Маркес Габриэль Гарсиа. История одной смерти, о которой знали заранее

надеть фату с флердоранжем, было истолковано впоследствии как
надругательство над символом непорочности. Моя мать, единственная, сочла ее
поступок мужественным: Анхела до конца играла краплеными картами со всеми
вытекающими из этого последствиями. "В те времена,- объяснила мне мать,- Бог
понимал такие вещи". А вот какими картами играл Байардо Сан Роман - никто до
последнего момента не знал. С той минуты, как он в конце концов появился в
сюртуке и цилиндре, и до той, когда вместе с предметом своих душевных бурь
сбежал с танцев, он выглядел образцово-счастливым женихом.
Однако никто так и не узнал, какими же картами играл Сантьяго Насар. Я
был с ним все время, и в церкви, и на гулянье, с нами был еще Кристо Бедойя
и мой брат Луис Энрике, и ни один из нас не углядел в нем ничего необычного.
Мне пришлось повторять это множество раз: мы росли вместе все четверо,
вместе ходили в школу, одной ватагой носились в каникулы и никто не верил,
что у нас могут быть тайны друг от друга, тем более такая важная тайна.
Сантьяго Насар знал толк в веселье, и наибольшее удовольствие получил
он перед самой смертью, подсчитывая, сколько стоила эта свадьба. В церкви он
прикинул, что цветов было потрачено не меньше, чем пошло бы на четырнадцать
похорон по первому разряду. Это его замечание преследовало меня потом много
лет, помнится, Сантьяго Насар не раз говорил, что запах цветов в закрытом
помещении обязательно связан для него со смертью, и в тот день он повторял
это, как только мы вошли в церковь. "На моих похоронах пусть не будет
цветов",- сказал он мне, не зная, что на следующий день мне придется
заботиться о том, чтобы их не было. По дороге из церкви к дому Викарио он
составил счет за разноцветные гирлянды, украшавшие улицы, посчитал, во что
стала музыка и петарды, не забыл учесть и сырой рис, которым осыпали
свадебную процессию. В одури полудня новобрачные сделали по двору почетный
круг. Байардо Сан Роман успел стать нам другом, другом-собутыльником, как
тогда говорили, и, похоже, с удовольствием сел за наш стол. Анхела Викарио в
атласном, мокром от пота платье, освободившись от фаты и цветов, уже
выглядела обычной замужней женщиной. Сантьяго Насар подсчитал и сообщил
Байардо Сан Роману, что на данный момент свадебные затраты достигли
приблизительно девяти тысяч песо. Очевидно, Анхела Викарио сочла это
бестактностью. "Мать учила меня никогда не говорить о деньгах при
посторонних",- сказала она мне. Байардо Сан Роман, напротив, охотно и даже с
некоторым хвастовством поддержал тему.
- Приблизительно,- согласился он,- но это только начало. К концу сумма
почти удвоится.
Сантьяго Насар взялся пересчитывать все до последнего сантима, и на это
ему в самый раз хватило жизни. Когда на следующий день в порту, за 45 минут
до смерти, он получил от Кристо Бедойи недостававшие цифры, то убедился, что
прогноз Байардо Сан Романа был точен.
У меня оставалось довольно смутное воспоминание о празднике до тех пор,
пока я не решил по крохам извлечь его из чужой памяти. У нас в доме из году
в год вспоминали, как мой отец в честь новобрачных снова взял в руки
скрипку, на которой играл в юности, как моя сестра-монашенка в монашеском
одеянии танцевала меренгу, а доктор Дионисио Игуаран, который приходился
моей матери двоюродным братом, добился, чтобы его взяли на казенный пароход
- лишь бы не находиться в городе на следующий день, когда прибудет епископ.
Готовясь писать эту историю, я расспрашивал людей и собрал массу
подробностей, прямо к делу не относящихся. Сказать к примеру, всем
запомнилось, как прелестны были сестры Байардо Сан Романа в бархатных
платьях с огромными, как у бабочек, крыльями, приколотыми на спине золотыми
булавками: они привлекали гораздо больше внимания, чем их отец, генерал,
весь, точно в латах, в военных медалях и с пышным плюмажем. Многим
запомнилось, как я, разгулявшись, предложил Мерседес Барче, только что
окончившей начальную школу, выйти за меня замуж, что она мне припомнила,
когда четырнадцать лет спустя мы поженились. У меня же в голове крепче всего
и на долгие годы застряло, как в то недоброй памяти воскресенье старый
Понсио Викарио сидел на табурете один, посреди двора. Его посадили туда,
считая, видно, что это - почетное место, и гости спотыкались об него, путали
его с кем-то другим и все время передвигали туда-сюда, чтобы он не мешался
на дороге, а он с неприкаянным видом, какой бывает у недавно ослепших, кивал
во все стороны белоснежной головой, отвечая на вопросы, которые задавали не
ему, и на приветствия, летевшие другим; сидел посредине двора
забытый-заброшенный, в деревянной от крахмала рубашке и с палкой из
гуайяканы в руках,- то и другое ему купили ради праздника.
Торжественная часть закончилась в шесть вечера, когда распрощались и
ушли почетные гости. Пароход отбыл, сверкая всеми огнями, и звуки вальсов,
которые наигрывала пианола, уплывали за ним; на минуту мы задрейфовали над
пропастью неуверенности, но потом взглянули друг другу в глаза, узнали друг
друга и закрутились в водовороте гулянья. Новобрачные вернулись немного
погодя в открытом автомобиле, с великим трудом пробираясь сквозь толпу.
Байардо Сан Роман выстрелил из ракетницы, хлебнул водки из бутылок - они
тянулись к нему со всех сторон,- вылез с Анхелой Викарио из автомобиля и
вошел в круг, танцевавший кумбию. Под конец он велел плясать всем до
последнего вздоха, коль уж заплачено, а сам повел свою до смерти
перепуганную жену в дом ее мечтаний, где вдовец Ксиус когда-то был счастлив.
К полуночи гулянье распалось на группки, открытой оставалась только
лавка Клотильде Арменты на краю площади. Мы с Сантьяго Насаром, моим братом
Луисом Энрике и Кристо Бедойей отправились в милосердное заведение Марии
Алехандрины Сервантес. Туда же, как и многие, пришли братья Викарио, они
пили за одним столом с нами и пели вместе с Сантьяго Насаром, за пять часов
до того, как его убить. Очаги веселья, должно быть, еще догорали кое-где,
потому что до нас то и дело долетали всплески музыки и споров, но с каждым
разом они звучали все печальнее и окончательно смолкли лишь незадолго до
того, как заревел епископский пароход.
Пура Викарио рассказала моей матери, что она легла в одиннадцать, после
того как старшие дочери помогли ей немного привести в порядок дом после
свадебного разгрома. Часов около десяти, когда во дворе еще пели несколько
загулявших гостей, Анхела Викарио прислала за чемоданчиком с туалетными
принадлежностями, который стоял у нее в гардеробе, в спальне, и Пура Викарио
хотела отослать ей еще чемодан с повседневной одеждой, но посыльный очень
торопился. Она спала крепким сном, когда в дверь постучали. "Три раза, не
спеша, один за другим,- рассказала она моей матери,- странный стук - как с
дурными вестями". Не зажигая света, она открыла дверь и в отсвете уличного
фонаря увидела Байардо Сан Романа, в незастегнутой шелковой рубахе и брюках
на подтяжках. "А сам зеленый, будто во сне привиделся",- рассказывала Пура
Викарио моей матери. Анхела Викарио стояла в тени, так что Пура Викарио
увидела дочь, только когда Байардо Сан Роман схватил Анхелу за руку и вывел
на свет. Атласное платье висело на ней клочьями и по талии она была обернута
в полотенце. Пура Викарио решила, что они на автомобиле свалились в пропасть
и там, на дне, нашли свою смерть.
- Пречистая Матерь Божья,- проговорила она в ужасе. - Отвечайте, если
вы еще на этом свете.
Байардо Сан Роман не вошел, а только тихонько подтолкнул к двери свою
жену, не вымолвив ни слова. Потом поцеловал Пуру Викарио в щеку и проговорил
с глубочайшей горестью, но очень ласково:
- Спасибо за все, мама. Вы - святой человек.
Только Пура Викарио знала, что произошло в следующие два часа, и тайну
эту она унесла с собой в могилу. "Помню лишь: одной рукой она держала меня
за волосы, а другой била с такой яростью, что я думала, убьет",- рассказала
мне Анхела Викарио. Однако мать проделала все так осмотрительно, что ее
собственный муж и старшие дочери, спавшие в других комнатах, ничего не
узнали до самого рассвета, когда катастрофа уже разразилась.
Близнецы вернулись домой, когда не было еще трех - мать срочно послала
за ними. Анхелу Викарио они нашли в столовой, лицо в синяках, она лежала
ничком на софе, но плакать - уже не плакала. "Я больше не боялась,- сказала
она мне.- Наоборот: как будто наконец избавилась от кошмарного сна, и одного
хотела - чтобы все поскорее кончилось и можно было заснуть". Педро Викарио,
наиболее решительный из двух братьев, поднял ее за талию с софы и посадил на
обеденный стол.
- Ну, голубушка,- сказал он ей, дрожа от ярости,- скажи нам, кто он.
Она медлила ровно столько, сколько понадобилось, чтобы произнести имя.
Она отыскала его в потемках памяти, выхватила с первого взгляда из путаницы
имен этого и иного мира, и метко, без промаха, пригвоздила к стене, словно
пойманную беззаботную бабочку, чей приговор испокон веков известен.
- Сантьяго Насар,- сказала она.


Адвокат изложил версию убийства в целях законной защиты чести,
присяжные поверенные приняли ее, а близнецы в последнем слове заявили, что
случись такое тысячу раз, они бы тысячу раз сделали то же самое и по тем же
причинам. Они сами догадались защищать себя так с того момента, как сдались
у порога городской церкви через несколько минут после совершения
преступления. Они ввалились, задыхаясь, в дом священника - за ними гнались
разгоряченные арабы - и положили на стол отцу Амадору ножи с чистыми
лезвиями. Они были обессилены грубой работой смерти, одежда, руки и лицо
перепачканы потом и еще не остывшей кровью, но священник припоминает, что
сдача их выглядела чрезвычайно достойно.
- Мы убили намеренно,- сказал Педро Викарио,- но мы невиновны.
- Перед Богом - возможно,- сказал отец Амадор.
- И перед Богом и перед людьми,- сказал Пабло Викарио.- Тут замешана
честь.
Но вот что: в воскрешенном прошлом все выглядело более жестоким и
кровожадным, чем на самом деле, говорили даже, будто пришлось на
общественные средства чинить дверь в доме у Пласиды Линеро - она вся была
изрублена ножами. В тюрьме Риоачи, где близнецы просидели три года в
ожидании суда, поскольку у них не было денег, чтобы выйти на поруки,
заключенные-старожилы помнили их добрый характер и общительность, но никто
не заметил в них и следов раскаяния. Выходило так, что братья Викарио вроде
бы даже не пытались убить Сантьяго Насара просто, не устраивая из этого
зрелища, а, напротив, как бы сделали все возможное и даже больше - для того,
чтобы кто-нибудь помешал им убить, но это у них не получилось.
Как рассказали мне много лет спустя, первым делом они пошли искать
Сантьяго Насара к Марии Алехандрине Сервантес, где мы вместе с ним сидели до
двух часов ночи. Этот факт, как и многие другие, в следственных материалах
не отмечен. В то время, когда близнецы, как они говорят, искали Сантьяго
Насара у Марии Алехандрины Сервантес, его там уже не было - мы ушли петь по
улицам серенады, однако нельзя быть уверенным, что они туда приходили. "От
меня они бы не вышли",- сказала мне Мария Алехандрина Сервантес, и я, хорошо
ее зная, ничуть в этом не сомневаюсь. Далее: они караулили его в лавке
Клотильде Арменты, куда, как им было известно, ходило полгорода, но только
не Сантьяго Насар. "Она одна оставалась открытой",- заявили они следователю.
"Рано или поздно он должен был к ней прийти",- сказали они мне, когда уже
были на свободе. Более того: каждый знал, что парадная дверь в доме Пласиды
Линеро изнутри закладывалась на засов даже днем и что Сантьяго Насар всегда
носил с собой ключи от черного хода. И в самом деле, черным ходом вошел он в
дом за час до того, как близнецы Викарио стали поджидать его с другой
стороны дома, и если потом, отправляясь встречать епископа, он вышел через
парадную дверь прямо на площадь, то сделал это по причине столь
непредвиденной, что даже следователь ее не понял.
Не случалось смерти, о которой бы столько народу знало заранее. После
того как сестра назвала близнецам имя, они пошли в кладовку, где держали
инструмент и орудия для забоя свиней, и выбрали два самых хороших ножа: один
для разделки туши, длиною в десять дюймов и шириной в два с половиной, и
другой - для мездрения, длиной в семь дюймов и шириной в полтора. Они
обернули ножи тряпками и отправились точить их на мясной рынок, где в это
время только-только открывались некоторые лавки. Покупателей было еще мало,
но двадцать два человека заявили, что слышали собственными ушами все,
сказанное близнецами, и сходятся в том, будто братья говорили лишь затем,
чтобы их услышали. Фаустино Сантос, их приятель-мясник, увидев их в 3 часа
20 минут в своей только что открывшейся лавке, не понял, почему они пришли в
понедельник, так рано, да еще в темных шерстяных свадебных костюмах. Он
привык видеть их по пятницам, но попозже и в кожаных фартуках, которые они
надевали, когда забивали свиней. "Я подумал, что они перепили,- сказал мне
Фаустино Сантос,- и спутали не только час, но и день". И напомнил им, что
нынче понедельник.
- Кто же этого не знает, приятель,- добродушно ответил ему Пабло
Викарио.- Мы только хотим ножи наточить.
Они наточили их на вращающемся точильном камне, как это делали всегда:
Педро держал ножи и переворачивал, а Пабло крутил рукоятку. И между делом
переговаривались с другими мясниками о том, какая шикарная вышла свадьба.
Кто-то посетовал, что им не досталось свадебного пирога, а ведь вместе,
можно сказать, работают, и братья пообещали, что пришлют им пирога. Наконец
ножи тонко запели о камень, и Пабло поднес свой к лампе, чтобы сталь
сверкнула на свету.
- Идем убивать Сантьяго Насара,- сказал он.
У них была такая прочная репутация добропорядочных людей, что никто на
их слова не обратил внимания. "Мы подумали - пьяная болтовня",- заявили
мясники; то же самое сказали Виктория Гусман и многие другие, видевшие их
потом. Мне пришлось задать один и тот же вопрос нескольким мясникам: не
проявляет ли мясницкое занятие в человеке расположенности к убийству себе
подобного. Они возразили: "Когда забиваешь скотину, то в глаза ей глянуть
духу не хватает". А один сказал даже, что не может есть мяса животных,
которых забивает. Другой сказал, что не способен был бы зарезать корову,
которую знал раньше, а тем более если пил ее молоко. Я напомнил им, что
братья Викарио забивали свиней, которых сами выращивали, что они успевали к
ним привыкнуть и даже называли по именам. "Верно,- ответили они мне,- но
имена им давали не человеческие, а цветочные". Фаустино Сантос один уловил
проблеск правды в угрозе Пабло Викарио и спросил его шутливым тоном: за что
они хотят убить Сантьяго Насара, когда вокруг столько богачей, заслуживающих
скорой смерти.
- Сантьяго Насар знает за что,- ответил ему Педро Викарио.
Фаустино Сантос рассказал мне, что он терялся в сомнениях и поведал о
них полицейскому, который чуть позже зашел купить фунт печени на завтрак
алькальду. Полицейского, как следует из материалов дела, звали Леандро
Порной, и он умер на следующий год во время престольного праздника - бык
ударил его рогом в яремную вену. Таким образом, мне не удалось поговорить с
ним, но Клотильде Армента подтвердила, что он был первым человеком, зашедшим
в ее лавку, когда близнецы Викарио сидели там и ждали.
Клотильде Армента только что сменила за прилавком мужа. Так у них было
заведено. Рано утром в лавке продавалось молоко, днем - продукты, а после
шести вечера она превращалась в кабачок. Клотильде Армента открывала ее на
рассвете, в 3.30. Ее муж, добрейший дон Рохелио де ла Флор, становился
кабатчиком на все время до самого закрытия. Однако в ту ночь столько
загулявших на свадьбе гостей забрело в кабачок, что муж лег только в три,
лавку не закрывали, а Клотильде Армента встала раньше обычного, собираясь
закончить дела до прибытия епископа.
Братья Викарио пришли в 4.10. В эту пору продавалось только съестное,
но Клотильде Армента продала им бутылку тростниковой водки не только из
уважения, которое к ним питала, но и в благодарность за то, что они прислали
ей свадебного пирога. Они залпом осушили бутылку, но хмель их словно бы и не
брал. "Сидели будто в столбняке,- сказала мне Клотильде Армента,- да их бы и
керосином не взять!" Потом они сняли суконные пиджаки, аккуратно повесили их
на спинки стульев и попросили еще бутылку. В пропотевших рубахах с
однодневной щетиной на лице они выглядели дико. Вторую бутылку они пили
медленнее, сидя и напряженно вглядываясь в дом Пласиды Линеро, стоявший с
темными окнами на другой стороне улицы. Самое большое, балконное окно было в
спальне Сантьяго Насара. Педро Викарио спросил Клотильде Арменту, не видела
ли она света в этом окне, и она сказала, что не видела, и удивилась его
вопросу.
- С ним что-нибудь случилось? - спросила она.
- Ничего,- ответил ей Педро Викарио.- Мы его ищем, чтобы убить, только
и всего.
Он ответил так непосредственно,- в голову бы не пришло, что такое могло
быть правдой. Однако она заметила, что у близнецов с собой мясницкие ножи,
обернутые кухонными тряпками.
- Нельзя ли узнать, за что вы собираетесь его убить в такую рань? -
спросила она.
- Он знает за что,- ответил Педро Викарио.
Клотильде Армента оглядела их серьезно. Она знала их так хорошо, что
могла различать, особенно после того, как Педро Викарио вернулся с военной
службы. "Двое детей - да и только",- сказала она мне. И это наблюдение ее
напугало, потому что она всегда считала, что именно дети способны на что
угодно. Итак, она разложила молочные продукты и пошла будить мужа, чтобы
рассказать ему, какие дела творятся в лавке. Дон Рохелио де ла Флор выслушал
ее, не проснувшись как следует.
- Не бойся,- сказал он ей.- Эти никого не убьют, а тем более -
богатого.
Когда Клотильде Армента вернулась в лавку, близнецы беседовали с
полицейским Леандро Порноем, который пришел за молоком для алькальда.
Разговора она не слыхала, но полагает, что, судя по взгляду, который он,
выходя, кинул на их ножи, они сообщили ему о своих намерениях.
Полковник Ласаро Апонте поднялся, когда еще не было четырех. Не успел
он побриться, как пришел полицейский Леандро Порной и сообщил ему о
намерениях братьев Викарио. Накануне ночью полковник разрешил столько споров
между приятелями, что теперь вовсе не спешил разбираться еще в одном. Он
спокойно оделся, долго, пока не достиг совершенства, прилаживал
галстук-бабочку и повесил на шею ладанку конгрегации Девы Марии - ради
епископа. Пока он завтракал тушеной печенью, посыпанной колечками лука, жена
взволнованно рассказала ему о том, что Байардо Сан Роман возвратил Анхелу
Викарио в родительский дом, но полковник не отнесся к сообщению столь же
драматично.
- Боже мой! - пошутил он.- Что подумает епископ?
Однако, не покончив еще с завтраком, он припомнил, о чем только что
доложил ему ординарец, попробовал соединить два этих сообщения и увидел, что
они в точности накладываются друг на друга, как фигуры в игре-головоломке.
Тогда по улице нового порта он отправился на площадь, где по случаю прибытия
епископа дома начинали оживать. "Точно помню, было около пяти и моросил
дождь",- сказал мне полковник Ласаро Апонте. По дороге три человека
остановили его рассказать по секрету, что братья Викарио караулят Сантьяго
Насара и собираются его убить, но только один знал, где они его поджидают.
Он нашел их в лавке Клотильде Арменты. "Когда я их увидел, подумал -
пустое хвастовство,- сказал мне полковник со свойственной ему логикой,- они
не были так пьяны, как я полагал". Он даже не расспросил, что они такое
надумали, а только отобрал у них ножи и послал спать. Он обращался с ними
снисходительно и был вполне доволен собою - точно так же он отнесся и к
тревоге жены.
- Подумайте только,- сказал он им,- что вообразит епископ, если вы
попадетесь ему на глаза в таком виде!
Они ушли. Клотильде Армента почувствовала разочарование: до чего
просто, а она полагала, алькальд должен арестовать близнецов и выяснить
правду. Полковник Апонте показал ей ножи - как решающий довод.
- Теперь им нечем убивать,- сказал он.
- Разве только в этом дело,- сказала Клотильде Армента.- Надо
освободить несчастных ребят от страшного обязательства, которое они должны
выполнить.
Значит, она это почувствовала. Она была уверена, что братья Викарио не
столько хотели привести в исполнение приговор, сколько встретить на пути
кого-то, кто бы оказал им услугу - помешал это сделать. Но полковника Апонте
совесть не мучила.
- Из-за одних подозрений не арестовывают,- сказал он.- Просто надо
предупредить Сантьяго Насара и - будьте здоровы!
Клотильде Армента всегда говорила, что легкомыслие было виною тому, что
полковнику не слишком везло, мне же, напротив, он вспоминается человеком
довольным жизнью, немного сбрендившим на почве занятий спиритизмом, которым
обучился по почте и предавался в одиночку. Поведение его в тот понедельник
свидетельствовало о крайнем легкомыслии. Дело в том, что он и думать забыл о
Сантьяго Насаре, пока не увидел его в порту, а увидев, поздравил себя со
справедливым решением.
Братья Викарио рассказали о своих намерениях более чем дюжине человек,
приходившим в лавку за молоком еще до шести часов, и те разнесли весть по
всему городу. Клотильде Армента представить себе не могла, чтобы об этом не
знали в доме напротив. Она считала, что Сантьяго Насара нет дома - свет в
его окне не зажигался, и потому всех, кого могла, она попросила предупредить
его, если встретят. Она даже велела послушнице, пришедшей за молоком для
монахинь, сообщить об этом отцу Амадору. А после четырех, когда увидела свет
в кухне у Пласиды Линеро, отправила последнее срочное сообщение - для
Виктории Гусман - с нищенкой, которая каждый день заходила попросить немного
молока. Когда заревел епископский пароход, почти все уже проснулись,
собираясь идти в порт встречать епископа, и нас, не знавших, что близнецы
Викарио поджидают Сантьяго Насара, чтобы убить, было совсем мало, остальным
же были известны даже причины, досконально и со всеми подробностями.
Клотильде Армента еще не распродала молоко, когда братья Викарио
вернулись в лавку с новыми ножами, обернутыми газетой. Один нож был для
разделки туши с ржавым толстым лезвием, двенадцати дюймов длиной и трех
шириной, который сделал сам Педро Викарио из тесака еще в те времена, когда
из-за войны к нам не завозили немецких ножей. Другой был короче, зато
широкий и кривой.
Следователь приложил в деле его рисунок, может, потому, что не сумел
описать словами, и указал только, что он был похож на маленький ятаган.
Именно этими ножами было совершено преступление, и оба ножа выглядели очень
грубыми и изношенными.
Фаустино Сантос не мог понять, что происходит. "Снова пришли точить
ножи и снова орали во всю глотку, что идут выпускать кишки из Сантьяго
Насара, я подумал: валяют дурака, на ножи-то не обратил внимание, решил, те
же самые". Однако Клотильде Армента заметила - не успели она войти,- что на
этот раз братья были настроены не так решительно.
И вправду, они уже успели поспорить. Близнецы не просто отличались друг
от друга сутью гораздо больше, чем внешностью,- в трудную минуту
обнаруживалось, что характеры у них противоположные. Мы, их друзья, обратили
на это внимание еще в школе. Пабло Викарио был на шесть минут старше брата и
мальчишкой был смелым и гораздым на выдумки. Педро Викарио тогда казался мне
более чувствительным, но в то же время любил командовать. В 20 лет они оба
явились на сборный пункт для прохождения военной службы, и Пабло Викарио
освободили как основного кормильца семьи. Педро Викарио отслужил одиннадцать
месяцев в патрульных частях общественного порядка. Армейский дух,
усугубленный страхом смерти, окончательно сформировал его призвание
командовать и привычку решать за брата. Он возвратился домой с солдатским
триппером, который устоял перед самыми грубыми методами военной медицины и
не сдался ни инъекциям мышьяка, ни промываниям марганцовкой, прописанным
доктором Дионисио Игуараном. Вылечили его только в тюрьме. Мы, их друзья,
заметили, что, едва Педро Викарио воротился и обнаружил свою казарменную
душу: перед любым - кто ни попроси - задирал рубашку и показывал дренажный
шов от пулевого ранения в левом боку, в Пабло Викарио вдруг проявилась
странная зависимость от младшего брата. Пабло, можно сказать, с пылом
отнесся даже к трипперу младшего брата,- как принадлежности замечательного
человека,- который тот носил точно боевую награду.
Именно Педро Викарио, по его собственному заявлению, принял решение
убить Сантьяго Насара, и поначалу его брат лишь следовал за ним. Но, судя по
всему, именно Педро счел обет выполненным, когда алькальд их разоружил, и
тогда командование взял на себя Пабло Викарио. Ни тот ни другой в своих
заявлениях, сделанных по отдельности следователю, не упомянул об этом
разногласии. Но Пабло Викарио не раз уверял меня, что ему нелегко было
уговорить брата довести дело до конца. Может, это был всего-навсего приступ
страха, но только Пабло Викарио один пошел в кладовку за новыми ножами, в то
время как брат, пытаясь помочиться, отдавал концы под тамариндовым деревом.