Мария Баганова. Столик в стиле бидермейер

   – А ей тетя Майя посоветовала, – ответила Надя. – Помнишь такую?
   Как не помнить! Это была наша учительница рисования. Женщина яркая и юморная.
   – Она сюда часто приезжает. И еще другая бывает… Татьяна Романовна.
   Я хорошо помнила всех троих. Они дружили еще в школе: Анна Федоровна – Надина мама, Майя Ивановна и Татьяна Романовна. Хотя, если честно, Аннушка с Романовной друг другу подходили – обе метрессы. А Майя Ивановна как-то не вписывалась. Слишком она была для этого трио… нормальная. Житейская. Без зауми. Да и предмет не вышел – рисование и черчение. Это ж не физика какая-нибудь! Или биология.
   Зато ученики тетю Майю любили. Я это знаю точно, хоть и имела по ее предмету одни трояки. Ну не дано мне прочертить ровную линию! Зачем заставлять? Никогда этого не понимала. Кто-то аккуратист, кому-то это легко дается, а у меня руки не из того места растут. Что ж тут поделаешь? Тетя Майя это тоже понимала и, закрывая глаза на многое, вытягивала мне тройку.
   Зато я ходила к ней в кружок рисования. Там было интересно. Там я могла воплощать свои сумасшедшие идеи и рисовать фантастические пейзажи с фиолетовыми или розовыми деревьями. И драконов: они прятались между деревьев или сидели, сложив крылья, на скалах.
   – Ты задержалась, Надя, – услышала я строгий голос учительницы. – Я начала волноваться.
   – Прости, пожалуйста, мамочка, – виновато пролепетала Надя. – Просто… Посмотри, кого я встретила. Это Катя Тулякова. Помнишь ее?
   – Помню. – Анна Федоровна явно колебалась: не в ее стиле было просто так спустить своей сорокалетней девочке лишние пятнадцать минут отсутствия, но и устраивать сцену при мне не хотелось. – Здравствуй, Катенька, – дружелюбно улыбнулась она. – Уверена, Катя не заставляет свою маму так переживать.
   – Моя мама умерла, – отрезала я.
   – Ах! – Педагогические брови знакомым трагическим движением сошлись на переносице, совсем как тогда, когда мы учили наизусть «Послание декабристам».
   – Да, не так давно, – принялась я в подробностях расписывать болезнь мамы.
   Зачем я это делала? Как говорили в детстве, «из вредности». Я давно обратила внимание, что пожилые люди неохотно говорят о смерти. Она их пугает. Упоминание о чужой кончине расстраивает их намного сильнее, чем молодых. Это странно: дожив до сороковника, я сама стала намного спокойнее относиться к проблеме перехода в вечный мир, чем, скажем, в двадцать лет.
   Мы с Надей прошли на кухню. Аннушка за нами не последовала: мне-таки удалось ее укоротить.
   – А где Карина? – спросила я, осматривая дорогую мебель.
   – Поехала в город, – ответила Надя. – Она такая деловая…
   – А как вы встретились? Ты говорила, на улице…
   – Да, просто на улице. – Надя отчего-то смутилась, она вообще очень часто краснела и смущалась. – Я ехала по крайней правой полосе, и вдруг сбоку поперек дороги другая машина вылетела. Я в нее врезалась. А Карина, оказывается, все видела. И она, такая прелесть, подошла и выступила как свидетель, сказала, что все видела, что у самой есть права, что у меня времени не было затормозить… – Она замолчала. – А то я не знаю, чем там все могло закончиться.
   – А что, жертвы были? – спросила я.
   Надя испуганно посмотрела на меня:
   – Да нет, мы с Галкой вообще целые. А тот мужик только в больницу попал… И то ненадолго.
   Права у меня тоже есть. Машина была. Недавно продала на запчасти, потому что совсем развалилась. Коли за городом решила жить, придется новую покупать. Я, конечно, не юрист. Но если Надя ехала по прямой, по своей полосе, а тот выскочил наперерез – то он и виноват. Что тут могли изменить Каринины показания? Эх, Надежда, когда ж ты повзрослеешь?
   – Знаешь, Кать, ты только поосторожнее там будь, ладно? – попросила она.
   – В каком смысле поосторожнее?
   – В смысле не ходи на ту лестницу… Ну днем, когда народ, можешь, а вечером не надо. Там призраки! – произнесла она страшным театральным шепотом.
   – Ну какие призраки! – рассмеялась я. – Взрослая женщина, а во всякие глупости веришь.
   Надя округлила глаза, а мне вспомнились тети Нюрины пересуды насчет того, что у богатой дамочки с головой не в порядке.
   – Нет, я тебе точно говорю… Там двое: мужчина и девушка… Совсем молодая. Ты разве не знаешь, что тут сто лет назад случилось?! Тебе еще не рассказали?
   – Я не стану это слушать! – объявила я. – Ты еще в школе вечно придумывала всякие истории, а потом сама же в них начинала верить.
   Громкий уверенный голос прервал нашу беседу:
   – Катька Тулякова! Ты почти не изменилась!
   Я обернулась и увидела Карину. Есть женщины, о которых говорят: «Ведьма!» Карина была именно из таких. И ведьма не в смысле чаровница… колдунья… А просто – ведьма, которая сглазить может. Я ее никогда не любила и считала дурой. Впрочем, Карина была наделена в избытке: она довольно хорошо проявляла себя в математике и других точных науках, зато совсем не любила читать. Нет, я не сказала, что у нее были плохие оценки по литературе: она могла прочесть и запомнить текст, выучить правильные ответы по учебнику. Но придумать что-то свое… увы, на это ее никогда не хватало. Она искренне не могла понять, о чем и зачем вообще написаны все эти книги. Шутки ее были крайне примитивными и пошлыми, вкусы – грубыми. Впрочем, она умело мимикрировала, и Анна Федоровна оставалась вполне удовлетворенной ее хрестоматийными высказываниями.
   Хорошенькой Карина тоже никогда не была. Но сейчас, благодаря Надиным деньгам, выглядела вполне прилично: седина закрашена, одежда – по фигуре. Правда, выражение лица было какое-то… щучье, но тут уж ничего не поделаешь!
   – Вот вечно ты, Надька, такая! – упрекнула она хозяйку. – И чаю гостье не предложишь.
   – Да я только пришла, а потом, мы тебя ждали.
   – Да ладно… – недоверчиво ухмыльнулась она. – Я ж только так, Надьку жучу.
   Мои подозрения подтверждались: Карина отнюдь не выглядела приживалкой. Скорее наоборот: Надя не являлась хозяйкой в собственном доме. Бесхарактерная Надежда позволила сесть себе на голову жесткой и самоуверенной Карине.
   Прибежала Верочка. Карина погладила ее по голове и сунула пакетик с конфетами.
   – К чаю будут пирожные, – сообщила она, – только Вера их не ест. Этим современным детям подавай леденцы и чипсы.
   Чай был вкусный. Я такого сорта и не пробовала: необычный, слегка отдушенный корицей и немножко лимоном. Мы разговорились. Карина ограничивалась короткими замечаниями. Надя рассказывала мне о своих походах по деревне, она оказалась весьма искушенным знатоком наших мест. Надька всегда была гуманитарием, «витала в облаках», как выражалась ее мать.
   Как и предупредила Карина, девочка не выказала никакого интереса ни к конфетам, ни к пирожным. Вскоре Анна Федоровна спустилась к нам и тоже вступила в беседу. Она констатировала, что я стала «совсем взрослой девочкой», и мне пришлось изобразить радостную улыбку. Последовали расспросы. Ох, как я их не люблю! Мне пришлось рассказать, что замуж я так и не вышла. Институт окончила, но специальность непрестижная, работа неденежная.
   – Просидела десять лет в архиве, справки выдавала, – поведала я, – а тут вдруг наследство получила, совсем неожиданно от… дальнего родственника. Вот на эти деньги и купила полдома здесь. Конечно, не так роскошно, как у вас, зато у самой воды, – позволила я себе эту шпильку.
   Анна Федоровна поджала губы.
   – Не знаю, хорошо ли это, что у самой воды, – нахмурилась она, – там ведь… Это место с богатой историей! Хотите узнать больше, возьмите в местной библиотеке книгу. Ее выдают на руки, я даже заказала ксерокопию.
   – А здесь есть библиотека? – удивилась я.
   Анна Федоровна посмотрела на меня так, словно сама строила библиотеку.
   – А что за книга, интересная? – поинтересовалась я.
   Анна Федоровна посмотрела на меня так, словно я брякнула что-то неприличное.
   – Смотря для кого… – И снова поджала губы.
   Что ж, я никогда не входила в число лучших учениц.
   Говорят, что деньги портят людей. Я с этим не согласна. Ничуть не портят, просто выявляют те черты, которые беднякам приходится скрывать. Говорят же: «Дай человеку власть ефрейтора – и ты узнаешь о нем все». Учитель в классе обладает намного большей властью, поэтому поведение Анны Федоровны меня ничуть не удивляло.
   В заключение она явила благую волю и пригласила меня в гости. На званый вечер: смотрины того самого столика, что вызвал столько пересудов в деревне.
   – Будут наши соседи, – перечисляла Надя, провожая меня, – познакомишься с моим мужем и с Галочкой – падчерицей. Смешное слово! Ну какая она мне падчерица! Приемная дочь. Еще Майя Ивановна будет… – Она запнулась. – И… Татьяна Романовна приедет. – Надя с явным усилием выговорила последнее имя.
   – Ты поддерживаешь отношения с Татьяной Романовной? – спросила я.
   – Мама поддерживает, – потупилась Надя. – Меня она не любит… Ну сама понимаешь почему. А вот в Карине души не чает.
 
   Лет двадцать назад у Татьяны Романовны погиб сын. Погиб очень нелепо, выпав из окна нашей школы. Той самой школы, где она преподавала французский язык, Майя Ивановна – рисование, а литературу – Анна Федоровна. Ужасная история! Это теперь окна в школах зарешечивают, ставят специальные замки… А тогда весной на переменках их открывали настежь, чтобы проветрить классы. Иногда, в жаркую погоду, не закрывали вообще. Учителя ограничивались строгими предупреждениями: на подоконники не садиться, а тем более не вставать на них… Мало кто слушался. Я хорошо помню, как мальчишки любили перегибаться наружу, пугая девочек, будто вот-вот выпадут.
   Самое обидное, что, при всем моем уважении к Татьяне Романовне, я не могу вспомнить ее сына хорошим словом. Нервный, дерганый, не вполне адекватный, очень грубый. Он был как раз из тех, кто выражает симпатию к девочке, таская ее за косички. Несмотря на общую «нескладность», руки у него были достаточно сильные, а потому его «шуточные» толчки оказывались довольно чувствительными.
   Особенно страдала Надя. Уже тогда она была прехорошенькой и, по всей видимости, нравилась парню. Вот и доставалось ей на орехи. Чувство свое он выражал самым диким и идиотским способом: всячески ее изводил, дергал за косички, бил по голове, щипал.
   Я хорошо помню, как мы вместе с Кариной зачем-то бежали в класс. То есть ясно, зачем бежала я: она отняла мои туфли, «мешок со сменкой» – так это называлось. Она, как всегда, опередила меня: Карина была худая, сильная, высокая, а я, как сейчас сказали бы, – склонна к полноте. Вот она скрылась за дверью, а через несколько секунд в класс вбежала и я. Дежурила в тот день Надя. Я не поняла, почему они с Кариной молча и несколько удивленно смотрели на распахнутое окно. Я так и вижу их, словно наяву: Карина, раскрасневшаяся после бега, и Надя метрах в полутора от окна с тряпкой в руке: только что протирала доску. Вид у Нади растерянный и потрясенный, а Карина, выставив вперед указательные пальцы обеих рук, что-то гневно говорит. Я успеваю услышать конец фразы: обвиняющее «…столкнула!».
   – Я не хотела. Нет, не из-за меня!
   – Значит, он сам упал? – спросила Карина.
   Надя растерянно оглянулась на меня и подтвердила:
   – Да, сам.
   Я сначала не поняла, о чем они. Может, о мешке с моей обувью?
   По словам Нади, Юра Сысорев, желая попугать ее, забрался на подоконник и стал там отплясывать, периодически демонстрируя, вот, мол, сейчас упаду. И на самом деле упал.
   Не знаю, почему Карина сказала это страшное слово «столкнула». Потом она изменила свое мнение и больше ни в чем не обвиняла Надю. Напротив, принялась опекать ее. Надя была тихой и робкой, а Карина жесткой и напористой. В чем-то они дополняли друг друга, хотя мне часто казалось, что Карина подавляет Надю. Девочки стали подружками, всюду ходили вместе. Мне, грешным делом, казалось, что хорошим аттестатом Карина была обязана именно этой дружбе: ведь Анна Федоровна стала ее всячески поощрять.
   Чего греха таить, смерть одноклассника, конечно, потрясла всех нас, но когда первый шок прошел, многие испытали облегчение. В том числе и я сама. Неприятный он был человек.
 
   Татьяна Романовна сразу резко постарела. Было долгое разбирательство. Директора сняли с должности. Какая-то комиссия приезжала, а мы весь конец весны парились в духоте: окна не разрешали открывать вообще. Потом кому-то от жары стало плохо, вмешалась школьный врач, и все вернулось на круги своя. Только на рамы навесили крючки, не позволяющие им раскрываться настежь. Будто это что-то меняло!
   На несколько лет Татьяна Романовна ушла из школы. Вела кружок в каком-то клубе, давала частные уроки. А потом вернулась. Все удивились, но не принять ее не имели права: вакантная должность, ее специальность и стаж соответствуют…
   Я хорошо помню, как, проработав в школе несколько месяцев, она вдруг подозвала меня и пригласила в пустой класс. Усадила перед собой, угостила какой-то конфетой. Невкусной, залежалой. Заговорила о чем-то постороннем. Потом без всякого перехода спросила:
   – А ты помнишь, как оно все было? В тот день, когда погиб Юра?
   Я замерла, но осторожно кивнула. Она попросила рассказать. Я, медленно подбирая слова, заговорила. Учительница слушала очень внимательно.
   – Значит, когда ты вбежала в класс, Надя держала в руке тряпку для доски? – уточнила она.
   – Да, она ведь дежурная была, – подтвердила я. – Доску после урока, наверное, протирала.
   Мне показалось странным, что Татьяна Романовна зафиксировала на этом внимание. В ответ на мои слова она кивнула и повторила эхом:
   – Да, доску протирала. Конечно, доску.
 
   Засиделась я у Нади долго. Уже начало темнеть, когда я вернулась домой: старенькое облупившееся крыльцо, покосившийся фундамент. Пахнет мышами – надо кота завести. Тетя Нюра наверняка в курсе, у кого кошка окотиться готова. Спрошу у нее.
   Я потрогала кастрюльку с молоком. Еще теплая. Сливки поднялись и вместе с пенкой образовали густой плотный слой. Если поставить молоко в холодильник, он станет еще гуще. Давно я такого не пробовала, только в детстве… у бабушки. А сейчас пакетное молоко не кипятят.
   Я прислушалась: какие-то шорохи, скрипы. Простая мебель из ДСП, оставшаяся от прежних хозяев. Хотя дому больше ста лет – в интерьере никакой старины, не на чем глаз остановить. Или все же можно найти? Я осторожно отколупнула кусочек обоев – под ним оказались другие, в мелкий цветочек, они тоже легко отошли от стены. Мне хотелось расчистить участок побольше, но как это сделать, не повредив самый первый слой?
   Вооружившись ножом, я старательно колупала стену. Какая прелесть все-таки эти старые дома! Слои обоев – вся наша история. Вот брежневские времена – нечто дешевое с медальонами. Я хорошо помню, как тогда все «доставали». Не покупали, а уж тем более не выбирали, что нравится, а именно доставали, не обращая внимания ни на цвет, ни на фасон.
   Вот слоем ниже – явный хрущевский минимализм. Потом – газеты. Где-то я читала, что люди хранили понравившиеся выпуски именно таким образом: оклеивая ими стены. Иначе можно было попасть под подозрение: «Почему вы именно эту газету храните? Ага, с антисоветской целью!..»
   А вот и самый нижний, то есть первый, слой. Он обрывается примерно на высоте моих плеч – дальше просто побелка. Темные обои в стиле модерн, с великолепными розами.
   Я сделала неосторожное движение, и поперек розы пролегла царапина.
   – Ой! Хренов из меня реставратор! – в сердцах воскликнула я.
   – Никак тоже клад ищешь? – послышался насмешливый голос тети Нюры.
   – Да нет, вот хотела посмотреть, что тут под обоями. Если расчистить часть стены – вот красота была бы! Получше любой картины.
   – Да, – кивнула тетя Нюра. – А я уж подумала, что ты в бредни о кладе поверила.
   – Именно что бредни. – Из-за спины соседки выглянул высокий молодой человек. – Добрый день.
   – Вот, хотела тебе моего сына показать, – заулыбалась тетя Нюра. – Познакомьтесь: Антон, Екатерина.
   Я с интересом поглядела на молодого человека. Хотя не такого уж и молодого: за тридцать. Чуть моложе меня. Высокий, немного полноватый. Черты – некрупные, невыразительные, но лицо умное.
   – Сынок ко мне в отпуск приехал, – объяснила тетя Нюра. – Он у меня таможенник.
   – Добрый день, – поздоровался Антон. – Клад не ищите. Это ерунда!
   – А вы откуда знаете? – спросила я. – Вдруг не ерунда?
   – Таможня отследила, – усмехнулся он. – Вы чуть подольше поживите, и вам всю местную историю в подробностях расскажут.
 
   Я задумчиво рассматривала витрину сельпо. Тетя Нюра планировала на вечер небольшое угощение по случаю приезда сына. Меня пригласили. А с пустыми руками идти неудобно.
   Готовлю я неплохо. Месяц на куриных окорочках продержаться могу и не повторюсь. Ну… почти ни разу. Я их варю, жарю, тушу, запекаю – только в моей избушке плита без духовки.
   Хорошо, когда машина есть; а я без колес. Значит, в супермаркет отовариваться ездить не могу. О парном мяске следует забыть. Овощи – картошка, морковка… фруктики свежие, выбор пива радовал, ну и соки всякие… Куплю-ка я, пожалуй, пива – для себя (чтоб водки больше не наливали), колбаски, состряпаю тушеной капустки с лучком… «Сосиски с капустой я очень люблю, тирли-тирли-ли, сосиски с капустой вкуснее всех блюд…»
   Отборная матерщина прервала ход моих мыслей. Обернувшись, я увидела Карину, вышедшую из машины и направляющуюся к магазину. Метрах в тридцати стояла не слишком старая женщина, очень толстая и плохо одетая: в тесном, застиранном и выцветшем ситцевом платье без рукавов с огромным количеством вытачек. Такие платья носят теперь только в деревнях. Эти наряды хранятся в сундуках и на антресолях с шестидесятых годов. Вернее, раньше хранились, при брежневском дефиците. Теперь горожане повыкидывали. А деревенские – нет.
   Поношенная одежонка, рискуя лопнуть по швам, обтягивала ее заплывшие жиром формы и обнажала колени. Жуткие колени! Мослы, выступившие вены, целлюлит… Я даже не знаю, как все это называется.
   Бабища потрясала кулаком и кричала вслед Карине что-то непотребное. Стоявший рядом мужик, не мужчина – именно мужик: пропитой, отечный, хрипло выразился еще яснее:
   – Убить такую суку!
   – Катька, привет! – Карина улыбнулась мне как ни в чем не бывало.
   – Привет, – оторопела я. – Что это они?
   – Да, забей! Пьянь местная. – Она презрительно наморщила нос. – Ничего они мне не сделают. Только воздух сотрясают.
   – А из-за чего сыр-бор?
   – Из-за столика. Ну, тебе Надя ведь рассказывала…
   – Какого столика? Того самого, старинного?
   Так, значит, это та баба, алкашка, у которой Карина столик купила, догадалась я. Стоп! Почему я сказала «Карина купила»? Купила ведь Надя? Хотя…
   – Карина, – спросила я, – а почему они на тебя злятся? Ты-то тут при чем? Ведь это Надя… – Я не успела закончить фразу.
   Карина взглянула на меня, словно увидела вошь.
   – Катька, не делай вид, что с Луны свалилась, – тихо произнесла она. – Надька – она дитя малое. Дурочкой была, дурочкой и осталась. Без меня она бы ни в жисть ни одной сделки не провернула.
   Я остолбенела. Деловая! А Надька все ей разрешает! Всему же должен быть предел, даже собственной бесхарактерности. Не удивлюсь, если эта стерва и с мужем ее спит.
   – Видела бы ты, в каком состоянии этот несчастный столик у них валялся, – как ни в чем не бывало продолжила Карина. – С них бы сталось его на дрова порубить. А теперь злятся, что мало выручили. Видать, все уже пропили, еще деньжат захотелось.
   Я снова взглянула на ругающуюся парочку. Карина права: без нее изящный столик был бы обречен на гибель. Надя точно не смогла бы с ними договориться.
 
   Эх, не баловало меня отпускное лето погодой! Жаркие деньки можно было по пальцам пересчитать, то и дело дождик накрапывал. Но у тети Нюры широкая веранда, застекленная, с большим столом и мягким диваном. Когда ветра не было, мы смогли открывать их окна настежь. Пахло смородиной и вишневым листом, петрушкой, укропом, ароматными неизвестными травками. Тети Нюрин муж быстро опьянел и отправился спать. Это было даже хорошо: совсем он не был похож ни на свою жену, ни на сына. Грубый, ничем не интересующийся. Он или возился в гараже с машиной, или спал. Помогать по хозяйству тетя Нюра ему особенно не позволяла. Например, когда он косил, то сметал под корень все ее любимые цветочки, оправдываясь тем, что не заметил. Я не верила. Вы когда-нибудь видели дельфиниум? Это растение метр высотой, да еще и с яркими цветами. Ну как его можно не заметить?
   Мы сидели втроем и тихо переговаривались – по слову в час. Тетя Нюра в который раз пересказывала мне историю здешних мест.
   – Деревня здесь давно существует, усадьба еще при Екатерине Великой была построена… Несколько раз перестраивалась. Поэты тут гостили, стихи писали о красоте здешних мест, художники. В крупных музеях их картины есть.
   – Откуда вы все это знаете? – поинтересовалась я.
   – От Вари, библиотекарши нашей, – объяснила тетя Нюра. – Она молодец: столько всего собрала.
   – А где здесь библиотека? – Ничто в поселке не намекало на существование «культурного центра», хотя уже второй человек говорил мне о нем.
   – А на задах магазина, – объяснила тетя Нюра. – Заходишь в дверцу и по коридорчику… Это на самом берегу получается. Варвара у нас энтузиаст, только на ней библиотека и держится. Варя старые фотографии собирает и рисунки барской усадьбы, что под воду канула.
   Я представила себе призраки расфуфыренных дам в пышных платьях, порхающих над водой.
   – Наверно, их Надя и видела… Ой, вслух заговорила, – смутилась я. – Призраков. В старинном доме они должны были водиться.
   – Не-ет, – протянул Антон. – Привидение у нас конкретное. Это Анастасия Зябужская. Дочь последнего барина. Их было три сестры, а Анастасия… то ли загуляла, то ли еще что… В общем, она родила внебрачное дитя, и папаша ее зарезал.
   – Как зарезал?
   – Ножичком! – охотно объяснил Антон. – Предание гласит, что папаша бегал за обезумевшей от ужаса дочерью по всему дому, в конце концов нагнал и заколол. Все произошло именно на том самом столике.
   – Точно, – кивнула тетя Нюра, – я помню, когда он еще у Людки стоял, я на нем зарубку видела, как от ножа.
   – Ну, это все домыслы, точно теперь никто не проверит, – заметил Антон.
   – Как это не проверит? – возмутилась тетя Нюра. – Вон у Варьки и фотография есть комнаты, где столик стоял, и библиотеки ихней. И столик там посередке ясно виден.
   – Папашу арестовали?
   – Нет. Не успели. Революция грянула. А потом он сам помер от удара. Но перед смертью успел денежки за границу перевести и оставить двух других девок без наследства. Завещание составил: все их детям в законном браке.
   – А что девки? Замуж не вышли?
   – Да какое там замуж! Одна умерла вскоре, от тифа вроде… Другая жила с кем-то, но не расписалась: тогда не принято было.
   – А внебрачное дитя? Кто это был, мальчик или девочка?
   – Понятия не имею! – пожал плечами Антон.
   – Вроде девочка, – ответила тетя Нюра. – Несколько лет назад тут приезжала одна старушка, внучка ее.
   – И что внучка?
   – А ничего. Погуляла, посмотрела. Постояла на берегу – дом-то под воду ушел. И все. Назад поехала.
   – Как романтично! – расчувствовалась я. – Погибшая красавица… Злодей отец! А что красавец соблазнитель? Где же он?
   – Да шут его знает, – махнул рукой Антон. – У Варвары спроси. Она, может, и скажет.
   У Варвары? Ах да, это библиотекарша. Замечательную я все-таки себе деревню выбрала: с библиотекой, историей, с привидениями! Где теперь такую найдешь?
 
   Много достоинств у нашей деревни, однако есть и свои недостатки: проехать к нам можно только по одной-единственной дороге: извилистой и узкой. Ведет она через лес, две машины с трудом разъезжаются, рискуя увязнуть на глинистой обочине. На перекрестке часто дежурит ГАИ: ловят подвыпивших водил.
   К нам ходит автобус. По расписанию: раз в полтора часа. Мне нужно было съездить в город, и Антон вызвался меня проводить. Нет, не ради моих не слишком прекрасных глаз: у него в городе тоже были какие-то дела.
   В салоне автобуса мерзко воняло выхлопными газами. Ногам было жарко, но через окна проникал сырой лесной воздух. Рыбаки в кирзовых сапогах деловито обсуждали, что рыба нынче плохо клюет, что раньше здесь окуньки водились – во-от такие! А теперь всякие придурки на скутерах рыбу распугивают. Скутеров на самом деле было много. Их шум будил меня по утрам и часто не давал заснуть ночью.
   Деревенские женщины «перетирали» местные новости. Это в городе мы все выглядим молодыми, а тут после сорока лет женщины перестают следить за собой и превращаются в старух. Без обид отзывались на обращение «баба»: баба Люда, баба Надя… А этим бабам-то лет по пятьдесят, не больше!
   На задних сиденьях расположились рабочие, в основном приехавшие из теплых стран. Выглядели они непрезентабельно: небритые, в грязных залоснившихся куртках. Вели себя тихо: у большинства не было регистрации, и конфликтов они побаивались. Работали гастарбайтеры в коттеджном городке, там, где жила Надя. Их-то хозяева автобусом не пользовались, были все при машинах.
   На меня посмотрели с интересом: я не вписывалась ни в одну из групп. Впрочем, не вписывался и еще один мужчина, видимо, по всем признакам в прошлом довольно интересный. Он и сейчас был бы ничего, кабы не портили его мешки под глазами и нарочито агрессивное, недовольное выражение обрюзгшего лица.