Манкелль Хеннинг. Убийца без лица

   Сидя в туалете, он заметил, что пора бы сменить трусы. И внезапно понял, до чего устал. Он поднялся, только когда в дверь настойчиво постучали.
   Он заправил машину и поехал на восток, через Сандскуген, потом свернул на Косебергу. Отец жил в небольшом домике на отшибе, между морем и Лёдерупом.
   Было без четырех минут семь, когда Валландер въехал на засыпанную гравием площадку перед отцовским домом.
   Эта площадка была причиной последней продолжительной ссоры с отцом. Раньше двор был красиво вымощен булыжником, которому было столько же лет, сколько и самому дому. И вдруг отцу стукнуло в голову, что надо засыпать ее каменной крошкой. Стоило Курту возмутиться, как отец вышел из себя.
   – Я не нуждаюсь в опекунах! – кричал он.
   – Но зачем уничтожать прекрасную каменную кладку! – пытался убедить его Курт.
   И они поссорились.
   Теперь подъезд к дому был усыпан хрустящей под колесами серой гранитной крошкой.
   В сарае горел свет.
   Такое ведь может случиться и с отцом, внезапно подумал Валландер.
   Вполне возможно, убийцам придет в голову, что его отец – подходящий объект для ограбления.
   И никто не услышит, как тот зовет на помощь, – при таком-то ветре: до ближайшего соседа полкилометра, и он тоже старик.
   Он дослушал до конца «Dies Irae», вышел из машины и потянулся. В сарае была студия. Там отец вечно писал свои картины.
   Это одно из его первых воспоминаний. От отца всегда пахло скипидаром и масляными красками. Он постоянно стоял перед своим липким от краски мольбертом – в темно-синем комбинезоне и обрезанных резиновых сапогах.
   Только когда Курту исполнилось лет пять или шесть, он сообразил, что отец пишет разные картины – раньше ему казалось, что он работает все время над одной и той же.
   Мотив, во всяком случае, не менялся.
   Грустный осенний пейзаж, зеркальное озеро, на переднем плане кривое дерево с голыми ветками. Далеко, на горизонте, неясно маячит горная цепь, окутанная облаками, неправдоподобно сияющими в лучах вечернего солнца.
   Иногда, под настроение, отец добавлял глухаря. Глухарь сидел на пеньке, всегда в левом углу полотна.
   К ним домой регулярно приезжали люди в дорогих костюмах и с тяжелыми золотыми кольцами на пальцах. Иногда они приезжали в ржавых грузовичках, иногда – в огромных, сверкающих никелем американских машинах. Они забирали картины. Курт не помнил, какие полотна пользовались предпочтением, – с глухарями или без.
   Всю жизнь отец писал один и тот же мотив. Его картины продавались в магазинах и на аукционах и давали ему средства к существованию.
   Они жили в Клагсхамне, недалеко от Мальмё, в доме, перестроенном из старой кузницы. Там выросли и Курт, и его сестра Кристина, и стойкий запах скипидара сопровождал все их детство.
   Лишь когда отец овдовел, он продал старую кузницу и переехал на хутор, поближе к природе. Курт никогда не мог толком понять, зачем он это сделал, потому что теперь отец постоянно жаловался на одиночество.
   Курт Валландер приоткрыл дверь в сарай и увидел, что отец работает над картиной, на которой для глухаря места, похоже, не было. Как раз сейчас он выписывал дерево на переднем плане. Пробормотав «Привет», он продолжал водить кистью.
   Валландер налил себе кофе из чумазого кофейника, стоявшего на коптящей спиртовке.
   Он наблюдал за отцом. Ему уже скоро восемьдесят, маленький, сгорбленный, но все равно просто излучает энергию и волю.
   Буду ли я таким же, когда состарюсь, подумал он.
   В детстве я был похож на мать. Теперь – на деда. Может быть, к старости стану похожим на отца.
   – Выпей кофе, – сказал отец. – Я сейчас закончу.
   – Уже выпил.
   – Значит, выпей еще, – сказал отец.
   Не в духе, подумал Курт Валландер. Старый тиран, все у него зависит от настроения. Что ему от меня надо?
   – У меня полно работы, – сказал Курт Валландер. – Придется работать всю ночь. Я подумал, тебе что-то нужно.
   – Почему это тебе надо работать всю ночь?
   – Я должен дежурить в больнице.
   – Это еще зачем? Кто-то заболел?
   Курт Валландер вздохнул. Хоть он и сам провел сотни допросов, ему никогда не достичь того упорства, с каким отец допрашивал его самого. И это притом, что его абсолютно не интересовало, чем сын занимается там в полиции. Отец был огорчен и разочарован, когда Курт Валландер в восемнадцать лет решил стать полицейским. Но какие именно отцовские надежды он не оправдал, выяснить так и не удалось.
   Он пытался поговорить с ним на эту тему, но безрезультатно. Несколько раз при встрече он затевал разговор об этом с Кристиной, у которой была дамская парикмахерская в Стокгольме. Сестра с отцом прекрасно ладила, но и она не знала, о какой карьере для сына тот мечтал.
   Курт Валландер прихлебывал остывший кофе и думал, что, может быть, отец надеялся, что сын возьмется за кисть и продолжит писать тот же пейзаж.
   Отец вытер руки грязной тряпкой. Когда он подошел, чтобы налить себе кофе, Курт заметил, что он него пахнет грязным бельем и немытым телом. Как сказать собственному отцу, что от него пахнет, и при этом не обидеть?
   Может, он уже настолько стар, что в одиночку не справляется? И что тогда делать?
   Я не могу взять его домой. Мы убьем друг друга.
   Он наблюдал за отцом. Тот размашисто вытер нос рукой и шумно отпил кофе.
   – Давно ты у меня не был, – сказал он с упреком.
   – Позавчера я у тебя был!
   – Полчаса!
   – Но был же.
   – Почему ты не хочешь меня видеть?
   – Да хочу я, хочу! Но не забывай, у меня полно работы.
   Отец сел на стоящие в углу сломанные финские санки. Они хрустнули под его тяжестью.
   – Я только хотел сказать, что у меня вчера была твоя дочь.
   – Линда была здесь? – изумился Курт Валландер.
   – Ты что, не слышал, что я сказал?
   – Что ей было надо?
   – Она хотела картину.
   – Картину?
   – В отличие от тебя она с уважением относится к моей работе.
   Курт Валландер не мог поверить своим ушам.
   Линда никогда не интересовалась дедом, разве что когда была совсем маленькой.
   – Что ей было нужно?
   – Я же тебе сказал – картина! Ты меня не слушаешь!
   – Да слушаю я! Откуда она приехала? Куда собиралась? Как ее сюда угораздило? Почему из тебя надо все вытягивать?
   – Приехала на машине, – сказал отец. – Ее привез молодой и очень черный человек.
   – Что ты имеешь в виду – черный человек?
   – Ты что, никогда не слышал о неграх? Он был очень вежлив и прекрасно говорил по-шведски. Взяли картину и уехали. Я думал, тебе будет интересно узнать. Вы же почти не видитесь.
   – И куда они поехали?
   – А мне откуда знать?
   Курт Валландер понял, что никто из близких понятия не имеет, где она живет. Иногда она ночевала у матери. Но затем опять исчезала и шла своей, неизвестной им дорогой.
   Я должен поговорить с Моной, подумал он. В разводе мы или нет, но общаться нужно. Так больше не может продолжаться.
   – Выпить хочешь? – спросил отец.
   Меньше всего Валландеру хотелось пить. Но он знал, что отказываться бессмысленно.
   – Спасибо, – сказал он.
   Из сарая был проход в дом. Низкий потолок, убогая мебель. Он сразу заметил, что в доме грязь и беспорядок.
   Он этого не замечает, подумал он. А почему я раньше не видел? Надо поговорить с Кристиной. Он уже не может жить один.
   И в этот миг зазвонил телефон.
   Отец взял трубку.
   – Тебя, – буркнул он, даже не пытаясь скрыть раздражение.
   Линда, подумал Валландер. Наверняка Линда.
   Это был Рюдберг. Он звонил из больницы.
   – Она умерла, – сказал он.
   – Приходила в сознание?
   – Вообще-то да. Десять минут, не больше. Врачи думали, что теперь пойдет на поправку, а она взяла и умерла.
   – Сказала что-нибудь?
   Голос Рюдберга прозвучал задумчиво:
   – По-моему, тебе лучше приехать в город.
   – Что она сказала?
   – Вряд ли тебе понравится то, что она сказала.
   – Я еду в больницу.
   – Лучше в полицию. Я же сказал, она мертва.
   Курт Валландер положил трубку.
   – Мне надо ехать.
   Отец смотрел на него со злобой:
   – Тебе нет до меня никакого дела.
   – Я приеду завтра, – сказал Курт Валландер, думая про себя, что же делать с этой разрухой, среди которой живет отец. – Я точно приеду завтра, и мы сможем посидеть и поболтать. Приготовим что-нибудь поесть, сыграем в покер.
   Курт Валландер почти не умел играть в карты, зато знал, чем ублажить отца.
   – Буду завтра в семь, – сказал он.
   И поехал назад в Истад.
   Без пяти восемь он вошел в ту же самую стеклянную дверь, из которой вышел два часа назад. Эбба приветливо кивнула ему.
   – Рюдберг ждет в столовой.
   Рюдберг сидел, склонившись над чашкой кофе. Когда Курт увидел его лицо, сразу понял: их ждут неприятности.

4

   В столовой они были одни. На первом этаже какой-то пьяница громко возмущался, что его привезли в полицию. А так было тихо, только слабо жужжали обогреватели.
   Курт Валландер присел напротив.
   – Сними пальто, – сказал Рюдберг, – иначе замерзнешь, когда выйдешь на улицу.
   – Сначала я хочу услышать, что она сказала. Потом решу, снимать пальто или нет.
   Рюдберг пожал плечами:
   – Она умерла.
   – Это я уже понял.
   – Но она пришла в себя незадолго до смерти.
   – Говорила что-нибудь?
   – Это сильно сказано – говорила. Шептала. Или шипела.
   – Записали на магнитофон?
   Рюдберг покачал головой.
   – Нечего было писать. Даже и расслышать было почти невозможно. В основном бред. Но я записал все, что понял.
   Он вытащил из кармана видавший виды блокнот, стянутый широкой аптечной резинкой. Из блокнота торчал карандаш.
   – Она назвала имя мужа, – сказал Рюдберг. – Думаю, хотела узнать, как он себя чувствует. Потом что-то непонятное. Я попытался спросить, кто к ним приходил ночью. Знала ли она их, как они выглядели? Я спрашивал все время, пока она была в сознании. И мне кажется, она меня поняла.
   – И что она ответила?
   – Я понял только одно слово. «Иностранный».
   – Иностранный?
   – Именно так. Иностранный.
   – То есть она имела в виду, что те, кто убил ее мужа, были иностранцы?
   Рюдберг кивнул.
   – Ты уверен?
   – Часто я говорю, что уверен, если я не уверен?
   – Нет.
   – Вот так. Теперь мы знаем: последнее, что она произнесла на пороге смерти, было слово «иностранный».
   Валландер снял пальто и налил себе кофе.
   – Что она имела в виду, черт подери? – пробормотал он.
   – Я сидел и думал, пока тебя ждал, – ответил Рюдберг. – Они могли выглядеть не по-шведски. Или говорить на другом языке. Или по-шведски, но с акцентом. Возможностей много.
   – Что значит – выглядеть не по-шведски? – спросил Курт Валландер.
   – Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, – ответил Рюдберг. – В общем, мы можем только догадываться, почему она так сказала.
   – А если она все выдумала?
   Рюдберг кивнул:
   – Тоже возможно.
   – Но ты так не думаешь?
   – С чего бы ей в последние секунды жизни что-то выдумывать? Старики обычно не врут.
   Курт Валландер отхлебнул остывший кофе.
   – Из всего этого следует, что нам надо искать следы одного или нескольких иностранцев. Лучше бы она сказала что-нибудь другое.
   – Ситуация – поганей не приснится.
   Некоторое время оба сидели молча. Пьяница наконец замолчал. Было без девятнадцати минут девять.
   – Представь, как это звучит, – прервал Курт Валландер затянувшуюся паузу. – «Единственное, что известно полиции в связи с двойным убийством в Ленарпе, это то, что убийцы, по-видимому, были иностранцами».
   – У меня есть опасения и похуже, – сказал Рюдберг.
   Курт Валландер прекрасно понимал, что он хотел сказать.
   В двадцати километрах от Ленарпа был большой лагерь беженцев, уже не раз подвергавшийся нападению. По ночам там жгли кресты, бросали камни в окна, стены были изрисованы нацистскими лозунгами. Жители окрестных деревень и хуторов с самого начала протестовали против организации лагеря в старом замке Хагехольм. Протесты продолжались и сейчас.
   Люди не хотели жить рядом с беженцами.
   Валландер и Рюдберг знали еще кое-что, что не было известно широкой публике.
   Двоих беженцев поймали на месте преступления при попытке взломать контору предприятия, сдающего в аренду сельскохозяйственную технику. К счастью, хозяин предприятия не был таким уж яростным ксенофобом, так что все дело удалось спустить на тормозах. Взломщиков в стране уже не было, поскольку в виде на жительство им, естественно, отказали.
   Валландер и Рюдберг уже не раз говорили о том, что случилось бы, выплыви эта история наружу.
   – В это трудно поверить. Чтобы кто-то из беженцев, ожидающих вида на жительство, совершил убийство? Маловероятно, – сказал Курт Валландер.
   Рюдберг смотрел на него задумчиво.
   – Помнишь, я говорил об удавке? – спросил он.
   – Что-то насчет узла?
   – Я не знаю этого узла. А об узлах я знаю довольно много, можешь мне поверить, я ходил под парусом всю свою молодость.
   Курт Валландер глядел на него изучающе.
   – Ну и к чему ты ведешь?
   – К тому, что этот узел вряд ли завязал кто-то из бывших членов шведского скаутского кружка.
   – Ну и что? Что, черт подери, у тебя на уме?
   – Узел завязан иностранцем.
   Курт не успел ничего ответить, потому что вошла Эбба. Она налила себе кофе.
   – Шли бы вы домой и выспались, если хотите быть в форме, – посоветовала она. – Беспрерывно звонят журналисты, хотят, чтобы вы им что-нибудь сообщили.
   – О чем? – сказал Курт. – О погоде?
   – Похоже, они пронюхали, что бедняжка умерла.
   Курт Валландер поглядел на Рюдберга. Тот покачал головой.
   – Сегодня вечером никаких сообщений не будет, – сказал он. – Подождем до завтра.
   Валландер поднялся и подошел к окну. Ветер дул по-прежнему, но небо было чистое. Ночь опять выдастся холодная.
   – Вряд ли мы сможем скрыть, что она перед смертью что-то сказала, – произнес он задумчиво. – А сказав «А», придется сказать и «Б» – что именно она сказала. А это скандал.
   – Можно попытаться не упоминать подробностей, – сказал Рюдберг, надевая шляпу. – В интересах следствия.
   Валландер посмотрел на него с удивлением:
   – Чтобы потом нас обвиняли, что мы скрываем от прессы важную информацию? Что мы прикрываем преступников-иностранцев?
   – Ты же понимаешь – могут пострадать невинные люди. Ты представляешь, что начнется в лагерях, если станет известно, что полиция ищет каких-то иностранцев?
   Валландер знал, что Рюдберг прав. Внезапно он почувствовал неуверенность.
   – Утро вечера мудренее, – сказал он. – Давай встретимся завтра в восемь, только ты и я. Тогда и решим, как быть дальше.
   Рюдберг кивнул и, прихрамывая, пошел к выходу. У дверей он остановился и обернулся.
   – Но есть и такая возможность, и мы не можем ее исключить, – сказал он. – Что это все же кто-то из беженцев.
   Курт сполоснул чашки и поставил их в сушилку.
   На самом деле я надеюсь, что так оно и есть, подумал он. Я даже надеюсь, что убийцы отыщутся в лагере беженцев. Тогда, может быть, удастся переломить этот безответственный, безалаберный настрой в стране, когда кто угодно и на любых основаниях может пересечь границу и попросить убежища.
   Но Рюдбергу он этого, понятно, не сказал. О таких вещах лучше не распространяться.
   И опять, пригибаясь, пошел к своей машине. Проклятый ветер… Несмотря на усталость, домой ему не хотелось.
   По вечерам он особенно остро ощущал свое одиночество.
   Он включил зажигание и поменял кассету. Теперь настала очередь увертюры к «Фиделио».
   Уход жены стал для Валландера полной неожиданностью. Правда, в душе он сознавал, хотя и не мог с этим смириться, что должен был почувствовать опасность задолго до ее ухода. Что брак постепенно шел к своему краху – им просто-напросто стало скучно вместе. Они поженились с Моной очень молодыми и слишком поздно поняли, что постепенно отдаляются друг от друга. Может быть, именно Линда первая среагировала на окружающую их пустоту.
   Когда Мона в тот октябрьский вечер сообщила, что хочет развестись, он подумал, что этого, собственно, и ожидал. Но, поскольку в самой мысли таилась угроза, Курт Валландер инстинктивно отгонял ее, все сваливая на собственную занятость. Слишком поздно он осознал, что Мона хорошо подготовилась к разводу. В пятницу вечером она сказала, что им надо развестись, а в воскресенье уехала от него в Мальмё, в заранее снятую квартиру. Он чувствовал себя брошенным, стыд и гнев переполняли его. В бессильной ярости, ощущая, как рушится его мир, он ударил ее по лицу.
   После этого осталось только молчание. Она собирала свои вещи днем, когда его не было дома. Взяла с собой очень мало, почти все оставила, и он чувствовал себя глубоко уязвленным. Подумать только – с какой легкостью она расставалась со своим прошлым, чтобы начать новую жизнь, в которой для него не было места. Даже в виде воспоминания.
   Он звонил ей. Поздно по вечерам встречались их голоса. Изнемогая от ревности, он выспрашивал, оставила ли она его ради другого мужчины.
   – Ради другой жизни, – ответила она. – Что бы начать другую жизнь, пока не поздно.
   Он умолял ее. Пытался казаться равнодушным. Просил прощения за то, что был к ней недостаточно внимателен. Но ничто не могло заставить ее изменить решение.
   За два дня до Рождества по почте пришли документы о разводе. Открыв конверт и осознав, что все кончено, Валландер почувствовал, что в нем что-то сломалось. Словно пытаясь убежать, он взял больничный и отправился куда глаза глядят. Почему-то оказался в Дании. Внезапная непогода застигла его на севере Зеландии, и он провел Рождество в холодной комнате в пансионате под Гиллелейей. Там он писал ей длинные письма. Потом все порвал и развеял клочки над морем – символический жест, попытка убедить себя смириться с тем, что случилось.
   За два дня до Нового года он вернулся в Истад и приступил к работе. Новый год он встретил, расследуя избиение женщины в Сварте, и вдруг с ужасом подумал, что ударил Мону и сам мог бы стать обвиняемым.
   Увертюра к «Фиделио» закончилась, магнитофон выплюнул кассету, и тут же автоматически включилось радио. Передавали репортаж с какого-то хоккейного матча.
   Он выехал со стоянки с мыслью отправиться домой.
   Но вместо того ехал по прибрежному шоссе в сторону Треллеборга. Миновав старую тюрьму, он увеличил скорость. Езда всегда отвлекала его от мрачных мыслей.
   Вдруг он сообразил, что уже в Треллеборге. В гавань медленно входил огромный паром, и тут, повинуясь мгновенному побуждению, Валландер остановил машину.
   Он вспомнил, что несколько бывших сотрудников полиции в Истаде работают теперь на паспортном контроле в треллеборгском порту. Может быть, кто-то из них сегодня на дежурстве.
   Он шел по пустынному причалу, залитому бледно-желтым светом.
   С ревом, будто призрачное доисторическое чудовище, промчался грузовик.
   Открыв дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», Валландер увидел, что двое дежурных полицейских ему незнакомы.
   Он кивнул и представился. У старшего была седая борода и шрам на лбу.
   – Ну и историйка у вас там, – сказал он. – Взяли их?
   – Нет еще, – ответил Курт Валландер.
   Разговор прервался – на контроль пошли пассажиры с парома. В основном – возвращающиеся домой шведы, встречавшие Новый год в Берлине. Но были и немцы из Восточной Германии, воспользовавшиеся наконец вновь обретенной свободой.
   Через двадцать минут остались только девять пассажиров. Они пытались разъяснить, что ищут в Швеции убежища.
   – Сегодня еще тихо, – сказал другой полицейский, тот, что помоложе. – Иногда их бывает до сотни на одном пароме. Можете себе вообразить.
   Пятеро из беженцев принадлежали к одной эфиопской семье, но только у одного из них имелся паспорт, и Курт Валландер удивился про себя, как это им удалось проделать такое длинное путешествие с одним-единственным паспортом. Кроме эфиопов решения ожидали двое ливанцев и два молодых парня из Ирана.
   Курт Валландер не понимал, что за настроение владеет беженцами – радостное предвкушение или страх.
   – А теперь что? – поинтересовался он.
   – Сейчас приедут из Мальмё и заберут их, – сказал старший. – Сегодня очередь Мальмё. Нам сообщили по рации, что среди пассажиров много беспаспортных. Иногда мы даже просим подкрепления.
   – А что будет в Мальмё? – спросил Валландер.
   – Их разместят пока на корабле в порту Ольехамн. Такой плавучий лагерь. Там они и будут, пока их не переправят дальше. Если не выдворят сразу.
   – А что думаете насчет этих?
   Полицейский пожал плечами:
   – Этим, скорее всего, разрешат остаться. Хотите кофе? У нас есть немного времени до следующего парома.
   Валландер покачал головой:
   – В другой раз. Мне надо ехать.
   – Надеюсь, вы их возьмете.
   – Я тоже надеюсь, – сказал Курт Валландер.
   По дороге домой он задавил зайца. Что-то мелькнуло в свете фар, он резко затормозил, но зверек все равно мягко шлепнулся о левое переднее колесо. Он не остановился посмотреть – заяц наверняка погиб.
   Что это со мной? – подумал он.
   Ночью он плохо спал. В пять утра внезапно проснулся. Во рту пересохло. Ему приснилось, что кто-то пытается его задушить. Поняв, что уже не заснет, он встал и сварил кофе.
   Вгляделся в темноту – термометр, который он когда-то криво прибил за кухонным окном, показывал шесть градусов мороза. Уличный фонарь раскачивался на ветру. Валландер сидел на кухне и думал про вчерашний разговор с Рюдбергом. Случилось именно то, чего он боялся. Умирающая женщина не сказала ничего, что могло бы им помочь. Ее слова о каком-то иностранце ничего определенного не дают. Им не за что ухватиться, чтобы двигаться дальше.
   В половине седьмого Валландер оделся. Долго бродил по комнатам, бессистемно открывая шкафы. Где же его толстый свитер?
   Он вышел на улицу, где свистел и выл ветер, поехал по Эстерледен, а оттуда свернул на шоссе в направлении Мальмё. До встречи с Рюдбергом, назначенной на восемь, надо еще раз поговорить с соседями Лёвгренов. Его не оставляло чувство – что-то тут не то. Нападения на стариков редко бывают случайными. Как правило, они вызваны слухами о припрятанных деньгах. Такие грабители иной раз тоже не церемонятся с жертвами, но с подобной методичной, хладнокровной жестокостью он столкнулся впервые.
   В деревнях люди встают рано, думал он, сворачивая на проселок к дому Нюстрёма. Может быть, они припомнили что-нибудь?
   Он остановился и заглушил мотор. В ту же секунду в кухонном окне погас свет.
   Боятся, подумал он. Может, вообразили, что это вернулись убийцы?
   Фары он оставил включенными, чтобы было видно, как он идет к дому.
   Он больше почувствовал, чем увидел, вспышку огня, ударившего из зарослей рядом с домом. Оглушительный грохот бросил его на землю. Камешек царапнул щеку, так что на какую-то секунду Валландер подумал, что ранен.
   – Полиция! – закричал он. – Не стреляйте! Не стреляйте, черт бы вас подрал!
   В лицо ударил луч карманного фонаря. Рука с фонарем дрожала, и пучок света прыгал из стороны в сторону. Старик Нюстрём стоял над ним со старым дробовиком.
   – Это вы, что ли? – спросил он.
   Валландер поднялся отряхиваясь.
   – Куда вы целились? – спросил он.
   – Я стрелял в воздух, – ответил Нюстрём.
   – А лицензия на оружие у вас есть? Иначе могут быть неприятности.
   – Сегодня моя очередь сторожить, – пролепетал старик дрожащим от пережитого страха голосом.
   – Я погашу фары, – сказал Валландер спокойно, как мог. – А потом мы с вами поговорим.
   На кухонном столе стояли две коробки с патронами, на скамье лежали ломик и большая кувалда. Черный кот сидел на подоконнике и глядел на него с явной угрозой. Жена стояла у плиты и варила, помешивая, кофе.
   – Откуда мне знать, что это полиция, – виновато пробормотал Нюстрём. – В такую-то рань.
   Курт Валландер отодвинул кувалду и сел на скамью.
   – Она умерла вчера вечером, – сказал он. – Я подумал, что лучше мне самому вам рассказать.
   Всякий раз, когда приходилось сообщать о чьей-то смерти, Валландер испытывал чувство нереальности происходящего. Рассказать незнакомым людям о том, что их ребенок или родственник внезапно скончался, рассказать так, чтобы это прозвучало более или менее достойно? Смерти, о которых сообщала полиция, были, как правило, неожиданными, чаще всего насильственными, а их обстоятельства – весьма жестокими. Кто-то ехал в автомобиле за покупками – погиб. Ребенок катался на велосипеде – попал под машину. Кого-то избили или ограбили, кто-то покончил жизнь самоубийством. Когда полицейский стоит в дверях, люди просто отказываются верить тому, что слышат.
   Двое стариков на кухне молчали. Пожилая женщина продолжала помешивать ложкой в кофейнике. Старик поглаживал ствол дробовика, и Валландер незаметно чуть отодвинулся, чтобы не попасть под случайный выстрел.
   – Значит, померла Мария, – проговорил старик медленно.
   – Врачи сделали все, что могли.
   – Может, это и к лучшему, – сказала его жена с неожиданным жаром. – Для чего бы ей жить, раз его убили?
   Нюстрём положил ружье на стол и встал. Валландер обратил внимание на то, что старик по-прежнему щадит колено.
   – Пойду задам лошади корма, – сказал Нюстрём и натянул старую кепку.
   – Вы не против, если я пойду с вами? – спросил Курт Валландер.
   – Почему я должен быть против? – пожал плечами старик и открыл дверь.
   Когда они вошли в конюшню, кобыла заржала. Пахнуло теплым навозом. Нюстрём привычно забросил в стойло охапку сена.