Манкелль Хеннинг. Убийца без лица

Хеннинг Манкелль
Убийца без лица

1

   Что-то он забыл, это точно. Что-то приснилось, А вот что… Он напрягает память. И ведь не вспомнить. Сон – черная дыра, бездонный колодец, что там в нем – поди узнай.
   Но не быки. Будь это быки, он бы проснулся в испарине, словно от приступа лихорадки. Этой ночью быки оставили его в покое.
   Он лежит в темноте. Жена дышит так тихо, что надо прислушиваться – дышит ли?
   Однажды утром Ханна будет лежать рядом мертвая, а я и не замечу. Или это буду я. Все равно один из нас умрет раньше. Однажды на рассвете кто-то из нас осиротеет.
   На столике рядом с кроватью стоят часы. Без четверти пять.
   С чего это я проснулся? Обычно сплю до полшестого. Уже сорок лет. И с чего я проснулся?
   Он вслушивается в темноту, и сон окончательно покидает его. Что-то не так. Что-то не так, как всегда.
   Он осторожно протянул руку, дотронулся кончиками пальцев до ее лица. Теплое. Значит, не умерла. Что же это было?
   Лошадь. Не слышно ржания лошади. Вот почему я проснулся. Кобыла обычно ржет по ночам. И я это слышу, но не просыпаюсь. Она всегда ржет. Заржала – значит, все в порядке. Можно поспать еще.
   Он медленно встает, стараясь, чтобы не заскрипела кровать. Этой кровати уже сорок лет. Купили сразу после свадьбы. И наверное, в ней же и умрут.
   Он идет к окну. Идет по деревянному полу, стараясь не обращать внимания на боль в колене.
   Я уже старый, думает он, старый и больной. Каждое утро удивляюсь, что мне уже семьдесят.
   На дворе зимняя ночь. Зимняя ночь 8 января 1990 года, а снега в Сконе нет. В свете лампы на кухонном крыльце ему виден сад, голый каштан и чуть подальше – поля. Он смотрит прищурившись на соседний двор, где живут Лёвгрены. Большой и низкий белый дом погружен во тьму. Над черной дверью в конюшню, пристроенную к дому под прямым углом, висит желтая лампа. Это там стоит кобыла в своем стойле и ржет по ночам.
   Он опять вслушался. Кровать за спиной заскрипела.
   – Что ты там делаешь? – сонно бормочет Ханна.
   – Спи, – отвечает он. – Хочу немного размять косточки.
   – Ничего не болит?
   – Нет.
   – Тогда спи! И не стой у окна, простудишься.
   Он слышит, как она поворачивается на другой бок.
   Когда-то мы любили друг друга, думает он и тут же усмехается про себя. Нет, это чересчур шикарно сказано; «любили» – это не для таких, как мы. Если ты крестьянин, если ты сорок лет копался, согнувшись в три погибели в тяжелой и вязкой сконской глине, сказать «любовь» просто не придет в голову, когда говоришь о жене. Какая еще любовь… Нет, в нашей жизни это не любовь, это что-то другое.
   Он вглядывается прищурившись в соседский дом, пытается что-то рассмотреть во тьме зимней ночи.
   Что бы тебе не заржать, мысленно обращается он к лошади.
   Заржешь – значит, все в порядке, можно еще немного полежать под одеялом. Все равно для крестьянина на пенсии, у которого все болит, день тянется бесконечно.
   Внезапно он настораживается. Что-то не так. Окно в кухне. Долгие годы маячило это окно перед глазами, а сейчас что-то в нем не так. Или это просто ему кажется в темноте? Зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать глазам отдохнуть. Потом опять всматривается. Совершенно точно – окно открыто. Окно, которое всегда закрыто по ночам, теперь открыто. И кобыла не ржала, и…
   Кобыла не ржала потому, что старик Лёвгрен не зашел к ней ночью, он всегда заходил к ней ночью, когда простата напоминала о себе и выгоняла из теплой постели…
   Мне все это только чудится, убеждает он себя. Глаза уже не те.
   Все, как обычно. Что здесь может случиться? В маленькой деревушке Ленарп, чуть севернее Кадешё, по дороге к красивому озеру Крагехольм, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время стоит неподвижно, жизнь – как ручей на равнине, в ней нет ни силы, ни страсти. И живут-то здесь всего лишь несколько стариков крестьян, которые сдали в аренду или продали свою землю, и мы тоже здесь живем – в ожидании неизбежного…
   И еще раз он смотрит на окно кухни. Чтобы старик Юханнес или Мария забыли его запереть? Ну нет… С возрастом подкрадываются страхи, замков и запоров становится все больше, старый человек не забудет закрыть окно до наступления ночи. Стареть – значит бояться. Когда человек стареет, возвращаются детские страхи.
   Надо бы одеться и выйти. Всего-то несколько шагов через морозный ветреный двор до забора между усадьбами. Уж там-то он наверняка все разглядит.
   Или подождать? Наверняка Юханнес встанет и начнет варить кофе. Сначала загорится лампа в туалете, потом на кухне. Все, как обычно.
   Стоять у окна холодно. Это он от старости так зябнет, ему зябко даже в жарко натопленной комнате. Мария и Юханнес… Лёвгрены им уже почти родня. Они помогали друг другу в худые времена, вместе тянули лямку, вместе радовались. Вместе отмечали праздник середины лета и сидели за рождественским столом. Их дети бегали друг к дружке в усадьбы, как к себе домой. А теперь вот старятся вместе…
   Сам не зная зачем, он открывает окно, очень тихо и осторожно, стараясь не разбудить спящую Ханну. На всякий случай он придерживает раму – а вдруг ветер? Но на дворе совершенно тихо, ну да, по радио же говорили, никакой непогоды в Сконе не предвидится.
   Ясное звездное небо. Ну и мороз, думает он. Он уже собирается закрыть окно, как вдруг ему чудится какой-то звук. Он поворачивается на звук левым ухом – левое слышит хорошо, а вот правое почти совсем оглохло, и ни чего странного – сколько лет провел он в душных грохочущих тракторах!
   Птица. Это кричит ночная птица.
   Ноги внезапно сделались ватными. Откуда-то снизу поднялась ледяная волна страха.
   Никакая не птица. Это человеческий крик. Кто-то кричит из последних сил, старается докричаться.
   Человек, который знает, что его голос должен преодолеть толстые каменные стены, чтобы услышали соседи.
   Он так резко захлопнул окно, что цветочный горшок подпрыгнул и Ханна проснулась.
   – Что ты там возишься? – спрашивает она, и он ясно слышит раздражение в ее голосе.
   Он уже уверен: что-то случилось. Страх его не напрасен.
   – Кобыла не ржала, – говорит он, садясь к ней на край кровати. – И кухонное окно у Лёвгренов настежь. И кто-то кричит.
   Она села в кровати.
   – Что ты такое говоришь?
   Ему не хочется верить, но теперь он знает совершенно точно – это не птица.
   – Это Юханнес или Мария, – говорит он. – Кто-то из них зовет на помощь.
   Она вылезает из кровати и идет к окну. Встала там, такая огромная в своей ночной рубашке, и смотрит в темноту.
   – Окно на кухне не открыто, – шепчет она, – оно разбито.
   Его бьет озноб.
   – И кто-то зовет на помощь, – говорит она дрожащим голосом.
   – Что будем делать? – спрашивает он.
   – Иди туда, – говорит она, – да поторопись же!
   – А если там опасно?
   – И что? Разве мы не должны помочь нашим лучшим друзьям? У них что-то случилось!
   Он быстро одевается. Фонарик лежит на полке рядом с банкой с кофе. Земля во дворе насквозь промерзла. Он оборачивается и видит в окне силуэт жены.
   У забора он останавливается. Все тихо. Теперь и ему видно, что кухонное окно разбито вдребезги. Он осторожно перелезает через низкий забор и приближается к белому домику. Никаких голосов не слышно.
   Все я себе сам напридумывал, думает он. Я выжил из ума. Уже не могу различить, что происходит на самом деле, а что только чудится. Или все же ему снились ночью быки? Давний сон: на него мчатся огромные быки, как тогда, в далеком детстве. Тогда он впервые понял, что смертен…
   Нет, снова крик. Даже не крик, а слабый стон. Это Мария.
   Он крадется к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между гардинами.
   И внезапно осознает: Юханнес мертв. Он светит фонариком внутрь и крепко зажмуривается, прежде чем решается посмотреть еще раз.
   Мария сидит на полу. Она привязана к стулу. Лицо в крови, сломанный зубной протез валяется на испачканной кровью ночной рубашке.
   Потом он видит ногу Юханнеса. Только ступню, больше из-за гардины ничего не видно.
   Он торопится назад, вновь перелезает через забор, бежит по замерзшей глине. Колено болит просто невыносимо.
   Сначала он звонит в полицию.
   Потом открывает пахнущий апельсиновыми корками гардероб и находит там ломик.
   – Оставайся здесь, – говорит он Ханне. – Тебе не надо на это смотреть.
   – Но что случилось? – спрашивает она, и в глазах ее блестят слезы страха.
   – Еще не знаю, – говорит он. – Но точно знаю, что проснулся оттого, что кобыла не ржала нынче ночью. Это уж точно.
   8 января 1990 года. Еще не рассвело.

2

   Телефонный звонок был зарегистрирован в управлении полиции Истада в 5:13 утра. Трубку взял измученный полицейский, дежуривший почти непрерывно с самого Нового года. Он слушал заикающийся голос и думал, что это наверняка какой-то впавший в детство старик. Но что-то все-таки его насторожило, и он стал задавать вопросы. Повесив трубку, несколько секунд поразмышлял, а потом снял трубку и набрал номер. Он знал этот номер наизусть.
   Курт Валландер спал. Накануне он засиделся за полночь, слушая записи Марии Каллас, присланные приятелем из Болгарии. Раз за разом Валландер возвращался к предсмертной арии Виолетты из «Травиаты» и лег только в два часа ночи. Телефонный звонок оборвал роскошный эротический сон. Чтобы убедиться, что это был только сон, он на всякий случай протянул руку и пощупал постель. Нет, он был один. Рядом не было ни жены – она ушла от него три месяца назад, – ни белозубой негритянки, с которой он черт-те что вытворял во сне.
   Взяв трубку, по привычке посмотрел на часы. Автомобильная авария, быстро решил он. Неожиданная гололедица, и кого-то на большой скорости занесло на дороге Е-14. Или ссора беженцев, прибывших утренним паромом из Польши.
   Он поудобнее сел в постели и прижал трубку к щеке, ощущая неприятное покалывание отросшей щетины.
   – Валландер!
   – Надеюсь, я тебя не разбудил?
   – Нет, конечно. Я уже встал.
   Интересно, зачем люди врут? Почему не сказать как есть? Что охотнее всего он бы снова свернулся под одеялом и попытался снова настичь этот сон с голой шоколадной красавицей?
   – Я подумал, что должен тебе позвонить.
   – Авария?
   – Да нет, не совсем. Позвонил какой-то старик крестьянин, сказал, что его зовут Нюстрём. И что живет он в Ленарпе. Он утверждает, будто их соседка сидит связанная на полу, а кто-то еще – мертв.
   Валландер стал поспешно вспоминать, где же этот Ленарп. Недалеко от Марсвинсхольма, там еще такой необычный для Сконе холмистый ландшафт.
   – Похоже, дело серьезное. Я решил, что лучше всего позвонить прямо тебе.
   – Кто сейчас в управлении?
   – Петерс и Нурен где-то в городе, пытаются найти, кто разбил окно в «Континентале». Вызвать их?
   – Скажи, чтобы ехали к перекрестку между Кадешё и Катслёсой и ждали меня там. Дай им адрес. Когда он позвонил?
   – Несколько минут назад.
   – А это точно не какой-нибудь алкоголик?
   – Не похоже.
   – Ну ладно. Действуем…
   Он быстро оделся, даже не приняв душ, налил чашку остававшегося в термосе чуть теплого кофе и поглядел в окно. Он жил в центре Истада на Мариагатан. Серый фасад дома напротив покрывали трещины. Будет ли вообще снег этой зимой? Лучше бы не надо. Сконские вьюги означают непрерывную и утомительную работу. Автокатастрофы, роженицы, которые не могут добраться до больницы, отрезанные от мира старики и оборванные линии электропередач. Со снегом наступал хаос, а к хаосу он нынче не готов. После ухода жены в душе осталась жгучая горечь.
   Он вел машину по Регементсгатан, пока не выехал на Эстерледен. На Драгунгатан его остановил красный свет, и он включил радио, чтобы послушать новости. Взволнованный голос рассказывал подробности авиакатастрофы на далеком континенте.
   Время жить и время умирать, подумал он и потер глаза, чтобы окончательно прогнать сон. Эту формулу он усвоил много лет назад. Он был еще совсем юным полицейским и патрулировал улицы в родном Мальмё. Как-то они пытались уговорить пьяного, бузившего в парке Пильсдам, идти домой, и тот внезапно выхватил здоровенный нож. Валландер получил глубокое проникающее ранение у самого сердца. Несколько миллиметров отделяли его от неминуемой смерти. Тогда ему было двадцать три и он впервые осознал, что значит быть полицейским. И с тех пор неизменно повторяет эту фразу как заклинание. Она всегда спасала, помогая отогнать стоящие перед глазами картинки.
   Курт Валландер выехал из города, миновал недавно построенный мебельный центр на вы езде и увидел полоску моря на горизонте. Оно было серым, но странно спокойным – большая редкость зимой в Сконе. Где-то далеко на горизонте виднелся силуэт корабля, идущего на восток.
   Будут снег и метели, подумал он, будут на нашу голову.
   Он выключил радио и постарался сосредоточиться на деле, которое его ожидало.
   Что он, собственно, знает?
   Связанная старуха на полу? И старик сосед, который утверждает, что видел ее через окно. Проехав поворот на Бьерешё, он увеличил скорость и решил, что у деда, скорее всего, внезапно случился приступ слабоумия. За долгие годы службы он уже встречался с этим: одинокие старики нередко звонят в полицию. Что это? Крик о помощи?
   На повороте на Кадешё его ожидал полицейский автомобиль. Петерс вылез из машины и с интересом наблюдал за скакавшим по полю зайцем.
   Увидел Валландера в его синем «пежо», помахал рукой и полез за руль.
   Под колесами скрежетал замерзший гравий. Курт Валландер следовал за полицейской машиной. Миновали поворот на Труннеруп, дальше дорога пошла по холмам, и вскоре они въехали в Ленарп. Свернули на проселок, едва ли более широкий, чем колея от трактора; еще километр – и они на месте. Две похожие усадьбы рядом: белые домики с хозяйственными пристройками посреди ухоженных садов.
   Какой-то старик спешил им навстречу. Курт Валландер заметил, что он сильно хромает, похоже, у него болит колено.
   Вылезая из машины, он почувствовал, что ветер усилился. Неужели все-таки пойдет снег?
   Как только он увидел старика, сразу понял: впереди большие неприятности. В глазах у того был такой ужас, что Валландер отбросил всякие мысли о старческом маразме.
   – Я взломал дверь, – твердил он. – Взломал дверь, должен же я был знать, что там произошло. Взломал, и все. Но она тоже скоро умрет. И она тоже…
   Они прошли через взломанную дверь. Курту Валландеру в нос ударил характерный запах старческого жилья. Старомодные обои. Валландер сощурился, чтобы лучше видеть в полутемной комнате.
   – Что же здесь произошло? – спросил он.
   – Там, внутри, – сказал старик.
   И заплакал.
   Трое полицейских переглянулись.
   Курт Валландер носком ботинка толкнул дверь.
   Все оказалось хуже, чем он ожидал. Много хуже. Потом он говорил, что ничего хуже не видел, а повидал Валландер довольно много.
   Спальня была вся залита кровью. Кровь даже на фарфоровой люстре. Около кровати ничком лежал голый старик в спущенных кальсонах. Лицо изуродовано до неузнаваемости. Нос почти отрезан, руки связаны за спиной, бедро размозжено. Из кровавого месива торчит белая трубчатка сломанной кости.
   – О черт, – простонал позади Валландера Нурен. Он и сам почувствовал спазмы в желудке.
   – «Скорую», – сказал он, сглатывая. – «Скорую», быстро…
   Потом он склонился над полулежащей на полу женщиной. Она была привязана к стулу. Вокруг ее худой шеи была затянута веревка так, что женщина едва дышала, и Курт Валландер крикнул Петерсу, чтобы тот скорее подал нож. Они разрезали тонкий шпагат, глубоко врезавшийся в шею и запястья, и осторожно положили женщину на пол. Курт держал ее голову у себя на коленях.
   Он перевел взгляд на Петерса и понял, что они думают об одном и том же. Кем надо быть, чтобы затянуть удавку на шее старой женщины? Откуда такая чудовищная жестокость?!
   – Подождите снаружи, – сказал Курт Валландер плачущему соседу. – Подождите снаружи и ничего не трогайте.
   Он понял, что почти орет.
   Я ору, потому что мне страшно, подумал он. В каком мире мы живем?
   «Скорая» приехала через двадцать минут. Дыхание женщины делалось все более прерывистым, и Курт Валландер испугался, что уже слишком поздно.
   Он узнал водителя. Антонсон.
   Второй был совсем молодой парень, он видел его в первый раз.
   – Привет, – сказал Валландер, – он-то мертв, но она еще жива. Постарайтесь ее спасти.
   – Что здесь стряслось? – спросил Антонсон.
   – Расскажет, если выживет. Поторопитесь же!
   Когда «скорая» уехала, они с Петерсом вышли во двор.
   Нурен вытирал лицо носовым платком. Медленно светало. Курт Валландер поглядел на часы: семь двадцать восемь.
   – Бойня какая-то, – сказал Петерс.
   – Хуже, – ответил Валландер. – Позвони и скажи, чтобы прислали всю бригаду. Скажи Нурену, пусть оцепит место. А я пойду поговорю со стариком.
   И тут раздался чей-то крик. Он прислушался.
   Крик повторился.
   Это кричала лошадь.
   Он пошел в конюшню и открыл дверь. Там, в полумраке, лошадь беспокойно била копытом в своем стойле. Пахло теплым навозом и конской мочой.
   – Дайте ей воды и сена, – сказал Курт Валландер. – Может, здесь есть еще какая-то живность?
   Он вышел из конюшни, и его пробрала дрожь. На одиноком дереве посреди поля галдели черные птицы. Он вдохнул холодный воздух и отметил, что ветер усилился.
   – Ваша фамилия Нюстрём, – обратился он к старику, когда тот перестал плакать. – Я очень прошу вас рассказать, что случилось. Если я правильно понял, вы живете по соседству?
   Старик кивнул.
   – Что же там такое произошло? – спросил он дрожащим голосом.
   – Я-то надеялся, это вы мне расскажете, – сказал Курт Валландер. – Может, пройдем в дом?
   На кухне сидела сгорбившись пожилая крупная женщина в допотопном халате и плакала. Курт представился. Она кивнула и поднялась сварить кофе. Они сидели на кухне за столом. В окне еще висели рождественские украшения. Рядом, пристально уставившись на него, разлегся большой старый кот. Валландер протянул руку, чтобы его погладить.
   – Кусается, – предупредил Нюстрём. – Не привык к людям. Только меня и Ханну признает.
   Курт Валландер невольно подумал про жену, которая бросила его. С какого же конца взяться за это дело? Совершено зверское убийство, а не повезет, будет двойное убийство.
   Тут он спохватился и постучал в окно, так чтобы его услышал Нурен.
   – Прошу прощения, я на минутку, – сказал он хозяевам дома и вышел во двор.
   – У лошади есть сено и вода, – доложил Нурен, – других животных нет.
   – Проследи, чтобы кто-нибудь поехал в больницу, – сказал Валландер. – Если она придет в себя, может что-то сказать. Она же наверняка все видела.
   Нурен кивнул.
   – Пошли кого-нибудь, у кого уши хорошие. Кто у нас умеет читать по губам?
   Вернувшись на кухню, он снял пальто и бросил на скамью.
   – Рассказывайте, – сказал он. – И постарайтесь ничего не упустить. Торопиться нам некуда.
   После двух чашек безвкусного кофе он понял, что ни Нюстрёму, ни его жене рассказать почти нечего. Он выслушал всю историю жизни пострадавших стариков.
   Оставалось два вопроса.
   – Может быть, вы знаете, – спросил он, – не было ли у них привычки хранить дома большие суммы денег?
   – Нет, – сказал Нюстрём. – Они все переводили в банк, и пенсию тоже. Они же не были богатыми. Они продали и землю, и скотину, и технику, все пошло детям.
   Второй вопрос казался бессмысленным, но он все равно его задал. Протокол есть протокол.
   – Не знаете, враги у них были?
   – Враги?
   – Ну, кто-то, кого бы вы могли заподозрить, что он… что они могли бы такое сотворить.
   Казалось, они не понимают вопроса.
   Он спросил снова, но старики все равно глядели на него непонимающе.
   – У таких, как мы, врагов нет, – обиженно сказал Нюстрём. – Конечно, собачимся иногда – ну там, чья очередь дорожку почистить или тут один… где, говорит граница пастбища. Но не убивать же из-за этого?
   Валландер кивнул.
   – Я скоро с вами свяжусь. – Он взял пальто и поднялся. – Если что-нибудь узнаете, сразу звоните в полицию, не раздумывайте. Спросите Курта Валландера.
   – А если они вернутся? – спросила женщина.
   Курт Валландер покачал головой.
   – Они не вернутся, – сказал он. – Это были грабители. Такие не возвращаются. Вам не о чем тревожиться.
   Он подумал, что надо бы сказать что-то еще, чтобы успокоить стариков. Но что? Что можно сказать людям, чей ближайший сосед был только что зверски убит? И с минуты на минуту можно ждать еще одной смерти.
   – А лошадь, – спросил он, – кто будет ее кормить?
   – Мы, – сказал старик. – Мы позаботимся о ней.
   Валландер вышел во двор. Уже почти рассвело. Пригибаясь под сильным ледяным ветром, он побежал к машине. Вообще-то следовало бы остаться и помочь техникам, но он замерз, его мутило да и не хотелось задерживаться здесь дольше, чем необходимо. Тем более он видел в окно, что с бригадой приехал Рюдберг. Значит, техники-криминалисты не уедут отсюда, пока не перевернут каждый ком земли на месте преступления. Рюдбергу осталось совсем немного до пенсии, но он по-прежнему был влюблен в полицейскую работу. Непосвященным он казался чересчур педантичным и медлительным, но само его присутствие было гарантией, что все будет сделано как полагается.
   Рюдберг ходил с палочкой. Ревматизм. Сейчас он, прихрамывая, шел к нему по двору. Валландер остановился.
   – То еще зрелище, – сказал Рюдберг. – Бойня какая-то.
   – Ты не первый, кто это заметил, – ответил Курт Валландер.
   Рюдберг помолчал, глядя в сторону.
   – Есть за что зацепиться? – спросил он.
   Курт покачал головой.
   – Что, вообще ничего? – Голос Рюдберга звучал чуть ли не умоляюще.
   – Соседи ничего не слышали и не видели. Думаю, обычные грабители.
   – Подобное зверство ты называешь обычным?
   Валландер понял, что выразился неудачно.
   – Ну да, конечно… Редкие сволочи. Из тех, кто ищет поживу на отдаленных хуторах, где никого нет, кроме одиноких стариков.
   – Мы должны их найти, – сказал Рюдберг, – а то все это повторится.
   – Да уж, – задумчиво согласился Валландер, – других кого, может, и не найдем, а этих обязаны.
   Он сел в машину и выехал из усадьбы. И на узком проселке чуть не столкнулся с мчавшимся навстречу автомобилем. Он узнал человека за рулем. Журналист из центральной газеты. Когда в районе Истада случается что-то из ряда вон выходящее, он всегда возникает как черт из табакерки.
   Валландер покружил немного по Ленарпу. В окнах горел свет, но на улицах не было ни души. Интересно, что скажут местные, когда узнают?
   На душе у него было скверно. Старушка с удавкой на шее… Жестокость непостижимая. Кто мог такое сделать? Почему не ударить топором по голове, раз – и все кончено? Зачем эти пытки?
   Он пытался составить план расследования, пока кружил с черепашьей скоростью по крошечной деревне. На перекрестке у поворота на Блентарп остановился, подкрутил печку, чтобы окончательно не замерзнуть, и долго сидел, неподвижно уставясь на горизонт.
   Он знал, что дело поручат ему. Если не считать Рюдберга, он единственный по-настоящему опытный следователь в Истаде, хотя ему всего лишь сорок два года.
   Большая часть следствия – это рутина. Осмотр места преступления, беседы с жителями Ленарпа и тех мест, где преступники могли бы скрыться. Не заметил ли кто-нибудь чего подозрительного? Чего-то необычного? Вопросы уже сами формулировались в голове.
   Валландер знал не понаслышке: ограбления в малонаселенных местах – одни из самых труднораскрываемых преступлений.
   Единственное, на что он надеялся, – старушка выживет. Она все видела. Она знает.
   Но, если она умрет, раскрыть это двойное убийство будет очень и очень непросто.
   На душе было беспокойно.
   Обычно беспокойство придавало ему сил и энергии. А поскольку силы и энергия – необходимое условие всякой полицейской работы, то Курт Валландер считал себя хорошим полицейским. Но на этот раз он ощущал только растерянность и усталость.
   Он заставил себя включить первую скорость, тронулся с места, но резко затормозил. Словно только сейчас он полностью осознал, что произошло этим морозным утром.
   Исступленное зверство по отношению к двум старикам испугало его.
   Случилось нечто, чего здесь никак не должно было случиться. Он посмотрел в окно. Снаружи бушевал ветер.
   Пора начинать, подумал он.
   Рюдберг прав, надо их найти.
   Больше не останавливаясь и никуда не сворачивая, он поехал в больницу. Лифт поднял его в отделение реанимации. В коридоре он сразу наткнулся на молодого стажера Мартинссона. Тот сидел на стуле около дверей.
   Курт Валландер постарался преодолеть раздражение.
   Что, никого больше не нашлось послать в больницу, кроме этого неопытного мальчишки? И почему он не рядом с пострадавшей, почему не ловит каждое слово, которое несчастная могла бы прошептать?
   – Привет, – сказал он вслух. – Как дела?
   – Она без сознания, – сказал Мартинссон. – Врачи особых надежд не питают.
   – А почему ты сидишь здесь? Почему не там?
   – Не пускают. Сказали, позовут, если что.
   Курт Валландер уловил в голосе парня растерянность.
   Я тоже хорош, подумал он. Ворчу на него, как старый ментор.
   Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул в палату. В зале ожидания Смерти работали насосы, мерно вздыхали какие-то приборы. Бесчисленные шланги, как прозрачные черви, змеились по стенам. Когда он открыл дверь, медсестра читала какую-то диаграмму.