Страница:
— Спасибо. — Елена вошла в комнату, бросила плащ на диван. — Гуляем?
От него не укрылась тревога в ее голосе, но решил пока ни о чем не спрашивать.
— Праздник все-таки.
Она прикоснулась пальцами к красным лепесткам, провела по тонкому стебельку.
— Красивые. — Вздохнула, убрав руку. Села на диван, замолчала, отвернувшись к окну. Белов не торопил. Сел за стол, принялся изучать узор на скатерти. Елена остро чувствовала чужой взгляд, это он знал и решил лишний раз не тревожить.
— Может, выпьем? — неожиданно спросила она.
— Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? — встрепенулся Белов. Явка была на Патриарших, фраза выскочила сама собой.
— М-да, — покачала головой Елена. — У советской интеллигенции два цитатника — «Двенадцать стульев» и «Мастер и Маргарита». На все случаи жизни годятся. А Пушкин из школьного курса — уже высший пилотаж.
— Ну, не «Архипелаг ГУЛАГ» на каждом углу цитировать! — Белов вдруг вспомнил, что, по слухам, шеф КГБ Андропов знал «Двенадцать стульев» наизусть и время от времени любил проверить память сотрудников вопросом типа «со стороны какой деревни вошел в Старгород Остап?». — Кстати, откуда вошел в город Бендер?
— Со стороны Шмаковки, Игорь. Что говорит о том, что интрига закрутилась в «черте оседлости». А суть ее в том, что еврейский мальчик помогал разорившемуся дворянину искать сокровища, спрятанные в стуле. Их было ровно двенадцать, по числу мест в Великой Ложе. И мешал им поп-расстрига, у которого советская власть экспроприировала все, что церковь копила на черный день. Только ничего у них не вышло, потому что коммунисты на деньги Ложи и Церкви построили клуб железнодорожников. Интересно? — Елена вздохнула. — Могу еще рассказать, кого имел в виду Корней Чуковский в детской сказке «Таракан-тараканище».
— Что произошло, Лена? Она пристально посмотрела ему в глаза, чуть откинув голову.
— Давай выпьем, а? — сказала на что-то решившись, только было неизвестно на что.
— Нет проблем! — Белов достал из кейса бутылку коньяка, подарок друга из КГБ Армении. — «Гады, жертвую во благо общего дела!» — Настоящий «Арарат», качество гарантирую.
Он вышел на кухню за рюмками. Постоял, соображая, что же делать дальше. В комнате сидела женщина тридцати лет, у которой из глаз вот-вот брызнут слезы. Мужчина в нем говорил одно, а опер — другое. Никаких гарантий, что в квартире не понатыкали микрофонов, не было. Большую часть его агентуры составляли женщины, и слишком успешная их работа навевала начальству мысли, что одной беззаветной любовью агентесс к родине это не объяснялось.
«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.
«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.
Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.
— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.
Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.
— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?
— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.
— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?
— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.
— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.
— А ты?
— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.
— Поехали сразу?
— Нет. Пешком погуляли.
«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.
— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?
Белов тяжело вздохнул.
Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.
«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».
— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.
Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.
— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.
Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.
Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.
А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.
А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.
Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».
— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.
— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.
— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.
— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.
— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору. Она на все пошла, все стерпела, потому что верила, что так надо. А теперь что? Спасибо, в ваших услугах родина не нуждается, да?
— Сядь и не маячь. — Журавлев потер виски. — Без тебя башка трещит. Белов послушно сел.
— Не мальчик уже, Игорек. Сам знаешь, гуманизмом у нас не страдают. Не то что ее, любого из нас выкинут и не охнут. — Журавлев раздавил окурок в пепельнице. — И скажи спасибо, если ноги перед этим об тебя не вытрут.
— Спасибо, успокоил. — Белов зло усмехнулся. Журавлев раскурил новую сигарету. Надолго задумался, косясь на лежащее на столе дело. Белов ждал.
— Есть два пути, — наконец начал Журавлев. — Первый, ты пишешь справку по делу, а я начинаю великий поход по высоким кабинетам. Предвижу, что вернусь весь оплеванный с ног до головы и с нулевым результатом. Но совесть наша будет чиста. — Он вскинул ладонь, не давая встрять опять готовому взорваться Белову. — Тихо! Второй путь — все сделать самим. Ей нужна нормальная работа, которая позволит выбраться из этой диссидентской клоаки. Я нажму по своим старым связям, дай бог, что-нибудь обломится. Но рубить концы придется тебе, Игорь. Как у тебя с ней?
— Нормально, — пожал плечами Белов.
Журавлев помедлил, стряхнул пепел.
— Имей в виду, начальство прозрачно интересовалось, почему «Вера» упорно отказывалась перейти на контакт к другому оперу, а работала только с тобой.
— Пусть лучше поинтересуются, каково замужнюю бабу окрутить и работать заставить! — вскипел Белов. — Можно подумать, у нормальных баб других забот нет, чем по явкам шнырять да сообщения кропать.
— Да ценю я твои способности, ценю, только успокойся! Дай договорить. Журавлев понизил голос. — Придется задействовать все твое обаяние, Игорек. Потому что работала она на личном контакте. Комитет, госбезопасность — для нее абстракция. Идея, вдолбленная пионерией-комсомолией. А работала она с тобой, лично с тобой. Поэтому рубить ты будешь то, что связывает вас. О чем она, может, и не сказала ни разу, а ты, если не дурак, не выспрашивал, но чувствовал, иначе грош тебе цена как мужику и оперу. Сможешь?
— В смысле — выдержу? — Белов посмотрел в глаза Журавлеву.
— Не о тебе речь, дурак. Выдержишь, куда, на фиг, денешься. А вот она это еще вопрос. Вот я и спрашиваю, сможешь сделать так, чтобы это было больно, но не смертельно? Сам сказал, мы единственные, что у нее осталось. Весь Комитет я сюда не тащу, но все, что ее связывает с нормальной жизнью, где еще есть правда, идеалы и справедливость, — это ты. Рубить будешь, Игорь, по живому. Но иначе в новую жизнь ты ее не переведешь. Это мужик реализуется благодаря женщине, а женщина — только через мужчину. Вот такая сексопатология получается.
Белов закурил сигарету, которую до этого крутил в пальцах.
— Муж, козел, подал на раздел имущества, — пробурчал он, брезгливо поморщившись. — Родители со скандалом взяли дочку к себе. Слава богу, их наши игры не коснулись. Но Лене от этого не легче.
— Игорь, у тебя с ней серьезно? — одними губами прошептал Журавлев. Белов пожал плечами.
— У меня всегда серьезно.
Это было правдой. У Белова было два состояния — радостно-приподнятое, когда переживал очередной роман, и угнетенное, когда расхлебывал его последствия. Журавлев диагностировал это как «любовную циклотимию», от которой не излечат никакие лекарства, а только — немедленная кастрация.
— Что будешь делать? — спросил Журавлев.
— Оформи местную командировку, Кирилл, — в думав, попросил Белов. Минимум на неделю.
— Куда?
— Не в Сочи, естественно! В Красногорский райотдел. Там Степан Ильич, свой мужик, прикроет. Для конспирации пару часов буду маячить в его отделе, а остальное — по личному плану.
— А где будешь?
— Поблизости. Пансионат там есть, директор мне кое-чем обязан. В Подмосковье сейчас тихо, не сезон. А весна вот-вот начнется. — Белов посмотрел за окно, где с утра сыпало мелким снежным крошевом.
Журавлев тяжело засопел, потом обреченно махнул рукой.
В пансионате, пустом до гулкого эха на этажах, они прожили неделю. Четвертый день едва не стал последним.
Белов проснулся среди ночи, ощутив холодную пустоту там, где уже привык ощущать нежное тепло Елены. За окном выла злая мартовская метель. Гробовая тишина в коридоре.
Он лежал, вспоминая, как замертвело ее лицо, сделалось мраморно-белым, только на виске билась тонкая синяя жилка. Утром пришлось сказать ей все. Тогда ему вдруг стало страшно, но сейчас было еще хуже. Сердце лихорадочно билось, захлебнувшись предчувствием беды.
Из ванны донеслись тихие всхлипывания. Белов откинулся на подушку, решив дать ей выплакаться, но потом вскочил, обожженный догадкой.
Рванул дверь ванной. Крючок отлетел, жалобно звякнув о кафель.
Лена сидела на краю ванны, спустив руки в умывальник. По кисти вниз змеилась красная ниточка.
— Ты что наделала? — выдохнул Белов. Она открыла глаза. Взгляд пришел откуда— то издалека, где уже нет жизни.
— Извини, — прошептала, с трудом разлепив обкусанные губы. — Так будет лучше…
Белов одной рукой обхватил готовую завалиться Елену, второй прижал скомканное полотенце к ране. Машинально отметил, что порез сделан неправильно, поперек кисти, и крови в раковине мало. «Истеричка!» — вспыхнуло в голове. Первым желанием было врезать наотмашь, чтобы выбить дурь, но вместо этого он крепче прижал ее к себе, зашептал, словно баюкал ребенка:
— Ничего страшного. Это дурная кровь. Раньше врачи специально пускали немного крови, и больному сразу становилось легче. Чуть-чуть лишней крови, чтобы опять хотелось жить…
— Не бросай меня, Игорь. — Она уткнулась носом ему под ключицу и замерла.
Он почувствовал, как сжалось ее тело, готовясь принять удар.
— Ну как ты могла такое подумать? — Белов смотрел на бьющуюся в такт ударам сердца жилку на ее виске и чувствовал, что его сердце вот-вот остановится. Все будет хорошо, Лена. Даю слово.
В Москву вернулись притихшие, словно с похорон. Их встречи продолжались еще три месяца. Еще ни разу Белов так не изощрялся в конспирации. Таиться приходилось от всех. Кроме семейных неприятностей, грозили весьма серьезные по служебной линии. За несанкционированную связь с провалившимся агентом на стол пришлось бы выложить партбилет и удостоверение одновременно, а потом до конца дней пытаться устроиться дворником. Но Белов плевал на все. Он верил, что правда на его стороне, потому что, тысячу раз проверяясь, шел не на встречи с агентом, а на свидание с женщиной, от одного взгляда которой сладко ныло под сердцем.
Оба не верили, что это навсегда. Знали, все отболит и отпадет само, как корка на зарубцевавшейся ране. Но нужно было время, чтобы не рвать по живому, чтобы опять не брызнула кровь. И время пришло. В июне, когда от жары плавился асфальт и по всей Москве ветер гонял комки тополиного пуха, Журавлев отвел Белова в сторонку и, дымя в лицо «Примой», прошептал:
— Я запустил наружку за «Верой». Пасли ее неделю. Ничего страшного, обычная профилактическая проверка «архивного» агента.
— И что? — насторожился Белов.
— Все тихо. Подозрительных контактов нет. Старые дружки оставили ее в покое. На работе все в ажуре. И еще. — Журавлев отвел глаза. — У нее появился мужчина. Кажется, там все серьезно.
— И слава богу, — кивнул Белов, ощутив укор ревности. — Дальше что?
— С «Верой» — все. — Журавлев сыграл интонацией на последнем слове, дав понять, что все это время знал о связи Белова. — Дело сдано в архив.
С тех пор Белов с Леной не встречался. Как отрезал, раз и навсегда.
Профессионал
От него не укрылась тревога в ее голосе, но решил пока ни о чем не спрашивать.
— Праздник все-таки.
Она прикоснулась пальцами к красным лепесткам, провела по тонкому стебельку.
— Красивые. — Вздохнула, убрав руку. Села на диван, замолчала, отвернувшись к окну. Белов не торопил. Сел за стол, принялся изучать узор на скатерти. Елена остро чувствовала чужой взгляд, это он знал и решил лишний раз не тревожить.
— Может, выпьем? — неожиданно спросила она.
— Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? — встрепенулся Белов. Явка была на Патриарших, фраза выскочила сама собой.
— М-да, — покачала головой Елена. — У советской интеллигенции два цитатника — «Двенадцать стульев» и «Мастер и Маргарита». На все случаи жизни годятся. А Пушкин из школьного курса — уже высший пилотаж.
— Ну, не «Архипелаг ГУЛАГ» на каждом углу цитировать! — Белов вдруг вспомнил, что, по слухам, шеф КГБ Андропов знал «Двенадцать стульев» наизусть и время от времени любил проверить память сотрудников вопросом типа «со стороны какой деревни вошел в Старгород Остап?». — Кстати, откуда вошел в город Бендер?
— Со стороны Шмаковки, Игорь. Что говорит о том, что интрига закрутилась в «черте оседлости». А суть ее в том, что еврейский мальчик помогал разорившемуся дворянину искать сокровища, спрятанные в стуле. Их было ровно двенадцать, по числу мест в Великой Ложе. И мешал им поп-расстрига, у которого советская власть экспроприировала все, что церковь копила на черный день. Только ничего у них не вышло, потому что коммунисты на деньги Ложи и Церкви построили клуб железнодорожников. Интересно? — Елена вздохнула. — Могу еще рассказать, кого имел в виду Корней Чуковский в детской сказке «Таракан-тараканище».
— Что произошло, Лена? Она пристально посмотрела ему в глаза, чуть откинув голову.
— Давай выпьем, а? — сказала на что-то решившись, только было неизвестно на что.
— Нет проблем! — Белов достал из кейса бутылку коньяка, подарок друга из КГБ Армении. — «Гады, жертвую во благо общего дела!» — Настоящий «Арарат», качество гарантирую.
Он вышел на кухню за рюмками. Постоял, соображая, что же делать дальше. В комнате сидела женщина тридцати лет, у которой из глаз вот-вот брызнут слезы. Мужчина в нем говорил одно, а опер — другое. Никаких гарантий, что в квартире не понатыкали микрофонов, не было. Большую часть его агентуры составляли женщины, и слишком успешная их работа навевала начальству мысли, что одной беззаветной любовью агентесс к родине это не объяснялось.
«Если не дам результат, мне бутылку затолкают не скажу куда. А за сожительство с агентом вообще кастрируют. И не объяснишь же, что баба была на грани истерики, а другого способа вернуть ее к жизни я не знаю». Он вернулся в комнату. Елена сидела на диване, поджав под себя ноги.
«Чему быть, того не миновать», — решил для себя Белов, встретившись с ней взглядом. Тоска и боль в ее глазах были смертные.
Елена пригубила коньяк, провела по губам языком.
— Вкусно. — Тряхнула головой. — Ладно, Игорь, давай о деле.
Он сел за стол, чтобы не видеть ее коленей, обтянутых шелковой юбкой.
— Кажется, я серьезно напортачила, но другого выхода не было. Вчера у Лизы Знаменской собралась компашка. Сначала час накручивали друг друга. Дирижировал «Клест». Потом, когда народ созрел для баррикад и эшафотов, появился новенький. Серьезный дядя. Принес свежие новости о страданиях «узников совести». Описать дядю?
— Потом. Давай фактуру. — Белов напрягся, остро почувствовал качественную контригру.
— Пустили по кругу письмо к американскому Конгрессу. Что-то в защиту этих самых «узников». Пришлось подписать. — Лена, увидев, какую мину состроил Белов, вздрогнула, как от удара. — А что оставалось делать, если они все на меня уставились?
— Та-ак. — Белов залпом допил коньяк. Лену сыграли качественно. Это был самый надежный способ проверки. Закостеневшие в диссидентуре пачками подписывали воззвания и письма протеста, терять им уже было нечего. Самые сообразительные заблаговременно обзавелись справками о вялотекущей шизофрении и суда не боялись. Разве что психушек… А новичков следовало проверять и вязать намертво. Слово — оно и есть слово, оперативную запись в суд не потащишь. А вот бумажку с собственноручно и добровольно исполненной закорючкой — сам бог велел. Как учил Вышинский, добровольное признание — царица доказательств. А тут тебе не выбитое в подвалах, а абсолютно добровольное признание в антисоветской деятельности. Осталось только положить в конверт и отправить по почте, чтобы родные «органы», перехватив подметное письмишко, радостно поставили на оперативный учет очередного борца за справедливость. Тот, кто дирижировал этим сбродом шизиков, отлично знал азы оперативного ремесла: ни один агент без визы опера на такой шаг не пойдет, и ни один опер не даст агенту добро на участие в антиправительственной деятельности, потому что до оправдания «преступления» в оперативных интересах советские законы еще не дошли. Подпишешь — приговор, не подпишешь — приговор как агенту.
— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.
— А ты?
— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.
— Поехали сразу?
— Нет. Пешком погуляли.
«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.
— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?
Белов тяжело вздохнул.
Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.
«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».
— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.
Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.
— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.
Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.
Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.
А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.
А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.
Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».
— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.
— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.
— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.
— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.
— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору. Она на все пошла, все стерпела, потому что верила, что так надо. А теперь что? Спасибо, в ваших услугах родина не нуждается, да?
— Сядь и не маячь. — Журавлев потер виски. — Без тебя башка трещит. Белов послушно сел.
— Не мальчик уже, Игорек. Сам знаешь, гуманизмом у нас не страдают. Не то что ее, любого из нас выкинут и не охнут. — Журавлев раздавил окурок в пепельнице. — И скажи спасибо, если ноги перед этим об тебя не вытрут.
— Спасибо, успокоил. — Белов зло усмехнулся. Журавлев раскурил новую сигарету. Надолго задумался, косясь на лежащее на столе дело. Белов ждал.
— Есть два пути, — наконец начал Журавлев. — Первый, ты пишешь справку по делу, а я начинаю великий поход по высоким кабинетам. Предвижу, что вернусь весь оплеванный с ног до головы и с нулевым результатом. Но совесть наша будет чиста. — Он вскинул ладонь, не давая встрять опять готовому взорваться Белову. — Тихо! Второй путь — все сделать самим. Ей нужна нормальная работа, которая позволит выбраться из этой диссидентской клоаки. Я нажму по своим старым связям, дай бог, что-нибудь обломится. Но рубить концы придется тебе, Игорь. Как у тебя с ней?
— Нормально, — пожал плечами Белов.
Журавлев помедлил, стряхнул пепел.
— Имей в виду, начальство прозрачно интересовалось, почему «Вера» упорно отказывалась перейти на контакт к другому оперу, а работала только с тобой.
— Пусть лучше поинтересуются, каково замужнюю бабу окрутить и работать заставить! — вскипел Белов. — Можно подумать, у нормальных баб других забот нет, чем по явкам шнырять да сообщения кропать.
— Да ценю я твои способности, ценю, только успокойся! Дай договорить. Журавлев понизил голос. — Придется задействовать все твое обаяние, Игорек. Потому что работала она на личном контакте. Комитет, госбезопасность — для нее абстракция. Идея, вдолбленная пионерией-комсомолией. А работала она с тобой, лично с тобой. Поэтому рубить ты будешь то, что связывает вас. О чем она, может, и не сказала ни разу, а ты, если не дурак, не выспрашивал, но чувствовал, иначе грош тебе цена как мужику и оперу. Сможешь?
— В смысле — выдержу? — Белов посмотрел в глаза Журавлеву.
— Не о тебе речь, дурак. Выдержишь, куда, на фиг, денешься. А вот она это еще вопрос. Вот я и спрашиваю, сможешь сделать так, чтобы это было больно, но не смертельно? Сам сказал, мы единственные, что у нее осталось. Весь Комитет я сюда не тащу, но все, что ее связывает с нормальной жизнью, где еще есть правда, идеалы и справедливость, — это ты. Рубить будешь, Игорь, по живому. Но иначе в новую жизнь ты ее не переведешь. Это мужик реализуется благодаря женщине, а женщина — только через мужчину. Вот такая сексопатология получается.
Белов закурил сигарету, которую до этого крутил в пальцах.
— Муж, козел, подал на раздел имущества, — пробурчал он, брезгливо поморщившись. — Родители со скандалом взяли дочку к себе. Слава богу, их наши игры не коснулись. Но Лене от этого не легче.
— Игорь, у тебя с ней серьезно? — одними губами прошептал Журавлев. Белов пожал плечами.
— У меня всегда серьезно.
Это было правдой. У Белова было два состояния — радостно-приподнятое, когда переживал очередной роман, и угнетенное, когда расхлебывал его последствия. Журавлев диагностировал это как «любовную циклотимию», от которой не излечат никакие лекарства, а только — немедленная кастрация.
— Что будешь делать? — спросил Журавлев.
— Оформи местную командировку, Кирилл, — в думав, попросил Белов. Минимум на неделю.
— Куда?
— Не в Сочи, естественно! В Красногорский райотдел. Там Степан Ильич, свой мужик, прикроет. Для конспирации пару часов буду маячить в его отделе, а остальное — по личному плану.
— А где будешь?
— Поблизости. Пансионат там есть, директор мне кое-чем обязан. В Подмосковье сейчас тихо, не сезон. А весна вот-вот начнется. — Белов посмотрел за окно, где с утра сыпало мелким снежным крошевом.
Журавлев тяжело засопел, потом обреченно махнул рукой.
В пансионате, пустом до гулкого эха на этажах, они прожили неделю. Четвертый день едва не стал последним.
Белов проснулся среди ночи, ощутив холодную пустоту там, где уже привык ощущать нежное тепло Елены. За окном выла злая мартовская метель. Гробовая тишина в коридоре.
Он лежал, вспоминая, как замертвело ее лицо, сделалось мраморно-белым, только на виске билась тонкая синяя жилка. Утром пришлось сказать ей все. Тогда ему вдруг стало страшно, но сейчас было еще хуже. Сердце лихорадочно билось, захлебнувшись предчувствием беды.
Из ванны донеслись тихие всхлипывания. Белов откинулся на подушку, решив дать ей выплакаться, но потом вскочил, обожженный догадкой.
Рванул дверь ванной. Крючок отлетел, жалобно звякнув о кафель.
Лена сидела на краю ванны, спустив руки в умывальник. По кисти вниз змеилась красная ниточка.
— Ты что наделала? — выдохнул Белов. Она открыла глаза. Взгляд пришел откуда— то издалека, где уже нет жизни.
— Извини, — прошептала, с трудом разлепив обкусанные губы. — Так будет лучше…
Белов одной рукой обхватил готовую завалиться Елену, второй прижал скомканное полотенце к ране. Машинально отметил, что порез сделан неправильно, поперек кисти, и крови в раковине мало. «Истеричка!» — вспыхнуло в голове. Первым желанием было врезать наотмашь, чтобы выбить дурь, но вместо этого он крепче прижал ее к себе, зашептал, словно баюкал ребенка:
— Ничего страшного. Это дурная кровь. Раньше врачи специально пускали немного крови, и больному сразу становилось легче. Чуть-чуть лишней крови, чтобы опять хотелось жить…
— Не бросай меня, Игорь. — Она уткнулась носом ему под ключицу и замерла.
Он почувствовал, как сжалось ее тело, готовясь принять удар.
— Ну как ты могла такое подумать? — Белов смотрел на бьющуюся в такт ударам сердца жилку на ее виске и чувствовал, что его сердце вот-вот остановится. Все будет хорошо, Лена. Даю слово.
В Москву вернулись притихшие, словно с похорон. Их встречи продолжались еще три месяца. Еще ни разу Белов так не изощрялся в конспирации. Таиться приходилось от всех. Кроме семейных неприятностей, грозили весьма серьезные по служебной линии. За несанкционированную связь с провалившимся агентом на стол пришлось бы выложить партбилет и удостоверение одновременно, а потом до конца дней пытаться устроиться дворником. Но Белов плевал на все. Он верил, что правда на его стороне, потому что, тысячу раз проверяясь, шел не на встречи с агентом, а на свидание с женщиной, от одного взгляда которой сладко ныло под сердцем.
Оба не верили, что это навсегда. Знали, все отболит и отпадет само, как корка на зарубцевавшейся ране. Но нужно было время, чтобы не рвать по живому, чтобы опять не брызнула кровь. И время пришло. В июне, когда от жары плавился асфальт и по всей Москве ветер гонял комки тополиного пуха, Журавлев отвел Белова в сторонку и, дымя в лицо «Примой», прошептал:
— Я запустил наружку за «Верой». Пасли ее неделю. Ничего страшного, обычная профилактическая проверка «архивного» агента.
— И что? — насторожился Белов.
— Все тихо. Подозрительных контактов нет. Старые дружки оставили ее в покое. На работе все в ажуре. И еще. — Журавлев отвел глаза. — У нее появился мужчина. Кажется, там все серьезно.
— И слава богу, — кивнул Белов, ощутив укор ревности. — Дальше что?
— С «Верой» — все. — Журавлев сыграл интонацией на последнем слове, дав понять, что все это время знал о связи Белова. — Дело сдано в архив.
С тех пор Белов с Леной не встречался. Как отрезал, раз и навсегда.
Профессионал
У него было время вспомнить и заставить себя забыть, чтобы думать только о работе, которую кровь из носу он обязан сделать. И теперь в мозгу ожил временно отключенный нахлынувшими чувствами приборчик, холодно и беспристрастно анализирующий слабости и сильные стороны собеседника, чтобы в лабиринте плюсов и минусов прочертить кратчайший путь к победе.
Лена, насколько он помнил, никогда не опаздывала на встречи. В кафе она вошла, как обещала, ровно через тридцать минут. Улыбнулась, увидев сидевшего в углу Белова, смахнула черные очки, и пошла к нему через зал своей летучей походкой.
Во взгляде барменши и официантки, до этого ненавязчиво разглядывающих Белова, возник двойной немой вопрос: «К тебе?» и «Заказывать будешь?» Белов кивнул, официантка, сделав непроницаемое лицо, пристроилась вслед Елене.
— Привет! Извини, пришлось задержаться. — Лена широко улыбнулась, показав великолепные зубы. На шее появилась цепочка с кулоном, которой еще полчаса назад не было. Опрокинутая звезда на черном камне. Тонкий шик нашего помешанного на мистике времени.
«Она не конспирирует, она играет в свидание, — остро почувствовал Белов. Переигрывает… Нет, тут другое».
Белов делал заказ, улыбался в ответ Елене, что-то говорил, а приборчик внутри него прокручивал все увиденное и угаданное, пока не выдал ответ. Елена изменилась больше, чем он мог предвидеть.
— Что-то не так? — Лена отставила чашку с дымящимся кофе и с тревогой посмотрела на сидевшего напротив Белова.
— Нет, все в порядке. — Белов постарался улыбнуться. Понял, что вышло плохо, но лучше не смог.
В этом кафе он чувствовал себя неуютно. Столики стояли вдоль высоких окон, и посетители вынужденно играли роль живых манекенов в витрине. Может, на Западе, откуда пришла эта мода, такой трюк и работает, но Белова это нововведение раздражало.
«Все равно что обедать на подоконнике, чтобы весь двор завидовал, — зло подумал он. — Что французу в кайф, то русскому — стыдно. Кусок в горло не лезет, когда за стеклом проходят бабки обнищавшие да мужики плохо пообедавшие. Хотя кому как». — Он посмотрел на двух девиц за соседним столиком. Лет по двадцать, одеты так, как нельзя одеться на зарплату. На столе, между парой бокалов вина, небрежно, как пачка сигарет, лежал сотовый телефон.
— Не напрягайся, Игорь, они не тебя, а меня обсуждают, — усмехнулась Лена.
— Кто?
— Эти две шлюшки, естественно. И официантки.
— Откуда знаешь?
— Сама на их месте делала бы то же самое. Баба бабе — враг до старости. А ты на настоящий момент — единственный мужчина. Вот и обсуждают, что во мне такого особенного, если окрутила такого видного мужика. — Лена выжидающе посмотрела на Белова, в надежде, что он подхватит игру, но тот отвел взгляд. Все правильно, Игорь. Никакие мы не любовники, и это шлюшки просекли сразу же. Не хватает прикосновений, взглядов, улыбок глупых… Ну всего такого. — Она сделала неопределенный жест рукой. Белов отметил, что шрама на кисти она абсолютно не стесняется.
— Как жизнь, Лена?
— По-всякому. — Она пожала плечами.
— Муж?
— Господин Хальзин обретается в Париже. Женат вторым браком. Когда вдруг открыли границы, разом перестал играть в принципы и спокойно выехал в Израиль. Прожил там года три и при первой же возможности, наплевав на идеи сионизма, перебрался во Францию. Дочка с ним. Кстати, сколько ей сейчас?
— Семнадцать, — почти без задержки ответил Белов, проведя в уме нехитрые вычисления. Попутно отметил, что Хальзин — бывший муж, а другого Лена не упомянула, значит — не было.
— Надо же, не забыл. Внимательный и чуткий, — улыбнулась Лена. — Если хочешь знать, за это тебя бабы и любят.
— Никогда не интересовался, за что. — Белов искренне считал, что если и наделен особым талантом, то воспринимать это надо как данность и не доискиваться, в чем его секрет.
Оконные стекла задрожали, в такт низкой, упругой вибрации заплескалось вино в Ленином бокале. Звук нарастал, давил на уши, пока не заныло сердце. Белов сжался, давя волну паники, прокатившуюся из живота к голове. Ноги вдруг сделались ватными, он с ужасом осознал, что, случись страшное, он не смог бы, повинуясь животному инстинкту, выбить собой стекло и вырваться наружу.
— Что случилось? — В глазах Лены застыл испуг. В переулок вполз тяжелый самосвал, замер на светофоре, плюясь солярным дымом. Потом в его нутре громко клацнули железки, переключая передачу, взвыли шестерни, набирая обороты, и, надсадно урча, самосвал свернул за угол.
— Все в порядке. — Белов медленно размял сигарету во влажных пальцах. Прикурил.
Лена притихла, сосредоточенно разглядывая каплю вина, дрожащую на кромке бокала.
— Скажи, ты еще работаешь? — спросила она, не поднимая лица.
— Да, — выдохнул вместе с дымом Белов. Страх отступил, теперь изнутри жгла слепая злость.
«У всех, твою мать, проблемы! У кого мужика нет, у кого — денег, у кого лишние морщины… У одного меня — все зашибись! — Он прикрыл глаза якобы от дыма, а на самом деле, чтобы никто не смог прочитать его мысли. — Вот так же задрожат стекла, а потом мы разом станем очумевшим стадом. И никаких проблем уже не будет, только прожить бы еще секунду в море огня и грохоте обваливающихся зданий».
На секунды это видение так явственно проступило в сознании, что он чуть не застонал. Взял себя в руки. Жестом подозвал скучавшую у стойки официантку, заказал коньяк и еще пару кофе. Девочка принесла заказ через минуту, других посетителей в кафе уже не было. Белов проводил взглядом ее узкие бедра, туго обтянутые черной юбочкой.
«Если так пойдет, то через пару лет юбки отомрут как ненужная деталь туалета, — подумал он и тут же спохватился: — Кретин, нашел о чем думать!»
— Очень плохо, что это опять ты. — Лена тяжело вздохнула. — Я, дура полная, к гадалке хожу. Представляешь? — Улыбка вышла вымученной. — Бред все это… А с другой стороны — психотерапия. Не делай такое лицо, Маргарита Ашотовна не шарлатанка какая-нибудь. Интеллигентная, образованная женщина. И не на Арбате на скамеечке сидит. У нее кабинет в медицинском центре.
— Верю, — кивнул Белов. Вспомнил оперативную информацию, что криминальные группировки решили раскручивать экстрасенсов: вложения мизерные, прибыль аховая, а контроля никакого. На всякий случай спросил: — Как центр называется?
— «Космическое сознание».
Белов хмыкнул, но увидев, как исказилось лицо Лены, коснулся ее руки.
— Извини, Лена. Продолжай. Лена вздохнула, как ребенок, которому не дали расплакаться, чуть пожала пальцы Белова.
— Так вот, она нагадала, что меня ждет встреча с мужчиной из прошлого, о котором я стараюсь забыть. И эта встреча вновь изменит мою жизнь. Нет, не перебивай. — Она взмахнула рукой, останавливая Белова. — Когда увидела тебя, подумала… Ты же меня тогда спас, Игорь. Можно сказать, второй раз родилась. А сейчас мне опять плохо, очень плохо. Наверно, устала жить.
Белов вгляделся в ее побелевшее лицо. Бабье лето было на исходе, совсем близко, в морщинках в уголках рта уже таилась осень. Вдруг вспомнил заключение штатного комитетского психиатра, подшитое к ее личному делу: «Латентный суицидальный синдром. В условиях затянувшегося стресса возможно развитие маниакально-депрессивного психоза». Уж он-то знал, что прогноз оправдался на все сто, до красного ручейка на белом кафеле.
— Я знала, что вы вернетесь, — прошептала она, уставившись взглядом в бордовую кромку вина на стенке бокала. — Очень плохо, что послали тебя. Рассчитали хорошо, а получилось подло.
— Лена, я клянусь тебе, что наша встреча — абсолютная случайность. — Он подался вперед, перехватил ее кисть там, где белела ниточка шрама. Рука в его ладони напряглась, потом расслабилась. — Ты мне веришь?
— Тебе — да.
Белов тонко почувствовал скрытый подтекст. Выпустил ее руку.
То, что в меню называлось армянским коньяком, царапнуло горло и щелочной волной хлынуло внутрь. Белов перевел дух, отставил, поморщившись, рюмку.
— Лена, мне в твоей конторе была нужна кое-какая информация. Вот и все.
— Надеюсь, не о правилах распределения участков под застройку и играх вокруг согласования проектов? — Она чуть изогнула бровь — так, как из всех женщин Белова умела только она. — Учти, у нас второго архитектора за год похоронили.
— Мне на ваши игры наплевать. Торгуйте, чем можете, на то и рынок. — Белов закурил, в паузе аккуратно конструируя вопрос. — Скажи, кто-то занимался глобальным прогнозом ЧС в Москве? И если да, то не шла ли от вас в этот адрес какая-либо информация?
От Белова не укрылось, что на секунду ее взгляд сделался затравленным, как у ребенка, привыкшего получать подзатыльники от взрослых скотов.
Лена, насколько он помнил, никогда не опаздывала на встречи. В кафе она вошла, как обещала, ровно через тридцать минут. Улыбнулась, увидев сидевшего в углу Белова, смахнула черные очки, и пошла к нему через зал своей летучей походкой.
Во взгляде барменши и официантки, до этого ненавязчиво разглядывающих Белова, возник двойной немой вопрос: «К тебе?» и «Заказывать будешь?» Белов кивнул, официантка, сделав непроницаемое лицо, пристроилась вслед Елене.
— Привет! Извини, пришлось задержаться. — Лена широко улыбнулась, показав великолепные зубы. На шее появилась цепочка с кулоном, которой еще полчаса назад не было. Опрокинутая звезда на черном камне. Тонкий шик нашего помешанного на мистике времени.
«Она не конспирирует, она играет в свидание, — остро почувствовал Белов. Переигрывает… Нет, тут другое».
Белов делал заказ, улыбался в ответ Елене, что-то говорил, а приборчик внутри него прокручивал все увиденное и угаданное, пока не выдал ответ. Елена изменилась больше, чем он мог предвидеть.
— Что-то не так? — Лена отставила чашку с дымящимся кофе и с тревогой посмотрела на сидевшего напротив Белова.
— Нет, все в порядке. — Белов постарался улыбнуться. Понял, что вышло плохо, но лучше не смог.
В этом кафе он чувствовал себя неуютно. Столики стояли вдоль высоких окон, и посетители вынужденно играли роль живых манекенов в витрине. Может, на Западе, откуда пришла эта мода, такой трюк и работает, но Белова это нововведение раздражало.
«Все равно что обедать на подоконнике, чтобы весь двор завидовал, — зло подумал он. — Что французу в кайф, то русскому — стыдно. Кусок в горло не лезет, когда за стеклом проходят бабки обнищавшие да мужики плохо пообедавшие. Хотя кому как». — Он посмотрел на двух девиц за соседним столиком. Лет по двадцать, одеты так, как нельзя одеться на зарплату. На столе, между парой бокалов вина, небрежно, как пачка сигарет, лежал сотовый телефон.
— Не напрягайся, Игорь, они не тебя, а меня обсуждают, — усмехнулась Лена.
— Кто?
— Эти две шлюшки, естественно. И официантки.
— Откуда знаешь?
— Сама на их месте делала бы то же самое. Баба бабе — враг до старости. А ты на настоящий момент — единственный мужчина. Вот и обсуждают, что во мне такого особенного, если окрутила такого видного мужика. — Лена выжидающе посмотрела на Белова, в надежде, что он подхватит игру, но тот отвел взгляд. Все правильно, Игорь. Никакие мы не любовники, и это шлюшки просекли сразу же. Не хватает прикосновений, взглядов, улыбок глупых… Ну всего такого. — Она сделала неопределенный жест рукой. Белов отметил, что шрама на кисти она абсолютно не стесняется.
— Как жизнь, Лена?
— По-всякому. — Она пожала плечами.
— Муж?
— Господин Хальзин обретается в Париже. Женат вторым браком. Когда вдруг открыли границы, разом перестал играть в принципы и спокойно выехал в Израиль. Прожил там года три и при первой же возможности, наплевав на идеи сионизма, перебрался во Францию. Дочка с ним. Кстати, сколько ей сейчас?
— Семнадцать, — почти без задержки ответил Белов, проведя в уме нехитрые вычисления. Попутно отметил, что Хальзин — бывший муж, а другого Лена не упомянула, значит — не было.
— Надо же, не забыл. Внимательный и чуткий, — улыбнулась Лена. — Если хочешь знать, за это тебя бабы и любят.
— Никогда не интересовался, за что. — Белов искренне считал, что если и наделен особым талантом, то воспринимать это надо как данность и не доискиваться, в чем его секрет.
Оконные стекла задрожали, в такт низкой, упругой вибрации заплескалось вино в Ленином бокале. Звук нарастал, давил на уши, пока не заныло сердце. Белов сжался, давя волну паники, прокатившуюся из живота к голове. Ноги вдруг сделались ватными, он с ужасом осознал, что, случись страшное, он не смог бы, повинуясь животному инстинкту, выбить собой стекло и вырваться наружу.
— Что случилось? — В глазах Лены застыл испуг. В переулок вполз тяжелый самосвал, замер на светофоре, плюясь солярным дымом. Потом в его нутре громко клацнули железки, переключая передачу, взвыли шестерни, набирая обороты, и, надсадно урча, самосвал свернул за угол.
— Все в порядке. — Белов медленно размял сигарету во влажных пальцах. Прикурил.
Лена притихла, сосредоточенно разглядывая каплю вина, дрожащую на кромке бокала.
— Скажи, ты еще работаешь? — спросила она, не поднимая лица.
— Да, — выдохнул вместе с дымом Белов. Страх отступил, теперь изнутри жгла слепая злость.
«У всех, твою мать, проблемы! У кого мужика нет, у кого — денег, у кого лишние морщины… У одного меня — все зашибись! — Он прикрыл глаза якобы от дыма, а на самом деле, чтобы никто не смог прочитать его мысли. — Вот так же задрожат стекла, а потом мы разом станем очумевшим стадом. И никаких проблем уже не будет, только прожить бы еще секунду в море огня и грохоте обваливающихся зданий».
На секунды это видение так явственно проступило в сознании, что он чуть не застонал. Взял себя в руки. Жестом подозвал скучавшую у стойки официантку, заказал коньяк и еще пару кофе. Девочка принесла заказ через минуту, других посетителей в кафе уже не было. Белов проводил взглядом ее узкие бедра, туго обтянутые черной юбочкой.
«Если так пойдет, то через пару лет юбки отомрут как ненужная деталь туалета, — подумал он и тут же спохватился: — Кретин, нашел о чем думать!»
— Очень плохо, что это опять ты. — Лена тяжело вздохнула. — Я, дура полная, к гадалке хожу. Представляешь? — Улыбка вышла вымученной. — Бред все это… А с другой стороны — психотерапия. Не делай такое лицо, Маргарита Ашотовна не шарлатанка какая-нибудь. Интеллигентная, образованная женщина. И не на Арбате на скамеечке сидит. У нее кабинет в медицинском центре.
— Верю, — кивнул Белов. Вспомнил оперативную информацию, что криминальные группировки решили раскручивать экстрасенсов: вложения мизерные, прибыль аховая, а контроля никакого. На всякий случай спросил: — Как центр называется?
— «Космическое сознание».
Белов хмыкнул, но увидев, как исказилось лицо Лены, коснулся ее руки.
— Извини, Лена. Продолжай. Лена вздохнула, как ребенок, которому не дали расплакаться, чуть пожала пальцы Белова.
— Так вот, она нагадала, что меня ждет встреча с мужчиной из прошлого, о котором я стараюсь забыть. И эта встреча вновь изменит мою жизнь. Нет, не перебивай. — Она взмахнула рукой, останавливая Белова. — Когда увидела тебя, подумала… Ты же меня тогда спас, Игорь. Можно сказать, второй раз родилась. А сейчас мне опять плохо, очень плохо. Наверно, устала жить.
Белов вгляделся в ее побелевшее лицо. Бабье лето было на исходе, совсем близко, в морщинках в уголках рта уже таилась осень. Вдруг вспомнил заключение штатного комитетского психиатра, подшитое к ее личному делу: «Латентный суицидальный синдром. В условиях затянувшегося стресса возможно развитие маниакально-депрессивного психоза». Уж он-то знал, что прогноз оправдался на все сто, до красного ручейка на белом кафеле.
— Я знала, что вы вернетесь, — прошептала она, уставившись взглядом в бордовую кромку вина на стенке бокала. — Очень плохо, что послали тебя. Рассчитали хорошо, а получилось подло.
— Лена, я клянусь тебе, что наша встреча — абсолютная случайность. — Он подался вперед, перехватил ее кисть там, где белела ниточка шрама. Рука в его ладони напряглась, потом расслабилась. — Ты мне веришь?
— Тебе — да.
Белов тонко почувствовал скрытый подтекст. Выпустил ее руку.
То, что в меню называлось армянским коньяком, царапнуло горло и щелочной волной хлынуло внутрь. Белов перевел дух, отставил, поморщившись, рюмку.
— Лена, мне в твоей конторе была нужна кое-какая информация. Вот и все.
— Надеюсь, не о правилах распределения участков под застройку и играх вокруг согласования проектов? — Она чуть изогнула бровь — так, как из всех женщин Белова умела только она. — Учти, у нас второго архитектора за год похоронили.
— Мне на ваши игры наплевать. Торгуйте, чем можете, на то и рынок. — Белов закурил, в паузе аккуратно конструируя вопрос. — Скажи, кто-то занимался глобальным прогнозом ЧС в Москве? И если да, то не шла ли от вас в этот адрес какая-либо информация?
От Белова не укрылось, что на секунду ее взгляд сделался затравленным, как у ребенка, привыкшего получать подзатыльники от взрослых скотов.