Но ирландцы, заметив, что ром, которого они особенно добивались, течет из-под двери хижины, и желая во что бы то ни стало овладеть бочонком, прежде чем весь ром успеет вытечь, с удвоенной силой и бешенством накинулись на англичан и оттеснили их к противоположной стороне хижины. Человек 10 из них ворвались в самую хижину и схватили бочонок, который был еще наполовину полон, но в этот момент ручей рома, вытекавший из-под дверей хижины, достиг костра, и спиртная жидкость вспыхнула ярким пламенем. В одну секунду огонь пробежал по ручью, ворвался в хижину, охватил самый бочонок, который взорвало, и пожар охватил все строение. Крики и вопли беспомощных раненых и умирающих оглашали воздух: несчастные очутились в целом море пламени, спасти их не было никакой возможности. Ирландцы бросились к двери, но в нее вырвался им навстречу огненный поток, и в несколько минут от хижины остались одни обгорелые дымящиеся стенки, внутри которых лежало несколько обугленных трупов. Страшное зрелище пожара прервало на мгновение бешеную схватку ирландцев с англичанами, но теперь чувство бешенства и злобы с новою силой охватило последних. Страшная смерть товарищей вопияла об отмщении, и схватка возобновилась с новой силой. Матросы с "Аспазии" забыли свою усталость и свои страдания и бились, как львы. Вожак ирландцев наскочил на Дебризо и чуть было не задушил его, если бы боцман не раздробил ирландцу череп. В этот самый момент один из ирландцев, выхватив нож, всадил его в бок Сеймуру, который и упал, обливаясь кровью. Смерть вожака нападающих и тяжелая рана офицера англичан внесли переполох и смущение в оба враждебные лагеря. Обе стороны поспешили оттащить своих раненых и убитых, чтобы продолжать вымещать друг на друге свое бешенство и злобу, как вдруг раздался топот копыт, и красивая всадница, подскакав во весь опор к месту побоища, разом осадила своего скакуна.
   - Это дочь владельца! - шепотом пронеслось среди сконфуженных ирландцев.
   - Это какой-то светлый ангел! - прошептал боцман, глядя на прелестную белокурую девушку, которая теперь строго обратилась к ирландцам на их родном языке. Что именно она им говорила, англичане не поняли, но они видели, как их враги побросали свое оружие и пристыжено опустили головы, а затем, когда они хотели удалиться, она остановила их, принудив остаться. После того молодая девушка, обратилась к Хардсету, который, спохватившись, что половина его людей наги, поднес свисток к губам и крикнул: "Эй, ребята! Все, кто без штанов, уходи за хижину!" - и только после этого на расспросы барышни рассказал в кратких словах обо всех трагических событиях этого утра. Тем временем Конолли, понявший разговор девушки с его земляками, прокрался к ним за стеной хижины и крикнул: "Эй, вы, бродяги, теперь вы, небось, отдадите нам наши охабенки! Ну, так живей поворачивайтесь! У нас здесь нет запасных мундиров!" Двое ирландцев проворно собрали в кучу все отобранное у матросов, швырнули его им со злобным видом и повернули спины.
   - Вы - единственный офицер, оставшийся в живых? - спросила Хардсета молодая девушка, выслушав его рассказ.
   - Нет, сударыня, младший лейтенант здесь - вот там, лежит тяжело раненый!
   - Как звали ваш фрегат?
   - "Аспазия", командир - капитан М.!
   - Боже милосердный! - воскликнула девушка, хватаясь за голову. - А этого офицера как зовут?
   - Лейтенант Сеймур! - ответил боцман. В одну секунду девушка соскочила на землю и, обхватив с умоляющим видом руки Хардсета, молила:
   - Отведите меня к нему, я хочу его видеть!
   Вся бедная, едва держась на ногах, она подошла к Сеймуру, который лежал бледный, с закрытыми глазами, ослабленный потерей крови, и опустилась на колени подле него, называя его по имени.
   Сеймур вздрогнул при звуке ее голоса, раскрыл глаза и узнал свою дорогую, горячо любимую Эмилию.
   ГЛАВА XLV
   Вся эта трагическая гибель двух судов и последующие за тем события разыгрались на берегу Гальвей, в нескольких милях расстояния от замка Рейнскорт и маленькой собственности М'Эльвина. Услыхав о гибели двух судов на их берегу, последний немедленно отправился в замок, чтобы организовать помощь пострадавшим. Эмилия с Сусанной села на лошадь и помчалась к месту крушения, опередив свою спутницу и ее мужа, который с хлопотами несколько опоздал.
   - Боже мой, М'Эльвина, как я рада, что вы, наконец, здесь! Смотрите, Сеймур умирает! - в отчаянии воскликнула девушка, завидев М'Эльвина.
   Но тот, тихонько отстранив ее, осмотрел рану юноши, сделал ему временную перевязку и, дав выпить немного вина, стал распоряжаться отправкой и других раненых и пострадавших.
   Вскоре Сеймур узнал М'Эльвина и Эмилию, которая теперь опять склонилась над ним. Час спустя берег опустел: Сеймур был перевезен в замок и поручен попечению врача, а все матросы, здоровые и раненые, отправлены в маленький городок у подножия замка, где был госпиталь и больница. Среди забот и хлопот на берегу и во время перевозки раненых М'Эльвина, не ожидавший увидеть здесь своего старого приятеля Дебризо, не узнал его. Но когда все было улажено, а Хардсет спросил у него, как быть с французом, который остался жив, М'Эльвина пожелал повидать, - и теперь, конечно, тотчас же узнал Дебризо.
   Как старый товарищ М'Эльвина предложил Дебризо свое содействие и обещал устроить его капитаном какого-нибудь коммерческого судна, так как в настоящее время бедняга остался без дела и без средств.
   ГЛАВА XLVI
   М'Эльвина в тот же день написал викарию, что Сеймур вернулся, приглашая его немедленно приехать в Гальвей, чтобы утвердить права юноши на наследие адмирала де Курси. Самого Рейнскорта не было в замке, так как он уехал на несколько дней охотиться с соседями, но Эмилия написала обо всем случившемся, извещая, что раненый офицер находится в замке, и что ввиду этого г-жа М'Эльвина будет гостить у нее до самого возвращения его в замок.
   Несмотря на то, что, по определению врача, рана Сеймура была несерьезна, молодой человек оправлялся очень медленно - у него открылась лихорадка, усиливавшаяся с каждым днем, безо всяких видимых причин, и доктор пришел к заключению, что причина его болезни кроется в душевном волнении, и что если не удастся успокоить больного, то на его выздоровление еще долго нельзя будет рассчитывать.
   Ввиду этого М'Эльвина, зная, что Сеймура мучает мысль об его неизвестном происхождении и недостатке средств, мешавших ему осмелиться просить руки Эмилии, которую он, постоянно видя подле себя, любил сильнее с каждым днем, решился сообщить юноше об его происхождении и правах на наследство адмирала де Курси. Но так как он при этом не мог умолчать о трагической кончине его отца, то это обстоятельство настолько огорчило юношу, что даже права его на громкое имя и богатое наследство не радовали его. Его теперь стала мучить мысль о том, согласится ли Эмилия отдать свою руку человеку, отец которого погиб позорной смертью изменника на виселице. Он провел бессонную ночь, и доктор нашел, что состояние его здоровья еще более ухудшилось.
   В деле любви женщины всегда опытней и проницательней, и Сусанна М'Эльвина чутьем угадала то, что смущало и мучило бедного юношу: недолго думая, добрая женщина сообщила обо всем Эмилии.
   Взволнованная девушка тотчас же поспешила в комнату больного, и тут у них произошло самое трогательное объяснение.
   В это самое время вернувшийся накануне поздно ночью владелец замка, проснувшись в свое обычное время, т. е. между 2-мя-3-мя часами пополудни, совершал свой туалет при помощи своего француза-камердинера. Брея своего господина, камердинер сообщал своему барину различные новости, между прочим упомянул, что видел поутру раненого офицера, который теперь лежит в замке, что он приносил воду и держал таз в то время, когда доктор делал перевязку, что офицер этот очень красив и что у него странная метка на правом плече.
   Это ужасно смутило Рейнскорта, который при этом вспомнил о подобной же метке на плече внука адмирала де Курси.
   Продолжая выкладывать местные новости, камердинер сообщил еще, что г. викарий из замка де Курси прибыл сегодня поутру к г. М'Эльвина.
   Это обстоятельство еще более встревожило Рейнскорта: он отослал своего слугу и пожелал остаться один. Но спустя несколько минут ему пришли доложить, что викарий, г. М'Эльвина и еще несколько других ожидают его в библиотеке, желая говорить с ним. Предчувствуя что-то недоброе и не желая оставаться в неизвестности, Рейнскорт спустился в библиотеку, где застал викария и М'Эльвина в сопровождении Дебризо и одного официального лица. Ему изложили все обстоятельства дела, представив несомненные доказательства. Рейнскорту ничего более не оставалось делать, как заявить, что он покорится решению суда, когда последний решит это дело, но до того времени будет считать себя законным владельцем всего состояния и замка.
   - Я полагаю, что это дело может уладиться и помимо суда...- заметил М'Эльвина, намереваясь сообщить Рейнскорту о взаимной склонности молодых людей. Но надменный Рейнскорт не дал ему договорить.
   - Прошу извинить меня, господа! - проговорил он, холодно поклонившись.
   Видя это, посетители поспешили оставить замок.
   ГЛАВА XLVII
   Рейнскорт был вне себя от бешенства и, когда все вышли из комнаты, стал ходить из угла в угол, потрясая кулаками и грозя ими М'Эльвина, которого он теперь считал своим смертельным врагом. Он подумал было послать ему вызов отчасти для того, чтобы удовлетворить своему чувству мести, отчасти - с целью убрать с дороги такого важного свидетеля. Вдруг кто-то постучался в дверь, и в комнату вошел домашний доктор, пользовавший Сеймура. Он явился сюда доложить о состоянии своего больного и, как многие врачи, старался преувеличить степень болезни, чтобы приписать себе лишние лавры по выздоровлении.
   - Так вы думаете, что он может умереть? - спросил Рейнскорт, рассеянно слушавший доктора, весь поглощенный собственными мыслями.
   - Да, без сомнения, может, хотя мы можем надеяться на лучшее!
   - Прекрасно, доктор, я уверен, что вы сделаете все возможное, не смею вас больше задерживать! - и он вежливо поклонился доктору, который тотчас же удалился.
   Оставшись снова один, Рейнскорт опустил голову на руки и долгое время сидел неподвижно в этой позе, повторяя время от времени: "он может умереть!" Затем встал и, приказал позвать к себе старую нянюшку, вырастившую его самого, а также и дочь его, старую Нору, которая в дни крайней бедности и нужды оставалась им верна, питая к семье Рейнскорт чисто собачью привязанность.
   - Нора, - обратился к ней Рейнскорт, - я имею сообщить тебе крайне неутешительные новости! Знаешь ли, что этот замок уже не мой, и я снова нищий, беднее последнего нищего и что меня скоро засадят в тюрьму, моя дочь останется без гроша, ты же будешь выгнана из замка на улицу на старости дней!
   - Да кто же сделает все это? - спросила с удивлением старуха.
   - Кто? Этот молодой красавчик, этот раненый офицер, за которым мы все здесь ухаживаем! - Вот его благодарность!
   - О, о... а он такой молодой и такой прекрасный!
   - Да, но он может умереть!
   - Да, конечно: он, бедняжка, так болен!
   - Но он может и выздороветь!
   - И это, конечно, возможно: он так молод!
   - Ну, а теперь скажи мне, Нора, любишь ты своего господина? Любишь ли свою молодую госпожу?
   - Как вы можете меня спрашивать о таких вещах! Скажите, что я должна сделать, чтобы доказать вам это, и я готова душу свою положить за вас!
   - Ну, так этот офицер должен умереть!
   - Должен умереть! - повторила старуха, уловив мысль своего господина. - А простит ли мне духовник этот грех?
   - Простит! Я заплачу за 10 000 обедень за твою душу!
   - Но что же я должна сделать?
   - Что? Придумай сама: ты по ночам все равно не спишь!
   - Не сплю, крысы мешают!
   - Крысы! Купи для них мышьяку. - Понимаешь? Это прекрасное средство против всякого рода крыс. Слышишь, достань мышьяку и, когда начнет светать, принеси его мне сюда!
   Старуха ничего не сказала и поплелась прочь из комнаты. Оставшись один, Рейнскорт опять стал раздумывать: минутами он готов был предоставить все судьбе, но затем, при мысли о предстоящих ему невзгодах, что-то возмущалось в нем против неповинного юноши, и он снова решал спихнуть его с своей дороги.
   Ни М'Эльвина, ни викарий, уходя от Рейнскорта, не воображали, какие ужасные последствия будет иметь то незначительное обстоятельство, что они не открыли взбешенному и раздраженному Рейнскорту о предстоящем браке молодых людей, который должен был уладить все дело.
   Проснувшись на рассвете, Рейнскорт стал ожидать старую няньку. Та недолго заставила себя ждать, и Рейнскорт, расспросив у нее, когда дают больному лекарство, потребовал, чтобы старуха принесла ему это лекарство, и сам всыпал в него большую дозу мышьяка.
   - Теперь поди и отпусти сиделку, а сама займи ее место, а когда будет время давать ему лекарство, дай ему это! - приказал Рейнскорт.
   Старуха хотела было возражать, но господин прервал ее на полуслове.
   - Прочь сейчас и делай, что я приказываю! А когда сделаешь, сейчас вернись и скажи мне!
   Нора вышла, и Рейнскорт в сильном волнении стал, ожидать ее возвращения, но время шло, а старуха не приходила. Тогда он подкрался к комнате больного и приотворив дверь, заглянул в нее. Старуха сидела на полу, подобрав колени и опустив на них голову. Рейнскорт вызвал ее в смежную комнату и спросил, дала ли они лекарство: на ее отрицательный ответ он показал ей пистолет, проговорив:
   - Видишь этот пистолет? Он заряжен! Если ты немедленно не исполнишь моего приказания, то будешь виновницей смерти твоего господина. Поклянись мне сейчас спасением твоей души, что ты исполнишь то, что я тебе сказал!
   Дрожащая и обезумевшая от ужаса и отчаяния старуха поклялась и, вернувшись к больному, разбудила его, подав отравленное питье.
   - Ой! Что это? Как это жжет мне горло! - воскликнул Сеймур.
   - Это другое лекарство! - сказала старуха и поспешила дать ему воды запить этот вкус.
   - Благодарю, няня! - прошептал Сеймур и снова упал на подушки.
   ГЛАВА XLVIII
   Спустя лишь несколько минут после вышеописанной сцены, с первыми лучами рассвета проснулась и Эмилия. Поспешно одевшись, она побежала узнать о здоровье того, кто был ей дороже всего на свете. В комнате было тихо: ставни закрыты: шелковый полог кровати опущен: нянька сидела на полу, устремив глаза в одну точку, а губы ее шептали слова молитвы. Эмилия окликнула ее, но та не слыхала, она потрясла ее за плечо и, когда старуха взглянула на нее, вид ее испугал девушку.
   - Боже мой, Нора, неужели ему хуже?
   - Я не знаю, пусть доктор скажет! - отвечала нянька глухим изменившимся голосом.
   - Ах, Боже мой! Боже милостивый! - воскликнула молодая девушка. - Что станет со мной, если он, если мой дорогой Сеймур...
   - Ваш дорогой Сеймур?! - воскликнула старуха, выпучив глаза и схватив девушку за руку.
   - Да, няня, я не сказала вам, что люблю его больше всего в жизни, и он любит меня! Мы дали друг другу слово... но если он умрет, что станет со мной! - И девушка громко зарыдала.
   - И это правда! Горе мне! И он должен был стать вашим супругом! Боже, горе мне!
   - Няня! Няня, что это значит? Почему ты говоришь так?
   - Я хотела твоего счастья, красавица, я не пожалела для вас своей души... и я убила его, о горе! Горе мне! - и несчастная старуха в отчаянии ломала руки. - Я сделала это ради тебя. Господин сказал мне, что я должна это сделать, приказал мне, и... я дала ему мышьяку! Ох, горе, горе! Теперь он умер!
   Обезумев от отчаяния при этом ужасном известии, Эмилия схватилась за голову и выбежала из комнаты.
   В это самое время викарий и М'Эльвина прибыли в замок и послали свои карточки
   г-ну Рейнскорту, который теперь, когда факт убийства был совершен, почти совершенно успокоился. Он счел нужным принять своих посетителей и тотчас же вышел к ним.
   М'Эльвина в нескольких словах объяснил ему, что молодые люди давно любили друг друга, и что вчера они дали слово друг другу, а потому переход состояния в руки молодого Сеймура не будет иметь для г-на Рейнскорта особенно ужасных последствий и может совершиться без судебного вмешательства.
   - Ввиду столь благополучного исхода дела, - добавил М'Эльвина, - мы позволим себе от души поздравить вас!
   Но с Рейнскортом происходило в это время что-то удивительное: вместо радости, в чертах его отразился мучительный ужас и отчаяние: вместо того, чтобы пожать протянутые с поздравлением к нему руки, он судорожно сжимал свои пальцы.
   Викарий и М'Эльвина недоумевали. Вдруг распахнулась дверь, и Эмилия, обезумевшая от горя, ворвалась в комнату с громким криком:
   - Они убили его! Они отравили его! Отец, отец, как ты мог это сделать! - и с этими словами она лишилась чувств.
   Викарий, едва веря своим ушам, едва держась на ногах, поспешил принять в свои объятия несчастную девушку, а М'Эльвина кинулся к Рейнскорту и схватил его за руку.
   - Вы арестованы!
   - Да, - спокойно отозвался виновный, - я совершил это преступление! Я убийца и не отрицаю этого, но если бы вы мне сказали все это вчера, сэр, этого бы не случилось! Я предаю себя в руки правосудия, но полагаю, что вы не будете ничего иметь против, если я до прибытия судебных властей пройду на несколько минут в смежную комнату, мне надо привести в порядок некоторые бумаги!
   М'Эльвина выразил свое согласие, и Рейнскорт вышел из библиотеки. Спустя несколько секунд из смежной комнаты раздался выстрел. М'Эльвина кинулся туда и увидел на полу труп Рейнскорта. Драгоценная драпировка была обрызгана кровью и мозгом убийцы.
   А в другой комнате этого самого замка умирал в страшных муках молодой и прекрасный юноша, любящий и безумно любимый, умирал на руках М'Эльвина и Сусанны.
   Эмилия, встав на колени подле кровати Сеймура, держала его холодную руку в своих руках, спрятав свое лицо в его подушки, чтобы не видеть его мучений. Сердце бедной девушки разрывалось на части, но она молчала и даже не плакала, не стонала, боясь пошевелиться. Кругом стояла мучительная тишина, тишина могилы.
   Еще мгновение, - и все было кончено: молодой прекрасный юноша стал бездыханным трупом.