— Да, кажется, понимаю!
— Помнишь ли, что я говорила тебе недавно? Ты видишь рост травы, видишь, как цветет растение, но не можешь отдать себе отчет в том, как это происходит. Ты окружен множеством предметов, которые видишь, но не понимаешь их; вся природа для тебя тайна, начиная с самого тебя. Так и в прочем — деяния Бога не всегда доступны твоему пониманию. Поэтому, читая Библию, ты должен читать ее с верой!
— Но что такое вера? Я все же не могу понять!
— Франк, я рассказывала тебе многое про Англию, куда ты надеешься поехать когда-нибудь. Если ты по приезде туда найдешь, что все, что я говорила — правда, будешь ли ты сознавать, что слова мои достойны веры?
— Да, без сомнения!
— Представь же себе, что кто-либо другой расскажет тебе про другую страну вещи для тебя непонятные. Ты придешь ко мне и спросишь, правда ли это? Я отвечу — да. Поверишь ли ты мне на слово?
— Конечно, поверю, моя милая мама!
— Так вот, Франк, это и будет вера, т. е. верование в то, чего ты не только не видел, но и не мажешь понять. Я говорю тебе все это потому, что есть гордые люди, которые доискиваются причин Божьих деяний и судят о справедливости их. Они забывают, что их собственный, несовершенный разум есть дар Бога, и что они только в том случае были бы способны понять Его, если бы были одарены сверхчеловеческим разумом. Повторяю, что мы должны читать Библию с верой и не спрашивать беспрестанно, отчего это так, а не иначе. Понимаешь ли ты, в каком духе надо изучать святое Писание?
— Понимаю! — ответил я.
— Мы должны смотреть на него, как на слово Божие, и верить беспрекословно во все, что сказано в нем!
М-с Рейхардт часто возвращалась к таким разговорам, пока я не изучил вполне Священного Писания.
ГЛАВА XXVIII
ГЛАВА XXIX
ГЛАВА XXX
ГЛАВА XXXI
ГЛАВА XXXII
— Помнишь ли, что я говорила тебе недавно? Ты видишь рост травы, видишь, как цветет растение, но не можешь отдать себе отчет в том, как это происходит. Ты окружен множеством предметов, которые видишь, но не понимаешь их; вся природа для тебя тайна, начиная с самого тебя. Так и в прочем — деяния Бога не всегда доступны твоему пониманию. Поэтому, читая Библию, ты должен читать ее с верой!
— Но что такое вера? Я все же не могу понять!
— Франк, я рассказывала тебе многое про Англию, куда ты надеешься поехать когда-нибудь. Если ты по приезде туда найдешь, что все, что я говорила — правда, будешь ли ты сознавать, что слова мои достойны веры?
— Да, без сомнения!
— Представь же себе, что кто-либо другой расскажет тебе про другую страну вещи для тебя непонятные. Ты придешь ко мне и спросишь, правда ли это? Я отвечу — да. Поверишь ли ты мне на слово?
— Конечно, поверю, моя милая мама!
— Так вот, Франк, это и будет вера, т. е. верование в то, чего ты не только не видел, но и не мажешь понять. Я говорю тебе все это потому, что есть гордые люди, которые доискиваются причин Божьих деяний и судят о справедливости их. Они забывают, что их собственный, несовершенный разум есть дар Бога, и что они только в том случае были бы способны понять Его, если бы были одарены сверхчеловеческим разумом. Повторяю, что мы должны читать Библию с верой и не спрашивать беспрестанно, отчего это так, а не иначе. Понимаешь ли ты, в каком духе надо изучать святое Писание?
— Понимаю! — ответил я.
— Мы должны смотреть на него, как на слово Божие, и верить беспрекословно во все, что сказано в нем!
М-с Рейхардт часто возвращалась к таким разговорам, пока я не изучил вполне Священного Писания.
ГЛАВА XXVIII
На следующее утро я пошел к садку, чтобы поймать несколько рыб. Неро, по обыкновению, выловил их из воды, затем нырнул в другую часть запруды и играл в воде, пока я чистил рыбу. Он был очень весел в это утро, и когда я бросил ему голову и внутренности рыбы, он принес их обратно на утес и положил к моим ногам. Я опять бросил их в воду, и он проделал то же. М-с Рейхардт все время наблюдала за ним.
— Мне кажется, — сказала она, — что тебе следовало бы приучить Неро приносить вещи, как это делают собаки. Брось ему кусок дерева!
Я последовал ее совету, бросил палку, и Неро немедленно принес ее мне. Я погладил и приласкал его и несколько раз с успехом повторил этот опыт.
— А теперь научи его слушаться известных слов. Говори каждый раз, когда посылаешь его за чем-нибудь: «Неро, принеси», — и укажи ему рукой на предмет!
— Зачем же это? — спросил я.
— Потому что надо научить его приносить всякие предметы, а не только те, которые ты сам бросаешь в воду!
— Понимаю. Я могу послать его, например, за чем-нибудь, что плавает на поверхности воды!
— Вот именно. Тогда Неро будет нам действительно полезен!
— Я скоро научу его этому. Завтра же пошлю его за куском мачты, который видел сегодня на море.
Мы уже несколько недель подряд питались одной рыбой, и должен сознаться, что она мне сильно надоела. Вскоре, однако, должно было прийти время, когда мы дорого бы дали и за кусочек рыбы.
Ветер редко дул прямо по направлению на наш остров, но иногда, особенно во время равноденствия, с востока налетали страшные бури, и тогда прибой волн был необыкновенно силен. Такое именно время наступало теперь. Страшный ураган высоко поднимал волны, бросал пену и брызги на самые недоступные скалы и доносил их до того места, где стояла наша хижина. Ураган начался с вечера; на другое утро мы стояли на площадке перед хижиной, любуясь величественной картиной, которая представлялась нашему зрению. Как мало мы подозревали, сколько бед она нам готовила. Я кликнул
Неро и спустился вниз за дневной провизией рыбы. Когда я дошел до запруды, то увидел, что вода поднялась на несколько футов, и волны с яростью перебрасывались через скалы. Весь залив представлял собой одну массу белой пены. Сначала мне не пришло в голову, что это грозит нам бедой. Я послал Неро за рыбой, но он вернулся ни с чем. Я вторично приказал ему идти в воду. Он нырнул довольно глубоко, но опять ничего не принес. Тогда я вдруг понял, что напор волн и необыкновенная высота воды в запруде дали возможность всей рыбе уйти. Таким образом, мы остались на время без всякой провизии и без всяких средств к пропитанию. В такую погоду нечего было и думать о том, чтобы возобновить запас в садке. Приведенный в ужас этим открытием, я побежал к хижине и позвал м-с Рейхардт, которая была в своей спальне.
— Вся рыба ушла, и нам нечего есть! — воскликнул я. — Недаром я говорил, что мы умрем с голоду!
— Успокойся, Франк, и расскажи, в чем дело? Что привело тебя в такое отчаяние?
Я объяснил ей, что случилось.
— Должно быть, это так, — ответила она. — Мы должны надеяться на Бога. На все Его святая воля!
Но вера во мне еще не настолько окрепла, чтобы я мог удовлетвориться этим ответом.
— Если Бог милосерд, — ответил я, — неужели Он допустит нас умереть с голоду? Знает ли Он, в каком мы положении?
— Знает ли Он, Франк? — сказала моя мать. — А разве ты забыл, что сказано в Библии: ни один воробей не упадет мертвый без Его ведома, а разве наша жизнь не дороже Ему, чем жизнь воробья? Стыдись, Франк!
Я был смущен: но все же не чувствовал себя удовлетворенным и тихо сказал:
— Нам положительно нечего есть!
— Вся рыба пропала — это правда, — отвечала м-с Рейхардт, — но мы еще не умираем с голоду. Погода может к утру измениться, и тогда мы наловим новый запас. Но если даже ураган и не стихнет, дня два-три можно обойтись и без пищи. Возложим надежду нашу на Всемогущего Творца, помолимся Ему, Франк, помолимся горячо, с твердой верой, что молитва наша будет услышана!
— Но вы сами мне рассказывали, как часто люди умирают с голоду!
— Конечно, это так, но если Всемогущий Бог это допускает, у него есть на то причины, которых мы не в состоянии понять. Может быть, и нам суждено погибнуть, но, Франк, мы должны верить в то, что все к лучшему. Что кажется нам несправедливым и жестоким, может оказаться в будущем знаком Его милосердия — только нам не дано заглянуть в это будущее!
— Так вы думаете, что мы, действительно, умрем с голоду?
— Я этого не думаю. У меня слишком много веры в милосердие Божие. Я не думаю, чтобы он спас нашу жизнь, не допустив нас уехать на лодке с моряками, если бы хотел нашей смерти. Господь Бог не может быть непоследователен. Я уверена, что как ни безвыходно, по-видимому, наше положение и как ни велико испытание, которое Он посылает нам, мы все же, в конце концов, будем жить, прославлять Его любовь и милосердие!
Эти слова и непоколебимая вера м-с Рейхардт благотворно подействовали на меня.
— Я надеюсь, что вы правы, дорогая матушка! — сказал я. — Знаете ли, какая мысль пришла мне в голову? Ведь, в крайнем случае, мы можем пожертвовать моими птицами. Я не особенно дорожу ими, но если бы и дорожил, то все же не допустил бы вас умереть с голоду!
— Я верю, что ты, не задумываясь, пожертвовал бы птицами, но кто знает, быть может, тебе придется принести еще большую жертву?!
— Какую? — спросил я и, подумав немного, прибавил. — Неужели вы говорите про Неро?
— По правде сказать, — ответила она, — я именно думала о Неро; птиц нам хватит не более, как на два дня!
— Я никогда не соглашусь убить Неро! — мрачно ответил я и, поднявшись со своего места, ушел в хижину. Тяжелая грусть овладела мною при одной мысли о том, что я могу принести в жертву моего любимца. Мне это казалось ужасным, и то высокое мнение, которое я составил себе о м-с Рейхардт, было сильно поколеблено.
Увы! Я был еще молод и глуп и не мог предвидеть того, какая перемена произойдет в моих чувствах. Что касается птиц, то я не особенно ими дорожил и решил убить двух из них на наш сегодняшний обед. Я снова вышел на площадку и уже собирался свернуть им шею, когда услыхал голос м-с Рейхардт, которая спрашивала меня, что я делаю.
— А вот собираюсь убить этих птиц и положить их в котел для нашего обеда!
— Погоди, Франк, ты слишком торопишься, мы должны немного пожертвовать собою, хотя бы и для этих бедных птиц. Мы можем попоститься один день без особых страданий, а завтра посмотрим!
Я молча выпустил из рук свою добычу. Признаюсь, я не столько думал о птицах, сколько о том, что дарю лишний день жизни моему бедному Неро.
— Пойдем со мной в хижину и займемся чем-нибудь. Я буду перешивать для тебя платье, а ты что будешь делать?
— Не знаю, — ответил я, — все, что вы прикажете!
— Хорошо. Я замечаю, что наши удочки поизносились и скоро будут негодны к употреблению. Тогда нам нечем будет удить рыбу даже и в хорошую погоду. Надо отрезать кусок от той толстой удочки, которая служила морякам для ловли китов. Я раскручу ее и научу тебя сделать из нее новые удочки!
Я охотно согласился. М-с Рейхардт помогла мне, и время прошло быстрее, нежели я ожидал.
— Какая вы умная и сообразительная, матушка! — сказал я.
— Нет, — ответила она, — но я знаю многое, что обыкновенно не знают женщины, потому что мы вели жизнь скитальческую и полную лишений. Нам приходилось быть в таких условиях, в которых даже и деньги были бы бесполезны, и надо было надеяться исключительно на самих себя. Долгое время провели мы в переездах по морю, и я многому научилась от моряков, между прочим, искусству делать удочки. Как видишь, оно теперь пригодилось мне!
— Какое счастье, что вы попали на этот остров!
— Счастье для меня, Франк?
— Нет, матушка, я о себе говорю!
— Я вполне верю тому, что Бог послал меня сюда, Франк, чтобы помочь тебе, и это чувство дает мне силу покориться Его воле. Если ты через меня приблизишься к Нему, то я могу считать, что исполнила свой долг!
— Я не вполне вас понимаю, матушка!
— Теперь тебе трудно понять меня, но все придет в свое время, — задумчиво ответила она. — Сначала былинка, потом колос и, наконец, зерно!
— Матушка, — сказал я, — мне бы хотелось знать всю историю вашей жизни. Я вам все рассказал о себе. Теперь расскажите мне про себя и про вашего мужа. Ведь вы обещали это сделать, помните?
— Да, помню, что в некотором роде обещала, и повторяю, что когда-нибудь исполню свое обещание. Не думаю, чтобы ты теперь был в состоянии понять то, что было со мной в жизни!
— Но вы можете рассказать мне два раза вашу историю; я с удовольствием выслушаю её и в другой раз. Сделайте это теперь, чтобы позабавить меня, а потом, когда-нибудь, вы повторите свой рассказ, и я извлеку из него всю желаемую пользу!
М-с Рейхардт улыбнулась, что бывало с ней весьма редко.
— Хорошо, Франк, — ответила она, — я знаю, что ты всегда готов пожертвовать обедом для какой-нибудь интересной истории. Сегодня ты вовсе не будешь обедать, и поэтому справедливость требует, чтобы я исполнила твое желание. С чего же мне начать? Хочешь ли, чтобы я рассказала тебе свою историю или историю моего мужа?
— Расскажите сначала про себя! — ответил я.
— Мне кажется, — сказала она, — что тебе следовало бы приучить Неро приносить вещи, как это делают собаки. Брось ему кусок дерева!
Я последовал ее совету, бросил палку, и Неро немедленно принес ее мне. Я погладил и приласкал его и несколько раз с успехом повторил этот опыт.
— А теперь научи его слушаться известных слов. Говори каждый раз, когда посылаешь его за чем-нибудь: «Неро, принеси», — и укажи ему рукой на предмет!
— Зачем же это? — спросил я.
— Потому что надо научить его приносить всякие предметы, а не только те, которые ты сам бросаешь в воду!
— Понимаю. Я могу послать его, например, за чем-нибудь, что плавает на поверхности воды!
— Вот именно. Тогда Неро будет нам действительно полезен!
— Я скоро научу его этому. Завтра же пошлю его за куском мачты, который видел сегодня на море.
Мы уже несколько недель подряд питались одной рыбой, и должен сознаться, что она мне сильно надоела. Вскоре, однако, должно было прийти время, когда мы дорого бы дали и за кусочек рыбы.
Ветер редко дул прямо по направлению на наш остров, но иногда, особенно во время равноденствия, с востока налетали страшные бури, и тогда прибой волн был необыкновенно силен. Такое именно время наступало теперь. Страшный ураган высоко поднимал волны, бросал пену и брызги на самые недоступные скалы и доносил их до того места, где стояла наша хижина. Ураган начался с вечера; на другое утро мы стояли на площадке перед хижиной, любуясь величественной картиной, которая представлялась нашему зрению. Как мало мы подозревали, сколько бед она нам готовила. Я кликнул
Неро и спустился вниз за дневной провизией рыбы. Когда я дошел до запруды, то увидел, что вода поднялась на несколько футов, и волны с яростью перебрасывались через скалы. Весь залив представлял собой одну массу белой пены. Сначала мне не пришло в голову, что это грозит нам бедой. Я послал Неро за рыбой, но он вернулся ни с чем. Я вторично приказал ему идти в воду. Он нырнул довольно глубоко, но опять ничего не принес. Тогда я вдруг понял, что напор волн и необыкновенная высота воды в запруде дали возможность всей рыбе уйти. Таким образом, мы остались на время без всякой провизии и без всяких средств к пропитанию. В такую погоду нечего было и думать о том, чтобы возобновить запас в садке. Приведенный в ужас этим открытием, я побежал к хижине и позвал м-с Рейхардт, которая была в своей спальне.
— Вся рыба ушла, и нам нечего есть! — воскликнул я. — Недаром я говорил, что мы умрем с голоду!
— Успокойся, Франк, и расскажи, в чем дело? Что привело тебя в такое отчаяние?
Я объяснил ей, что случилось.
— Должно быть, это так, — ответила она. — Мы должны надеяться на Бога. На все Его святая воля!
Но вера во мне еще не настолько окрепла, чтобы я мог удовлетвориться этим ответом.
— Если Бог милосерд, — ответил я, — неужели Он допустит нас умереть с голоду? Знает ли Он, в каком мы положении?
— Знает ли Он, Франк? — сказала моя мать. — А разве ты забыл, что сказано в Библии: ни один воробей не упадет мертвый без Его ведома, а разве наша жизнь не дороже Ему, чем жизнь воробья? Стыдись, Франк!
Я был смущен: но все же не чувствовал себя удовлетворенным и тихо сказал:
— Нам положительно нечего есть!
— Вся рыба пропала — это правда, — отвечала м-с Рейхардт, — но мы еще не умираем с голоду. Погода может к утру измениться, и тогда мы наловим новый запас. Но если даже ураган и не стихнет, дня два-три можно обойтись и без пищи. Возложим надежду нашу на Всемогущего Творца, помолимся Ему, Франк, помолимся горячо, с твердой верой, что молитва наша будет услышана!
— Но вы сами мне рассказывали, как часто люди умирают с голоду!
— Конечно, это так, но если Всемогущий Бог это допускает, у него есть на то причины, которых мы не в состоянии понять. Может быть, и нам суждено погибнуть, но, Франк, мы должны верить в то, что все к лучшему. Что кажется нам несправедливым и жестоким, может оказаться в будущем знаком Его милосердия — только нам не дано заглянуть в это будущее!
— Так вы думаете, что мы, действительно, умрем с голоду?
— Я этого не думаю. У меня слишком много веры в милосердие Божие. Я не думаю, чтобы он спас нашу жизнь, не допустив нас уехать на лодке с моряками, если бы хотел нашей смерти. Господь Бог не может быть непоследователен. Я уверена, что как ни безвыходно, по-видимому, наше положение и как ни велико испытание, которое Он посылает нам, мы все же, в конце концов, будем жить, прославлять Его любовь и милосердие!
Эти слова и непоколебимая вера м-с Рейхардт благотворно подействовали на меня.
— Я надеюсь, что вы правы, дорогая матушка! — сказал я. — Знаете ли, какая мысль пришла мне в голову? Ведь, в крайнем случае, мы можем пожертвовать моими птицами. Я не особенно дорожу ими, но если бы и дорожил, то все же не допустил бы вас умереть с голоду!
— Я верю, что ты, не задумываясь, пожертвовал бы птицами, но кто знает, быть может, тебе придется принести еще большую жертву?!
— Какую? — спросил я и, подумав немного, прибавил. — Неужели вы говорите про Неро?
— По правде сказать, — ответила она, — я именно думала о Неро; птиц нам хватит не более, как на два дня!
— Я никогда не соглашусь убить Неро! — мрачно ответил я и, поднявшись со своего места, ушел в хижину. Тяжелая грусть овладела мною при одной мысли о том, что я могу принести в жертву моего любимца. Мне это казалось ужасным, и то высокое мнение, которое я составил себе о м-с Рейхардт, было сильно поколеблено.
Увы! Я был еще молод и глуп и не мог предвидеть того, какая перемена произойдет в моих чувствах. Что касается птиц, то я не особенно ими дорожил и решил убить двух из них на наш сегодняшний обед. Я снова вышел на площадку и уже собирался свернуть им шею, когда услыхал голос м-с Рейхардт, которая спрашивала меня, что я делаю.
— А вот собираюсь убить этих птиц и положить их в котел для нашего обеда!
— Погоди, Франк, ты слишком торопишься, мы должны немного пожертвовать собою, хотя бы и для этих бедных птиц. Мы можем попоститься один день без особых страданий, а завтра посмотрим!
Я молча выпустил из рук свою добычу. Признаюсь, я не столько думал о птицах, сколько о том, что дарю лишний день жизни моему бедному Неро.
— Пойдем со мной в хижину и займемся чем-нибудь. Я буду перешивать для тебя платье, а ты что будешь делать?
— Не знаю, — ответил я, — все, что вы прикажете!
— Хорошо. Я замечаю, что наши удочки поизносились и скоро будут негодны к употреблению. Тогда нам нечем будет удить рыбу даже и в хорошую погоду. Надо отрезать кусок от той толстой удочки, которая служила морякам для ловли китов. Я раскручу ее и научу тебя сделать из нее новые удочки!
Я охотно согласился. М-с Рейхардт помогла мне, и время прошло быстрее, нежели я ожидал.
— Какая вы умная и сообразительная, матушка! — сказал я.
— Нет, — ответила она, — но я знаю многое, что обыкновенно не знают женщины, потому что мы вели жизнь скитальческую и полную лишений. Нам приходилось быть в таких условиях, в которых даже и деньги были бы бесполезны, и надо было надеяться исключительно на самих себя. Долгое время провели мы в переездах по морю, и я многому научилась от моряков, между прочим, искусству делать удочки. Как видишь, оно теперь пригодилось мне!
— Какое счастье, что вы попали на этот остров!
— Счастье для меня, Франк?
— Нет, матушка, я о себе говорю!
— Я вполне верю тому, что Бог послал меня сюда, Франк, чтобы помочь тебе, и это чувство дает мне силу покориться Его воле. Если ты через меня приблизишься к Нему, то я могу считать, что исполнила свой долг!
— Я не вполне вас понимаю, матушка!
— Теперь тебе трудно понять меня, но все придет в свое время, — задумчиво ответила она. — Сначала былинка, потом колос и, наконец, зерно!
— Матушка, — сказал я, — мне бы хотелось знать всю историю вашей жизни. Я вам все рассказал о себе. Теперь расскажите мне про себя и про вашего мужа. Ведь вы обещали это сделать, помните?
— Да, помню, что в некотором роде обещала, и повторяю, что когда-нибудь исполню свое обещание. Не думаю, чтобы ты теперь был в состоянии понять то, что было со мной в жизни!
— Но вы можете рассказать мне два раза вашу историю; я с удовольствием выслушаю её и в другой раз. Сделайте это теперь, чтобы позабавить меня, а потом, когда-нибудь, вы повторите свой рассказ, и я извлеку из него всю желаемую пользу!
М-с Рейхардт улыбнулась, что бывало с ней весьма редко.
— Хорошо, Франк, — ответила она, — я знаю, что ты всегда готов пожертвовать обедом для какой-нибудь интересной истории. Сегодня ты вовсе не будешь обедать, и поэтому справедливость требует, чтобы я исполнила твое желание. С чего же мне начать? Хочешь ли, чтобы я рассказала тебе свою историю или историю моего мужа?
— Расскажите сначала про себя! — ответил я.
ГЛАВА XXIX
— Отец мой был сельским причетником в маленьком городке на южном берегу Англии, в нескольких милях от большого морского порта.
— Что значит сельский причетник? — спросил я.
— Сельский причетник, — ответила она, — это человек, исполняющий скромные обязанности в церкви прихода, к которому он принадлежит.
— Что же он делает? — спросил я опять.
— Он выбирает псалмы, которые нужно петь, и руководит ответами во время богослужения в храме. Он ведет записи рождений, смертей и погребений, наблюдает за церковными памятниками и церковным имуществом; иногда исполняет обязанности звонаря и могильщика. Мой отец, кроме того, был еще учителем в приходской школе, куда все бедняки посылали своих детей.
— Я знаю, что такое дети, Джаксон говорил мне, но что значит приходская школа?
— Это такая школа, — ответила м-с Рейхардт, — где за учение платит весь приход, кроме самых бедных жителей, дети которых учатся даром. Таким образом, — продолжала она, — отец мой был чрезвычайно занят. В маленьких, захолустных городках один человек нередко исполняет обязанности многих. Отец мой сверх того считался еще и лучшим костоправом и ветеринаром в округе, а иногда зарабатывал деньги исполнением разных сельских работ. Он делал изгороди, копал канавы, чинил соломенные крыши. Тем не менее он еще находил время читать Библию и заниматься воспитанием своей дочери, то есть моим.
— А где же была ваша мать? — спросил я.
Мне показалось очень странным, что она говорила только про своего отца.
— Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Сначала я оставалась на попечении одной бедной женщины, которая нянчила меня, но когда я начала ходить и проявлять некоторую смышленость, отец мой так привязался ко мне, что не отпускал меня от себя ни на минуту. Он старательно учил меня всему тому, что сам знал, и хотя его познания были невелики, они все же положили хорошую основу будущему моему образованию и возбудили во мне желание учиться далее. Я всячески старалась найти средства расширить мои знания. Я с самого раннего детства выказывала необычайную любознательность, постоянно задавала вопросы не только моему отцу, но и его посетителям и друзьям. Они считали меня живым и милым ребенком и охотно удовлетворяли мой пытливый ум. Таким способом я научилась многому и, наблюдая за всем, что происходило вокруг меня, быстро развивалась.
Отец мой, заметив мои успехи, с особенным удовольствием и гордостью заставлял меня читать вслух Библию. Это вызывало множество вопросов с моей стороны и множество объяснений со стороны моего отца. Я в скором времени освоилась со Священным Писанием и понимала его дух и значение лучше многих взрослых людей.
Любовь моя к такого рода занятиям обратила на меня внимание доктора Брейтвеля, нашего приходского священника. Он разрешил мне учиться вместе со своими детьми, руководил моим образованием и еще более развил во мне наклонность к изучению всего, что касается религии. Тринадцати лет я прямо выделялась своими познаниями в христианском учении, и меня зачастую призывали в дом священника, где я удивляла важнейших членов прихода легкостью, с которой отвечала на самые сбивчивые вопросы.
— Что значит сельский причетник? — спросил я.
— Сельский причетник, — ответила она, — это человек, исполняющий скромные обязанности в церкви прихода, к которому он принадлежит.
— Что же он делает? — спросил я опять.
— Он выбирает псалмы, которые нужно петь, и руководит ответами во время богослужения в храме. Он ведет записи рождений, смертей и погребений, наблюдает за церковными памятниками и церковным имуществом; иногда исполняет обязанности звонаря и могильщика. Мой отец, кроме того, был еще учителем в приходской школе, куда все бедняки посылали своих детей.
— Я знаю, что такое дети, Джаксон говорил мне, но что значит приходская школа?
— Это такая школа, — ответила м-с Рейхардт, — где за учение платит весь приход, кроме самых бедных жителей, дети которых учатся даром. Таким образом, — продолжала она, — отец мой был чрезвычайно занят. В маленьких, захолустных городках один человек нередко исполняет обязанности многих. Отец мой сверх того считался еще и лучшим костоправом и ветеринаром в округе, а иногда зарабатывал деньги исполнением разных сельских работ. Он делал изгороди, копал канавы, чинил соломенные крыши. Тем не менее он еще находил время читать Библию и заниматься воспитанием своей дочери, то есть моим.
— А где же была ваша мать? — спросил я.
Мне показалось очень странным, что она говорила только про своего отца.
— Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Сначала я оставалась на попечении одной бедной женщины, которая нянчила меня, но когда я начала ходить и проявлять некоторую смышленость, отец мой так привязался ко мне, что не отпускал меня от себя ни на минуту. Он старательно учил меня всему тому, что сам знал, и хотя его познания были невелики, они все же положили хорошую основу будущему моему образованию и возбудили во мне желание учиться далее. Я всячески старалась найти средства расширить мои знания. Я с самого раннего детства выказывала необычайную любознательность, постоянно задавала вопросы не только моему отцу, но и его посетителям и друзьям. Они считали меня живым и милым ребенком и охотно удовлетворяли мой пытливый ум. Таким способом я научилась многому и, наблюдая за всем, что происходило вокруг меня, быстро развивалась.
Отец мой, заметив мои успехи, с особенным удовольствием и гордостью заставлял меня читать вслух Библию. Это вызывало множество вопросов с моей стороны и множество объяснений со стороны моего отца. Я в скором времени освоилась со Священным Писанием и понимала его дух и значение лучше многих взрослых людей.
Любовь моя к такого рода занятиям обратила на меня внимание доктора Брейтвеля, нашего приходского священника. Он разрешил мне учиться вместе со своими детьми, руководил моим образованием и еще более развил во мне наклонность к изучению всего, что касается религии. Тринадцати лет я прямо выделялась своими познаниями в христианском учении, и меня зачастую призывали в дом священника, где я удивляла важнейших членов прихода легкостью, с которой отвечала на самые сбивчивые вопросы.
ГЛАВА XXX
— Приблизительно около этого времени я познакомилась с мальчиком-сиротой — питомцем богадельни. Он был оставлен на попечение прихода вследствие внезапной смерти его родителей — немца-часовщика и его жены. Умерли они от злокачественной лихорадки, жертвой которой сделалась в то время большая часть рабочего населения. Отец мой иногда посылал меня с поручениями к директору богадельни, человеку суровому и строгому, которого я очень боялась. Я заметила бледного и грустного мальчика, который казался очень несчастным. Никто не обращал на него внимания. Он бродил один, без присмотра, по большому, неуклюжему зданию, между полоумными и идиотами, — одним словом, вел жалкую жизнь мальчика, выросшего в богадельне.
Я вижу по твоему лицу, что тебе хочется спросить, что это значит? — сказала м-с Рейхардт. — Постараюсь объяснить тебе. В Англии почти в каждом приходе существует дом, специально предназначенный для убежища бедных и бесприютных, начиная с новорожденных и кончая стариками. В богадельню определяются все те, кто не способен сам поддерживать свое существование. Они живут в этом здании, их одевают и кормят; молодым, по возможности, дают образование и научают их какому-нибудь ремеслу. Старики же пользуются утешением религии, которое черпают в беседах со священником.
— Вероятно, — заметил я, — эти люди считают себя очень счастливыми и благодарны за такое попечение о них?
— Я заметила совершенно обратное, — ответила м-с Рейхардт, — поступить в богадельню считается для рабочего чем-то постыдным. Судьба бедного мальчика казалась мне очень жалкой. Я узнала, что имя его — Генрих Рейхардт. Он не говорил ни на каком языке, кроме немецкого, никто не понимал его и не обращал внимания на его внутренний мир. Он родился в сравнительном довольстве и в приличной обстановке и, видимо, страдал от того положения, в котором очутился после внезапной смерти родителей. Мне часто случалось заставать его в слезах. Нежные черты его лица, белокурые локоны резко отличались от грубых лиц и всклокоченных волос его товарищей. Его несчастный вид всегда производил на меня глубокое впечатление. Я приносила ему маленькие подарки и всячески старалась выказать ему сочувствие. Сначала он казался только удивленным, но вскоре я заметила, что мое внимание доставляет ему большое удовольствие. Он считал мои посещения единственным своим утешением. Я уже и в то время имела большое влияние на своего отца, и мне удалось так сильно заинтересовать его судьбой этого мальчика, что он согласился взять его из богадельни и приютить под своим кровом. Ему не особенно хотелось обременять себя воспитанием ребенка-иностранца, который ввиду незнания языка не мог быть ему особенно полезным, но я обещала научить мальчика английскому языку и уверяла моего отца, что в самом непродолжительном времени он найдет в нем способного помощника. Он не особенно доверял моим обещаниям, но желание быть мне приятным побудило его согласиться на мое предложение. Я, не теряя времени, принялась за свой курс преподавания и вскоре убедилась в том, что ученик мой обладает весьма хорошими способностями и твердой решимостью научиться всему, чему позволяли обстоятельства. Спустя немного времени мы уже были в состоянии сообщать друг другу свои мысли и впечатления, а через несколько месяцев уже читали вместе ту книгу, из которой я почерпнула столько неоценимых уроков. Я относилась к своему ученику с большим пристрастием и гордостью, проходила с ним тот же курс наук, который сама изучила под руководством священника, и искренне радовалась его успехам. Целыми днями беседовали мы с ним о великих событиях Священного Писания, переворачивая страницу за страницей, пока, наконец, не изучили его до такой степени, что нам уже не приходилось справляться с книгой. Отец мой казался очень довольным успехами моего преподавания и начал питать большую нежность к молодому Рейхардту, который превратился в ловкого, умного мальчика, способного быть ему настоящим, дельным помощником. Доктор Брейтвель также выказывал ему большую дружбу и доверие. Душа у юноши была очень благодарная, и он выказывал мне большую преданность. Он часто сопоставлял свое прежнее несчастное положение с настоящими счастливыми днями и горячо выражал мне свою признательность за то, что я избавила его от всего ужаса жизни в богадельне. При таких обстоятельствах немудрено, что мы горячо полюбили друг друга и уже детьми переживали все восторги и страдания, присущие настоящим влюбленным.
— Мне не хочется прерывать вас, — заметил я, — но все же я очень хотел бы знать, что значит влюбленные?
— Мне трудно было бы объяснить тебе это теперь, — ответила м-с Рейхардт с улыбкой, — но не сомневаюсь в том, что через несколько лет, если ты покинешь этот остров, ты поймешь все это без всякого объяснения. Надо мне, однако, отдохнуть и позаботиться о другом, что в настоящее время требует моего внимания.
Я вижу по твоему лицу, что тебе хочется спросить, что это значит? — сказала м-с Рейхардт. — Постараюсь объяснить тебе. В Англии почти в каждом приходе существует дом, специально предназначенный для убежища бедных и бесприютных, начиная с новорожденных и кончая стариками. В богадельню определяются все те, кто не способен сам поддерживать свое существование. Они живут в этом здании, их одевают и кормят; молодым, по возможности, дают образование и научают их какому-нибудь ремеслу. Старики же пользуются утешением религии, которое черпают в беседах со священником.
— Вероятно, — заметил я, — эти люди считают себя очень счастливыми и благодарны за такое попечение о них?
— Я заметила совершенно обратное, — ответила м-с Рейхардт, — поступить в богадельню считается для рабочего чем-то постыдным. Судьба бедного мальчика казалась мне очень жалкой. Я узнала, что имя его — Генрих Рейхардт. Он не говорил ни на каком языке, кроме немецкого, никто не понимал его и не обращал внимания на его внутренний мир. Он родился в сравнительном довольстве и в приличной обстановке и, видимо, страдал от того положения, в котором очутился после внезапной смерти родителей. Мне часто случалось заставать его в слезах. Нежные черты его лица, белокурые локоны резко отличались от грубых лиц и всклокоченных волос его товарищей. Его несчастный вид всегда производил на меня глубокое впечатление. Я приносила ему маленькие подарки и всячески старалась выказать ему сочувствие. Сначала он казался только удивленным, но вскоре я заметила, что мое внимание доставляет ему большое удовольствие. Он считал мои посещения единственным своим утешением. Я уже и в то время имела большое влияние на своего отца, и мне удалось так сильно заинтересовать его судьбой этого мальчика, что он согласился взять его из богадельни и приютить под своим кровом. Ему не особенно хотелось обременять себя воспитанием ребенка-иностранца, который ввиду незнания языка не мог быть ему особенно полезным, но я обещала научить мальчика английскому языку и уверяла моего отца, что в самом непродолжительном времени он найдет в нем способного помощника. Он не особенно доверял моим обещаниям, но желание быть мне приятным побудило его согласиться на мое предложение. Я, не теряя времени, принялась за свой курс преподавания и вскоре убедилась в том, что ученик мой обладает весьма хорошими способностями и твердой решимостью научиться всему, чему позволяли обстоятельства. Спустя немного времени мы уже были в состоянии сообщать друг другу свои мысли и впечатления, а через несколько месяцев уже читали вместе ту книгу, из которой я почерпнула столько неоценимых уроков. Я относилась к своему ученику с большим пристрастием и гордостью, проходила с ним тот же курс наук, который сама изучила под руководством священника, и искренне радовалась его успехам. Целыми днями беседовали мы с ним о великих событиях Священного Писания, переворачивая страницу за страницей, пока, наконец, не изучили его до такой степени, что нам уже не приходилось справляться с книгой. Отец мой казался очень довольным успехами моего преподавания и начал питать большую нежность к молодому Рейхардту, который превратился в ловкого, умного мальчика, способного быть ему настоящим, дельным помощником. Доктор Брейтвель также выказывал ему большую дружбу и доверие. Душа у юноши была очень благодарная, и он выказывал мне большую преданность. Он часто сопоставлял свое прежнее несчастное положение с настоящими счастливыми днями и горячо выражал мне свою признательность за то, что я избавила его от всего ужаса жизни в богадельне. При таких обстоятельствах немудрено, что мы горячо полюбили друг друга и уже детьми переживали все восторги и страдания, присущие настоящим влюбленным.
— Мне не хочется прерывать вас, — заметил я, — но все же я очень хотел бы знать, что значит влюбленные?
— Мне трудно было бы объяснить тебе это теперь, — ответила м-с Рейхардт с улыбкой, — но не сомневаюсь в том, что через несколько лет, если ты покинешь этот остров, ты поймешь все это без всякого объяснения. Надо мне, однако, отдохнуть и позаботиться о другом, что в настоящее время требует моего внимания.
ГЛАВА XXXI
Мне трудно выразить, как неоценимо было для меня присутствие м-с Рейхардт. Не будь ее со мной, я наверное погиб бы при данных обстоятельствах. Ее бодрость спасла меня от отчаяния, а пример ее действовал на меня еще сильнее, чем увещания. Находчивость, энергия и христианское смирение, которые она проявляла, благотворно действовали на меня. Она вселяла в меня бодрость духа и давала мне силу бороться со скудостью наших средств и с тем трудным положением, в котором мы находились вследствие потери всего нашего запаса рыбы. Она смастерила прочные удочки, и с помощью их мы оказались в состоянии удить рыбу на значительной глубине. Я нашел выступ скалы вышиною немногим более двух футов над водою, и мне удалось, хотя с большим трудом, спуститься туда. Однажды я расположился с моими удочками на этом выступе. Приманкой служили кусочки одного из моих пернатых любимцев, которыми горькая необходимость заставила-таки меня в конце концов пожертвовать. Я ждал с терпением, достойным настоящего любителя ужения рыбы. Я знал, что глубина в этом защищенном скалами уголке очень значительна, и опустил удочку на три или четыре ярда в воду. Поплавка у меня не было, и я только по движению удочки, которую обвязал вокруг руки, чувствовал, когда рыба клюет. Простояв некоторое время таким образом, я начал думать о рассказе м-с Рейхардт. Глаза мои были устремлены на удочку, но мысли были далеки от нее. Я весь перенесся воображением к бедному немецкому мальчику, вырванному из нищеты дочерью причетника. Я старался представить себе, что бы я сделал на его месте, и придумывал самые фантастические выходки, которыми проявлялась бы моя благодарность. Воображению моему рисовался целый ряд идеальных сцен и приключений, героем которых был никто иной, как я сам. Я испытывал такие сильные чувства, каких на деле никогда не переживал, и воображал себя предметом таких же чувств. Мысли эти вызывали во мне самые приятные ощущения…
Сильный толчок пробудил меня от этого сна наяву, и я очутился в воде. Падение мое было столь неожиданно, что несколько мгновений я не мог прийти в себя и понять, в чем дело, но тотчас же сообразил, что, по всей вероятности, подцепил на крючок крупную рыбу, которая заставила меня потерять равновесие. Удочка врезывалась в руку и грозила мне гибелью, мешая подняться на поверхность воды. С большим трудом удалось мне от нее высвободиться и выплыть наружу. Желая удержать добычу, я уцепился обеими руками за удочку и всеми силами потянул рыбу к себе. Наконец, мне удалось увидеть то, что я поймал, или, вернее, что поймало меня. Мне удалось только мельком взглянуть на рыбу. Она была огромная. Через мгновение она опять нырнула в воду и увлекла меня за собой. Я успел разглядеть, что она была почти круглая, длиною приблизительно в семь или восемь футов, и представляла собою опасного противника в этом закрытом месте. Я продолжал бороться с ней и чувствовал, что сопротивление понемногу ослабевает. Наконец, мне удалось вонзить ей нож в голову, что положило конец нашей борьбе. Теперь являлось другое затруднение. В пылу преследования я уплыл на милю расстояния от острова и настолько утомился, что был не в состоянии тащить назад свою добычу. Итак, приходилось бросить рыбу. Она представляла собой богатый запас провизии, а теперь ускользала из моих рук. Я подумал о м-с Рейхардт, о том, как обрадовалась бы она, если бы я мог доставить ей такую значительную прибавку к нашим скудным средствам пропитания. Но тут же вспомнил ее непоколебимую веру в Провидение и те наставления в благочестии и мудрости, которые, наверное, ожидали меня по возвращении.
Сильный толчок пробудил меня от этого сна наяву, и я очутился в воде. Падение мое было столь неожиданно, что несколько мгновений я не мог прийти в себя и понять, в чем дело, но тотчас же сообразил, что, по всей вероятности, подцепил на крючок крупную рыбу, которая заставила меня потерять равновесие. Удочка врезывалась в руку и грозила мне гибелью, мешая подняться на поверхность воды. С большим трудом удалось мне от нее высвободиться и выплыть наружу. Желая удержать добычу, я уцепился обеими руками за удочку и всеми силами потянул рыбу к себе. Наконец, мне удалось увидеть то, что я поймал, или, вернее, что поймало меня. Мне удалось только мельком взглянуть на рыбу. Она была огромная. Через мгновение она опять нырнула в воду и увлекла меня за собой. Я успел разглядеть, что она была почти круглая, длиною приблизительно в семь или восемь футов, и представляла собою опасного противника в этом закрытом месте. Я продолжал бороться с ней и чувствовал, что сопротивление понемногу ослабевает. Наконец, мне удалось вонзить ей нож в голову, что положило конец нашей борьбе. Теперь являлось другое затруднение. В пылу преследования я уплыл на милю расстояния от острова и настолько утомился, что был не в состоянии тащить назад свою добычу. Итак, приходилось бросить рыбу. Она представляла собой богатый запас провизии, а теперь ускользала из моих рук. Я подумал о м-с Рейхардт, о том, как обрадовалась бы она, если бы я мог доставить ей такую значительную прибавку к нашим скудным средствам пропитания. Но тут же вспомнил ее непоколебимую веру в Провидение и те наставления в благочестии и мудрости, которые, наверное, ожидали меня по возвращении.
ГЛАВА XXXII
Как только мне удалось снять рыбу с крючка, я повернул по направлению к дому и энергично плыл, пока не добрался до берега; к счастью, вблизи не было ни одной акулы. Я вышел на берег без дальнейших приключений и пошел разыскивать моего доброго друга. Я нашел ее, по обыкновению, погруженной в домашние заботы. Она всегда была занята — шила, чинила, чистила, убирала и украшала наше жилье или же трудилась где-нибудь поблизости над какими-нибудь менее женственными работами. Сад наш процветал под ее наблюдением. Он весь был засажен разнообразными растениями, и нас окружали деревца и кусты, которые должны были в скором времени совершенно изменить внешний вид нашего жилища. М-с Рейхардт выслушала рассказ о моих приключениях с большим интересом, побранила меня за неосторожность и с испугом говорила о тех грустных последствиях, которые могла бы иметь моя необдуманность.
— Ты мог бы утонуть, разбиться или сделаться добычей акулы, — сказала она тихо и серьезно прибавила: — ты должен считать, мой дорогой сын, что Бог охранял тебя!
— Но позвольте, — ответил я, — если бы Провидение, действительно, заботилось обо мне, мне не пришлось бы пожертвовать такой великолепной рыбой. Я добыл ее с таким трудом, и она была так необходима для нашего пропитания!
— Тот самый факт, что ты решился бросить эту большую, неуклюжую рыбу, указывает на заботу Провидения о тебе. Если бы ты настоял на своем намерении вытащить ее на берег, нет сомнения, что тяжесть ее пересилила бы тебя, и ты бы утонул. Что сталось бы тогда со мной? Женщине одной не под силу была бы борьба за существование в таком пустынном месте. Если ты будешь действовать с большею осторожностью и предусмотрительностью, то докажешь этим свое попечение обо мне!
Я обещал ей вперед не рисковать своей жизнью и тем успокоил ее. Я притворился, что забыл о своем разочаровании; на самом же деле, пойманная мною рыба не выходила у меня из головы, и я продолжал горевать о том, что необходимость заставила меня отдать ее на съедение прожорливым обитателям дна морского. Мысли эти преследовали меня даже ночью, и я видел себя во сне сидящим на утесе с удочкой в руках, видел свою борьбу с чешуйчатым противником и грустно плыл обратно к берегу, как это было наяву. После весьма беспокойной ночи я поднялся очень рано и пошел искать Неро. Я застал его плавающим в море, близ утесов; он делал какие-то странные прыжки, нырял в погоне за каким-то темным предметом, который виднелся на поверхности воды. Я отозвал его, чтобы посмотреть, что так занимало его, и удивлению моему не было границ, когда я разглядел неуклюжие очертания вчерашнего моего противника. Я вскрикнул от восторга, и м-с Рейхардт, услыхав мои радостные восклицания, прибежала посмотреть, что творится со мною. Удивление ее при виде этой огромной и странной рыбы было не менее сильно, чем мое. Мы стали рассуждать о том, как вытащить ее на берег. После некоторых совещаний я взял в руки веревку, прыгнул в воду и, сделав петлю, закинул ее под жабры рыбе, затем я поплыл обратно и вскарабкался на утесы, откуда мы уже соединенными стараниями силились вытащить ее из воды. Мы долго тянули и дергали ее изо всех сил, но сначала безуспешно. Рыба была слишком велика, чтобы вытянуть ее отвесно. Наконец, нам удалось с большим трудом дотащить ее до низкого утеса; я разрезал ее на куски, и м-с Рейхардт унесла их в хижину с целью высушить ее каким-то новым для меня способом. Она утверждала, что рыба сохранится на целый год.
— Ты мог бы утонуть, разбиться или сделаться добычей акулы, — сказала она тихо и серьезно прибавила: — ты должен считать, мой дорогой сын, что Бог охранял тебя!
— Но позвольте, — ответил я, — если бы Провидение, действительно, заботилось обо мне, мне не пришлось бы пожертвовать такой великолепной рыбой. Я добыл ее с таким трудом, и она была так необходима для нашего пропитания!
— Тот самый факт, что ты решился бросить эту большую, неуклюжую рыбу, указывает на заботу Провидения о тебе. Если бы ты настоял на своем намерении вытащить ее на берег, нет сомнения, что тяжесть ее пересилила бы тебя, и ты бы утонул. Что сталось бы тогда со мной? Женщине одной не под силу была бы борьба за существование в таком пустынном месте. Если ты будешь действовать с большею осторожностью и предусмотрительностью, то докажешь этим свое попечение обо мне!
Я обещал ей вперед не рисковать своей жизнью и тем успокоил ее. Я притворился, что забыл о своем разочаровании; на самом же деле, пойманная мною рыба не выходила у меня из головы, и я продолжал горевать о том, что необходимость заставила меня отдать ее на съедение прожорливым обитателям дна морского. Мысли эти преследовали меня даже ночью, и я видел себя во сне сидящим на утесе с удочкой в руках, видел свою борьбу с чешуйчатым противником и грустно плыл обратно к берегу, как это было наяву. После весьма беспокойной ночи я поднялся очень рано и пошел искать Неро. Я застал его плавающим в море, близ утесов; он делал какие-то странные прыжки, нырял в погоне за каким-то темным предметом, который виднелся на поверхности воды. Я отозвал его, чтобы посмотреть, что так занимало его, и удивлению моему не было границ, когда я разглядел неуклюжие очертания вчерашнего моего противника. Я вскрикнул от восторга, и м-с Рейхардт, услыхав мои радостные восклицания, прибежала посмотреть, что творится со мною. Удивление ее при виде этой огромной и странной рыбы было не менее сильно, чем мое. Мы стали рассуждать о том, как вытащить ее на берег. После некоторых совещаний я взял в руки веревку, прыгнул в воду и, сделав петлю, закинул ее под жабры рыбе, затем я поплыл обратно и вскарабкался на утесы, откуда мы уже соединенными стараниями силились вытащить ее из воды. Мы долго тянули и дергали ее изо всех сил, но сначала безуспешно. Рыба была слишком велика, чтобы вытянуть ее отвесно. Наконец, нам удалось с большим трудом дотащить ее до низкого утеса; я разрезал ее на куски, и м-с Рейхардт унесла их в хижину с целью высушить ее каким-то новым для меня способом. Она утверждала, что рыба сохранится на целый год.