Страница:
Сейчас хозяйка могла выбрать дикий крик, отчаянный бросок бесполезного пистолета в голову Максимова или, что еще хуже, в стекло. Но после минутной оторопи она медленно опустила ствол. Во взгляде не было ни отчаянья, ни страха, а только неприкрытое любопытство. Он угадал, предложив ей опасную игру с неизвестным концом. Диана-охотница, одинокая воительница о таком могла только мечтать.
— И что дальше? — спросила она, смахнув с глаз черную прядку.
— Предлагаю попить кофе.
— Офигеть можно! А больше тебе ничего не надо?
— О большем, прекрасная Диана, я и мечтать не смею. — Максимов улыбнулся, хотя спину щекотали струйки пота. Он знал, что победил.
— Идиот! — Она натянула на себя простыню. «Если бы за такие интермедии давали баллы, как в фигурном катании, я бы получил все „десятки“ за технику и артистичность, плюс приз жюри за наглость», — похвалил себя Максимов, с удовольствием ощущая ее восторженный взгляд.
Встал, стараясь не заступать за невидимую черту безопасности — метр вокруг тахты, прошел к окну.
Спиной чутко уловил движение, звякнула пряжка ремня, вжикнула «молния» на джинсах. У нее был шанс уже одетой броситься к дверям и выскочить из.»««« западни, но она им не воспользовалась.
— Я серьезно спрашиваю, что дальше?
Максимов в щелку плотной шторы увидел милиционера с папкой под мышкой, торопливо прокосолапившего в подъезд дома напротив. Участкового пинком послали шерстить родной участок.
«Сейчас начнется, — с досадой подумал он. — Обзвонит все квартиры. И через пять минут все информаторы участкового займут наблюдательные посты. Придется сидеть до вечера».
— Будем пить кофе, — решил он.
Повернулся. Невольно восхищенно прищурился. Пленница относилась к тем счастливым женщинам, что равно красивы в одежде и без. Она, кстати, отлично это знала.
Оказалось, зовут ее Вика. Максимов всегда относился к женщинам, как к существам абсолютно недоступным мужскому пониманию, думай о них, что хочешь, все равно понять невозможно, почему плачут, отчего смеются, за что тебя любят и из— за чего уходят. Параллельная цивилизация, которой бредят свихнувшиеся от безработицы кандидаты наук, живет до смешного рядом, практически — перед глазами. У ее представительниц свой язык, свои понятия и ценности, свое видение мира, в котором слабость становится силой, а грубая сила лишена всякого смысла. Больше всех передач на родном ТВ Максимову нравилась та, где затурканные жизнью мужики сидят в загончике, как на скамье подсудимых, и тужатся сказать что-то умное под насмешливым взглядом куколки-ведущей, а набившиеся в студию женщины, наплевав на них и на тех, кто у экранов, самозабвенно перемывают косточки друг другу. Иногда, когда особенно доставала реклама специфических средств гигиены, ему хотелось выскочить на балкон и заорать: «Мужики, хватит жрать водку! Вторжение инопланетян уже началось, а мы его проспали!» Но никогда этого не делал, знал, большинству, наливающим и выпивающим, уже все равно, спирт вытеснил гормоны.
А Вика вообще оказалась представительницей новой расы инопланетянок. В свои двадцать два спокойно, как о поездке на дачу, рассказывала о шести месяцах, проведенных в Париже, о Венеции, утонувшей в мартовском тумане, о калифорнийском солнце и о том, как легко бредится, когда на Иерусалим налетает знойный ветер пустыни. Она успела пережить и перечувствовать больше, чем ее сверстницы во времена Максимова, а если и не больше, то — иначе. Мудрецы утверждают, что путешествия избавляют от иллюзий, если это так, то в Вике осталась только ненасытная жажда новых приключений.
— Вика, прости за нескромный вопрос, но это все… — Максимов обвел рукой уютную кухню. Сам сидел на краешке углового дивана, перекрыв выход, а Вика возилась у плиты.
— Квартира? — Она оглянулась. — Каждый мыслит в силу своей испорченности.
— Понятно, наследство.
— Не угадал. — Вика ловко подняла над огнем турку, не дав коричневой пене переползти через край.
Разлила кофе по чашкам, села спиной к окну. Оценивающе посмотрела на Максимова. (За час он удостоился минимум сотни таких взглядов.) Прикурила от протянутой Максимовым зажигалки.
— Вряд ли ты решил взять меня в заложницы, — неожиданно сделала вывод Вика.
— У меня своих проблем полно, — пробурчал Максимов, пробуя кофе. Вкус был отменный, густой и терпкий.
— И я так думаю. — Вика уже успела переварить краткую историю появления Максимова: ищет пропавшего друга, а в него почему-то стреляют, все вполне в духе времени. — К тому же, хорошо держишься и трясущиеся руки к голым девушкам не тянешь.
— Спасибо за комплимент, — усмехнулся Максимов.
— Проехали. — Вика аккуратно стряхнула пепел, очевидно, доходы позволяли курить «Парламент». — А с квартирой все просто, с поправкой на сегодняшние реалии. Муж сестры относится к пресловутой категории «новых русских». Между прочим, на нем я убедилась, что во многих деньгах много и печали. Или, как говорят в Мексике, богатые тоже плачут. Провинциальный комсомольский вожак, удачно разбогатевший благодаря старшим товарищам по партии. Что они через него приватизировали, я не знаю, но сделал все по уму, потому что жив и весь в шоколаде. Когда в области уже ничего бесхозного не осталось, его, по традиции, двинули в Москву. Женился на моей сестре. Сейчас крутит дела на всероссийском уровне. Бизнес — на пять баллов, купил депутата от своей нищей губернии и пьет водку с генпрокурором… А в личной жизни сплошные проблемы.
— Любовницы одолели? — хмыкнул Максимов.
— Если бы! Родня. — Вика взъерошила черный ежик волос. — Просто нашествие какое-то. Представляешь, мужик особняк отгрохал в лесопарке, одних взяток раздал на полмиллиона, думал, отдохнет. Фиг там! Потянулись со всех концов родичи, как ходоки к Ленину. Кто проездом, кто учиться в Москву, кто просто так… Как же, Пашка-то свой парень, в люди выбился, чаво уж тут… — Она сморщила носик. — А у Паши комплекс по этой части. Совестью называется. В шампанском купается, а все думает, что о нем в родном Мухосранске скажут. Вот и живут теперь в доме всей деревней, как в сказке «Теремок». Тетьки, дядьки, свояки, деверь золовки и крестная брата кума деда Николая, который жил рядом с невесткой Пашиной тетки. Ты въезжаешь в степень родства?
— Не очень.
— А я тем более. — В темных глазах прыгали веселые бесенята. — Где-то прочитала, что генетически мы все родственники тех, кто бился на Куликовом поле. Рассказала Пашке, он поскреб лысину и прошептал: «Не дай Бог!» Вот так. Так что, жить в этом русско-мексиканском сериале желания у меня нет. А когда поступила в Строгановку, Паша встал на дыбы. У него в «Теремке», блин, интерьеры! А я все красками провоняю. Вот и выделил эту квартирку. В общагу отпускать побоялся, сказал, что квартира дешевле, чем потом встанет лечить меня от наркомании.
— Разумная щедрость, — согласился Максимов.
— О, ты Пашу не знаешь! Квартиру он купил на меня, выписав ссуду через свой банк. Деньги возвращать не надо, потому что банк через месяц накрылся, управляющий в бегах, а Паша опять — в шоколаде. Сколько и чего купили на деньги тех дураков, что доверили бабки Пашиному банку, не знаю и знать не хочу. Но все прошло мило и полюбовно, потому что Паша даже за границу временно не линял.
— Интересно люди живут! — вздохнул Максимов. Выдумала или нет, установить сложно. А на возможные крупные неприятности намекнула достаточно прозрачно.
— Но и ты не скучаешь, — напомнила Вика.
Максимов хотел ответить, но осекся. В прихожей запиликал звонок. Звонили настойчиво и нервно, в расчете разбудить крепко спящего.
«Вот теперь самое интересное. — Максимов затаился. — Пошли в обход по квартирам. Чашку кофе — мне в лицо, заорать во все горло, дверь начнут вышибать сразу же».
Он внимательно следил за чашкой кофе в ее руке. Вика, странно прищурившись, смотрела на Максимова.
Звонивший бухнул кулаком в дверь. Гулкое эхо прокатилось по пустому коридору.
Чашка медленно поплыла к раскрывшимся губам, Вика сделала глоток.
— Что дальше? — прошептала, облизнув губы.
— Пьем кофе, — так же тихо ответил Максимов. Посмотрел через ее плечо в окно. На детской площадке возилась малышня, мамаши судачили о своем, сбившись в стайку. По зазеленевшему от жары пруду, вяло перебирая лапками, плыла утиная семья. Где-то на одной из скамеек, просвечивающих сквозь густую зелень, наверняка уже устроился наблюдатель. Возможно, сразу несколько. Ментовская наружка усидит до конца рабочего дня. А тот, кто умеет метать шакен и драться в темноте, будет ждать до конца.
Их взгляды встретились. Зрачки Вики расширились, затопив глаза черным.
По тому, как беззвучно она опустила чашку на блюдце, Максимов понял, он останется здесь. Опасность будет кружить на мягких лапах вокруг, а здесь будет тишина.
Глава девятая. И БЫЛО УТРО
Профессионал
— И что дальше? — спросила она, смахнув с глаз черную прядку.
— Предлагаю попить кофе.
— Офигеть можно! А больше тебе ничего не надо?
— О большем, прекрасная Диана, я и мечтать не смею. — Максимов улыбнулся, хотя спину щекотали струйки пота. Он знал, что победил.
— Идиот! — Она натянула на себя простыню. «Если бы за такие интермедии давали баллы, как в фигурном катании, я бы получил все „десятки“ за технику и артистичность, плюс приз жюри за наглость», — похвалил себя Максимов, с удовольствием ощущая ее восторженный взгляд.
Встал, стараясь не заступать за невидимую черту безопасности — метр вокруг тахты, прошел к окну.
Спиной чутко уловил движение, звякнула пряжка ремня, вжикнула «молния» на джинсах. У нее был шанс уже одетой броситься к дверям и выскочить из.»««« западни, но она им не воспользовалась.
— Я серьезно спрашиваю, что дальше?
Максимов в щелку плотной шторы увидел милиционера с папкой под мышкой, торопливо прокосолапившего в подъезд дома напротив. Участкового пинком послали шерстить родной участок.
«Сейчас начнется, — с досадой подумал он. — Обзвонит все квартиры. И через пять минут все информаторы участкового займут наблюдательные посты. Придется сидеть до вечера».
— Будем пить кофе, — решил он.
Повернулся. Невольно восхищенно прищурился. Пленница относилась к тем счастливым женщинам, что равно красивы в одежде и без. Она, кстати, отлично это знала.
Оказалось, зовут ее Вика. Максимов всегда относился к женщинам, как к существам абсолютно недоступным мужскому пониманию, думай о них, что хочешь, все равно понять невозможно, почему плачут, отчего смеются, за что тебя любят и из— за чего уходят. Параллельная цивилизация, которой бредят свихнувшиеся от безработицы кандидаты наук, живет до смешного рядом, практически — перед глазами. У ее представительниц свой язык, свои понятия и ценности, свое видение мира, в котором слабость становится силой, а грубая сила лишена всякого смысла. Больше всех передач на родном ТВ Максимову нравилась та, где затурканные жизнью мужики сидят в загончике, как на скамье подсудимых, и тужатся сказать что-то умное под насмешливым взглядом куколки-ведущей, а набившиеся в студию женщины, наплевав на них и на тех, кто у экранов, самозабвенно перемывают косточки друг другу. Иногда, когда особенно доставала реклама специфических средств гигиены, ему хотелось выскочить на балкон и заорать: «Мужики, хватит жрать водку! Вторжение инопланетян уже началось, а мы его проспали!» Но никогда этого не делал, знал, большинству, наливающим и выпивающим, уже все равно, спирт вытеснил гормоны.
А Вика вообще оказалась представительницей новой расы инопланетянок. В свои двадцать два спокойно, как о поездке на дачу, рассказывала о шести месяцах, проведенных в Париже, о Венеции, утонувшей в мартовском тумане, о калифорнийском солнце и о том, как легко бредится, когда на Иерусалим налетает знойный ветер пустыни. Она успела пережить и перечувствовать больше, чем ее сверстницы во времена Максимова, а если и не больше, то — иначе. Мудрецы утверждают, что путешествия избавляют от иллюзий, если это так, то в Вике осталась только ненасытная жажда новых приключений.
— Вика, прости за нескромный вопрос, но это все… — Максимов обвел рукой уютную кухню. Сам сидел на краешке углового дивана, перекрыв выход, а Вика возилась у плиты.
— Квартира? — Она оглянулась. — Каждый мыслит в силу своей испорченности.
— Понятно, наследство.
— Не угадал. — Вика ловко подняла над огнем турку, не дав коричневой пене переползти через край.
Разлила кофе по чашкам, села спиной к окну. Оценивающе посмотрела на Максимова. (За час он удостоился минимум сотни таких взглядов.) Прикурила от протянутой Максимовым зажигалки.
— Вряд ли ты решил взять меня в заложницы, — неожиданно сделала вывод Вика.
— У меня своих проблем полно, — пробурчал Максимов, пробуя кофе. Вкус был отменный, густой и терпкий.
— И я так думаю. — Вика уже успела переварить краткую историю появления Максимова: ищет пропавшего друга, а в него почему-то стреляют, все вполне в духе времени. — К тому же, хорошо держишься и трясущиеся руки к голым девушкам не тянешь.
— Спасибо за комплимент, — усмехнулся Максимов.
— Проехали. — Вика аккуратно стряхнула пепел, очевидно, доходы позволяли курить «Парламент». — А с квартирой все просто, с поправкой на сегодняшние реалии. Муж сестры относится к пресловутой категории «новых русских». Между прочим, на нем я убедилась, что во многих деньгах много и печали. Или, как говорят в Мексике, богатые тоже плачут. Провинциальный комсомольский вожак, удачно разбогатевший благодаря старшим товарищам по партии. Что они через него приватизировали, я не знаю, но сделал все по уму, потому что жив и весь в шоколаде. Когда в области уже ничего бесхозного не осталось, его, по традиции, двинули в Москву. Женился на моей сестре. Сейчас крутит дела на всероссийском уровне. Бизнес — на пять баллов, купил депутата от своей нищей губернии и пьет водку с генпрокурором… А в личной жизни сплошные проблемы.
— Любовницы одолели? — хмыкнул Максимов.
— Если бы! Родня. — Вика взъерошила черный ежик волос. — Просто нашествие какое-то. Представляешь, мужик особняк отгрохал в лесопарке, одних взяток раздал на полмиллиона, думал, отдохнет. Фиг там! Потянулись со всех концов родичи, как ходоки к Ленину. Кто проездом, кто учиться в Москву, кто просто так… Как же, Пашка-то свой парень, в люди выбился, чаво уж тут… — Она сморщила носик. — А у Паши комплекс по этой части. Совестью называется. В шампанском купается, а все думает, что о нем в родном Мухосранске скажут. Вот и живут теперь в доме всей деревней, как в сказке «Теремок». Тетьки, дядьки, свояки, деверь золовки и крестная брата кума деда Николая, который жил рядом с невесткой Пашиной тетки. Ты въезжаешь в степень родства?
— Не очень.
— А я тем более. — В темных глазах прыгали веселые бесенята. — Где-то прочитала, что генетически мы все родственники тех, кто бился на Куликовом поле. Рассказала Пашке, он поскреб лысину и прошептал: «Не дай Бог!» Вот так. Так что, жить в этом русско-мексиканском сериале желания у меня нет. А когда поступила в Строгановку, Паша встал на дыбы. У него в «Теремке», блин, интерьеры! А я все красками провоняю. Вот и выделил эту квартирку. В общагу отпускать побоялся, сказал, что квартира дешевле, чем потом встанет лечить меня от наркомании.
— Разумная щедрость, — согласился Максимов.
— О, ты Пашу не знаешь! Квартиру он купил на меня, выписав ссуду через свой банк. Деньги возвращать не надо, потому что банк через месяц накрылся, управляющий в бегах, а Паша опять — в шоколаде. Сколько и чего купили на деньги тех дураков, что доверили бабки Пашиному банку, не знаю и знать не хочу. Но все прошло мило и полюбовно, потому что Паша даже за границу временно не линял.
— Интересно люди живут! — вздохнул Максимов. Выдумала или нет, установить сложно. А на возможные крупные неприятности намекнула достаточно прозрачно.
— Но и ты не скучаешь, — напомнила Вика.
Максимов хотел ответить, но осекся. В прихожей запиликал звонок. Звонили настойчиво и нервно, в расчете разбудить крепко спящего.
«Вот теперь самое интересное. — Максимов затаился. — Пошли в обход по квартирам. Чашку кофе — мне в лицо, заорать во все горло, дверь начнут вышибать сразу же».
Он внимательно следил за чашкой кофе в ее руке. Вика, странно прищурившись, смотрела на Максимова.
Звонивший бухнул кулаком в дверь. Гулкое эхо прокатилось по пустому коридору.
Чашка медленно поплыла к раскрывшимся губам, Вика сделала глоток.
— Что дальше? — прошептала, облизнув губы.
— Пьем кофе, — так же тихо ответил Максимов. Посмотрел через ее плечо в окно. На детской площадке возилась малышня, мамаши судачили о своем, сбившись в стайку. По зазеленевшему от жары пруду, вяло перебирая лапками, плыла утиная семья. Где-то на одной из скамеек, просвечивающих сквозь густую зелень, наверняка уже устроился наблюдатель. Возможно, сразу несколько. Ментовская наружка усидит до конца рабочего дня. А тот, кто умеет метать шакен и драться в темноте, будет ждать до конца.
Их взгляды встретились. Зрачки Вики расширились, затопив глаза черным.
По тому, как беззвучно она опустила чашку на блюдце, Максимов понял, он останется здесь. Опасность будет кружить на мягких лапах вокруг, а здесь будет тишина.
Глава девятая. И БЫЛО УТРО
Профессионал
Эскалатор медленно тянул вверх плотную человеческую массу. Измочаленные давкой в вагонах, еще окончательно не проснувшиеся люди нервно переминались с ноги на ногу, поднимали лица вверх, навстречу свежему утреннему сквозняку.
Белов свернул газету в трубочку и сунул в карман пиджака. Ежеутренняя порция чтива, наскоро сварганенная молодыми дарованиями из «Московского комсомольца», на трудовой лад не настраивала. Скороговоркой упомянув о пожаре, трех трупах и угнанной у известного певца машине, газета весь разворот отдала глубокомысленным рассуждениям о шансах политиков на грядущих выборах.
Пожар и выборы Белова не интересовали. О трупах, и не о трех, а о всех, обнаруженных за прошедшие сутки, он узнает через полчаса из милицейской сводки, а на машину певца было наплевать. По трем соображениям сразу. Во-первых, не Хулио Иглесиас, чтобы иметь машину за сорок тысяч «зеленых»; во-вторых, не обеднеет, если живет, как пишет газета, в восьмикомнатной квартире, а в-третьих, это Белов знал от агента, безголосый соловей совсем недавно щебетал на свадьбе у одного «авторитета», так что, надо думать, все обойдется без заявления в милицию.
Белов ухватился за эту мысль, изощренное чутье опера подсказало, что в ней есть толика смысла.
«Почему нет? — подумал он, прищурив глаз. — Присмотрели сладкоголосого, приласкали, а потом сымитировали угон. Куда пойдет соловушка? Только не к ментам. К „крыше“. Если есть. Должна быть, иначе не напел бы на квартиру размером с футбольное поле. Значит, одна „крыша“ решила подвинуть другую. Сейчас начнутся разборы, и журналюгам из „МК“ подвалит работенка. Трупа три им нарисуют в два счета. А может, и не будет ни фига. Просто проиграла „крыша“ своего певца в карты или отдала за долги. Вот новый хозяин и учит лабуха уму-разуму. Тачку вернут, они такие финты любят. Если у человека забрать все, а потом вернуть часть, он тебе всю жизнь будет в ноги кланяться. Уж кто-кто, а „авторитеты“, без разницы — с партийным или лагерным стажем, — эту нашу рабскую сущность знают и играют на ней по-черному».
Он краем глаза зацепил молодую блондинку, проплывавшую вниз на соседнем эскалаторе, и философское настроение само собой улетучилось. Белов невольно охнул и уже не смог отвести от нее глаз.
Легкое платье насквозь просвечивалось бившим сверху солнечным светом. Если что и было под платьем, то такое же прозрачное и легкое. Белов отметил, что ее тело покрыто ровным, явно не московским, а морским загаром. На голой до плеча руке отчетливо виднелся золотистый пушок. Белов посмотрел на кисть незнакомки, лежащую на изжеванной по краям ленте поручня, и ощутил нездоровое сердцебиение. Все; как он любил. Острые хищные ногти, тонкое запястье с белой косточкой, просвечивающей сквозь загар.
— Так идет, что ветки зеленеют,
Так идет, что соловьи чумеют,
Так идет, что облака стоят, — прошептал Белов, вцепившись взглядом в проплывающее мимо лицо.
Незнакомка, до этого равнодушно смотревшая вниз, словно что-то почувствовала, повернула голову и с интересом посмотрела на Белова. Длилось это ровно секунду. Потом огонек в ее глазах погас. Она чуть дрогнула уголками ярко накрашенных губ и отвернулась.
«Расслабься, Игорек, — сказал сам себе Белов. — Повело старого мерина! В твоем возрасте для участия в чемпионате по сексуальному многоборью одного роста и широких плеч мало. Нужен „мерс“ и счет в швейцарском банке. А ты в сером пиджачке прешься на работу на метро. И можешь не изображать из себя Джеймса Бонда на боевом задании, не пацан уже. Удостоверение в нагрудном кармашке мужской гордости не прибавляет, а в наше время полной свободы и того хуже — как справка о кастрации. Вот ты же не можешь сейчас рвануть за ней, плюнув на все? Нет. Вот и не возбуждайся без надобности. А то инсульт схлопочешь».
Оглянулся. Фигурку в белом уже закрыла плотная стена спин, было лишь видно копну искристых волос, стянутых на затылке белой резинкой.
«Раньше мог бы. В два счета. Звякнул бы Пашке, мол, срочно шушукаюсь с агентом, прикрыл бы меня на часик. Десять минут, и она дала бы телефон, а за полчаса обговорили бы планы на выходные. Куда бы делась, малая!»
«Раскатал губу», — произнес кто-то другой, мерзкий, как неопохмелившийся алкаш. Этот другой сидел внутри с самого утра. Разбудила его благоверная своим скулежом по никчемному поводу. В душе Белов был согласен, что жена имела моральное право на легкий скандал: заявился за полночь, еле отрапортовал о прибытии и сразу же рухнул замертво. Но пилить все утро, как старая бензопила «Дружба», еще не оклемавшегося мужика — садизм крайней степени. Белов даже не стал завтракать, хлопнул две чашки чая и поспешил удалиться на безопасное расстояние. Мерзкий голосок внутри подбивал на убийство.
«Меньше надо было пить», — опять ожил мерзкий алкаш.
«Да пошел ты!» — цыкнул на него Белов. Вчера, действительно, перебрали. Втроем поехали навестить друга Женьку, повезло человеку, нашел теплое местечко в отделе при Шереметьеве-2, такое грех не отметить. Две бутылки уговорили сразу. За встречу. Потом пошли за добавкой, но во фри-шопе от цен сделалось дурно. Пришлось посылать гонца в соседнюю Лобню. Что разливают по бутылкам в этом городке, для Белова осталось тайной. От первого же стакана он окосел хорошо и надолго. Как оказался у дверей родного дома, еще предстояло выяснить. , «Плохо мне, плохо!» — заскулил голосок внутри.
«Пошел в задницу», — не выдержал Белов.
«Сам пошел, опер недоделанный!» — огрызнулся алкаш и временно затих.
У выхода его опять стиснул людской водоворот, смял, закружил и сам собой вынес сквозь распахнутые настежь двери.
Белов облегченно вздохнул, вытер испарину со лба и сунул в рот сигарету. Денек должен был выдаться на славу: на небе ни тучки, легкий ветерок разгонял бензиновый чад, накопившийся за неделю жары.
Поток пассажиров, выжимаемый из дверей, как фарш из мясорубки, сам собой разделялся на неравные части. Белов давно уже привык делить людей на агентуристов и агентов, оперов и объектов оперативных разработок, на тех, кто сажает, и тех, кому положено сидеть. Знал, что не по-людски это, но иного взгляда тебе не дано, пока в кармане лежит удостоверение. Да и потом, как выпрут на пенсию, мало что в голове меняется. Опер, как художник, шлюха и священник — не профессия, а мировоззрение и образ жизни. И если разобраться, не так уж велик грех, все равно же обещано, что, в конце концов, будут отделять злаки от плевел, а овец от козлищ. Поторопились разделиться, конечно, но это простительно. Потом легче будет разбираться — «ху из ху».
Белов смаковал первую за утро сигарету и с улыбкой наблюдал, как блаженные овцы кучкуются у ларьков, сбиваются в группки и гомонливым стадом уходят влево, к «Детскому миру». Козлища, наскоро побритые, хмурые и невыспавшиеся по одному, реже по двое пробивались сквозь овец, толкущихся под арками, и сворачивали вправо — на Кузнецкий мост.
Своих Белов вычислял моментально. Молодые, еще спортивные на вид, и старые, поизносившиеся, как их же пиджаки, несли на себе неизгладимую печать принадлежности к касте допущенных к совсекретным бумагам. Белов по себе знал, что клеймо исключительности уже ничем не вытравить. Год-два работы в «органах», и в тебя намертво въедается противоестественная двойственность: щекочущий холодок власти от возможности захлестнуть петлю компромата на шее очередной «овцы» и ощущение подсознательного страха, что сам в одночасье можешь стать козлом отпущения или бараном для заклания. Все это Белов уяснил давным-давно, благо учителя попались толковые. А совсем недавно понял, что другой жизни ему уже не отпущено. Слишком поздно меняться, просто не хватит сил.
Год назад у полусгоревшей дачи, в которой нашли труп Кирилла Журавлева, отличного опера и настоящего мужика, Белов поклялся, что уйдет. Он так и не дознался, какая неладная затащила Журавлева в ту операцию, на чем его взяли, как сломали, да и ломали ли — еще вопрос. Скорее всего, как и самого Белова, «сыграли втемную». Выжали, как лимон, а потом бросили с перерезанным горлом. Белову еще повезло. Провальную операцию — гора трупов и никаких концов неожиданно приказали считать успешной. Все материалы по делу, раскрученному Беловым, затребовала к себе Служба безопасности Президента. Заодно и лучшего молодого опера Димку Рожухина переманили. В приватной беседе Белову дали ясно понять, что дело закрыто навсегда, утрись и живи дальше. А главное, не мешай жить другим. Его решение уйти восприняли с пониманием, устал человек, перенапряг вышел, не железный все-таки. По блудливо отводимым глазам начальства Белов понял, что именно этого от него ждали, хуже — на это рассчитывали.
На воле он продержался ровно три месяца. По протекции устроился в фирму, занимающуюся «бизнесом» — то есть всем подряд: от строительства дач силами хохлов и узбеков, нелегально живущих в Москве, до розлива финской водки в польском местечке. Едва освоился в должности начальника службы безопасности и привел в божеский вид охрану первых лиц, как началось. Дважды пришлось передавать валюту. В спортивной сумке. Сто пятьдесят тысяч долларов за раз. И ни копейки премиальных за риск. Потом начались нудные разборы с небритыми личностями кавказской национальности. Все закончилось диким мордобоем и пулей в окно шефа. Шеф выполз из-под стола с просветлевшим, как после исповеди, лицом и через два часа уже летел на Канары. Белов остался. На следующий день, едва вставили новое стекло, пришел. опер из Краснопресненского райотдела ФСБ и предложил дружбу, что означало подписку о сотрудничестве или добровольную передачу информации бывшим собратьям по чекистскому цеху. Как вешать лапшу на уши попавшей в передряг «овце» и демонстрировать чудеса гуманизма в обмен на согласие таскать в зубах информашку, Белов знал и без него, поэтому покрыл малохольного опера семиэтажным матом и выгнал из кабинета. Погонами не вышел вербовать отставного подполковника. Но легче от этого не стало.
Как профессионал Белов понимал, что безопасность ни черта не стоит без агентурной работы. А как ее организовать, как держать под колпаком весь криминал и конкурентов, и не в близлежащих подворотнях, а на территории страны? Для этого нужны аппарат и архивы. И то, и другое пестуется десятилетиями. Он с ухмылкой смотрел на фирменный вензель с надписью под названием: «Компания основана в 1993 году». Детский сад! Как ни крути, а пришлось бы идти на поклон к ментам, ФСБ и ворам. Только у них была сила, идущая от опыта, приобретенного в ежедневных схватках за власть. Белов трезво рассудил, что хоть и влип, как последний козел, но это еще не повод превращаться в барана среди волков. До больших звезд на погонах не дослужился, до больших денег скорее всего не доживет. Он слишком хорошо знал, как относятся сильные мира сего к остальным его обитателям. Вывод был прост — немедленно возвращаться под сень родимого щита и брать в руки притупившийся от многолетнего использования чекистский меч.
Благо дело, старый кадровик, отпуская на вольные хлеба, надоумил не рвать окончательно, а выйти за штат; считай, взять академический отпуск по случаю непредвиденной беременности: погуляй, поумнеешь — вернешься. Тот же кадровик и нашел способ вернуть его в родное Московское управление. Белов ему потом в ноги кланялся и водкой поил. А старик только похохатывал над его рассказами о жизни на воле, а в итоге выдал перл, больно царапнувший сердце:
«Сынок, ежели на работу ноги не идут, а больше идти некуда, — надо идти на работу».
«Кстати, о работе! — вспомнил Белов и посмотрел на часы. — Половина десятого. Не страшно, еще вчера загодя предупредил, что задержится. Срочные дела в отделении, вроде бы, не планировались».
Живот свела судорога. Белов поморщился. Организм окончательно проснулся и требовал горючего.
«Пива давай!» — радостно заверещал голосок внутри.
Белов оценил здравость мысли, но усилием воли подавил секундную слабость. Пиво с утра, при наличии «Дирола» в каждом ларьке, — штука полезная и не оставляющая подозрительного запаха. Но как воспримет организм на старые дрожжи такой подарок судьбы, заранее сказать было трудно. Минимум полдня в душном кабинете и коридорной суете могли плохо кончиться. Белов сам еще не понял, почему так вчера сломался, раньше за ним подобное не замечалось.
Он оценивающе посмотрел на свое отражение в черном стекле киоска. Мужик еще крепкий, рожа здоровая и наглая.
«Нервы, — решил он. — Все болезни от работы и нервов. Один триппер — от удовольствия».
Купил дымящуюся сосиску с булочкой, переименованную в «хот-дог», и, окончательно задавив в себе слабость, пакетик апельсинового сока.
Кетчуп, естественно, пополз на пальцы, из трубочки, воткнутой в пакетик, выстрелила желтая струйка, но Белов не стал обращать внимания на неизбежные недостатки быстрого питания. Жевал с аппетитом, морщась от удовольствия.
— Дозаправка в воздухе? — раздалось над ухом. Белов проглотил недожеванный кусок, чтобы освободить рот для соответствующего выражения, но, повернувшись к кандидату на посыл, охнул от удивления:
— Димка?
Дмитрий Рожухин, чисто выбритый и розовощекий, сиял, как первокурсник на доске Почета Высшей школы КГБ. Светлый костюм, голубая рубашка, галстук в тон раньше такой щеголеватости в нем Белов не замечал.
— М-да. Не место красит человека, а человек — место, — сделал вывод Белов. — И какими судьбами кремлевский сокол да в наш курятник?
— Скажу, что прогуливаюсь, не поверите, так? — Дмитрий широко улыбнулся.
— Милый мой, по Кузнецкому мы с тобой будем просто так гулять лет через сорок, шаркая ножками и тряся склерозной башкой.
— Если доживем, — вставил Дмитрий. Белов отметил, что глаза у парня изменились, стали цепкими, с холодным стальным отливом.
«Матереет. Еще не волк, но толк будет. Интересно, помнит, шельмец, что это я его вывел на первую охоту? Первая травля двуногого с „моментом истины“, такое никогда не забудешь». — Белов скомкал бумажку, прицелился, метнул комок в урну, следом отправил коробку из-под сока.
— Видал? Еще поживем, Димка!
— Полдесятого. Не опоздаете?
— Нет, у меня еще дельце. Да и воздухом подышать охота.
Он подтолкнул Дмитрия в спину. Они втиснулись в поток, просачивающийся сквозь две арки на улицу. Народ пер, не глядя под ноги, держа равнение на витрины лотков. Время от времени кто-нибудь выбивался из потока, замирал, тупо уставившись на заморские товары, но народ, поднавалившись, срывал его с места и волок за собой дальше.
— Ну бараны, блин! — Белов с печалью посмотрел на истоптанные туфли. Пойдем отсюда, пока по асфальту не размазали.
Они свернули на Кузнецкий. Улица была залита утренним светом, лучи дробились на еще мокрой брусчатке. Фасад особняка напротив приемной ФСБ был наполовину затянут зеленой сеткой. Сквозь нее отливала фисташково-белая побелка стены. Строители в синих комбинезонах сновали по лесам, несмотря на ранний час, работали быстро и сноровисто. Обычного в таком случае матерного сопровождения каждого телодвижения почему-то не было. На аккуратно покрашенном заборчике висел плакат: «Реставрация особняка XIX века. Генеральный подрядчик: фирма „Эн-ма“, Турция».
— Красота, — вздохнул Белов.
— Угу, — Дмитрий водрузил на нос черные очки с прямоугольными стеклами, сразу став похожим на фэбээровца, прибывшего для обмена опытом. — Бартер: мы к туркам за куртками, они к нам — на работу.
— Я не о том. — Белов кивнул на проходивших мимо женщину. — Вот это архитектура!
— Ничего.
— Сам ты «ничего»! В твоем возрасте мне все подряд бабы нравились, только из— за того, что они — бабы. Нас на все хватало: и супостатов ловить, и водку пить, и баб валить. А вы… — Белов пожал плечами. — Холоднокровные какие-то.
— Это у вас «оттепель» была. Кранчик на полоборота открыли, вот никто и не захлебнулся. А я на перестройку попал. Хотели кран побольше открыть, да резьбу сорвало. Вот в фекальных водах и барахтаемся. Кому-то в кайф, а мне не особо нравится.
Белов скользнул взглядом по отутюженному костюму Дмитрия, хотел что-то сказать, но удержался.
— Я вам, кстати, не мешаю?
— Ты за кого меня держишь? — ухмыльнулся Белов. — Даже в самые наплевательские периоды службы я не унижался до такого. Забыл, чему учил?
— Помню, — протянул Дмитрий. — В радиусе трех километров от Феликса заповедная зона.
Мерзкой привычкой назначать встречи агентам поближе к родным стенам страдало большинство оперов. Начальство периодически разражалось порцией молний с соответствующим звуковым сопровождением, но заваленные бумажной работой опера упорно гнули свое. Знали, что таким образом светят агентуру безбожным образом, но успокаивали себя тем, что людишки эти мелкие и информаторы никакие.
Белов свернул газету в трубочку и сунул в карман пиджака. Ежеутренняя порция чтива, наскоро сварганенная молодыми дарованиями из «Московского комсомольца», на трудовой лад не настраивала. Скороговоркой упомянув о пожаре, трех трупах и угнанной у известного певца машине, газета весь разворот отдала глубокомысленным рассуждениям о шансах политиков на грядущих выборах.
Пожар и выборы Белова не интересовали. О трупах, и не о трех, а о всех, обнаруженных за прошедшие сутки, он узнает через полчаса из милицейской сводки, а на машину певца было наплевать. По трем соображениям сразу. Во-первых, не Хулио Иглесиас, чтобы иметь машину за сорок тысяч «зеленых»; во-вторых, не обеднеет, если живет, как пишет газета, в восьмикомнатной квартире, а в-третьих, это Белов знал от агента, безголосый соловей совсем недавно щебетал на свадьбе у одного «авторитета», так что, надо думать, все обойдется без заявления в милицию.
Белов ухватился за эту мысль, изощренное чутье опера подсказало, что в ней есть толика смысла.
«Почему нет? — подумал он, прищурив глаз. — Присмотрели сладкоголосого, приласкали, а потом сымитировали угон. Куда пойдет соловушка? Только не к ментам. К „крыше“. Если есть. Должна быть, иначе не напел бы на квартиру размером с футбольное поле. Значит, одна „крыша“ решила подвинуть другую. Сейчас начнутся разборы, и журналюгам из „МК“ подвалит работенка. Трупа три им нарисуют в два счета. А может, и не будет ни фига. Просто проиграла „крыша“ своего певца в карты или отдала за долги. Вот новый хозяин и учит лабуха уму-разуму. Тачку вернут, они такие финты любят. Если у человека забрать все, а потом вернуть часть, он тебе всю жизнь будет в ноги кланяться. Уж кто-кто, а „авторитеты“, без разницы — с партийным или лагерным стажем, — эту нашу рабскую сущность знают и играют на ней по-черному».
Он краем глаза зацепил молодую блондинку, проплывавшую вниз на соседнем эскалаторе, и философское настроение само собой улетучилось. Белов невольно охнул и уже не смог отвести от нее глаз.
Легкое платье насквозь просвечивалось бившим сверху солнечным светом. Если что и было под платьем, то такое же прозрачное и легкое. Белов отметил, что ее тело покрыто ровным, явно не московским, а морским загаром. На голой до плеча руке отчетливо виднелся золотистый пушок. Белов посмотрел на кисть незнакомки, лежащую на изжеванной по краям ленте поручня, и ощутил нездоровое сердцебиение. Все; как он любил. Острые хищные ногти, тонкое запястье с белой косточкой, просвечивающей сквозь загар.
— Так идет, что ветки зеленеют,
Так идет, что соловьи чумеют,
Так идет, что облака стоят, — прошептал Белов, вцепившись взглядом в проплывающее мимо лицо.
Незнакомка, до этого равнодушно смотревшая вниз, словно что-то почувствовала, повернула голову и с интересом посмотрела на Белова. Длилось это ровно секунду. Потом огонек в ее глазах погас. Она чуть дрогнула уголками ярко накрашенных губ и отвернулась.
«Расслабься, Игорек, — сказал сам себе Белов. — Повело старого мерина! В твоем возрасте для участия в чемпионате по сексуальному многоборью одного роста и широких плеч мало. Нужен „мерс“ и счет в швейцарском банке. А ты в сером пиджачке прешься на работу на метро. И можешь не изображать из себя Джеймса Бонда на боевом задании, не пацан уже. Удостоверение в нагрудном кармашке мужской гордости не прибавляет, а в наше время полной свободы и того хуже — как справка о кастрации. Вот ты же не можешь сейчас рвануть за ней, плюнув на все? Нет. Вот и не возбуждайся без надобности. А то инсульт схлопочешь».
Оглянулся. Фигурку в белом уже закрыла плотная стена спин, было лишь видно копну искристых волос, стянутых на затылке белой резинкой.
«Раньше мог бы. В два счета. Звякнул бы Пашке, мол, срочно шушукаюсь с агентом, прикрыл бы меня на часик. Десять минут, и она дала бы телефон, а за полчаса обговорили бы планы на выходные. Куда бы делась, малая!»
«Раскатал губу», — произнес кто-то другой, мерзкий, как неопохмелившийся алкаш. Этот другой сидел внутри с самого утра. Разбудила его благоверная своим скулежом по никчемному поводу. В душе Белов был согласен, что жена имела моральное право на легкий скандал: заявился за полночь, еле отрапортовал о прибытии и сразу же рухнул замертво. Но пилить все утро, как старая бензопила «Дружба», еще не оклемавшегося мужика — садизм крайней степени. Белов даже не стал завтракать, хлопнул две чашки чая и поспешил удалиться на безопасное расстояние. Мерзкий голосок внутри подбивал на убийство.
«Меньше надо было пить», — опять ожил мерзкий алкаш.
«Да пошел ты!» — цыкнул на него Белов. Вчера, действительно, перебрали. Втроем поехали навестить друга Женьку, повезло человеку, нашел теплое местечко в отделе при Шереметьеве-2, такое грех не отметить. Две бутылки уговорили сразу. За встречу. Потом пошли за добавкой, но во фри-шопе от цен сделалось дурно. Пришлось посылать гонца в соседнюю Лобню. Что разливают по бутылкам в этом городке, для Белова осталось тайной. От первого же стакана он окосел хорошо и надолго. Как оказался у дверей родного дома, еще предстояло выяснить. , «Плохо мне, плохо!» — заскулил голосок внутри.
«Пошел в задницу», — не выдержал Белов.
«Сам пошел, опер недоделанный!» — огрызнулся алкаш и временно затих.
У выхода его опять стиснул людской водоворот, смял, закружил и сам собой вынес сквозь распахнутые настежь двери.
Белов облегченно вздохнул, вытер испарину со лба и сунул в рот сигарету. Денек должен был выдаться на славу: на небе ни тучки, легкий ветерок разгонял бензиновый чад, накопившийся за неделю жары.
Поток пассажиров, выжимаемый из дверей, как фарш из мясорубки, сам собой разделялся на неравные части. Белов давно уже привык делить людей на агентуристов и агентов, оперов и объектов оперативных разработок, на тех, кто сажает, и тех, кому положено сидеть. Знал, что не по-людски это, но иного взгляда тебе не дано, пока в кармане лежит удостоверение. Да и потом, как выпрут на пенсию, мало что в голове меняется. Опер, как художник, шлюха и священник — не профессия, а мировоззрение и образ жизни. И если разобраться, не так уж велик грех, все равно же обещано, что, в конце концов, будут отделять злаки от плевел, а овец от козлищ. Поторопились разделиться, конечно, но это простительно. Потом легче будет разбираться — «ху из ху».
Белов смаковал первую за утро сигарету и с улыбкой наблюдал, как блаженные овцы кучкуются у ларьков, сбиваются в группки и гомонливым стадом уходят влево, к «Детскому миру». Козлища, наскоро побритые, хмурые и невыспавшиеся по одному, реже по двое пробивались сквозь овец, толкущихся под арками, и сворачивали вправо — на Кузнецкий мост.
Своих Белов вычислял моментально. Молодые, еще спортивные на вид, и старые, поизносившиеся, как их же пиджаки, несли на себе неизгладимую печать принадлежности к касте допущенных к совсекретным бумагам. Белов по себе знал, что клеймо исключительности уже ничем не вытравить. Год-два работы в «органах», и в тебя намертво въедается противоестественная двойственность: щекочущий холодок власти от возможности захлестнуть петлю компромата на шее очередной «овцы» и ощущение подсознательного страха, что сам в одночасье можешь стать козлом отпущения или бараном для заклания. Все это Белов уяснил давным-давно, благо учителя попались толковые. А совсем недавно понял, что другой жизни ему уже не отпущено. Слишком поздно меняться, просто не хватит сил.
Год назад у полусгоревшей дачи, в которой нашли труп Кирилла Журавлева, отличного опера и настоящего мужика, Белов поклялся, что уйдет. Он так и не дознался, какая неладная затащила Журавлева в ту операцию, на чем его взяли, как сломали, да и ломали ли — еще вопрос. Скорее всего, как и самого Белова, «сыграли втемную». Выжали, как лимон, а потом бросили с перерезанным горлом. Белову еще повезло. Провальную операцию — гора трупов и никаких концов неожиданно приказали считать успешной. Все материалы по делу, раскрученному Беловым, затребовала к себе Служба безопасности Президента. Заодно и лучшего молодого опера Димку Рожухина переманили. В приватной беседе Белову дали ясно понять, что дело закрыто навсегда, утрись и живи дальше. А главное, не мешай жить другим. Его решение уйти восприняли с пониманием, устал человек, перенапряг вышел, не железный все-таки. По блудливо отводимым глазам начальства Белов понял, что именно этого от него ждали, хуже — на это рассчитывали.
На воле он продержался ровно три месяца. По протекции устроился в фирму, занимающуюся «бизнесом» — то есть всем подряд: от строительства дач силами хохлов и узбеков, нелегально живущих в Москве, до розлива финской водки в польском местечке. Едва освоился в должности начальника службы безопасности и привел в божеский вид охрану первых лиц, как началось. Дважды пришлось передавать валюту. В спортивной сумке. Сто пятьдесят тысяч долларов за раз. И ни копейки премиальных за риск. Потом начались нудные разборы с небритыми личностями кавказской национальности. Все закончилось диким мордобоем и пулей в окно шефа. Шеф выполз из-под стола с просветлевшим, как после исповеди, лицом и через два часа уже летел на Канары. Белов остался. На следующий день, едва вставили новое стекло, пришел. опер из Краснопресненского райотдела ФСБ и предложил дружбу, что означало подписку о сотрудничестве или добровольную передачу информации бывшим собратьям по чекистскому цеху. Как вешать лапшу на уши попавшей в передряг «овце» и демонстрировать чудеса гуманизма в обмен на согласие таскать в зубах информашку, Белов знал и без него, поэтому покрыл малохольного опера семиэтажным матом и выгнал из кабинета. Погонами не вышел вербовать отставного подполковника. Но легче от этого не стало.
Как профессионал Белов понимал, что безопасность ни черта не стоит без агентурной работы. А как ее организовать, как держать под колпаком весь криминал и конкурентов, и не в близлежащих подворотнях, а на территории страны? Для этого нужны аппарат и архивы. И то, и другое пестуется десятилетиями. Он с ухмылкой смотрел на фирменный вензель с надписью под названием: «Компания основана в 1993 году». Детский сад! Как ни крути, а пришлось бы идти на поклон к ментам, ФСБ и ворам. Только у них была сила, идущая от опыта, приобретенного в ежедневных схватках за власть. Белов трезво рассудил, что хоть и влип, как последний козел, но это еще не повод превращаться в барана среди волков. До больших звезд на погонах не дослужился, до больших денег скорее всего не доживет. Он слишком хорошо знал, как относятся сильные мира сего к остальным его обитателям. Вывод был прост — немедленно возвращаться под сень родимого щита и брать в руки притупившийся от многолетнего использования чекистский меч.
Благо дело, старый кадровик, отпуская на вольные хлеба, надоумил не рвать окончательно, а выйти за штат; считай, взять академический отпуск по случаю непредвиденной беременности: погуляй, поумнеешь — вернешься. Тот же кадровик и нашел способ вернуть его в родное Московское управление. Белов ему потом в ноги кланялся и водкой поил. А старик только похохатывал над его рассказами о жизни на воле, а в итоге выдал перл, больно царапнувший сердце:
«Сынок, ежели на работу ноги не идут, а больше идти некуда, — надо идти на работу».
«Кстати, о работе! — вспомнил Белов и посмотрел на часы. — Половина десятого. Не страшно, еще вчера загодя предупредил, что задержится. Срочные дела в отделении, вроде бы, не планировались».
Живот свела судорога. Белов поморщился. Организм окончательно проснулся и требовал горючего.
«Пива давай!» — радостно заверещал голосок внутри.
Белов оценил здравость мысли, но усилием воли подавил секундную слабость. Пиво с утра, при наличии «Дирола» в каждом ларьке, — штука полезная и не оставляющая подозрительного запаха. Но как воспримет организм на старые дрожжи такой подарок судьбы, заранее сказать было трудно. Минимум полдня в душном кабинете и коридорной суете могли плохо кончиться. Белов сам еще не понял, почему так вчера сломался, раньше за ним подобное не замечалось.
Он оценивающе посмотрел на свое отражение в черном стекле киоска. Мужик еще крепкий, рожа здоровая и наглая.
«Нервы, — решил он. — Все болезни от работы и нервов. Один триппер — от удовольствия».
Купил дымящуюся сосиску с булочкой, переименованную в «хот-дог», и, окончательно задавив в себе слабость, пакетик апельсинового сока.
Кетчуп, естественно, пополз на пальцы, из трубочки, воткнутой в пакетик, выстрелила желтая струйка, но Белов не стал обращать внимания на неизбежные недостатки быстрого питания. Жевал с аппетитом, морщась от удовольствия.
— Дозаправка в воздухе? — раздалось над ухом. Белов проглотил недожеванный кусок, чтобы освободить рот для соответствующего выражения, но, повернувшись к кандидату на посыл, охнул от удивления:
— Димка?
Дмитрий Рожухин, чисто выбритый и розовощекий, сиял, как первокурсник на доске Почета Высшей школы КГБ. Светлый костюм, голубая рубашка, галстук в тон раньше такой щеголеватости в нем Белов не замечал.
— М-да. Не место красит человека, а человек — место, — сделал вывод Белов. — И какими судьбами кремлевский сокол да в наш курятник?
— Скажу, что прогуливаюсь, не поверите, так? — Дмитрий широко улыбнулся.
— Милый мой, по Кузнецкому мы с тобой будем просто так гулять лет через сорок, шаркая ножками и тряся склерозной башкой.
— Если доживем, — вставил Дмитрий. Белов отметил, что глаза у парня изменились, стали цепкими, с холодным стальным отливом.
«Матереет. Еще не волк, но толк будет. Интересно, помнит, шельмец, что это я его вывел на первую охоту? Первая травля двуногого с „моментом истины“, такое никогда не забудешь». — Белов скомкал бумажку, прицелился, метнул комок в урну, следом отправил коробку из-под сока.
— Видал? Еще поживем, Димка!
— Полдесятого. Не опоздаете?
— Нет, у меня еще дельце. Да и воздухом подышать охота.
Он подтолкнул Дмитрия в спину. Они втиснулись в поток, просачивающийся сквозь две арки на улицу. Народ пер, не глядя под ноги, держа равнение на витрины лотков. Время от времени кто-нибудь выбивался из потока, замирал, тупо уставившись на заморские товары, но народ, поднавалившись, срывал его с места и волок за собой дальше.
— Ну бараны, блин! — Белов с печалью посмотрел на истоптанные туфли. Пойдем отсюда, пока по асфальту не размазали.
Они свернули на Кузнецкий. Улица была залита утренним светом, лучи дробились на еще мокрой брусчатке. Фасад особняка напротив приемной ФСБ был наполовину затянут зеленой сеткой. Сквозь нее отливала фисташково-белая побелка стены. Строители в синих комбинезонах сновали по лесам, несмотря на ранний час, работали быстро и сноровисто. Обычного в таком случае матерного сопровождения каждого телодвижения почему-то не было. На аккуратно покрашенном заборчике висел плакат: «Реставрация особняка XIX века. Генеральный подрядчик: фирма „Эн-ма“, Турция».
— Красота, — вздохнул Белов.
— Угу, — Дмитрий водрузил на нос черные очки с прямоугольными стеклами, сразу став похожим на фэбээровца, прибывшего для обмена опытом. — Бартер: мы к туркам за куртками, они к нам — на работу.
— Я не о том. — Белов кивнул на проходивших мимо женщину. — Вот это архитектура!
— Ничего.
— Сам ты «ничего»! В твоем возрасте мне все подряд бабы нравились, только из— за того, что они — бабы. Нас на все хватало: и супостатов ловить, и водку пить, и баб валить. А вы… — Белов пожал плечами. — Холоднокровные какие-то.
— Это у вас «оттепель» была. Кранчик на полоборота открыли, вот никто и не захлебнулся. А я на перестройку попал. Хотели кран побольше открыть, да резьбу сорвало. Вот в фекальных водах и барахтаемся. Кому-то в кайф, а мне не особо нравится.
Белов скользнул взглядом по отутюженному костюму Дмитрия, хотел что-то сказать, но удержался.
— Я вам, кстати, не мешаю?
— Ты за кого меня держишь? — ухмыльнулся Белов. — Даже в самые наплевательские периоды службы я не унижался до такого. Забыл, чему учил?
— Помню, — протянул Дмитрий. — В радиусе трех километров от Феликса заповедная зона.
Мерзкой привычкой назначать встречи агентам поближе к родным стенам страдало большинство оперов. Начальство периодически разражалось порцией молний с соответствующим звуковым сопровождением, но заваленные бумажной работой опера упорно гнули свое. Знали, что таким образом светят агентуру безбожным образом, но успокаивали себя тем, что людишки эти мелкие и информаторы никакие.