...В 1833 году Этолину удалось завести дружбу с индейцами – «стиккин-кванами» и кайганами и начать меновую торговлю. В это же время Компания Гудзонова залива снаряжала в форту Ванкувер на Колумбии корабль «Дриад», грузила на него скот, припасы поселенцев и меховых торговцев для посылки к Стиккину. Дионисий Зарембо, новоархангельский офицер, опередил англичан. Он пришел к Стиккину на бриге «Чичагов» вместе со шхуной «Чильхат» и поднял русский флаг над индейскими проливами. В небольшом заливе был основан редут, и новоархангельцы стали обживать берега новой реки. Устья Юкона, Медной, Стиккина, Славянки охранялись русскими пушками. Русские владения начинались на севере мысом Барроу и оканчивались на юге страной мамонтовых деревьев и лавров. На одном «Конце радуги» сверкали отражения льдов, на другом, как самоцветы, светились стаи колибри!
А. Этолин первый начал торговлю Русской Америки с Южной Америкой. С той поры в Новоархангельске научились считать деньги на кондоры. Этолин привез на бриге «Байкал» около десяти тысяч пудов пшеницы из долин Вальпараисо Сантьяго. Чилийцы впервые видели русские товары. Особенно велик был спрос на холсты и полотна. Когда в Сан-Франциско узнали, что Аляска получила возможность доставать чилийскую пшеницу, отцы-францисканцы заволновались. Они стали тогда сами предлагать через поселенцев Росса свое зерно для продажи в Новоархангельск.
Тем временем Кирилл Хлебников, столь потрудившийся на Аляске, возвращался в Россию. Он задержался в Бразилии, где до Хлебникова бывали и Завалишин, и Владимир Романов. Стоит сказать, что в свое время Романов участвовал в первой русской экспедиции в девственные бразильские леса. В Рио-де-Жанейро в пыльном и неряшливом музее Хлебников, к великому своему изумлению, разыскал предметы с острова Кадьяк и Уналашки. Служитель музея уверял Хлебникова, что это утварь и оружие африканских негров... Хлебников сделал свой вклад в бразильский музей – подарил индейские панцири, маски и образцы горных пород Русской Америки. Имя Кирилла Хлебникова было вписано в книгу почетных посетителей музея.
Хлебников изучал возможности торговли Бразилии с Аляской. Он приценивался к зерну и хлопку, к пряностям и плодам, обошел все рынки и портовые склады.
Когда-то Кирилл Хлебников приехал на Аляску через Охотск, теперь он плыл в Россию тропическими морями, по дороге кругосветных кораблей. Он побывал на Гаваях, где скитался во времена Баранова многострадальный Тараканов; он видел остров Питкерн, острова Зеленого Мыса и много других тропических земель. Хлебников подсчитал, что он за пятьдесят лет скитаний прошел по морям сто пятнадцать тысяч миль. Двадцать пять тысяч миль приходится на путь из Новоархангельска до Кронштадта; остальное – скитания Хлебникова в морях Нового Света – от Камчатки и Чукотки до Сан-Диего и преддверия Мексики.
Путь с Аляски в Мексику первым проложил Фердинанд Врангель. В 1830 году появился этот высокий сухощавый человек с бакенбардами в Ситкинском доме на высоком Камне-Кекуре. Он пять лет правил Русской Америкой. Хлебников вспоминал о свиданиях Врангеля с вождями индейских племен Южной Аляски, с женщиной-тойоном чильхатских воинов, могучие плечи которой были покрыты черной медвежьей шкурой. Врангель бывал в Россе, в Кенайском заливе, на Кадьяке, в келье отшельника – землепашца Германа на Еловом острове. При Врангеле русские люди и креолы стали ходить в глубь материка Аляски из крепостей на Нушагаке и Кускоквиме – открывать бобровые плотины и рыбные реки... Врангель устроил большое хозяйство в Кенайском заливе, где были поселены престарелые барановцы с их семьями. Они заняли лучшую землю, где картофель родился сам-20, где было вдоволь рыбы, дичи и ягод. Тогда же была построена лесопилка при Северном редуте, в двадцати верстах от Новоархангельска. Она была, как писали современники, второй по счету на всем западном побережье Америки от мыса Горн. Только на берегу Колумбии работала лесопильня Компании Гудзонова залива. Вот почему вскоре Гавайские острова стали покупать Ситкинскую доску, а капитан Митьков на «Ситхе» продавал пиленый лес в мексиканском порту Гваямас. Чуть позже Этолин возил круглый лес и доски в Вальпараисо – менять на муку, пшеницу и сушеное мясо. На Сандвичевы острова из Новоархангельска шла древесина аляскинского кипариса.
Однажды губернатор Верхней Калифорнии написал Врангелю в Новоархангельск о том, что мексиканское правительство не прочь вступить в отношения с русским правительством. Тогда у Врангеля мелькнула мысль: нельзя ли, пользуясь этим случаем, упрочить судьбу Росса.
Поселенцы форта Росс к тому времени открыли новые обширные и черноземные долины за ближними горами и по реке Славянке.
«...Простора столько, что можно строить целые города, снимать до пятидесяти тысяч пудов пшеницы и содержать до 40 тысяч голов разного скота», – писал впоследствии об этом Д. Завалишин. Но как занять эти долины?
Врангель думал, что, если Россия признает Мексику, мексиканцы не будут покушаться на форт Росс.
«...там хорошо поймут, – писал Врангель, – что соседство горсти русских мужиков, так сказать оторванных от своей родины, никогда не может быть опасным целостности владений Мексики...»
Поэтому Врангель приказал капитану Митькову готовить к походу шлюп «Ситха». Старый город Сан-Блас высился на черной базальтовой скале. Кокосовые пальмы росли у домов, где помещались конторы филиппинских купцов. «Ситха» была первым кораблем с Аляски, достигшим мексиканского порта. Отсюда Врангель отправился в горный город Тепик, а оттуда спустился к югу – в Мексико. Там Врангель побывал не раз во дворце Чапультепек, виделся с заместителем президента генералом Барроганом, с мексиканскими министрами. После бесед с ними главный правитель Русской Америки получил ноту, в которой говорилось, что мексиканское правительство с удовольствием принимает «желание русских колоний распространить торговые сношения с Калифорнией, вполне расположено утвердить их посредством формального трактата...».
Врангель торопился в Петербург. Он пересек Мексику и через Веракрус и Нью-Йорк приплыл в Кронштадт. Но из его хлопот ничего не получилось. Николай I и слышать не хотел о признании Мексики, а мексиканцы без этого признания никакого трактата заключать не стали.
В Калифорнии, невдалеке от форта Росс, уже появились неизвестно откуда прибывшие переселенцы с семьями, скотом, со всем домашним скарбом. Усиливались францисканские миссии. На полях миссии св. Архангела Гавриила работало три тысячи индейцев. Двадцать тысяч лошадей, сто пять тысяч голов крупного и сорок тысяч мелкого скота имела эта миссия.
В неурожайном 1836 году из Росса в Новоархангельск не вывезли ни одного зерна пшеницы. Зато звероловы, жившие на Ферлонских камнях, за 1834-1836 годы добыли 97 тысяч котиков. Русскую Америку нужно было спасать от голодовки. Вот почему Митьков пошел из Сан-Бласа в Калифорнийский залив, к скалам порта Гваямас. Там в трюмы «Ситхи» была погружена мука. Митьков добыл там и соль на озере острова Дель-Кармен. С поверхности озера было взято десять тысяч пудов соли. Митьков изучил торговлю в портах Калифорнийского залива; оттуда вывозили зерно, шкуры, серебро, устриц.
Поселенцы Росса, звероловы-отшельники Ферлонских камней осенью 1836 года были свидетелями необычайных событий в Калифорнии. Начальник Росса Костромитинов приказал русским не вмешиваться в эти дела, а заниматься мирным трудом – ловлей осетров и засолкой котиковых шкур. Но скоро к стенам Росса пришли беглецы из Монтерея и Сан-Франциско. Они умоляли Костромитинова взять их под защиту русских. Беглецы уходили от солдат сержанта Кастро, объявившего себя генералом и диктатором независимой Калифорнии. Костромитинов отказал беглецам.
Что же произошло? Мятеж, как узнали в Россе, начался в Сан-Франциско. Там появился молодой калифорнийский чиновник из Монтерея. Он собрал сто двадцать жителей Сан-Франциско и сорок охотников на речных бобров. Охотники были выходцами из городов Северной Америки, «бостонцами», как их называли русские со времен Баранова. Мексиканский губернатор Гунтерес в то время беспечно сидел за земляной насыпью Монтерея, который тогда снова на какое-то время сделался столицей Калифорнии. Бобровый генерал Кастро со своими молодцами ворвался на монтерейскую батарею и захватил пушки. Он послал к губернатору парламентеров с предложением сдаться. Гунтерес медлил. Тогда Кастро пустил пушечное ядро в стены Президии. Губернаторские солдаты сложили оружие. Гунтерес был пленен. Мятежники собрали мексиканских чиновников вместе с их семьями и отправили их за тропик Рака – на мыс Св. Луки. В монтереевской Президии появились новые правители Калифорнии. Они были очень дружны с «бостонцами». Янки-переселенцы заводили ранчо невдалеке от Росса – у мыса Дрейка.
...К январю 1837 года в Русской Америке жило 11053 русских, креолов, алеутов, эскимосов, курильцев и 50 тысяч индейцев.
Земли Российско-Американской компании делились на округа: крепости, редуты и «одиночки» стояли на материке и островах. В этих укреплениях русские и креолы выменивали у коренных жителей меха. На севере усиленно изучались «переносы» – волоки между реками и горные проходы. Тимофей Глазунов и Назаров искали кратчайшие пути с Юкона к морским областям, в селения эскимосских охотников.
Аляской управлял Иван Купреянов, бывший спутник Завалишина по кругосветному плаванию. Он продолжал укреплять и устраивать Новоархангельск. Осенью в дом на Камне-Кекуре пришел Бельчер, командир британского королевского военного корабля. Иноземное военное судно впервые посетило воды Аляски. Эдуард Бельчер особенно был удовлетворен тем, что видел новоархангельское адмиралтейство. Ведь самое ближнее от Новоархангельска адмиралтейство находилось в Буэнос-Айресе. На всем огромном пути от Буэнос-Айреса – мимо мыса Горн и Огненной Земли до острова Баранова – не было ни одного порта с адмиралтейством. Британский моряк разглядывал деревянный эллинг для постройки и починки кораблей. В корабельных мастерских – а их было двенадцать – строили шлюпки, делали паруса и мачты, отливали медные части, готовили вооружение. Точные инструменты и измерительные приборы – от башенных часов до барометров – в Новоархангельске делал священник Вениаминов, известный впоследствии как этнограф и историк Русской Америки. Человек богатырского роста и сложения, мастер, охотник и отважный путешественник, Вениаминов, «апостол Аляски», всю свою жизнь посвятил изучению русской земли за океаном. Он сидел у телескопов, когда Эдуард Бельчер расспрашивал бывшего спутника Фредерика Бичи об их прошлом плавании к Берингову морю. Бельчер посетил новоархангельскую церковь с ее паникадилами из старого испанского серебра и облачениями из китайского шелка. Убранство церкви Бельчер признал великолепным. В Ситке Бельчер наблюдал при помощи точнейших приборов небесные светила. В двух шагах от обсерватории бродили люди с раскрашенными киноварью лицами, с длинными копьями в руках; на плечи индейцев были наброшены плащи из соболей и горностаев. В последние два года новоархангельцы особенно остерегались индейцев-колошей. Были случаи, когда большие индейские отряды – человек по семьсот – собирались вокруг крепости, готовясь идти на приступ.
В 1837 году в Русской Америке произошли неприятные события. В апреле над Новоархангельском разразилась жестокая гроза, какие на этих широтах бывают только в ноябре и декабре. На Прибыловом архипелаге, на острове Св. Павла, произошло землетрясение. Осенью к Ситке целый месяц держались дым, запах смолы и горящего дерева. Раскаленное, красное солнце едва проглядывало сквозь белую мглу. Далеко от Ситки, в океане, мореплаватели наблюдали то же самое. Наверно, где-нибудь в глубинах Аляски горели вековые леса. Русские люди того времени верили в знамения и приметы. В тот же год произошло «чудо» близ Кадьяка; над Еловым островом в небе был виден светлый столб. Народная молва объяснила это знамение смертью отшельника-земледельца, престарелого Германа и страшным оспенным поветрием, занесенным из Калифорнии на Аляску. Что же касается землетрясения на острове Св. Павла, то, вероятно, оно было отголоском великого землетрясения, заставившего океанские воды ринуться на Гавайские острова.
Новые люди приходят в Русскую Америку. У открытого окна дома в Новоархангельске сидит человек лет тридцати. Ему кажется, что залив, покрытый бурунами, подступает к бревенчатым стенам. Благословенный новоархангельский апрель щедр на солнце. Индейские дети продают ярко-синие фиалки и цветы малины. Колибри залетают в комнаты и пьют сок из цветочных чаш. Из окна видны склоны Эджкамба, покрытые старой бурой лавой. Индейцы идут по улице, тащат свою добычу – огромных лососей, выловленных в пригородной речке. Издалека виден русский флаг, венчающий маячную башню на кровле дома главного правителя. Блестят медные пушки береговой батареи.
Человек за столом разбирает кипы бумаг. Тут и донесения из Михайловского редута, рапорты капитанов кораблей и мелко исписанная тетрадь с надписью: «Макбет, сочинение Шекспира, перевел Александр Ротчев». Человек этот пришел в Русскую Америку с Шекспиром, Байроном и Шиллером. Действительный член Общества любителей российской словесности, переводчик санкт-петербургских императорских театров А. Г. Ротчев числился чиновником особых поручений при главном правителе Русской Америки. Из Новоархангельска он плавал в Бодега, Монтерей, Сан-Франциско. Наконец Ротчева сделали начальником форта Росс, а затем комиссионером Российско-Американской компании в Калифорнии. Ветвь калифорнийского дуба должна бы быть в гербе Ротчева.
Об Александре Ротчеве вскоре узнали в Гонолулу. Именно на Гавайских островах услышал о нем командир французского корабля «Артемида» Лаплас. Он нарочно отправился к Новому Альбиону, чтобы посмотреть на форт Росс и его обитателей. Это был тот самый капитан Лаплас, который потом угрожал таитянской королеве корабельными пушками, требуя, чтобы она отвела место для постройки католического храма и признала французских миссионеров.
Лаплас прибыл на своем корабле в залив Бодега (Румянцева) и оттуда отправился в Росс.
Когда Лаплас девять часов шел вдоль морского берега, на половине пути ему открылось устье реки Славянки. Невдалеке расстилались лучшие во всей Калифорнии долины, ждавшие плуга земледельца. «Бостонец» – корабельщик Купер уже успел завести свое ранчо на Славянке. Лаплас окинул взглядом мыс, вдававшийся в море, стены, за которыми виднелись крыши домов и крест русской церкви. Лаплас запомнил мельницу с огромными крыльями и очень белыми стенами, уступы зеленых холмов и береговые долины. Надо знать, что Иван Кусков, основывая Росс на одиноком утесе, прямо на берегу океана, в двадцати милях от удобного порта Бодега, думал, что он этим обезопасит крепость от внезапных нападений.
Ротчев вышел навстречу гостю, и Лаплас потом отметил, что переводчик мольеровского «Мнимого больного», закинутый на берег Нового Альбиона, в совершенстве знал несколько языков, не говоря уже о французском. Лапласу оставалось только удивляться тому, что этот русский сочетает поэзию с постройкой скотных дворов, разведением свиней и овец. Полевые орудия большого калибра стояли у двух крепостных ворот, пушки меньшего размера были расставлены вокруг поселения.
В тот год под начальством А. Ротчева в Россе находилось сорок четыре русских, шестнадцать креолов, шестьдесят три алеута. Эти люди заготовили в течение года семьдесят пудов масла, более четырехсот пудов солонины, двенадцать тысяч штук кирпича. С алеутами Ротчеву пришлось расстаться, ибо их перевели на Кадьяк, где к тому времени появились бобры. Бобры возле Росса куда-то исчезли. Российско-Американская компания считала, что только бобры и котики оправдывали существование Росса. О других богатствах Калифорнии тогда никто ничего не знал.
Упорные «бостонцы» уже владели лучшими полями вокруг залива Бодега, где по свежим пашням расхаживали черные воробьи «чанаты». Это были как раз те долины, которые просил Врангель у мексиканского правительства и которых он не мог получить из-за упрямства Николая I. И Российско-Американская компания писала, что форт Росс погибает:
«Прилежащие к морю места по свойству климата обуреваются периодическими NW ветрами с весны до зимы, которые гонят туманы и осаживают оные у высоких берегов и гор; за горами – но более 5 верст от крепости – ясное небо, благорастворенный воздух и вечная зелень лавров...» – замечал летописец форта Росс.
У людей, открывших эту землю обетованную, было всего лишь восемьдесят восемь десятин посевов пшеницы и ячменя в пасмурной приморской полосе. О золотых долинах Славянки и Бодега, о странах за горами нечего было и думать. И Росс стоял в страшном своем одиночестве у подножья приморских гор. Сердцу Ротчева, очень любившего Росс, созвучны были тогда самые горькие песня Байрона, которые он переводил на берегу Нового Альбиона.
Чувствительный М. Лаплас рассказывал в Европе о необычайной жизни горсти русских смельчаков под сенью горных дубов. В это самое время появился злой гений Калифорнии – Иоганн Август Зутер, он же Сеттер, Сутер и Саттер... Мы еще расскажем о нем.
...14 апреля 1838 года соратник Баранова, директор Российско-Американской компании, член-корреспондент Академии наук Кирилл Хлебников шел пешком из знаменитого дома у Синего моста в департамент корабельных лесов. Там он застал Фердинанда Врангеля и штурмана Васильева, героя Кускоквима. Старые друзья говорили о делах Аляски, о новых походах и открытиях в Новом Свете. Когда Хлебников собрался уходить, Васильев пошел его провожать. Вдруг Хлебников пошатнулся, упал на булыжники Грязной улицы. Его долго приводили в чувство, но он впал в забытье и к ночи скончался в доме Врангеля. Так оборвалась жизнь одного из великанов Русской Америки.
Последние годы жизни К. Т. Хлебников посвятил перу. Он создал «Жизнеописание Баранова». В плюшаровском «Энциклопедическом лексиконе» часто появлялись его статьи и заметки об Америке и Камчатке.
Кирилл Хлебников составил подробное описание форта Росс. Оно было напечатано в 1861 году, в третьем выпуске «Материалов для истории русских заселений по берегам Восточного океана», изданных редакцией «Морского сборника». В заключительных строках этого очерка К. Т. Хлебников настаивал на уточнении границ русского владения в Северной Калифорнии.
«Границами округа российского заселения около Росса, со стороны Калифорнии, судя по местным обстоятельствам, желательно бы было назначить речку Ливантулу, впадающую в залив Большой Бодега. Вдоль берега к северу полезно было бы выговорить протяжение земли на два градуса... начиная от Росса, пространство северо-западного берега Америки даже до реки Колумбии не занято еще ни одною державою», – свидетельствовал седой герой Русской Америки.
Хлебников описал свою жизнь, жизнь простого русского человека, которому дано было видеть мир от киргиз-кайсацких степей, где он бывал в юности, до Перу, от маленького городка Кунгура до Бразилии. Умудренным в старости взором он окидывал свою жизнь. Он писал об аляскинских белоголовых орлах, о летучих рыбах тропических морей, о гватемальских крокодилах, лежавших на дне реки, подобно бревнам. Он побывал на Сандвичевых островах, о которых Шелихов лишь мечтал.
«...Увидев Петербург и Кронштадт, я представляю себе великого их зиждителя; при воззрении на Юный Свет следую за Коломбом; в Перу вспоминаю Пизарро и Лас-Казаса; в Чили – Вальдивию; взглянув на Чимборазо – прославляю Гумбольдта; но с первым шагом в Сибирь приветствую Ермака; в Кадьяке – Шелихова и на северо-западных берегах Америки – Баранова...» – так писал Кирилл Хлебников.
Урал, Сибирь, Чукотка, Камчатка, Калифорния, Океания – в этих необъятных просторах пролегал путь Хлебникова. Если Шелихов дошел до Аляски, если люди Баранова достигли Калифорнии, то Хлебников шагнул дальше всех своих современников.
«Соседи Камчатки Америка, Курильские острова и Китай», – писал Пушкин в год своей смерти, работая над книгой Крашенинникова, изучая камчатские народные предания и перечитывая записи Шелихова. Хлебников тянулся к Пушкину, великому поэту и русскому человеку, зачарованному сказаниями о дальних странах.
Еще 7 января 1837 года Кирилл Хлебников посылал Пушкину рукопись своего «Введения в историческое обозрение российских владений в Америке...». Пушкин в это время жил подвигами Владимира Атласова – «камчатского Ермака», как он его называл, и в книге Крашенинникова читал о вулканах Аляски, о Кенайском заливе, о сумрачных лесах Новоархангельска.
...Мне удалось отыскать архив Хлебникова, подлинный клад для всех тех, кто изучает или еще будет изучать жизнь первых русских исследователей Нового Света.
VII
А. Этолин первый начал торговлю Русской Америки с Южной Америкой. С той поры в Новоархангельске научились считать деньги на кондоры. Этолин привез на бриге «Байкал» около десяти тысяч пудов пшеницы из долин Вальпараисо Сантьяго. Чилийцы впервые видели русские товары. Особенно велик был спрос на холсты и полотна. Когда в Сан-Франциско узнали, что Аляска получила возможность доставать чилийскую пшеницу, отцы-францисканцы заволновались. Они стали тогда сами предлагать через поселенцев Росса свое зерно для продажи в Новоархангельск.
Тем временем Кирилл Хлебников, столь потрудившийся на Аляске, возвращался в Россию. Он задержался в Бразилии, где до Хлебникова бывали и Завалишин, и Владимир Романов. Стоит сказать, что в свое время Романов участвовал в первой русской экспедиции в девственные бразильские леса. В Рио-де-Жанейро в пыльном и неряшливом музее Хлебников, к великому своему изумлению, разыскал предметы с острова Кадьяк и Уналашки. Служитель музея уверял Хлебникова, что это утварь и оружие африканских негров... Хлебников сделал свой вклад в бразильский музей – подарил индейские панцири, маски и образцы горных пород Русской Америки. Имя Кирилла Хлебникова было вписано в книгу почетных посетителей музея.
Хлебников изучал возможности торговли Бразилии с Аляской. Он приценивался к зерну и хлопку, к пряностям и плодам, обошел все рынки и портовые склады.
Когда-то Кирилл Хлебников приехал на Аляску через Охотск, теперь он плыл в Россию тропическими морями, по дороге кругосветных кораблей. Он побывал на Гаваях, где скитался во времена Баранова многострадальный Тараканов; он видел остров Питкерн, острова Зеленого Мыса и много других тропических земель. Хлебников подсчитал, что он за пятьдесят лет скитаний прошел по морям сто пятнадцать тысяч миль. Двадцать пять тысяч миль приходится на путь из Новоархангельска до Кронштадта; остальное – скитания Хлебникова в морях Нового Света – от Камчатки и Чукотки до Сан-Диего и преддверия Мексики.
Путь с Аляски в Мексику первым проложил Фердинанд Врангель. В 1830 году появился этот высокий сухощавый человек с бакенбардами в Ситкинском доме на высоком Камне-Кекуре. Он пять лет правил Русской Америкой. Хлебников вспоминал о свиданиях Врангеля с вождями индейских племен Южной Аляски, с женщиной-тойоном чильхатских воинов, могучие плечи которой были покрыты черной медвежьей шкурой. Врангель бывал в Россе, в Кенайском заливе, на Кадьяке, в келье отшельника – землепашца Германа на Еловом острове. При Врангеле русские люди и креолы стали ходить в глубь материка Аляски из крепостей на Нушагаке и Кускоквиме – открывать бобровые плотины и рыбные реки... Врангель устроил большое хозяйство в Кенайском заливе, где были поселены престарелые барановцы с их семьями. Они заняли лучшую землю, где картофель родился сам-20, где было вдоволь рыбы, дичи и ягод. Тогда же была построена лесопилка при Северном редуте, в двадцати верстах от Новоархангельска. Она была, как писали современники, второй по счету на всем западном побережье Америки от мыса Горн. Только на берегу Колумбии работала лесопильня Компании Гудзонова залива. Вот почему вскоре Гавайские острова стали покупать Ситкинскую доску, а капитан Митьков на «Ситхе» продавал пиленый лес в мексиканском порту Гваямас. Чуть позже Этолин возил круглый лес и доски в Вальпараисо – менять на муку, пшеницу и сушеное мясо. На Сандвичевы острова из Новоархангельска шла древесина аляскинского кипариса.
Однажды губернатор Верхней Калифорнии написал Врангелю в Новоархангельск о том, что мексиканское правительство не прочь вступить в отношения с русским правительством. Тогда у Врангеля мелькнула мысль: нельзя ли, пользуясь этим случаем, упрочить судьбу Росса.
Поселенцы форта Росс к тому времени открыли новые обширные и черноземные долины за ближними горами и по реке Славянке.
«...Простора столько, что можно строить целые города, снимать до пятидесяти тысяч пудов пшеницы и содержать до 40 тысяч голов разного скота», – писал впоследствии об этом Д. Завалишин. Но как занять эти долины?
Врангель думал, что, если Россия признает Мексику, мексиканцы не будут покушаться на форт Росс.
«...там хорошо поймут, – писал Врангель, – что соседство горсти русских мужиков, так сказать оторванных от своей родины, никогда не может быть опасным целостности владений Мексики...»
Поэтому Врангель приказал капитану Митькову готовить к походу шлюп «Ситха». Старый город Сан-Блас высился на черной базальтовой скале. Кокосовые пальмы росли у домов, где помещались конторы филиппинских купцов. «Ситха» была первым кораблем с Аляски, достигшим мексиканского порта. Отсюда Врангель отправился в горный город Тепик, а оттуда спустился к югу – в Мексико. Там Врангель побывал не раз во дворце Чапультепек, виделся с заместителем президента генералом Барроганом, с мексиканскими министрами. После бесед с ними главный правитель Русской Америки получил ноту, в которой говорилось, что мексиканское правительство с удовольствием принимает «желание русских колоний распространить торговые сношения с Калифорнией, вполне расположено утвердить их посредством формального трактата...».
Врангель торопился в Петербург. Он пересек Мексику и через Веракрус и Нью-Йорк приплыл в Кронштадт. Но из его хлопот ничего не получилось. Николай I и слышать не хотел о признании Мексики, а мексиканцы без этого признания никакого трактата заключать не стали.
В Калифорнии, невдалеке от форта Росс, уже появились неизвестно откуда прибывшие переселенцы с семьями, скотом, со всем домашним скарбом. Усиливались францисканские миссии. На полях миссии св. Архангела Гавриила работало три тысячи индейцев. Двадцать тысяч лошадей, сто пять тысяч голов крупного и сорок тысяч мелкого скота имела эта миссия.
В неурожайном 1836 году из Росса в Новоархангельск не вывезли ни одного зерна пшеницы. Зато звероловы, жившие на Ферлонских камнях, за 1834-1836 годы добыли 97 тысяч котиков. Русскую Америку нужно было спасать от голодовки. Вот почему Митьков пошел из Сан-Бласа в Калифорнийский залив, к скалам порта Гваямас. Там в трюмы «Ситхи» была погружена мука. Митьков добыл там и соль на озере острова Дель-Кармен. С поверхности озера было взято десять тысяч пудов соли. Митьков изучил торговлю в портах Калифорнийского залива; оттуда вывозили зерно, шкуры, серебро, устриц.
Поселенцы Росса, звероловы-отшельники Ферлонских камней осенью 1836 года были свидетелями необычайных событий в Калифорнии. Начальник Росса Костромитинов приказал русским не вмешиваться в эти дела, а заниматься мирным трудом – ловлей осетров и засолкой котиковых шкур. Но скоро к стенам Росса пришли беглецы из Монтерея и Сан-Франциско. Они умоляли Костромитинова взять их под защиту русских. Беглецы уходили от солдат сержанта Кастро, объявившего себя генералом и диктатором независимой Калифорнии. Костромитинов отказал беглецам.
Что же произошло? Мятеж, как узнали в Россе, начался в Сан-Франциско. Там появился молодой калифорнийский чиновник из Монтерея. Он собрал сто двадцать жителей Сан-Франциско и сорок охотников на речных бобров. Охотники были выходцами из городов Северной Америки, «бостонцами», как их называли русские со времен Баранова. Мексиканский губернатор Гунтерес в то время беспечно сидел за земляной насыпью Монтерея, который тогда снова на какое-то время сделался столицей Калифорнии. Бобровый генерал Кастро со своими молодцами ворвался на монтерейскую батарею и захватил пушки. Он послал к губернатору парламентеров с предложением сдаться. Гунтерес медлил. Тогда Кастро пустил пушечное ядро в стены Президии. Губернаторские солдаты сложили оружие. Гунтерес был пленен. Мятежники собрали мексиканских чиновников вместе с их семьями и отправили их за тропик Рака – на мыс Св. Луки. В монтереевской Президии появились новые правители Калифорнии. Они были очень дружны с «бостонцами». Янки-переселенцы заводили ранчо невдалеке от Росса – у мыса Дрейка.
...К январю 1837 года в Русской Америке жило 11053 русских, креолов, алеутов, эскимосов, курильцев и 50 тысяч индейцев.
Земли Российско-Американской компании делились на округа: крепости, редуты и «одиночки» стояли на материке и островах. В этих укреплениях русские и креолы выменивали у коренных жителей меха. На севере усиленно изучались «переносы» – волоки между реками и горные проходы. Тимофей Глазунов и Назаров искали кратчайшие пути с Юкона к морским областям, в селения эскимосских охотников.
Аляской управлял Иван Купреянов, бывший спутник Завалишина по кругосветному плаванию. Он продолжал укреплять и устраивать Новоархангельск. Осенью в дом на Камне-Кекуре пришел Бельчер, командир британского королевского военного корабля. Иноземное военное судно впервые посетило воды Аляски. Эдуард Бельчер особенно был удовлетворен тем, что видел новоархангельское адмиралтейство. Ведь самое ближнее от Новоархангельска адмиралтейство находилось в Буэнос-Айресе. На всем огромном пути от Буэнос-Айреса – мимо мыса Горн и Огненной Земли до острова Баранова – не было ни одного порта с адмиралтейством. Британский моряк разглядывал деревянный эллинг для постройки и починки кораблей. В корабельных мастерских – а их было двенадцать – строили шлюпки, делали паруса и мачты, отливали медные части, готовили вооружение. Точные инструменты и измерительные приборы – от башенных часов до барометров – в Новоархангельске делал священник Вениаминов, известный впоследствии как этнограф и историк Русской Америки. Человек богатырского роста и сложения, мастер, охотник и отважный путешественник, Вениаминов, «апостол Аляски», всю свою жизнь посвятил изучению русской земли за океаном. Он сидел у телескопов, когда Эдуард Бельчер расспрашивал бывшего спутника Фредерика Бичи об их прошлом плавании к Берингову морю. Бельчер посетил новоархангельскую церковь с ее паникадилами из старого испанского серебра и облачениями из китайского шелка. Убранство церкви Бельчер признал великолепным. В Ситке Бельчер наблюдал при помощи точнейших приборов небесные светила. В двух шагах от обсерватории бродили люди с раскрашенными киноварью лицами, с длинными копьями в руках; на плечи индейцев были наброшены плащи из соболей и горностаев. В последние два года новоархангельцы особенно остерегались индейцев-колошей. Были случаи, когда большие индейские отряды – человек по семьсот – собирались вокруг крепости, готовясь идти на приступ.
В 1837 году в Русской Америке произошли неприятные события. В апреле над Новоархангельском разразилась жестокая гроза, какие на этих широтах бывают только в ноябре и декабре. На Прибыловом архипелаге, на острове Св. Павла, произошло землетрясение. Осенью к Ситке целый месяц держались дым, запах смолы и горящего дерева. Раскаленное, красное солнце едва проглядывало сквозь белую мглу. Далеко от Ситки, в океане, мореплаватели наблюдали то же самое. Наверно, где-нибудь в глубинах Аляски горели вековые леса. Русские люди того времени верили в знамения и приметы. В тот же год произошло «чудо» близ Кадьяка; над Еловым островом в небе был виден светлый столб. Народная молва объяснила это знамение смертью отшельника-земледельца, престарелого Германа и страшным оспенным поветрием, занесенным из Калифорнии на Аляску. Что же касается землетрясения на острове Св. Павла, то, вероятно, оно было отголоском великого землетрясения, заставившего океанские воды ринуться на Гавайские острова.
Новые люди приходят в Русскую Америку. У открытого окна дома в Новоархангельске сидит человек лет тридцати. Ему кажется, что залив, покрытый бурунами, подступает к бревенчатым стенам. Благословенный новоархангельский апрель щедр на солнце. Индейские дети продают ярко-синие фиалки и цветы малины. Колибри залетают в комнаты и пьют сок из цветочных чаш. Из окна видны склоны Эджкамба, покрытые старой бурой лавой. Индейцы идут по улице, тащат свою добычу – огромных лососей, выловленных в пригородной речке. Издалека виден русский флаг, венчающий маячную башню на кровле дома главного правителя. Блестят медные пушки береговой батареи.
Человек за столом разбирает кипы бумаг. Тут и донесения из Михайловского редута, рапорты капитанов кораблей и мелко исписанная тетрадь с надписью: «Макбет, сочинение Шекспира, перевел Александр Ротчев». Человек этот пришел в Русскую Америку с Шекспиром, Байроном и Шиллером. Действительный член Общества любителей российской словесности, переводчик санкт-петербургских императорских театров А. Г. Ротчев числился чиновником особых поручений при главном правителе Русской Америки. Из Новоархангельска он плавал в Бодега, Монтерей, Сан-Франциско. Наконец Ротчева сделали начальником форта Росс, а затем комиссионером Российско-Американской компании в Калифорнии. Ветвь калифорнийского дуба должна бы быть в гербе Ротчева.
Об Александре Ротчеве вскоре узнали в Гонолулу. Именно на Гавайских островах услышал о нем командир французского корабля «Артемида» Лаплас. Он нарочно отправился к Новому Альбиону, чтобы посмотреть на форт Росс и его обитателей. Это был тот самый капитан Лаплас, который потом угрожал таитянской королеве корабельными пушками, требуя, чтобы она отвела место для постройки католического храма и признала французских миссионеров.
Лаплас прибыл на своем корабле в залив Бодега (Румянцева) и оттуда отправился в Росс.
Когда Лаплас девять часов шел вдоль морского берега, на половине пути ему открылось устье реки Славянки. Невдалеке расстилались лучшие во всей Калифорнии долины, ждавшие плуга земледельца. «Бостонец» – корабельщик Купер уже успел завести свое ранчо на Славянке. Лаплас окинул взглядом мыс, вдававшийся в море, стены, за которыми виднелись крыши домов и крест русской церкви. Лаплас запомнил мельницу с огромными крыльями и очень белыми стенами, уступы зеленых холмов и береговые долины. Надо знать, что Иван Кусков, основывая Росс на одиноком утесе, прямо на берегу океана, в двадцати милях от удобного порта Бодега, думал, что он этим обезопасит крепость от внезапных нападений.
Ротчев вышел навстречу гостю, и Лаплас потом отметил, что переводчик мольеровского «Мнимого больного», закинутый на берег Нового Альбиона, в совершенстве знал несколько языков, не говоря уже о французском. Лапласу оставалось только удивляться тому, что этот русский сочетает поэзию с постройкой скотных дворов, разведением свиней и овец. Полевые орудия большого калибра стояли у двух крепостных ворот, пушки меньшего размера были расставлены вокруг поселения.
В тот год под начальством А. Ротчева в Россе находилось сорок четыре русских, шестнадцать креолов, шестьдесят три алеута. Эти люди заготовили в течение года семьдесят пудов масла, более четырехсот пудов солонины, двенадцать тысяч штук кирпича. С алеутами Ротчеву пришлось расстаться, ибо их перевели на Кадьяк, где к тому времени появились бобры. Бобры возле Росса куда-то исчезли. Российско-Американская компания считала, что только бобры и котики оправдывали существование Росса. О других богатствах Калифорнии тогда никто ничего не знал.
Упорные «бостонцы» уже владели лучшими полями вокруг залива Бодега, где по свежим пашням расхаживали черные воробьи «чанаты». Это были как раз те долины, которые просил Врангель у мексиканского правительства и которых он не мог получить из-за упрямства Николая I. И Российско-Американская компания писала, что форт Росс погибает:
«Прилежащие к морю места по свойству климата обуреваются периодическими NW ветрами с весны до зимы, которые гонят туманы и осаживают оные у высоких берегов и гор; за горами – но более 5 верст от крепости – ясное небо, благорастворенный воздух и вечная зелень лавров...» – замечал летописец форта Росс.
У людей, открывших эту землю обетованную, было всего лишь восемьдесят восемь десятин посевов пшеницы и ячменя в пасмурной приморской полосе. О золотых долинах Славянки и Бодега, о странах за горами нечего было и думать. И Росс стоял в страшном своем одиночестве у подножья приморских гор. Сердцу Ротчева, очень любившего Росс, созвучны были тогда самые горькие песня Байрона, которые он переводил на берегу Нового Альбиона.
Чувствительный М. Лаплас рассказывал в Европе о необычайной жизни горсти русских смельчаков под сенью горных дубов. В это самое время появился злой гений Калифорнии – Иоганн Август Зутер, он же Сеттер, Сутер и Саттер... Мы еще расскажем о нем.
...14 апреля 1838 года соратник Баранова, директор Российско-Американской компании, член-корреспондент Академии наук Кирилл Хлебников шел пешком из знаменитого дома у Синего моста в департамент корабельных лесов. Там он застал Фердинанда Врангеля и штурмана Васильева, героя Кускоквима. Старые друзья говорили о делах Аляски, о новых походах и открытиях в Новом Свете. Когда Хлебников собрался уходить, Васильев пошел его провожать. Вдруг Хлебников пошатнулся, упал на булыжники Грязной улицы. Его долго приводили в чувство, но он впал в забытье и к ночи скончался в доме Врангеля. Так оборвалась жизнь одного из великанов Русской Америки.
Последние годы жизни К. Т. Хлебников посвятил перу. Он создал «Жизнеописание Баранова». В плюшаровском «Энциклопедическом лексиконе» часто появлялись его статьи и заметки об Америке и Камчатке.
Кирилл Хлебников составил подробное описание форта Росс. Оно было напечатано в 1861 году, в третьем выпуске «Материалов для истории русских заселений по берегам Восточного океана», изданных редакцией «Морского сборника». В заключительных строках этого очерка К. Т. Хлебников настаивал на уточнении границ русского владения в Северной Калифорнии.
«Границами округа российского заселения около Росса, со стороны Калифорнии, судя по местным обстоятельствам, желательно бы было назначить речку Ливантулу, впадающую в залив Большой Бодега. Вдоль берега к северу полезно было бы выговорить протяжение земли на два градуса... начиная от Росса, пространство северо-западного берега Америки даже до реки Колумбии не занято еще ни одною державою», – свидетельствовал седой герой Русской Америки.
Хлебников описал свою жизнь, жизнь простого русского человека, которому дано было видеть мир от киргиз-кайсацких степей, где он бывал в юности, до Перу, от маленького городка Кунгура до Бразилии. Умудренным в старости взором он окидывал свою жизнь. Он писал об аляскинских белоголовых орлах, о летучих рыбах тропических морей, о гватемальских крокодилах, лежавших на дне реки, подобно бревнам. Он побывал на Сандвичевых островах, о которых Шелихов лишь мечтал.
«...Увидев Петербург и Кронштадт, я представляю себе великого их зиждителя; при воззрении на Юный Свет следую за Коломбом; в Перу вспоминаю Пизарро и Лас-Казаса; в Чили – Вальдивию; взглянув на Чимборазо – прославляю Гумбольдта; но с первым шагом в Сибирь приветствую Ермака; в Кадьяке – Шелихова и на северо-западных берегах Америки – Баранова...» – так писал Кирилл Хлебников.
Урал, Сибирь, Чукотка, Камчатка, Калифорния, Океания – в этих необъятных просторах пролегал путь Хлебникова. Если Шелихов дошел до Аляски, если люди Баранова достигли Калифорнии, то Хлебников шагнул дальше всех своих современников.
«Соседи Камчатки Америка, Курильские острова и Китай», – писал Пушкин в год своей смерти, работая над книгой Крашенинникова, изучая камчатские народные предания и перечитывая записи Шелихова. Хлебников тянулся к Пушкину, великому поэту и русскому человеку, зачарованному сказаниями о дальних странах.
Еще 7 января 1837 года Кирилл Хлебников посылал Пушкину рукопись своего «Введения в историческое обозрение российских владений в Америке...». Пушкин в это время жил подвигами Владимира Атласова – «камчатского Ермака», как он его называл, и в книге Крашенинникова читал о вулканах Аляски, о Кенайском заливе, о сумрачных лесах Новоархангельска.
...Мне удалось отыскать архив Хлебникова, подлинный клад для всех тех, кто изучает или еще будет изучать жизнь первых русских исследователей Нового Света.
VII
Настало время, когда креол Александр Кашеваров, поручик корпуса флотских штурманов, прославил свое имя беспримерным походом во льдах. Летом 1838 года он ступил на приполярные луга, раскинувшиеся вокруг мыса Лисбурн на севере Нового Света. Спутник Кашеварова, бывалый толмач Феофан Утуктан, показал рукой на северо-восток; там лежит мыс Барроу. С Кашеваровым было двадцать самых смелых креолов и алеутов. Они достигли Барроу, который можно было узнать по обилию китовых ребер, нагроможденных вокруг эскимосских хижин. Александр Кашеваров пробился на восток от мыса на тридцать морских миль.
На обратном пути отряд Кашеварова едва не был перебит эскимосами. Они толпами сходились к мысу Барроу, трясли копьями, угрожали стрелами. Так было когда-то и с отрядом Франклина близ устья Макензи... Эскимосы заставили бриг «Полифем» укрыться в заливе Коцебу. Кашеварову пришлось идти сквозь льды на кожаных байдарах. Он вел опись побережья и во время похода открыл заливы Купреянова и Прокофьева, мысы Степового и Врангеля. Так креол Кашеваров обошел на байдарах крайний северо-западный угол Нового Света. Мир знает о путях Франклина, но кто вспоминает подвиг Кашеварова?
Надо с благодарностью вспомнить и креола Малахова, имя которого через много лет услышал Джек Лондон, может быть, во время своих скитаний по Аляске. Люди из отважного племени русских креолов – Дерябин и Глазунов и проводник Тумачунгак, индеец с низовьев Юкона, сопровождали Малахова в его скитаниях. Они впервые достигли Нулато.
Река Нулато, приток Юкона, рождалась на водоразделе Юкона и Нортонова залива, слагаясь из быстрых горных потоков. От устья Нулато начиналось нижнее течение Юкона. Берег великой реки покрыт был здесь утесами, вдоль берега тянулись до самого Ттутаго горы, отделяющие юконское русло от Нортонова залива. Индейцы говорили о залежах медной руды в горах Иливит. Горы, озера, еловые леса уходили в безграничные просторы. На реке Нулато было много бобров; охотники знали, что, где есть ивы, там водятся и бобры. Березы белели на берегах Нулато, в лесах водились росомаха и соболь. Выдру здесь ловили вершами из еловых ветвей; почему-то этим занимались только шаманы или старики. На Нулато жили индейцы ттынайцы, или инкилики, как называли их племена поморья. Они раскрашивали лица, носили пучки перьев в волосах, обертывали ноги кусками медвежьих шкур. Скрипят деревья на берегу речного залива. Это неутомимые бобры, лесные дровосеки, точат стволы. Бобры хлопотливо собирают водяные кувшинки, тащат в зубах стебли белых лилий.
И недалеко от бобровых плотин, на пригретом солнцем пригорке, стучат топоры. Три доблестных креола строят избу – первое русское поселение на Нулато – под 64°42'11" северной широты у самой глубокой части всего русла Юкона. Скоро сюда, в глубину Юкона, придут и другие разведчики бобровых земель – барановец Лука Пахомов, эвенк Григорий Никитин и калифорнийский креол Никифор Талижук. Все они бывали на Нулато в первые годы после его открытия. Мы знаем, что Дерябин остался зимовать на новом месте; он скупал бобров у охотников Нулато, осматривал леса и речки. Дерябин голодал, ел коренья и дятлов. На него не раз нападали индейцы, но он был терпелив и упорен.
Дерябин рассказывал впоследствии Лаврентию Загоскину о страшных событиях, происходивших в этих местах. Вспыхнула эпидемия черной оспы и поползла от жилища к жилищу. Один старик по имени Униллу, потеряв двух жен и трех сыновей, сжег свой дом со всеми пристройками и сам погиб в огне и дыму. Сын Униллу – Волосатый был участником многих походов русских по Юкону. Это были свидетельства «жизни бедной и трудной», о которой писал А. Пушкин в своем проникновенном «Джоне Теннере».
В те годы геолог, поэт и скиталец Генри Скулькрафт, женатый на внучке индейского вождя, уже записывал в вигвамах охотников сказание о Гайавате. Сколько древних преданий и песен слышали от индейцев русские первооткрыватели Юкона! Но среди них не было Скулькрафта, и они в этом неповинны.
На обратном пути отряд Кашеварова едва не был перебит эскимосами. Они толпами сходились к мысу Барроу, трясли копьями, угрожали стрелами. Так было когда-то и с отрядом Франклина близ устья Макензи... Эскимосы заставили бриг «Полифем» укрыться в заливе Коцебу. Кашеварову пришлось идти сквозь льды на кожаных байдарах. Он вел опись побережья и во время похода открыл заливы Купреянова и Прокофьева, мысы Степового и Врангеля. Так креол Кашеваров обошел на байдарах крайний северо-западный угол Нового Света. Мир знает о путях Франклина, но кто вспоминает подвиг Кашеварова?
Надо с благодарностью вспомнить и креола Малахова, имя которого через много лет услышал Джек Лондон, может быть, во время своих скитаний по Аляске. Люди из отважного племени русских креолов – Дерябин и Глазунов и проводник Тумачунгак, индеец с низовьев Юкона, сопровождали Малахова в его скитаниях. Они впервые достигли Нулато.
Река Нулато, приток Юкона, рождалась на водоразделе Юкона и Нортонова залива, слагаясь из быстрых горных потоков. От устья Нулато начиналось нижнее течение Юкона. Берег великой реки покрыт был здесь утесами, вдоль берега тянулись до самого Ттутаго горы, отделяющие юконское русло от Нортонова залива. Индейцы говорили о залежах медной руды в горах Иливит. Горы, озера, еловые леса уходили в безграничные просторы. На реке Нулато было много бобров; охотники знали, что, где есть ивы, там водятся и бобры. Березы белели на берегах Нулато, в лесах водились росомаха и соболь. Выдру здесь ловили вершами из еловых ветвей; почему-то этим занимались только шаманы или старики. На Нулато жили индейцы ттынайцы, или инкилики, как называли их племена поморья. Они раскрашивали лица, носили пучки перьев в волосах, обертывали ноги кусками медвежьих шкур. Скрипят деревья на берегу речного залива. Это неутомимые бобры, лесные дровосеки, точат стволы. Бобры хлопотливо собирают водяные кувшинки, тащат в зубах стебли белых лилий.
И недалеко от бобровых плотин, на пригретом солнцем пригорке, стучат топоры. Три доблестных креола строят избу – первое русское поселение на Нулато – под 64°42'11" северной широты у самой глубокой части всего русла Юкона. Скоро сюда, в глубину Юкона, придут и другие разведчики бобровых земель – барановец Лука Пахомов, эвенк Григорий Никитин и калифорнийский креол Никифор Талижук. Все они бывали на Нулато в первые годы после его открытия. Мы знаем, что Дерябин остался зимовать на новом месте; он скупал бобров у охотников Нулато, осматривал леса и речки. Дерябин голодал, ел коренья и дятлов. На него не раз нападали индейцы, но он был терпелив и упорен.
Дерябин рассказывал впоследствии Лаврентию Загоскину о страшных событиях, происходивших в этих местах. Вспыхнула эпидемия черной оспы и поползла от жилища к жилищу. Один старик по имени Униллу, потеряв двух жен и трех сыновей, сжег свой дом со всеми пристройками и сам погиб в огне и дыму. Сын Униллу – Волосатый был участником многих походов русских по Юкону. Это были свидетельства «жизни бедной и трудной», о которой писал А. Пушкин в своем проникновенном «Джоне Теннере».
В те годы геолог, поэт и скиталец Генри Скулькрафт, женатый на внучке индейского вождя, уже записывал в вигвамах охотников сказание о Гайавате. Сколько древних преданий и песен слышали от индейцев русские первооткрыватели Юкона! Но среди них не было Скулькрафта, и они в этом неповинны.