Страница:
- Вы не пришли. Несмотря на это, я настолько любезна, что сообщаю вам: папа будет князем. Об этом еще никто не знает, - сказала она, обращаясь к Терра, которому пришлось идти с ней рядом. Кивок, и рысью прочь. Терра стоял, погружаясь ногами в рыхлую землю.
Нельзя было не известить Кнака; положение Терра в фирме поддерживалось его тайными связями еще более, чем явными. В ответ на это в телефоне голос из Кнакштадта:
- Превосходно, мы будем первыми у цели. Завтра я явлюсь сам. А вы не теряйте ни минуты!
Терра, впрочем, потерял целое утро, ему казалось - из протеста. Но только когда он отправился туда в два часа, ему стало ясно, что медлил он единственно с целью застать Ланна наедине с дочерью. Он знал распорядок дня рейхсканцлера. От двух до трех у него час отдыха. Он подписывает бумаги в библиотеке, Алиса поит его кофе.
- Господин депутат, только потому, что это вы... - сказал камердинер Зехтинг. - Сегодня приказано никого не впускать в библиотеку. Сегодня такой день. - С особым ударением: значит, Зехтингу все известно! - Ну, пройдите покамест в кабинет, я доложу. Для вас, так и быть, я это сделаю.
- Вы тут из человека что захотите, то и сделаете. Вы ведь служили еще при Бисмарке?
- Нет, только при его преемнике.
Зехтинг открыл дверь в библиотеку; он оставил Терра в кабинете, среди роскошной мягкой мебели, подле вычурной печи. Золотисто-коричневый полумрак, в котором изображения императора уживались со старыми мастерами. Бюст повелителя в каске с орлом надзирал за порядком на столе. Не потому ли на нем и царил такой порядок? Справа и слева от чернильницы на одинаковом расстоянии друг от друга лежало по шести остро отточенных карандашей. Рядом с рисунком императора - "Народы Европы, оберегайте свое священнейшее достояние!" - детский портрет Алисы Ланна, написанный и подаренный вдовой императора Фридриха. Снова глядели на него те глаза, которые некогда явились пред ним впервые в самую неустойчивую пору его юности, бросили ему вызов, спасли и обрекли на жизнь в этом мире. Совсем детские глаза - и уже таили в себе его судьбу... Тут вышла она.
- Ну, пойдемте, - сказала она.
Он сразу же на пороге отвесил глубокий поклон. "Ваша светлость!" Никакого ответа. Удивленный, он подошел ближе. Ах, вот в чем дело: князь спит.
- Зехтинг хотел его разбудить. Зачем? Ему предстоит трудный вечер. Кстати, не зовите его князем, он еще не вполне имеет на это право. Но иначе я бы вас не залучила. - И только после этого она протянула изумленному гостю руку для поцелуя. - Для меня вы бы не пришли, - заметила она, покачав головой. - Ваше расположение к моему отцу значительно серьезнее. Он очень меня тревожит. - И не дожидаясь ответа Терра: - Княжеский титул - это уж что-то чересчур, я бы его не желала. - Она топнула ногой, чтобы справиться с ложью.
Они сели у камина; тепло проникало сквозь кованую решетку. Алиса с беспокойством поглядывала на отца. Он полулежал, погрузившись в высокое кресло у заваленного бумагами стола под книжными полками. Терра сравнил его с бюстом молодого рыцаря, стоявшим на круглом столике среди роскошных альбомов. Душой системы был этот молодой рыцарь, но представлял ее усталый скептик в кресле.
- В конце концов, - взгляд дочери стал жестким, - он получил княжеский титул исключительно за неудачи. - Она отклонила возражения Терра. - Конечно, мы это не называем неудачами. Ни entente cordiale*, ни испано-французское соглашение по поводу Марокко{389}, ни африканское восстание, о котором нельзя говорить при императоре, и тем более не поражение России в войне с Японией. Но если бы это не были неудачи, почему у императора явилась такая непреодолимая потребность сгладить их, произведя своего канцлера в князья?
______________
* Сердечное согласие (франц.).
- Каприз императора, - сказал Терра, - императорский каприз...
- Император подписал назначение; для его обнародования недостает только официального повода. Такие поводы подвертываются почти каждодневно, и вот сейчас их почему-то нет! Император раздражен, и вполне справедливо; можно прямо усомниться в нашей изобретательности. Как? Нет повода, чтобы сделаться князем? - сказала Алиса Ланна, раздражаясь сама, после чего они оба стали прислушиваться к дыханию князя. Оно становилось слышнее.
- Графиня! Я верю в гений вашего светлейшего отца, - сказал Терра с ударением.
- Поддержите в нем только здравый смысл! От кого он зависит? - Она помолчала. Потом, внезапно насупив брови: - От слабого, трусливого монарха, жаждущего славы. Если он теперь и произведет своего канцлера в князья без всякого повода, то рано или поздно надо же, чтобы что-то произошло. Например, в Марокко. Мы должны заставить говорить о себе.
- Только бы разговоры не привели в конце концов к войне.
- Неужели вы это серьезно думаете? Игра ведется уже давно и будет продолжаться дальше в том же духе. Заметьте также, что этот рескрипт, о котором мы давно хлопочем, поможет и господину фон Толлебену сделаться статс-секретарем. Я говорю откровенно. Разве вы не должны отплатить мне тем же?
Кредитор изобразил на своем лице самую приветливую улыбку. "К чему мы придем?" - думал Терра. С мукой в сердце он сказал:
- Плачу вам тем же. Мой друг Мангольф лишен возможности когда-либо противодействовать интересам вашего супруга.
- Отлично! - сказал кредитор. - Значит, все мы можем прийти к соглашению. Ведь и вы в конце концов освободились от постоянного страха перед войной. Недаром же вы состоите при тяжелой промышленности! - добавила она совсем другим тоном. Это месть, открытая месть за измену. Она вызвала его сюда, чтобы сказать это. Удар был меткий; да, он состоит при тяжелой промышленности... Вскочив, он задел стулом железную решетку камина, она зазвенела. Ланна проснулся. Сначала блаженная улыбка. Он вспомнил, что стал князем. Потом озабоченно нахмуренный лоб при мысли о недостающем поводе. Дочь уже протягивала ему чашку кофе. Он еще сонным голосом приказал позвать к себе чиновника с бумагами для подписи.
- Ваша светлость, это моя скромная персона. - Терра подошел ближе и принес поздравленья.
- Вы давно уже здесь? - спросил князь. - Я был так занят. - С деланно-озабоченным видом: - И вы хотите, чтобы я радовался? Ах, если бы вы знали! Я могу сказать вместе с Бисмарком: никогда я не мог по-настоящему радоваться успеху. За ним немедленно следовала очередная забота. - Скорбно, но из ямочек неудержимо сияло счастье.
- Ваша светлость, вы будете со временем и герцогом, - сказал уверенно Терра.
- Герцогство принесло мало счастья моему великому предшественнику{391}, - пробормотал Ланна, бросив вопросительный взгляд в сторону камина. Там возвышался герб: в самом деле - герб Бисмарка! Рейхсканцлер поместил в своей личной комнате чужой, а не свой собственный герб; он жил под эгидой чужого.
- А мы говорили о твоих заботах, - сказала Алиса; она подала чашку кофе и Терра. И на вопрос отца: - Конечно, о Марокко. Твой испытанный друг, Терра, вполне со мной согласен. Папа, Марокко ты должен доверить одному из статс-секретарей, который лично докладывает императору. Твой не пользуется правом личного доклада императору, переведи его лучше куда-нибудь послом. Новый статс-секретарь за твоей спиной соответственно настроит императора. Ты воспротивишься. Если делу все-таки будет дан ход и оно не удастся, статс-секретарь получит отставку, только и всего.
- Статс-секретарь, то есть твой муж? - Ланна улыбнулся, но взгляд его был суров. - Ты, стало быть, вряд ли рассчитываешь на отставку, скорей на успех.
- Благодаря которому твой новый титул будет немедленно объявлен официально, - подхватила она.
Но Ланна невозмутимо:
- Мой долг предвидеть будущее. Император не филистер. Если вам посчастливится, он немедленно объявит войну... объявит всерьез... - Лицо приняло суровое выражение. - Вы могли бы добиться чрезмерного успеха... с точки зрения блага родины, - закончил он. Но это так ясно означало: "С точки зрения моего, моего блага", что дочь, словно пойманная с поличным, опустила голову. Лицо отца хранило суровость вплоть до морщинок у глаз; но из самих глаз, которые потускнели, проглядывало смущение, даже скорбь.
Впущенный Зехтингом чиновник прервал беседу. Маленький чиновник с пышным титулом надворного советника, в черном сюртуке, при белом галстуке, остановился на пороге; комната, хотя и тонувшая в золотисто-зеленом полумраке, как будто ослепила его. На оклик рейхсканцлера он подошел ближе, не отводя взгляда от бюста Данте над книжными полками.
- Милый Польцов, мою дочь вы ведь знаете. А это депутат Терра, - сказал рейхсканцлер. Лишь после этого чиновник осмелился взглянуть на присутствующих и тотчас превратился в олицетворенную учтивость, взял даже чашку кофе. Он не сразу освоился в этой новой для него обстановке. Он попал в блестящий семейный круг, но вместе с тем это и служба. Здесь нет строго разграниченных областей; здесь вершит дела важный вельможа, полный благожелательности к окружающему миру, который держится им.
- Чему вы улыбаетесь? - спросил Ланна.
Чиновник, только для того и улыбавшийся, чтобы ему задали такой вопрос, ответил:
- Как посмотрю на эту старую картину и на ту, что напротив, - мадоннами их называют, что ли? - так не могу не улыбнуться. Каждый раз вспоминаю, что мы между собой говорим про их младенцев.
Что же они говорят, спросил Ланна, подписывая бумаги.
- Один младенец в пеленках, а другой нет. Так вот тот, что в пеленках, у нас называется земное, а тот, что без - небесное дитя. - Под конец чиновник застеснялся, видимо испугавшись, что шутка не понравится. Но Ланна смехом поддержал незатейливого острослова.
Терра прошел за Алисой ко второму столу:
- Графиня, вы молодеете прямо на глазах; чем это кончится? В вашем чудном парижском туалете, который я как будто рисовал себе в мечтах, вы только дух женщины, страшно даже близко подойти. - Он сказал это, потому что подумал, что она, может быть, беременна, - так необычно медлительны были ее движенья, такое у нее было вытянутое лицо.
Но она ответила:
- Я неправильно повела разговор с отцом. Как все это неприятно! Точно мы здесь в наказание друг другу! - Она не села в кресло, которое он подвинул ей.
- Может быть, вам это лучше удастся. А я подожду вас в саду, у моей беседки.
Она ушла; отец с улыбкой глядел ей вслед, пока она не скрылась; потом с той же проницательной улыбкой взглянул на Терра. Неужели этот убогий чиновник действительно так развеселил Ланна? Да, глядя на него, Ланна улыбался своим скрытым мыслям, он думал о будущности своего зятя. Когда тот молодой бульдог состарится, он, наверное, станет похож на этого испитого чинушу, захиреет, сделается такой же бумажной душонкой. Тождественность типа очевидна; характер тоже сходный; только незаслуженная снисходительность судьбы поддерживала еще подобие Бисмарка там, где уже проглядывал Польцов. "У него тоже когда-нибудь наступят неудачи", - думал Ланна. Надворный советник Польцов был в фаворе у Ланна, потому что наталкивал его на приятные размышления.
- Ну-с, так что же говорят ваши сослуживцы обо мне и о Бисмарке? спросил рейхсканцлер.
- Будто у вас, ваше сиятельство, более легкая походка. - Чиновник заколебался, но в ответ на настойчивый взгляд прибавил: - Те, что посмелее, говорят, будто вы умеете плясать на канате. Я, конечно, тут ни при чем.
- Почему вы хотите быть ни при чем? Бисмарка ведь называли жонглером. Рассказывайте об этом всем. До свидания, милейший Польцов, - что звучало уже как приказ. Чиновник вскочил и немедленно ретировался. Ланна поднялся; в этот момент у него был непритворно нахмуренный лоб, морщины резко обозначились. Заложив руки за спину, он подошел к Терра.
- Выскажите мне все, что думаете, - попросил он. - Где я, в моем положении, могу узнать правду о себе?
Терра, шагая рядом с ним по комнате:
- В тысяча девятьсот втором году вы, ваша светлость, заявили одному парижскому журналисту, что марокканский вопрос{394} мало интересует Германию и она радуется единодушию других стран. Другие не заставили себя долго уговаривать. Спустя два года после ваших слов Франция и Англия заключили соглашение по поводу Марокко. Это было в апреле текущего года. После этого вы, ваша светлость, недолго думая, заявили в рейхстаге, что мы должны и будем охранять наши торговые интересы. Однако необходимо отметить, что у нас не было торговых интересов в Марокко. Они начали создаваться лишь с того момента - и притом промышленностью.
- Вполне в духе времени, что промышленность пытается руководить нами. Государственный муж вздохнул. И в поисках облегчения: - Я высказал в рейхстаге весьма определенные мысли, о которых вы не упоминаете и которые могли быть восприняты как легкое предостережение государствам, заключающим договоры. Своими напоминаниями вы хотите дать мне понять, будто я сам не знаю, чего хочу, будто я шаток и нерешителен, - словом, канатный плясун, и к тому же плохой.
- Боже избави! - запротестовал Терра. - Я глубоко потрясен тем, что являюсь свидетелем сомнений, которые вы, ваша светлость, надо полагать, высказываете только с целью ввести меня в заблуждение. Я-то как раз считаю, что у вашей светлости исключительно крепкие нервы, - иначе как удалось бы вам остаться здравым и невредимым среди того безумия, которое напирает на вас со всех сторон!
Ланна остановился и кивнул.
- Германия жаждет успеха. Сейчас - это страна, для которой единственным критерием является успех. Если где-то обходятся без нашего участия, это значит, что мы терпим там неудачи. Что же мне - мириться с неудачами? Я должен угрожать, это тоже своего рода участие. Стучать кулаком по столу, с точки зрения нашей страны, - наименьшая опасность для мира. Не участвовать в чем-то - наибольшая. Никто не знает, что мне приходится предотвращать. Нам необходим мир.
Они взглянули друг на друга; мир, они оба в нем нуждались. Но кто еще нуждался в нем? Каждый из них подумал о своей сфере. Терра - о кнаковских филиалах в Марокко и их целях. Ланна - об оживленной перебранке через пролив между обер-адмиралом Фишером и его английским коллегой Пейцтером.
- Между тем ближайшие десять лет мы не можем еще воевать на море, ответил он вслух на свои мысли.
- А ваша система, единственно возможная при существующих обстоятельствах, не выдержит войны даже и через десять лет. - Терра говорил убедительно, он был уверен, что выражает истинные мысли Ланна; но увидел, что Ланна изумлен.
- Моя система - золотая середина, - отпарировал он.
Чувствуя, что это недостаточно веский довод, он молча отошел к окну. Терра прислушивался к его бормотанью:
- Бессмысленная суета с половины восьмого утра до поздней ночи, перерыв только от двух до трех. Как это Бисмарк умудрялся рождать большие идеи, будучи вынужден заниматься мелочами? Творить мировую историю - и жить среди полицейских протоколов! - Еще тише: - Я искусственно укрепляю сельское хозяйство в противовес промышленности, - ведь в случае войны промышленность нас не накормит. Я не надеюсь, подобно фритредерам, на вечный мир. Но думаю ли серьезно о войне? - Пауза, строгий самоанализ. - Она может разразиться вопреки всем моим предположениям. Если бы я, в угоду старой Пруссии, стоял только за сельское хозяйство, я бы подготовлял войну. Если бы я, в угоду новой Германии, шел в ногу с промышленностью, я непременно бы ее вызвал. Только золотая середина может еще задержать ее. Я из тех, что постоянно вооружаются, но не воюют никогда. Моя система не дает видимых результатов.
При этом плечи его опустились. Терра подошел к нему.
- Ваша система говорит сама за себя, ваша светлость. Потомство будет ее чтить. - При этом он два раза обмолвился.
Но тут Ланна вдруг увидел дочь; она вышла из своей новой беседки и выжидающе посматривала вверх. Он тотчас же оживился.
- Вас ждут, милый друг. - Косой взгляд, под которым Терра затрепетал, и Ланна произнес буквально следующее: - А в самом деле, к чему видимые результаты?
Этим он, казалось, был вполне вознагражден за навязанные ему минуты самоанализа и отошел. Терра все еще дрожал, вспоминая его косой взгляд. Этот взгляд сообщника, должно быть, с давних пор сопутствовал ему. Ведь Ланна же требовал когда-то, чтобы Терра избавил его от такого зятя, как Толлебен! Избавил каким образом? Ланна и теперь не возражает против вмешательства любовника в его отношения с опасной дочерью. Какое коварство, какой отец! Министры шестнадцатого века не могли бы действовать коварнее, а этого считают простоватым.
Ланна опустился в кресло у камина. Жест, приглашающий сесть; и когда Терра, опершись кулаком о спинку кресла, остановился перед ним, Ланна сказал:
- Конечно, мы не отданы a la merci d'une defaite*, как Наполеон Третий{396}. Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.
______________
* На милость поражения (франц.).
- Совершенно правильно, - сказал Терра; сам он думал об одном: не потому ли этот цинически благожелательный человек его не отпускает, что его ждет дочь.
- Это совсем новые слои. У них еще нет нашего скептицизма. - Князь поморщился. - Они непреложно верят в свои деньги, меж тем как мы уже не абсолютно верим в свою власть. "Боже мой!" - мысленно стонал Терра, переминаясь с ноги на ногу.
- Для соревнования всех народов мира, - поучал государственный муж, хозяйственная мощь имеет огромное значение, но в конечном итоге она вопроса не решает. Какие идеи проповедует промышленность? - спросил он. - Те, что исходят из пангерманского союза? - Углы рта опустились еще ниже.
- Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости... - не выдержал Терра.
Снова жест, и Ланна продолжал:
- Я осуждаю этих людей за то, что они тратят столько денег, добиваясь большинства голосов в пользу флота. Я не люблю оплаченного национального чувства. Что же получается? Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они строят его в своих интересах.
- Хорошо сформулировано. - Тут Терра прислушался.
- Они раздражают Англию не только открытой агитацией, они вооружают против нас английскую промышленность, сбивая цены у нее на родине, продолжал Ланна, подогретый поощрением. - Здесь же, для немецких сограждан, их продукция дороже английской. Хороша мораль! Допустите этих людей к власти, и мир прямо содрогнется. Ненасытное чрево! О нас еще вспомнят и пожалеют. Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, - это непрерывная война. - Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался всеми своими ямочками. - Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в Марокко шрапнелью.
- Совершенно верно, - сказал Терра, - поскольку я представитель Кнака. - На мгновенье он заколебался: договаривать ли все до конца? Ланна мог завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно хорошо ознакомить двух противников друг с другом. "Мне открыться этому коварному отцу, - а Алиса ждет?" Но он заговорил: - И должен сознаться, представительствую не без усердия. - Громко и отчетливо: - Я заведую у него отделом шпионажа и подкупа. - Он не заметил, как Ланна передернуло. - На редкость увлекательная деятельность. Заглядываешь, можно сказать, в самое нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.
- Иностранных, - строго добавил Ланна.
Терра подхватил:
- Иностранных. Конечно, иностранных. Само собой разумеется, что иностранных. Разве я не сказал? В самой Германии подкуп обходится пока что так дешево, что я им не ведаю. Впрочем, вашей светлости небезызвестно обычно практикуемое вовлечение государственных чиновников в частную промышленность. Я полагаю, вы, ваша светлость, достаточно проницательны, чтобы считать это не чем иным, как благодарностью за оказанные услуги.
Взгляд рейхсканцлера затуманился.
Ведь это же неизбежные уступки постепенно меняющемуся порядку вещей! Но и рабочие приобретают реальное влияние, - сказал он, пожимая плечами.
- И даже в международном масштабе, прекрасными речами на конгрессах, подхватил Терра. - Что можно возразить, если и тяжелая индустрия по-своему стремится к международной солидарности? Через посредство военной промышленности наших союзников фирма Кнак косвенным путем заинтересована и в неприятельской военной промышленности, - произнес он громко и отчетливо.
Наступила пауза. У рейхсканцлера руки свесились с поручней кресла. Один глаз стал меньше другого, как от внезапной невралгической боли; в остальном выражение лица не изменилось. Терра повторил отчетливо:
- Мы заинтересованы в фирме Пютуа-Лалуш. А в наших заграничных предприятиях опять-таки заинтересована фирма Пютуа-Лалуш.
- Это невозможно, - сказал рейхсканцлер и встал с места. - Что же тогда называется войной? - Шагая по комнате, он делал открытия. - Значит, война заключается в том, что эта шайка сообща загребает барыши при любом исходе. У них взаимная перестраховка. Оба народа могут погибнуть, но обе фирмы будут процветать. - Он повернул к Терра покрытое потом лицо. - Как вы это обнаружили?
- Я обнаружил еще кое-что другое, о чем пока умалчиваю даже и перед вашей светлостью. Но как молчать о фактах, которые известны всей бирже и неизвестны только правительству!
Ланна скорбно, а потому неприятным голосом:
- Что можно предпринять против этого?
Терра сел, в то время как рейхсканцлер стоял. Он сел, потому что настал великий миг: сейчас обсуждался вопрос огромной важности. Обсуждения же обычно происходят в креслах. Ланна в своей тяжкой скорби даже не удивился.
- Введите угольную монополию! - потребовал Терра спокойно и невозмутимо. - Государственную монополию на добычу руды и угля. Вот вам и контроль над промышленностью! - Он казался теперь внушительнее испуганного Ланна, преимущество было на его стороне. - Вы должны либо отнять у промышленности ее силу, а сила ее - это уголь и руда, либо сложить оружие. Государство, не имеющее сегодня в своих руках угля, не имеет и власти. Хозяйственной мощью обладает тот, в чьих руках уголь. Войну решает тот, в чьих руках уголь. Ваше государство, князь Ланна, существует милостями угольных магнатов - и даже, пожалуй, весь ваш класс. - Он проницательно взглянул на Ланна, но тот, казалось, не был тронут перспективой падения своего класса. - Вы государственный деятель, - продолжал Терра уже с горячностью, - вы печетесь о благе своего народа. Так уберите тех, кто печется только о собственном благе. Сделайте это, пока еще есть время, - у вас его осталось немного. Объявите угольную монополию!
Ланна пошевельнулся, он отяжелел от неподвижности и молчания.
- Теперь я снова узнаю ваш прежний голос, - произнес он. - Голос тех времен, когда вы, милый друг, впервые потребовали от меня отмены смертной казни. - С этими словами он опустился в кресло. - У вас много идей, пробормотал он и сделал попытку взять перевес: - Это уже ваша вторая идея. И ей вы тоже собираетесь посвятить десятилетие?
- Такого срока у нас нет, - сказал Терра.
В ответ на его тон Ланна умолк и закрыл глаза.
- На сей раз это Колумбово яйцо, - начал он, овладев собой. - Угольная монополия! Само собой разумеется, ее надо осуществить со временем.
- Ее надо осуществить немедленно, иначе это отодвинется на целую вечность.
- Конечно, милый друг, - примирительно поддакнул Ланна. - Наш разговор зашел дальше, чем можно было предвидеть. Но, принимая во внимание нашу долголетнюю дружбу, меня вы могли без всякой боязни посвятить в свои идеи, с дружелюбной насмешкой над тем, кто себя выдал ему. - Ну, рассудим здраво! - заговорил он серьезно и вдумчиво. - Недра, богатства недр. По глубоко укоренившемуся в народе взгляду, они испокон века считаются всеобщим достоянием... Правда, это должно было бы относиться не только к недрам, но и к самой земле, к лугам и пашням, - сказал он, нахмурив брови. - Но тогда землевладельцы упрекнули бы нас в социализме.
- Вспомните, ваша светлость, о государственной железнодорожной монополии! Теперь очередь за рудниками, но еще не за землевладением. Мы не выходим за пределы актуальных государственных нужд.
- С каких пор вы занимаетесь экономикой? - спросил Ланна. - Не забудьте, что руководство железнодорожным хозяйством считается более простым, а ведь и оно в ваших кругах уже встречает нарекания.
- Ваша светлость, вы приводите возражения противника. Если бы я так поступал, фирма Кнак дала бы мне бессрочный отпуск.
Ланна опешил: не слишком ли это? Но он только сказал с многозначительным взглядом:
- Вы самый редкостный представитель угольного магната, какого мне когда-либо приходилось встречать.
- Я хочу отнять у этих господ то, что выходит за пределы их компетенции: государственную власть. Пока они еще открыто не проявляют своей власти, с ними можно сладить. Пусть остаются руководителями предприятий, монополизированных государством. О! Они не откажутся, эти пройдохи. Головокружительные оклады и участие в прибылях пусть идет им. Но собственником пусть будет государство. Пусть их личное благополучие зиждется на мощи страны. Сейчас оно зиждется только на ее покорности. Сейчас они накликают на нас катастрофы, в которых погибнут не они, а в крайнем случае лишь страна.
Ланна с раздражением взглянул на говорившего и тотчас отвел взгляд. Это было уж слишком, потому что было убедительно. С грубостями можно мириться, но со справедливыми нареканиями на испытанную систему, на искусство, доходящее до предела возможного, - мириться нельзя. "Идеалист остается верен себе, даже будучи юрисконсультом, - подумал Ланна. - Он подкапывается не только под угольных магнатов. Он по своей природе подкапывается подо все существующее. Даже под меня!"
Нельзя было не известить Кнака; положение Терра в фирме поддерживалось его тайными связями еще более, чем явными. В ответ на это в телефоне голос из Кнакштадта:
- Превосходно, мы будем первыми у цели. Завтра я явлюсь сам. А вы не теряйте ни минуты!
Терра, впрочем, потерял целое утро, ему казалось - из протеста. Но только когда он отправился туда в два часа, ему стало ясно, что медлил он единственно с целью застать Ланна наедине с дочерью. Он знал распорядок дня рейхсканцлера. От двух до трех у него час отдыха. Он подписывает бумаги в библиотеке, Алиса поит его кофе.
- Господин депутат, только потому, что это вы... - сказал камердинер Зехтинг. - Сегодня приказано никого не впускать в библиотеку. Сегодня такой день. - С особым ударением: значит, Зехтингу все известно! - Ну, пройдите покамест в кабинет, я доложу. Для вас, так и быть, я это сделаю.
- Вы тут из человека что захотите, то и сделаете. Вы ведь служили еще при Бисмарке?
- Нет, только при его преемнике.
Зехтинг открыл дверь в библиотеку; он оставил Терра в кабинете, среди роскошной мягкой мебели, подле вычурной печи. Золотисто-коричневый полумрак, в котором изображения императора уживались со старыми мастерами. Бюст повелителя в каске с орлом надзирал за порядком на столе. Не потому ли на нем и царил такой порядок? Справа и слева от чернильницы на одинаковом расстоянии друг от друга лежало по шести остро отточенных карандашей. Рядом с рисунком императора - "Народы Европы, оберегайте свое священнейшее достояние!" - детский портрет Алисы Ланна, написанный и подаренный вдовой императора Фридриха. Снова глядели на него те глаза, которые некогда явились пред ним впервые в самую неустойчивую пору его юности, бросили ему вызов, спасли и обрекли на жизнь в этом мире. Совсем детские глаза - и уже таили в себе его судьбу... Тут вышла она.
- Ну, пойдемте, - сказала она.
Он сразу же на пороге отвесил глубокий поклон. "Ваша светлость!" Никакого ответа. Удивленный, он подошел ближе. Ах, вот в чем дело: князь спит.
- Зехтинг хотел его разбудить. Зачем? Ему предстоит трудный вечер. Кстати, не зовите его князем, он еще не вполне имеет на это право. Но иначе я бы вас не залучила. - И только после этого она протянула изумленному гостю руку для поцелуя. - Для меня вы бы не пришли, - заметила она, покачав головой. - Ваше расположение к моему отцу значительно серьезнее. Он очень меня тревожит. - И не дожидаясь ответа Терра: - Княжеский титул - это уж что-то чересчур, я бы его не желала. - Она топнула ногой, чтобы справиться с ложью.
Они сели у камина; тепло проникало сквозь кованую решетку. Алиса с беспокойством поглядывала на отца. Он полулежал, погрузившись в высокое кресло у заваленного бумагами стола под книжными полками. Терра сравнил его с бюстом молодого рыцаря, стоявшим на круглом столике среди роскошных альбомов. Душой системы был этот молодой рыцарь, но представлял ее усталый скептик в кресле.
- В конце концов, - взгляд дочери стал жестким, - он получил княжеский титул исключительно за неудачи. - Она отклонила возражения Терра. - Конечно, мы это не называем неудачами. Ни entente cordiale*, ни испано-французское соглашение по поводу Марокко{389}, ни африканское восстание, о котором нельзя говорить при императоре, и тем более не поражение России в войне с Японией. Но если бы это не были неудачи, почему у императора явилась такая непреодолимая потребность сгладить их, произведя своего канцлера в князья?
______________
* Сердечное согласие (франц.).
- Каприз императора, - сказал Терра, - императорский каприз...
- Император подписал назначение; для его обнародования недостает только официального повода. Такие поводы подвертываются почти каждодневно, и вот сейчас их почему-то нет! Император раздражен, и вполне справедливо; можно прямо усомниться в нашей изобретательности. Как? Нет повода, чтобы сделаться князем? - сказала Алиса Ланна, раздражаясь сама, после чего они оба стали прислушиваться к дыханию князя. Оно становилось слышнее.
- Графиня! Я верю в гений вашего светлейшего отца, - сказал Терра с ударением.
- Поддержите в нем только здравый смысл! От кого он зависит? - Она помолчала. Потом, внезапно насупив брови: - От слабого, трусливого монарха, жаждущего славы. Если он теперь и произведет своего канцлера в князья без всякого повода, то рано или поздно надо же, чтобы что-то произошло. Например, в Марокко. Мы должны заставить говорить о себе.
- Только бы разговоры не привели в конце концов к войне.
- Неужели вы это серьезно думаете? Игра ведется уже давно и будет продолжаться дальше в том же духе. Заметьте также, что этот рескрипт, о котором мы давно хлопочем, поможет и господину фон Толлебену сделаться статс-секретарем. Я говорю откровенно. Разве вы не должны отплатить мне тем же?
Кредитор изобразил на своем лице самую приветливую улыбку. "К чему мы придем?" - думал Терра. С мукой в сердце он сказал:
- Плачу вам тем же. Мой друг Мангольф лишен возможности когда-либо противодействовать интересам вашего супруга.
- Отлично! - сказал кредитор. - Значит, все мы можем прийти к соглашению. Ведь и вы в конце концов освободились от постоянного страха перед войной. Недаром же вы состоите при тяжелой промышленности! - добавила она совсем другим тоном. Это месть, открытая месть за измену. Она вызвала его сюда, чтобы сказать это. Удар был меткий; да, он состоит при тяжелой промышленности... Вскочив, он задел стулом железную решетку камина, она зазвенела. Ланна проснулся. Сначала блаженная улыбка. Он вспомнил, что стал князем. Потом озабоченно нахмуренный лоб при мысли о недостающем поводе. Дочь уже протягивала ему чашку кофе. Он еще сонным голосом приказал позвать к себе чиновника с бумагами для подписи.
- Ваша светлость, это моя скромная персона. - Терра подошел ближе и принес поздравленья.
- Вы давно уже здесь? - спросил князь. - Я был так занят. - С деланно-озабоченным видом: - И вы хотите, чтобы я радовался? Ах, если бы вы знали! Я могу сказать вместе с Бисмарком: никогда я не мог по-настоящему радоваться успеху. За ним немедленно следовала очередная забота. - Скорбно, но из ямочек неудержимо сияло счастье.
- Ваша светлость, вы будете со временем и герцогом, - сказал уверенно Терра.
- Герцогство принесло мало счастья моему великому предшественнику{391}, - пробормотал Ланна, бросив вопросительный взгляд в сторону камина. Там возвышался герб: в самом деле - герб Бисмарка! Рейхсканцлер поместил в своей личной комнате чужой, а не свой собственный герб; он жил под эгидой чужого.
- А мы говорили о твоих заботах, - сказала Алиса; она подала чашку кофе и Терра. И на вопрос отца: - Конечно, о Марокко. Твой испытанный друг, Терра, вполне со мной согласен. Папа, Марокко ты должен доверить одному из статс-секретарей, который лично докладывает императору. Твой не пользуется правом личного доклада императору, переведи его лучше куда-нибудь послом. Новый статс-секретарь за твоей спиной соответственно настроит императора. Ты воспротивишься. Если делу все-таки будет дан ход и оно не удастся, статс-секретарь получит отставку, только и всего.
- Статс-секретарь, то есть твой муж? - Ланна улыбнулся, но взгляд его был суров. - Ты, стало быть, вряд ли рассчитываешь на отставку, скорей на успех.
- Благодаря которому твой новый титул будет немедленно объявлен официально, - подхватила она.
Но Ланна невозмутимо:
- Мой долг предвидеть будущее. Император не филистер. Если вам посчастливится, он немедленно объявит войну... объявит всерьез... - Лицо приняло суровое выражение. - Вы могли бы добиться чрезмерного успеха... с точки зрения блага родины, - закончил он. Но это так ясно означало: "С точки зрения моего, моего блага", что дочь, словно пойманная с поличным, опустила голову. Лицо отца хранило суровость вплоть до морщинок у глаз; но из самих глаз, которые потускнели, проглядывало смущение, даже скорбь.
Впущенный Зехтингом чиновник прервал беседу. Маленький чиновник с пышным титулом надворного советника, в черном сюртуке, при белом галстуке, остановился на пороге; комната, хотя и тонувшая в золотисто-зеленом полумраке, как будто ослепила его. На оклик рейхсканцлера он подошел ближе, не отводя взгляда от бюста Данте над книжными полками.
- Милый Польцов, мою дочь вы ведь знаете. А это депутат Терра, - сказал рейхсканцлер. Лишь после этого чиновник осмелился взглянуть на присутствующих и тотчас превратился в олицетворенную учтивость, взял даже чашку кофе. Он не сразу освоился в этой новой для него обстановке. Он попал в блестящий семейный круг, но вместе с тем это и служба. Здесь нет строго разграниченных областей; здесь вершит дела важный вельможа, полный благожелательности к окружающему миру, который держится им.
- Чему вы улыбаетесь? - спросил Ланна.
Чиновник, только для того и улыбавшийся, чтобы ему задали такой вопрос, ответил:
- Как посмотрю на эту старую картину и на ту, что напротив, - мадоннами их называют, что ли? - так не могу не улыбнуться. Каждый раз вспоминаю, что мы между собой говорим про их младенцев.
Что же они говорят, спросил Ланна, подписывая бумаги.
- Один младенец в пеленках, а другой нет. Так вот тот, что в пеленках, у нас называется земное, а тот, что без - небесное дитя. - Под конец чиновник застеснялся, видимо испугавшись, что шутка не понравится. Но Ланна смехом поддержал незатейливого острослова.
Терра прошел за Алисой ко второму столу:
- Графиня, вы молодеете прямо на глазах; чем это кончится? В вашем чудном парижском туалете, который я как будто рисовал себе в мечтах, вы только дух женщины, страшно даже близко подойти. - Он сказал это, потому что подумал, что она, может быть, беременна, - так необычно медлительны были ее движенья, такое у нее было вытянутое лицо.
Но она ответила:
- Я неправильно повела разговор с отцом. Как все это неприятно! Точно мы здесь в наказание друг другу! - Она не села в кресло, которое он подвинул ей.
- Может быть, вам это лучше удастся. А я подожду вас в саду, у моей беседки.
Она ушла; отец с улыбкой глядел ей вслед, пока она не скрылась; потом с той же проницательной улыбкой взглянул на Терра. Неужели этот убогий чиновник действительно так развеселил Ланна? Да, глядя на него, Ланна улыбался своим скрытым мыслям, он думал о будущности своего зятя. Когда тот молодой бульдог состарится, он, наверное, станет похож на этого испитого чинушу, захиреет, сделается такой же бумажной душонкой. Тождественность типа очевидна; характер тоже сходный; только незаслуженная снисходительность судьбы поддерживала еще подобие Бисмарка там, где уже проглядывал Польцов. "У него тоже когда-нибудь наступят неудачи", - думал Ланна. Надворный советник Польцов был в фаворе у Ланна, потому что наталкивал его на приятные размышления.
- Ну-с, так что же говорят ваши сослуживцы обо мне и о Бисмарке? спросил рейхсканцлер.
- Будто у вас, ваше сиятельство, более легкая походка. - Чиновник заколебался, но в ответ на настойчивый взгляд прибавил: - Те, что посмелее, говорят, будто вы умеете плясать на канате. Я, конечно, тут ни при чем.
- Почему вы хотите быть ни при чем? Бисмарка ведь называли жонглером. Рассказывайте об этом всем. До свидания, милейший Польцов, - что звучало уже как приказ. Чиновник вскочил и немедленно ретировался. Ланна поднялся; в этот момент у него был непритворно нахмуренный лоб, морщины резко обозначились. Заложив руки за спину, он подошел к Терра.
- Выскажите мне все, что думаете, - попросил он. - Где я, в моем положении, могу узнать правду о себе?
Терра, шагая рядом с ним по комнате:
- В тысяча девятьсот втором году вы, ваша светлость, заявили одному парижскому журналисту, что марокканский вопрос{394} мало интересует Германию и она радуется единодушию других стран. Другие не заставили себя долго уговаривать. Спустя два года после ваших слов Франция и Англия заключили соглашение по поводу Марокко. Это было в апреле текущего года. После этого вы, ваша светлость, недолго думая, заявили в рейхстаге, что мы должны и будем охранять наши торговые интересы. Однако необходимо отметить, что у нас не было торговых интересов в Марокко. Они начали создаваться лишь с того момента - и притом промышленностью.
- Вполне в духе времени, что промышленность пытается руководить нами. Государственный муж вздохнул. И в поисках облегчения: - Я высказал в рейхстаге весьма определенные мысли, о которых вы не упоминаете и которые могли быть восприняты как легкое предостережение государствам, заключающим договоры. Своими напоминаниями вы хотите дать мне понять, будто я сам не знаю, чего хочу, будто я шаток и нерешителен, - словом, канатный плясун, и к тому же плохой.
- Боже избави! - запротестовал Терра. - Я глубоко потрясен тем, что являюсь свидетелем сомнений, которые вы, ваша светлость, надо полагать, высказываете только с целью ввести меня в заблуждение. Я-то как раз считаю, что у вашей светлости исключительно крепкие нервы, - иначе как удалось бы вам остаться здравым и невредимым среди того безумия, которое напирает на вас со всех сторон!
Ланна остановился и кивнул.
- Германия жаждет успеха. Сейчас - это страна, для которой единственным критерием является успех. Если где-то обходятся без нашего участия, это значит, что мы терпим там неудачи. Что же мне - мириться с неудачами? Я должен угрожать, это тоже своего рода участие. Стучать кулаком по столу, с точки зрения нашей страны, - наименьшая опасность для мира. Не участвовать в чем-то - наибольшая. Никто не знает, что мне приходится предотвращать. Нам необходим мир.
Они взглянули друг на друга; мир, они оба в нем нуждались. Но кто еще нуждался в нем? Каждый из них подумал о своей сфере. Терра - о кнаковских филиалах в Марокко и их целях. Ланна - об оживленной перебранке через пролив между обер-адмиралом Фишером и его английским коллегой Пейцтером.
- Между тем ближайшие десять лет мы не можем еще воевать на море, ответил он вслух на свои мысли.
- А ваша система, единственно возможная при существующих обстоятельствах, не выдержит войны даже и через десять лет. - Терра говорил убедительно, он был уверен, что выражает истинные мысли Ланна; но увидел, что Ланна изумлен.
- Моя система - золотая середина, - отпарировал он.
Чувствуя, что это недостаточно веский довод, он молча отошел к окну. Терра прислушивался к его бормотанью:
- Бессмысленная суета с половины восьмого утра до поздней ночи, перерыв только от двух до трех. Как это Бисмарк умудрялся рождать большие идеи, будучи вынужден заниматься мелочами? Творить мировую историю - и жить среди полицейских протоколов! - Еще тише: - Я искусственно укрепляю сельское хозяйство в противовес промышленности, - ведь в случае войны промышленность нас не накормит. Я не надеюсь, подобно фритредерам, на вечный мир. Но думаю ли серьезно о войне? - Пауза, строгий самоанализ. - Она может разразиться вопреки всем моим предположениям. Если бы я, в угоду старой Пруссии, стоял только за сельское хозяйство, я бы подготовлял войну. Если бы я, в угоду новой Германии, шел в ногу с промышленностью, я непременно бы ее вызвал. Только золотая середина может еще задержать ее. Я из тех, что постоянно вооружаются, но не воюют никогда. Моя система не дает видимых результатов.
При этом плечи его опустились. Терра подошел к нему.
- Ваша система говорит сама за себя, ваша светлость. Потомство будет ее чтить. - При этом он два раза обмолвился.
Но тут Ланна вдруг увидел дочь; она вышла из своей новой беседки и выжидающе посматривала вверх. Он тотчас же оживился.
- Вас ждут, милый друг. - Косой взгляд, под которым Терра затрепетал, и Ланна произнес буквально следующее: - А в самом деле, к чему видимые результаты?
Этим он, казалось, был вполне вознагражден за навязанные ему минуты самоанализа и отошел. Терра все еще дрожал, вспоминая его косой взгляд. Этот взгляд сообщника, должно быть, с давних пор сопутствовал ему. Ведь Ланна же требовал когда-то, чтобы Терра избавил его от такого зятя, как Толлебен! Избавил каким образом? Ланна и теперь не возражает против вмешательства любовника в его отношения с опасной дочерью. Какое коварство, какой отец! Министры шестнадцатого века не могли бы действовать коварнее, а этого считают простоватым.
Ланна опустился в кресло у камина. Жест, приглашающий сесть; и когда Терра, опершись кулаком о спинку кресла, остановился перед ним, Ланна сказал:
- Конечно, мы не отданы a la merci d'une defaite*, как Наполеон Третий{396}. Мы пустили корни глубже. Желать или не желать войны зависит от нашего понимания государственной мощи. Но мы-то знаем, что завоевания ничего не прибавят в этой мощи. Только промышленность держится иного взгляда.
______________
* На милость поражения (франц.).
- Совершенно правильно, - сказал Терра; сам он думал об одном: не потому ли этот цинически благожелательный человек его не отпускает, что его ждет дочь.
- Это совсем новые слои. У них еще нет нашего скептицизма. - Князь поморщился. - Они непреложно верят в свои деньги, меж тем как мы уже не абсолютно верим в свою власть. "Боже мой!" - мысленно стонал Терра, переминаясь с ноги на ногу.
- Для соревнования всех народов мира, - поучал государственный муж, хозяйственная мощь имеет огромное значение, но в конечном итоге она вопроса не решает. Какие идеи проповедует промышленность? - спросил он. - Те, что исходят из пангерманского союза? - Углы рта опустились еще ниже.
- Разрешите напомнить вам, ваша светлость, что время вашей светлости... - не выдержал Терра.
Снова жест, и Ланна продолжал:
- Я осуждаю этих людей за то, что они тратят столько денег, добиваясь большинства голосов в пользу флота. Я не люблю оплаченного национального чувства. Что же получается? Мы хлопочем о флоте для своего престижа, а они строят его в своих интересах.
- Хорошо сформулировано. - Тут Терра прислушался.
- Они раздражают Англию не только открытой агитацией, они вооружают против нас английскую промышленность, сбивая цены у нее на родине, продолжал Ланна, подогретый поощрением. - Здесь же, для немецких сограждан, их продукция дороже английской. Хороша мораль! Допустите этих людей к власти, и мир прямо содрогнется. Ненасытное чрево! О нас еще вспомнят и пожалеют. Промышленный абсолютизм, именуемый демократией, - это непрерывная война. - Он видел, что нетерпение его слушателя почти сломлено, и улыбался всеми своими ямочками. - Но я совсем забыл, с кем говорю. Вы представитель господина Кнака. Вы, несомненно, желаете вынудить меня, чтобы я разорвался в Марокко шрапнелью.
- Совершенно верно, - сказал Терра, - поскольку я представитель Кнака. - На мгновенье он заколебался: договаривать ли все до конца? Ланна мог завтра же заключить союз с Кнаком, зная его, он считал это возможным. Опасно хорошо ознакомить двух противников друг с другом. "Мне открыться этому коварному отцу, - а Алиса ждет?" Но он заговорил: - И должен сознаться, представительствую не без усердия. - Громко и отчетливо: - Я заведую у него отделом шпионажа и подкупа. - Он не заметил, как Ланна передернуло. - На редкость увлекательная деятельность. Заглядываешь, можно сказать, в самое нутро мира. Я распределяю взятки между членами военных приемочных комиссий.
- Иностранных, - строго добавил Ланна.
Терра подхватил:
- Иностранных. Конечно, иностранных. Само собой разумеется, что иностранных. Разве я не сказал? В самой Германии подкуп обходится пока что так дешево, что я им не ведаю. Впрочем, вашей светлости небезызвестно обычно практикуемое вовлечение государственных чиновников в частную промышленность. Я полагаю, вы, ваша светлость, достаточно проницательны, чтобы считать это не чем иным, как благодарностью за оказанные услуги.
Взгляд рейхсканцлера затуманился.
Ведь это же неизбежные уступки постепенно меняющемуся порядку вещей! Но и рабочие приобретают реальное влияние, - сказал он, пожимая плечами.
- И даже в международном масштабе, прекрасными речами на конгрессах, подхватил Терра. - Что можно возразить, если и тяжелая индустрия по-своему стремится к международной солидарности? Через посредство военной промышленности наших союзников фирма Кнак косвенным путем заинтересована и в неприятельской военной промышленности, - произнес он громко и отчетливо.
Наступила пауза. У рейхсканцлера руки свесились с поручней кресла. Один глаз стал меньше другого, как от внезапной невралгической боли; в остальном выражение лица не изменилось. Терра повторил отчетливо:
- Мы заинтересованы в фирме Пютуа-Лалуш. А в наших заграничных предприятиях опять-таки заинтересована фирма Пютуа-Лалуш.
- Это невозможно, - сказал рейхсканцлер и встал с места. - Что же тогда называется войной? - Шагая по комнате, он делал открытия. - Значит, война заключается в том, что эта шайка сообща загребает барыши при любом исходе. У них взаимная перестраховка. Оба народа могут погибнуть, но обе фирмы будут процветать. - Он повернул к Терра покрытое потом лицо. - Как вы это обнаружили?
- Я обнаружил еще кое-что другое, о чем пока умалчиваю даже и перед вашей светлостью. Но как молчать о фактах, которые известны всей бирже и неизвестны только правительству!
Ланна скорбно, а потому неприятным голосом:
- Что можно предпринять против этого?
Терра сел, в то время как рейхсканцлер стоял. Он сел, потому что настал великий миг: сейчас обсуждался вопрос огромной важности. Обсуждения же обычно происходят в креслах. Ланна в своей тяжкой скорби даже не удивился.
- Введите угольную монополию! - потребовал Терра спокойно и невозмутимо. - Государственную монополию на добычу руды и угля. Вот вам и контроль над промышленностью! - Он казался теперь внушительнее испуганного Ланна, преимущество было на его стороне. - Вы должны либо отнять у промышленности ее силу, а сила ее - это уголь и руда, либо сложить оружие. Государство, не имеющее сегодня в своих руках угля, не имеет и власти. Хозяйственной мощью обладает тот, в чьих руках уголь. Войну решает тот, в чьих руках уголь. Ваше государство, князь Ланна, существует милостями угольных магнатов - и даже, пожалуй, весь ваш класс. - Он проницательно взглянул на Ланна, но тот, казалось, не был тронут перспективой падения своего класса. - Вы государственный деятель, - продолжал Терра уже с горячностью, - вы печетесь о благе своего народа. Так уберите тех, кто печется только о собственном благе. Сделайте это, пока еще есть время, - у вас его осталось немного. Объявите угольную монополию!
Ланна пошевельнулся, он отяжелел от неподвижности и молчания.
- Теперь я снова узнаю ваш прежний голос, - произнес он. - Голос тех времен, когда вы, милый друг, впервые потребовали от меня отмены смертной казни. - С этими словами он опустился в кресло. - У вас много идей, пробормотал он и сделал попытку взять перевес: - Это уже ваша вторая идея. И ей вы тоже собираетесь посвятить десятилетие?
- Такого срока у нас нет, - сказал Терра.
В ответ на его тон Ланна умолк и закрыл глаза.
- На сей раз это Колумбово яйцо, - начал он, овладев собой. - Угольная монополия! Само собой разумеется, ее надо осуществить со временем.
- Ее надо осуществить немедленно, иначе это отодвинется на целую вечность.
- Конечно, милый друг, - примирительно поддакнул Ланна. - Наш разговор зашел дальше, чем можно было предвидеть. Но, принимая во внимание нашу долголетнюю дружбу, меня вы могли без всякой боязни посвятить в свои идеи, с дружелюбной насмешкой над тем, кто себя выдал ему. - Ну, рассудим здраво! - заговорил он серьезно и вдумчиво. - Недра, богатства недр. По глубоко укоренившемуся в народе взгляду, они испокон века считаются всеобщим достоянием... Правда, это должно было бы относиться не только к недрам, но и к самой земле, к лугам и пашням, - сказал он, нахмурив брови. - Но тогда землевладельцы упрекнули бы нас в социализме.
- Вспомните, ваша светлость, о государственной железнодорожной монополии! Теперь очередь за рудниками, но еще не за землевладением. Мы не выходим за пределы актуальных государственных нужд.
- С каких пор вы занимаетесь экономикой? - спросил Ланна. - Не забудьте, что руководство железнодорожным хозяйством считается более простым, а ведь и оно в ваших кругах уже встречает нарекания.
- Ваша светлость, вы приводите возражения противника. Если бы я так поступал, фирма Кнак дала бы мне бессрочный отпуск.
Ланна опешил: не слишком ли это? Но он только сказал с многозначительным взглядом:
- Вы самый редкостный представитель угольного магната, какого мне когда-либо приходилось встречать.
- Я хочу отнять у этих господ то, что выходит за пределы их компетенции: государственную власть. Пока они еще открыто не проявляют своей власти, с ними можно сладить. Пусть остаются руководителями предприятий, монополизированных государством. О! Они не откажутся, эти пройдохи. Головокружительные оклады и участие в прибылях пусть идет им. Но собственником пусть будет государство. Пусть их личное благополучие зиждется на мощи страны. Сейчас оно зиждется только на ее покорности. Сейчас они накликают на нас катастрофы, в которых погибнут не они, а в крайнем случае лишь страна.
Ланна с раздражением взглянул на говорившего и тотчас отвел взгляд. Это было уж слишком, потому что было убедительно. С грубостями можно мириться, но со справедливыми нареканиями на испытанную систему, на искусство, доходящее до предела возможного, - мириться нельзя. "Идеалист остается верен себе, даже будучи юрисконсультом, - подумал Ланна. - Он подкапывается не только под угольных магнатов. Он по своей природе подкапывается подо все существующее. Даже под меня!"