– Если каждый даст хотя бы по пятьдесят долларов… – доказывает И.Б., – ведь сколько мамашек каждый день тусуется на американских аутичных форумах? Если каждая дойдет до углового банка…
– Да ну, кому это нужно?
– Подумай: тысячи матерей, и хотя бы каждая пятая даст хотя бы пятьдесят. Напечатать обращение, разбросать по всему мировому Интернету По-английски, немецки, французски…
– И тогда, – заканчивает она, откинувшись на спинку дряхлого стула, – у нас всё будет лучше, чем у всех.
Саша заболел. А в прошлый раз мы очень хорошо с ним поговорили.
– Саша, иди поговори с Машей.
– Нет, вы лучше тут пока… побеседуйте.
– Ну в самом деле, поговоришь часик, а потом пойдёшь домой.
– А ты мне дашь чем-нибудь угоститься?
– Нету у меня угоститься. Просто так давай поговорим. Бабах!
– Я подожду, пока ты успокоишься. Всё, слезай со стола. Нет, не надо стулья ломать. Хватит, всё. Сядь.
– Все любимые слова сказал?
– Так нельзя говорить?
– Да нет, можно, только зачем?
– Я буду себя вести, как хочу.
– Я тоже. Сними ноги со стола.
– Я психую. Нельзя психовать?
– Можно.
– Нет, не надо психовать. Успокойте меня. Вот так.
– Давай, успокой себя сам. Разложи картинки.
– Я вам буду подавать по одной.
– Ладно, давай по одной. Поставь крышку стола на место. Глянь, что тут нарисовано?
– Подождите… подождите… Долго подождите.
– Что же тут нарисовано, а?
– Возьмите у меня картинку. Вытяните, чтоб я почувствовал.
– Ты сначала скажи, а потом я вытяну.
– Это мужчина.
– Да, мужчина, а кто он? Кем работает?
– Работником.
– Ну ладно, где работает?
– На работе. Это я пошутил. Смешно?
– Не очень. Ты смешнее иногда шутишь.
– Пересмотрите меня. Я вас пересмотрю.
– А это что у мужчины в руке?
– Подождите… Подождите… Долго подождите. Я себя буду вести как хочу.
– Так что в руке-то?
– Я пылинку с вас сниму.
– Спасибо, Саш. Зачем ему гаечный ключ?
– Для безопасности.
(Это универсальный ответ. Их три:
– работником (на вопрос: кем работает?)
– беда (на вопрос: что случится, если?…)
– для безопасности (навопрос: зачем?…)
– Можно мять картинку?
– Нежелательно… Вынь закладку.
– Можно я её с собой возьму?
– Можно, она мне не нужна.
– В пакет положу.
– Как ты их вообще поднимаешь, твои пакеты? Они же весят…
– Пошутите со мной! – Как?
– Вот так. Смешно я лицо сделал?
– Ага. Всё, вперёд.
– Тру-ба зо-вёт. Да? (Зевает. Крестит рот)
– Смотри. Ну?
– (С воодушевлением) Это самолёт, на него можно сесть и улететь куда глаза глядят. (Подумал.) В далёкие края…
– Ты любишь математику?
– Если я её не люблю, то она хорошая. А если я её люблю, значит, она плохая.
А ещё сегодня на занятие Женя принесет две коробочки, туго обмотанные бумажным скотчем. «Это, – говорит, – чтобы дождь не замочил». – «А как же ты откроешь теперь?» – «А я никогда не открою». – «А если захочешь открыть?» – «А я никогда не захочу».
Ну давай, говорю, твои коробочки поставим вот на этот стул, а сами заниматься будем.
Садится заниматься. Через некоторое время поворачивает голову: «А в коробочках начался пожар!»
Честно говоря, во время первых десяти-одиннадцати месяцев занятий с Егором было ощущение, будто стучишься головой в запертую дверь.
Никто, вообще-то, ни в какие результаты не верил. А лёд тронулся. Сейчас это совершенно очевидно. Егор начинает исследовать мир. Берёт предметы. Реагирует на звуки. Протягивает руку, когда слышит музыкальные инструменты, пытается их схватить. И у него получается.
Егор теперь живёт на даче в Солнечном. Я приношу ему одуванчики, кленовые листья и маленькие лопухи. Прошу мать Егора показать ему, как всё это растёт на земле. Нельзя дожить до восьми лет и ничего не знать об одуванчиках.
Я тут написала статью о том, как я начинала работать с аутистами. Получилось немного длинно, но зато честно. Скоро три года исполнится, как я пришла в Фонд.
О том, чего я не знаю
1. Прийти
Из ЖЖ:
«Денег не платят, но это очень интересно и полезно – главное, что любой новый человек, ищущий лазейку в их мир, кажется, важен для этих детей… В общем, это возможность научиться новому, и вдобавок кому-то помочь, ну хоть чуть-чуть». К.
В начале марта 2004 года мне позвонил знакомый и говорит:
– Не хочешь посмотреть на детей-аутистов?
– А зачем? – спрашиваю.
– Ну, как… Узнаешь, кто такие аутисты и как выглядят те, кто с ними работает, – и рассказал мне про объявление:
Требуются:
психолог, врач, логопед, педагог, работники творческих специальностей (возможно студенты) для работы с аутичными детьми.
Условия:
Волонтерская работа сроком до двух месяцев. В дальнейшем возможно трудоустройство. Летом выезд в интегративный лагерь на берегу Онежского озера.
Контактное лицо: Ирина Борисовна
Я тогда училась на втором курсе дефектологического факультета. Работать с детьми мне почти не приходилось, и я испытывала потребность в любой практике. Гадала, смогу ли я работать по специальности? Может быть, я ошиблась в выборе? Нужно поскорее это выяснить, пока ещё не поздно сбежать.
И вот тут такая возможность. Надо воспользоваться. В конце концов, почему не аутисты?
Я позвонила Ирине Борисовне.
– Здравствуйте. Я учусь на втором курсе факультета коррекционной педагогики. Видела ваше объявление. Можно мне прийти?
– Приходите.
Я пришла.
2. Начать
Нельзя сказать, что я тогда совсем ничего не знала об аутизме. Время от времени о нём упоминали в лекциях. В детстве я любила читать американские «книжки для родителей» – по семейной психологии, где автор нет-нет да затрагивал тему аутизма. Но всё это было случайно и вскользь. Иными словами, я слышала звон, но не знала, где он. Представляла, что аутисты сидят в углу спиной ко всем и каменно молчат. И больше ничего.
«Ну ладно, – думала я, – на месте всё объяснят».
Но вместо того, чтобы объяснять, меня отправили смотреть занятие.
Это занятие было как сон.
Я вошла в игровой зал следом за психологом и села на стул в углу. Оттуда было хорошо видно и слышно всё, что происходило в комнате.
Первое, что меня поразило, – тишина. В комнате нас было пятеро: трое детей лет пяти-семи, психолог и я. И при этом было очень тихо. Дети двигались по залу и что-то делали, но я не понимала, что. На мой тогдашний взгляд, в их действиях не было никакого смысла: они бесцельно бродили по комнате, брали какие-то игрушки, крутили в руках, бросали. Садились на качели и неподвижно сидели, не пробуя качаться. Подходили ко мне, но, казалось, не замечали. Время от времени они произносили какие-то слова (или слоги? или звуки?), которых я тоже не понимала.
«Как на космическом корабле», – подумала я.
Действия психолога были ещё загадочнее.
Что конкретно входит в его обязанности?
Почему психолог подолгу наблюдает за тем, как ребёнок вращает перед глазами красную телефонную трубку, и не вмешивается?
А сейчас почему вмешался?
По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи?
Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть чёткая цель, задачи и план.
Здесь я этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём иные закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне диким – как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать
Диалог с психологом:
– Мне казалось, что наша задача – заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
– Конечно, нам так легче.
– Твоя ошибка в том, что это не ребёнок делает, а ты. Ты делаешь через него…
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это меня воодушевило, и на следующих занятиях я только и делала, что делала.
Я считала, что если я покатала ребёнка на качелях, дала ему в руки куклу или его руками сложила пирамидку, я оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. Всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала, а усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не оставалось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске «дел» и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая – выжидательная. Ты не включаешься в незнакомую деятельность, пока не поймёшь её смысла. Когда поймёшь – включишься в работу полноценно.
Вторая – найти более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать
Одна мама:
– Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?
Чем дольше я «делала», тем меньше эта «деятельность» меня удовлетворяла.
Я начала понимать, что прохожу мимо главного, что моя работа механична.
Теперь, даже если я находила себе «дело», страх не отпускал.
Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь потянуло вглубь. Но я не спешила идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач.
Но оставаться на поверхности было ещё тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я не умела. Оказавшись в середине такого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке использовала проверенное средство против дискомфорта: «деятельность».
Например, начинала качать ребёнка на качелях. Дискомфорт усиливался. Я бросала одно «дело» и шла искать другое. В конце концов моё поведение на занятии превращалось в «полевое»[12].
Тогда я не замечала разницы между моим бездействием и кажущимся бездействием психолога.
«При достаточном осознании и опыте работы можно говорить о создании такого терапевтического альянса, когда появляется бытие с клиентом. Состояние бытия связано с созданием кажущейся неактивности. Если терапевт активен, то он ведет ребёнка за собой, не давая ему свободы, но это должно, как минимум, совпадать с его готовностью следовать».[13]
До готовности к созданию «такого терапевтического альянса, когда…» мне было очень далеко. Моё бездействие просто было оборотной стороной моих «действий».
5. Видеть и слышать
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама того не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием «видеть и слышать».
Чтобы увидеть и услышать аутичных детей, этих жителей «другого мира», мне пришлось войти в этот «другой мир» и действовать на свой страх и риск.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с аутичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать.
Подражать их стереотипным движениям, странной вокализации, ходить за ними по комнате, копировать выражение лиц, играть в их непонятные игры.
Следовать за ними. Побыть ведомой.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка-аутиста, ощутить себя им. И не просто хотелось – это было необходимо. Общение на моей волне не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир во всей его красоте и страхе. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
Попасть в мир «другой стороны» (аутичного ребёнка) – важное условие для налаживания отношений.
Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах – аутичном и обычном. Если я буду только в обычном мире, то не смогу понять ребёнка, и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в аутичном мире, то не смогу проводить ребёнка в обычный мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь.
Вопрос – как?
6. Чувствовать и реагировать
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми – это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причём чувствовать с опережением, иначе отреагировать можно и не успеть.
Суть этого процесса – как я его понимаю – в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего аутичного мира и посылать в ответ сигналы из мира обычного.
Форма сигнала может быть какая угодно, например словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы пытаетесь во что бы то ни стало отбить его подачи, слишком слабые или в сетку. И сделать это несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог отбить ваши.
Для того чтобы игра состоялась, вам нужно:
1. хорошо играть в настольный теннис;
2. уметь войти в положение партнёра, понять его трудности;
3. хотеть играть.
Это возможно, только если вы научились находиться в двух мирах одновременно и ещё немножко над.
Именно на этом уровне возможен «такой терапевтический альянс, когда появляется «бытие с клиентом» и поле «мы».
Мне сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её ещё не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле «мы» должно возникнуть при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится ещё как минимум несколько лет работы.
Но в любом случае, от безличного уровня «деятельности» я перехожу на уровень взаимодействия, когда одинаково важны все участники общения – и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
Я начала работать с аутистами, преследуя чёткую цель: «научиться новому и при этом кому-то помочь». И я была уверена, что этот «кто-то», кому надо помочь – кто угодно, только не я сама.
Так мать аутичного ребёнка говорит: «помогайте моему сыну, а не мне», не догадываясь, что от её психологического состояния напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы.
Между тем проблемы постепенно проявились сами – вот они:
– полевое поведение, использование людей в качестве «инструментов»;
– страхи, стереотипные формы поведения, агрессия;
– неумение гибко реагировать на изменения среды; и это далеко не все.
– Да ну, кому это нужно?
– Подумай: тысячи матерей, и хотя бы каждая пятая даст хотя бы пятьдесят. Напечатать обращение, разбросать по всему мировому Интернету По-английски, немецки, французски…
– И тогда, – заканчивает она, откинувшись на спинку дряхлого стула, – у нас всё будет лучше, чем у всех.
* * *
Дорогой Лёва!Саша заболел. А в прошлый раз мы очень хорошо с ним поговорили.
– Саша, иди поговори с Машей.
– Нет, вы лучше тут пока… побеседуйте.
– Ну в самом деле, поговоришь часик, а потом пойдёшь домой.
– А ты мне дашь чем-нибудь угоститься?
– Нету у меня угоститься. Просто так давай поговорим. Бабах!
– Я подожду, пока ты успокоишься. Всё, слезай со стола. Нет, не надо стулья ломать. Хватит, всё. Сядь.
– Все любимые слова сказал?
– Так нельзя говорить?
– Да нет, можно, только зачем?
– Я буду себя вести, как хочу.
– Я тоже. Сними ноги со стола.
– Я психую. Нельзя психовать?
– Можно.
– Нет, не надо психовать. Успокойте меня. Вот так.
– Давай, успокой себя сам. Разложи картинки.
– Я вам буду подавать по одной.
– Ладно, давай по одной. Поставь крышку стола на место. Глянь, что тут нарисовано?
– Подождите… подождите… Долго подождите.
– Что же тут нарисовано, а?
– Возьмите у меня картинку. Вытяните, чтоб я почувствовал.
– Ты сначала скажи, а потом я вытяну.
– Это мужчина.
– Да, мужчина, а кто он? Кем работает?
– Работником.
– Ну ладно, где работает?
– На работе. Это я пошутил. Смешно?
– Не очень. Ты смешнее иногда шутишь.
– Пересмотрите меня. Я вас пересмотрю.
– А это что у мужчины в руке?
– Подождите… Подождите… Долго подождите. Я себя буду вести как хочу.
– Так что в руке-то?
– Я пылинку с вас сниму.
– Спасибо, Саш. Зачем ему гаечный ключ?
– Для безопасности.
(Это универсальный ответ. Их три:
– работником (на вопрос: кем работает?)
– беда (на вопрос: что случится, если?…)
– для безопасности (навопрос: зачем?…)
– Можно мять картинку?
– Нежелательно… Вынь закладку.
– Можно я её с собой возьму?
– Можно, она мне не нужна.
– В пакет положу.
– Как ты их вообще поднимаешь, твои пакеты? Они же весят…
– Пошутите со мной! – Как?
– Вот так. Смешно я лицо сделал?
– Ага. Всё, вперёд.
– Тру-ба зо-вёт. Да? (Зевает. Крестит рот)
– Смотри. Ну?
– (С воодушевлением) Это самолёт, на него можно сесть и улететь куда глаза глядят. (Подумал.) В далёкие края…
* * *
Лёва, представляешь, подслушала сегодня в коридоре:– Ты любишь математику?
– Если я её не люблю, то она хорошая. А если я её люблю, значит, она плохая.
А ещё сегодня на занятие Женя принесет две коробочки, туго обмотанные бумажным скотчем. «Это, – говорит, – чтобы дождь не замочил». – «А как же ты откроешь теперь?» – «А я никогда не открою». – «А если захочешь открыть?» – «А я никогда не захочу».
Ну давай, говорю, твои коробочки поставим вот на этот стул, а сами заниматься будем.
Садится заниматься. Через некоторое время поворачивает голову: «А в коробочках начался пожар!»
* * *
Дорогой Лёва!Честно говоря, во время первых десяти-одиннадцати месяцев занятий с Егором было ощущение, будто стучишься головой в запертую дверь.
Никто, вообще-то, ни в какие результаты не верил. А лёд тронулся. Сейчас это совершенно очевидно. Егор начинает исследовать мир. Берёт предметы. Реагирует на звуки. Протягивает руку, когда слышит музыкальные инструменты, пытается их схватить. И у него получается.
Егор теперь живёт на даче в Солнечном. Я приношу ему одуванчики, кленовые листья и маленькие лопухи. Прошу мать Егора показать ему, как всё это растёт на земле. Нельзя дожить до восьми лет и ничего не знать об одуванчиках.
Круглая печь земли до конца прогрета.
Поле в тумане,
Кажется, что в снегу.
Тронулся поезд, единственный остров света.
Жёлтые окна поплыли за ним во Мгу
Лопнула ночь, и двенадцать её горошин
Светятся огоньками по берегам.
К дому ведёт дорожка, а дом заброшен.
Твёрдые яблоки падают в такт шагам.
Звуки уходят в заросли черноплодки,
Тёмные ягоды до сентября горьки.
Сохнут укрытые на ночь рыбачьи лодки
Как полумесяцы на берегу реки.
Небо квадратное, словно со дна колодца.
Всё садоводство в белой резной пыльце.
Дом заколочен наглухо. «Продаётся»
Мелом написано на крыльце.
* * *
Дорогой Лёва!Я тут написала статью о том, как я начинала работать с аутистами. Получилось немного длинно, но зато честно. Скоро три года исполнится, как я пришла в Фонд.
О том, чего я не знаю
1. Прийти
Из ЖЖ:
«Денег не платят, но это очень интересно и полезно – главное, что любой новый человек, ищущий лазейку в их мир, кажется, важен для этих детей… В общем, это возможность научиться новому, и вдобавок кому-то помочь, ну хоть чуть-чуть». К.
В начале марта 2004 года мне позвонил знакомый и говорит:
– Не хочешь посмотреть на детей-аутистов?
– А зачем? – спрашиваю.
– Ну, как… Узнаешь, кто такие аутисты и как выглядят те, кто с ними работает, – и рассказал мне про объявление:
Требуются:
психолог, врач, логопед, педагог, работники творческих специальностей (возможно студенты) для работы с аутичными детьми.
Условия:
Волонтерская работа сроком до двух месяцев. В дальнейшем возможно трудоустройство. Летом выезд в интегративный лагерь на берегу Онежского озера.
Контактное лицо: Ирина Борисовна
Я тогда училась на втором курсе дефектологического факультета. Работать с детьми мне почти не приходилось, и я испытывала потребность в любой практике. Гадала, смогу ли я работать по специальности? Может быть, я ошиблась в выборе? Нужно поскорее это выяснить, пока ещё не поздно сбежать.
И вот тут такая возможность. Надо воспользоваться. В конце концов, почему не аутисты?
Я позвонила Ирине Борисовне.
– Здравствуйте. Я учусь на втором курсе факультета коррекционной педагогики. Видела ваше объявление. Можно мне прийти?
– Приходите.
Я пришла.
2. Начать
Нельзя сказать, что я тогда совсем ничего не знала об аутизме. Время от времени о нём упоминали в лекциях. В детстве я любила читать американские «книжки для родителей» – по семейной психологии, где автор нет-нет да затрагивал тему аутизма. Но всё это было случайно и вскользь. Иными словами, я слышала звон, но не знала, где он. Представляла, что аутисты сидят в углу спиной ко всем и каменно молчат. И больше ничего.
«Ну ладно, – думала я, – на месте всё объяснят».
Но вместо того, чтобы объяснять, меня отправили смотреть занятие.
Это занятие было как сон.
Я вошла в игровой зал следом за психологом и села на стул в углу. Оттуда было хорошо видно и слышно всё, что происходило в комнате.
Первое, что меня поразило, – тишина. В комнате нас было пятеро: трое детей лет пяти-семи, психолог и я. И при этом было очень тихо. Дети двигались по залу и что-то делали, но я не понимала, что. На мой тогдашний взгляд, в их действиях не было никакого смысла: они бесцельно бродили по комнате, брали какие-то игрушки, крутили в руках, бросали. Садились на качели и неподвижно сидели, не пробуя качаться. Подходили ко мне, но, казалось, не замечали. Время от времени они произносили какие-то слова (или слоги? или звуки?), которых я тоже не понимала.
«Как на космическом корабле», – подумала я.
Действия психолога были ещё загадочнее.
Что конкретно входит в его обязанности?
Почему психолог подолгу наблюдает за тем, как ребёнок вращает перед глазами красную телефонную трубку, и не вмешивается?
А сейчас почему вмешался?
По какому плану или программе он работает? Какова цель занятия? Задачи?
Нам в нашем педагогическом без конца внушают, что у всего есть чёткая цель, задачи и план.
Здесь я этого не вижу.
Единственное, что я поняла: и психолог, и дети находятся в неизвестном мне мире. Этот мир существует по своим правилам; в нём иные закономерности, другая логика. Я вижу только внешнюю сторону процесса. Суть от меня спрятана, поэтому я ничего не понимаю. Всё происходящее в комнате кажется мне диким – как пришельцу с другой планеты.
Как только я почувствовала себя пришельцем, сразу стало неуютно. Что я здесь делаю?
И чтобы хоть как-то оправдать своё пребывание в комнате, я подошла к качелям, на которых сидел ребёнок, и стала их качать.
3. Делать
Диалог с психологом:
– Мне казалось, что наша задача – заставить их сделать что-то конкретное. Например, сложить башню из кубиков.
– Конечно, нам так легче.
– Твоя ошибка в том, что это не ребёнок делает, а ты. Ты делаешь через него…
Когда я начала качать ребёнка на качелях, я сразу почувствовала себя увереннее.
Моё место в процессе определено. Я делаю. Я ведь пришла сюда для того, чтобы что-то делать, разве нет?
Это меня воодушевило, и на следующих занятиях я только и делала, что делала.
Я считала, что если я покатала ребёнка на качелях, дала ему в руки куклу или его руками сложила пирамидку, я оправдала своё присутствие в игровом зале. А если я просто стояла в стороне и наблюдала, время потрачено зря. Всё это усугублялось страхом сделать что-то неправильно. Но когда я ничего не делала, страх усиливался в несколько раз.
Конечно, делать было проще, чем чувствовать. Я не пыталась понять ребёнка, а заставляла его. Как для аутиста первой группы человек может служить каруселью и подставкой для лазанья, так для меня аутичный ребёнок был инструментом действия.
Негативизм этого ребёнка (который не мог не усилиться в процессе такого взаимодействия) и его сопротивление были мне только на руку: от борьбы я уставала, а усталость доказывает, что ты что-то делал.
Таким образом, у меня совсем не оставалось времени наблюдать, приглядываться и анализировать. Время проходило в лихорадочном поиске «дел» и в страхе ошибиться.
Представьте себе человека, который попал на другую планету и сразу оказался в оживлённом месте. Он видит тамошних жителей, которые выполняют непонятную для него работу и говорят на неизвестном языке.
Существует две тактики: первая – выжидательная. Ты не включаешься в незнакомую деятельность, пока не поймёшь её смысла. Когда поймёшь – включишься в работу полноценно.
Вторая – найти более-менее простую и понятную операцию и сразу же начать её выполнять, не вникая в цель и суть работы.
Для первой тактики мне не хватало ни терпения, ни уверенности.
4. Не делать
Одна мама:
– Мы с ребёнком сидим и ничего не делаем. Думаете, это просто?
Чем дольше я «делала», тем меньше эта «деятельность» меня удовлетворяла.
Я начала понимать, что прохожу мимо главного, что моя работа механична.
Теперь, даже если я находила себе «дело», страх не отпускал.
Я чувствовала, что ошибаюсь. До сих пор я скользила по поверхности, теперь потянуло вглубь. Но я не спешила идти вглубь, потому что боялась ошибок и знала, что чем глубже опускаешься, тем больше неразрешимых задач.
Но оставаться на поверхности было ещё тяжелее.
Тот уровень взаимодействия с детьми, который я уже освоила, перестал меня устраивать, а строить взаимодействие на другом уровне я не умела. Оказавшись в середине такого противоречия, я сделала всё, что могла: впала в ступор.
Я входила в игровую комнату и по привычке использовала проверенное средство против дискомфорта: «деятельность».
Например, начинала качать ребёнка на качелях. Дискомфорт усиливался. Я бросала одно «дело» и шла искать другое. В конце концов моё поведение на занятии превращалось в «полевое»[12].
Тогда я не замечала разницы между моим бездействием и кажущимся бездействием психолога.
«При достаточном осознании и опыте работы можно говорить о создании такого терапевтического альянса, когда появляется бытие с клиентом. Состояние бытия связано с созданием кажущейся неактивности. Если терапевт активен, то он ведет ребёнка за собой, не давая ему свободы, но это должно, как минимум, совпадать с его готовностью следовать».[13]
До готовности к созданию «такого терапевтического альянса, когда…» мне было очень далеко. Моё бездействие просто было оборотной стороной моих «действий».
5. Видеть и слышать
Как было сказано выше, я оказалась в безвыходном положении. А чем положение безвыходнее, тем ближе оно к разрешению. Сама того не замечая, я начала переходить на следующий уровень под названием «видеть и слышать».
Чтобы увидеть и услышать аутичных детей, этих жителей «другого мира», мне пришлось войти в этот «другой мир» и действовать на свой страх и риск.
Мне предстояло сделать важнейший шаг: попробовать заговорить с аутичными детьми на их языке.
Для этого нужно было только одно: смотреть, слушать, запоминать и подражать.
Подражать их стереотипным движениям, странной вокализации, ходить за ними по комнате, копировать выражение лиц, играть в их непонятные игры.
Следовать за ними. Побыть ведомой.
Такое взаимодействие тоже сложно назвать полноценным, но на тот момент это было для меня неважно. Мне хотелось заглянуть в мир ребёнка-аутиста, ощутить себя им. И не просто хотелось – это было необходимо. Общение на моей волне не получалось. Значит, нужно настроить себя на другую волну.
Так я увидела неизвестный мир во всей его красоте и страхе. Поняла, как можно часами наблюдать за бликами света на боках кубиков. Узнала, что такое панический страх перед хлопаньем двери.
Самое странное, что я знала это и раньше.
Попасть в мир «другой стороны» (аутичного ребёнка) – важное условие для налаживания отношений.
Важное, но недостаточное.
Чтобы общение стало действительно ценным и для меня, и для аутиста, я должна одновременно находиться в двух мирах – аутичном и обычном. Если я буду только в обычном мире, то не смогу понять ребёнка, и он откажется со мной взаимодействовать.
А если застряну в аутичном мире, то не смогу проводить ребёнка в обычный мир.
Отлично, я поняла, чего я хочу достичь.
Вопрос – как?
6. Чувствовать и реагировать
Кажется, я подошла к самому сложному.
Мне кажется, что работа с аутичными детьми – это искусство чувствовать и реагировать.
Очень тонко чувствовать и очень гибко реагировать. Причём чувствовать с опережением, иначе отреагировать можно и не успеть.
Суть этого процесса – как я его понимаю – в том, чтобы улавливать и расшифровывать сигналы, которые посылает вам ребёнок из своего аутичного мира и посылать в ответ сигналы из мира обычного.
Форма сигнала может быть какая угодно, например словесная. Или поведенческая. Любая. Это похоже на игру в настольный теннис, когда вы играете с новичком. Вы пытаетесь во что бы то ни стало отбить его подачи, слишком слабые или в сетку. И сделать это несильно, чтобы партнёр, в свою очередь, смог отбить ваши.
Для того чтобы игра состоялась, вам нужно:
1. хорошо играть в настольный теннис;
2. уметь войти в положение партнёра, понять его трудности;
3. хотеть играть.
Это возможно, только если вы научились находиться в двух мирах одновременно и ещё немножко над.
Именно на этом уровне возможен «такой терапевтический альянс, когда появляется «бытие с клиентом» и поле «мы».
Мне сложно писать про эту ступень взаимодействия, потому что я сама её ещё не достигла.
И. Карвасарская пишет, что поле «мы» должно возникнуть при первичном контакте аутичного ребёнка и психолога.
Чтобы научиться создавать это поле при первичном контакте, мне понадобится ещё как минимум несколько лет работы.
Но в любом случае, от безличного уровня «деятельности» я перехожу на уровень взаимодействия, когда одинаково важны все участники общения – и ребёнок, и я, и окружающее нас пространство.
7. Меняться
Я начала работать с аутистами, преследуя чёткую цель: «научиться новому и при этом кому-то помочь». И я была уверена, что этот «кто-то», кому надо помочь – кто угодно, только не я сама.
Так мать аутичного ребёнка говорит: «помогайте моему сыну, а не мне», не догадываясь, что от её психологического состояния напрямую зависит состояние сына.
Я пришла, чтобы помогать другим, а не решать свои проблемы.
Между тем проблемы постепенно проявились сами – вот они:
– полевое поведение, использование людей в качестве «инструментов»;
– страхи, стереотипные формы поведения, агрессия;
– неумение гибко реагировать на изменения среды; и это далеко не все.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента