Для того чтобы убедиться в силе воздействия лица, посмотрим на эти снимки и ответим на два вопроса.
   1. Какое из этих лиц привлекательнее? 2. Кто из этих людей авторитетнее?
   Если бы я продемонстрировала вам эти снимки как краткую вспышку за одну десятую долю секунды, ваше мнение о них, скорее всего, совпало бы с суждениями сотен других людей, которым я показывала эти два снимка таким же способом. Но мало того: снимки выбраны отнюдь не произвольно. Это фотографии двух политических соперников, кандидатов на выборах 2004 г. в сенат США от штата Висконсин. А ваша оценка авторитетности (как показателя силы и надежности) с довольно высокой степенью указывает на победителя выборов (это человек на левом снимке; ваша оценка авторитетности ведь совпала с этим результатом?). Примерно в 70 % случаев уровень авторитетности, определенный по результатам секундного просмотра, предсказывает реальные итоги политической борьбы. Такая предсказуемость отмечена для выборов повсюду – от США до Англии, от Финляндии до Мексики, от Германии до Австралии. По очертаниям подбородка и улыбке наш мозг определяет, кто будет успешнее действовать в наших интересах. (И вот вам результат: Уоррен Хардинг – президент с самым волевым подбородком в истории!) Мы запрограммированы поступать именно так, как не следовало бы: спешить с выводами на основании почти неуловимого, подсознательного сигнала, в котором мы даже не отдаем себе отчет, а последствия для нас порой оказываются гораздо более серьезными, чем для Ватсона с его чрезмерным доверием к клиентке с симпатичным личиком. У неподготовленного Ватсона уже нет шансов включить ту честную и хладнокровную рассудительность, которая у Холмса словно бы в крови.
 
   Как мимолетное впечатление, касающееся авторитетности, способно стать решающим для голосования на политических выборах – так и ошеломляюще позитивная оценка Мэри, сделанная Ватсоном, закладывает фундамент для дальнейших действий, закрепляющих первое впечатление. В дальнейшем на суждения доктора будет оказывать заметное влияние эффект первичности – постоянное воздействие первого впечатления.
   Ватсон, чьи глаза застилает розовый туман, с большей вероятностью окажется жертвой гало-эффекта (когда какой-либо элемент, в данном случае физическая внешность, производит впечатление позитивного, скорее всего, мы будем воспринимать как позитивные и другие элементы, а все, что не укладывается в эту схему сразу же, будет подсознательно опровергаться с помощью логики). Кроме того, Ватсон окажется предрасположен к классической ошибке атрибуции: все негативное, касающееся Мэри, будет восприниматься как следствие внешних обстоятельств – стресса, усилий, неудач, чего угодно, а все позитивное – как ее собственные свойства. Ей поставят в заслугу все, что в ней есть хорошего, а во всем плохом окажется виноватым окружение. А как же стечение обстоятельств? Для доктора в данном случае это несущественно. А то, что нам, как правило, редко удается верно спрогнозировать будущие события или человеческие поступки? На суждения Ватсона и это знание никак не влияет. Ведь в отличие от Холмса доктор даже не задумывается о подобных вещах и не пытается оценить собственную компетентность.
   При этом Ватсон, скорее всего, совершенно не подозревает, какой эквилибристикой занимается его разум, чтобы составить связное представление о Мэри, создать из разрозненных фрагментов информации осмысленный и интуитивно привлекательный сюжет. И, как в самоисполняющемся пророчестве, влекущем искаженные последствия, поведение Ватсона может побудить Мэри действовать так, чтобы подтвердить составленное им первое впечатление о ней. Если он поведет себя по отношению к Мэри так, словно она прекрасный ангел, та скорее всего ответит ему ангельской улыбкой. Если вы полагаете, что правильно поняли увиденное, то в конце концов и правда получите то, чего ожидали. И все это время будете пребывать в блаженном неведении, убежденные, что действовали исключительно разумно и объективно. Это великолепная иллюзия истинности, избавиться от нее чрезвычайно трудно даже в тех обстоятельствах, сама логика которых ее вроде бы опровергает. (К примеру, кадровикам свойственно принимать решение, касающееся кандидата, уже в первые несколько минут собеседования, а иногда и быстрее, сразу же после знакомства. И даже если в дальнейшем поведение кандидата нарисует иной образ, маловероятно, что кадровик изменит мнение, сколь бы убедительными ни оказались новые обстоятельства.)
   Представьте себе, что вам необходимо решить, подходит ли конкретный сотрудник (назовем ее Эми) для пополнения команды. Теперь я немного расскажу вам об Эми. Прежде всего, она умна и трудолюбива…
   На этом пока остановимся. Есть вероятность, что вы уже думаете: «Да-да, прекрасно, работать с таким человеком – одно удовольствие, ум и трудолюбие – как раз то, что я хотел бы видеть у коллег». А если я продолжу рассказ словами «завистлива и упряма»? Совсем другое дело, верно? Но ваше первоначальное убеждение окажется на удивление сильным. Скорее всего, вы отмахнетесь от последних двух характеристик, а двум первым придадите больше веса, чем следовало бы, и все из-за того, что усвоили их чуть раньше. Поменяйте местами части фразы – и получите противоположный результат: никакой ум и трудолюбие не спасут человека, которого вы изначально увидели завистливым и упрямым.
   Или задумайтесь над следующими двумя вариантами характеристики человека:
   «умный, умелый, трудолюбивый, душевный, решительный, практичный, осмотрительный»;
   «умный, умелый, трудолюбивый, неприветливый, решительный, практичный, осмотрительный».
   Вы наверняка заметили, что эти два списка различаются лишь словами «душевный» и «неприветливый». Тем не менее в ходе эксперимента, когда участникам давали сперва прослушать один из двух списков, а потом просили выбрать две черты, наиболее точно характеризующие человека (в списке из восемнадцати пар участникам предстояло выбрать одну черту для каждой пары), окончательное впечатление после прослушивания обоих списков разительно отличалось от первоначального. Испытуемые с большей вероятностью находили одного человека великодушным, а второго – наоборот. Вы скажете, великодушие – неотъемлемая составляющая душевности. Почему же нельзя сделать именно такое суждение? Предположим, что в данном случае так оно и есть. Однако участники заходили еще дальше: они упорно оценивали одного человека более позитивно, чем второго, на основании черт, не имеющих никакого отношения к душевности. Они не только считали одного из них более общительным и популярным (что вполне логично), но и с большей вероятностью приписывали ему такие свойства, как мудрость, жизнерадостность, добродушие, чувство юмора, гуманизм, привлекательную внешность, альтруизм и богатое воображение.
   Вот что значит одно-единственное слово: оно может придать тот или иной оттенок восприятию человека, даже если все прочие пункты описания останутся неизменными. Это первое впечатление сохранится, как у Ватсона, плененного волосами, глазами и нарядом мисс Морстен и продолжающего в том же духе оценивать ее человеческие качества и возможность или невозможность тех или иных поступков. Нам нравится последовательность и не нравится ошибаться. Поэтому наше первоначальное впечатление оказывает на нас преувеличенное воздействие вне зависимости от того, подтвердится оно или нет.
   А что же Холмс? Как только Мэри уходит, Ватсон восклицает: «Какая очаровательная девушка!» Холмс отвечает коротко: «Очаровательная? Я не заметил». А потом предостерегает: вынося суждение о ком-либо, нельзя допускать, чтобы на это суждение повлияли личные качества данного человека.
   Действительно ли Холмс в буквальном смысле слова чего-то не заметил? Совсем напротив. От его внимания не ускользнула ни одна из физических деталей, увиденных Ватсоном, и скорее всего немало других. Чего не сделал Холмс, в отличие от доктора, так это вывода, будто гостья чрезвычайно очаровательна. В этом заявлении Ватсон перешел от объективных наблюдений к субъективному мнению, наполняя физические факты эмоциональными свойствами. Именно об этом и предупреждает Холмс. Возможно, Холмс даже признаёт объективный характер ее привлекательности (хотя, если помните, даже Ватсон вначале отмечает, что лицо Мэри «было бледно, а черты не отличались правильностью»), тем не менее отметает это наблюдение как не относящееся к делу почти сразу же, как только у него возникает подобная мысль.
   Холмса и Ватсона отличает не только содержимое «чердаков» – один из которых обставлен мебелью, собранной сыщиком, называющим себя одиночкой, любящим музыку вообще и оперу в частности, курящим трубку, занимающимся стрельбой в закрытых помещениях и интересующимся запутанными и малоизвестными трудами по химии и архитектурой Ренессанса; другой «чердак» принадлежит военному врачу, который считает себя донжуаном, любит сытно пообедать и приятно провести вечерок, – но и то, как изначально их разум расставлял эту мебель. Холмс знает недостатки своего «чердака» как свои пять пальцев или струны своей скрипки. Ему известно: сосредоточившись на чем-либо приятном, он потеряет бдительность. Он знает: стоит позволить себе растрогаться при виде несущественной физической подробности – и рискуешь утратить объективность остальных наблюдений. Он понимает, что если слишком поспешит с выводом, то упустит множество опровергающих свидетельств и уделит чрезмерное внимание подкрепляющим. И знает, насколько сильным будет стремление действовать в соответствии с первым сделанным умозаключением.
   Поэтому он старается как можно придирчивей отбирать элементы, изначально допускаемые на «чердак». Иначе говоря, для той «мебели», которая уже имеется на «чердаке», а также для потенциальной, той, что стремится преодолеть барьер гиппокампа и попасть на длительное хранение. Ибо не следует забывать: любое впечатление, любое явление мира, на которое мы обращаем внимание, – это будущее воспоминание, готовое к формированию, новый предмет меблировки, новое изображение, добавленное в папку, новый элемент, который предстоит вместить нашему и без того забитому «чердаку». Мы не можем запретить нашему разуму формировать первичные суждения. Нам не под силу контролировать каждый сохраненный компонент информации. Зато мы можем подробнее разузнать о фильтрах, обычно стоящих на входе к нам на «чердак», и прибегать к мотивации, чтобы уделять больше внимания тому, что соответствует нашим целям, и не придавать особого значения всему тому, что к ним не относится.
   Холмс вовсе не арифмометр, как называет его уязвленный Ватсон, обнаружив, что Холмс вовсе не разделяет его восторженное отношение к Мэри. (Однажды Холмс тоже восторженно отзывается о женщине – об Ирен Адлер. Но лишь после того, как она победит его в поединке умов и докажет, что со столь опасным противником, каков бы ни был его пол, Холмс еще не сталкивался.) Холмс просто понимает, что перед ним части единого целого, они могут быть обусловлены как характером, так и обстоятельствами, независимо от их вектора, вдобавок помнит, сколь драгоценно место на «чердаке», следовательно, надо как следует задумываться о том, что мы добавляем в коробки, уже отправленные туда на хранение.
   Вернемся к Джо или Джейн Неизвестным. Насколько иначе могла бы пройти эта встреча, если бы мы руководствовались подходом Холмса? Мы замечаем бейсболку Джо или крашеные волосы Джейн, в голове всплывают положительные или отрицательные ассоциации. Мы понимаем, что хотим или, наоборот, не хотим тратить время на знакомство с этим человеком… но еще до того, как Неизвестный открывает рот, мы делаем паузу и абстрагируемся от самого себя. Или, скорее, углубляемся в себя. И понимаем, что наши суждения откуда-то взялись, как бывает всегда, и бросаем еще один взгляд на человека, который направляется к вам. Если оценивать незнакомца объективно, дает ли что-нибудь в его облике основание для неожиданно сложившегося у вас впечатления? Может быть, Джо неприятно усмехается? Или Джейн по пути к вам кого-то оттолкнула с дороги? Нет? Значит, ваша неприязнь исходит из другого источника. Возможно, задумавшись всего на секунду, вы поймете, что все дело в бейсболке или крашеных волосах. А может, и нет. В любом случае, вы признаете, во-первых, что уже предрасположены с симпатией или с неприязнью отнестись к незнакомому вам человеку, и, во-вторых, что вам необходимо скорректировать свое впечатление. Кто знает, может, оно и окажется верным. По крайней мере, во второй раз оно будет основано на объективных фактах и возникнет уже после того, как вы дадите Джо или Джейн шанс заговорить. И тогда, в разговоре, сможете заняться наблюдениями: замечать детали внешности, манеры, особенности речи. Все это изобилие свидетельств вы сможете обработать, прекрасно притом сознавая, что на каком-то уровне или в какой-то момент времени уже решили придавать больше значения тем или иным подробностям, следовательно, сможете попытаться оценить их заново.
 
   Возможно, у Джейн нет ничего общего с вашей подругой. А с Джо вас хоть и не связывает любовь к бейсболу, но с таким человеком вы не прочь познакомиться поближе. Или же вы с самого начала были правы. Конечный результат не так важен, как возможность осознать, что ни одно суждение, каким бы позитивным или негативным, убедительным или явно никчемным оно ни было, не возникает на совершенно пустом месте. К тому времени, как мы осознаём собственное суждение, оно успевает пройти ряд фильтров в процессе взаимодействия содержимого нашего «мозгового чердака» и его окружения. Мы не можем сознательно запретить себе формировать подобные суждения, но можем научиться понимать свой «чердак», его особенности, склонности и предпочтения и приложить старания, чтобы отправная точка всегда оказывалась более объективной независимо от того, идет ли речь о человеке, ситуации или выборе.
Внешнее окружение: власть случайности
   В случаях с Мэри Морстен, а также с Джо или Джейн Неизвестными элементы физической внешности активизируют в нас предубеждения, и эти элементы представляют собой неотъемлемую часть ситуации. Но иногда наши предубеждения приводятся в действие факторами, никак не связанными с тем, чем мы заняты, – мелкими, но коварными. Несмотря на то что они остаются вне пределов нашего осознания (а зачастую именно по этой причине) и не имеют ровным счетом никакого отношения к тому, чем мы заняты, именно эти элементы легко могут повлиять на наше суждение самым решительным образом.
   Обстановка воздействует на нас на каждом шагу. В рассказе «Медные буки» Ватсон и Холмс едут в поезде. Ватсон смотрит в окно на уплывающие вдаль дома Олдершота.
   «– До чего приятно на них смотреть! – воскликнул я с энтузиазмом человека, вырвавшегося из туманов Бейкер-стрит.
   Но Холмс мрачно покачал головой.
   – Знаете, Уотсон, – сказал он, – беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление» [6].
   Холмс и Ватсон смотрят на одни и те же дома, но видят их совершенно по-разному. Даже если Ватсону удастся приобрести навыки наблюдательности, свойственные Холмсу, это первоначальное впечатление все равно никуда не денется. Дело не только в том, что доктор отличается от своего проницательного друга привычками и воспоминаниями, – внимание Ватсона зацепляют совсем другие детали внешнего окружения и соответственно запускают его мысли по иным путям.
   Задолго до того, как Ватсон начал восторгаться вслух красотой домов, мимо которых проезжает, это окружение побудило его к определенным мыслям, заставило замечать подробности особого рода. Пока он сидел в вагоне молча, от него не ускользали детали пейзажа; стоял «прекрасный весенний день, бледно-голубое небо было испещрено маленькими кудрявыми облаками, которые плыли с запада на восток». Солнце светит ярко, «в воздухе царит веселье и бодрость». И вдруг среди яркой весенней листвы Ватсон замечает дома. Разве удивительно, что Ватсон видит свой мир купающимся в розовом отблеске счастья? Прелесть непосредственного окружения настраивает его мысли на позитивный лад.
   Однако этот настрой, как выясняется, совершенно не нужен для формирования суждений. Дома не изменятся, даже если Ватсона охватит грусть и подавленность, только его восприятие этих домов, скорее всего, станет другим (они наверняка станут выглядеть одинокими и мрачными). В данном конкретном случае неважно, как Ватсон воспринимает дома – как жизнерадостный образ или наоборот. А если, допустим, он формирует это суждение прежде, чем подойти к одному такому дому, попросить разрешения воспользоваться телефоном, провести осмотр или расследовать преступление? Тут безопасность этих домов внезапно приобретает немалое значение. Захочется ли вам подойти к такому дому в одиночку и постучаться в дверь, если есть вероятность, что его обитатели враждебны и способны безнаказанно совершить преступление? Лучше бы ваше мнение об этом доме было адекватным, а не навеянным единственно влиянием солнечного дня. Не только содержимое нашего «чердака» умеет исподволь воздействовать на наши суждения; следует помнить, что на них влияет и окружающий мир. Отсутствие некоего элемента на нашем «чердаке» не значит, что данный элемент не начнет атаковать фильтры нашего «чердака» снаружи.
   «Объективного» окружения не существует. Есть только наше восприятие этого окружения, а это восприятие зависит отчасти от привычных способов мышления (настроение Ватсона), отчасти от непосредственных обстоятельств (солнечный день). Но нам трудно осознать степень влияния, которое фильтры нашего «чердака» оказывают на нашу интерпретацию окружающего мира. Не только неподготовленный Ватсон способен поддаться искушению чудесного весеннего дня, и едва ли его можно винить в такой реакции. Погода – на редкость действенная «подводка», она регулярно оказывает на нас влияние, даже если мы об этом не подозреваем. Например, в солнечные дни люди чаще утверждают, что они счастливы, и в целом больше довольны жизнью, чем в ненастье. Однако сами люди не подозревают об этой связи: они искренне верят в то, что реализовались как личности, когда видят в голубом небе солнце, совсем как Ватсон, глядящий в окно вагона.
   Этот эффект не исчерпывается самоощущением, он влияет на принятие важных решений. В дождливые дни абитуриенты, выбирающие колледж, более мотивированы учиться, чем в солнечные, и при увеличении облачного покрова в день визита в колледж вероятность подачи документов именно в этот колледж для конкретного студента возрастает на 9 %. Когда погода портится, финансовые трейдеры с большей вероятностью принимают решения, позволяющие избегать риска; но, как только выглядывает солнце, частота рискованных решений возрастает. Погода – не просто нарядные декорации. Она непосредственно влияет на то, что мы видим, на чем сосредоточиваемся, как оцениваем мир. Но хотим ли мы выбирать колледж, оценивать общий уровень своего счастья (интересно, в какие дни замышляется больше разводов и разрывов отношений – в дождливые или в солнечные?) или принимать решения в бизнесе в зависимости от состояния атмосферы?
   С другой стороны, Холмс не замечает, какая за окном погода, – на протяжении всей поездки он поглощен своей газетой. Точнее, он не совсем равнодушен к погоде, просто сознает, как важно уметь сосредоточивать внимание, и решает игнорировать ясный денек – точно так же, как игнорирует очарование Мэри, утверждая, что «не заметил» его. Конечно, он все видит. Вопрос в другом: реагирует ли на увиденное, уделяет ли ему внимание и тем самым разрешает ли измениться содержимому своего «чердака». Кто знает, как повлияло бы на Холмса солнце, если бы он не думал об очередном деле и позволил мыслям бесцельно блуждать! Так или иначе, он полностью сосредоточивается на совершенно иных деталях и другом контексте. В отличие от Ватсона, Холмс встревожен и озабочен, что вполне понятно. Ведь он отправился в путь по просьбе женщины, признавшейся, что она в отчаянном положении и не знает, что ей делать. Он погружен в мрачные раздумья. Всецело поглощен загадкой, которую ему предстоит разгадать. Что же удивительного в том, что даже дома напоминают ему о ситуации, завладевшей его помыслами? Они – не настолько случайная, как погода для Ватсона, но тем не менее явная внешняя подводка.
   Вы можете возразить (вполне резонно): неужели Ватсон не находился под воздействием той же телеграммы от встревоженной клиентки? На самом деле находился. Но мыслями был далек от предстоящей задачи. В этом заключается особенность подсказок: на разных людей они действуют по-разному. Вспомним, как ранее мы рассуждали о структуре нашего «мозгового чердака», об изначальных предубеждениях и способах мышления. Этим изначальным внутренним конструкциям необходимо взаимодействие со внешней средой, чтобы путем незаметного, неосознанного влияния подчинить себе наш мыслительный процесс; именно они в большой степени обусловливают, что именно мы замечаем и как в дальнейшем замеченный элемент встраивается в работу мысли.
   Представим, что я даю вам списки из пяти слов и прошу составить из слов каждого списка предложения длиной в четыре слова. Списки могут показаться безобидными, однако среди них запрятаны так называемые стимулы-мишени – слова «одинокий», «опекать», «Флорида», «беспомощный», «вязание» и «доверчивый». Ничего не напоминает? Если собрать вместе все эти слова, возможно, они напомнят вам о старости. Но если распределить их по тридцати спискам из пяти слов, эффект будет гораздо менее заметен – настолько, что ни один участник этого эксперимента, увидевший предложения (около шестидесяти, результат двух отдельных исследований с участием тридцати человек в каждом), не догадается, что между словами есть тематическая связь. Однако отсутствие осознания еще не означает отсутствие влияния.
   Если вы похожи на сотни людей, на которых проверялся этот тест с тех пор, как им впервые воспользовались в 1996 г., произойдет несколько событий. Вы начнете ходить медленнее, чем прежде, и, возможно, даже немного сгорбитесь (и то и другое – следствия идеомоторного эффекта (эффекта Карпентера) под действием подсказки или ее влияния на реальные физические действия). Вы продемонстрируете ухудшение результатов в ряде тестов на когнитивные способности. Замедлится темп, в котором вы будете отвечать на некоторые вопросы. Может быть, вы даже почувствуете себя постаревшим и усталым. Почему? Вы подверглись воздействию «эффекта Флориды»: ряд стереотипов, связанных со старостью, незаметно для вашего сознания активизировал некоторые центры и представления в вашем мозге, а они, в свою очередь, побудили вас определенным образом мыслить и вести себя. Это и есть эффект «подводки» – внешней активизации внутренних структур сознания в чистом виде. В психологии для него существует термин «прайминг».
   Однако то, какие центры будут затронуты и каким образом распространится такая «подводка», зависит от вашего «мозгового чердака» и его особенностей. К примеру, если вы принадлежите к культуре, в которой высоко ценится мудрость пожилых людей, скорее всего, ваша походка слегка замедлится, а вот скорость выполнения когнитивных тестов слегка вырастет. Если же к старости вы относитесь резко негативно, то можете столкнуться с физическими эффектами, прямо противоположными тем, которые демонстрируют другие: например, будете ходить быстрее и держаться прямее, доказывая, что вы не похожи на мишень для манипуляций с помощью «подводок». В этом и суть: прайминг существует не в вакууме. Его влияние бывает разным. И хотя реакция на него у людей разная, люди так или иначе на него реагируют.
   Вот почему одна и та же телеграмма может означать разные вещи для Ватсона и для Холмса. У Холмса она запускает ожидаемый ход мысли, соответствующий его складу ума, изначально настроенного на раскрытие преступлений. Для Ватсона телеграмма почти не имеет значения: ее вскоре вытесняют небесная лазурь и птичий щебет. Но стоит ли удивляться этому? Думаю, в целом можно допустить, что для Ватсона мир представляется более спокойным местом, чем для Холмса. Ватсон зачастую выражает неподдельное изумление, услышав подозрения Холмса, и ужасается его нелестным и мрачным выводам. Там, где Холмс легко различает дурные намерения, Ватсон видит только милое и отзывчивое личико. Когда Холмс пускает в ход свои энциклопедические познания о преступлениях былых времен и сразу же применяет их к настоящему времени, Ватсон, не располагающий такими сведениями, вынужден полагаться лишь на то, что ему известно, – медицину, опыт войны и то, что он узнал за время краткого соседства с опытным сыщиком. Добавим также склонность Холмса погружаться в свои мысли, когда он расследует дело и пытается совместить его подробности, его умение полностью отгораживаться от внешних отвлекающих моментов, не относящихся к предмету его размышлений, и склонность Ватсона замечать красоту весеннего дня и живописность пологих холмов, и мы увидим два «чердака», настолько разных по структуре и содержимому, что они, вероятнее всего, будут совершенно по-разному фильтровать любую поступающую извне информацию.