Страница:
– А что она умеет?
– Видишь, Маша, дело всё в том, что недавно у неё был инсульт. И если раньше она поворачивала голову на своё имя: «Уна», то теперь не знаю. И ест через трубку.
– А…
– Результата никто требовать не будет, – перебивает она меня. – У Лены нет никаких иллюзий. Она очень понимающая мама. Но она тоже хочет, как я, чтобы с Уной занимались, чтобы она не просто сидела в своём кресле, а что-то делала. Чтобы не просто существовала, а жила. Понимаешь?
– Понимаю, – говорю.
Я прихожу на Железноводскую улицу. Там сейчас очень хорошо – и цветущие яблони, и сирень, и черёмуха. И рядом гавань. И ветер.
Уна полулежит в коляске. Она очень похожа на свою русскую маму и при этом совсем не похожа на русскую. Типичная американка. От неё веет заграницей – надёжностью, ухоженностью и уверенностью.
И при этом возникает чувство туманного берега, песчаной косы, по которой идёшь и ни в чём не уверен. Чувство хрупкости, непостоянства и причастности к тайне.
Как всегда, не могу подойти сразу, наблюдаю. Мама говорит:
– Уна! А кто пришел?
Уна никак не реагирует. Мама говорит:
– Who is there?
Уна начинает медленно улыбаться углом рта.
Лена говорит, что никаких срочных результатов она не ждёт, ей важно, чтобы Уна общалась с новыми людьми и знакомилась с новыми ощущениями. Я могу не бояться, девочка очень спокойная и терпеливая. Многим ведь страшно с такими детьми, потому что те не могут сказать, что не так…
(Я подумала: страшно не только поэтому.)
Мы остаёмся наедине.
– Привет, Уна, – говорю я.
Она пугается незнакомого голоса, и её руки взлетают вверх, к плечам. Защитный жест – «сейчас ударят».
– You are… you are, – пытаюсь я вспомнить что-нибудь по– английски, – you are a pretty princess![6]
(О, Боже!)
Но Уна довольна. Угол рта снова приподнимается в улыбке.
Мы поняли друг друга.
Мы играем на разных барабанах, бубнах и бубенцах, надетых на руки (и на ноги) под «I love you, you love me, we're a happy family»[7].
У меня всё с бубенцами. Все игрушки могут звенеть, греметь, трещать или пищать.
Как хорошо, что Уна слышит.
Кто такая Надюша?
Это первый ребёнок из павловского детдома, которого я взяла на руки.
Взять Надю на руки довольно трудно, потому что она совершенно прямая и вытянутая. Носочки вытянуты, как у балерины. Руки вытянуты вперёд.
Вдобавок она страшно худая, потому что очень мало ест. Не любит.
Её кормят из бутылочки. Выплёвывает. Мой папа говорит, что негативисты делятся на громких бунтарей и тихих саботажников, так вот Надя – именно второй случай. Нянечки то ругают её, то уговаривают, а всё без толку.
Надя – маленькая. Ей пять лет.
Когда я подхожу к её кроватке, она обычно лежит на боку: носочки вниз, руки вперёд, голова откинута назад. Мрачная (ещё один страдалец). Брови сдвинуты. Дотрагиваюсь до нее (или зову), она сильно вздрагивает, ещё сильнее морщит лоб – и сразу улыбается. Она всегда улыбается, когда с ней заговаривают. Лицо её в эти минуты – не знаю, как сказать ещё, – озаряется светом. Она улыбается и цокает языком. Иногда говорит: ы-ы, ы-ыы… радостное и страдальческое – вот и все её выражения.
Надино тело можно немного расслабить. Тогда я сажаю её на колени, спиной к себе. Мы слушаем музыку. Надя очень музыкальна. Ей бы «карусель», что вешают над кроватками малышей – она крутится, и звучит музыка, как из музыкальной шкатулки.
Я пытаюсь вложить в её руку погремушку, или шёлковый платок, или шуршащую букетную обёртку. Так мы сидим полчаса. Потом она устаёт.
Я приношу Надю Гале, которая сидит и тянет своё «бомм, бомм», – подношу её к Галиному стульчику – «Галя, вот это Надя». Галя выпячивает нижнюю губу, гладит Надю по стриженой голове и тянет мою руку вверх – а теперь ты меня.
1. погоня за благоприятным моментом.
2. собирать шарики с пола игровой комнаты.
3. бегство от общества, замаскированное под служение ему.
4. когда перестаёшь сомневаться в материальности этого мира. И того.
5. любая звучащая, шуршащая, выпуклая вещь приобретает исключительно важное значение.
6. тепло и настойчивость.
7. никогда не выходить из себя, держать железной хваткой.
8. постоянная готовность подпрыгнуть к потолку и упасть на пол.
9. ты постоянно утоляешь свой сенсорный голод.
10. когда в твоей голове начинают возникать образы предметов.
11. система.
12. взгляд изнутри, сверху, в упор, ускользающий, из будущего, на равных.
13. когда ты обязан знать, чего ты хочешь.
14. когда нельзя судить по себе.
15. когда звучат цвета и светятся звуки.
16. оркестр мира.
17. когда Бог не хочет, а ты хочешь.
18. когда ты уже не можешь не видеть, не слышать и не осязать.
19. когда можно всё, но только в рамках поставленной задачи.
20. когда ты чей, где, зачем, куда, кому, когда.
21. ты понимаешь зыбкость правил, но должен их придерживаться.
22. когда ты должен забыть об идеале, но постоянно к нему стремиться.
23. бутылка с запиской.
24. когда Бог есть.
25. летающая тарелка или космический корабль.
26. механика, а не электроника.
27. китайская шкатулка. Никогда не вынешь того, что положил.
28. когда крысолов уводит детей, которые не слышат, или не видят, или не понимают его дудки.
29. ученичество у мира.
30. то, чего не должно быть.
31. непреклонная гибкость.
32. «А мы пойдём другим путем!»
33. мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее там, где она этого не ожидает, – наша задача.
34. когда любое ваше… может быть использовано против вас. И за вас. И вообще никак не использовано.
35. когда мелочей не бывает, но всего предусмотреть нельзя.
36. когда ты хочешь слишком много и только при этом условии что-то получаешь.
37. не жизнь, а жизнь-1 (жизнь– А, жизнь-В, жизнь-С, другой вариант жизни).
38. непонятная и раздражающая настойчивость.
39. твой последний шанс понять, что всё индивидуально.
40. когда заменимых нет.
41. стекло и соломинка реальны, как никогда, и ты продеваешь соломинку сквозь стекло без малейшего сопротивления.
42. все знаки условны, но так же реальны, как их предметы и понятия.
43. мир объездных маршрутов и бега напролом.
44. если ты будешь только собой, он с тобой не пойдёт, а если только им, то никуда не сможешь его привести.
45. когда ты можешь предложить ему только свой мир, но обязан предоставить хоть какой-то выбор.
46. одна нога здесь, другая там.
47. ты принимаешь его таким, какой он есть, и не довольствуешься этим.
48. то, что вы хотели узнать о жизни, но боялись спросить.
49. место, куда стараются не заглядывать.
50. не обращает внимания на отсутствие, ставит на наличие.
51. никогда не говори, что она – единственный выход.
52. «.. не гордится, не бесчинствует… не раздражается, не мыслит зла… никогда не перестаёт»[8].
53. готова ко всему.
54. не имеет сослагательного наклонения.
В детском саду музыкантша спрашивала детей после неаполитанской песенки: какая она? Весёлая… ещё какая?
– Задумчивая, – сказала Габи.
– Это тебе стоит задуматься, – сказала музыкантша. Габи думала.
Неаполитанская песенка не радостная и не грустная. В ней этого нет.
У воды нет вкуса. Вода утоляет жажду. Что чувствуешь, когда пьёшь воду?
Вода и неаполитанская песенка – это любовь.
Интересно, что как раз умственно отсталые никогда не казались мне глупыми.
Глупым может быть только человек с нормальным интеллектом.
Как бы это объяснить?
Я ведь ничего не умею. Не знаю, как дать больному ребёнку таблетку, если он её выплёвывает. В конце концов, какую таблетку? Не разбираюсь я в них.
Не знаю, как делать массаж, как быстрее укладывать спать.
Даже правильно открывать влажные салфетки – и то не умею.
Я работаю с детьми, вроде бы, почти специалист. И я не знаю элементарных вещей, которые знает любая мама без всякого образования.
Егор встречает меня с таким выражением лица, что не дай Бог.
Этот ребёнок в последнее время делает успехи – даже бабушка заметила, – но заниматься всё равно не любит. Два раза в неделю – это совсем мало. Нужно каждый день. Ежедневно и понемногу открывать для него окружающий мир.
– Он же чувствует, когда в комнате становится теплее? Покажите ему печку дайте почувствовать, что она источник тепла. Я понимаю, что вам тяжело его переносить с места на место.
– Он же знает, зачем нужна ложка? Показывайте ему разные ложки. Дайте потрогать чашку, тарелку. Я знаю, как это трудно, – ведь он может одну ложку каши держать во рту два часа. Но всё-таки.
– Показывайте ему на прогулке деревья – чтобы он потрогал ствол, ветки, листья. Я понимаю, что очень тяжело каждый день тащить коляску по отвратительной дороге.
– Он знает, что такое залив? Да, вам уже не под силу перетаскивать Егора через переезд.
– Пусть он сам пробует натянуть штаны, снять кепку. Да уж, переодевать его два раза в день и без этого утомительно.
Егор не ходит в школу.
Старшему – семь. Младшему – пять.
Они абсолютно разные.
Старший – тёмный. На самом деле он светлый шатен, но сейчас я не вижу его и представляю только тёмные волосы. Глаза у старшего карие, широко открытые – лихорадочные глаза.
Младший – светлый. Глаза зелёные.
Старший похож на небольшое цунами или маленький Везувий. Он направлен наружу, в мир. Все бушующие в нем страсти он тотчас выплёскивает на вас. У старшего подвижное лицо – особенно удаётся ему выражение изумления и страдания.
Младший похож на ровную поверхность Лох-Несса. Старший смотрит прямо на вас – пристально и требовательно. Подходит вплотную и перебирает пальцами у вашего лица. Иногда он так заворожен этим змееобразным движением, что забывает о собеседнике. Подпрыгивает, щурится и тяжело дышит.
У младшего ускользающий взгляд. Он смотрит на вас, только если вы не обращаете на него внимания. Иногда он наблюдает из-под прикрытых век. Но чаще глядит прямо, сквозь. Однако отлично схватывает мир боковым зрением.
Старшему тесно в пространстве. Такое чувство, будто он хочет сбросить его с себя. Он налетает на стулья. Падает вместе со скамейкой. Стоит на цыпочках и, прищурившись, тревожно вглядывается в мир. Может вывалиться из окна первого этажа вместе с оторванной занавеской.
Младший с пространством играет. Он виртуозно проскальзывает, просачивается и огибает. Он вызывает в моей памяти сказку о девочке, которая умеет ходить между струями дождя и остаётся сухой. Иногда вы видите, как он стоит на верхней ступеньке деревянной лестницы, ведущей на крышу. Смотрит прямо и легонько покачивается на носках. Вы бросаетесь к лестнице, чтобы помочь ему спуститься, а он равнодушно наблюдает, как вы лихорадочно пытаетесь засунуть его под мышку.
Старший ищет общения с вами. Он порывисто обхватывает вашу шею руками или с размаху плюхается на колени – иногда вы от неожиданности теряете равновесие и падаете вместе с ним. Усевшись на вас, он наблюдает за движениями своих пальцев.
Если ваше общество надоедает старшему, он с неожиданной силой рвётся из рук.
Младший делает вид, что не замечает вас, особенно если вы хотите привлечь его внимание. Обычно он вступает в контакт в трёх случаях: если его заинтересует то, что вы делаете или держите в руках; если при помощи вас можно залезть на высоту; и если вы мешаете ему жить – отнимаете, тащите, навязываете. Но младший может посидеть у вас на коленях, особенно если вы будете слегка раскачиваться. Вы почти не почувствуете его веса. Он может заснуть, прислонившись к вам. Если вы не будете специально этого добиваться.
Старший говорит. Его любимое слово – нет. Он бурно дышит – так, что весь наполняется воздухом, и произносит на выдохе:
– нет… нет… нет….
Он весь – обида, отчаянье и страстная решимость – вытянут в струну, брови сдвинуты, углы рта опущены, ноздри раздуваются. Иногда старший произносит фразы. Например:
– Сумочка не унитаз.
Младший молчит. У него спокойное и сосредоточенное лицо – временами оно даже кажется безмятежным. Иногда младший поёт без слов, чётко выдерживая ритм.
Старший играет своим телом.
Младший любит всё длинное: палочки, ложки, зубные щётки. Они годятся для того, чтобы выстукивать ритмы.
Старший бунтует открыто. Он громко и настойчиво плачет. Быстро успокаивается, когда рядом никого нет. Старший во гневе шумен, прям и последователен. «Дай – успокоюсь». Его гнев направлен на вас, это способ связи.
Младший плачет потому, что ему плохо. Потому что мир вдруг отказывается послушно течь. Его слёзы – не бунт и не способ добиться своего, они нужны, чтобы заглушить боль. Младший во гневе страшен. Не дай вам Бог оказаться на его пути. Ему всё нипочём. Он исступлённо кусается, стучит ногами и сбрасывает на пол всё, что попадётся под руку. Дом выглядит как после Хрустальной ночи[9].
Успокаивается долго и тяжело.
Старший уносит из дома только понятные вещи: например сгущёнку. Ясно, зачем она нужна. Он захватывает её, используя прямой напор. Подходит к полке и говорит сквозь вдохи:
– Сгущёнка… сгущенка… сгущёнка.
Он хватает банку у всех на глазах, ясно давая вам понять: мне нужна сгущёнка – дай. Вы отнимаете её, он рыдает, но быстро утешается. Значит, не судьба. Вы – не дали – ему – банку. Он потерпел поражение в борьбе с вами. Вы сильнее. Старший это понимает.
Младший может и унести, и принести. Появляется на кухне с чайной ложечкой или кочаном капусты, прижатым к груди.
Уносит все ножницы. Ловко берёт острый нож, чтобы постучать им по столу. Он проскальзывает мимо, и вы не замечаете пропажи. Вы можете случайно увидеть его на улице с вашей последней открывашкой. Младший не пробует убежать от вас. Вы для него не существуете. Существует только нужная прекрасная вещь. В их диалоге вам нет места. Не вмешивайтесь.
Старший врывается к вам, как буря. Он проносится мимо вас и исчезает в комнате. Вы идёте следом и обнаруживаете его на вашей кровати под одеялом.
– Слезай, – говорите вы. – Это моя.
– …нет… нет… – говорит старший и тянет на себя одеяло. После недолгой борьбы старший водворяется на кухню. Если вы долго не видите младшего, скорее всего, он уже в комнате. Тут всё зависит от его настроения. Совет: не лезьте под горячую руку
Старший больше похож на собаку. Будьте дружелюбны, тверды, последовательны, терпеливы. Попадите в настроение.
Младший – на кошку. Будьте тактичны, неторопливы, наблюдательны. Попадите в ритм.
Нет смысла выбирать между миром старшего и миром младшего. Подозреваю, что это один и тот же мир.
В мире вообще много всего.
Я отыскала стихотворение Пастернака, которое мы никак не могли найти в тот последний день в Риге.
Мы ехали в автобусе на Онегу. Ночью я очень замёрзла, шёл дождь, а на рассвете стало ещё холоднее, но тучи разошлись, и небо было ослепительное. В районе Медвежьегорска, когда Гриша устал щипать меня за руку и заснул, положив голову мне на колени, я открыла книгу в случайном месте и нашла. Стихотворение называется «Август».
Девятилетний Никита (здоровый) сказал сегодня о семилетнем Антоне (аутисте):
– Ну так приятно теперь смотреть на него! Знаешь, когда ребёнку радостно, то и тебе радостно!
Никита любит рассказывать про Антона:
– В первый день похода Антон ничего не ел: ни супа, ни каши. И не говорил ничего. На второй день – тоже. Весь третий день проспал в палатке. А на четвёртый проснулся рано-рано и три раза повторил: я хочу кушать, я хочу кушать, я хочу ку шать. Маша ему говорит: Антон, сейчас ещё рано, кушать будем позже. А он: кушать позже, кушать позже. И заснул. И с тех пор всё ест: и суп, и кашу. И всё говорит.
Мы с Никитой решили, что Антоново вечное пение «э-э-э… тататата…» – это Великая Песнь Мира.
– Когда он перестанет петь Великую Песнь Мира, мир кончится.
– О великий наш брат, – говорил Никита, – спой нам ещё Великую Песнь!
Никита слушал Настины длинные речи, в которых я понимала только «Дамбо»[10], «папа» и «поедем».
– Это она рассказывает, как они с папой поехали на по езде и вошёл продавец мороженого, потом они вышли и пошли на дачу, там она смотрела мультики про Дамбо…
А дальше я не понял.
Захожу, а Шурка сидит и решает примеры.
Очень оригинально: предлагает правильный ответ, потом, видимо, сомневается в собственной компетентности и начинает выдавать варианты «от балды».
Над ним стоит мама – не хотела б я ей попасть под горячую руку – и смотрит на Шуру убийственно.
Шура бросает в неё дактильным[11] неправильным ответом – «два!» и плачет крупными слезами.
Дорогой Лёва!
Наше утро начинается с пения.
Сначала сверху слышится мелодичный скрип:
– ЭЭЭЭЭ… Э-Э-Э, ЭЭ-Э-Э!
Потом мычание. Потом оно переходит во что-то, напоминающее тувинское горловое пение. Когда со словами, когда без слов. Обычно так:
– У-У… УУ-У-У! Ы-Ы-Ы-Ы!
Это песня из трёх нот. Не вполне проснувшись, я вскакиваю и задираю голову. Антон сидит на кровати в невозмутимой позе йога и смотрит чуть левее меня глазищами цвета светлого асфальта.
– Антон! – умоляю я, – тише! Дай поспать!
На некоторое время наверху воцаряется тишина. Но стоит мне с облегчением закрыть глаза, как сверху раздаётся шепот:
– ээ-ээ-э-э… ЭЭ-Э-Э…
Звук постепенно нарастает.
Справа от меня заскрипели пружины. Второй Антон садится на кровати.
– Ксю. Ксю. Ксю. т. т. Ксю.
Ощущение такое, будто капли падают в таз с водой.
– Я хочу… Я хочу…
– Что ты хочешь?
– Кссс-а! Ксю. Ксю. Я… хочу! – говорит он, сверкая итальянскими глазами.
Мы слушаем дуэт:
– ЭЭ-э-э! ЭЭ-э-э!
– т. ксю. ксю. ксю. ксс-аа! Слева доносится:
– Я поеду домой в город Выборга!
– Аня, лежи, рано!
– Не рано. – Голос постепенно переходит в плач. – А домой к маме Кате и папе Юре!
– Аня, ещё рано!
– Мама Катя тебя ждёт! – Хнычет Аня. – Я хочу Анечкино день рождения! Хочу подарит Анечкино подарки! Где моя добрая папа Юрочка?
– Аня, посмотри: все спят!
– (эээ…ээ… ксю. ксю. ксю.)
– Не спят! А одеваться!
– Света, – трогательным тоном просит Анечка, – я хочу в Москва к дедушка Ленин.
– Аня, где твои колготки?
– А где моя дедушка Ленин?! – (нащупав под подушкой «Русский язык» 1985 года издания) – А вот она Ленин!
Хор:
– Ээ-э-э! Ээ-э! Ксю. Ксю. Ксс-са. Ксю. Я хочу домой, город Выборга!
На чердаке волонтёр Алишер пробует тростниковую флейту. Легко дует в неё:
– ууу… ууу…
– ээ-э-э! ээ-э-э!
– ксю. ксю. ксю.
– хочу город Выборга…
– ууу… ууу…
Мы всё-таки встаём (деваться окончательно некуда) и отправляемся варить кашу для оркестрантов.
Проходя мимо двери, я замечаю, что Настя успела одеться и сидит на застеленной кровати. Она провожает меня медленным взглядом черепахи Тортиллы.
– Настя! – говорит Света. – Что надо сказать?
– Доб-ро-е ут-ро!
Сегодня пятнадцатое сентября, а каждое пятнадцатое число у нас в Фонде собрание.
Начинается всё с того, что я прихожу (потому что это собрание моими глазами).
Код двора, дверь Фонда, звенит колокольчик, хлопает дверь.
В полупустой пока администрации накурено и сыро. Алина поедает паданцы, горкой лежащие на кофейном столике. Я заглядываю в соседнюю комнату и здороваюсь со спиной В.П., главного и единственного бухгалтера. Он не слышит.
Ладно, возвращаюсь и сажусь на продавленное сиденье. Не оглядываясь, входит И.Б. – быстрая, маленькая, с нахмуренным лбом и сигаретой в зубах.
– Здравствуйте, И.Б.
– Здрасьте, – бормочет, полуобернувшись, И.Б.
– Вова! – кричит она в соседнюю комнату, – он говорит, что можно!
– А кстати говоря, если получится то, что я задумал, – рассуждает Ж.Ж. откуда-то из коридора, – мы сможем получить двадцать – двадцать! – тысяч зеленью. Ми-ни-мум! Тот олигарх, с которым я вчера говорил, сам сказал…
– Ну-у-у, Женя. Это нам вообще не подходит! – говорит И.Б., нажимая на слово «вообще». – И почему ты вечно пьешь со всякими алкоголиками?
– Ира, ты несправедлива. Я пять ночей составлял обращение для Матвиенки. Спал пятнадцать минут. Это давний проект… Мы свободно можем рассчитывать… Десять тыщ поощрительных для каждого сотрудника. Долларов, конечно, не рублей. – Красивым жестом нищего миллионера достает пачку сигарет и закуривает.
И.Б. мечется по комнате. Хлопает дверь, входит Катя с неизменным рюкзаком и выражением лица:
– Мама, – начинает она, повернувшись к И.Б., – оставьте мне пятницу для индивидуальных. И у меня нету денег на автобус.
Через полчаса в крошечное помещение набивается пятнадцать человек, Катя вооружается блокнотом и карандашом – так начинается кровопролитное действо: надо разодрать рабочую неделю на пятнадцать частей и рассовать всех по двум маленьким комнатам.
Вокруг Кати и блокнота собирается толпа, причем каждый старается заполучить первую половину буднего дня.
– Я не могу ездить из Зеленогорска из-за двух часов!
– Я же езжу со Ржевки ради часа!
– У меня получается трехчасовой перерыв между занятиями!
– Кто ко мне поедет в десять утра в воскресенье?
– Нужно же куда-то запихнуть Данилу!
– В понедельник работает шесть человек. Распихайте их равномерно по вторнику.
– Я не могу во вторник.
– Алеся, три музыкотерапии в неделю – это слишком. Не остается времени на логопеда.
– Пожалуйста, могу вообще не работать.
– Саша Макарова! Ты можешь передвинуть свое индивидуальное на полчаса назад?
– Как вы себе представляете физкультуру в маленькой комнате?
– Так же, как обучение в игровом зале.
– Я тебя записываю на пятницу Со скольких до скольких?
– Всё равно. Когда хочешь.
– Кто заниматься будет? Ты. Сама решай.
И так далее. В конце концов ажиотаж спадает: кое-как, но время и место разделили.
– Было бы у нас Помещение!
Помещение – волшебное слово и произносится почтительно, с большой буквы. Помещение у нас – как Москва у трех сестер. Все упирается в Помещение, откуда ни начни.
Если будет Помещение, нам не придется тесниться в двух комнатах полуподвальной квартирки. Мы развернемся! С какой скоростью аутисты будут вылечиваться, когда мы получим Помещение!
«Когда мы будем жить просторней, мы купим себе оленя. Он будет жить в ванной».
– У нее есть двухкомнатная квартира.
– Да там же жилец.
– Выгнать. Окупится.
– Не окупится.
– Но если зарабатывать в месяц пятнадцать тыщ. Мини-мум.
– Вообще-то да. Половину им, половину нам, кому какое дело.
Такие планы обсуждаются с блеском в глазах, бешеной жестикуляцией, криком, возгласами ужаса и радости. Двадцать тысяч! Триста тысяч! – Мы напоминаем нищих аферистов в Америке 20-х годов.
– Видишь, Маша, дело всё в том, что недавно у неё был инсульт. И если раньше она поворачивала голову на своё имя: «Уна», то теперь не знаю. И ест через трубку.
– А…
– Результата никто требовать не будет, – перебивает она меня. – У Лены нет никаких иллюзий. Она очень понимающая мама. Но она тоже хочет, как я, чтобы с Уной занимались, чтобы она не просто сидела в своём кресле, а что-то делала. Чтобы не просто существовала, а жила. Понимаешь?
– Понимаю, – говорю.
Я прихожу на Железноводскую улицу. Там сейчас очень хорошо – и цветущие яблони, и сирень, и черёмуха. И рядом гавань. И ветер.
Уна полулежит в коляске. Она очень похожа на свою русскую маму и при этом совсем не похожа на русскую. Типичная американка. От неё веет заграницей – надёжностью, ухоженностью и уверенностью.
И при этом возникает чувство туманного берега, песчаной косы, по которой идёшь и ни в чём не уверен. Чувство хрупкости, непостоянства и причастности к тайне.
Как всегда, не могу подойти сразу, наблюдаю. Мама говорит:
– Уна! А кто пришел?
Уна никак не реагирует. Мама говорит:
– Who is there?
Уна начинает медленно улыбаться углом рта.
Лена говорит, что никаких срочных результатов она не ждёт, ей важно, чтобы Уна общалась с новыми людьми и знакомилась с новыми ощущениями. Я могу не бояться, девочка очень спокойная и терпеливая. Многим ведь страшно с такими детьми, потому что те не могут сказать, что не так…
(Я подумала: страшно не только поэтому.)
Мы остаёмся наедине.
– Привет, Уна, – говорю я.
Она пугается незнакомого голоса, и её руки взлетают вверх, к плечам. Защитный жест – «сейчас ударят».
– You are… you are, – пытаюсь я вспомнить что-нибудь по– английски, – you are a pretty princess![6]
(О, Боже!)
Но Уна довольна. Угол рта снова приподнимается в улыбке.
Мы поняли друг друга.
Мы играем на разных барабанах, бубнах и бубенцах, надетых на руки (и на ноги) под «I love you, you love me, we're a happy family»[7].
У меня всё с бубенцами. Все игрушки могут звенеть, греметь, трещать или пищать.
Как хорошо, что Уна слышит.
* * *
Дорогой Лёва!Кто такая Надюша?
Это первый ребёнок из павловского детдома, которого я взяла на руки.
Взять Надю на руки довольно трудно, потому что она совершенно прямая и вытянутая. Носочки вытянуты, как у балерины. Руки вытянуты вперёд.
Вдобавок она страшно худая, потому что очень мало ест. Не любит.
Её кормят из бутылочки. Выплёвывает. Мой папа говорит, что негативисты делятся на громких бунтарей и тихих саботажников, так вот Надя – именно второй случай. Нянечки то ругают её, то уговаривают, а всё без толку.
Надя – маленькая. Ей пять лет.
Когда я подхожу к её кроватке, она обычно лежит на боку: носочки вниз, руки вперёд, голова откинута назад. Мрачная (ещё один страдалец). Брови сдвинуты. Дотрагиваюсь до нее (или зову), она сильно вздрагивает, ещё сильнее морщит лоб – и сразу улыбается. Она всегда улыбается, когда с ней заговаривают. Лицо её в эти минуты – не знаю, как сказать ещё, – озаряется светом. Она улыбается и цокает языком. Иногда говорит: ы-ы, ы-ыы… радостное и страдальческое – вот и все её выражения.
Надино тело можно немного расслабить. Тогда я сажаю её на колени, спиной к себе. Мы слушаем музыку. Надя очень музыкальна. Ей бы «карусель», что вешают над кроватками малышей – она крутится, и звучит музыка, как из музыкальной шкатулки.
Я пытаюсь вложить в её руку погремушку, или шёлковый платок, или шуршащую букетную обёртку. Так мы сидим полчаса. Потом она устаёт.
Я приношу Надю Гале, которая сидит и тянет своё «бомм, бомм», – подношу её к Галиному стульчику – «Галя, вот это Надя». Галя выпячивает нижнюю губу, гладит Надю по стриженой голове и тянет мою руку вверх – а теперь ты меня.
* * *
Дорогой Лёва! Дефектология:1. погоня за благоприятным моментом.
2. собирать шарики с пола игровой комнаты.
3. бегство от общества, замаскированное под служение ему.
4. когда перестаёшь сомневаться в материальности этого мира. И того.
5. любая звучащая, шуршащая, выпуклая вещь приобретает исключительно важное значение.
6. тепло и настойчивость.
7. никогда не выходить из себя, держать железной хваткой.
8. постоянная готовность подпрыгнуть к потолку и упасть на пол.
9. ты постоянно утоляешь свой сенсорный голод.
10. когда в твоей голове начинают возникать образы предметов.
11. система.
12. взгляд изнутри, сверху, в упор, ускользающий, из будущего, на равных.
13. когда ты обязан знать, чего ты хочешь.
14. когда нельзя судить по себе.
15. когда звучат цвета и светятся звуки.
16. оркестр мира.
17. когда Бог не хочет, а ты хочешь.
18. когда ты уже не можешь не видеть, не слышать и не осязать.
19. когда можно всё, но только в рамках поставленной задачи.
20. когда ты чей, где, зачем, куда, кому, когда.
21. ты понимаешь зыбкость правил, но должен их придерживаться.
22. когда ты должен забыть об идеале, но постоянно к нему стремиться.
23. бутылка с запиской.
24. когда Бог есть.
25. летающая тарелка или космический корабль.
26. механика, а не электроника.
27. китайская шкатулка. Никогда не вынешь того, что положил.
28. когда крысолов уводит детей, которые не слышат, или не видят, или не понимают его дудки.
29. ученичество у мира.
30. то, чего не должно быть.
31. непреклонная гибкость.
32. «А мы пойдём другим путем!»
33. мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее там, где она этого не ожидает, – наша задача.
34. когда любое ваше… может быть использовано против вас. И за вас. И вообще никак не использовано.
35. когда мелочей не бывает, но всего предусмотреть нельзя.
36. когда ты хочешь слишком много и только при этом условии что-то получаешь.
37. не жизнь, а жизнь-1 (жизнь– А, жизнь-В, жизнь-С, другой вариант жизни).
38. непонятная и раздражающая настойчивость.
39. твой последний шанс понять, что всё индивидуально.
40. когда заменимых нет.
41. стекло и соломинка реальны, как никогда, и ты продеваешь соломинку сквозь стекло без малейшего сопротивления.
42. все знаки условны, но так же реальны, как их предметы и понятия.
43. мир объездных маршрутов и бега напролом.
44. если ты будешь только собой, он с тобой не пойдёт, а если только им, то никуда не сможешь его привести.
45. когда ты можешь предложить ему только свой мир, но обязан предоставить хоть какой-то выбор.
46. одна нога здесь, другая там.
47. ты принимаешь его таким, какой он есть, и не довольствуешься этим.
48. то, что вы хотели узнать о жизни, но боялись спросить.
49. место, куда стараются не заглядывать.
50. не обращает внимания на отсутствие, ставит на наличие.
51. никогда не говори, что она – единственный выход.
52. «.. не гордится, не бесчинствует… не раздражается, не мыслит зла… никогда не перестаёт»[8].
53. готова ко всему.
54. не имеет сослагательного наклонения.
* * *
Дорогой Лёва!В детском саду музыкантша спрашивала детей после неаполитанской песенки: какая она? Весёлая… ещё какая?
– Задумчивая, – сказала Габи.
– Это тебе стоит задуматься, – сказала музыкантша. Габи думала.
Неаполитанская песенка не радостная и не грустная. В ней этого нет.
У воды нет вкуса. Вода утоляет жажду. Что чувствуешь, когда пьёшь воду?
Вода и неаполитанская песенка – это любовь.
* * *
Дорогой Лёва!Интересно, что как раз умственно отсталые никогда не казались мне глупыми.
Глупым может быть только человек с нормальным интеллектом.
Как бы это объяснить?
* * *
Дорогой Лёва!Я ведь ничего не умею. Не знаю, как дать больному ребёнку таблетку, если он её выплёвывает. В конце концов, какую таблетку? Не разбираюсь я в них.
Не знаю, как делать массаж, как быстрее укладывать спать.
Даже правильно открывать влажные салфетки – и то не умею.
Я работаю с детьми, вроде бы, почти специалист. И я не знаю элементарных вещей, которые знает любая мама без всякого образования.
* * *
Дорогой Лёва!Егор встречает меня с таким выражением лица, что не дай Бог.
Этот ребёнок в последнее время делает успехи – даже бабушка заметила, – но заниматься всё равно не любит. Два раза в неделю – это совсем мало. Нужно каждый день. Ежедневно и понемногу открывать для него окружающий мир.
– Он же чувствует, когда в комнате становится теплее? Покажите ему печку дайте почувствовать, что она источник тепла. Я понимаю, что вам тяжело его переносить с места на место.
– Он же знает, зачем нужна ложка? Показывайте ему разные ложки. Дайте потрогать чашку, тарелку. Я знаю, как это трудно, – ведь он может одну ложку каши держать во рту два часа. Но всё-таки.
– Показывайте ему на прогулке деревья – чтобы он потрогал ствол, ветки, листья. Я понимаю, что очень тяжело каждый день тащить коляску по отвратительной дороге.
– Он знает, что такое залив? Да, вам уже не под силу перетаскивать Егора через переезд.
– Пусть он сам пробует натянуть штаны, снять кепку. Да уж, переодевать его два раза в день и без этого утомительно.
Егор не ходит в школу.
* * *
Дорогой Лёва!Старшему – семь. Младшему – пять.
Они абсолютно разные.
Старший – тёмный. На самом деле он светлый шатен, но сейчас я не вижу его и представляю только тёмные волосы. Глаза у старшего карие, широко открытые – лихорадочные глаза.
Младший – светлый. Глаза зелёные.
Старший похож на небольшое цунами или маленький Везувий. Он направлен наружу, в мир. Все бушующие в нем страсти он тотчас выплёскивает на вас. У старшего подвижное лицо – особенно удаётся ему выражение изумления и страдания.
Младший похож на ровную поверхность Лох-Несса. Старший смотрит прямо на вас – пристально и требовательно. Подходит вплотную и перебирает пальцами у вашего лица. Иногда он так заворожен этим змееобразным движением, что забывает о собеседнике. Подпрыгивает, щурится и тяжело дышит.
У младшего ускользающий взгляд. Он смотрит на вас, только если вы не обращаете на него внимания. Иногда он наблюдает из-под прикрытых век. Но чаще глядит прямо, сквозь. Однако отлично схватывает мир боковым зрением.
Старшему тесно в пространстве. Такое чувство, будто он хочет сбросить его с себя. Он налетает на стулья. Падает вместе со скамейкой. Стоит на цыпочках и, прищурившись, тревожно вглядывается в мир. Может вывалиться из окна первого этажа вместе с оторванной занавеской.
Младший с пространством играет. Он виртуозно проскальзывает, просачивается и огибает. Он вызывает в моей памяти сказку о девочке, которая умеет ходить между струями дождя и остаётся сухой. Иногда вы видите, как он стоит на верхней ступеньке деревянной лестницы, ведущей на крышу. Смотрит прямо и легонько покачивается на носках. Вы бросаетесь к лестнице, чтобы помочь ему спуститься, а он равнодушно наблюдает, как вы лихорадочно пытаетесь засунуть его под мышку.
Старший ищет общения с вами. Он порывисто обхватывает вашу шею руками или с размаху плюхается на колени – иногда вы от неожиданности теряете равновесие и падаете вместе с ним. Усевшись на вас, он наблюдает за движениями своих пальцев.
Если ваше общество надоедает старшему, он с неожиданной силой рвётся из рук.
Младший делает вид, что не замечает вас, особенно если вы хотите привлечь его внимание. Обычно он вступает в контакт в трёх случаях: если его заинтересует то, что вы делаете или держите в руках; если при помощи вас можно залезть на высоту; и если вы мешаете ему жить – отнимаете, тащите, навязываете. Но младший может посидеть у вас на коленях, особенно если вы будете слегка раскачиваться. Вы почти не почувствуете его веса. Он может заснуть, прислонившись к вам. Если вы не будете специально этого добиваться.
Старший говорит. Его любимое слово – нет. Он бурно дышит – так, что весь наполняется воздухом, и произносит на выдохе:
– нет… нет… нет….
Он весь – обида, отчаянье и страстная решимость – вытянут в струну, брови сдвинуты, углы рта опущены, ноздри раздуваются. Иногда старший произносит фразы. Например:
– Сумочка не унитаз.
Младший молчит. У него спокойное и сосредоточенное лицо – временами оно даже кажется безмятежным. Иногда младший поёт без слов, чётко выдерживая ритм.
Старший играет своим телом.
Младший любит всё длинное: палочки, ложки, зубные щётки. Они годятся для того, чтобы выстукивать ритмы.
Старший бунтует открыто. Он громко и настойчиво плачет. Быстро успокаивается, когда рядом никого нет. Старший во гневе шумен, прям и последователен. «Дай – успокоюсь». Его гнев направлен на вас, это способ связи.
Младший плачет потому, что ему плохо. Потому что мир вдруг отказывается послушно течь. Его слёзы – не бунт и не способ добиться своего, они нужны, чтобы заглушить боль. Младший во гневе страшен. Не дай вам Бог оказаться на его пути. Ему всё нипочём. Он исступлённо кусается, стучит ногами и сбрасывает на пол всё, что попадётся под руку. Дом выглядит как после Хрустальной ночи[9].
Успокаивается долго и тяжело.
Старший уносит из дома только понятные вещи: например сгущёнку. Ясно, зачем она нужна. Он захватывает её, используя прямой напор. Подходит к полке и говорит сквозь вдохи:
– Сгущёнка… сгущенка… сгущёнка.
Он хватает банку у всех на глазах, ясно давая вам понять: мне нужна сгущёнка – дай. Вы отнимаете её, он рыдает, но быстро утешается. Значит, не судьба. Вы – не дали – ему – банку. Он потерпел поражение в борьбе с вами. Вы сильнее. Старший это понимает.
Младший может и унести, и принести. Появляется на кухне с чайной ложечкой или кочаном капусты, прижатым к груди.
Уносит все ножницы. Ловко берёт острый нож, чтобы постучать им по столу. Он проскальзывает мимо, и вы не замечаете пропажи. Вы можете случайно увидеть его на улице с вашей последней открывашкой. Младший не пробует убежать от вас. Вы для него не существуете. Существует только нужная прекрасная вещь. В их диалоге вам нет места. Не вмешивайтесь.
Старший врывается к вам, как буря. Он проносится мимо вас и исчезает в комнате. Вы идёте следом и обнаруживаете его на вашей кровати под одеялом.
– Слезай, – говорите вы. – Это моя.
– …нет… нет… – говорит старший и тянет на себя одеяло. После недолгой борьбы старший водворяется на кухню. Если вы долго не видите младшего, скорее всего, он уже в комнате. Тут всё зависит от его настроения. Совет: не лезьте под горячую руку
Старший больше похож на собаку. Будьте дружелюбны, тверды, последовательны, терпеливы. Попадите в настроение.
Младший – на кошку. Будьте тактичны, неторопливы, наблюдательны. Попадите в ритм.
Нет смысла выбирать между миром старшего и миром младшего. Подозреваю, что это один и тот же мир.
В мире вообще много всего.
* * *
Дорогой Лёва!Я отыскала стихотворение Пастернака, которое мы никак не могли найти в тот последний день в Риге.
Мы ехали в автобусе на Онегу. Ночью я очень замёрзла, шёл дождь, а на рассвете стало ещё холоднее, но тучи разошлись, и небо было ослепительное. В районе Медвежьегорска, когда Гриша устал щипать меня за руку и заснул, положив голову мне на колени, я открыла книгу в случайном месте и нашла. Стихотворение называется «Август».
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафранового
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома посёлка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
* * *
Дорогой Лёва!Девятилетний Никита (здоровый) сказал сегодня о семилетнем Антоне (аутисте):
– Ну так приятно теперь смотреть на него! Знаешь, когда ребёнку радостно, то и тебе радостно!
Никита любит рассказывать про Антона:
– В первый день похода Антон ничего не ел: ни супа, ни каши. И не говорил ничего. На второй день – тоже. Весь третий день проспал в палатке. А на четвёртый проснулся рано-рано и три раза повторил: я хочу кушать, я хочу кушать, я хочу ку шать. Маша ему говорит: Антон, сейчас ещё рано, кушать будем позже. А он: кушать позже, кушать позже. И заснул. И с тех пор всё ест: и суп, и кашу. И всё говорит.
Мы с Никитой решили, что Антоново вечное пение «э-э-э… тататата…» – это Великая Песнь Мира.
– Когда он перестанет петь Великую Песнь Мира, мир кончится.
– О великий наш брат, – говорил Никита, – спой нам ещё Великую Песнь!
Никита слушал Настины длинные речи, в которых я понимала только «Дамбо»[10], «папа» и «поедем».
– Это она рассказывает, как они с папой поехали на по езде и вошёл продавец мороженого, потом они вышли и пошли на дачу, там она смотрела мультики про Дамбо…
А дальше я не понял.
* * *
Дорогой Лёва!Захожу, а Шурка сидит и решает примеры.
Очень оригинально: предлагает правильный ответ, потом, видимо, сомневается в собственной компетентности и начинает выдавать варианты «от балды».
Над ним стоит мама – не хотела б я ей попасть под горячую руку – и смотрит на Шуру убийственно.
Шура бросает в неё дактильным[11] неправильным ответом – «два!» и плачет крупными слезами.
Дорогой Лёва!
Наше утро начинается с пения.
Сначала сверху слышится мелодичный скрип:
– ЭЭЭЭЭ… Э-Э-Э, ЭЭ-Э-Э!
Потом мычание. Потом оно переходит во что-то, напоминающее тувинское горловое пение. Когда со словами, когда без слов. Обычно так:
– У-У… УУ-У-У! Ы-Ы-Ы-Ы!
Это песня из трёх нот. Не вполне проснувшись, я вскакиваю и задираю голову. Антон сидит на кровати в невозмутимой позе йога и смотрит чуть левее меня глазищами цвета светлого асфальта.
– Антон! – умоляю я, – тише! Дай поспать!
На некоторое время наверху воцаряется тишина. Но стоит мне с облегчением закрыть глаза, как сверху раздаётся шепот:
– ээ-ээ-э-э… ЭЭ-Э-Э…
Звук постепенно нарастает.
Справа от меня заскрипели пружины. Второй Антон садится на кровати.
– Ксю. Ксю. Ксю. т. т. Ксю.
Ощущение такое, будто капли падают в таз с водой.
– Я хочу… Я хочу…
– Что ты хочешь?
– Кссс-а! Ксю. Ксю. Я… хочу! – говорит он, сверкая итальянскими глазами.
Мы слушаем дуэт:
– ЭЭ-э-э! ЭЭ-э-э!
– т. ксю. ксю. ксю. ксс-аа! Слева доносится:
– Я поеду домой в город Выборга!
– Аня, лежи, рано!
– Не рано. – Голос постепенно переходит в плач. – А домой к маме Кате и папе Юре!
– Аня, ещё рано!
– Мама Катя тебя ждёт! – Хнычет Аня. – Я хочу Анечкино день рождения! Хочу подарит Анечкино подарки! Где моя добрая папа Юрочка?
– Аня, посмотри: все спят!
– (эээ…ээ… ксю. ксю. ксю.)
– Не спят! А одеваться!
– Света, – трогательным тоном просит Анечка, – я хочу в Москва к дедушка Ленин.
– Аня, где твои колготки?
– А где моя дедушка Ленин?! – (нащупав под подушкой «Русский язык» 1985 года издания) – А вот она Ленин!
Хор:
– Ээ-э-э! Ээ-э! Ксю. Ксю. Ксс-са. Ксю. Я хочу домой, город Выборга!
На чердаке волонтёр Алишер пробует тростниковую флейту. Легко дует в неё:
– ууу… ууу…
– ээ-э-э! ээ-э-э!
– ксю. ксю. ксю.
– хочу город Выборга…
– ууу… ууу…
Мы всё-таки встаём (деваться окончательно некуда) и отправляемся варить кашу для оркестрантов.
Проходя мимо двери, я замечаю, что Настя успела одеться и сидит на застеленной кровати. Она провожает меня медленным взглядом черепахи Тортиллы.
– Настя! – говорит Света. – Что надо сказать?
– Доб-ро-е ут-ро!
* * *
По воскресеньям, уложив детей,
ключ повернув на четверть оборота,
мы шли среди развешенных сетей
на берег, где зелёные ворота
заканчивались. Дальше мы не шли.
Смотрели на окрестности земли.
Мы заставали час, когда вода
озёрная становится отвесной,
и можно перепутать без труда
рыбачьи острова и Град Небесный.
Шуршанье днища и уключин скрип,
горит на мачте призрачный светильник,
и ожерелье из сушёных рыб
висит на перевёрнутой коптильне.
Сквозь темноту просвечивали брёвна,
обкатанные озером. Внутри
спокойно спали, там дышали ровно
и ёжились в предчувствии зари.
На кромке озера, на одеяле мха
послушай, как Вселенная тиха:
то рост луны,
и мерный треск цикады, и ровное дыхание стиха.
* * *
Дорогой Лёва!Сегодня пятнадцатое сентября, а каждое пятнадцатое число у нас в Фонде собрание.
Начинается всё с того, что я прихожу (потому что это собрание моими глазами).
Код двора, дверь Фонда, звенит колокольчик, хлопает дверь.
В полупустой пока администрации накурено и сыро. Алина поедает паданцы, горкой лежащие на кофейном столике. Я заглядываю в соседнюю комнату и здороваюсь со спиной В.П., главного и единственного бухгалтера. Он не слышит.
Ладно, возвращаюсь и сажусь на продавленное сиденье. Не оглядываясь, входит И.Б. – быстрая, маленькая, с нахмуренным лбом и сигаретой в зубах.
– Здравствуйте, И.Б.
– Здрасьте, – бормочет, полуобернувшись, И.Б.
– Вова! – кричит она в соседнюю комнату, – он говорит, что можно!
– А кстати говоря, если получится то, что я задумал, – рассуждает Ж.Ж. откуда-то из коридора, – мы сможем получить двадцать – двадцать! – тысяч зеленью. Ми-ни-мум! Тот олигарх, с которым я вчера говорил, сам сказал…
– Ну-у-у, Женя. Это нам вообще не подходит! – говорит И.Б., нажимая на слово «вообще». – И почему ты вечно пьешь со всякими алкоголиками?
– Ира, ты несправедлива. Я пять ночей составлял обращение для Матвиенки. Спал пятнадцать минут. Это давний проект… Мы свободно можем рассчитывать… Десять тыщ поощрительных для каждого сотрудника. Долларов, конечно, не рублей. – Красивым жестом нищего миллионера достает пачку сигарет и закуривает.
И.Б. мечется по комнате. Хлопает дверь, входит Катя с неизменным рюкзаком и выражением лица:
– Мама, – начинает она, повернувшись к И.Б., – оставьте мне пятницу для индивидуальных. И у меня нету денег на автобус.
Через полчаса в крошечное помещение набивается пятнадцать человек, Катя вооружается блокнотом и карандашом – так начинается кровопролитное действо: надо разодрать рабочую неделю на пятнадцать частей и рассовать всех по двум маленьким комнатам.
Вокруг Кати и блокнота собирается толпа, причем каждый старается заполучить первую половину буднего дня.
– Я не могу ездить из Зеленогорска из-за двух часов!
– Я же езжу со Ржевки ради часа!
– У меня получается трехчасовой перерыв между занятиями!
– Кто ко мне поедет в десять утра в воскресенье?
– Нужно же куда-то запихнуть Данилу!
– В понедельник работает шесть человек. Распихайте их равномерно по вторнику.
– Я не могу во вторник.
– Алеся, три музыкотерапии в неделю – это слишком. Не остается времени на логопеда.
– Пожалуйста, могу вообще не работать.
– Саша Макарова! Ты можешь передвинуть свое индивидуальное на полчаса назад?
– Как вы себе представляете физкультуру в маленькой комнате?
– Так же, как обучение в игровом зале.
– Я тебя записываю на пятницу Со скольких до скольких?
– Всё равно. Когда хочешь.
– Кто заниматься будет? Ты. Сама решай.
И так далее. В конце концов ажиотаж спадает: кое-как, но время и место разделили.
– Было бы у нас Помещение!
Помещение – волшебное слово и произносится почтительно, с большой буквы. Помещение у нас – как Москва у трех сестер. Все упирается в Помещение, откуда ни начни.
Если будет Помещение, нам не придется тесниться в двух комнатах полуподвальной квартирки. Мы развернемся! С какой скоростью аутисты будут вылечиваться, когда мы получим Помещение!
«Когда мы будем жить просторней, мы купим себе оленя. Он будет жить в ванной».
– У нее есть двухкомнатная квартира.
– Да там же жилец.
– Выгнать. Окупится.
– Не окупится.
– Но если зарабатывать в месяц пятнадцать тыщ. Мини-мум.
– Вообще-то да. Половину им, половину нам, кому какое дело.
Такие планы обсуждаются с блеском в глазах, бешеной жестикуляцией, криком, возгласами ужаса и радости. Двадцать тысяч! Триста тысяч! – Мы напоминаем нищих аферистов в Америке 20-х годов.