Маркес Габриэль Гарсиа. История одной смерти, о которой знали заранее

"Брат понятия не имел, что это такое,- сказал мне Педро Викарио во время
нашего с ним единственного свидания.- Все равно как мочиться толченым
стеклом". Когда Пабло Викарио вернулся с ножами, тот все еще обнимал дерево.
"Весь в холодном поту от боли,- рассказал он мне,- с трудом выговорил,
пусть, мол, я иду один, ему сейчас не до того, чтобы убивать кого-то". Он
уселся на один из столов, установленных под деревьями для свадебного обеда,
и спустил брюки до колен. "Полчаса, наверное, бинтовал-перебинтовывал свой
аппарат",- сказал мне Пабло Викарио. На самом деле тот потратил не более
десяти минут, но для Пабло Викарио дело это показалось таким сложным и
таинственным, что он счел его новой уловкой и решил, что брат хочет дотянуть
до рассвета. А потому он вложил ему в руку нож и насильно потащил защищать
честь сестры.
- Другого выхода нет,- сказал он ему,- считай, мы уже это сделали.
Они вышли за ворота свинарника с незавернутыми ножами, и следом по
дворам забрехали разбуженные собаки. Светало. "Дождя не было",- вспоминал
Пабло Викарио. "Наоборот,- вспоминал Педро,- с моря дул ветер, и на небе все
звезды можно было пересчитать". К тому времени слух успел облететь город, и,
когда братья проходили мимо дома Ортенсии Бауте, она отворила дверь и первой
запричитала по Сантьяго Насару. "Я подумала, они уже убили его,- сказала она
мне,- в свете фонаря ножи блеснули, и мне почудилось, что по ним течет
кровь". Одним из немногих незапиравшихся домов на этой окраинной улице был
дом Пруденсии Котес, невесты Пабло Викарио. Каждый раз, оказавшись здесь в
раннюю пору, и особенно по пятницам, направляясь на рынок, они заходили сюда
выпить первую чашку кофе. Они толкнули дверь во внутренний двор, собаки
бросились к братьям и узнали их в предрассветных сумерках, близнецы вошли в
кухню, поздоровались с матерью Пруденсии Котес. Но кофе еще не был готов.
- Выпьем потом,- сказал Пабло Викарио,- а то мы спешим.
- Еще бы, ребятки,- сказала она,- честь не ждет.
И все-таки они выпили кофе, и на этот раз уже Педро Викарио подумал,
что брат нарочно тянет время. Пока они пили. в кухню вошла пышущая юной
свежестью Пруденсия Котес со старыми газетами в руках - оживить огонь в
очаге. "Я знала, куда они идут,- сказала она мне,- и не только была
согласна, но никогда бы не вышла замуж за него, если бы он не выполнил
своего мужского долга". Перед тем как выйти из кухни, Пабло Викарио взял у
нее из рук два газетных листа и один дал брату - завернуть нож. Пруденсия
Котес осталась ждать в кухне и смотрела, как они выходили за дверь, а потом
ждала, ни на минуту не падая духом, все три года, пока Пабло Викарио вышел
из тюрьмы и стал ей мужем на всю жизнь.
- Только осторожнее,- сказала она.
Таким образом, не лишено было оснований наблюдение Клотильде Арменты о
том, что на этот раз близнецы были настроены не так решительно, как прежде,
и она подала им бутылку в надежде, что эта бутылка их доконает. "В тот день
я поняла,- сказала она мне,- как мы, женщины, одиноки на этом свете!" Педро
Викарио попросил ее одолжить им бритвенные принадлежности мужа, и она
принесла помазок, мыло, настенное зеркальце и станок с новым лезвием, но
Педро Викарио побрился ножом для разделки туш. Клотильде Арменте это
показалось верхом мужественности. "Вылитый убийца из кино",- сказала она
мне. Однако же он объяснил мне позднее, и это - правда, что в казармах он
научился бриться опасной бритвой и никогда уже потом не мог бриться ничем
другим. Его брат побрился самым скромным образом - безопасной бритвой дона
Рохелио де ла Флор. Под конец они в молчании выпили бутылку: пили медленно,
будто спросонья, и глупо пялились на темные окна в доме напротив, а в лавку
между тем один за другим заходили якобы покупатели и покупали молоко,
которое им было не нужно, и спрашивали, нет ли продуктов, которых здесь
никогда не бывало,- на самом же деле желая только одного: своими глазами
увидеть, правда ли, что близнецы поджидают Сантьяго Насара, чтобы убить его.
Света в том окне братья Викарио все равно не увидели бы. Сантьяго Насар
вошел в дом в 4.20, и чтобы пройти к себе в спальню, ему не надо было бы
зажигать огня,- на лестнице свет горел всю ночь. Сантьяго Насар в темноте
повалился на постель как был, в одежде, спать оставалось всего час, так его
и застала Виктория Гусман, когда поднялась будить, чтобы он не опоздал к
встрече епископа. Мы все вместе были в доме у Марии Алехандрины Сервантес и
ушли после трех, когда она сама отпустила музыкантов и погасила огни во
дворе, где танцевали, чтобы ее ублажавшие гостей мулатки передохнули -
поспали одни. Три дня и три ночи они работали без отдыха,- сначала тайком
принимали почетных гостей, а потом двери широко растворились и без лишних
церемоний впустили всех, кто недогулял на свадебном пиру. Мария Алехандрина
Сервантес, о которой мы между собой говорили, что она заснет только раз -
когда умрет,- была самой обворожительной и самой нежной из всех женщин,
каких я знал в жизни, а в постели - самой податливой, но и самой суровой.
Она родилась и выросла здесь, и здесь прожила всю жизнь, в этом доме с
открытыми дверями, где комнаты сдавались внаем, а в огромном дворе с
фонариками из тыкв, купленными на китайских базарах в Парамарибо,-
танцевали. Это она помогла нарушить невинность целому поколению моих
сверстников. Она обучила нас гораздо большему, чем следовало нам уметь, но
главное - она научила нас, что нет на свете печальнее места, чем пустая
постель. Сантьяго Насар потерял голову, как только увидел ее. Я его
предупредил: "Охотничий сокол цаплю облюбует - беды не минует". Но он меня
не услышал, он просто очумел от волшебного курлыканья Марии Алехандрины
Сервантес. Для пятнадцатилетнего Сантьяго Насара она стала безудержной
страстью, наставницей слез пока в один прекрасный день Ибрагим Насар не
явился с ремнем, выволок его из ее постели и запер на год в Дивино Ростро. С
той поры их связывало глубокое чувство, но без любовной сумятицы, и она так
его уважала, что никогда в его присутствии не ложилась в постель с другим.
Во время последних каникул она, бывало, рано выпроваживала нас под
невероятным предлогом, будто устала, а сама не закладывала дверь на засов и
оставляла свет в коридоре, чтобы я мог вернуться и потихоньку войти.
У Сантьяго Насара был чудесный дар к переодеваниям, а его любимое
развлечение заключалось в том, чтобы отгадывать: которая из мулаток- кто.
Бывало, выпотрошит гардеробы у одних, нарядит в их платья других, так что те
начинали чувствовать себя не теми, кем были, а теми, кем не были. Как-то раз
одна из них, увидав, что другая стала точь-в-точь как она сама, не выдержала
и разрыдалась. "Мне показалось, это я сама вышла из зеркала",- сказала она.
Однако в ту ночь Мария Алехандрина Сервантес не позволила Сантьяго Насару в
последний раз насладиться искусством преобразования и сделала это так
неловко, что тяжелое воспоминание об этом изуродовало всю ее жизнь. Итак, мы
забрали музыкантов и пошли по городу петь серенады,- догуливать сами, а в
это время близнецы Викарио уже караулили Сантьяго Насара, чтобы убить. И как
раз Сантьяго Насару взбрело - часов около четырех - подняться на холм вдовца
Ксиуса и спеть под окнами у новобрачных.
Мы не только пели у них под окнами, мы пускали ракеты и поджигали
петарды в саду, но на вилле не подавали признаков жизни. Нам не приходило в
голову, что на вилле никого нет - новый автомобиль стоял у дверей, все еще с
опущенным верхом, весь в атласных лентах и восковых букетиках флердоранжа,
которыми его украсили на свадьбу. Мой брат Луис Энрике, который в те времена
играл на гитаре как заправский музыкант, сымпровизировал в честь новобрачных
свадебную песенку с двусмысленными намеками. Дождя и тогда еще не было.
Наоборот, луна стояла посреди неба, воздух был прозрачен, а внизу, в глубине
пропасти, над кладбищем дрожали струйки блуждающих огней. В другой стороне
голубели под луной банановые заросли, грустили болота, а на горизонте
фосфоресцировала полоска Карибского моря. Сантьяго Насар указал нам
мерцающий огонек в море и сказал, что это скорбящая душа с невольничьего
корабля, который затонул со всеми рабами из Сенегала, у самого входа в
Картахену де Индиас. Едва ли совесть его была неспокойна, хотя он, конечно,
еще не знал, что призрачная семейная жизнь Анхелы Викарио оборвалась два
часа назад. Байардо Сан Роман пешком, чтобы шум мотора не долетел туда
раньше самой беды, отвел ее в родительский дом и снова оказался один, при
погашенных огнях, в не знававшей счастья вилле вдовца Ксиуса.
Когда мы спустились с холма, мой брат позвал нас всех позавтракать
жареной рыбой в каком-нибудь кабачке на рынке, но Сантьяго Насар отказался -
хотел соснуть часок до прибытия епископа. Они пошли с Кристо Бедойей берегом
реки, мимо старого порта и домишек бедняков, в которых уже засветились огни,
и прежде, чем завернуть за угол, Сантьяго Насар на прощание махнул нам
рукой. Мы видели его в последний раз.
Кристо Бедойя, с которым они договорились встретиться попозже в порту,
простился с ним у черного хода его дома. Собаки, услыхав, что он входит, по
привычке залаяли, и он успокоил их, позвякав в потемках ключами. Когда он
шел через кухню внутрь дома, Виктория Гусман стояла у плиты, следила, чтобы
не убежал кофе.
- Хозяин,- позвала она его,- кофе сейчас будет. Сантьяго Насар сказал,
что он выпьет его позже, и попросил передать Дивине Флор, чтобы она
разбудила его в половине шестого да принесла ему свежую одежду, точно такую
же, что была на нем. Не успел он уйти к себе, как Виктория Гусман через
нищенку, что просила молока у Клотильде Арменты, получила от той известие. В
5.30 она выполнила приказание Сантьяго Насара - разбудила его, но не послала
к нему Дивину Флор, а захватив льняной костюм, поднялась в спальню сама, ибо
не пропускала ни единого случая, уберегая дочку от лап вельможного
господина.
Мария Алехандрина Сервантес не заложила дверь на засов. Я попрощался с
братом, прошел через коридор, где, сбившись в кучу, меж тюльпанов спали
кошки мулаток, и, не постучав, толкнул дверь спальни. Свет был погашен, но,
едва переступив порог, я почувствовал теплый запах женщины и увидел в
темноте бессонные леопардовы глаза, а потом уже больше не помнил себя, пока
не зазвонили колокола.
По дороге домой брат зашел купить сигарет в лавку Клотильде Арменты. Он
столько выпил на свадьбе, что воспоминания о той встрече остались очень
смутные, однако убийственного напитка, которого дал ему хлебнуть Педро
Викарио, он не забыл. "Живой огонь",- сказал он мне. Задремавший было Пабло
Викарио вздрогнул и проснулся, почувствовав, что кто-то входит; он показал
моему брату нож. - Будем убивать Сантьяго Насара,- сказал он. Этого мой брат
не запомнил. "Да хоть бы и запомнил - наверняка бы, ему не поверил,- говорил
он мне много раз.- Какой черт мог подумать, что близнецы станут кого-то
убивать, тем более - мясницким ножом!" Потом они спросили его, где Сантьяго
Насар, потому что видели их вместе, и мой брат не удержал в памяти своего
собственного ответа. Но Клотильде Армента и братья Викарио так удивились
этому ответу, что он оказался занесенным в дело на основании данных каждым
из них показаний. По их словам, мой брат сказал: "Сантьяго Насар мертв".
Потом благословил их по-епископски, споткнулся о порог и, шатаясь, вышел.
Посреди площади он столкнулся с отцом Амадором. Тот, облаченный в парадное
одеяние, направлялся в порт, за ним шел служка, звонил в колокольчик, и
несколько человек несли алтарь для богослужения, которое епископ должен был
совершить под открытым небом. Увидев шествие, братья Викарио перекрестились.
Клотильде Армента рассказала мне, что она потеряла последнюю надежду,
когда священник прошел мимо ее дома, не остановившись. "Я подумала, что он
не получил от меня известия",- сказала она мне. Однако отец Амадор признался
мне много лет спустя, уже удалившись от мира в мрачный Дом Здоровья в
Калафелле, что он получил послание от Клотильде Арменты, а потом - еще и от
других в то время, как собирался в порт. "По правде говоря, не знал, что
предпринять,- сказал он мне.- Вначале подумал, что это не мое дело, пусть
этим займутся мирские власти, а потом решил, что по дороге поговорю с
Пласидой Линеро". Но когда он шел через площадь, все из головы вылетело. "Вы
должны меня понять,- сказал он мне,- в тот злосчастный день прибывал
епископ". Когда же преступление свершилось, он испытал такое отчаяние и так
вознегодовал на себя, что не придумал ничего иного - повелел ударить во все
колокола.
Мой брат Луис Энрике вошел в дом через кухонную дверь, которую мать
оставляла незапертой, чтобы отец не слышал, когда мы возвращаемся. Перед тем
как пойти лечь, он зашел в ванную комнату, но заснул на унитазе, и когда мой
брат Хайме поднялся идти в школу, он нашел его там: брат спал на спине,
прямо на кафельном полу, и сладко похрапывал. Моей сестре-монахине, которая
не собиралась встречать епископа, потому что приходила в себя после гулянья,
не удалось его разбудить. "Было пять, когда я вошла туда",- сказала она мне.
Но позднее моя сестра Маргот зашла помыться перед уходом в порт, и она
подняла его и с превеликим трудом дотащила до спальни. За порогом сна, не
просыпаясь, он услыхал первые крики епископского парохода. А потом,
сраженный гулянкой, заснул, как провалился, пока моя сестра-монахиня не
влетела в спальню, впопыхах натягивая на себя одеяние, и пробудила его
сумасшедшим воплем:
- Сантьяго Насара убили!
* * *

Чудовищные ножевые раны были только началом - за ними последовало
безжалостное вскрытие, которое вынужден был произвести отец Кармен Амадор по
причине отсутствия доктора Дионисио Игуарана. "Мы как будто убивали его еще
раз, после смерти,- сказал мне бывший священник, укрывшийся в Калафелле.-
Что поделаешь- приказ алькальда, а приказы этого варвара, как глупы они бы
ни были, приходилось выполнять". На самом деле было не совсем так. В
суматохе того нелепого понедельника полковник Апонте успел связаться по
телеграфу с губернатором провинции, и тот уполномочил его провести
предварительное расследование до прибытия следователя, которого они пришлют.
Алькальд прежде был кадровым офицером и не имел никакого опыта в судейских
делах, к тому же он был слишком самонадеян, чтобы спросить знающего
человека, с чего следует начинать. И потому первым делом забеспокоился
насчет вскрытия. Кристо Бедойе, студенту-медику, удалось уйти от этого дела,
отговорившись тем, что они с Сантьяго Насаром были близкими друзьями.
Алькальд подумал, что замороженное тело можно сохранить до возвращения
доктора Дионисио Игуарана, но не нашел подходящего холодильника -
единственный, в рост человека, находился на рынке, но оказался неисправным.
Тело для прощания было выставлено в доме посреди залы, на узкой железной
кровати, а тем временем для него изготовлялся богатый гроб. Принесли
вентиляторы - из спальни и от соседей,- однако взглянуть на тело нашлось
столько желающих, что пришлось вытащить из залы всю мебель, все клетки, все
горшки с папоротниками, а все равно духота стояла невыносимая. Ощущение
тревоги усиливали собаки, взбудораженные запахом смерти. Они выли, не
умолкая, с того самого момента, как я вошел в дом, когда Сантьяго Насар еще
умирал в кухне, а Дивина Флор плакала в голос и с трудом удерживала собак
при помощи огромного деревянного засова.
- Помоги мне,- прокричала она,- они хотят выгрызть у него внутренности.
Мы заперли их на замок в стойлах. Позднее Пласида Линеро велела отвести
их куда-нибудь подальше и подержать там до похорон. Но к полудню- никто не
знал, каким образом,- они оттуда убежали и как бешеные ворвались в дом. На
этот раз Пласида Линеро вышла из себя.
- Мерзкие твари! - закричала она.- Пусть их прикончат!
Приказание ее тотчас же выполнили, и дом снова погрузился в тишину. До
того момента состояние тела не внушало опасений. Лицо оставалось нетронутым,
и выражение на нем было то самое, какое бывало, когда Сантьяго пел, а Кристо
Бедойя вложил на место внутренности и перебинтовал тело длинной полосой
полотна. Однако к вечеру раны начали сочиться вроде как сиропом и на них тут
же слетелись мухи, а на подбородке проступило темное пятно и медленно -
точно тень от тучи на воде - поползло к корням волос. Лицо, всегда доброе,
приобрело враждебное выражение, и мать прикрыла его платком. И тогда
полковник Апонте понял, что ждать далее невозможно, и приказал отцу Амадору
произвести вскрытие. "Хуже, если через неделю придется его выкапывать",-
сказал он. Священник обучался медицине и хирургии в Саламанке, но потом
поступил в семинарию и медицинского диплома не получил, так что даже
алькальду было ясно, что это вскрытие законной силы не имело. Однако он
заставил священника выполнить приказ.
В помещении казенной школы священник и его помощники - студент-медик
первого курса, приехавший домой на каникулы, и делавший записи аптекарь,
вскрывали - резали, как мясники. В их распоряжении были лишь примитивные
хирургические инструменты, так что пришлось пользоваться резаками кустарного
производства. Но если не говорить о том, как искромсали тело, то акт,
составленный отцом Амадором, похоже, оказался правильным, и следователь
включил его в дело, сочтя полезным.
Из множества ран семь оказались смертельными. Печень была глубоко
рассечена двумя ножевыми ударами спереди. В четырех местах был пропорот
желудок, и в одном нож прошел его насквозь и пробил поджелудочную железу.
Шесть ран, чуть менее серьезных, были нанесены в ободочную кишку и множество
- в тонкую кишку. Единственный удар в спину, на уровне третьего поясничного
позвонка, пробил правую почку. Всю брюшную полость заполняли сгустки крови,
а в жиже кишечника обнаружился золотой медальон Кармелитской Пресвятой Девы,
который Сантьяго Насар проглотил в четырехлетнем возрасте. В грудной полости
было два ножевых ранения: одно справа, между вторым и третьим ребром,
достигало легкого, второе - у левой подмышки. Шесть ран помельче
обнаружились на руках и предплечьях, два горизонтальных пореза рассекали
правую ляжку и мышцы живота. Ладонь правой руки была пропорота. В акте
говорится: "Вроде как у распятого Христа". Вещество мозга весило на
шестьдесят граммов больше, чем у обычного англичанина, и отец Амадор отметил
в акте, что у Сантьяго Насара был высокоразвитый ум и блестящее будущее.
Однако в конце он указывает, что печень Сантьяго Насара была увеличена, и
объясняет это плохо залеченным гепатитом. "Другими словами,- сказал он мне,-
жить ему все равно оставалось недолго". Доктор Дионисио Игуаран, который
лечил Сантьяго Насара от гепатита, когда тому было двенадцать лет, об этом
вскрытии вспоминает с возмущением. "Только священники могут быть такими
тупыми,- сказал он мне.- Невозможно было втолковать ему, что у нас, жителей
тропиков, печень вообще гораздо больше, чем у испанцев". Выводы гласили, что
причиной смерти явилось обширное кровоизлияние вследствие любой из семи
крупных ран.
Вернули нам совершенно другое тело. Полчерепа было изуродовано
трепанацией, а лицо красавца, которое пощадила смерть, в конце концов
совершенно утратило сходство с тем, чем оно было. К тому же священник с
корнем выдрал изрубленные внутренности, а под конец, не зная, что с ними
делать, с яростью осенил их крестным знамением и бросил в помойное ведро. У
последних зевак, приникших к окошкам школы, навеки отбило любопытство к
подобным зрелищам, студент-помощник упал в обморок, а полковник Ласаро
Апонте, который многое видывал на своем веку, да и сам по долгу службы
участвовал в стольких кровопусканиях, до конца дней стал вегетарианцем
вдобавок к своим спиритическим наклонностям. Пустая скорлупа, начиненная
тряпьем и негашеной известью, зашитая через край шпагатом, продернутым в
рогожные иглы, едва не развалилась, когда мы клали ее в новый, обитый шелком
гроб. "Я думал, так он подольше сохранится",- сказал мне отец Амадор.
Случилось же наоборот: нам пришлось срочно хоронить его на рассвете - труп
был в таком состоянии, что в доме невозможно было находиться.
Занималось мутное утро вторника. После столь тяжелого дня я не нашел в
себе мужества спать в одиночку и толкнулся в двери Марии Алехандрины
Сервантес - вдруг не заперто. На деревьях горели фонарики из тыквы, а во
дворе, где всегда танцевали, были разложены костры и над ними дымились
котлы, в которых мулатки красили в траур свои праздничные платья. Я нашел
Марию Алехандрину бодрствующей - как всегда на рассвете - и совершенно
обнаженной,- как всегда, когда в доме не было посторонних. Она сидела
по-турецки на своем царском ложе, перед огромным блюдом с едою: телячья
грудинка, отварная курица, окорок и целая груда овощей и бананов - хватило
бы на пятерых. Есть без меры - таков был единственный известный ей способ
плакать, и я никогда еще не видел, чтобы она делала это в такой скорби. Я
лег рядом с нею, не раздеваясь - мы почти не разговаривали - и тоже плакал
на свой лад, как умел. Я думал, как жестоко обошлась с Сантьяго Насаром
судьба: за двадцать лет везения он заплатил не просто смертью - его тело
искромсали, расчленили, изничтожили. Я заснул и мне приснилось, что в
комнату входит женщина с девочкой на руках, а та все грызет и грызет
кукурузные зерна, не переводя духа, и они, непрожеванные, падают ей на
платьице. Женщина сказала мне: "Жует - не думает, что делает, только добро
переводит". Я вдруг почувствовал, как жадные пальцы расстегивают мне
пуговицы на рубашке, и уловил опасный запах прижавшегося к моей спине
хищного зверя любви, а потом - погрузился в блаженство зыбучих песков
женской нежности. Но женщина вдруг замерла, кашлянула откуда-то издалека и
выскользнула из моей жизни.
- Не могу,- сказала она,- пахнешь им.
И не один я. Все в тот день пахло Сантьяго Насаром. Братья Викарио
чувствовали этот запах в камере, куда их запер алькальд в ожидании, пока его
осенит, как с ними поступить. "Сколько я ни драил себя мочалкой и мылом, не
мог отмыть этого запаха",- сказал мне Педро Викарио. Они не спали уже три
ночи и не могли забыться сном, потому что стоило им задремать, как они снова
совершали преступление. Уже почти стариком, пытаясь объяснить мне свое
состояние в тот бесконечный день, Пабло Викарио сказал, не подыскивая
особенно слов: "Все равно как проснуться и еще раз проснуться". Эти слова
навели меня на мысль, что самым невыносимым для них в тюрьме было ясное
понимание того, что они сделали.
Камера была длиною в три метра, с забранным железными прутьями окном у
самого потолка, с парашей, с кувшином и тазом для умывания, двумя
солдатскими койками и циновками вместо матраса. Полковник Апонте, под чьим
руководством создавалась эта тюрьма, говорил, что ни один отель на свете не
строился с большей заботой о человеке, чем она. Мой брат Луис Энрике был с
ним согласен, потому что однажды просидел там ночь из-за ссоры, которая
вышла между музыкантами, и алькальд из человеколюбия позволил, чтобы одна из
мулаток его сопровождала. Быть может, то же самое думали братья Викарио в
восемь часов утра, когда почувствовали себя спасенными от арабов. В этот
момент их поддерживала мысль, что они исполнили свой закон, беспокоил их
только запах. Они попросили побольше воды, пемзы и мочалку и смыли кровь с
рук и лица, а потом постирали рубашки, но покоя не нашли. Педро Викарио
попросил еще слабительного, мочегонного и стерильный бинт для перевязки - за
утро ему удалось помочиться два раза. Однако в тот день чем дальше, тем
труднее становилась для него жизнь, так что запах отошел на второй план. В
два часа дня, когда в вымороченном пекле, казалось, вот-вот расплавишься,
Педро Викарио почувствовал такую усталость, что не мог больше лежать на
койке, но и стоять от усталости тоже не мог. Боль из паха переместилась к
шее, моча перестала отходить, и его одолевала мысль, что он никогда в жизни
не сумеет больше заснуть. "Я провел без сна одиннадцать месяцев",- сказал он
мне, и я, достаточно хорошо зная его, верю: так оно и было. Есть он тоже
долго не мог. Но Пабло Викарио поел - понемножку от всего, что им принесли,
а четверть часа спустя у него открылся чудовищный понос. В шесть вечера, в
то самое время, когда производилось вскрытие Сантьяго Насара, алькальда
срочно вызвали, потому что Педро Викарио был убежден, что его брата
отравили. "Я исходил водой,- сказал мне Пабло Викарио,- и мы не могли
избавиться от мысли, что это - штучки арабов". К тому времени уже дважды
выносили до краев переполненную парашу, и шесть раз тюремный надзиратель
водил Пабло Викарио в нужник при алькальдии. Там его и застал полковник
Апонте - в общественной уборной без дверей, под дулом винтовки надзирателя,
его так несло, что мысль об отравлении вовсе не казалась нелепой. Однако ее
отбросили, как только выяснилось, что он лишь пил воду и съел то, что
прислала им Пура Викарио. Тем не менее на алькальда это произвело такое
впечатление, что он под специальной охраной отправил заключенных к себе
домой до прибытия следователя, который переправил их в тюрьму в Риоачу.
Страх близнецов в полной мере соответствовал настроению улицы. Не
исключалось, что арабы будут мстить, однако никто - кроме братьев Викарио -