К костру Чугунов подошел своей обычной стремительной, слегка подпрыгивающей походкой и сразу начал, размахивая руками, рассказывать о ходе воздушных боев, проведенных другими эскадрильями, – он успел побывать на всех стоянках и расспросить летчиков. Теперь его так и распирало от добытых сведений.
– А Кошельков как даст!.. А Бекашонок развернулся и как врежет!..
Я почти не слушал Чугунова. «Чего он радуется?! Трое не вернулись, несколько самолетов пришли с пробоинами…»
– Почему так…
Что «так», я не договорил. Да и прошептал эти слова почти про себя. Но меня услышали. Очевидно, все думали о том же. Во всяком случае, Чугунов понял и сразу вскинулся, пытаясь скрыть испуг.
– Испугался? Вон Кошельков не испугался!
– Помолчи ты, балаболка! – одернул Королев Чугунова и повернулся ко мне. – Не вешай носа. Не сразу Москва строилась. Ты думал, десятками немцев сбивать будем, а сами целыми возвращаться?
– Да я знаю, так не бывает…
– И не может быть. Вы ж пришли только в полк. Опыта нет. Боев никогда не вели. Даже не видели живых «худых» и «Фоккеров».
Виктор свернул цигарку, закурил и продолжал:
– Слетанность плохая. Ведомый и без команд по радио должен знать, что хочет сделать ведущий. А у нас как? Вы на севере в Иваново получали матчасть, тренировались, а мы, фронтовики, на юге. Собрались вместе только в Воронеже перед отлетом на фронт. Вместе почти не летали. Четыре полета!.. Это ж смех! Сразу оторвешься. А ведомый с ведущим и на земле и в воздухе всегда должны быть вместе… Ничего, втянетесь, повоюете, тогда и сбивать будете. И сейчас нечего нос вешать. Слышал, Бекашонок с Кошельковым пять штук завалили?
– Слышал. По одному «Мессеру», по одному «Юнкерсу» и в паре еще одного «Юнкерса»…
– Ну вот. Всего-то за эти вылеты шесть мы сбили, а у нас только трое не вернулись. И с пробоинами наверняка тоже есть у них.
Все, что говорил Виктор, было понятно, И соотношение потерь вроде не такое уж плохое. Но одно дело понимать это умом, а другое – сердцем. Сбитые фашисты упали где-то там, на линии фронта, а пустые стоянки трех невернувшихся самолетов, техники и механики, понуро сидящие у этих стоянок, – вот они, рядом.
Королев между тем продолжал говорить:
– А пока смотреть лучше нужно. Если видишь немца, то он тебя не собьет. Всегда из-под огня уйти можно. А то привыкли за ведущим смотреть, а что в воздухе делается, вам неинтересно!
– Смотрел я кругом…
Смотрел я действительно плохо. В этом пришлось убедиться очень скоро.
Второй вылет на прикрытие ничем не отличался от первого. Разве только совсем ушла облачность и солнце светило вовсю. За Днепром группа так же разошлась по парам. «Зачем расходимся? Вместе ведь лучше», – подумал я, но во время патрулирования больше не видел ни наших, ни немцев. Только после команды идти на свой аэродром неожиданно увидел между собой и ведущим еще один самолет какого-то грязного желто-зеленого цвета. На его фюзеляже ярко выделялся черный крест, обрамленный белыми полосами.
«Мессер»! Откуда он взялся?! «Ме-109» был совсем рядом – каких-нибудь двадцать – двадцать пять метров. Я забыл обо всем: о радио, о том, что нужно предупредить ведущего… «Сбить!..» Немного подвернул самолет, прице… Прицелиться-то и не смог: прицел был выключен. Так учил инженер по спецоборудованию полка, оберегая дефицитные американские лампочки прицела, он рекомендовал включать прицел только в бою. Но немец совсем рядом, и так не промахнешься! Я нажал и тут же отпустил гашетку. Красный шар пушечного снаряда мгновенно преодолел это короткое расстояние и впился в мотор «Мессера». Разрыва снаряда не было – «значит, бронебойный». Две пули крупнокалиберных пулеметов – одна прошла перед самой кабиной вражеского летчика, а вторая пронзила эту кабину. «Эх, еще бы немножко…» Поздно. Фашист резким движением рулей увел свой истребитель вниз, под мою «Кобру». И тут же что-то вспыхнуло у пола кабины, обожгло правую ногу, раздался треск… «Второй „Мессер“ в хвосте», – понял я. Теперь моя очередь выходить из-под огня фашиста. Как это делать, я не знал. Королев и Архипенко рассказывали, но со слов не очень-то понятно. Инстинктивно повторил маневр «Мессершмитта». Попаданий в мою «Аэрокобру» больше не было. Оглянувшись, я никого не увидел, и сколько я ни осматривал воздух, немца нигде не было. Только теперь я передал по радио Королеву: «Худые» рядом!», но было уже поздно: «Меня подбили, иду на вынужденную!» – услышал ответ Королева. «Живой!» – настроение у меня немного поднялось, и я полетел на аэродром.
Не успел я выключить мотор у себя на стоянке, как вокруг самолета собрались летчики эскадрильи. Все интересовались подробностями.
– Бой вели? – спросил Чугунов.
Я не успел ответить. Чугунова отодвинул в сторону Валентин Карлов, коренастый шатен среднего роста, с несколько монгольскими чертами лица. Во время боев на Курской дуге он был ведомым у Королева и сейчас, естественно, хотел узнать, где он.
– Что с Виктором? – спросил Карлов.
Я подробно рассказал все, что произошло, успокоил Валентина, что Виктор благополучно сел на нашей территории, показал место посадки.
– Эх ты, вояка! Прозевал! Ведущего чуть не сбили, сам с пробоиной пришел. С парой «худых» не могли справиться! – возмутился Чугунов. – Я бы уж дал «шмиту»!
– Хватит тебе! Все вы одинаковые, – оборвал Чугунова Карлов, имея в виду всех молодых летчиков, прибывших в полк на пополнение. – Увидите «худого» – и мандраж в коленках.
Примерно через час у костра появился Королев.
– А! Виктор! Целый?! – окружили его.
– Целый… По мотору только попало немного…
– Слышали мы тут, как твой ведомый прозевал.
Я думал, что Королев будет ругать, но тот, наоборот, всю вину взял на себя.
– Да с Женьки какой спрос? Только летать начал. Первый боевой вылет. Всего-то сто часов налету на всех типах. Из них семьдесят пять, наверное, с инструктором. Хорошо, он «шмита» снял, а то бы могли сразу обоих срубить. – Виктор подсел было поближе к огню, но тут же поднялся. – Учить нужно, рассказывать, как сами учились, бои вели… Пошли, Женька, разберемся что к чему…
– Ну, рассказывай, как все получилось, – снова заговорил Королев, когда мы отошли на несколько шагов.
– Черт его знает… Когда разворачивались домой идти, вроде блеснуло что-то на солнце. Потом смотрел, смотрел – ничего не видно. Так и не передал по радио.
– Зря…
– Думал, показалось.
– Сказал бы, не подставили хвост солнцу. Показалось, не показалось – передавай, вместе смотреть будем. Дальше?
– Смотрю, «худой» между нами, рядом, вот как до этого самолета, – указал я на «ястребок», стоящий метрах в двадцати. – Дал я по нему короткую… – Королев остановился и даже сплюнул от возмущения.
– Ты что?.. Это даже для пробы оружия мало! Эх ты… Соображать надо! – Виктор крепко выругался.
– Все время в школе, в ЗАПе учили стрелять короткими очередями, беречь боеприпасы… – с обидой ответил я.
Думаю, Виктор понимал, что зря обругал меня. Чем я виноват? Его самого, как и всех летчиков, учили беречь боеприпасы… Пришлось на фронте переучиваться. Им повезло. Почти месяц до начала больших боев на Курской дуге они перехватывали разведчиков, вели бои с одиночными самолетами противника во фронтовом тылу. Один раз отражали налет «Юнкерсов» на свой аэродром. За это время поняли, что многие догмы, преподнесенные им в летных училищах и запасных полках, неприменимы на фронте. А наше пополнение без подготовки пошло в бой…
– Беречь… На кой черт тебе эти боеприпасы на том свете? Поберег, а этот же «Мессер» тебя потом сбить мог. Длинную очередь ты бы мог даже без прицела по трассе подвести. Расстояние-то вот… – ногтем большого пальца он отмерил кончик указательного. – Тут нужно бить, пока не увидишь, что фашист загорелся, падает… – Виктор стал советовать, когда и какими очередями нужно бить фашистов, объяснять, как строится взаимодействие в паре, как смотреть за воздухом. – Искать самолеты нужно не рядом, под своим хвостом, а вдали. Увидишь далеко – не растеряешься. Успеешь и меня предупредить, и проверить все.. Увидел – блеснуло что-то на солнце, а прицел не проверил, мне не передал… Нельзя так.
Мы еще долго разговаривали о воздушных боях, о повадках фашистских истребителей, о том, как держаться в строю над линией фронта.
Тут-то я и вспомнил о том, что мне не понравилось во вчерашних вылетах.
Пока мы обсуждали подробности того вылета, к стоянке подошел грузовик, на котором лежала «Аэрокобра» Виктора. Как сказал подошедший от грузовика инженер полка, потребуется заменить погнутый при посадке винт и поставить новый капот на носу самолета.
– Завтра утром самолет будет готов, считайте его в строю, – закончил инженер.
Тем временем солдаты и сержанты – младшие авиаспециалисты – сняли «Кобру» с автомобиля, установили на специальные треноги с винтовым штоком, как у рояльной скамейки, чтобы можно было поднимать самолет на какую-то высоту, выпустили шасси, опустили самолет на шасси и стали готовиться снимать погнутый винт. Машина ушла за новым винтом. Работали техники быстро, минут через десять погнутый винт уже лежал на земле, и люди на стремянке работали у редуктора, готовясь насаживать на его вал новый винт.
– Слушай, Виктор, зачем мы по парам расходимся? Если одной группой ходить, то фрицы не смогут незаметно подойти. Кто-нибудь да увидит.
Виктор понял, что речь идет об «охотниках» – фашистских истребителях, атакующих только одиночные самолеты и небольшие группы. Как правило, «охотники» в активный бой не ввязывались. Они наносили неожиданный удар из-за облаков или со стороны солнца и сразу же уходили. Повторные атаки производили только по подбитым уже самолетам.
– «Охотникам»-то трудно будет на нас напасть, – ответил он. – Но зато и мы меньше сможем увидеть. Парами захватываем больший участок, значит, и видим больше.
С этим трудно было не согласиться. Как будто все правильно. Но сомнение осталось.
– Ну, одна пара увидела немцев. Остальные должны искать их?
– Так это-то проще! Они передадут, где находятся.
– Все равно время уходит. Атаковать всем вместе лучше.
– Было бы чего атаковать…
– Для чего же пункты наведения? Им с земли хорошо видны большие группы, и они смогут заранее предупредить о подходе бомбардировщиков. А на отдельные пары истребителей они и внимания, наверное, не обращают. Попробуй, разбери – наши там или немцы. Ходим на большой высоте.
– Вообще-то так… Подумать нужно…
Для Виктора сразу стала понятна выгода такого предложения. Обезопасить себя от нападения «охотников» – не главное, хотя и это кое-чего стоит. Главное то, что можно будет бомбардировщиков атаковать всей группой, а не отдельными парами. Тут прямая выгода. И моральное воздействие на экипажи бомбардировщиков, и распыление огня стрелков. И легче связать истребителей сопровождения, в конце концов.
– А ты ничего – разбираешься. Ладно, – Виктор хлопнул меня по плечу ладонью. – Поговорю с Архипенко, с Гулаевым.
– Да, и с Гулаевым нужно…
Гулаев – командир соседней эскадрильи – был опытнейшим летчиком полка. Только в боях на Курской дуге он сбил шестнадцать немецких самолетов. Недавно ему присвоили звание Героя Советского Союза. Конечно же, с его мнением нельзя было не считаться.
После разговора с Виктором я немного успокоился. Казалось, что все беды вчерашнего дня остались позади, больше не повторятся.
Однако в следующие дни ничего не изменилось. Мы, как и раньше, расходились над линией фронта по парам. Пара Карлова встретила «охотников», и Валентин сбил одного «Ме-109». Другие же группы снова вели бои. Гулаев, Бургонов и Ремез втроем дрались с тридцатью шестью самолетами противника и сбили три из них, не дав остальным отбомбиться по нашим войскам. Бой шел на глазах у командира корпуса, и генерал Утин всем им объявил благодарность. Но не вернулись с боевого задания Галушков, Бургонов, Задирака и Гуров. Все, кроме Галушкова и Гурова, опытные фронтовики.
Закрыл собою
– А Кошельков как даст!.. А Бекашонок развернулся и как врежет!..
Я почти не слушал Чугунова. «Чего он радуется?! Трое не вернулись, несколько самолетов пришли с пробоинами…»
– Почему так…
Что «так», я не договорил. Да и прошептал эти слова почти про себя. Но меня услышали. Очевидно, все думали о том же. Во всяком случае, Чугунов понял и сразу вскинулся, пытаясь скрыть испуг.
– Испугался? Вон Кошельков не испугался!
– Помолчи ты, балаболка! – одернул Королев Чугунова и повернулся ко мне. – Не вешай носа. Не сразу Москва строилась. Ты думал, десятками немцев сбивать будем, а сами целыми возвращаться?
– Да я знаю, так не бывает…
– И не может быть. Вы ж пришли только в полк. Опыта нет. Боев никогда не вели. Даже не видели живых «худых» и «Фоккеров».
Виктор свернул цигарку, закурил и продолжал:
– Слетанность плохая. Ведомый и без команд по радио должен знать, что хочет сделать ведущий. А у нас как? Вы на севере в Иваново получали матчасть, тренировались, а мы, фронтовики, на юге. Собрались вместе только в Воронеже перед отлетом на фронт. Вместе почти не летали. Четыре полета!.. Это ж смех! Сразу оторвешься. А ведомый с ведущим и на земле и в воздухе всегда должны быть вместе… Ничего, втянетесь, повоюете, тогда и сбивать будете. И сейчас нечего нос вешать. Слышал, Бекашонок с Кошельковым пять штук завалили?
– Слышал. По одному «Мессеру», по одному «Юнкерсу» и в паре еще одного «Юнкерса»…
– Ну вот. Всего-то за эти вылеты шесть мы сбили, а у нас только трое не вернулись. И с пробоинами наверняка тоже есть у них.
Все, что говорил Виктор, было понятно, И соотношение потерь вроде не такое уж плохое. Но одно дело понимать это умом, а другое – сердцем. Сбитые фашисты упали где-то там, на линии фронта, а пустые стоянки трех невернувшихся самолетов, техники и механики, понуро сидящие у этих стоянок, – вот они, рядом.
Королев между тем продолжал говорить:
– А пока смотреть лучше нужно. Если видишь немца, то он тебя не собьет. Всегда из-под огня уйти можно. А то привыкли за ведущим смотреть, а что в воздухе делается, вам неинтересно!
– Смотрел я кругом…
Смотрел я действительно плохо. В этом пришлось убедиться очень скоро.
Второй вылет на прикрытие ничем не отличался от первого. Разве только совсем ушла облачность и солнце светило вовсю. За Днепром группа так же разошлась по парам. «Зачем расходимся? Вместе ведь лучше», – подумал я, но во время патрулирования больше не видел ни наших, ни немцев. Только после команды идти на свой аэродром неожиданно увидел между собой и ведущим еще один самолет какого-то грязного желто-зеленого цвета. На его фюзеляже ярко выделялся черный крест, обрамленный белыми полосами.
«Мессер»! Откуда он взялся?! «Ме-109» был совсем рядом – каких-нибудь двадцать – двадцать пять метров. Я забыл обо всем: о радио, о том, что нужно предупредить ведущего… «Сбить!..» Немного подвернул самолет, прице… Прицелиться-то и не смог: прицел был выключен. Так учил инженер по спецоборудованию полка, оберегая дефицитные американские лампочки прицела, он рекомендовал включать прицел только в бою. Но немец совсем рядом, и так не промахнешься! Я нажал и тут же отпустил гашетку. Красный шар пушечного снаряда мгновенно преодолел это короткое расстояние и впился в мотор «Мессера». Разрыва снаряда не было – «значит, бронебойный». Две пули крупнокалиберных пулеметов – одна прошла перед самой кабиной вражеского летчика, а вторая пронзила эту кабину. «Эх, еще бы немножко…» Поздно. Фашист резким движением рулей увел свой истребитель вниз, под мою «Кобру». И тут же что-то вспыхнуло у пола кабины, обожгло правую ногу, раздался треск… «Второй „Мессер“ в хвосте», – понял я. Теперь моя очередь выходить из-под огня фашиста. Как это делать, я не знал. Королев и Архипенко рассказывали, но со слов не очень-то понятно. Инстинктивно повторил маневр «Мессершмитта». Попаданий в мою «Аэрокобру» больше не было. Оглянувшись, я никого не увидел, и сколько я ни осматривал воздух, немца нигде не было. Только теперь я передал по радио Королеву: «Худые» рядом!», но было уже поздно: «Меня подбили, иду на вынужденную!» – услышал ответ Королева. «Живой!» – настроение у меня немного поднялось, и я полетел на аэродром.
Не успел я выключить мотор у себя на стоянке, как вокруг самолета собрались летчики эскадрильи. Все интересовались подробностями.
– Бой вели? – спросил Чугунов.
Я не успел ответить. Чугунова отодвинул в сторону Валентин Карлов, коренастый шатен среднего роста, с несколько монгольскими чертами лица. Во время боев на Курской дуге он был ведомым у Королева и сейчас, естественно, хотел узнать, где он.
– Что с Виктором? – спросил Карлов.
Я подробно рассказал все, что произошло, успокоил Валентина, что Виктор благополучно сел на нашей территории, показал место посадки.
– Эх ты, вояка! Прозевал! Ведущего чуть не сбили, сам с пробоиной пришел. С парой «худых» не могли справиться! – возмутился Чугунов. – Я бы уж дал «шмиту»!
– Хватит тебе! Все вы одинаковые, – оборвал Чугунова Карлов, имея в виду всех молодых летчиков, прибывших в полк на пополнение. – Увидите «худого» – и мандраж в коленках.
Примерно через час у костра появился Королев.
– А! Виктор! Целый?! – окружили его.
– Целый… По мотору только попало немного…
– Слышали мы тут, как твой ведомый прозевал.
Я думал, что Королев будет ругать, но тот, наоборот, всю вину взял на себя.
– Да с Женьки какой спрос? Только летать начал. Первый боевой вылет. Всего-то сто часов налету на всех типах. Из них семьдесят пять, наверное, с инструктором. Хорошо, он «шмита» снял, а то бы могли сразу обоих срубить. – Виктор подсел было поближе к огню, но тут же поднялся. – Учить нужно, рассказывать, как сами учились, бои вели… Пошли, Женька, разберемся что к чему…
– Ну, рассказывай, как все получилось, – снова заговорил Королев, когда мы отошли на несколько шагов.
– Черт его знает… Когда разворачивались домой идти, вроде блеснуло что-то на солнце. Потом смотрел, смотрел – ничего не видно. Так и не передал по радио.
– Зря…
– Думал, показалось.
– Сказал бы, не подставили хвост солнцу. Показалось, не показалось – передавай, вместе смотреть будем. Дальше?
– Смотрю, «худой» между нами, рядом, вот как до этого самолета, – указал я на «ястребок», стоящий метрах в двадцати. – Дал я по нему короткую… – Королев остановился и даже сплюнул от возмущения.
– Ты что?.. Это даже для пробы оружия мало! Эх ты… Соображать надо! – Виктор крепко выругался.
– Все время в школе, в ЗАПе учили стрелять короткими очередями, беречь боеприпасы… – с обидой ответил я.
Думаю, Виктор понимал, что зря обругал меня. Чем я виноват? Его самого, как и всех летчиков, учили беречь боеприпасы… Пришлось на фронте переучиваться. Им повезло. Почти месяц до начала больших боев на Курской дуге они перехватывали разведчиков, вели бои с одиночными самолетами противника во фронтовом тылу. Один раз отражали налет «Юнкерсов» на свой аэродром. За это время поняли, что многие догмы, преподнесенные им в летных училищах и запасных полках, неприменимы на фронте. А наше пополнение без подготовки пошло в бой…
– Беречь… На кой черт тебе эти боеприпасы на том свете? Поберег, а этот же «Мессер» тебя потом сбить мог. Длинную очередь ты бы мог даже без прицела по трассе подвести. Расстояние-то вот… – ногтем большого пальца он отмерил кончик указательного. – Тут нужно бить, пока не увидишь, что фашист загорелся, падает… – Виктор стал советовать, когда и какими очередями нужно бить фашистов, объяснять, как строится взаимодействие в паре, как смотреть за воздухом. – Искать самолеты нужно не рядом, под своим хвостом, а вдали. Увидишь далеко – не растеряешься. Успеешь и меня предупредить, и проверить все.. Увидел – блеснуло что-то на солнце, а прицел не проверил, мне не передал… Нельзя так.
Мы еще долго разговаривали о воздушных боях, о повадках фашистских истребителей, о том, как держаться в строю над линией фронта.
Тут-то я и вспомнил о том, что мне не понравилось во вчерашних вылетах.
Пока мы обсуждали подробности того вылета, к стоянке подошел грузовик, на котором лежала «Аэрокобра» Виктора. Как сказал подошедший от грузовика инженер полка, потребуется заменить погнутый при посадке винт и поставить новый капот на носу самолета.
– Завтра утром самолет будет готов, считайте его в строю, – закончил инженер.
Тем временем солдаты и сержанты – младшие авиаспециалисты – сняли «Кобру» с автомобиля, установили на специальные треноги с винтовым штоком, как у рояльной скамейки, чтобы можно было поднимать самолет на какую-то высоту, выпустили шасси, опустили самолет на шасси и стали готовиться снимать погнутый винт. Машина ушла за новым винтом. Работали техники быстро, минут через десять погнутый винт уже лежал на земле, и люди на стремянке работали у редуктора, готовясь насаживать на его вал новый винт.
– Слушай, Виктор, зачем мы по парам расходимся? Если одной группой ходить, то фрицы не смогут незаметно подойти. Кто-нибудь да увидит.
Виктор понял, что речь идет об «охотниках» – фашистских истребителях, атакующих только одиночные самолеты и небольшие группы. Как правило, «охотники» в активный бой не ввязывались. Они наносили неожиданный удар из-за облаков или со стороны солнца и сразу же уходили. Повторные атаки производили только по подбитым уже самолетам.
– «Охотникам»-то трудно будет на нас напасть, – ответил он. – Но зато и мы меньше сможем увидеть. Парами захватываем больший участок, значит, и видим больше.
С этим трудно было не согласиться. Как будто все правильно. Но сомнение осталось.
– Ну, одна пара увидела немцев. Остальные должны искать их?
– Так это-то проще! Они передадут, где находятся.
– Все равно время уходит. Атаковать всем вместе лучше.
– Было бы чего атаковать…
– Для чего же пункты наведения? Им с земли хорошо видны большие группы, и они смогут заранее предупредить о подходе бомбардировщиков. А на отдельные пары истребителей они и внимания, наверное, не обращают. Попробуй, разбери – наши там или немцы. Ходим на большой высоте.
– Вообще-то так… Подумать нужно…
Для Виктора сразу стала понятна выгода такого предложения. Обезопасить себя от нападения «охотников» – не главное, хотя и это кое-чего стоит. Главное то, что можно будет бомбардировщиков атаковать всей группой, а не отдельными парами. Тут прямая выгода. И моральное воздействие на экипажи бомбардировщиков, и распыление огня стрелков. И легче связать истребителей сопровождения, в конце концов.
– А ты ничего – разбираешься. Ладно, – Виктор хлопнул меня по плечу ладонью. – Поговорю с Архипенко, с Гулаевым.
– Да, и с Гулаевым нужно…
Гулаев – командир соседней эскадрильи – был опытнейшим летчиком полка. Только в боях на Курской дуге он сбил шестнадцать немецких самолетов. Недавно ему присвоили звание Героя Советского Союза. Конечно же, с его мнением нельзя было не считаться.
После разговора с Виктором я немного успокоился. Казалось, что все беды вчерашнего дня остались позади, больше не повторятся.
Однако в следующие дни ничего не изменилось. Мы, как и раньше, расходились над линией фронта по парам. Пара Карлова встретила «охотников», и Валентин сбил одного «Ме-109». Другие же группы снова вели бои. Гулаев, Бургонов и Ремез втроем дрались с тридцатью шестью самолетами противника и сбили три из них, не дав остальным отбомбиться по нашим войскам. Бой шел на глазах у командира корпуса, и генерал Утин всем им объявил благодарность. Но не вернулись с боевого задания Галушков, Бургонов, Задирака и Гуров. Все, кроме Галушкова и Гурова, опытные фронтовики.
Закрыл собою
Наступала глубокая осень. Наземные войска за эти несколько дней значительно углубили и расширили плацдарм, и он теперь вытянулся длинным языком на юг, почти до Кривого Рога.
А в полку…
В перерывах между вылетами летчики собирались греться у костра, проводили разборы своих боевых действий, тренировались в прицеливании по летающим самолетам, говорили о том, как лучше строить боевые порядки, обсуждали воздушные бои других эскадрилий. А обсуждать было что.
Правда, большей частью разговор велся на отвлеченные темы. Никому не хотелось вспоминать о потерях. За пять дней боев стоянки самолетов опустели: пятнадцать «ястребков» не вернулись с боевых заданий. Кошельков, так отличившийся в первом вылете, на третий день не вернулся. Ремез тоже – не возвращались и старые летчики. Об одном из них, Жоре Иванове, Карлов даже полковой анекдот рассказал.
– Ему вообще в новых сапогах летать нельзя, – говорил Валентин. – Под Белгородом получил сапоги на два номера больше – других не было – тут же вылет, бой. Потом Гулаев о бое рассказывал: «Вижу, кто-то на парашюте опускается. По куполу видно, что наш. А кто? Подошел поближе, смотрю: длинный, одна нога босая, а на другой – новый сапог. Иванов – понял!..» Вот и в этот раз, – закончил Карлов, – он только перед вылетом сапоги получил…
У летчиков-фронтовиков установились своеобразные правила. Никто не брился утром. Брились вечером на аэродроме после последнего вылета. Не фотографировались, уходя на боевое задание. И то и другое можно было как-то объяснить. Бриться по утрам просто некогда, потом это вошло в привычку. Фотографироваться? Пока фотографы не досаждали летчикам… А вообще, перед боем мысли, конечно, заняты не фотографированием. Новые сапоги? Но это касалось одного Иванова…
Так можно подумать, что кому-то из нашей эскадрильи не везет на встречи с бомберами. Мне, скорее всего. Без меня с Королевым вылетали, Архипенко сбил одного «Юнкерса»… Остальные группы каждый день ведут бои с «Юнкерсами», «Хейнкелями», а мы хоть бы раз встретили…
Улетела третья эскадрилья, стали готовиться к вылету во второй. Меня удивила малочисленность людей на ее стоянке, ведь когда готовится к вылету эскадрилья, на стоянке собирается весь ее состав: и летчики, и техники, и младшие авиаспециалисты – оружейники, прибористы, мастера по спецоборудованию, мотористы и прочие. Это довольно солидная масса народа, но сейчас на стоянке второй эскадрильи что-то не видно и половины личного состава. Вскоре заработали моторы, и на старт вырулили всего четыре самолета. Больше исправных самолетов в эскадрилье не оказалось. И эта четверка истребителей должна была выполнить задачу, которая возлагалась на эскадрилью полного состава.
Четверка истребителей взлетела и с набором высоты пошла по привычному уже для всех направлению к плацдарму. И для всех оставшихся на аэродроме началось томительное время ожидания возвращения улетевших.
Вернулась третья эскадрилья. Она вернулась без потерь, но летчики доложили, что немцы ведут себя над плацдармом более активно, чем в предыдущие дни. Больше появляется групп бомбардировщиков, больше и истребителей врага. Тем более усилилась тревога за судьбу четверки второй эскадрильи, вернее, четверки, которая от нее пошла в бой.
Но все, даже томительное ожидание, подходит к концу.
Мои мысли прервал чуть слышный гул моторов. «Наши с задания идут, судя по звуку», – я посмотрел в сторону линии фронта. Оттуда к аэродрому подходила четверка самолетов второй эскадрильи.
Обычно все истребители, возвращаясь с задания, на максимальной скорости со свистом проносились стартом, свечой взмывали вверх в осеннюю синеву неба и только после этого расходились. На этот раз группа с ходу, с большой высоты пошла на посадку. Что-то там случилось, поняли все сидящие у костра и стали внимательно следить за приземлением истребителей. Вернулись все, но как?
Обычно истребители, вернувшись на аэродром с боевого задания, проходили над стартом и лишь потом расходились на посадку. Сейчас они почему-то над стартом не прошли, а построились так, чтобы можно было заходить на посадку без излишних маневров. Первым приземлялся и покатился по ровному земляному полю аэродрома самолет командира эскадрильи Героя Советского Союза Николая Гулаева. За ним села пара Валентин Карлов – Сергей Акиншин. Все они уже заруливали на стоянку, когда самолет № 14 ведомого Гулаева Семена Букчина только начал выполнять четвертый разворот, чтобы зайти на посадку в створе посадочных знаков. Его самолет выполнял разворот как-то неуверенно, но все же вышел напрямую. Планировал он тоже как-то неуверенно, вздрагивая и покачиваясь. Впрочем, приземлился он благополучно и покатился по полю мимо стоянки первой эскадрильи. Все увидели, что самолет буквально изрешечен очередью фашистского истребителя, пулевые пробоины издали не были заметны, но рваные раны от разрывов снарядов отчетливо были видны. Побит был не только фюзеляж, но и крылья с расположенными в них бензобаками. Из бензобаков выливались остатки бензина. Все удивились, что истребитель смог долететь до аэродрома. Как он не сгорел моментально в бою?!
На севших самолетах второй пары никаких следов боя не оказалось.
– Опять, наверное, с парой «охотников» встретились, – предположил Чугунов.
– Почему, здеся, ты так думаешь? – спросил Архипенко.
– Небольшая же группа была. Только Букчин с пробоинами пришел.
– Ты что же, уверен, что в большом бою обязательно все должны получать пробоины?
Чугунов промолчал. Он просто не знал, что ответить. В душе он был уверен – каждый бой сопровождается потерями. Однако по тону вопроса понял, что командир эскадрильи думает иначе.
Архипенко так и не дождался ответа. Он встал, поплотнее запахнул реглан, подбросил в костер пару сухих стеблей подсолнуха, переломив их предварительно на три части, и заговорил, глядя в огонь:
– В бою, здеся, смотреть нужно. Если видишь немца, то не дашь ему зайти в хвост. А вообще-то сбивают только в начале боя, вернее, до начала, когда «худые» незаметно пристроятся… В бою истребителя сбить трудно: он всегда начеку, все видит.
«Не все видят… Не видел же я тогда, куда делись „шмиты“ и Королев».
Архипенко между тем продолжал:
– Даже бомбардировщиков, здеся, обычно сбивают с первой атаки. Если первая атака неудачная, то дальше бой вести трудно. И стрелки успеют подготовиться, и летчики поплотнее в строю идут, чтобы стрелки помогали друг другу. А если с первой атаки сбить пару бомберов, то группа сразу рассыпается, все бросают бомбы куда попало и удирают кто как знает.
– Слушай, Женька, правильно Федор говорит, – шепнул мне сидящий рядом Виктор. – Учись замечать все самолеты вдали, тогда они близко и подойти не сумеют.
– Выходит, Букчин прозевал? – так же тихо спросил я.
– Кто же его знает, что там было. Расскажут… – Королев посмотрел в сторону стоянки второй эскадрильи и заговорил о другом: – Главное, не вешать носа. Попало тебе первый раз – учись, смотри за воздухом. «Шмиты», они хорошо учат. Лучше любой школы. Был бы ученик хороший… А то у некоторых мандраж в коленках появился… У тебя тоже какая-то неуверенность вроде есть.
– Какая там неуверенность?! – я искренне удивился. После первого вылета, когда увидел подбитые «Кобры», у меня действительно сильно защемило на душе. Из второго вылета я сам привез пробоину и несколько царапин на ноге. И, как это ни странно, успокоился. Где-то в подсознании появилось чувство уверенности в том, что из-под огня «шмитов» можно уйти, что не каждая их очередь достигает цели. Понял, фашистам не так просто меня сбить. А сам? Вот в своих силах уверенности пока не было.
Виктор решил подтолкнуть меня на откровенный разговор.
– А что же тогда?
– Обидно просто. Все дерутся, бои ведут, а мы… А без боев какая уверенность может быть? За себя я не боюсь. А смогу ли сбить?
– Будут еще бои. Больше, чем нужно. Собьешь еще… Домой пишешь? – переменил тему разговора Виктор.
– Пишу… Только не пишу, что на фронте. Зачем маму волновать? Она там с двумя младшими мучается, есть нечего. Один на фронте. Самый старший то ли погиб в самом начале войны, то ли его не успели взять в армию, и он остался в Ананьеве, на оккупированной территории. В Одесской области. Граница там рядом была. Писем от него так и не получали. Зачем же маме еще из-за меня переживать?
– Н-да… А отец?
– Умер в сороковом… – я не хотел распространяться на эту тему и не уточнил, где и как умер отец.
К костру подошел Гулаев.и разговор с Королевым, к моей радости, прервался.
– Ну-ка, ребята, дайте погреться у вашего огонька, – возбужденно заговорил Гулаев. – А то ветер насквозь пробирает. У меня же нет такого реглана, как у тебя, Федор!
Небольшого роста, стремительный в движениях, с большим светло-русым казацким чубом, выпущенным из-под фуражки, он бесцеремонно потеснил летчиков и подсел к огню.
– Что, Николай, подраться пришлось? – спросил Архипенко у Гулаева.
– Пришлось! Вот если бы не Семен, то и меня бы сбили! Представляешь, он своим самолетом закрыл меня! Ему вся очередь досталась, а на моем самолете – ни одной пробоины. А ведь я видел этих «худых», мог бы и увернуться. Но тут как раз одного «лаптежника» сбил, второй в прицеле. Семену передаю, чтобы отогнал «шмитов». А он ни мур-мур, не реагирует.
– Не слышал я вашей команды! – отозвался Семен Букчин – ведомый Гулаева.
– Я ему тоже передавал о «шмитах»! – добавил Валентин Карлов – ведущий второй пары четверки Гулаева. – Он и меня не слышал.
– Да у него же английская радиостанция, «Бендикс»! – вдруг заговорил Сергей Акиншин, – на ней можно услышать, только если в комнате разговор идет и наушники снять.
– По-нят-но! – протянул Гулаев. – А я-то было подумал, что мой еврейчик сдрейфил, труса празднует… Смотрю – «Мессер» уже огонь открыл, вот-вот очередь в мою «кобру» врежется! Семен под эту очередь бросился, закрыл меня! Вот так еврей, думаю, себя не пожалел!
– А что мне оставалось делать? – заговорил наконец Семен Букчин. – По радио ничего не слышал. Увидел «Мессера», когда он уже носом заводил, прицеливался. Отсечь огнем уже поздно было. Ну, думаю, ведомый – щит ведущего. А дело щита – принимать удары на себя. Я и бросил свой самолет перед носом «Мессера»!
– Правильно! – заключил Гулаев. – Ведомый – щит ведущего. Только это у нас понимается не так буквально! Маневр ведомого, огонь его оружия по атакующему врагу – вот что является щитом ведущего. А так бросаться под огонь, защищая ведущего, это уже какой-то перебор, и свидетельствует это только о том, что ведомый плохо смотрит, не замечает вовремя врага, не успевает отогнать его своим огнем!
Семен Букчин поник от этих слов. Гулаев заметил реакцию ведомого и продолжал:
– Я очень благодарен тебе, Семен, за твою самоотверженность, за помощь мне. Думаю, мы с тобой еще полетаем и ты станешь настоящим ведомым, я помогу тебе в таком становлении. Добрые дела не забываются. Это только злые языки болтают, что добрые дела наказуемы. Правда, сегодня тебя за доброе дело наказали «худые». Но на ошибках учатся, и, думаю, ты, Семен, в дальнейшем научишься смотреть. А пока я потребую, чтобы тебе поставили американскую радиостанцию с тех самолетов, которые вышли из строя и восстановлению не подлежат. Спасибо, Семен!
Гулаева расспрашивали до тех пор, пока его не вызвали на командный пункт полка.
– Да, Семен воюет, как надо, – резюмировал Чугунов после ухода Гулаева. – Не то что у нас.
– Ладно, хватит. Посмотрим, как сам-то воевать будешь. Ты, конечно, герой, что и говорить. Но тебе вроде не приходилось еще встречаться с немцами, а? – ехидно спросил Чугунова Королев.
Чугунов вспылил. Он знал – все давно смотрят на него как на опытного летчика, и это настолько возносило его в своих глазах, что он свободно пользовался простотой фронтовых нравов.
– Ну, не встречал. Что, я виноват, что ли? А встретимся – буду воевать не хуже других! – с таким же апломбом он мог ответить не только заместителю командира эскадрильи Королеву, но и командиру полка.
В эти дни я много летал, чувствовал себя увереннее в воздухе. Правда, уверенность была уже другая, не та, что вначале. Я не думал, что буду только сбивать фашистов, а меня не тронут. Все может быть. Потери полка красноречиво говорили об этом. Но летать стал по-другому, не по-школьному. Гораздо меньше внимания обращал на показания приборов (научился определять скорость самолета по его поведению, а работу мотора – на слух), больше смотрел за воздухом, лучше стал понимать намерения ведущего – мы постоянно были вместе на земле, регулярно летали, и это сказывалось на результатах. «Сбить бы хоть одного фашиста. А воевать, видно, можно на этих машинах. Гулаев вон уже четвертого сбил».
Конечно же, воевать можно. Нужно умение. Даже самолеты, казалось бы, совсем не приспособленные для активного воздушного боя, успешно дрались с фашистами. В этот день в полк прилетел командир дивизии Нимцевич – Борода, как называли его летчики за небольшую черную бородку, – и рассказал об интересном бое.
А в полку…
В перерывах между вылетами летчики собирались греться у костра, проводили разборы своих боевых действий, тренировались в прицеливании по летающим самолетам, говорили о том, как лучше строить боевые порядки, обсуждали воздушные бои других эскадрилий. А обсуждать было что.
Правда, большей частью разговор велся на отвлеченные темы. Никому не хотелось вспоминать о потерях. За пять дней боев стоянки самолетов опустели: пятнадцать «ястребков» не вернулись с боевых заданий. Кошельков, так отличившийся в первом вылете, на третий день не вернулся. Ремез тоже – не возвращались и старые летчики. Об одном из них, Жоре Иванове, Карлов даже полковой анекдот рассказал.
– Ему вообще в новых сапогах летать нельзя, – говорил Валентин. – Под Белгородом получил сапоги на два номера больше – других не было – тут же вылет, бой. Потом Гулаев о бое рассказывал: «Вижу, кто-то на парашюте опускается. По куполу видно, что наш. А кто? Подошел поближе, смотрю: длинный, одна нога босая, а на другой – новый сапог. Иванов – понял!..» Вот и в этот раз, – закончил Карлов, – он только перед вылетом сапоги получил…
У летчиков-фронтовиков установились своеобразные правила. Никто не брился утром. Брились вечером на аэродроме после последнего вылета. Не фотографировались, уходя на боевое задание. И то и другое можно было как-то объяснить. Бриться по утрам просто некогда, потом это вошло в привычку. Фотографироваться? Пока фотографы не досаждали летчикам… А вообще, перед боем мысли, конечно, заняты не фотографированием. Новые сапоги? Но это касалось одного Иванова…
Так можно подумать, что кому-то из нашей эскадрильи не везет на встречи с бомберами. Мне, скорее всего. Без меня с Королевым вылетали, Архипенко сбил одного «Юнкерса»… Остальные группы каждый день ведут бои с «Юнкерсами», «Хейнкелями», а мы хоть бы раз встретили…
Улетела третья эскадрилья, стали готовиться к вылету во второй. Меня удивила малочисленность людей на ее стоянке, ведь когда готовится к вылету эскадрилья, на стоянке собирается весь ее состав: и летчики, и техники, и младшие авиаспециалисты – оружейники, прибористы, мастера по спецоборудованию, мотористы и прочие. Это довольно солидная масса народа, но сейчас на стоянке второй эскадрильи что-то не видно и половины личного состава. Вскоре заработали моторы, и на старт вырулили всего четыре самолета. Больше исправных самолетов в эскадрилье не оказалось. И эта четверка истребителей должна была выполнить задачу, которая возлагалась на эскадрилью полного состава.
Четверка истребителей взлетела и с набором высоты пошла по привычному уже для всех направлению к плацдарму. И для всех оставшихся на аэродроме началось томительное время ожидания возвращения улетевших.
Вернулась третья эскадрилья. Она вернулась без потерь, но летчики доложили, что немцы ведут себя над плацдармом более активно, чем в предыдущие дни. Больше появляется групп бомбардировщиков, больше и истребителей врага. Тем более усилилась тревога за судьбу четверки второй эскадрильи, вернее, четверки, которая от нее пошла в бой.
Но все, даже томительное ожидание, подходит к концу.
Мои мысли прервал чуть слышный гул моторов. «Наши с задания идут, судя по звуку», – я посмотрел в сторону линии фронта. Оттуда к аэродрому подходила четверка самолетов второй эскадрильи.
Обычно все истребители, возвращаясь с задания, на максимальной скорости со свистом проносились стартом, свечой взмывали вверх в осеннюю синеву неба и только после этого расходились. На этот раз группа с ходу, с большой высоты пошла на посадку. Что-то там случилось, поняли все сидящие у костра и стали внимательно следить за приземлением истребителей. Вернулись все, но как?
Обычно истребители, вернувшись на аэродром с боевого задания, проходили над стартом и лишь потом расходились на посадку. Сейчас они почему-то над стартом не прошли, а построились так, чтобы можно было заходить на посадку без излишних маневров. Первым приземлялся и покатился по ровному земляному полю аэродрома самолет командира эскадрильи Героя Советского Союза Николая Гулаева. За ним села пара Валентин Карлов – Сергей Акиншин. Все они уже заруливали на стоянку, когда самолет № 14 ведомого Гулаева Семена Букчина только начал выполнять четвертый разворот, чтобы зайти на посадку в створе посадочных знаков. Его самолет выполнял разворот как-то неуверенно, но все же вышел напрямую. Планировал он тоже как-то неуверенно, вздрагивая и покачиваясь. Впрочем, приземлился он благополучно и покатился по полю мимо стоянки первой эскадрильи. Все увидели, что самолет буквально изрешечен очередью фашистского истребителя, пулевые пробоины издали не были заметны, но рваные раны от разрывов снарядов отчетливо были видны. Побит был не только фюзеляж, но и крылья с расположенными в них бензобаками. Из бензобаков выливались остатки бензина. Все удивились, что истребитель смог долететь до аэродрома. Как он не сгорел моментально в бою?!
На севших самолетах второй пары никаких следов боя не оказалось.
– Опять, наверное, с парой «охотников» встретились, – предположил Чугунов.
– Почему, здеся, ты так думаешь? – спросил Архипенко.
– Небольшая же группа была. Только Букчин с пробоинами пришел.
– Ты что же, уверен, что в большом бою обязательно все должны получать пробоины?
Чугунов промолчал. Он просто не знал, что ответить. В душе он был уверен – каждый бой сопровождается потерями. Однако по тону вопроса понял, что командир эскадрильи думает иначе.
Архипенко так и не дождался ответа. Он встал, поплотнее запахнул реглан, подбросил в костер пару сухих стеблей подсолнуха, переломив их предварительно на три части, и заговорил, глядя в огонь:
– В бою, здеся, смотреть нужно. Если видишь немца, то не дашь ему зайти в хвост. А вообще-то сбивают только в начале боя, вернее, до начала, когда «худые» незаметно пристроятся… В бою истребителя сбить трудно: он всегда начеку, все видит.
«Не все видят… Не видел же я тогда, куда делись „шмиты“ и Королев».
Архипенко между тем продолжал:
– Даже бомбардировщиков, здеся, обычно сбивают с первой атаки. Если первая атака неудачная, то дальше бой вести трудно. И стрелки успеют подготовиться, и летчики поплотнее в строю идут, чтобы стрелки помогали друг другу. А если с первой атаки сбить пару бомберов, то группа сразу рассыпается, все бросают бомбы куда попало и удирают кто как знает.
– Слушай, Женька, правильно Федор говорит, – шепнул мне сидящий рядом Виктор. – Учись замечать все самолеты вдали, тогда они близко и подойти не сумеют.
– Выходит, Букчин прозевал? – так же тихо спросил я.
– Кто же его знает, что там было. Расскажут… – Королев посмотрел в сторону стоянки второй эскадрильи и заговорил о другом: – Главное, не вешать носа. Попало тебе первый раз – учись, смотри за воздухом. «Шмиты», они хорошо учат. Лучше любой школы. Был бы ученик хороший… А то у некоторых мандраж в коленках появился… У тебя тоже какая-то неуверенность вроде есть.
– Какая там неуверенность?! – я искренне удивился. После первого вылета, когда увидел подбитые «Кобры», у меня действительно сильно защемило на душе. Из второго вылета я сам привез пробоину и несколько царапин на ноге. И, как это ни странно, успокоился. Где-то в подсознании появилось чувство уверенности в том, что из-под огня «шмитов» можно уйти, что не каждая их очередь достигает цели. Понял, фашистам не так просто меня сбить. А сам? Вот в своих силах уверенности пока не было.
Виктор решил подтолкнуть меня на откровенный разговор.
– А что же тогда?
– Обидно просто. Все дерутся, бои ведут, а мы… А без боев какая уверенность может быть? За себя я не боюсь. А смогу ли сбить?
– Будут еще бои. Больше, чем нужно. Собьешь еще… Домой пишешь? – переменил тему разговора Виктор.
– Пишу… Только не пишу, что на фронте. Зачем маму волновать? Она там с двумя младшими мучается, есть нечего. Один на фронте. Самый старший то ли погиб в самом начале войны, то ли его не успели взять в армию, и он остался в Ананьеве, на оккупированной территории. В Одесской области. Граница там рядом была. Писем от него так и не получали. Зачем же маме еще из-за меня переживать?
– Н-да… А отец?
– Умер в сороковом… – я не хотел распространяться на эту тему и не уточнил, где и как умер отец.
К костру подошел Гулаев.и разговор с Королевым, к моей радости, прервался.
– Ну-ка, ребята, дайте погреться у вашего огонька, – возбужденно заговорил Гулаев. – А то ветер насквозь пробирает. У меня же нет такого реглана, как у тебя, Федор!
Небольшого роста, стремительный в движениях, с большим светло-русым казацким чубом, выпущенным из-под фуражки, он бесцеремонно потеснил летчиков и подсел к огню.
– Что, Николай, подраться пришлось? – спросил Архипенко у Гулаева.
– Пришлось! Вот если бы не Семен, то и меня бы сбили! Представляешь, он своим самолетом закрыл меня! Ему вся очередь досталась, а на моем самолете – ни одной пробоины. А ведь я видел этих «худых», мог бы и увернуться. Но тут как раз одного «лаптежника» сбил, второй в прицеле. Семену передаю, чтобы отогнал «шмитов». А он ни мур-мур, не реагирует.
– Не слышал я вашей команды! – отозвался Семен Букчин – ведомый Гулаева.
– Я ему тоже передавал о «шмитах»! – добавил Валентин Карлов – ведущий второй пары четверки Гулаева. – Он и меня не слышал.
– Да у него же английская радиостанция, «Бендикс»! – вдруг заговорил Сергей Акиншин, – на ней можно услышать, только если в комнате разговор идет и наушники снять.
– По-нят-но! – протянул Гулаев. – А я-то было подумал, что мой еврейчик сдрейфил, труса празднует… Смотрю – «Мессер» уже огонь открыл, вот-вот очередь в мою «кобру» врежется! Семен под эту очередь бросился, закрыл меня! Вот так еврей, думаю, себя не пожалел!
– А что мне оставалось делать? – заговорил наконец Семен Букчин. – По радио ничего не слышал. Увидел «Мессера», когда он уже носом заводил, прицеливался. Отсечь огнем уже поздно было. Ну, думаю, ведомый – щит ведущего. А дело щита – принимать удары на себя. Я и бросил свой самолет перед носом «Мессера»!
– Правильно! – заключил Гулаев. – Ведомый – щит ведущего. Только это у нас понимается не так буквально! Маневр ведомого, огонь его оружия по атакующему врагу – вот что является щитом ведущего. А так бросаться под огонь, защищая ведущего, это уже какой-то перебор, и свидетельствует это только о том, что ведомый плохо смотрит, не замечает вовремя врага, не успевает отогнать его своим огнем!
Семен Букчин поник от этих слов. Гулаев заметил реакцию ведомого и продолжал:
– Я очень благодарен тебе, Семен, за твою самоотверженность, за помощь мне. Думаю, мы с тобой еще полетаем и ты станешь настоящим ведомым, я помогу тебе в таком становлении. Добрые дела не забываются. Это только злые языки болтают, что добрые дела наказуемы. Правда, сегодня тебя за доброе дело наказали «худые». Но на ошибках учатся, и, думаю, ты, Семен, в дальнейшем научишься смотреть. А пока я потребую, чтобы тебе поставили американскую радиостанцию с тех самолетов, которые вышли из строя и восстановлению не подлежат. Спасибо, Семен!
Гулаева расспрашивали до тех пор, пока его не вызвали на командный пункт полка.
– Да, Семен воюет, как надо, – резюмировал Чугунов после ухода Гулаева. – Не то что у нас.
– Ладно, хватит. Посмотрим, как сам-то воевать будешь. Ты, конечно, герой, что и говорить. Но тебе вроде не приходилось еще встречаться с немцами, а? – ехидно спросил Чугунова Королев.
Чугунов вспылил. Он знал – все давно смотрят на него как на опытного летчика, и это настолько возносило его в своих глазах, что он свободно пользовался простотой фронтовых нравов.
– Ну, не встречал. Что, я виноват, что ли? А встретимся – буду воевать не хуже других! – с таким же апломбом он мог ответить не только заместителю командира эскадрильи Королеву, но и командиру полка.
В эти дни я много летал, чувствовал себя увереннее в воздухе. Правда, уверенность была уже другая, не та, что вначале. Я не думал, что буду только сбивать фашистов, а меня не тронут. Все может быть. Потери полка красноречиво говорили об этом. Но летать стал по-другому, не по-школьному. Гораздо меньше внимания обращал на показания приборов (научился определять скорость самолета по его поведению, а работу мотора – на слух), больше смотрел за воздухом, лучше стал понимать намерения ведущего – мы постоянно были вместе на земле, регулярно летали, и это сказывалось на результатах. «Сбить бы хоть одного фашиста. А воевать, видно, можно на этих машинах. Гулаев вон уже четвертого сбил».
Конечно же, воевать можно. Нужно умение. Даже самолеты, казалось бы, совсем не приспособленные для активного воздушного боя, успешно дрались с фашистами. В этот день в полк прилетел командир дивизии Нимцевич – Борода, как называли его летчики за небольшую черную бородку, – и рассказал об интересном бое.