Страница:
– Если до сих пор не обнаружили, то и не найдете.
Томас открывает рот, чтобы что-то сказать, но решает этого не делать и снова концентрирует внимание на дороге. Когда джип останавливается, я вижу, как командир патруля Джеймсон отходит от охранников и направляется к нам.
– Мне жаль, – произносит Томас.
Я встречаюсь с ним взглядом и чувствую укол вины за свою холодность. Томас – один из самых дисциплинированных солдат, которых я знаю, но при мне он ведет себя неуклюже со времен моей начальной школы, и я не всегда понимаю, как нужно реагировать. Я пытаюсь улыбнуться. Но в этот момент командир Джеймсон подходит к машине и дважды стучит мне в оконное стекло, чтобы привлечь внимание. У нее тонкие губы, окрашенные в ярко-красный цвет, и золотистые волосы, которые в ночи кажутся серыми. Почти черными. Командир ловит мой взгляд.
– Шевелитесь, кадет Айпэрис. У нас мало времени, – говорит она мне и замечает на заднем сиденье Олли. – Это же не полицейская собака, детка. – Даже сейчас она ведет себя твердо.
Я выхожу из джипа и поспешно отдаю честь. Олли выпрыгивает на улицу за мной.
– Вызывали, командир? – спрашиваю я.
Командир патруля Джеймсон не отвечает. Сразу поворачивается и идет к больнице, и мне приходится поторапливаться, чтобы идти рядом и не отстать.
– Ваш брат Метиас мертв, – говорит командир. Выражение ее голоса не меняется. – Я так понимаю, вы почти закончили подготовку в качестве агента, верно? Почти закончили обучение на детектива?
Я изо всех сил пытаюсь дышать. Второе подтверждение смерти Метиаса.
– Да, командир, – выдавливаю я.
Мы заходим в здание больницы. Приемная врача пуста, пациентов разогнали, охранники собрались у входа на лестницу, возможно, именно отсюда преступник и начал действовать. Командир Джеймсон смотрит вперед, сцепив руки за спиной.
– Сколько очков вы получили на Испытании?
– Тысячу пятьсот, командир. – Всем военным известны мои баллы. Но командир Джеймсон предпочитает делать вид, будто не знает или ей все равно.
Она продолжает шагать.
– А, все верно, – говорит командир так, словно слышит об этом впервые. – Возможно, ваша молодость сыграет нам на руку. Я связалась со Стэнфордом и сказала, что вы освобождаетесь от дальнейших занятий. Они вам больше не понадобятся.
– Командир? – хмурюсь я.
– Я получила полную историю ваших оценок. Отличные баллы по всем предметам. Говорят, вы настоящая смутьянка. Это так?
Я не понимаю, чего она от меня хочет.
– Иногда, командир. У меня неприятности? Меня исключат?
Командир патруля Джеймсон улыбается:
– Вряд ли. Вас выпустили досрочно. Идите за мной, детка. Я хочу вам кое-что показать.
Мне хочется спросить о Метиасе, о том, что здесь произошло. Но меня останавливает ледяной тон командира.
Мы идем по коридору первого этажа до запасного выхода в самом его конце. Затем командир Джеймсон разгоняет солдат, которые его охраняют, и пропускает меня вперед. Олли низко рычит. Мы выходим на улицу, на этот раз на задний двор больницы. Я вижу, что теперь мы находимся на площадке, окруженной желтой лентой. Вокруг нас стоят десятки солдат.
– Поторопитесь, – бросает мне командир Джеймсон, и я прибавляю шагу.
Мгновение спустя я понимаю, что именно мне хотели показать и куда мы направляемся. Неподалеку укрытое белой простыней тело. Около шести футов в длину. Человек. Руки и ноги, скрытые простыней, вроде бы не повреждены. Поза говорит о том, что сам упасть так он не мог, а значит, его убили. Меня начинает трясти. Я смотрю вниз на Олли, шерсть на его холке стоит дыбом. Он отказывается подходить ближе. Я несколько раз окликаю Олли, но он не двигается с места, и мне приходится оставить его, чтобы следовать за командиром Джеймсон.
Метиас поцеловал меня в лоб.
– На веки вечные, малышка, пока не надоем тебе.
Командир Джеймсон останавливается у тела. Наклоняется и бесцеремонно сдергивает простыню. Я не мигая смотрю на мертвое тело солдата, с ног до головы облаченного в черную форму военного. В его груди все еще торчит нож. Темная кровь пачкает рубашку, плечи, руки, резьбу на рукоятке ножа. Его глаза закрыты. Я опускаюсь перед ним на колени и убираю с его лица темные пряди волос. Так странно. Мое сознание перестало отмечать детали. Я не чувствую ничего, кроме глубокого оцепенения.
– Расскажите мне о том, что здесь произошло, кадет, – рявкает на меня командир Джеймсон. – Считайте это внеплановой контрольной. Личность этого солдата послужит вам отличной мотивацией поработать хорошенько.
Я даже не чувствую боли от ее слов. Мое сознание вновь наполняют детали, и я тут же начинаю говорить:
– Преступник бросал нож либо с близкого расстояния, либо он чертовски силен. Правша. – Я провожу пальцами по рукояти с запекшейся кровью. – Впечатляющая меткость. Это один нож из пары, верно? Видите этот рисунок на лезвии? Он резко обрывается.
Командир Джеймсон кивает:
– Второй нож торчит в стене лестницы.
Я смотрю в темный переулок, по направлению к которому лежат ноги моего брата, и в нескольких футах замечаю канализационный люк.
– Преступник направился туда, – говорю я и оцениваю, в какую сторону повернут люк. – Он к тому же и левша. Интересно. Преступник амбидекстр.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Отсюда по канализации преступник мог уйти глубже в город или на запад к океану. Он выберет город, потому что ранен и не может уйти далеко. Но сейчас выследить его уже сложно. Если преступник умен, он несколько раз сворачивал в канализационных переходах и шел через сточные воды. Не прикасался к стенам. Он не оставил никаких следов.
– Сейчас я вас ненадолго покину, так что соберитесь с мыслями. Встретимся минуты через две на лестничной площадке четвертого этажа, пусть фотографы поработают. – Командир бросает последний взгляд на Метиаса и отворачивается. – Жаль терять такого хорошего солдата. – Она пожимает плечами и уходит.
Я смотрю вслед командиру. Остальные держатся на расстоянии, очевидно желая избежать неловкого разговора. Я снова смотрю на лицо брата. К моему удивлению, оно выражает спокойствие. Кожа выглядит загорелой, а вовсе не бледной, как у мертвецов. Я почти жду, когда Метиас поднимет веки, зевнет, а потом улыбнется. На моих руках остались частички засохшей крови. Когда я пытаюсь их стряхнуть, они только сильнее прилипают к коже. Возможно, это и стало последней каплей для моего гнева. Руки начинают так сильно трястись, что мне приходится прижимать их к одежде Метиаса в попытке унять дрожь. Сейчас я должна анализировать место преступления… но я не могу сосредоточиться.
– Ты должен был взять меня с собой, – шепчу я. А потом прижимаюсь головой к его голове и начинаю плакать. Мысленно я произношу клятву для убийцы своего брата.
Я буду охотиться за тобой. Обыщу все улицы Лос-Анджелеса. Если понадобится, обыщу каждую улицу Республики. Я перехитрю тебя и собью с толку, солгу, предам, украду, только бы найти тебя, выманю из убежища и буду преследовать, пока бежать станет некуда. Даю слово. Твоя жизнь принадлежит мне.
Вскоре пришли солдаты, чтобы забрать Метиаса в морг.
Три семнадцать. Моя квартира. Та же ночь. Начался дождь.
Я лежу на диване, одной рукой обняв Олли. Место, где обычно сидит Метиас, пустует. Стопки его старых фотоальбомов и дневников лежат на кофейном столике. Неужели только сегодня утром мы с ним разговаривали на балконе? Прямо перед уходом Метиас хотел поговорить со мной о чем-то важном. Но теперь я уже никогда не узнаю о чем. У меня на животе лежат бумаги и отчеты. В одной руке я сжимаю медальон, улику, которую в данный момент изучаю. Смотрю на гладкую поверхность медальона, где отсутствует какой-либо рисунок. Потом со вздохом опускаю руку. Болит голова.
Недавно я узнала, зачем командир патруля Джеймсон вытащила меня из Стэнфорда. Она уже давно за мной наблюдает, а теперь ей потребовалась быстрая замена погибшему солдату. Самое время заполучить меня, пока этого не сделали другие.
– Мы испробовали разные тактики по поимке Дэя, но ни одна из них не сработала, – сообщила командир, прежде чем отправить меня домой. – Вот что мы сделаем. Я продолжу работать с патрулем. А ваши навыки мы проверим на деле. Покажите их и выследите Дэя. Возможно, вы сделаете это лучше благодаря молодости, свежему взгляду и личной причине поймать его. Если не получится, вам придется вернуться к прежней жизни. Если произведете на меня впечатление, я повышу вас до звания полноценного агента моего патруля. Я сделаю из вас легенду: вы единственный ребенок, набравший высшее количество баллов на Испытании, и самый молодой агент в Республике.
Я закрываю глаза и пытаюсь рассуждать.
Моего брата убил Дэй. Я знаю это потому, что между третьим и четвертым этажом мы нашли украденную бирку с идентификационным номером. Фотография на ней привела нас к солдату, которому она принадлежит, и с его рубашки мы сняли отпечатки пальцев. А они привели нас к Дэю, ведь, несмотря на то что у правительства больше нет его отпечатков, они совпадают с теми, что были оставлены на другом месте совершенного им преступления. Значит, Дэй был там, в больнице, и по неосторожности оставил бирку.
И это меня удивляет. Дэй ворвался в лабораторию, чтобы достать лекарство, следуя отчаянному, плохо продуманному плану. Он украл препараты для подавления чумы и обезболивающие, так как не нашел ничего более сильного. Судя по тому, как ему удалось сбежать, сам Дэй чумой не болен. А значит, болен некто близко с ним связанный, из-за кого он был готов рисковать жизнью. Некто, кто живет в Блуридже, Лейке, Уинтере или Эльте, секторах, которые недавно охватила чума. Если это так, Дэй в ближайшее время не станет покидать город. Он привязан к больному, руководствуется эмоциями.
А еще Дэй мог иметь спонсора, который нанял его достать лекарства. Но больница – это опасное место, и спонсору пришлось бы заплатить Дэю огромную сумму. За такие деньги Дэй продумает свои действия более тщательно, узнает, когда в лабораторию привезут свежие медикаменты. Кроме того, раньше Дэй никогда не работал по чьему-то заказу. У него нет никакой разумной причины начать заниматься этим сейчас. Да и кто наймет непроверенного человека?
Я не понимаю только одного: раньше Дэй никогда не убивал. В одном из своих прошлых преступлений он пробрался в зону карантина, связав уличного полицейского. На полицейском не осталось ни царапины (не считая фингала). В другой раз Дэй взломал банковское хранилище, но четырех охранников у входа не тронул, только лишил сознания. Однажды посреди ночи на аэродроме он поджег несколько реактивных истребителей. Разрушил одну из стен военного здания. Дэй крадет деньги, еду и вещи. Но он не устанавливает бомбы на дорогах. Не стреляет в солдат. Не покушается на чью-либо жизнь. Не убивает.
Так почему же Метиас? Дэй мог сбежать, не убивая его. Возможно, у Дэя были какие-то личные счеты? Мой брат сделал ему что-то плохое? Это не могло быть случайностью, ведь нож вонзился Метиасу прямо в сердце.
Прямо в его умное, глупое, упрямое и слишком заботливое сердце.
Я открываю глаза, подношу к ним руку и снова изучаю медальон. Он принадлежит Дэю, об этом нам сказали отпечатки его пальцев. Просто диск без всякого узора на нем, его мы нашли на лестнице вместе с украденной биркой. Он не принадлежит ни одной из известных мне религий. Медальон не представляет никакой денежной ценности: дешевый сплав никеля и меди, шнурок частично сделан из пластика. Это значит, что Дэй не крал этот медальон, он имеет для него иное значение и стоит того, чтобы носить, несмотря на риск потерять или обронить. Возможно, это амулет удачи. Возможно, его подарил некто, к кому Дэй привязан. Возможно, это тот же человек, для которого он пытался украсть лекарство. В медальоне заключен секрет. Только я не понимаю какой.
Дэй является легендой. Плохой парень, чьи подвиги меня когда-то восхищали. Но сейчас он – вызов мне, мой темный соперник, равный враг. Моя цель. Моя первая миссия.
Я собираюсь с мыслями в течение двух дней. На третий звоню командиру Джеймсон. У меня есть план.
Дэй
Джун
Томас открывает рот, чтобы что-то сказать, но решает этого не делать и снова концентрирует внимание на дороге. Когда джип останавливается, я вижу, как командир патруля Джеймсон отходит от охранников и направляется к нам.
– Мне жаль, – произносит Томас.
Я встречаюсь с ним взглядом и чувствую укол вины за свою холодность. Томас – один из самых дисциплинированных солдат, которых я знаю, но при мне он ведет себя неуклюже со времен моей начальной школы, и я не всегда понимаю, как нужно реагировать. Я пытаюсь улыбнуться. Но в этот момент командир Джеймсон подходит к машине и дважды стучит мне в оконное стекло, чтобы привлечь внимание. У нее тонкие губы, окрашенные в ярко-красный цвет, и золотистые волосы, которые в ночи кажутся серыми. Почти черными. Командир ловит мой взгляд.
– Шевелитесь, кадет Айпэрис. У нас мало времени, – говорит она мне и замечает на заднем сиденье Олли. – Это же не полицейская собака, детка. – Даже сейчас она ведет себя твердо.
Я выхожу из джипа и поспешно отдаю честь. Олли выпрыгивает на улицу за мной.
– Вызывали, командир? – спрашиваю я.
Командир патруля Джеймсон не отвечает. Сразу поворачивается и идет к больнице, и мне приходится поторапливаться, чтобы идти рядом и не отстать.
– Ваш брат Метиас мертв, – говорит командир. Выражение ее голоса не меняется. – Я так понимаю, вы почти закончили подготовку в качестве агента, верно? Почти закончили обучение на детектива?
Я изо всех сил пытаюсь дышать. Второе подтверждение смерти Метиаса.
– Да, командир, – выдавливаю я.
Мы заходим в здание больницы. Приемная врача пуста, пациентов разогнали, охранники собрались у входа на лестницу, возможно, именно отсюда преступник и начал действовать. Командир Джеймсон смотрит вперед, сцепив руки за спиной.
– Сколько очков вы получили на Испытании?
– Тысячу пятьсот, командир. – Всем военным известны мои баллы. Но командир Джеймсон предпочитает делать вид, будто не знает или ей все равно.
Она продолжает шагать.
– А, все верно, – говорит командир так, словно слышит об этом впервые. – Возможно, ваша молодость сыграет нам на руку. Я связалась со Стэнфордом и сказала, что вы освобождаетесь от дальнейших занятий. Они вам больше не понадобятся.
– Командир? – хмурюсь я.
– Я получила полную историю ваших оценок. Отличные баллы по всем предметам. Говорят, вы настоящая смутьянка. Это так?
Я не понимаю, чего она от меня хочет.
– Иногда, командир. У меня неприятности? Меня исключат?
Командир патруля Джеймсон улыбается:
– Вряд ли. Вас выпустили досрочно. Идите за мной, детка. Я хочу вам кое-что показать.
Мне хочется спросить о Метиасе, о том, что здесь произошло. Но меня останавливает ледяной тон командира.
Мы идем по коридору первого этажа до запасного выхода в самом его конце. Затем командир Джеймсон разгоняет солдат, которые его охраняют, и пропускает меня вперед. Олли низко рычит. Мы выходим на улицу, на этот раз на задний двор больницы. Я вижу, что теперь мы находимся на площадке, окруженной желтой лентой. Вокруг нас стоят десятки солдат.
– Поторопитесь, – бросает мне командир Джеймсон, и я прибавляю шагу.
Мгновение спустя я понимаю, что именно мне хотели показать и куда мы направляемся. Неподалеку укрытое белой простыней тело. Около шести футов в длину. Человек. Руки и ноги, скрытые простыней, вроде бы не повреждены. Поза говорит о том, что сам упасть так он не мог, а значит, его убили. Меня начинает трясти. Я смотрю вниз на Олли, шерсть на его холке стоит дыбом. Он отказывается подходить ближе. Я несколько раз окликаю Олли, но он не двигается с места, и мне приходится оставить его, чтобы следовать за командиром Джеймсон.
Метиас поцеловал меня в лоб.
– На веки вечные, малышка, пока не надоем тебе.
Командир Джеймсон останавливается у тела. Наклоняется и бесцеремонно сдергивает простыню. Я не мигая смотрю на мертвое тело солдата, с ног до головы облаченного в черную форму военного. В его груди все еще торчит нож. Темная кровь пачкает рубашку, плечи, руки, резьбу на рукоятке ножа. Его глаза закрыты. Я опускаюсь перед ним на колени и убираю с его лица темные пряди волос. Так странно. Мое сознание перестало отмечать детали. Я не чувствую ничего, кроме глубокого оцепенения.
– Расскажите мне о том, что здесь произошло, кадет, – рявкает на меня командир Джеймсон. – Считайте это внеплановой контрольной. Личность этого солдата послужит вам отличной мотивацией поработать хорошенько.
Я даже не чувствую боли от ее слов. Мое сознание вновь наполняют детали, и я тут же начинаю говорить:
– Преступник бросал нож либо с близкого расстояния, либо он чертовски силен. Правша. – Я провожу пальцами по рукояти с запекшейся кровью. – Впечатляющая меткость. Это один нож из пары, верно? Видите этот рисунок на лезвии? Он резко обрывается.
Командир Джеймсон кивает:
– Второй нож торчит в стене лестницы.
Я смотрю в темный переулок, по направлению к которому лежат ноги моего брата, и в нескольких футах замечаю канализационный люк.
– Преступник направился туда, – говорю я и оцениваю, в какую сторону повернут люк. – Он к тому же и левша. Интересно. Преступник амбидекстр.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Отсюда по канализации преступник мог уйти глубже в город или на запад к океану. Он выберет город, потому что ранен и не может уйти далеко. Но сейчас выследить его уже сложно. Если преступник умен, он несколько раз сворачивал в канализационных переходах и шел через сточные воды. Не прикасался к стенам. Он не оставил никаких следов.
– Сейчас я вас ненадолго покину, так что соберитесь с мыслями. Встретимся минуты через две на лестничной площадке четвертого этажа, пусть фотографы поработают. – Командир бросает последний взгляд на Метиаса и отворачивается. – Жаль терять такого хорошего солдата. – Она пожимает плечами и уходит.
Я смотрю вслед командиру. Остальные держатся на расстоянии, очевидно желая избежать неловкого разговора. Я снова смотрю на лицо брата. К моему удивлению, оно выражает спокойствие. Кожа выглядит загорелой, а вовсе не бледной, как у мертвецов. Я почти жду, когда Метиас поднимет веки, зевнет, а потом улыбнется. На моих руках остались частички засохшей крови. Когда я пытаюсь их стряхнуть, они только сильнее прилипают к коже. Возможно, это и стало последней каплей для моего гнева. Руки начинают так сильно трястись, что мне приходится прижимать их к одежде Метиаса в попытке унять дрожь. Сейчас я должна анализировать место преступления… но я не могу сосредоточиться.
– Ты должен был взять меня с собой, – шепчу я. А потом прижимаюсь головой к его голове и начинаю плакать. Мысленно я произношу клятву для убийцы своего брата.
Я буду охотиться за тобой. Обыщу все улицы Лос-Анджелеса. Если понадобится, обыщу каждую улицу Республики. Я перехитрю тебя и собью с толку, солгу, предам, украду, только бы найти тебя, выманю из убежища и буду преследовать, пока бежать станет некуда. Даю слово. Твоя жизнь принадлежит мне.
Вскоре пришли солдаты, чтобы забрать Метиаса в морг.
Три семнадцать. Моя квартира. Та же ночь. Начался дождь.
Я лежу на диване, одной рукой обняв Олли. Место, где обычно сидит Метиас, пустует. Стопки его старых фотоальбомов и дневников лежат на кофейном столике. Неужели только сегодня утром мы с ним разговаривали на балконе? Прямо перед уходом Метиас хотел поговорить со мной о чем-то важном. Но теперь я уже никогда не узнаю о чем. У меня на животе лежат бумаги и отчеты. В одной руке я сжимаю медальон, улику, которую в данный момент изучаю. Смотрю на гладкую поверхность медальона, где отсутствует какой-либо рисунок. Потом со вздохом опускаю руку. Болит голова.
Недавно я узнала, зачем командир патруля Джеймсон вытащила меня из Стэнфорда. Она уже давно за мной наблюдает, а теперь ей потребовалась быстрая замена погибшему солдату. Самое время заполучить меня, пока этого не сделали другие.
– Мы испробовали разные тактики по поимке Дэя, но ни одна из них не сработала, – сообщила командир, прежде чем отправить меня домой. – Вот что мы сделаем. Я продолжу работать с патрулем. А ваши навыки мы проверим на деле. Покажите их и выследите Дэя. Возможно, вы сделаете это лучше благодаря молодости, свежему взгляду и личной причине поймать его. Если не получится, вам придется вернуться к прежней жизни. Если произведете на меня впечатление, я повышу вас до звания полноценного агента моего патруля. Я сделаю из вас легенду: вы единственный ребенок, набравший высшее количество баллов на Испытании, и самый молодой агент в Республике.
Я закрываю глаза и пытаюсь рассуждать.
Моего брата убил Дэй. Я знаю это потому, что между третьим и четвертым этажом мы нашли украденную бирку с идентификационным номером. Фотография на ней привела нас к солдату, которому она принадлежит, и с его рубашки мы сняли отпечатки пальцев. А они привели нас к Дэю, ведь, несмотря на то что у правительства больше нет его отпечатков, они совпадают с теми, что были оставлены на другом месте совершенного им преступления. Значит, Дэй был там, в больнице, и по неосторожности оставил бирку.
И это меня удивляет. Дэй ворвался в лабораторию, чтобы достать лекарство, следуя отчаянному, плохо продуманному плану. Он украл препараты для подавления чумы и обезболивающие, так как не нашел ничего более сильного. Судя по тому, как ему удалось сбежать, сам Дэй чумой не болен. А значит, болен некто близко с ним связанный, из-за кого он был готов рисковать жизнью. Некто, кто живет в Блуридже, Лейке, Уинтере или Эльте, секторах, которые недавно охватила чума. Если это так, Дэй в ближайшее время не станет покидать город. Он привязан к больному, руководствуется эмоциями.
А еще Дэй мог иметь спонсора, который нанял его достать лекарства. Но больница – это опасное место, и спонсору пришлось бы заплатить Дэю огромную сумму. За такие деньги Дэй продумает свои действия более тщательно, узнает, когда в лабораторию привезут свежие медикаменты. Кроме того, раньше Дэй никогда не работал по чьему-то заказу. У него нет никакой разумной причины начать заниматься этим сейчас. Да и кто наймет непроверенного человека?
Я не понимаю только одного: раньше Дэй никогда не убивал. В одном из своих прошлых преступлений он пробрался в зону карантина, связав уличного полицейского. На полицейском не осталось ни царапины (не считая фингала). В другой раз Дэй взломал банковское хранилище, но четырех охранников у входа не тронул, только лишил сознания. Однажды посреди ночи на аэродроме он поджег несколько реактивных истребителей. Разрушил одну из стен военного здания. Дэй крадет деньги, еду и вещи. Но он не устанавливает бомбы на дорогах. Не стреляет в солдат. Не покушается на чью-либо жизнь. Не убивает.
Так почему же Метиас? Дэй мог сбежать, не убивая его. Возможно, у Дэя были какие-то личные счеты? Мой брат сделал ему что-то плохое? Это не могло быть случайностью, ведь нож вонзился Метиасу прямо в сердце.
Прямо в его умное, глупое, упрямое и слишком заботливое сердце.
Я открываю глаза, подношу к ним руку и снова изучаю медальон. Он принадлежит Дэю, об этом нам сказали отпечатки его пальцев. Просто диск без всякого узора на нем, его мы нашли на лестнице вместе с украденной биркой. Он не принадлежит ни одной из известных мне религий. Медальон не представляет никакой денежной ценности: дешевый сплав никеля и меди, шнурок частично сделан из пластика. Это значит, что Дэй не крал этот медальон, он имеет для него иное значение и стоит того, чтобы носить, несмотря на риск потерять или обронить. Возможно, это амулет удачи. Возможно, его подарил некто, к кому Дэй привязан. Возможно, это тот же человек, для которого он пытался украсть лекарство. В медальоне заключен секрет. Только я не понимаю какой.
Дэй является легендой. Плохой парень, чьи подвиги меня когда-то восхищали. Но сейчас он – вызов мне, мой темный соперник, равный враг. Моя цель. Моя первая миссия.
Я собираюсь с мыслями в течение двух дней. На третий звоню командиру Джеймсон. У меня есть план.
Дэй
Прошлой ночью – не могу сказать, была ли это на самом деле ночь, – мне снилось, что я снова дома. Иден сидел на полу и выводил на половицах какие-то каракули. Мама была в кухне и не ругала его. Мы с Джоном, сидя на диване, тщетно пытались починить маленькое радио, которое хранилось в нашей семье долгие годы. Я до сих пор помню, как папа принес его домой. «Теперь мы будем знать, каких зараженных чумой кварталов избегать», – сказал он. Но теперь его потертые шурупы и шестеренки, преданно отслужив свое время, безжизненно лежали у нас на коленях и больше работать не могли. Все к лучшему, подумал я во сне.
Я злюсь из-за того, что вспомнил отца. Вспоминать его означает вспоминать о его исчезновении, за которое ответственна Республика.
Спустя некоторое время я поднимаю голову посмотреть, что Иден рисует на полу. Сначала я не могу разобрать каракули, они кажутся спутанными, бестолковыми, разбросанными в хаотичном порядке неугомонной рукой Идена.
Но при ближайшем рассмотрении я понимаю, что брат нарисовал врывающихся в дом солдат. Он нарисовал их кроваво-красным карандашом.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Тут же щурю глаза: в окно неподалеку проникает свет, серый и тусклый, я слышу тихий шум дождя. Комната, в которой я нахожусь, похожа на детскую спальню. Синие с желтым обои отваливаются кое-где по углам. В комнате горят две свечи. Моя нога свисает с края кровати. Под головой подушка. Шевельнувшись, я испускаю стон и закрываю глаза. От боли все тело горит.
Меня настигает голос Тесс.
– Ты меня слышишь? – спрашивает она.
– Не так громко, милая. – Слова срываются шепотом с сухих губ. – Где я? С тобой все в порядке?
Лицо Тесс появляется в поле моего зрения. Ее волосы собраны в короткую косичку, розовые губы улыбаются.
– Все ли в порядке со мной? – переспрашивает Тесс. – Ты лежал без сознания более двух дней. Как ты себя чувствуешь?
Я морщусь от накатывающей боли:
– Потрясающе.
Улыбка Тесс дрожит.
– Ты почти добрался до вокзала… до улицы неподалеку. Если бы я не нашла того, кто возьмет нас в дом, ты бы уже умер.
Внезапно на меня обрушиваются воспоминания. Я вспоминаю вход в больницу, украденную бирку с идентификационным номером, лестничный марш, лабораторию, долгое падение, нож, брошенный в капитана, канализацию. Лекарство.
Лекарство. Я пытаюсь сесть. Но при резких движениях закусываю от боли губу. Рука дергается к шее… где больше нет медальона. В груди болит. Я потерял его. Мой отец рисковал жизнью, чтобы достать этот медальон, а я, глупец, потерял его.
– Тише, – пытается успокоить меня Тесс.
– С моей семьей все в порядке? Какие-нибудь лекарства уцелели после падения?
– Да, некоторые. – Тесс помогает мне снова лечь и ставит локти на кровать. – Препараты для подавления чумы лучше, чем ничего. Я уже отнесла их в дом твоей матери. Прошла через подвал и отдала Джону.
– Ты ведь не рассказала Джону, что случилось?
Тесс закатила глаза:
– Думаешь, я смогла бы это утаить? Сейчас все уже знают о проникновении в больницу, и Джону известно, что ты пострадал. Он просил поблагодарить тебя, но твой брат очень зол.
Я глубоко вздыхаю. По крайней мере, он взял лекарства. Иден протянет еще немного, а насчет лекций Джона я не возражаю. Но я потерял медальон. На мгновение я даже рад, что моя мать об этом не узнает, новость разбила бы ей сердце.
– Я не нашел антидотов. Полка в холодильнике пустовала, а времени искать не было.
– Все хорошо, – отвечает Тесс. Она готовит свежий бинт, чтобы перевязать мне руку. На спинке ее стула висит моя старая поношенная кепка. – У твоей семьи есть время. Мы попробуем еще раз.
– Чей это дом?
Задав вопрос, я тут же слышу звук закрывшейся двери и шаги в соседней комнате. Я бросаю на Тесс тревожный взгляд. Она спокойно кивает и предлагает расслабиться.
В комнату заходит мужчина, стряхивает с зонта грязные дождевые капли. В его руках коричневый бумажный пакет.
– Вы очнулись, – говорит он мне. – Это хорошо.
Я изучаю его лицо. Оно очень бледное и немного пухлое, с кустистыми бровями, бородой и добрыми глазами за стеклами очков.
– Девушка, – говорит мужчина, глядя на Тесс, – он сможет покинуть мой дом до завтрашней ночи?
– К тому времени мы уже уйдем. – Тесс берет бутылку с какой-то прозрачной жидкостью – должно быть, алкоголем – и смачивает ею бинты. Я вздрагиваю, когда она касается ими моей ободранной руки. Как будто о мою кожу зажгли спичку. – Еще раз спасибо вам, сэр, за то, что приютили нас на несколько дней.
Мужчина неуверенно бормочет и неловко кивает. Он осматривает комнату, словно что-то ищет.
– Боюсь, укрывать вас дольше я не смогу. Скоро придет проверочный патруль, вы должны уйти до их появления. – Хозяин дома колеблется, а потом достает из пакета две консервные банки и ставит на тумбочку. – Немного мяса с красным перцем и фасолью. Не самого лучшего качества, но голод утолить поможет. Я принесу вам хлеба.
Прежде чем мы с Тесс успеваем что-либо ответить, хозяин быстро выходит из комнаты, унося остальные продукты.
Впервые я осматриваю свое тело. На мне коричневые армейские штаны, грудь, рука и нога забинтованы.
– Почему он нам помогает? – тихо спрашиваю у Тесс.
Она поднимает глаза, отвлекаясь от перевязки моей руки.
– Не будь таким подозрительным. У этого человека был сын, который сражался на фронте. И несколько лет назад он умер от чумы.
Когда Тесс завязывает на бинте узел, мне хочется кричать.
– Подыши.
Я делаю, как говорит Тесс. Я чувствую в груди острую боль.
– Судя по всему, у тебя трещина в ребре, но, очевидно, никаких переломов. Ты поправишься довольно скоро. В любом случае хозяин дома не спрашивал наших имен, а я не расспрашивала его. Так будет лучше. Я рассказала хозяину, в результате чего ты пострадал. Думаю, это напомнило ему о сыне.
Я опускаю голову на подушку. Все тело с ног до головы болит.
– Я потерял оба ножа, – шепчу я, чтобы хозяин не слышал меня из другой комнаты. – Они были очень хорошими.
– Мне жаль, Дэй, – говорит Тесс. Она убирает с лица выбившуюся прядь и наклоняется ко мне. Показывает мне содержимое пластикового пакета. В нем лежат три серебряные пули. – Я сохранила их для тебя. Нашла в складках твоей одежды и подумала, что они могут пригодиться для твоей рогатки или еще чего-нибудь.
Тесс кладет пакет мне в карман.
Я улыбаюсь. Когда мы впервые встретились, Тесс была костлявой сиротой десяти лет, которая рылась в мусорном контейнере в секторе Нима. В те годы она настолько нуждалась в моей помощи, что иногда я забываю, насколько полагаюсь на нее сейчас.
– Спасибо, детка, – отвечаю я.
Тесс мне подмигивает.
Спустя некоторое время я погружаюсь в глубокий сон. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я снова просыпаюсь. На улице темно. Возможно, это тот же день, хотя я чувствую, что спал слишком долго. Ни солдат, ни полицейских. Мы все еще живы. С минуту я лежу без движения и просто смотрю в темноту. Похоже, хозяин дома все-таки не стал нас выдавать. Пока.
Тесс дремлет, сидя на стуле, уткнувшись лицом в сложенные на кровати рядом с моим плечом руки. Ее руки такие хрупкие, что кажется, они едва выдерживают тяжесть головы. Я продолжаю смотреть на Тесс. Иногда мне хочется найти хороший дом, добрую семью, которая захочет растить эту худенькую девчонку. Но каждый раз, когда я об этом думаю, меня начинает мутить, и я отталкиваю эту мысль. Потому что, если Тесс когда-нибудь найдет себе семью, она снова окажется в сетях Республики. А еще ей придется пройти Испытание, ведь она никогда этого не делала. Конечно, правительство установит ее связь со мной, и Тесс будут допрашивать. Я мотаю головой. Тесс придется терпеть меня, пока она не найдет кого-нибудь получше.
Я осторожно шевелю ступней по кругу. Нога в лодыжке плохо гнется, но удивительно, что нет боли. Ни разорванных мышц, ни серьезной опухоли. Рана от пули все еще горит. Однако на этот раз мне хватает сил сесть почти без проблем. Я машинально поднимаю руки к голове и понимаю, что мои волосы распущены и спадают ниже плеч. Одной рукой я собираю их в неаккуратный хвост и закручиваю в тугой узел. Потом перегибаюсь через Тесс, хватаю свою потрепанную кепку со стула и надеваю.
«Ауч».
От движений руки тут же начинают болеть.
Мгновение спустя я чувствую запах мяса с фасолью и хлеба. На тумбочке возле кровати стоит чашка, от которой до сих пор идет пар, а на ее краю лежит кусочек хлеба. Я вспоминаю о двух банках консервов, которые наш хозяин поставил на тумбочку.
В животе урчит. Я с жадностью ем мясо с хлебом.
Слизнув с пальцев остатки соуса, слышу, как где-то в доме закрылась дверь, а через некоторое время – звук быстрых шагов, приближающихся к нашей комнате. Я тут же напрягаюсь. Тесс вздрагивает, просыпаясь, и хватает меня за руку.
– Что это за звук? – вскрикивает она.
Я подношу палец к губам.
В комнату в драном халате поверх пижамы забегает хозяин дома и подходит к нам.
– Вы должны уходить, – шепчет он. Его лоб усеян бисеринками пота. – Я только что узнал, что какой-то человек рыскал по нашему району. Он ищет вас.
Я продолжаю спокойно смотреть на хозяина дома. Тесс бросает на меня отчаянный взгляд.
– С чего вы так решили? – спрашиваю я.
Хозяин начинает прибираться в комнате, забирает мою пустую чашку и протирает тумбочку.
– Этот человек говорит, что даст антидоты чумы, кому они требуются. Сказал, что знает о вашем ранении. Он не называл имени, но, должно быть, имел в виду вас.
Я сажусь и спускаю ноги с кровати. Раны вспыхивают болью. Я вздрагиваю. Теперь выбора не осталось.
– Речь идет обо мне, – соглашаюсь я.
Тесс хватает оставшиеся чистые бинты и прячет их под рубашку.
– Это ловушка. Мы уходим немедленно.
Хозяин кивает.
– Вы можете выбраться через черный ход. Прямо по коридору слева.
На секунду я заглядываю хозяину в глаза. И в тот момент понимаю: он знает, кто я. Как и другие люди нашего сектора, которые узнавали нас с Тесс и помогали нам в прошлом, он не имеет ничего против проблем, доставляемых мной Республике.
– Мы очень благодарны, – отвечаю я.
Хозяин ничего не говорит. А я не жду ответа. Вместо этого хватаю Тесс за руку и, прихрамывая, выхожу из спальни, бреду по коридору к черному ходу дома. На меня волной обрушивается сырая ночь. Глаза слезятся от боли в ранах.
Мы пробираемся через тихие темные улицы шести кварталов и наконец сбавляем темп. Мои раны теперь просто гудят. Я тянусь к шее, чтобы прикоснуться к медальону и успокоиться, но вспоминаю, что у меня его больше нет. В желудке поднимается тошнота. Что, если Республика выяснит, чем является медальон? Они его уничтожат? Попытаются охотиться за его владельцем? Что, если он приведет их к моей матери?
Тесс опускается на землю, держась руками за стену.
– Нам нужно покинуть город, – говорит она. – Здесь слишком опасно, Дэй. Ты это знаешь. В Аризоне и Колорадо будет безопаснее… да даже в Барстоу. Я не возражаю жить в пригороде.
«Да, да. Я знаю». Смотрю под ноги.
– Не пойми меня превратно. Я тоже хочу уехать.
– Но не уедешь. Я вижу это по твоему лицу.
Некоторое время мы молчим.
– Моя семья, Тесс, – наконец говорю я.
Она грустно мне улыбается.
– Как ты думаешь, кто тебя ищет? – помолчав, спрашивает Тесс. – Как они узнали, что мы находимся в секторе Лейк?
– Я не знаю. Возможно, это был аферист или уличный торговец, прознавший о проникновении в больницу. Может, они думают, что у нас много денег. Может, это был солдат. Или шпион. В больнице я потерял свой медальон… Не знаю, как они используют его, чтобы получить обо мне информацию, но всегда есть шанс.
– Что ты собираешься с этим делать?
Я пожимаю плечами. Рана от пули начинает ныть,
и для опоры я прислоняюсь к стене.
– Уж точно не собираюсь встречаться с этим человеком, кем бы он ни был… Но должен признать, мне любопытно, что он может рассказать. А что, если у него и правда есть лекарства?
Тесс смотрит на меня во все глаза. Такое же выражение лица у нее было, когда мы впервые встретились: смесь любопытства, надежды и страха.
– Что ж… Это не опаснее твоих безумных проделок в госпитале, верно?
Я злюсь из-за того, что вспомнил отца. Вспоминать его означает вспоминать о его исчезновении, за которое ответственна Республика.
Спустя некоторое время я поднимаю голову посмотреть, что Иден рисует на полу. Сначала я не могу разобрать каракули, они кажутся спутанными, бестолковыми, разбросанными в хаотичном порядке неугомонной рукой Идена.
Но при ближайшем рассмотрении я понимаю, что брат нарисовал врывающихся в дом солдат. Он нарисовал их кроваво-красным карандашом.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Тут же щурю глаза: в окно неподалеку проникает свет, серый и тусклый, я слышу тихий шум дождя. Комната, в которой я нахожусь, похожа на детскую спальню. Синие с желтым обои отваливаются кое-где по углам. В комнате горят две свечи. Моя нога свисает с края кровати. Под головой подушка. Шевельнувшись, я испускаю стон и закрываю глаза. От боли все тело горит.
Меня настигает голос Тесс.
– Ты меня слышишь? – спрашивает она.
– Не так громко, милая. – Слова срываются шепотом с сухих губ. – Где я? С тобой все в порядке?
Лицо Тесс появляется в поле моего зрения. Ее волосы собраны в короткую косичку, розовые губы улыбаются.
– Все ли в порядке со мной? – переспрашивает Тесс. – Ты лежал без сознания более двух дней. Как ты себя чувствуешь?
Я морщусь от накатывающей боли:
– Потрясающе.
Улыбка Тесс дрожит.
– Ты почти добрался до вокзала… до улицы неподалеку. Если бы я не нашла того, кто возьмет нас в дом, ты бы уже умер.
Внезапно на меня обрушиваются воспоминания. Я вспоминаю вход в больницу, украденную бирку с идентификационным номером, лестничный марш, лабораторию, долгое падение, нож, брошенный в капитана, канализацию. Лекарство.
Лекарство. Я пытаюсь сесть. Но при резких движениях закусываю от боли губу. Рука дергается к шее… где больше нет медальона. В груди болит. Я потерял его. Мой отец рисковал жизнью, чтобы достать этот медальон, а я, глупец, потерял его.
– Тише, – пытается успокоить меня Тесс.
– С моей семьей все в порядке? Какие-нибудь лекарства уцелели после падения?
– Да, некоторые. – Тесс помогает мне снова лечь и ставит локти на кровать. – Препараты для подавления чумы лучше, чем ничего. Я уже отнесла их в дом твоей матери. Прошла через подвал и отдала Джону.
– Ты ведь не рассказала Джону, что случилось?
Тесс закатила глаза:
– Думаешь, я смогла бы это утаить? Сейчас все уже знают о проникновении в больницу, и Джону известно, что ты пострадал. Он просил поблагодарить тебя, но твой брат очень зол.
Я глубоко вздыхаю. По крайней мере, он взял лекарства. Иден протянет еще немного, а насчет лекций Джона я не возражаю. Но я потерял медальон. На мгновение я даже рад, что моя мать об этом не узнает, новость разбила бы ей сердце.
– Я не нашел антидотов. Полка в холодильнике пустовала, а времени искать не было.
– Все хорошо, – отвечает Тесс. Она готовит свежий бинт, чтобы перевязать мне руку. На спинке ее стула висит моя старая поношенная кепка. – У твоей семьи есть время. Мы попробуем еще раз.
– Чей это дом?
Задав вопрос, я тут же слышу звук закрывшейся двери и шаги в соседней комнате. Я бросаю на Тесс тревожный взгляд. Она спокойно кивает и предлагает расслабиться.
В комнату заходит мужчина, стряхивает с зонта грязные дождевые капли. В его руках коричневый бумажный пакет.
– Вы очнулись, – говорит он мне. – Это хорошо.
Я изучаю его лицо. Оно очень бледное и немного пухлое, с кустистыми бровями, бородой и добрыми глазами за стеклами очков.
– Девушка, – говорит мужчина, глядя на Тесс, – он сможет покинуть мой дом до завтрашней ночи?
– К тому времени мы уже уйдем. – Тесс берет бутылку с какой-то прозрачной жидкостью – должно быть, алкоголем – и смачивает ею бинты. Я вздрагиваю, когда она касается ими моей ободранной руки. Как будто о мою кожу зажгли спичку. – Еще раз спасибо вам, сэр, за то, что приютили нас на несколько дней.
Мужчина неуверенно бормочет и неловко кивает. Он осматривает комнату, словно что-то ищет.
– Боюсь, укрывать вас дольше я не смогу. Скоро придет проверочный патруль, вы должны уйти до их появления. – Хозяин дома колеблется, а потом достает из пакета две консервные банки и ставит на тумбочку. – Немного мяса с красным перцем и фасолью. Не самого лучшего качества, но голод утолить поможет. Я принесу вам хлеба.
Прежде чем мы с Тесс успеваем что-либо ответить, хозяин быстро выходит из комнаты, унося остальные продукты.
Впервые я осматриваю свое тело. На мне коричневые армейские штаны, грудь, рука и нога забинтованы.
– Почему он нам помогает? – тихо спрашиваю у Тесс.
Она поднимает глаза, отвлекаясь от перевязки моей руки.
– Не будь таким подозрительным. У этого человека был сын, который сражался на фронте. И несколько лет назад он умер от чумы.
Когда Тесс завязывает на бинте узел, мне хочется кричать.
– Подыши.
Я делаю, как говорит Тесс. Я чувствую в груди острую боль.
– Судя по всему, у тебя трещина в ребре, но, очевидно, никаких переломов. Ты поправишься довольно скоро. В любом случае хозяин дома не спрашивал наших имен, а я не расспрашивала его. Так будет лучше. Я рассказала хозяину, в результате чего ты пострадал. Думаю, это напомнило ему о сыне.
Я опускаю голову на подушку. Все тело с ног до головы болит.
– Я потерял оба ножа, – шепчу я, чтобы хозяин не слышал меня из другой комнаты. – Они были очень хорошими.
– Мне жаль, Дэй, – говорит Тесс. Она убирает с лица выбившуюся прядь и наклоняется ко мне. Показывает мне содержимое пластикового пакета. В нем лежат три серебряные пули. – Я сохранила их для тебя. Нашла в складках твоей одежды и подумала, что они могут пригодиться для твоей рогатки или еще чего-нибудь.
Тесс кладет пакет мне в карман.
Я улыбаюсь. Когда мы впервые встретились, Тесс была костлявой сиротой десяти лет, которая рылась в мусорном контейнере в секторе Нима. В те годы она настолько нуждалась в моей помощи, что иногда я забываю, насколько полагаюсь на нее сейчас.
– Спасибо, детка, – отвечаю я.
Тесс мне подмигивает.
Спустя некоторое время я погружаюсь в глубокий сон. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я снова просыпаюсь. На улице темно. Возможно, это тот же день, хотя я чувствую, что спал слишком долго. Ни солдат, ни полицейских. Мы все еще живы. С минуту я лежу без движения и просто смотрю в темноту. Похоже, хозяин дома все-таки не стал нас выдавать. Пока.
Тесс дремлет, сидя на стуле, уткнувшись лицом в сложенные на кровати рядом с моим плечом руки. Ее руки такие хрупкие, что кажется, они едва выдерживают тяжесть головы. Я продолжаю смотреть на Тесс. Иногда мне хочется найти хороший дом, добрую семью, которая захочет растить эту худенькую девчонку. Но каждый раз, когда я об этом думаю, меня начинает мутить, и я отталкиваю эту мысль. Потому что, если Тесс когда-нибудь найдет себе семью, она снова окажется в сетях Республики. А еще ей придется пройти Испытание, ведь она никогда этого не делала. Конечно, правительство установит ее связь со мной, и Тесс будут допрашивать. Я мотаю головой. Тесс придется терпеть меня, пока она не найдет кого-нибудь получше.
Я осторожно шевелю ступней по кругу. Нога в лодыжке плохо гнется, но удивительно, что нет боли. Ни разорванных мышц, ни серьезной опухоли. Рана от пули все еще горит. Однако на этот раз мне хватает сил сесть почти без проблем. Я машинально поднимаю руки к голове и понимаю, что мои волосы распущены и спадают ниже плеч. Одной рукой я собираю их в неаккуратный хвост и закручиваю в тугой узел. Потом перегибаюсь через Тесс, хватаю свою потрепанную кепку со стула и надеваю.
«Ауч».
От движений руки тут же начинают болеть.
Мгновение спустя я чувствую запах мяса с фасолью и хлеба. На тумбочке возле кровати стоит чашка, от которой до сих пор идет пар, а на ее краю лежит кусочек хлеба. Я вспоминаю о двух банках консервов, которые наш хозяин поставил на тумбочку.
В животе урчит. Я с жадностью ем мясо с хлебом.
Слизнув с пальцев остатки соуса, слышу, как где-то в доме закрылась дверь, а через некоторое время – звук быстрых шагов, приближающихся к нашей комнате. Я тут же напрягаюсь. Тесс вздрагивает, просыпаясь, и хватает меня за руку.
– Что это за звук? – вскрикивает она.
Я подношу палец к губам.
В комнату в драном халате поверх пижамы забегает хозяин дома и подходит к нам.
– Вы должны уходить, – шепчет он. Его лоб усеян бисеринками пота. – Я только что узнал, что какой-то человек рыскал по нашему району. Он ищет вас.
Я продолжаю спокойно смотреть на хозяина дома. Тесс бросает на меня отчаянный взгляд.
– С чего вы так решили? – спрашиваю я.
Хозяин начинает прибираться в комнате, забирает мою пустую чашку и протирает тумбочку.
– Этот человек говорит, что даст антидоты чумы, кому они требуются. Сказал, что знает о вашем ранении. Он не называл имени, но, должно быть, имел в виду вас.
Я сажусь и спускаю ноги с кровати. Раны вспыхивают болью. Я вздрагиваю. Теперь выбора не осталось.
– Речь идет обо мне, – соглашаюсь я.
Тесс хватает оставшиеся чистые бинты и прячет их под рубашку.
– Это ловушка. Мы уходим немедленно.
Хозяин кивает.
– Вы можете выбраться через черный ход. Прямо по коридору слева.
На секунду я заглядываю хозяину в глаза. И в тот момент понимаю: он знает, кто я. Как и другие люди нашего сектора, которые узнавали нас с Тесс и помогали нам в прошлом, он не имеет ничего против проблем, доставляемых мной Республике.
– Мы очень благодарны, – отвечаю я.
Хозяин ничего не говорит. А я не жду ответа. Вместо этого хватаю Тесс за руку и, прихрамывая, выхожу из спальни, бреду по коридору к черному ходу дома. На меня волной обрушивается сырая ночь. Глаза слезятся от боли в ранах.
Мы пробираемся через тихие темные улицы шести кварталов и наконец сбавляем темп. Мои раны теперь просто гудят. Я тянусь к шее, чтобы прикоснуться к медальону и успокоиться, но вспоминаю, что у меня его больше нет. В желудке поднимается тошнота. Что, если Республика выяснит, чем является медальон? Они его уничтожат? Попытаются охотиться за его владельцем? Что, если он приведет их к моей матери?
Тесс опускается на землю, держась руками за стену.
– Нам нужно покинуть город, – говорит она. – Здесь слишком опасно, Дэй. Ты это знаешь. В Аризоне и Колорадо будет безопаснее… да даже в Барстоу. Я не возражаю жить в пригороде.
«Да, да. Я знаю». Смотрю под ноги.
– Не пойми меня превратно. Я тоже хочу уехать.
– Но не уедешь. Я вижу это по твоему лицу.
Некоторое время мы молчим.
– Моя семья, Тесс, – наконец говорю я.
Она грустно мне улыбается.
– Как ты думаешь, кто тебя ищет? – помолчав, спрашивает Тесс. – Как они узнали, что мы находимся в секторе Лейк?
– Я не знаю. Возможно, это был аферист или уличный торговец, прознавший о проникновении в больницу. Может, они думают, что у нас много денег. Может, это был солдат. Или шпион. В больнице я потерял свой медальон… Не знаю, как они используют его, чтобы получить обо мне информацию, но всегда есть шанс.
– Что ты собираешься с этим делать?
Я пожимаю плечами. Рана от пули начинает ныть,
и для опоры я прислоняюсь к стене.
– Уж точно не собираюсь встречаться с этим человеком, кем бы он ни был… Но должен признать, мне любопытно, что он может рассказать. А что, если у него и правда есть лекарства?
Тесс смотрит на меня во все глаза. Такое же выражение лица у нее было, когда мы впервые встретились: смесь любопытства, надежды и страха.
– Что ж… Это не опаснее твоих безумных проделок в госпитале, верно?
Джун
Не знаю, то ли командир Джеймсон втайне мне сопереживает, то ли действительно чувствует потерю Метиаса, одного из самых перспективных солдат, но сейчас она помогает мне с организацией его похорон. Несмотря на то что раньше ни для кого из своих солдат такого не делала.
– Похороны должны быть под стать военному, – отвечает командир, когда я спрашиваю ее об этом. Говорить дальше она отказывается.
Как я и ожидала, погребение проходит по высшему разряду. Похороны членов состоятельных семей, таких как наша, всегда тщательно продуманы. Метиаса доставили в здание в стиле барокко, с высокими сводами и витражными окнами. Полы застлали белыми коврами, поставили белые столы, заставленные вазами с белой сиренью. Все одеты в белое. На мне изысканное белое платье. Парикмахер поднял мои волосы, оставив несколько завитков ниспадать на плечо. Прическа украшена белой розой. С ушей свисают жемчужные серьги, короткое жемчужное колье обхватывает мою шею. Я выбирала платье сама: с корсетом на лентах, шелковой верхней юбкой, драпированной сзади.
– Похороны должны быть под стать военному, – отвечает командир, когда я спрашиваю ее об этом. Говорить дальше она отказывается.
Как я и ожидала, погребение проходит по высшему разряду. Похороны членов состоятельных семей, таких как наша, всегда тщательно продуманы. Метиаса доставили в здание в стиле барокко, с высокими сводами и витражными окнами. Полы застлали белыми коврами, поставили белые столы, заставленные вазами с белой сиренью. Все одеты в белое. На мне изысканное белое платье. Парикмахер поднял мои волосы, оставив несколько завитков ниспадать на плечо. Прическа украшена белой розой. С ушей свисают жемчужные серьги, короткое жемчужное колье обхватывает мою шею. Я выбирала платье сама: с корсетом на лентах, шелковой верхней юбкой, драпированной сзади.