Наконец, утомленный игрой солнечных бликов, Аренский вздохнул и посмотрел на лежавшую перед ним в раскрытом виде папку. Чтобы не приобрести вредных привычек, необходимо было заниматься работой. Его маленькие голубые глазки лениво пробежали по заученному почти наизусть тексту на верхнем листе. Он читал:
ДЕНЬ 4
12.00 Желтая степень готовности. (Оцепление вокруг дома).
16.00 Прибытие министерской группы. (Начало морского патрулирования).
17.00 Красная степень готовности. (Проверка документов).
18.00 – 19.30 Прибытие делегатов.
20.30 Приветствия, тосты. (Проверка оцепления).
20.30 Ужин
ДЕНЬ 5
00.30 Заседание.
03.00 Закуски, перерыв на отдых. (Проверка оцепления).
04.00 Заседание.
05.30 – 06.00 Благодарственные речи, отбытие делегатов.
06. 30 Желтая степень готовности. (Возвращение морского патруля).
12.00 Отбытие министерской группы, синяя степень готовности (Снятие оцепления, прекращение радиосвязи).
17.00 Отбытие персонала.
Однако сам Аренский и его люди не покидали остров вместе со всеми. Близился его десятидневный отпуск, который Аренскому предложили провести здесь, на Враконисе, хоть целиком. Сейчас он склонялся к мысли провести весь отпуск здесь. Ведь мальчишка так удивительно смеется...
Стук в дверь вывел генерала из задумчивости.
– Да? – отозвался он с раздражением. В кабинет вошел один из тех двух мужчин, которые занимали дом с самого начала, и с немыслимым украинским акцентом поздоровался.
– Доброе утро, товарищ генерал.
– Доброе утро, Милый. Садись.
Генерал быстро унял свое раздражение и говорил теперь вполне дружелюбно. У него было правило – никогда ни с кем не ссориться, даже с таким никчемным дегенератом, как Милый, годным разве что раздавать в лагере баланду заключенным.
Милый присел на краешек скверной копии венецианского стула возле пустовавшего камина.
– Замечено лишь одно происшествие. В порту говорят, что около пяти часов утра в море случился пожар. К месту происшествия были направлены два катера. Они обыскали весь квадрат, но ничего не нашли. Им удалось выловить только одного члена экипажа, он получал сильные ожоги. Его доставили в местный госпиталь. По его словам, у них в машинном отделении вспыхнул пожар.
– Невеселая история. Милый. Но я не вижу, каким образом она имеет к нам отношение, а? Какой-нибудь идиот-грек бросил в резервуар с бензином окурок и взорвался катер. Было бы странно, если бы в такой отсталой стране, как Греция, нечто подобное не происходило бы каждую неделю. Ты зря ходишь в порт собирать сплетни. Такой хороший ленинец, как ты, должен с первого взгляда видеть, где главное, а где второстепенное. Милый покраснел и смущенно промямлил:
– Извините, товарищ генерал, я не подумал.
– Ничего, ничего. Что-нибудь еще?
– Борис продолжал прослушивание афинской частоты в обычное время. Никаких сигналов не зафиксировано.
– Прекрасно. Узнай-ка, в чем там дело. На внешней террасе происходило какое-то движение, оттуда доносился возмущенный шепот. Затем мужской голос что-то прокричал по-гречески. Милый подошел к двери, открыл ее, впустив в погруженную в тень комнату луч яркого солнечного света и душную волну зноя, и на секунду вышел. Когда он снова вошел в комнату, было видно, что он взволнован.
– Сюда приближается шлюпка с девушкой и мальчишкой лет шестнадцати. Направляются прямо к нашему пирсу.
С момента прибытия Аренского на островок подобные ситуации возникали часто – то наведывались туристы, чтобы узнать, можно ли, и если можно, снять дом, то коммивояжеры в надежде сбыть залежалый товар. Эти ситуации легко улаживались, как он это и предвидел, одним местным сотрудником в соответствии с разработанной легендой. Как правило, во время таких процедур генерал даже не покидал кресла, но на этот раз решил пронаблюдать лично. Он встал, одернул зеленую в бирюзовую клетку рубашку и неторопливо вышел из кабинета.
Солнце жгло кожу, яркие блики на воде слепили глаза. Он прикрыл их ладонью. Прямо на него на расстоянии в сотню ярдов плыла окрашенная в белый цвет шлюпка. Старший из греческой обслуги, у которого в руках был бинокль, осведомился относительно дальнейших указаний, но Аренский где-то еще с минуту наблюдал за игрой мышц на обнаженных плечах сидевшего на веслах юноши. Наконец он сказал по-английски, к несчастью, это был единственный язык, на котором он мог изъясняться со стоявшим рядом мужчиной:
– Вы узнавали, что они хотят?
– Пытался, товарищ генерал. Но они не отвечают.
– Попробуйте еще раз. Узнайте, кто они такие и скажите, что это – частное владение и прочее.
Грек выполнил то, что ему велели. На этот раз девушка ответила. Из ее ответа, произнесенного на чужом языке, Аренский не разобрал ни слова, кроме одного, услышав которое он мгновенно насторожился.
– Товарищ генерал, она говорит, что ее послал товарищ Гордиенко, и что она хочет переговорить с живущим в доме господином.
Аренский потеребил пальцами свою отвислую нижнюю губу. События, похоже, принимали непредвиденный оборот, каким-то шестым чувством он понял, что не может отказать в приеме девушке. Были у него и другие соображения. Заметно повеселев, он приказал:
– Передайте, что нам ничего не известно ни о каком мистере Гордиенко, но мы приглашаем девушку и ее... спутника сойти на берег для короткой беседы.
Спустя две минуты, генерал, сунув руки в карманы брюк, уже стоял на причале и наблюдал за прибывающими. Девушка – гречанка или болгарка – была вульгарно симпатичной, с чересчур развитым бюстом. Мальчишка, которого он успел разглядеть краем глаза, нравился ему значительно больше – мускулистый, загорелый. Аренский ждал – он никогда не заговаривал первым.
Девушка смотрела ему в лицо.
– Вы говорите по-английски?
– Да.
– Меня зовут Ариадна Александру. Я работала в Афинах в группе мистера Гордиенко. У меня есть срочное сообщение для человека, который здесь отвечает за успех операции.
– Я занимаю этот дом, если вы это имеете в виду. С вашего позволения, я покину вас ненадолго.
Оставив гостей на солнцепеке, Аренский, семеня своими короткими ногами, удалился в комнату, где только что сидел, и достал желтую папку с надписью “Личный состав”, в которой были подшиты фотокопии досье всех сотрудников. Александру. Вот ее досье. Волосы на фотографии длиннее, но остальное совпадает. Он захлопнул папку и вернулся к дверям.
– Проходите, пожалуйста. Не стесняйтесь. – Когда Ариадна и ее спутник подошли, Аренский продолжал. – Проходите внутрь. – Затем, жадно ощупав взглядом маленьких глаз смуглое тело мальчика, добавил. – И спросите вашего юного друга, не желает ли он выпить чего-нибудь прохладительного.
Пока девушка переводила вопрос, юноша не сводил глаз с Аренского. Его взгляд красноречивее любых слов говорил, что юноше известны помыслы генерала, и что они внушают ему отвращение. Сказав что-то девушке в ответ, он отвернулся и отошел прочь.
Аренский сделал глотательное движение и выпрямился. С трудом заставив себя улыбнуться девушке, он представился и сказал:
– Поговорим здесь, в прохладе.
Удовлетворенность, которую он чувствовал еще полчаса назад, полностью улетучилась. С какой бы стороны ни смотреть, во всей советской спецслужбе он был, по-видимому, самым неподходящим человеком, которого можно было представить в этой изменившейся ситуации. Тем не менее, Аренский дослушал Ариадну, не прерывая ее.
Когда она замолчала, Аренский еще некоторое время сидел в своем вращающемся кресле без слов и без движения, заложив руки за голову. Затем он повернулся в кресле к столу и снова открыл папку с досье сотрудников. Наконец, глядя в окно, он произнес.
– Вы завербованы Главным разведывательным управлением.
– Совершенно верно.
– Как это случилось? Почему такая девушка, как вы, стала агентом Красной Армии? Не естественнее было бы, если бы вы с самого начала попали под опеку КГБ?
– Наверное, вы правы. Но вышло так... ну, человек, который убедил меня работать на Россию, был резидентом ГРУ в Афинах.
– Понятно. – Аренский по-прежнему смотрел в окно. – Этот человек был вашим любовником.
– Прошу вас, товарищ генерал, это важно?
– Он был вашим любовником? – вопрос прозвучал, как перемотанная назад магнитофонная запись.
– Да. Был.
– И именно он-то и... обратил вас, думаю, точнее тут не скажешь, в марксистский социализм?
– Да.
– А приходилось ли вам прежде заниматься контрразведывательной работой?
– Немного. В основном, на тех участках, где требовались девушки с моими данными.
– В качестве соблазнительной приманки, – усмехнулся Аренский. – Да уж, иногда мы ведем себя так, словно все еще живем в дореволюционную эпоху. А ваш отец... – он заглянул в досье, – ... он ведь служит в авиакомпании “Паллас”. Преуспевающий буржуа.
Не дождавшись ответа, он вновь покрутился в кресле и продолжал без интереса изучать досье. Наконец он глубоко вздохнул и тоном, который, по его мнению, не должен был обидеть Ариадну, произнес:
– Видите ли, мисс Александру, вы не тот человек, от которого естественно ожидать борьбы за дело мира в такой неразвитой стране, как Греция. Разве у вас есть опыт классовой борьбы? Где ваши корни в рабочем движении? Знаете, кто вы? Вы – романтическая барышня... привлеченная к коммунистической идеологии сентиментальной жалостью к угнетенным, а к работе разведчика – ложными представлениями романтики. А это значит...
Девушка вспылила.
– Я прибыла сюда, товарищ генерал, чтобы обсудить более важные проблемы, нежели причины моего вступления в коммунистическую партию. Вашей стране и делу, в которое мы оба верим, грозит страшная опасность. Я жду указаний.
Аренский наморщил нос и фыркнул.
– Таким романтикам, как вы, свойственно терять чувство соразмерности. Давайте взглянем трезво на изложенные вами факты. К примеру, эпизод гибели майора Гордиенко и двух его помощников. Установлены личности нападавших?
– Я забыла рассказать. Мистер Бонд опознал в застреленном им террористе одного из тех, кто участвовал в похищении его шефа в Англии.
– Вот как. Должен сознаться, версия с похищением мне нравится. В ней есть некий фантастический элемент. Однако фантастика тоже иногда сбывается. Жаль только, что у нас нет возможности это проверить. И этот эпизод морского сражения. Вы сами уже опознали Теодору. Видимо, он изменил рабочему делу. Вы сказали, он уголовник. Этот эпизод похож на правду. Было бы интересно допросить того человека, которого выловили в море.
– Живого? – переспросила девушка, вся напрягшись.
– Да. Сейчас он в госпитале. Я попрошу навести справки. – В голосе Аренского не чувствовалось готовности действовать. Наряду с другими неприятностями, которые принес визит девушки, его раздражало то, что теперь он был вынужден пересмотреть свое мнение о значимости ночного пожара. Он заставил себя продолжить анализ.
– В вашем рассказе имеются и другие элементы фантастики. Взять хотя бы предположение – выдвинутое, конечно же, Бондом – о том, что правительство КНР готовит против нас заговор. Я знаю, сейчас модно считать, что главной угрозой миру в наши дни выступает Кита”, а не капиталистический Запад. Не секрет, наши лидеры сурово критикуют допущенные Китаем промахи на идеологическом фронте. Но было бы совершенно не по-марксистски приходить к скоропалительному выводу о том, что их гордыня, амбиции и зависть к успехам СССР толкнет к насильственному срыву нашей конференции, которая должна открыться завтра ночью. Это обыкновенный бандитизм. Бандитизм того же рода, с каким вы уже сталкивались дважды, только большего масштаба. А терроризм – это оружие из арсенала поджигателей войны с Запада... Милая девочка, – Apенский вновь попытался улыбнуться, – ключом ко всему этому делу является личность самого Бонда. Я много о нем наслышан. Он участвовал в террористических акциях в Турции, во Франции, в Карибском регионе. Совсем недавно он совершил двойное убийство в Японии на почве личной мести. Он опасный международный преступник. Россказнями о похищениях и злых китайцах он ловко вовлек вас в свои планы, великолепно воспользовавшись романтичностью вашей натуры. О том, кто является его истинными противниками, едва ли стоит ломать голову. Скорее всего, это какая-нибудь соперничающая группировка из Америки. Наши же интересы лежат в иной плоскости.
– Можно задать вопрос, товарищ генерал? – Впервые за все время беседы в голосе Ариадны прозвучало нечто, отдаленно напоминающее уважение.
– Конечно, товарищ.
– Каким образом ваша версия объясняет гибель мистера Гордиенко и двух его помощников, а также уверенность мистера Гордиенко, что в афинском отделении орудует предатель?
– На самом деле тут два вопроса, но мы рассмотрим оба. Гордиенко и его люди были убиты, так как соперничающая банда хотела заполучить Бонда, а Гордиенко препятствовал им. Очень жаль, но ничего загадочного тут нет. Мысль Гордиенко о предателе...
что ж... – генерал сделал маленькой холеной ручкой неопределенное движение. – Я, конечно, уважаю Петра, но он был далеко не самым способным сотрудником. И к тому же слишком долго он здесь пробыл. По вашим словам, в системе безопасности образовалась брешь. Утечка. Гордиенко допустил ошибку, но не знал, какую и в чем. Что может быть естественнее в такой ситуации, как ни выдумать предателя и ни свалить всю ответственность на него?
– Понимаю. Вы мне все объяснили. Но скажите, почему же тогда, раз никакого предателя нет, мое сообщение, переданное через посольство в Афинах, не дошло до вас?
Аренский вздохнул.
– Вы же говорили, что не знаете, с кем разговаривали. Разумеется, попался вам какой-нибудь младший служащий, может быть, даже грек, который попросту не понял ваших осторожных намеков, ушел обедать и обо всем забыл. Ваше рвение достойно похвалы, но я уверен: нам станет все известно из газет, как только их доставят. Будет интересно посмотреть, что в них написано обо всем этом... Вот вам и объяснение. И таких объяснений можно привести с полдюжины. Ну, а ваше объяснение должно непременно включать таинственного предателя?
– Выходит, что да...
– Похищения, китайские террористы, предатели – что еще? – голос Аренского принял деловой тон, генерал устал давать разъяснения. – Теперь я познакомлю вас с планом наших действий. Мне Бонд нужен здесь. Ясно, что он что-то задумывает против нашей конференции. Имея в качестве союзников этого грека-головореза, да чумазого мальчишку, он не может рассчитывать на успех. У нас достаточно средств, чтобы отбить нападение даже небольшого военного корабля. Думаю, я вправе сказать, что учел все. – На лице генерала появился намек на улыбку. – Но Бонд все же может доставить нам определенные хлопоты. Пока делегаты не разъедутся, его следует нейтрализовать.
– Могу я чем-нибудь помочь, товарищ генерал...
– Да, товарищ Александру, и весьма многим. Как я понимаю, вы вступили в связь с нашим мистером Бондом? – Аренскому удалось почти полностью подавить в своем голосе нотки того отвращения, которое вызывала в нем одна мысль об этом.
– Да, и он не бросит меня.
– Он от вас без ума?
– О, да. Я могу оказывать на него большое влияние.
– Тем лучше, – Аренский просиял. – Убедите его прийти сюда для беседы. Скажите ему, что меня эта история глубоко заинтересовала, и что мне нужна его помощь. Передайте ему, что я даю честное слово в том, что он в любой момент волен беспрепятственно уехать. Какие доводы привести, вы сами прекрасно знаете. Ясно?
– Совершенно ясно, товарищ генерал, – сказала девушка, поднимаясь. – Постараюсь доставить его возможно скорее, но вы должны дать мне немного времени.
– Безусловно, – генерал тоже поднялся.
– Расскажите, как вам удалось убедить его отпустить вас сюда?
– Точно так же, как я собираюсь заставить его прийти к вам.
– Хорошо, хорошо, – заторопился Аренский, но вспомнил о своих обязанностях хозяина. – Не желаете ли выпить чего-нибудь на дорожку?
– Благодарю вас. Но чем быстрее я вернусь, тем лучше.
– Мы сделаем из вас настоящего марксиста. Разрешите выразить вам свою благодарность за ваши услуги.
Девушка признательно улыбнулась и с пафосом ответила:
– А мне, товарищ генерал, разрешите поблагодарить вас за то, что вы по-научному растолковали мне положение и не ругали меня за то, что поверила вражеским козням. Пусть это станет мне уроком.
Аренский поклонился. Он считал ее типичной балканской шлюхой – глупой, сентиментальной, падкой на приключения с душком уголовщины, но ее решительность и готовность исправить ошибки обнадеживала. Не забыть отметить ее в рапорте.
– О ревуар, товарищ Александру. Надеюсь вновь скоро вас увидеть.
Оставшись с собой наедине, он принялся с хмурым видом мерить шагами комнату. Ему пришла в голову мысль, что предположение о возможном нападении китайской агентуры отнюдь не лишено оснований. Из сводок следовало, что стареющий Мао Цзе-дун впал в последнее время в опасное настроение. А если вспомнить о хунвейбинах, новой волне враждебности по отношению к иностранцам... Но вскоре лоб генерала разгладился. Похоже, он попал под магию фантазии. Открытая террористическая акция такого масштаба, да еще в мирное время просто немыслима, даже принимая во внимание крайний, безответственный нео-сталинизм китайского руководства. Однако кое-какие вопросы необходимо решить немедленно.
Он подошел к столу и нажал маленькую бронзовую кнопку звонка. Вошел Милый.
– Ступай в радиоузел, надо, не теряя времени, связаться с Афинами. Через пару минут я подойду к наушникам.
– Но ведь тогда мы обнаружим радиоточку! Аре некий сжал свои маленькие кулачки. Когда-нибудь этот раздолбай сведет его с ума. Генерал утрированно терпеливым тоном продолжал:
– Да, Милый, обнаружим радиоточку. Именно. А теперь ступай и выполняй приказание! И пусть один из грекоз – толстяк – сходит в госпиталь и все разузнает о... нет, пусть лучше придет ко мне.
Грек пришел, получил инструкции и был отпущен с обычной для Арийского вежливостью. (Оказавшись за дверью, грек не замедлил сделать традиционный жест из пяти пальцев, означающий в этих местах грубое “совсем свихнулся”. ) После этого генерал поднялся в крошечную раскаленную клетушку на верхнем этаже, где помещалась радиостанция и телесвязь с Афинами и Пловдивом, через которую, при необходимости, можно было установить связь и с Москвой. Этим каналом разрешалось пользоваться только в чрезвычайных ситуациях, когда решались вопросы войны и мира. Комнатка провоняла потом и дешевыми русскими папиросами. Большую часть пространства, остававшегося от серого эмалированного передатчика, занимала разобранная постель. Аренский вынул надушенный одеколоном шелковый платок и начал дышать через него.
Радист, москвич с бычьей шеей и отросшей щетиной, протянул Аренскому микрофон, тот поднес его к лицу.
Процедура была утомительной и невероятно долгой, вой атмосферных помех, сопровождавший и размывавший доносившийся издалека голос, действовал на нервы. Однако к исходу этой двадцатиминутной агонии ситуация полностью прояснилась. Аренский поблагодарил радиста и, обливаясь потом, покинул комнату.
Спускаясь по широким белого камня ступеням на террасу, где он собирался посидеть в тени и с наслаждением выпить стакан холодного лимонада, Аренский почти улыбался, довольный тем, как ловко подготовил он ответы. Почему не поступило сообщение о перестрелке – “насильственном увольнении управляющего и двух представителей”? Потому что передатчик оказался с дефектом. А на ремонт ушло много времени. Его привели в порядок только пару часов назад. Почему же тогда не сообщили сразу? Потому что решено было подождать условленного времени выхода в эфир, 12. 00. Почему не было доложено о прибытии Бонда – “опасного английского конкурента”? Потому что к тому времени, когда план по его захвату провалился, передатчик вышел из строя. Принесены извинения плюс заверения в том, что помощник управляющего полностью владеет ситуацией.
Удобно развалившись, Аренский сидел в плетеном кресле и потягивал лимонад. Увлеченный размышлениями, он даже совершенно искренне улыбнулся. Как это похоже на бедного Петра Григорьевича – думать, будто он сможет справиться с Бондом в одиночку. Как похоже на него – не обеспечить должного ухода за системой радиосвязи. И как безнадежно в его духе – погибнуть в схватке между двумя противоборствующими бандами уголовников. Думать плохо о старом друге было горько, но все-таки хорошо, что Петр погиб, не успев натворить больших бед.
Бонд... Аренский предвкушал встречу. И не только ее. Как бы это было приятно и полезно для его карьеры – иметь возможность отрапортовать министру:
“У меня есть один пленник, который может быть вам небезынтересен. Некий преступник по имени Бонд. Нет, довольно странно, но схватить его оказалось не так уж сложно”. Затем, когда конференция завершится, Бонд выхватит пистолет, и генерал будет вынужден пристрелить его в целях самообороны. Великолепно.
Спустя минуту Аренский вполголоса по-английски произнес: “Человек, который убил Джеймса Бонда” и мелко захихикал.
XIII. Взаперти
ДЕНЬ 4
12.00 Желтая степень готовности. (Оцепление вокруг дома).
16.00 Прибытие министерской группы. (Начало морского патрулирования).
17.00 Красная степень готовности. (Проверка документов).
18.00 – 19.30 Прибытие делегатов.
20.30 Приветствия, тосты. (Проверка оцепления).
20.30 Ужин
ДЕНЬ 5
00.30 Заседание.
03.00 Закуски, перерыв на отдых. (Проверка оцепления).
04.00 Заседание.
05.30 – 06.00 Благодарственные речи, отбытие делегатов.
06. 30 Желтая степень готовности. (Возвращение морского патруля).
12.00 Отбытие министерской группы, синяя степень готовности (Снятие оцепления, прекращение радиосвязи).
17.00 Отбытие персонала.
Однако сам Аренский и его люди не покидали остров вместе со всеми. Близился его десятидневный отпуск, который Аренскому предложили провести здесь, на Враконисе, хоть целиком. Сейчас он склонялся к мысли провести весь отпуск здесь. Ведь мальчишка так удивительно смеется...
Стук в дверь вывел генерала из задумчивости.
– Да? – отозвался он с раздражением. В кабинет вошел один из тех двух мужчин, которые занимали дом с самого начала, и с немыслимым украинским акцентом поздоровался.
– Доброе утро, товарищ генерал.
– Доброе утро, Милый. Садись.
Генерал быстро унял свое раздражение и говорил теперь вполне дружелюбно. У него было правило – никогда ни с кем не ссориться, даже с таким никчемным дегенератом, как Милый, годным разве что раздавать в лагере баланду заключенным.
Милый присел на краешек скверной копии венецианского стула возле пустовавшего камина.
– Замечено лишь одно происшествие. В порту говорят, что около пяти часов утра в море случился пожар. К месту происшествия были направлены два катера. Они обыскали весь квадрат, но ничего не нашли. Им удалось выловить только одного члена экипажа, он получал сильные ожоги. Его доставили в местный госпиталь. По его словам, у них в машинном отделении вспыхнул пожар.
– Невеселая история. Милый. Но я не вижу, каким образом она имеет к нам отношение, а? Какой-нибудь идиот-грек бросил в резервуар с бензином окурок и взорвался катер. Было бы странно, если бы в такой отсталой стране, как Греция, нечто подобное не происходило бы каждую неделю. Ты зря ходишь в порт собирать сплетни. Такой хороший ленинец, как ты, должен с первого взгляда видеть, где главное, а где второстепенное. Милый покраснел и смущенно промямлил:
– Извините, товарищ генерал, я не подумал.
– Ничего, ничего. Что-нибудь еще?
– Борис продолжал прослушивание афинской частоты в обычное время. Никаких сигналов не зафиксировано.
– Прекрасно. Узнай-ка, в чем там дело. На внешней террасе происходило какое-то движение, оттуда доносился возмущенный шепот. Затем мужской голос что-то прокричал по-гречески. Милый подошел к двери, открыл ее, впустив в погруженную в тень комнату луч яркого солнечного света и душную волну зноя, и на секунду вышел. Когда он снова вошел в комнату, было видно, что он взволнован.
– Сюда приближается шлюпка с девушкой и мальчишкой лет шестнадцати. Направляются прямо к нашему пирсу.
С момента прибытия Аренского на островок подобные ситуации возникали часто – то наведывались туристы, чтобы узнать, можно ли, и если можно, снять дом, то коммивояжеры в надежде сбыть залежалый товар. Эти ситуации легко улаживались, как он это и предвидел, одним местным сотрудником в соответствии с разработанной легендой. Как правило, во время таких процедур генерал даже не покидал кресла, но на этот раз решил пронаблюдать лично. Он встал, одернул зеленую в бирюзовую клетку рубашку и неторопливо вышел из кабинета.
Солнце жгло кожу, яркие блики на воде слепили глаза. Он прикрыл их ладонью. Прямо на него на расстоянии в сотню ярдов плыла окрашенная в белый цвет шлюпка. Старший из греческой обслуги, у которого в руках был бинокль, осведомился относительно дальнейших указаний, но Аренский где-то еще с минуту наблюдал за игрой мышц на обнаженных плечах сидевшего на веслах юноши. Наконец он сказал по-английски, к несчастью, это был единственный язык, на котором он мог изъясняться со стоявшим рядом мужчиной:
– Вы узнавали, что они хотят?
– Пытался, товарищ генерал. Но они не отвечают.
– Попробуйте еще раз. Узнайте, кто они такие и скажите, что это – частное владение и прочее.
Грек выполнил то, что ему велели. На этот раз девушка ответила. Из ее ответа, произнесенного на чужом языке, Аренский не разобрал ни слова, кроме одного, услышав которое он мгновенно насторожился.
– Товарищ генерал, она говорит, что ее послал товарищ Гордиенко, и что она хочет переговорить с живущим в доме господином.
Аренский потеребил пальцами свою отвислую нижнюю губу. События, похоже, принимали непредвиденный оборот, каким-то шестым чувством он понял, что не может отказать в приеме девушке. Были у него и другие соображения. Заметно повеселев, он приказал:
– Передайте, что нам ничего не известно ни о каком мистере Гордиенко, но мы приглашаем девушку и ее... спутника сойти на берег для короткой беседы.
Спустя две минуты, генерал, сунув руки в карманы брюк, уже стоял на причале и наблюдал за прибывающими. Девушка – гречанка или болгарка – была вульгарно симпатичной, с чересчур развитым бюстом. Мальчишка, которого он успел разглядеть краем глаза, нравился ему значительно больше – мускулистый, загорелый. Аренский ждал – он никогда не заговаривал первым.
Девушка смотрела ему в лицо.
– Вы говорите по-английски?
– Да.
– Меня зовут Ариадна Александру. Я работала в Афинах в группе мистера Гордиенко. У меня есть срочное сообщение для человека, который здесь отвечает за успех операции.
– Я занимаю этот дом, если вы это имеете в виду. С вашего позволения, я покину вас ненадолго.
Оставив гостей на солнцепеке, Аренский, семеня своими короткими ногами, удалился в комнату, где только что сидел, и достал желтую папку с надписью “Личный состав”, в которой были подшиты фотокопии досье всех сотрудников. Александру. Вот ее досье. Волосы на фотографии длиннее, но остальное совпадает. Он захлопнул папку и вернулся к дверям.
– Проходите, пожалуйста. Не стесняйтесь. – Когда Ариадна и ее спутник подошли, Аренский продолжал. – Проходите внутрь. – Затем, жадно ощупав взглядом маленьких глаз смуглое тело мальчика, добавил. – И спросите вашего юного друга, не желает ли он выпить чего-нибудь прохладительного.
Пока девушка переводила вопрос, юноша не сводил глаз с Аренского. Его взгляд красноречивее любых слов говорил, что юноше известны помыслы генерала, и что они внушают ему отвращение. Сказав что-то девушке в ответ, он отвернулся и отошел прочь.
Аренский сделал глотательное движение и выпрямился. С трудом заставив себя улыбнуться девушке, он представился и сказал:
– Поговорим здесь, в прохладе.
Удовлетворенность, которую он чувствовал еще полчаса назад, полностью улетучилась. С какой бы стороны ни смотреть, во всей советской спецслужбе он был, по-видимому, самым неподходящим человеком, которого можно было представить в этой изменившейся ситуации. Тем не менее, Аренский дослушал Ариадну, не прерывая ее.
Когда она замолчала, Аренский еще некоторое время сидел в своем вращающемся кресле без слов и без движения, заложив руки за голову. Затем он повернулся в кресле к столу и снова открыл папку с досье сотрудников. Наконец, глядя в окно, он произнес.
– Вы завербованы Главным разведывательным управлением.
– Совершенно верно.
– Как это случилось? Почему такая девушка, как вы, стала агентом Красной Армии? Не естественнее было бы, если бы вы с самого начала попали под опеку КГБ?
– Наверное, вы правы. Но вышло так... ну, человек, который убедил меня работать на Россию, был резидентом ГРУ в Афинах.
– Понятно. – Аренский по-прежнему смотрел в окно. – Этот человек был вашим любовником.
– Прошу вас, товарищ генерал, это важно?
– Он был вашим любовником? – вопрос прозвучал, как перемотанная назад магнитофонная запись.
– Да. Был.
– И именно он-то и... обратил вас, думаю, точнее тут не скажешь, в марксистский социализм?
– Да.
– А приходилось ли вам прежде заниматься контрразведывательной работой?
– Немного. В основном, на тех участках, где требовались девушки с моими данными.
– В качестве соблазнительной приманки, – усмехнулся Аренский. – Да уж, иногда мы ведем себя так, словно все еще живем в дореволюционную эпоху. А ваш отец... – он заглянул в досье, – ... он ведь служит в авиакомпании “Паллас”. Преуспевающий буржуа.
Не дождавшись ответа, он вновь покрутился в кресле и продолжал без интереса изучать досье. Наконец он глубоко вздохнул и тоном, который, по его мнению, не должен был обидеть Ариадну, произнес:
– Видите ли, мисс Александру, вы не тот человек, от которого естественно ожидать борьбы за дело мира в такой неразвитой стране, как Греция. Разве у вас есть опыт классовой борьбы? Где ваши корни в рабочем движении? Знаете, кто вы? Вы – романтическая барышня... привлеченная к коммунистической идеологии сентиментальной жалостью к угнетенным, а к работе разведчика – ложными представлениями романтики. А это значит...
Девушка вспылила.
– Я прибыла сюда, товарищ генерал, чтобы обсудить более важные проблемы, нежели причины моего вступления в коммунистическую партию. Вашей стране и делу, в которое мы оба верим, грозит страшная опасность. Я жду указаний.
Аренский наморщил нос и фыркнул.
– Таким романтикам, как вы, свойственно терять чувство соразмерности. Давайте взглянем трезво на изложенные вами факты. К примеру, эпизод гибели майора Гордиенко и двух его помощников. Установлены личности нападавших?
– Я забыла рассказать. Мистер Бонд опознал в застреленном им террористе одного из тех, кто участвовал в похищении его шефа в Англии.
– Вот как. Должен сознаться, версия с похищением мне нравится. В ней есть некий фантастический элемент. Однако фантастика тоже иногда сбывается. Жаль только, что у нас нет возможности это проверить. И этот эпизод морского сражения. Вы сами уже опознали Теодору. Видимо, он изменил рабочему делу. Вы сказали, он уголовник. Этот эпизод похож на правду. Было бы интересно допросить того человека, которого выловили в море.
– Живого? – переспросила девушка, вся напрягшись.
– Да. Сейчас он в госпитале. Я попрошу навести справки. – В голосе Аренского не чувствовалось готовности действовать. Наряду с другими неприятностями, которые принес визит девушки, его раздражало то, что теперь он был вынужден пересмотреть свое мнение о значимости ночного пожара. Он заставил себя продолжить анализ.
– В вашем рассказе имеются и другие элементы фантастики. Взять хотя бы предположение – выдвинутое, конечно же, Бондом – о том, что правительство КНР готовит против нас заговор. Я знаю, сейчас модно считать, что главной угрозой миру в наши дни выступает Кита”, а не капиталистический Запад. Не секрет, наши лидеры сурово критикуют допущенные Китаем промахи на идеологическом фронте. Но было бы совершенно не по-марксистски приходить к скоропалительному выводу о том, что их гордыня, амбиции и зависть к успехам СССР толкнет к насильственному срыву нашей конференции, которая должна открыться завтра ночью. Это обыкновенный бандитизм. Бандитизм того же рода, с каким вы уже сталкивались дважды, только большего масштаба. А терроризм – это оружие из арсенала поджигателей войны с Запада... Милая девочка, – Apенский вновь попытался улыбнуться, – ключом ко всему этому делу является личность самого Бонда. Я много о нем наслышан. Он участвовал в террористических акциях в Турции, во Франции, в Карибском регионе. Совсем недавно он совершил двойное убийство в Японии на почве личной мести. Он опасный международный преступник. Россказнями о похищениях и злых китайцах он ловко вовлек вас в свои планы, великолепно воспользовавшись романтичностью вашей натуры. О том, кто является его истинными противниками, едва ли стоит ломать голову. Скорее всего, это какая-нибудь соперничающая группировка из Америки. Наши же интересы лежат в иной плоскости.
– Можно задать вопрос, товарищ генерал? – Впервые за все время беседы в голосе Ариадны прозвучало нечто, отдаленно напоминающее уважение.
– Конечно, товарищ.
– Каким образом ваша версия объясняет гибель мистера Гордиенко и двух его помощников, а также уверенность мистера Гордиенко, что в афинском отделении орудует предатель?
– На самом деле тут два вопроса, но мы рассмотрим оба. Гордиенко и его люди были убиты, так как соперничающая банда хотела заполучить Бонда, а Гордиенко препятствовал им. Очень жаль, но ничего загадочного тут нет. Мысль Гордиенко о предателе...
что ж... – генерал сделал маленькой холеной ручкой неопределенное движение. – Я, конечно, уважаю Петра, но он был далеко не самым способным сотрудником. И к тому же слишком долго он здесь пробыл. По вашим словам, в системе безопасности образовалась брешь. Утечка. Гордиенко допустил ошибку, но не знал, какую и в чем. Что может быть естественнее в такой ситуации, как ни выдумать предателя и ни свалить всю ответственность на него?
– Понимаю. Вы мне все объяснили. Но скажите, почему же тогда, раз никакого предателя нет, мое сообщение, переданное через посольство в Афинах, не дошло до вас?
Аренский вздохнул.
– Вы же говорили, что не знаете, с кем разговаривали. Разумеется, попался вам какой-нибудь младший служащий, может быть, даже грек, который попросту не понял ваших осторожных намеков, ушел обедать и обо всем забыл. Ваше рвение достойно похвалы, но я уверен: нам станет все известно из газет, как только их доставят. Будет интересно посмотреть, что в них написано обо всем этом... Вот вам и объяснение. И таких объяснений можно привести с полдюжины. Ну, а ваше объяснение должно непременно включать таинственного предателя?
– Выходит, что да...
– Похищения, китайские террористы, предатели – что еще? – голос Аренского принял деловой тон, генерал устал давать разъяснения. – Теперь я познакомлю вас с планом наших действий. Мне Бонд нужен здесь. Ясно, что он что-то задумывает против нашей конференции. Имея в качестве союзников этого грека-головореза, да чумазого мальчишку, он не может рассчитывать на успех. У нас достаточно средств, чтобы отбить нападение даже небольшого военного корабля. Думаю, я вправе сказать, что учел все. – На лице генерала появился намек на улыбку. – Но Бонд все же может доставить нам определенные хлопоты. Пока делегаты не разъедутся, его следует нейтрализовать.
– Могу я чем-нибудь помочь, товарищ генерал...
– Да, товарищ Александру, и весьма многим. Как я понимаю, вы вступили в связь с нашим мистером Бондом? – Аренскому удалось почти полностью подавить в своем голосе нотки того отвращения, которое вызывала в нем одна мысль об этом.
– Да, и он не бросит меня.
– Он от вас без ума?
– О, да. Я могу оказывать на него большое влияние.
– Тем лучше, – Аренский просиял. – Убедите его прийти сюда для беседы. Скажите ему, что меня эта история глубоко заинтересовала, и что мне нужна его помощь. Передайте ему, что я даю честное слово в том, что он в любой момент волен беспрепятственно уехать. Какие доводы привести, вы сами прекрасно знаете. Ясно?
– Совершенно ясно, товарищ генерал, – сказала девушка, поднимаясь. – Постараюсь доставить его возможно скорее, но вы должны дать мне немного времени.
– Безусловно, – генерал тоже поднялся.
– Расскажите, как вам удалось убедить его отпустить вас сюда?
– Точно так же, как я собираюсь заставить его прийти к вам.
– Хорошо, хорошо, – заторопился Аренский, но вспомнил о своих обязанностях хозяина. – Не желаете ли выпить чего-нибудь на дорожку?
– Благодарю вас. Но чем быстрее я вернусь, тем лучше.
– Мы сделаем из вас настоящего марксиста. Разрешите выразить вам свою благодарность за ваши услуги.
Девушка признательно улыбнулась и с пафосом ответила:
– А мне, товарищ генерал, разрешите поблагодарить вас за то, что вы по-научному растолковали мне положение и не ругали меня за то, что поверила вражеским козням. Пусть это станет мне уроком.
Аренский поклонился. Он считал ее типичной балканской шлюхой – глупой, сентиментальной, падкой на приключения с душком уголовщины, но ее решительность и готовность исправить ошибки обнадеживала. Не забыть отметить ее в рапорте.
– О ревуар, товарищ Александру. Надеюсь вновь скоро вас увидеть.
Оставшись с собой наедине, он принялся с хмурым видом мерить шагами комнату. Ему пришла в голову мысль, что предположение о возможном нападении китайской агентуры отнюдь не лишено оснований. Из сводок следовало, что стареющий Мао Цзе-дун впал в последнее время в опасное настроение. А если вспомнить о хунвейбинах, новой волне враждебности по отношению к иностранцам... Но вскоре лоб генерала разгладился. Похоже, он попал под магию фантазии. Открытая террористическая акция такого масштаба, да еще в мирное время просто немыслима, даже принимая во внимание крайний, безответственный нео-сталинизм китайского руководства. Однако кое-какие вопросы необходимо решить немедленно.
Он подошел к столу и нажал маленькую бронзовую кнопку звонка. Вошел Милый.
– Ступай в радиоузел, надо, не теряя времени, связаться с Афинами. Через пару минут я подойду к наушникам.
– Но ведь тогда мы обнаружим радиоточку! Аре некий сжал свои маленькие кулачки. Когда-нибудь этот раздолбай сведет его с ума. Генерал утрированно терпеливым тоном продолжал:
– Да, Милый, обнаружим радиоточку. Именно. А теперь ступай и выполняй приказание! И пусть один из грекоз – толстяк – сходит в госпиталь и все разузнает о... нет, пусть лучше придет ко мне.
Грек пришел, получил инструкции и был отпущен с обычной для Арийского вежливостью. (Оказавшись за дверью, грек не замедлил сделать традиционный жест из пяти пальцев, означающий в этих местах грубое “совсем свихнулся”. ) После этого генерал поднялся в крошечную раскаленную клетушку на верхнем этаже, где помещалась радиостанция и телесвязь с Афинами и Пловдивом, через которую, при необходимости, можно было установить связь и с Москвой. Этим каналом разрешалось пользоваться только в чрезвычайных ситуациях, когда решались вопросы войны и мира. Комнатка провоняла потом и дешевыми русскими папиросами. Большую часть пространства, остававшегося от серого эмалированного передатчика, занимала разобранная постель. Аренский вынул надушенный одеколоном шелковый платок и начал дышать через него.
Радист, москвич с бычьей шеей и отросшей щетиной, протянул Аренскому микрофон, тот поднес его к лицу.
Процедура была утомительной и невероятно долгой, вой атмосферных помех, сопровождавший и размывавший доносившийся издалека голос, действовал на нервы. Однако к исходу этой двадцатиминутной агонии ситуация полностью прояснилась. Аренский поблагодарил радиста и, обливаясь потом, покинул комнату.
Спускаясь по широким белого камня ступеням на террасу, где он собирался посидеть в тени и с наслаждением выпить стакан холодного лимонада, Аренский почти улыбался, довольный тем, как ловко подготовил он ответы. Почему не поступило сообщение о перестрелке – “насильственном увольнении управляющего и двух представителей”? Потому что передатчик оказался с дефектом. А на ремонт ушло много времени. Его привели в порядок только пару часов назад. Почему же тогда не сообщили сразу? Потому что решено было подождать условленного времени выхода в эфир, 12. 00. Почему не было доложено о прибытии Бонда – “опасного английского конкурента”? Потому что к тому времени, когда план по его захвату провалился, передатчик вышел из строя. Принесены извинения плюс заверения в том, что помощник управляющего полностью владеет ситуацией.
Удобно развалившись, Аренский сидел в плетеном кресле и потягивал лимонад. Увлеченный размышлениями, он даже совершенно искренне улыбнулся. Как это похоже на бедного Петра Григорьевича – думать, будто он сможет справиться с Бондом в одиночку. Как похоже на него – не обеспечить должного ухода за системой радиосвязи. И как безнадежно в его духе – погибнуть в схватке между двумя противоборствующими бандами уголовников. Думать плохо о старом друге было горько, но все-таки хорошо, что Петр погиб, не успев натворить больших бед.
Бонд... Аренский предвкушал встречу. И не только ее. Как бы это было приятно и полезно для его карьеры – иметь возможность отрапортовать министру:
“У меня есть один пленник, который может быть вам небезынтересен. Некий преступник по имени Бонд. Нет, довольно странно, но схватить его оказалось не так уж сложно”. Затем, когда конференция завершится, Бонд выхватит пистолет, и генерал будет вынужден пристрелить его в целях самообороны. Великолепно.
Спустя минуту Аренский вполголоса по-английски произнес: “Человек, который убил Джеймса Бонда” и мелко захихикал.
XIII. Взаперти
– Возвращаются.
Лицас отнял от глаз бинокль фирмы “Негретти энд Замбра” и поставил его перед собой на крышу надстройки. Сквозь солнечные блики Бонд с трудом различил неподвижное пятно, каким издали казалась шлюпка, только что появившаяся из-за мыса, за которым скрывался безымянный островок. “Альтаир” бросил якорь в тесной бухточке, которую со всех сторон обступали уходившие глубоко под воду отвесные гранитные скалы. Здесь, на пустынном северном побережье Вракониса они были полностью укрыты от посторонних взглядов, что их вполне устраивало. Пришвартованный к причудливому выступу скалы и прикованный якорем к ее подводному продолжению каик покачивался на воде.
– А что было дальше, Нико? – спросил Бонд, сидя в чудом уместившемся на крошечной палубе шезлонге. – Кстати, где находится эта Капудзона?
– В горах Македонии. Там живут крепкие люди. И хотя мне они не по душе – много среди них болгар и турок – но люди они крепкие. Ну так вот, как только штабная машина выехала за пределы деревни и уперлась в завал, из-за камней выскочили партизаны и обрушили на врагов море огня, все гитлеровские полковники были перебиты... Фон Рихтер командовал тогда ротой поддержки пехотного батальона СС, который был поблизости на учениях. Немцы получили новый приказ, в соответствии с которым ни одно нападение партизан не должно было оставаться без скорой и... жестокой расправы. А у фон Рихтера и без того уже давно чесались руки... Не прошло и двух часов, как он оцепил деревню, и всех жителей выстроили на площади. Женщинам и детям младше четырнадцати лет велели войти в школу – большое деревянное здание. Фон Рихтер приказал своим головорезам запереть двери, облить стены бензином и поджечь их. Некоторые матери пытались вытолкнуть своих детей через окна, но автоматчики держали окна под прицелом. Остальных жителей он приказал расстрелять. Всего погибло 208 человек. Обо всем этом рассказали потом два старика, спасшиеся чудом.
После короткой паузы Лицас продолжал.
– Об одном никогда не забуду. Фон Рихтер стоял у дверей школы и, когда видел симпатичного малыша, трепал его по щечке, словно добрый дядюшка, любезно заговаривал с матерью. О, немцы умеют ценить семейный очаг.
Последние слова были произнесены хриплым, сдавленным голосом. Лицас повернулся спиной. Бонд поднялся и молча положил руку на его могучие плечи.
– Обещай, что отдашь его мне, Джеймс. Я должен убить его сам, понимаешь?
– Да, Нико, обещаю.
Бонд отошел и стал наблюдать за приближавшейся шлюпкой. Теперь он уже способен был разглядеть голубую рубашку Ариадны и ее сверкавшие на солнце белoкурые волосы. Он помахал ей, она в ответ помахала ему. Слава Богу, она снова рядом. Он понял вдруг, что страстно желает видеть ее – не обладать ею, а именно видеть лицо, касаться рук; по отношению к другим женщинам он никогда ничего подобного не испытывал.
Неожиданно внимание Бонда привлекло какое-то движение на склоне возвышавшегося над шлюпкой холма. Кто-то осторожно карабкался по крутому склону, продираясь сквозь груды камней и заросли кустарника. Движения человека были неловки, казалось, он превозмогает страшное увечье. Из чистого любопытства Бонд поднял бинокль, однако к тому времени, когда он поднес его к глазам, на склоне уже никого не было.
Выложенная неровными каменными плитами терраса, где полковник Сун сидел в данный момент, как и все остальные его владения на острове, была обустроена гораздо более скромно, чем резиденция его русского коллеги. Кроме того, выходя фасадом на внутреннюю часть острова, домик был и более уединен. Любопытному чужаку пришлось бы запастись изрядным терпением, а также обладать определенными профессиональными навыками, чтобы вначале вскарабкаться по обрывистому склону холма, а затем незаметно спуститься по противоположному склону, заросшему колючим кустарником и усеянному громадными осколками гранита и мрамора – некоторые были бесформенны, другие имели странную геометрическую регулярность, словно строительные блоки какого-то колоссального недостроенного святилища.
Лицас отнял от глаз бинокль фирмы “Негретти энд Замбра” и поставил его перед собой на крышу надстройки. Сквозь солнечные блики Бонд с трудом различил неподвижное пятно, каким издали казалась шлюпка, только что появившаяся из-за мыса, за которым скрывался безымянный островок. “Альтаир” бросил якорь в тесной бухточке, которую со всех сторон обступали уходившие глубоко под воду отвесные гранитные скалы. Здесь, на пустынном северном побережье Вракониса они были полностью укрыты от посторонних взглядов, что их вполне устраивало. Пришвартованный к причудливому выступу скалы и прикованный якорем к ее подводному продолжению каик покачивался на воде.
– А что было дальше, Нико? – спросил Бонд, сидя в чудом уместившемся на крошечной палубе шезлонге. – Кстати, где находится эта Капудзона?
– В горах Македонии. Там живут крепкие люди. И хотя мне они не по душе – много среди них болгар и турок – но люди они крепкие. Ну так вот, как только штабная машина выехала за пределы деревни и уперлась в завал, из-за камней выскочили партизаны и обрушили на врагов море огня, все гитлеровские полковники были перебиты... Фон Рихтер командовал тогда ротой поддержки пехотного батальона СС, который был поблизости на учениях. Немцы получили новый приказ, в соответствии с которым ни одно нападение партизан не должно было оставаться без скорой и... жестокой расправы. А у фон Рихтера и без того уже давно чесались руки... Не прошло и двух часов, как он оцепил деревню, и всех жителей выстроили на площади. Женщинам и детям младше четырнадцати лет велели войти в школу – большое деревянное здание. Фон Рихтер приказал своим головорезам запереть двери, облить стены бензином и поджечь их. Некоторые матери пытались вытолкнуть своих детей через окна, но автоматчики держали окна под прицелом. Остальных жителей он приказал расстрелять. Всего погибло 208 человек. Обо всем этом рассказали потом два старика, спасшиеся чудом.
После короткой паузы Лицас продолжал.
– Об одном никогда не забуду. Фон Рихтер стоял у дверей школы и, когда видел симпатичного малыша, трепал его по щечке, словно добрый дядюшка, любезно заговаривал с матерью. О, немцы умеют ценить семейный очаг.
Последние слова были произнесены хриплым, сдавленным голосом. Лицас повернулся спиной. Бонд поднялся и молча положил руку на его могучие плечи.
– Обещай, что отдашь его мне, Джеймс. Я должен убить его сам, понимаешь?
– Да, Нико, обещаю.
Бонд отошел и стал наблюдать за приближавшейся шлюпкой. Теперь он уже способен был разглядеть голубую рубашку Ариадны и ее сверкавшие на солнце белoкурые волосы. Он помахал ей, она в ответ помахала ему. Слава Богу, она снова рядом. Он понял вдруг, что страстно желает видеть ее – не обладать ею, а именно видеть лицо, касаться рук; по отношению к другим женщинам он никогда ничего подобного не испытывал.
Неожиданно внимание Бонда привлекло какое-то движение на склоне возвышавшегося над шлюпкой холма. Кто-то осторожно карабкался по крутому склону, продираясь сквозь груды камней и заросли кустарника. Движения человека были неловки, казалось, он превозмогает страшное увечье. Из чистого любопытства Бонд поднял бинокль, однако к тому времени, когда он поднес его к глазам, на склоне уже никого не было.
Выложенная неровными каменными плитами терраса, где полковник Сун сидел в данный момент, как и все остальные его владения на острове, была обустроена гораздо более скромно, чем резиденция его русского коллеги. Кроме того, выходя фасадом на внутреннюю часть острова, домик был и более уединен. Любопытному чужаку пришлось бы запастись изрядным терпением, а также обладать определенными профессиональными навыками, чтобы вначале вскарабкаться по обрывистому склону холма, а затем незаметно спуститься по противоположному склону, заросшему колючим кустарником и усеянному громадными осколками гранита и мрамора – некоторые были бесформенны, другие имели странную геометрическую регулярность, словно строительные блоки какого-то колоссального недостроенного святилища.