородок и ногтем большого пальца провел по своей шее, жестом перерезая ее.
Машины, пыля из-под колес, отъехали. Антон опустил пистолет.
– С ними так и надо, зверьками провинциальными. Теперь по-быстрому осваивайся, чтобы постоянно люди здесь были.
– Проблем не будет, из-за него?
Антон взвешивал возможность, глядя на машины вдалеке. Они казались теперь не больше двух майских жуков, ползущих друг за другом. Покачал головой:
– Нет. Он дерзкий и говнистый, но маленький еще.