Мария Баганова. Столик в стиле бидермейер

Мария Баганова
Столик в стиле бидермейер

   Посвящается всем моим знакомым сетевым слэшерам

   Заляпанный грязью «пежо» ехал прямо по тротуару. Женщина со злым усталым лицом толкала перед собой коляску, которая увязала в выпавшем накануне мокром снегу. Тормозить «пежо» в этом месиве было явно нелегко, и автомобиль слегка задел женщину, выпачкав подол ее куртки.
   Она резко обернулась и громко выругалась:
   – Ах ты, козел вонючий!
   Водитель высунулся из окна, но не для того, чтобы извиняться.
   – Сама такая! – заорал в ответ он. – Идет как на прогулке!
   – А не хрена здесь ездить! – выкрикнула женщина. – Это, к твоему сведению, тротуар.
   – Слушай! – рявкнул водила. – Если ты сейчас не уберешься, я придавлю и тебя, и твоего пащенка. И еще по репе получишь!
   Женщина испугалась и отступила в сторону. При этом глаза ее сощурились от ненависти, губы шептали нетрудно догадаться что.
   Водитель наконец вырулил на проезжую часть. Но то ли он от природы был недостаточно внимателен, то ли его «завела» перепалка с женщиной, но он не заметил несущуюся по крайней полосе «девятку». Раздался грохот от удара, скрежет металла. «Пежо» с развороченным капотом так крутануло, что он с силой врезался в фонарный столб. Водитель уткнулся лбом в руль и замер. Все остолбенели. В наступившей тишине жутко прозвучал громкий, веселый женский смех. Хохотала женщина с коляской. Хохотала заливисто, как смеются дети в цирке над клоуном. Это был не нервный смех, это был смех счастья. Она явно не собиралась сдерживать свои эмоции. Все с изумлением смотрели на нее. Никто не произносил ни слова.
   – Господи, господи! – задыхаясь проговорила она. – Хоть что-то приятное случилось за этот поганый день!
   И она двинулась дальше, все так же тяжело толкая коляску. Но выражение ее лица изменилось: теперь оно просто светилось от удовольствия, словно она получила долгожданный подарок.
 
   Даже самые льстивые и вежливые люди признают, что я отношусь к невостребованному ныне типу женщины. Родись я лет сто – двести назад в крепкой кулацкой семье – отбоя бы от женихов не было. И не из-за приданого, а из-за того, что невеста – ого-го! Коня на скаку остановит. Обнять – рук не хватит. Всем вышла – и статями, и повадкой.
   У меня пятьдесят четвертый размер и косая сажень в плечах. Я могла бы позировать для Колхозницы в знаменитой скульптурной группе или легко управляться с тяжеленным веслом, стоя на пьедестале в детском парке.
   Но сегодня в моде тип миниатюрной, хрупкой женщины-ребенка или стройной сухопарой бизнес-леди. Мои ручищи не пролезают в рукава модных пиджаков, а сапоги не хотят смыкаться на моих далеко не худеньких ножках.
   Что же делать мне, раскрасавице Василисе Микулишне? Просто рабочей скотиной быть не хочется. При богатырском телосложении, и здоровье у меня хорошее, и образование, высокие эстетические запросы. Мужчина, готовый воспринимать меня только как тягловую лошадь, мне не интересен. Есть выход: исполнять сразу же две роли – себя и воображаемого супруга. Стать мужеженщиной. Вот я и стала. Я легко поднимаю самые тяжелые сумки, сама чиню унитаз и меняю дверные замки, ловко клею обои и белю потолки. Я всегда все делаю сама…
   Возможно, это и есть настоящее одиночество.
 
   Вятичи – небольшой городок-спутник, один из тех, что кольцом окружают столицу. Центр города новый, там сплошняком стоят серые панельные коробки и хрущевские пятиэтажки. Ближе к «кольцу» теснятся современные небоскребы, они очень красиво возвышаются над шоссейными развязками словно огромные тихоокеанские лайнеры в порту.
   Но я живу на окраине. Не так давно у меня впервые в жизни появилась личная жилплощадь. Нельзя же считать домом общежитие или комнату в многонаселенной коммуналке? Наследство свалилось на меня совсем неожиданно: умер мой отец, биологический, записанный в свидетельстве о рождении. Помнить я его – не помнила, знать – не знала, но, как выяснилось, он поддерживал редкие контакты с моей мамой и даже составил завещание на мое имя.
   Смерть совершенно незнакомого человека вторично сделала меня сиротой, правда, совершенно без эмоций с моей стороны. Мне было все равно. Я сильно переживала, когда несколько лет назад скончалась бабушка. Потом, когда умерла мама, ее смерть я перенесла намного спокойнее. Можете считать меня неблагодарным, черствым и жестоким человеком, но мы с ней были слишком разными людьми. Нет, я не бросила ее, больную, в одиночестве. Я заботилась о маме, через день навещала, покупала лекарства и вызывала врачей. Но жить предпочитала отдельно. Пусть в общежитии, пусть на съемной квартире. Лишь бы отдельно!
   Наверное, дело в том, что по-настоящему вырастила и воспитала меня именно бабушка. Жила она в деревне, немножко похожей на ту, где теперь поселилась я. Меня отправляли к ней на лето, и каждый год я с нетерпением ждала окончания весны. Мне нравились запахи старого деревянного дома, сырость, проникающая из подвала, и сухая теплая духота от топящейся печки.
   И еще в том деревенском доме все время было темно. Из экономии старушка покупала самые маломощные лампочки и вкручивала их не больше трех на пятирожковую люстру, подаренную моей мамой. Странно смотрелась хрустальная люстра «Каскад» в таком доме…
   Бабушку я очень любила. Любила за то, что она никогда не произносила красивых слов, никогда не обнимала меня с подчеркнутой нежностью за плечо и не спрашивала: «О чем ты мечтаешь?»
   Так поступала моя мать. И мне приходилось лгать и изворачиваться, чтобы мои мечты остались моими. В противном случае я не была застрахована от того, что их перескажут гостям или соседям как забавный анекдот.
   Бабушка же меня просто любила. У нее я могла быть самой собой, не корча из себя примерную пай-девочку. Не стесняться своего роста и широких плеч, носить нестираные джинсы, возиться в пыли с лохматой блохастой собакой, сколько угодно гладить кошек, не думая о лишае.
   Не нравилось мне только одно: прополка ее обширного огорода. Увы, тут мои деревенские гены дали сбой: при всем желании я была не способна отличить культурное растение от сорняка.
   Бабушки не стало уже несколько лет назад. Дом мама, никогда не обладавшая коммерческой хваткой, продала за копейки. Деньги пошли на ремонт нашей двухкомнатной «хрущевки» в центре Вятичей.
   А теперь сбылась моя мечта: дом в деревне! Вернее, полдома. Язык не поворачивался назвать его избой – нет! Это именно дом: уютный, обжитой. С участком – маленьким, не больше трех соток. С яблонями – сучковатыми и покрытыми плесенью стволами, они уже давно не плодоносили – столько им было лет.
   Наследства моего биологического отца – назвать его папой у меня никак не получалось – хватило на то, чтобы выплатить две трети суммы, которую запросила за дом бывшая владелица. Остальное я надеялась набрать, сдавая жильцам «хрущевку».
   Я заняла у соседки косу и собственноручно скосила траву, которая местами доходила до пояса. Получилось не слишком ровно, местами даже позорно, но теперь по участку можно было ходить. В скошенной траве обитали целые тучи комаров. Изгнанные, они полсуток неприкаянно зудели над ухом, потом пропали. Значит, нашли новое обиталище.
   От проезжей части меня отделял двор и дом, в котором жили соседка тетя Нюра с мужем. За их забором стояли лиственницы. Роскошные лиственницы! Высокие, с пышными кронами, они почти скрывали дорогу и автобусную остановку рядом. Дорога изрядно пылила, но до меня не долетали ни шум, ни запах выхлопных газов.
   А с другой стороны, за крутым обрывом, плескалась река. Вернее, не река, а водохранилище. Просто мне не нравилось это слово – слишком длинное и современное. Оно не подходило ни к дому, ни к этой сельской местности.
   К сожалению, от моего участка к воде спуска не было – уж больно берег крутой, да еще и порос высоченным и страшно колким шиповником. Не подобраться, ну просто джунгли непролазные! Крутой спуск был покрыт малиновыми махровыми цветами и скудной листвой, едва прикрывавшей хитросплетение усеянных колючками ветвей.
   Для купания нужно было выйти из калитки, миновать чужие полдома и участок, что принадлежал тете Нюре, и метров через двадцать по дороге свернуть направо. Небольшой перелесок – и ты на косогоре. Вот это было место! Словно веранда, над самой рекой.
   Две широкие лестницы в старинном стиле с балюстрадой под мрамор вели к воде, совсем как на юге. Они расходились в разные стороны под углом примерно градусов в сорок пять от одной общей площадки, потом резко меняли направление. В этом месте были обустроены две небольшие площадки с вазами. Там, где в самом низу роскошные лестницы сходились, начинался простой грубый дощатый помост. К нему причаливали лодки, на нем можно было загорать, да и просто это было хорошее место для купания. А все же обидно, что там нет изящной пристани в старинном стиле.
   Вот только климат в средней полосе подкачал! Далеко нам до Ялты: вместо теплого солнышка мое первое деревенское лето одарило меня одними дождями.
   В первый же день осторожно я спустилась к воде, внимательно глядя под ноги: лестница была очень старой, и многие ступеньки покосились, выкрошились. Середина июня, погода особо не баловала, и вода еще не зацвела. Скинув халатик, я прыгнула с помоста в воду и убедилась, что глубина здесь приличная. Меня это даже порадовало, так как плаваю я хорошо и не люблю путаться в тине.
   Прохладная вода, живая и мягкая на ощупь, пахла свежестью. Отплыв подальше, я обернулась и посмотрела на берег. Увы, мои ожидания оказались обмануты: с расстояния лестница смотрелась совсем не так красиво, как сверху, с берега. Пропорции были нарушены, словно на детском рисунке. Верхние пролеты казались намного длиннее, чем нижние, боковые площадки располагались низко, так что лестницы, ведущие непосредственно к воде, выглядели как обрубленные.
   Я уже повернула назад, когда вдруг раздался оглушительный треск и меня захлестнуло волной. Я в негодовании обернулась. Парень и девушка на скутере стремительно уносились вдаль. Они наяривали круги, радуясь ветру и скорости, не обращая внимания на купающихся. Хорошо не утопили! Хотя… не утопили же. Подумаешь, водичкой обрызгали.
 
   Моя соседка, тетя Нюра, оказалась женщиной приветливой и разговорчивой. Мы сидели с ней на веранде и пили водку. Я-то человек малопьющий, национальный напиток в основном кушала тетя Нюра. Мне было спокойно и хорошо. Для поддержания беседы я время от времени пригубливала стопочку и хрустела огурчиком. После купания хороший обед и чуточку водочки – самое то.
   – Это бывший дом управляющего, – рассказывала тетя Нюра историю моего дома, – я сюда приехала лет пятьдесят назад. Когда водохранилище строили, наемным жилье обещали. Рабочих рук не хватало.
   – Это дом управляющего? А где же барская усадьба?
   – А под водой осталась, – легко ответила моя соседка.
   – Как под водой?
   – Ну это же водохранилище, – объяснила тетя Нюра. – Ненастоящая река. Плотину построили, вот всю пойму и затопило. А дом-то низко стоял: там место тихое, ветра почти не было.
   – А лестница? – вдруг сообразила я. – Значит, она раньше не к реке вела?
   – Лестница раньше вела от дома наверх. Была еще дорога в объезд. Ну для карет там… А если наемный экипаж, то чаще здесь останавливались, выходили и пешком спускались. Так мне рассказывали.
   Вот, значит, почему лестница так некрасиво смотрелась с воды!
   – Но ведь в пятидесятые годы дом уже полвека пустой стоял. Что там было?
   – Что-то вроде клуба. – Тетя Нюра рассмеялась. – Там все клад искали.
   – Клад? В клубе? – Я расхохоталась. Водочка, даже в столь малой дозе, оказывала свое действие. – Ну это прямо «Двенадцать стульев»!
   – Только ничего не нашли. Перед тем как все затопить, из барского дома всю мебель вынесли. Карнизы отодрали. Даже начали лепнину со стен отбивать, только она поломалась.
   – А кто были владельцы? – Мне стало интересно. – Богатые люди?
   – Богатые. И образованные. А то, что деньги зарыли, – ерунда. Все они за границу перевели. Там другая история была, похлеще. Потом расскажу…
   – Тетя Нюра, а если мебель вынесли из усадьбы, значит, она должна у кого-нибудь здесь сохраниться?
   – Ну сама посуди, сколько с тех пор лет прошло? Это теперь все над стариной трясутся, а тогда… – Она махнула рукой. – Хотя кое-что, наверное, сохранилось. А тебе надо?
   – Я бы купила, – призналась я. – Нет, я вовсе не миллионерша, но красивые вещи люблю. И тут, наверное, если напрямую у людей, подешевле выйдет, чем в московских салонах.
   Тетя Нюра ухмыльнулась:
   – Не тебе одной эта мысль пришла. Тут две дамочки уже ходили по домам… Купили сервант, столик круглый. Столик красивый, с вышивкой на столешнице.
   – Пролетела я, значит, с мебелью… Всегда опаздываю. – Я взяла еще огурчик. – Очень они у вас вкусные!
   – Кушай огурчики, кушай. – Тете Нюре была приятна похвала. – А тем дамочкам не завидуй. Мебель им эта счастья не принесет. И без того одна на голову больная, видится ей всякое… А вторая так просто стерва.
   – Сейчас стерв много, – заметила я. – Это давно уже достоинством считается.
   – Может быть, – согласилась тетя Нюра. – Только эта стерва со знаком качества. Ух, как она Людку, у которой столик купила, облапошила! Сынок ее потом долго ругался.
   – А где же он был, когда столик продавали?
   – Пьяный валялся! А потом они пристройку на лето сдали. Тут все этим зарабатывают: комнаты сдают дачникам, сарайчики всякие…
   – А деньги пропивают, – закончила я.
   – Так оно и есть, – подтвердила тетя Нюра. – Так вот жиличка им и объяснила, какую они глупость сделали. Да поздно уже было.
   Тетя Нюра опрокинула еще полрюмочки, я захрустела огурчиком.
   – Ну а та, другая? – Я спросила просто так, чтобы поддержать разговор. – Что ей там мерещится?
   – Покойники… Вроде как привидения у воды, где барский дом раньше стоял. На лестнице. – Она вздохнула. – Вот место так место! С историей. Эх… Я ж говорю: тут такая легенда ходит… – Она с трудом подавила зевок. – Любовь, кровь… Дитя-безотцовщина… Ты уж извини, после расскажу.
   Соседка явно не рассчитала свои силы в борьбе с зеленым змием. Я была заинтригована, но пришлось мне в тот день остаться без интересной истории.
 
   По средам в деревню привозили бочку с молоком. Я давно привыкла к пакетам, но тут, поддавшись обаянию сельской местности, пристроилась в общую очередь. На меня, как на новенькую, поглядывали с интересом. Я наивно полагала, что эмалированные бидоны для молока безвозвратно ушли в прошлое, остались там же, где и кефирные бутылки с широким горлышком и крышечками из фольги. А вот и нет! Все старушки, как одна, в светлых платочках стояли с такими же бидонами, с каким некогда бабушка посылала меня в магазин. И черные пятна отбившейся эмали красовались на положенных им местах: у горлышка и внизу, около самого донышка.
   Через два человека за мной в очередь встала молодая, немного полноватая дама в полосатом полотняном платье. Хорошее платьице, отметила я, явно не с рынка. Лицо у дамы было круглое, глаза тоже, губки бантиком. Ну просто фарфоровая кукла! Наверное, ее так и звали в детстве – Куколка. Со мной в классе училась одна такая…
   – Катя! – вдруг воскликнула «кукла». – Тулякова? Это ты?
   – Надя Лович? А я смотрю-гадаю, а узнать не могу.

* * *

   Школа, где мы учились, находилась недалеко от моего дома, а значит – не так далеко и от нашей деревни. Отсюда до центра Вятичей – минут сорок на автобусе. Мы бы и раньше встретились, если бы я так старательно не избегала родного дома.
   Надя же в отличие от меня, наоборот, была девушкой домашней. Мы никогда не дружили из-за этой разницы в характерах, но плохого я про нее ничего вспомнить не могла. Ну кроме того, что Надежда относилась к типу женщин, которых я не переношу и даже местами презираю: инфантильных, беспомощных тетех. Я сказала «местами презираю», потому что для Нади всегда делала небольшое исключение. Было одно смягчающее обстоятельство: ее мамаша работала учительницей в нашей школе. Детям учителей всегда приходится непросто, а Анна Федоровна была еще той штучкой. Никогда не забуду, как она проникновенным голосом вещала: «Учитель – это должно быть для вас понятием святым!», «Учитель всегда прав!» Ну мы-то ладно: собака лает – ветер носит. А вот бедная Надя находилась под таким прессингом двадцать четыре часа в сутки.
   Мать Нади, Анна Федоровна, мало у кого вызывала симпатию. Она относилась к тем педагогам, которые на пенсии обычно говорят о себе: «Я была хорошим учителем».
   Этот факт не вызывает у них самих ни малейших сомнений. Им даже ни разу не захотелось полюбопытствовать, а что же на самом деле думают о них ученики? Может, это и к лучшему? Пусть уж доживают свой век в неведении.
   Мне тоже выпало то ли счастье, то ли несчастье учиться у Анны Федоровны. Она была очень занудлива, не слишком умна и образованна настолько, насколько это было нужно, чтобы не делать грубых ошибок в пределах школьной программы. Сомневаюсь, прочла ли она что-то сверх нее, хотя бы в годы своей учебы. По крайней мере я никогда не слышала от нее ни одной нетривиальной мысли.
   Нет, я не собираюсь судить старшее поколение! Совсем нет! У них была жизнь трудная и доступа к информации почти никакого. Просто я сомневаюсь в их праве учить нас. А тем более поучать. Особенно когда нам самим уже под сорок.
   Дочь свою Анна Федоровна воспитывала железной рукой.
   – Ты виновата! – произносила она чуть что, простирая руку, словно памятник Юрию Долгорукому.
   Бедняжка Надя просто сжималась под взглядом матери и покорно молчала.
 
   – А ты здесь что делаешь? – спросила Надя. – Дачу снимаешь?
   – Купила дом, – поведала я. – Вот тут, неподалеку. То есть полдома, но вход отдельный. Участок есть. Лето здесь полоботрясничаю, да и зимой буду приезжать.
   Надя почему-то испуганно огляделась по сторонам и прошептала:
   – Но это же у самой лестницы…
   – Роскошная лестница! – восхитилась я. – Мне нравится.
   – Да, – коротко ответила Надя. Помолчав, вдруг спросила: – Ты замужем?
   – Нет. – И, предвосхищая следующий вопрос, я ответила: – Работала в архиве. Теперь решила устроить себе отпуск. Есть у меня подработка надомная, так что некоторое время могу отдохнуть. Потом видно будет.

* * *

   Надя пристроилась рядышком со мной в очереди и рассказала о своей жизни. О том, как умер ее отец, – это случилось, еще когда мы учились в школе. О том, как сильно переживала мама.
   – Ты знаешь, она не показывала виду. Но на самом деле…
   Еще как показывала! Вела себя так, словно мы все были виноваты в этой смерти.
   Рассказала, как мама выбрала ей институт, вернее, «поступила» в нужный вуз, как следила за ее успехами. О своем первом неудачном замужестве: женихов у красивой девушки было много, но кандидатуру нужно было в обязательном порядке утвердить у мамы. Наконец нашелся такой. Правда, молодой человек не собирался обсуждать с тещей каждый свой поступок, а потому скоро с Надеждой расстался.
   – Они ссорились иногда, – проворковала Надежда.
   – А из-за чего?
   – Ну знаешь… – Она смутилась. – Он сам, конечно, неплохой человек, но друзья у него были… Мама таких принять не могла.
   Тут уж мне стало интересно: что же это были за типчики?
   – Один из них… – Надя понизила голос, воровато оглянулась и страшным шепотом закончила: – Был гомосексуалист!
   Я чуть не рассмеялась. Без сомнений, такого Аннушка принять не могла. Небось она до сих пор считает нетрадиционную ориентацию уголовно наказуемым деянием.
   – Мой муж сначала все чаще на работе задерживался, потом иногда ночевать не приходил, – продолжила рассказ Надя. – А потом мама сказала, что нам таких не нужно. А он словно ждал этого, даже спорить не стал, сразу ушел.
   «Ну а ты, выходит, дурочка, как всегда, молчала!» Мне стало жаль бывшую одноклассницу.
   – А ты как к мужу относилась? – спросила я.
   Надя вздрогнула, словно не поняла вопрос, потом пожала плечами, что означало, видимо, «не знаю».
   Рассказывая, она стеснялась, опасливо поглядывая на бабулек в платочках, немедленно навостривших ушки. Мы взяли по бидону молока, расплатились, и я пригласила ее к себе: моя калитка была в трех шагах. Надя с радостью согласилась. Я поставила кипятиться свое молоко, ее бидон – в холодильник, а она присела за стол и все говорила, говорила, словно плотину прорвало.
   – Мама его выгнала, – вздыхала Надежда, – а потом сильно меня ругала. Мол, у меня муж ушел, значит, не сумела сохранить семью, неправильно выстроила отношения… Я виновата.
   Да, Анна Федоровна в своем репертуаре. На бедную Надю она давила немилосердно. А Надя нежная, мягкая, ее надо было жалеть и баловать. Вот нам бы мамами поменяться! Я бы дала отпор ее учителке, а Надежда легко нашла бы общий язык с моей трепетной ближайшей родственницей. А так… А так Надежда просто сломалась. Не воспитали в ней ни характера, ни воли, ни твердости… Все решения за нее всегда принимала мать, и Надя так и осталась бесхарактерным наивным ребенком.
   – А вот около шести лет назад появился Андрей, – сообщила Надя. – Это мой муж. – Ее щеки чуть порозовели. – Я устроилась на работу к нему на фирму: ему целая сеть аптек принадлежит. А потом он стал за мной ухаживать… Ну мы и поженились.
   – Ну и как? Ты довольна? – поинтересовалась я.
   – Он такой хороший, – потупилась Надя. – Я за ним как за каменной стеной. Андрей всегда все знает, сам принимает решения. С ним даже мама не спорит! – В последних словах прозвучала гордость, граничащая со страхом.
   Я не возражала: мужчина, способный поставить на место Анну Федоровну, достоин уважения. В глазах Нади он наверняка выглядел гибридом супермена и царя Соломона. Как раз такой мужчина и нужен этой сорокалетней инфантильной девочке. Впрочем, у инфантильности есть и обратная сторона: Надя ничуть не постарела. Ни единой морщиночки, кожа гладкая, как у младенца. Лет двадцать восемь – двадцать девять – максимум, что ей можно было дать. Только какая-то нервозность появилась, словно она постоянно кого-то боялась. Неужели до сих пор мамы?
   – Знаешь, а у меня Карина живет, – сообщила она так, словно сознавалась в чем-то недостойном.
   – Карина? Кулярева?
   Я вспомнила высокую худую девицу. Не слишком умную, нагловатую; в школе после одного печального происшествия они с Надей подружились.
   – Да, – кивнула Надя. – Мы с ней встретились… Года три назад. На улице. Ее муж бросил, она с ребенком… Сильно нуждалась.
   – И ты взяла ее к себе, – продолжила я, снимая кастрюльку с плиты, – в услужение?
   – Ну да… то есть нет. – Надя кивнула и покраснела. – Не то чтобы в услужение… Ты не подумай. Ну просто она у меня живет, по дому помогает. Я ей деньги даю… Не плачу, а просто, когда ей надо.
   – Ясно. Ну буду рада и с ней встретиться.
   Тут я соврала: вот уж кого, а Карину я никогда не любила. Но кто старое помянет…
   – А как твоя мама относится к тому, что Карина с вами живет? – поинтересовалась я.
   – Очень хорошо.
   Наверняка боевой характер Карины больше импонировал педагогине на пенсии, чем послушание ее собственной дочери.
   – А твой муж?
   – Ему все равно. Хочешь посмотреть, как я живу? – предложила Надя. – Будем друг к другу в гости ходить.
   – С удовольствием!
   Я вручила Надежде ее бидончик, и мы пошли. До сих пор я никогда не прогуливалась в ту сторону: мне не нравилась их улица из одинаковых красно-кирпичных особняков за высокими заборами. Не понимала и не понимаю: какой смысл возводить величественное здание по индивидуальному проекту, чтобы спрятать его за уродливым забором? Дом слишком велик, чтобы любоваться им с участка, а с улицы его тоже не видно… Абсурд!
   – С кем вы тут общаетесь? – Я посмотрела по сторонам.
   – Вот с Кудриловыми… – Надя указала на следующий участок.
   – А еще с кем?
   Надя растерянно огляделась вокруг:
   – Да ни с кем, наверное.
   Заборы! Что с ними поделаешь?!
 
   Дом у Нади был роскошный. Впервые моя уютная дачка показалась мне простой хибарой. Я быстро сообразила, кого имела в виду тетя Нюра, когда говорила о дамочке, скупавшей старину.
   – Мне говорили, что ты стариной интересовалась и вещи покупала, – сказала я, рассматривая упоминавшийся тетей Нюрой сервант. – А еще мне говорили, что ты какой-то столик приобрела, замечательный. Покажи!
   – Столика пока нет. – Надя смущенно пожала плечами. – Он у реставратора. Привезут через неделю.
   Навстречу Наде выбежала девочка лет четырех: чумазое дитя с перепачканной клубникой мордашкой. В левой руке у нее была растерзанная Барби.
   – Твоя? – спросила я. – Чего ж ты молчала?
   – Нет, – вздохнула Надя, обнимая девочку. – Поздоровайся с тетей. Катя, это Верочка, дочка Карины. У меня родить не получается, – грустно закончила она.
   Верочка выпалила невнятно: «Здравствуй» – и понеслась в кусты. Оттуда на нас затявкала крошечная собачка.
   – Это Ундина, наша чихуахуа, – объяснила Надя.
   Мне стало ее жаль: у Карины – дочка, у нее – собачка. Каждому – свое.
   Мы прошли в дом.
   – Карина такая прелесть! – восклицала Надя. – Что бы я без нее делала? Видела бы ты, в каком состоянии был тот столик! Весь исцарапанный, в выбоинах. Хорошо, хоть вышивка не пострадала: ее догадались стеклом прикрыть. Карина нашла реставратора, сама столик туда отвезла, сама обо всем договорилась.
   – А как она реставратора выбрала? – поинтересовалась я.