Страница:
Робер и Байар. Да…
Габриэль. Слишком поздно.
Робер и Байар. Да.
Габриэль. У вас такой вид, как будто ваши мысли заняты другим?
Робер и Байар. Нет!
Габриэль. Если вам не интересно со мной разговаривать, могу вам песенку спеть. Есть там в пьесе одна фраза, она меня настораживает: «Я не собака, я – женщина. Я имею право на уважение». А я разве не имею права на уважение? Ведь имею же!
Габриэль гордо выходит, Робер ее провожает.
Байар (просто, довольно улыбаясь). Однако я действительно на него похож.
Робер. Просто фантастика!
Байар. Кажется, мне пришла хорошая мысль насчет третьего действия – я буду в шляпе.
Робер. Хорошо, будьте в шляпе.
Байар. О нет! В шляпе нельзя.
Робер. Да, нельзя. (Выходит.)
Байар (один, смотрясь в зеркало). «Прямое попадание! Мюрат, в атаку справа! Су, слева! Ланн, в центр!»
Кристиан (входит, все еще в мундире). Эге! Папаша, на сцену.
Байар. Бегу! (Выходит.)
Эрве. Так, часы для четвертого действия – на каких мы остановимся? (Указывает на несколько различных каминных часов, выставленных на столе.) Я бы взял эти.
Кристиан (указывая на часы). А я – эти.
Эрве (указывая на третьи часы). В таком случае возьмем третьи, и дело с концом!
Робер. А я! Я еще ничего не сказал, я! Нас здесь трое, в моем кабинете, и решают все, кроме меня! Никто не спрашивает моего мнения! Никто даже не замечает, что я существую! В этом театре за все плачу я! Газ, электричество, жалованье! И я не имею права даже выбрать часы!
Эрве. Он прав.
Кристиан. Конечно, он прав, в чем дело!
Эрве. Выбирай. Давай! Давай, Робер!
Робер. Мне кажется, я не требую слишком многого.
Эрве. Ну, выбирай же, Робер!
Робер. Спасибо, Эрве. Ты добрый человек. Вы знаете, мне уже так давно не предоставлялся случай проявить инициативy. Я не должен, конечно, всем на это жаловаться…
(Колеблется, рассматривая часы.)
Эрве. Ну вот. Эти – отличные. (Насильно вкладывает одни часы в руки Роберу.)
Робер. Да, правда эти подходят.
Эрве. Кристиан, иди за «электронами».
Слева врывается разгневанная H и ко ль. Она в костюме. За ней – Габриэль в пеньюаре.
Hиколь. Умоляю тебя, моя дорогая, я прекрасно понимаю, что тебя не интересует то, что я делаю, поэтому будь добра, не морочь нам голову своим парикмахером. Ты не пришла вчера в зал, потому что не хотела видеть, как я играю, и все.
Шум голосов. Входят Байар и «электрон».
Эрве. Просмотрим еще раз самое начало! Все садитесь! По местам! Вопросов нет?
Hиколь. Есть. Я не могу разобраться в одной реплике. «Во время осады женщин выгнали, как собак. Надеялись таким образом научить их собачьей преданности. Но вместо этого они потребовали себе модные манто из канадской собаки». При чем тут собаки?
Эрве. Здесь у меня игра слов.
Николь (сбитая с толку). Какая игра, если женщин выгоняют? Почему это надо говорить Королеве Соединенных Штатов Мира?
Эрве. Потому что она идиотка. Просто потому, что она идиотка.
Hиколь. Теперь ясно! Теперь я ее понимаю.
Робер. Я записал несколько замечаний.
Эрве. Записал – и хорошо, оставь их при себе… Пройдем начало, самое начало. Там что-то не так, не так, как надо. «Электроны»… Внимание! Николь.
Звучит конкретная музыка.
Эрве (подпевает). Вы!
Электроны.
Электроны.
Габриэль. Что-о-о?… Что ты сказала?
Hиколь. Я сказала: «Дамы и господа».
Габриэль. Значит, ты атакуешь: «Дамы и господа!»?
Hиколь. А что, ты что-нибудь имеешь против?
Габриэль. Ты ей, ей дал «Дамы и господа»?
Эрве. А ты что, имеешь право собственности на «Дамы и господа»?
Габриэль. Да! И ты это прекрасно знаешь!
Кристиан. Пойдемте, электроны, это не для вашего возраста.
«Электрон ы» выходят.
Hиколь. Послушай, дорогая, я очень огорчена, что ты не пришла смотреть, как я репетирую, но когда ты приходишь, я совсем репетировать не могу. Тебе что ни сделай…
Габриэль (не слушая ее, к Эрве). «Дамы и господа», сразу после занавеса, в публику, как пощечина, этого не было в первом варианте, которым я в тебя запустила? Вспомни-ка!
Эрве. Очень возможно.
Габриэль. Это я тебе дала идею насчет «Дамы и господа»!
Эрве. Очень возможно!
Габриэль. Но я дала ее тебе для меня, а не для Николь!
Hиколь. Тогда забирай их обратно, твои «Дамы и господа»!
Габриэль. Го-о-о-ды! Годы напролет я мечтаю обратиться непосредственно к публике, как Софи Демаретс…
Николь и Эрве…в «Прощай, осторожность!».
Габриэль. И ты, Эрве, действительно распрощался с осторожностью! Ты же прекрасно знаешь, что это тебе так не пройдет! Что получишь по заслугам. Просто не понимаю, не понимаю! Признай же, что в этом нет логики! Объясни же мне наконец! Объясни же мне! (Мечется в ярости; обходит вокруг письменного стола.)
Все жмутся по углам.
Байар. Осторожно! Она становится опасной! (Он больше показывает это жестами, чем выражает словами.)
Габриэль. Ты меня прекрасно знаешь! Какой у меня характер! На что я способна! Поджечь декорацию, оскорбить публику! Все это я уже делала! В Голливуде я в таком же состоянии, как сейчас, чуть не сняла скальп с Юла Бриннера, которого, кстати, обожаю! А с твоей головой, Эрве, я не остановлюсь на полдороге! Так почему? Почему?
Николь. Родная моя, если бы ты раньше пришла меня послушать, ты сразу бы услышала: «Дамы и господа». Мы не прятались и не за твоей спиной «Дамы и господа» шептали! Но перед генеральной, естественно, уже слишком поздно!
Габриэль. Николь, ты играешь в этом театре только потому, что на то была моя добрая воля.
Николь. Нет! Потому что я – жена директора.
Габриэль. Ха-ха! Сама призналась! Проговорилась! Только, Николь, учти – дебютировать хорошо, когда тебе двадцать лет… а это не твой случай!
Николь. Не мой! Тогда покажи мне свой паспорт, если уж на то пошло!
Габриэль. И покажу! В моем по крайней мере нет подчисток!
Николь. О-го-го! (Достает свой паспорт из сумки, лежащей на письменном столе.) А здесь что – подчистки? (Призывает в свидетели Байара, стоящего к ней ближе всех.)
Тот внимательно рассматривает фотографию в паспорте.
Байар. Это вы – на фотографии? Какой-то херувимчик.
Габриэль. Ах – смеюсь! Ах – заливаюсь!
Hиколь. Видишь, Робер, видишь?! Меня больше узнать нельзя. С начала репетиций я постарела на пятнадцать лет!
Габриэль. Умираю от смеха!
Hиколь. Если бы моя мама меня видела!
Габриэль. Ох! Раз она начала говорить о маме, я пошла. (Доходит до двери.)
Но тут Николь, в ярости, находит слова, которые достигают цели.
Hиколь. Еще бы, тебе-то свою, наверно, хочется забыть раз и навсегда! Никто ее никогда не видел!
Зловещая тишина. Габриэль величественно оборачивается в дверях.
Габриэль. Не оскорбляй мою мать!… А вдруг это ты. (Выходит.)
Николь в нокауте. Она мечется по сцене, обдумывая, как ответить Габриэли.
Робер. Не мучайся, дорогая. Ни к чему, она ушла. Пойди к себе, отдохни.
Николь выходит.
Эрве. Итак, в конце концов все удачно уладилось.
Робер, Байар и Пьер (вместе). Да, все очень удачно.
Эрве. Все обрушилось на Николь.
Робер. Обычно все обрушивается на меня. Мне даже как-то не по себе, что прошло стороной.
Эрве. Теперь иди к жене! Ты ей нужен.
Робер. Рано я обрадовался. (Выходит.)
Эрве. Перейдем ко второй пьесе. «Креолка». С ней все хорошо. Байар, старик, прежде всего браво. Вы отличны в Наполеоне, старина, да, да! Вы превосходны. Габриэль была права, что заставила взять вас. У меня нет никаких замечаний, разве что одна деталь, не очень существенная. Когда Жозефина вам говорит: «Генерал Бонапарт, я вас не люблю…», вы ей отвечаете… Как там точно по тексту?
Байар. «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Эрве. Вот! Очень прошу вас, произнести это в полную силу, потому что я очень доволен своей формулировкой.
Байар. А это разве не Ларошфуко?
Эрве. Ларошфуко?
Байар. Ларошфуко!
Эрве. Нет. Ничего общего.
Байар. А мне показалось…
Эрве. Ларошфуко написал: «Есть люди, которые никогда бы не влюбились, если бы не слышали от других, что существует любовь».
Байар. Да, вот это.
Эрве. А я написал: «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Байар (желая прекратить спор). Да, это не совсем одно и то же.
Эрве. Совсем не одно и то же.
Байар (примирительно). Абсолютно.
Эрве. Вообще-то, сходство есть, если смотреть в корень…
Байар. А надо ли?
Эрве. Скажу вам откровенно, по-моему, мой афоризм лучше, чем Ларошфуко.
Байар. Мне он тоже больше нравится.
Эрве. Мне кажется, что под моим пером мысль Ларошфуко стала намного значительней. Мне так кажется.
Байар. Мне тоже так кажется.
Эрве. Итак, давайте мне вашу реплику. И вообще, почему вы так тускло и скучно играете, в то время как в жизни вы – человек веселый?
Байар. Возможно, потому, что в жизни я говорю мой текст!
(Выходит.)
Эрве обдумывает, а не оскорбил ли его Байар.
Входит Кристиан.
Кристиан. Скажите, пожалуйста, мсье Монтэнь, мой выход вас устраивает?
Эрве. Да, вот хорошо, что ты мне об этом напомнил! Нет, старина, нет. Ты развел такие интриги, чтобы получить роль в моей пьесе, правда, у тебя только одна фраза, но уж тогда скажи ее! А ты тянешь, тянешь! Давай, скажи ее, но в темпе.
Кристиан. «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Раз требуют, значит бунтуют! Сократи! Темп, господи, темп!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Идиотизм! При чем тут обувь! Сократи обувь!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют продовольствия и оружия!»
Эрве. Сократи оружие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют продовольствия!»
Эрве. Сократи продовольствие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют!»
Эрве. Сократи, сократи!
Кристиан. «Они требуют!»
Эрве. Мимикой, мимикой!
Кристиан мимикой изображает.
Браво! Теперь ухватил! Так и держи, ты в образе! Ничего не меняй! Браво!
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Алло! Да, это я… А, интервью, отлично: я подготовил несколько строк для вашей газеты… Моя драматургическая концепция очень проста… (Достает из кармана листок читает.) «Отталкиваясь от бесчисленности опытов, являющихся взрывными моментами пререфлекторного состояния, заранее обреченными на поражение при конфронтации с временной объективностью практической и технической реальности, драматический автор возводит образно-временную структуру, воплощая в ней то, что его видение мира может запечатлеть в неуловимости предметов»… Не ясно? Как, вы не из «Нувель Обсерватёр»? А, вы из «Франс-диманш»! Простите, ошибся… Тогда я вам то же самое скажу нормальным языком. Я очень доволен своей пьесой и надеюсь, она будет иметь успех. Спасибо. До свидания. (Напевая, вешает трубку.)
В левую дверь входит Франсуаза в причудливом костюме.
Эрве. Молчи. Ничего не говори. Ни под каким видом не произноси ни слова. Свою роль ты играешь прекрасно. С пьесой больше нечего делать! Теперь только будущее покажет! Единственное, что было важно для меня во время репетиций, – это твой взгляд, который сливался с моим, как… одним словом, сливался! Какой прилив сил дает мужчине, уже начинающему седеть – да, да! если приглядеться, – обожание двадцатилетней девушки. И что это за сила, которая неудержимо влекла меня к тебе, как… одним словом влекла! И теперь я люблю тебя, я хочу тебя!… Франсуаза! Я женюсь на тебе! Да, я на тебе женюсь!
Франсуаза. Ох нет!
Эрве. Это ее потрясло! Она такого и не ждала! Итак, в понедельник, в выходной день мы совершим короткое свадебное путешествие перед свадьбой.
Франсуаза. Ах нет!
Эрве. Не благодари меня! Я не хочу заставлять тебя дольше ждать! Мы сядем в самолет завтра же вечером, после спектакля! – был бы рейс! И в два часа ночи мы будем в Тунисе! Тунис, античный Карфаген! Мы будем любить друг друга под пальмами, в аромате лукума! «Все ароматы Аравии!» Заказываю билеты на самолет!
Франсуаза. Мэтр, я не полечу в Тунис!
Эрве. Она права. Она права – зачем бежать, зачем скрываться! Мы бросим эту новость в лицо Парижу, сегодня же вечером после спектакля! Грандиозная идея! Никто еще не осмеливался на подобное, даже сам Саша Гитри! На поклонах! Пьеса оканчивается, опущенный занавес поднимается. Габриэль выступает вперед под гром аплодисментов, пробует говорить, но не может; жестом хочет остановить аплодисменты, но делает это нарочно нерешительно, так, чтобы они стали еще громче; наконец, когда она уже больше не может поддерживать аплодисменты, ей ничего не остается, как объявить: «Дамы и господа!» Когда она произносит это, в зале уже тишина, и она продолжает: «Пьеса, которую мы репетировали перед вами, принадлежит перу Эрве Монтэня». И тогда – апофеоз! Билетерша кричит: «Автора!» Не забыть бы ее предупредить. Меня вытаскивают на сцену в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю, я раскланиваюсь и говорю: «Дамы и господа! Объявляю вам о моем предстоящем браке с присутствующей здесь мадемуазель Франсуазой Ватто!» Какая реклама! Черт побери, надо предупредить фоторепортеров! Чтобы они не пропустили фото века! Господа! Вы заработаете себе состояние! (Выходит влево.)
Франсуаза (одна). Ох, будь что будет, я больше не могу. (Зовет.) Пьер!
Жизель. Когда я слышу, что мой муж кричит, я знаю, что с ним все в порядке.
Франсуаза. Да, ваш муж в полном порядке.
Жизель. Он не слишком волнуется из-за генеральной?
Франсуаза. Из-за нее он совсем не волнуется.
Жизель. Прекрасно, прекрасно.
Франсуаза. Он волнуется из-за меня.
Жизель. Тем лучше, тем лучше!
Франсуаза. Он хочет на мне жениться!
Жизель. Браво, браво! Это его отвлекает. Я в восхищении.
Франсуаза. Жизель, вы потеряли рассудок!… Мы катимся в пропасть! Вам нужна трагедия? Вы ее получите! (Зовет.) Пьер, Пьер! (Выходит вправо.)
Жизель. Да здравствуют трагедии! Эрве обожает трагедии! Как и все мужчины! Вы это поймете, когда выйдете замуж! Им нужны несчастья, не причиняющие зла! Здоровая гигиеническая драма – вот и весь секрет крепкого брака.
Габриэль (спокойно). Никогда не смогу! Нечего и пытаться, не смогу! Уже две недели я таскаю этот шлейф, и чем дальше, тем больше в нем путаюсь! (Снова начинает ходить по сцене.)
Жизель. Извините меня, Габриэль, но у вас к этому неправильный подход. Я участвовала в «Бале дебютанток» и брала частные уроки у Жака Шазо…
Габриэль. Браво! Расскажите, в чем секрет Шазо, это мне, наверное, поможет.
Жизель. Когда вы не двигаетесь, шлейф лежит на полу.
Габриэль. Ну да.
Жизель. А когда вы идете, вы берете его на руку.
Габриэль (зловеще помолчав). И этому учит Шазо?
Входит Франсуаза.
Франсуаза. Пьер, твой отец только что просил меня стать его женой.
Пьер. Потрясающе! Перед генеральной папа всегда устраивает цирк.
Франсуаза. Ну, моя совесть чиста – я вас предупредила; он вечером объявит об этом официально.
Габриэль. О чем объявит?
Франсуаза. О том, что женится на мне.
Габриэль, Жизель, Пьер (вместе). Отлично.
Франсуаза. Вечером, на поклонах он объявит это перед публикой.
Пьер. Это невозможно!
Жизель. Он этого не сделает!
Габриэль. Он постесняется!… Как бы не так! Со сцены, перед всем Парижем! Никто еще такого не откалывал, даже Саша Гитри! Тогда только и будут говорить, что о нем, а обо мне забудут совершенно! Вот это ход! О! Негодяй! Пусть только посмеет показаться мне на глаза… Вот он, мы ничего не знаем. (Идет навстречу Эрве, входящему слева.)
Эрве. Ни то и ни то. Дай мне твою юбку. Это просто. «Скошен, скручен и отброшен!»
Габриэль отвязывает шлейф и завязывает его на талии Эрве.
Габриэль. Он все умеет!
Жизель. Он великолепен!
Пьер. Папа – гигант!
Эрве безупречно выполняет несколько движений со шлейфом.
Эрве. Скошен, скру-чен, от-брошен!
Габриэль (Жизели). Несколько иначе, чем Шазо!
Эрве. Но самое трудное – это спуститься по лестнице в последнем акте! Во время коронации! В Нотр-Дам! Постой,
я тебе покажу! (Выходит влево.)
Габриэль. Оставьте нас одних!
Голос Эрве. Вначале фанфары! Па-та-та, па-та-та!
Пьер. Мамочка, не говори ему обо мне и Франсуазе, он нас убьет.
Голос Эрве. Орган! Пон-пон-пон!
Габриэль подталкивает всех троих к левой двери.
Габриэль. Клянусь моей головой, жаль, что вам нельзя остаться! Вы такое пропустите! (Закрывает дверь.)
Голос Эрве. И ты появляешься, когда выступает хор: «Аллилуйя, аллилуйя!»
Входит Эрве, изображая все одновременно: и фанфары, и орган, и хор, и выход императрицы.
Габриэль. Как ты красив!
Эрве. Хм!
Габриэль. Ты великолепен!
Эрве. Нет, я не красив, но что-то во мне есть.
Габриэль. Ты более чем красив. Сними юбку. Ты один – целый цирк. Ты лев, и обезьяна, и силач, и акробаты – все в одном тебе! Ах! Сними свою юбку! Я понимаю Франсуазу!
Эрве. Франсуазочку? Ты с ума сошла!
Габриэль. Ну, Эрве, не мне тебе говорить!
Эрве. Ты права, не тебе!
Габриэль. Девочка тебя обожает!
Эрве. И ты, как настоящая женщина, это почувствовала!
Габриэль. Она от тебя без ума!
Эрве. Ну, если хочешь – да!
Габриэль. Повезло же человеку!
Эрве. Повезло же мне!
Габриэль. Если бы ты знал, как она мне о тебе говорила!
Эрве. Расскажи, расскажи!
Габриэль. Ты поймал меня на слове. Ты же знаешь, что в таких случаях все говорят одно и то же!
Эрве. Но все равно, приятно послушать!
Габриэль. Она доверилась мне, как своей матери… хотя, конечно, по возрасту я ею быть не могу.
Эрве. Как? Но ведь твой сын старше ее!
Габриэль. Да, но это мальчик.
Эрве раскрывает рот от недоумения.
Если бы ты знал, как она говорит о тебе. «Ах! Мэтр! Ах! Всесокрушающая мощь! Беспредельный размах! Слоновье здоровье!» И она еще не все говорит, что думает! Словом… она тебя любит, обожает, а почему? (Перед зеркалом.) Нельзя мне так причесываться. Никогда. Я плоская какая-то становлюсь. (К Эрве.) Она обожает тебя, потому что переносит на тебя подсознательную мечту. У нее никогда не было настоящего отца, и ее отец – ты!
Эрве. Да, я буду ей всем: и мужем и отцом.
Габриэль. Не мужем.
Эрве. Да, мужем.
Габриэль. Нет, не будешь.
Эрве. Буду!
Габриэль. Да нет. Послушай, я тебе объясню. (В зеркало.) Конечно, прыщик. Нет, оттирается. Эрве, ты не хочешь погубить жизнь твоего сына? Я поклялась Пьеру, что не скажу правды, и я сдержу слово, но его счастье для меня дороже всего. Пьер любит Франсуазу.
Эрве. Жаль беднягу.
Габриэль. Поэтому, ты понимаешь, нужно уметь жертвовать.
Эрве. Да!
Габриэль. Вот и хорошо, мой родной!
Эрве. Ты – мать! Ты должна ему объяснить, что он должен пожертвовать собой. У меня не хватит духа.
Габриэль. Эрве! Они созданы друг для друга!
Эрве. А любит она меня. Ах, как чудовищно несправедлива жизнь!
Габриэль (в отчаянии). Они уже целый год живут вместе в квартире Пьера!
Эрве. Нет! Нет! Я тебе не верю!
Габриэль. Они ждут ребенка!
Эрве. Если они надо мной смеялись, это ужасно.
Габриэль. Знаешь, как тебе надо поступить? Знаешь, чем бы ты покорил Франсуазу? Она не смеет тебя просить, я это делаю за нее. Франсуаза просит, чтобы ты, как отец, ведущий свою дочь к алтарю, – ты меня слушаешь внимательно?…
Эрве. Да.
Габриэль. Вечером, во время поклонов, ты выйдешь вперед… и объявишь почтеннейшей публике о свадьбе Франсуазы и Пьера.
Эрве. Так вот к чему ты вела, моя родная?! Чтобы я об этом объявил, а не о чем-то другом?
Габриэль. О чем другом, мой родной?
Эрве. Отлично! Согласен! Вечером я объявлю публике о свадьбе Франсуазы и Пьера…
Габриэль (в сторону). Вот это работа!
Эрве. И одновременно я объявлю, что скоро ты будешь бабушкой!
Габриэль. А?
Эрве. Поздравляю тебя, бабушка!
Габриэль. Не зови меня бабушкой!
Эрве. Как тебе угодно, дорогая. Ты предпочитаешь «бабуся»?
Габриэль. Нет!
Эрве. «Баба Габа»?
Габриэль. Нет!
Эрве. А как же?
Габриэль. Нет! Ты прав. Этот брак невозможен.
Эрве. Вот это работа.
Габриэль. Пьер слишком молод. В его возрасте жениться – безумие! Ах! Ни о чем этом мальчик не думает! Он прелестный ребенок, но легкомысленный! (Перед зеркалом.) Так и есть, что-то выскочило… А он, между прочим, знает, что в начале моего будущего фильма мне должно быть девятнадцать лет! Это история жизни одной женщины, с девятнадцати до девяноста лет: по одному болгарскому роману, потрясающе интересно, – мне нужно дать его тебе прочесть. Девятнадцать лет мне только три минуты, но все же надо, чтобы было правдоподобно, и если распространится новость, что я бабушка, ох нет, невозможно, они думают только о себе. Ни о ком, кроме себя, не думают! На мою карьеру им наплевать… Эрве, ты должен им объяснить, что их брак невозможен!… Это ужасно, когда сын такой эгоист! (Громко кричит в дверь.) Оставьте меня в покое! Я вечером играю! (Идет к выходу.) Ладно, иду. Я сейчас!
Эрве. Тебя разве звали?
Габриэль. Нет, я всегда так делаю, когда мне нужно уйти. (Уходит.)
Пьер. Мама ушла?
Эрве. Да.
Пьер. Она с тобой говорила?
Эрве. Да.
Пьер. Обо всем?
Эрве. Да, мне кажется, обо всем. Постой – с декорацией второго акта – решено! Со шлейфом – решено! Да, мне кажется, мы все обговорили.
Пьер. И больше она тебе ни о чем не говорила?
Эрве. Нет! А что ты еще имеешь в виду?
Пьер. Больше ни о чем? А ты?
Эрве. И я – нет! Хотя постой. Мне нужно тебе кое-что сказать. У тебя минутка есть? Поди сюда. Вот. Я, может быть, женюсь на Франсуазе.
Пьер. На Франсуазе?
Эрве. Да.
Пьер. Поздравляю!
Эрве. А?… Ты не огорчен?
Пьер. Я в восторге, папочка.
Эрве. Тем лучше… Однако… Мне хотелось бы знать твое мнение… Присядь. (Усаживает Пьера на диван спиной к письменному столу, на который кладет «Скупого».)
Пьер поправляет пинцетом диадему Жозефины – так же, как во 2-й сцене. Однако, услышав, как отец листает книгу, он поднимает голову.
Эрве. Работай, работай!
Пьер снова погружается в работу.
(Читает.) «А если не думать о том, что она будет тебе мачехой, какого ты мнения об этой девушке?»
Пьер. Какого я мнения?
Он точно попадает в мольеровский текст; Эрве посылает бюсту немые поздравления, затем снова обращается к тексту.
Эрве. «Да, о ее внешности, росте, уме, красоте?»
Пьер. Ой-ой-ой!
Это не совпадает.
Эрве. О-ой-ой? Хотя сегодня это то же, что «ла-ла»! (Подпрыгивая.) «Ой-ой-ой? Что – „ой-ой-ой“? Ты считаешь, что она уродка?»
Пьер. Ну! Нет, не уродка… но размазня.
Эрве. «Размазня»… нет в тексте. (Откладывает в сторону пьесу и пытается импровизировать.) Пьер, я буду с тобой говорить… нам с тобой пора поговорить… как мужчина… с мужчиной…
Габриэль. Слишком поздно.
Робер и Байар. Да.
Габриэль. У вас такой вид, как будто ваши мысли заняты другим?
Робер и Байар. Нет!
Габриэль. Если вам не интересно со мной разговаривать, могу вам песенку спеть. Есть там в пьесе одна фраза, она меня настораживает: «Я не собака, я – женщина. Я имею право на уважение». А я разве не имею права на уважение? Ведь имею же!
Габриэль гордо выходит, Робер ее провожает.
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Байар подходит к портрету Наполеона (увеличенная известная гравюра Изабе), прикрепленному кнопками к стене.Байар (просто, довольно улыбаясь). Однако я действительно на него похож.
Робер. Просто фантастика!
Байар. Кажется, мне пришла хорошая мысль насчет третьего действия – я буду в шляпе.
Робер. Хорошо, будьте в шляпе.
Байар. О нет! В шляпе нельзя.
Робер. Да, нельзя. (Выходит.)
Байар (один, смотрясь в зеркало). «Прямое попадание! Мюрат, в атаку справа! Су, слева! Ланн, в центр!»
Кристиан (входит, все еще в мундире). Эге! Папаша, на сцену.
Байар. Бегу! (Выходит.)
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Входят Эрве и Робер.Эрве. Так, часы для четвертого действия – на каких мы остановимся? (Указывает на несколько различных каминных часов, выставленных на столе.) Я бы взял эти.
Кристиан (указывая на часы). А я – эти.
Эрве (указывая на третьи часы). В таком случае возьмем третьи, и дело с концом!
Робер. А я! Я еще ничего не сказал, я! Нас здесь трое, в моем кабинете, и решают все, кроме меня! Никто не спрашивает моего мнения! Никто даже не замечает, что я существую! В этом театре за все плачу я! Газ, электричество, жалованье! И я не имею права даже выбрать часы!
Эрве. Он прав.
Кристиан. Конечно, он прав, в чем дело!
Эрве. Выбирай. Давай! Давай, Робер!
Робер. Мне кажется, я не требую слишком многого.
Эрве. Ну, выбирай же, Робер!
Робер. Спасибо, Эрве. Ты добрый человек. Вы знаете, мне уже так давно не предоставлялся случай проявить инициативy. Я не должен, конечно, всем на это жаловаться…
(Колеблется, рассматривая часы.)
Эрве. Ну вот. Эти – отличные. (Насильно вкладывает одни часы в руки Роберу.)
Робер. Да, правда эти подходят.
Эрве. Кристиан, иди за «электронами».
Слева врывается разгневанная H и ко ль. Она в костюме. За ней – Габриэль в пеньюаре.
Hиколь. Умоляю тебя, моя дорогая, я прекрасно понимаю, что тебя не интересует то, что я делаю, поэтому будь добра, не морочь нам голову своим парикмахером. Ты не пришла вчера в зал, потому что не хотела видеть, как я играю, и все.
Шум голосов. Входят Байар и «электрон».
Эрве. Просмотрим еще раз самое начало! Все садитесь! По местам! Вопросов нет?
Hиколь. Есть. Я не могу разобраться в одной реплике. «Во время осады женщин выгнали, как собак. Надеялись таким образом научить их собачьей преданности. Но вместо этого они потребовали себе модные манто из канадской собаки». При чем тут собаки?
Эрве. Здесь у меня игра слов.
Николь (сбитая с толку). Какая игра, если женщин выгоняют? Почему это надо говорить Королеве Соединенных Штатов Мира?
Эрве. Потому что она идиотка. Просто потому, что она идиотка.
Hиколь. Теперь ясно! Теперь я ее понимаю.
Робер. Я записал несколько замечаний.
Эрве. Записал – и хорошо, оставь их при себе… Пройдем начало, самое начало. Там что-то не так, не так, как надо. «Электроны»… Внимание! Николь.
Звучит конкретная музыка.
Эрве (подпевает). Вы!
Электроны.
Эрве. Совсем не так. Вчера, на репетиции, я просил вас, чтобы вы не считали себя электронами. Вы лезете вон из кожи чтобы влезть в кожу электрона, но у него нет кожи! Вы играете мне пьесу, в то время как я написал антипьесу! Вы говорите мне позитивным тоном текст, который я написал в отрицательном ключе! Я хочу создать негативный театр, театр за декорациями, театр под сценой, театр вне публики! Внетеатральную театральность! Яснее уже нельзя сказать. (Напевает мотив.) А! Забыл! Некогда было выучить наизусть!
Один в другом, один в другом,
Мы – электроны,
Один в другом, один в другом,
Мы против ионов!
Электроны.
Hиколь (по роли). «Дамы и господа!»
Один в другом, один в другом,
Мы – электроны,
Один в другом, один в другом,
Мы против ионов!
Габриэль. Что-о-о?… Что ты сказала?
Hиколь. Я сказала: «Дамы и господа».
Габриэль. Значит, ты атакуешь: «Дамы и господа!»?
Hиколь. А что, ты что-нибудь имеешь против?
Габриэль. Ты ей, ей дал «Дамы и господа»?
Эрве. А ты что, имеешь право собственности на «Дамы и господа»?
Габриэль. Да! И ты это прекрасно знаешь!
Кристиан. Пойдемте, электроны, это не для вашего возраста.
«Электрон ы» выходят.
Hиколь. Послушай, дорогая, я очень огорчена, что ты не пришла смотреть, как я репетирую, но когда ты приходишь, я совсем репетировать не могу. Тебе что ни сделай…
Габриэль (не слушая ее, к Эрве). «Дамы и господа», сразу после занавеса, в публику, как пощечина, этого не было в первом варианте, которым я в тебя запустила? Вспомни-ка!
Эрве. Очень возможно.
Габриэль. Это я тебе дала идею насчет «Дамы и господа»!
Эрве. Очень возможно!
Габриэль. Но я дала ее тебе для меня, а не для Николь!
Hиколь. Тогда забирай их обратно, твои «Дамы и господа»!
Габриэль. Го-о-о-ды! Годы напролет я мечтаю обратиться непосредственно к публике, как Софи Демаретс…
Николь и Эрве…в «Прощай, осторожность!».
Габриэль. И ты, Эрве, действительно распрощался с осторожностью! Ты же прекрасно знаешь, что это тебе так не пройдет! Что получишь по заслугам. Просто не понимаю, не понимаю! Признай же, что в этом нет логики! Объясни же мне наконец! Объясни же мне! (Мечется в ярости; обходит вокруг письменного стола.)
Все жмутся по углам.
Байар. Осторожно! Она становится опасной! (Он больше показывает это жестами, чем выражает словами.)
Габриэль. Ты меня прекрасно знаешь! Какой у меня характер! На что я способна! Поджечь декорацию, оскорбить публику! Все это я уже делала! В Голливуде я в таком же состоянии, как сейчас, чуть не сняла скальп с Юла Бриннера, которого, кстати, обожаю! А с твоей головой, Эрве, я не остановлюсь на полдороге! Так почему? Почему?
Николь. Родная моя, если бы ты раньше пришла меня послушать, ты сразу бы услышала: «Дамы и господа». Мы не прятались и не за твоей спиной «Дамы и господа» шептали! Но перед генеральной, естественно, уже слишком поздно!
Габриэль. Николь, ты играешь в этом театре только потому, что на то была моя добрая воля.
Николь. Нет! Потому что я – жена директора.
Габриэль. Ха-ха! Сама призналась! Проговорилась! Только, Николь, учти – дебютировать хорошо, когда тебе двадцать лет… а это не твой случай!
Николь. Не мой! Тогда покажи мне свой паспорт, если уж на то пошло!
Габриэль. И покажу! В моем по крайней мере нет подчисток!
Николь. О-го-го! (Достает свой паспорт из сумки, лежащей на письменном столе.) А здесь что – подчистки? (Призывает в свидетели Байара, стоящего к ней ближе всех.)
Тот внимательно рассматривает фотографию в паспорте.
Байар. Это вы – на фотографии? Какой-то херувимчик.
Габриэль. Ах – смеюсь! Ах – заливаюсь!
Hиколь. Видишь, Робер, видишь?! Меня больше узнать нельзя. С начала репетиций я постарела на пятнадцать лет!
Габриэль. Умираю от смеха!
Hиколь. Если бы моя мама меня видела!
Габриэль. Ох! Раз она начала говорить о маме, я пошла. (Доходит до двери.)
Но тут Николь, в ярости, находит слова, которые достигают цели.
Hиколь. Еще бы, тебе-то свою, наверно, хочется забыть раз и навсегда! Никто ее никогда не видел!
Зловещая тишина. Габриэль величественно оборачивается в дверях.
Габриэль. Не оскорбляй мою мать!… А вдруг это ты. (Выходит.)
Николь в нокауте. Она мечется по сцене, обдумывая, как ответить Габриэли.
Робер. Не мучайся, дорогая. Ни к чему, она ушла. Пойди к себе, отдохни.
Николь выходит.
Эрве. Итак, в конце концов все удачно уладилось.
Робер, Байар и Пьер (вместе). Да, все очень удачно.
Эрве. Все обрушилось на Николь.
Робер. Обычно все обрушивается на меня. Мне даже как-то не по себе, что прошло стороной.
Эрве. Теперь иди к жене! Ты ей нужен.
Робер. Рано я обрадовался. (Выходит.)
Эрве. Перейдем ко второй пьесе. «Креолка». С ней все хорошо. Байар, старик, прежде всего браво. Вы отличны в Наполеоне, старина, да, да! Вы превосходны. Габриэль была права, что заставила взять вас. У меня нет никаких замечаний, разве что одна деталь, не очень существенная. Когда Жозефина вам говорит: «Генерал Бонапарт, я вас не люблю…», вы ей отвечаете… Как там точно по тексту?
Байар. «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Эрве. Вот! Очень прошу вас, произнести это в полную силу, потому что я очень доволен своей формулировкой.
Байар. А это разве не Ларошфуко?
Эрве. Ларошфуко?
Байар. Ларошфуко!
Эрве. Нет. Ничего общего.
Байар. А мне показалось…
Эрве. Ларошфуко написал: «Есть люди, которые никогда бы не влюбились, если бы не слышали от других, что существует любовь».
Байар. Да, вот это.
Эрве. А я написал: «Большинство людей никогда бы не любило, если бы не слышало разговоров о любви».
Байар (желая прекратить спор). Да, это не совсем одно и то же.
Эрве. Совсем не одно и то же.
Байар (примирительно). Абсолютно.
Эрве. Вообще-то, сходство есть, если смотреть в корень…
Байар. А надо ли?
Эрве. Скажу вам откровенно, по-моему, мой афоризм лучше, чем Ларошфуко.
Байар. Мне он тоже больше нравится.
Эрве. Мне кажется, что под моим пером мысль Ларошфуко стала намного значительней. Мне так кажется.
Байар. Мне тоже так кажется.
Эрве. Итак, давайте мне вашу реплику. И вообще, почему вы так тускло и скучно играете, в то время как в жизни вы – человек веселый?
Байар. Возможно, потому, что в жизни я говорю мой текст!
(Выходит.)
Эрве обдумывает, а не оскорбил ли его Байар.
Входит Кристиан.
Кристиан. Скажите, пожалуйста, мсье Монтэнь, мой выход вас устраивает?
Эрве. Да, вот хорошо, что ты мне об этом напомнил! Нет, старина, нет. Ты развел такие интриги, чтобы получить роль в моей пьесе, правда, у тебя только одна фраза, но уж тогда скажи ее! А ты тянешь, тянешь! Давай, скажи ее, но в темпе.
Кристиан. «Мой генерал, солдаты сорок четвертого полка взбунтовались! Они требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Раз требуют, значит бунтуют! Сократи! Темп, господи, темп!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют обуви, продовольствия и оружия!»
Эрве. Идиотизм! При чем тут обувь! Сократи обувь!
Кристиан. «Мой генерал, солдаты требуют продовольствия и оружия!»
Эрве. Сократи оружие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют продовольствия!»
Эрве. Сократи продовольствие!
Кристиан. «Мой генерал, они требуют!»
Эрве. Сократи, сократи!
Кристиан. «Они требуют!»
Эрве. Мимикой, мимикой!
Кристиан мимикой изображает.
Браво! Теперь ухватил! Так и держи, ты в образе! Ничего не меняй! Браво!
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Алло! Да, это я… А, интервью, отлично: я подготовил несколько строк для вашей газеты… Моя драматургическая концепция очень проста… (Достает из кармана листок читает.) «Отталкиваясь от бесчисленности опытов, являющихся взрывными моментами пререфлекторного состояния, заранее обреченными на поражение при конфронтации с временной объективностью практической и технической реальности, драматический автор возводит образно-временную структуру, воплощая в ней то, что его видение мира может запечатлеть в неуловимости предметов»… Не ясно? Как, вы не из «Нувель Обсерватёр»? А, вы из «Франс-диманш»! Простите, ошибся… Тогда я вам то же самое скажу нормальным языком. Я очень доволен своей пьесой и надеюсь, она будет иметь успех. Спасибо. До свидания. (Напевая, вешает трубку.)
В левую дверь входит Франсуаза в причудливом костюме.
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Франсуаза. Мэтр, вот мое платье. У вас есть какие-нибудь замечания?Эрве. Молчи. Ничего не говори. Ни под каким видом не произноси ни слова. Свою роль ты играешь прекрасно. С пьесой больше нечего делать! Теперь только будущее покажет! Единственное, что было важно для меня во время репетиций, – это твой взгляд, который сливался с моим, как… одним словом, сливался! Какой прилив сил дает мужчине, уже начинающему седеть – да, да! если приглядеться, – обожание двадцатилетней девушки. И что это за сила, которая неудержимо влекла меня к тебе, как… одним словом влекла! И теперь я люблю тебя, я хочу тебя!… Франсуаза! Я женюсь на тебе! Да, я на тебе женюсь!
Франсуаза. Ох нет!
Эрве. Это ее потрясло! Она такого и не ждала! Итак, в понедельник, в выходной день мы совершим короткое свадебное путешествие перед свадьбой.
Франсуаза. Ах нет!
Эрве. Не благодари меня! Я не хочу заставлять тебя дольше ждать! Мы сядем в самолет завтра же вечером, после спектакля! – был бы рейс! И в два часа ночи мы будем в Тунисе! Тунис, античный Карфаген! Мы будем любить друг друга под пальмами, в аромате лукума! «Все ароматы Аравии!» Заказываю билеты на самолет!
Франсуаза. Мэтр, я не полечу в Тунис!
Эрве. Она права. Она права – зачем бежать, зачем скрываться! Мы бросим эту новость в лицо Парижу, сегодня же вечером после спектакля! Грандиозная идея! Никто еще не осмеливался на подобное, даже сам Саша Гитри! На поклонах! Пьеса оканчивается, опущенный занавес поднимается. Габриэль выступает вперед под гром аплодисментов, пробует говорить, но не может; жестом хочет остановить аплодисменты, но делает это нарочно нерешительно, так, чтобы они стали еще громче; наконец, когда она уже больше не может поддерживать аплодисменты, ей ничего не остается, как объявить: «Дамы и господа!» Когда она произносит это, в зале уже тишина, и она продолжает: «Пьеса, которую мы репетировали перед вами, принадлежит перу Эрве Монтэня». И тогда – апофеоз! Билетерша кричит: «Автора!» Не забыть бы ее предупредить. Меня вытаскивают на сцену в тот момент, когда я меньше всего этого ожидаю, я раскланиваюсь и говорю: «Дамы и господа! Объявляю вам о моем предстоящем браке с присутствующей здесь мадемуазель Франсуазой Ватто!» Какая реклама! Черт побери, надо предупредить фоторепортеров! Чтобы они не пропустили фото века! Господа! Вы заработаете себе состояние! (Выходит влево.)
Франсуаза (одна). Ох, будь что будет, я больше не могу. (Зовет.) Пьер!
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ
Жизель входит с покупками и разворачивает их.Жизель. Когда я слышу, что мой муж кричит, я знаю, что с ним все в порядке.
Франсуаза. Да, ваш муж в полном порядке.
Жизель. Он не слишком волнуется из-за генеральной?
Франсуаза. Из-за нее он совсем не волнуется.
Жизель. Прекрасно, прекрасно.
Франсуаза. Он волнуется из-за меня.
Жизель. Тем лучше, тем лучше!
Франсуаза. Он хочет на мне жениться!
Жизель. Браво, браво! Это его отвлекает. Я в восхищении.
Франсуаза. Жизель, вы потеряли рассудок!… Мы катимся в пропасть! Вам нужна трагедия? Вы ее получите! (Зовет.) Пьер, Пьер! (Выходит вправо.)
Жизель. Да здравствуют трагедии! Эрве обожает трагедии! Как и все мужчины! Вы это поймете, когда выйдете замуж! Им нужны несчастья, не причиняющие зла! Здоровая гигиеническая драма – вот и весь секрет крепкого брака.
СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ
Габриэль входит с Пьером. Поверх пеньюара на ней длинная юбка со шлейфом из простой ткани, в которой актрисы репетируют и учатся двигаться: короткие современные платья отучили женщин ходить со шлейфом.Габриэль (спокойно). Никогда не смогу! Нечего и пытаться, не смогу! Уже две недели я таскаю этот шлейф, и чем дальше, тем больше в нем путаюсь! (Снова начинает ходить по сцене.)
Жизель. Извините меня, Габриэль, но у вас к этому неправильный подход. Я участвовала в «Бале дебютанток» и брала частные уроки у Жака Шазо…
Габриэль. Браво! Расскажите, в чем секрет Шазо, это мне, наверное, поможет.
Жизель. Когда вы не двигаетесь, шлейф лежит на полу.
Габриэль. Ну да.
Жизель. А когда вы идете, вы берете его на руку.
Габриэль (зловеще помолчав). И этому учит Шазо?
Входит Франсуаза.
Франсуаза. Пьер, твой отец только что просил меня стать его женой.
Пьер. Потрясающе! Перед генеральной папа всегда устраивает цирк.
Франсуаза. Ну, моя совесть чиста – я вас предупредила; он вечером объявит об этом официально.
Габриэль. О чем объявит?
Франсуаза. О том, что женится на мне.
Габриэль, Жизель, Пьер (вместе). Отлично.
Франсуаза. Вечером, на поклонах он объявит это перед публикой.
Пьер. Это невозможно!
Жизель. Он этого не сделает!
Габриэль. Он постесняется!… Как бы не так! Со сцены, перед всем Парижем! Никто еще такого не откалывал, даже Саша Гитри! Тогда только и будут говорить, что о нем, а обо мне забудут совершенно! Вот это ход! О! Негодяй! Пусть только посмеет показаться мне на глаза… Вот он, мы ничего не знаем. (Идет навстречу Эрве, входящему слева.)
СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ
Габриэль. Эрве, я бросаюсь перед тобой на колени! Не умею я ходить с этим шлейфом! Сильно его отводить ногой, или слабо, или подсекать?Эрве. Ни то и ни то. Дай мне твою юбку. Это просто. «Скошен, скручен и отброшен!»
Габриэль отвязывает шлейф и завязывает его на талии Эрве.
Габриэль. Он все умеет!
Жизель. Он великолепен!
Пьер. Папа – гигант!
Эрве безупречно выполняет несколько движений со шлейфом.
Эрве. Скошен, скру-чен, от-брошен!
Габриэль (Жизели). Несколько иначе, чем Шазо!
Эрве. Но самое трудное – это спуститься по лестнице в последнем акте! Во время коронации! В Нотр-Дам! Постой,
я тебе покажу! (Выходит влево.)
Габриэль. Оставьте нас одних!
Голос Эрве. Вначале фанфары! Па-та-та, па-та-та!
Пьер. Мамочка, не говори ему обо мне и Франсуазе, он нас убьет.
Голос Эрве. Орган! Пон-пон-пон!
Габриэль подталкивает всех троих к левой двери.
Габриэль. Клянусь моей головой, жаль, что вам нельзя остаться! Вы такое пропустите! (Закрывает дверь.)
Голос Эрве. И ты появляешься, когда выступает хор: «Аллилуйя, аллилуйя!»
Входит Эрве, изображая все одновременно: и фанфары, и орган, и хор, и выход императрицы.
Габриэль. Как ты красив!
Эрве. Хм!
Габриэль. Ты великолепен!
Эрве. Нет, я не красив, но что-то во мне есть.
Габриэль. Ты более чем красив. Сними юбку. Ты один – целый цирк. Ты лев, и обезьяна, и силач, и акробаты – все в одном тебе! Ах! Сними свою юбку! Я понимаю Франсуазу!
Эрве. Франсуазочку? Ты с ума сошла!
Габриэль. Ну, Эрве, не мне тебе говорить!
Эрве. Ты права, не тебе!
Габриэль. Девочка тебя обожает!
Эрве. И ты, как настоящая женщина, это почувствовала!
Габриэль. Она от тебя без ума!
Эрве. Ну, если хочешь – да!
Габриэль. Повезло же человеку!
Эрве. Повезло же мне!
Габриэль. Если бы ты знал, как она мне о тебе говорила!
Эрве. Расскажи, расскажи!
Габриэль. Ты поймал меня на слове. Ты же знаешь, что в таких случаях все говорят одно и то же!
Эрве. Но все равно, приятно послушать!
Габриэль. Она доверилась мне, как своей матери… хотя, конечно, по возрасту я ею быть не могу.
Эрве. Как? Но ведь твой сын старше ее!
Габриэль. Да, но это мальчик.
Эрве раскрывает рот от недоумения.
Если бы ты знал, как она говорит о тебе. «Ах! Мэтр! Ах! Всесокрушающая мощь! Беспредельный размах! Слоновье здоровье!» И она еще не все говорит, что думает! Словом… она тебя любит, обожает, а почему? (Перед зеркалом.) Нельзя мне так причесываться. Никогда. Я плоская какая-то становлюсь. (К Эрве.) Она обожает тебя, потому что переносит на тебя подсознательную мечту. У нее никогда не было настоящего отца, и ее отец – ты!
Эрве. Да, я буду ей всем: и мужем и отцом.
Габриэль. Не мужем.
Эрве. Да, мужем.
Габриэль. Нет, не будешь.
Эрве. Буду!
Габриэль. Да нет. Послушай, я тебе объясню. (В зеркало.) Конечно, прыщик. Нет, оттирается. Эрве, ты не хочешь погубить жизнь твоего сына? Я поклялась Пьеру, что не скажу правды, и я сдержу слово, но его счастье для меня дороже всего. Пьер любит Франсуазу.
Эрве. Жаль беднягу.
Габриэль. Поэтому, ты понимаешь, нужно уметь жертвовать.
Эрве. Да!
Габриэль. Вот и хорошо, мой родной!
Эрве. Ты – мать! Ты должна ему объяснить, что он должен пожертвовать собой. У меня не хватит духа.
Габриэль. Эрве! Они созданы друг для друга!
Эрве. А любит она меня. Ах, как чудовищно несправедлива жизнь!
Габриэль (в отчаянии). Они уже целый год живут вместе в квартире Пьера!
Эрве. Нет! Нет! Я тебе не верю!
Габриэль. Они ждут ребенка!
Эрве. Если они надо мной смеялись, это ужасно.
Габриэль. Знаешь, как тебе надо поступить? Знаешь, чем бы ты покорил Франсуазу? Она не смеет тебя просить, я это делаю за нее. Франсуаза просит, чтобы ты, как отец, ведущий свою дочь к алтарю, – ты меня слушаешь внимательно?…
Эрве. Да.
Габриэль. Вечером, во время поклонов, ты выйдешь вперед… и объявишь почтеннейшей публике о свадьбе Франсуазы и Пьера.
Эрве. Так вот к чему ты вела, моя родная?! Чтобы я об этом объявил, а не о чем-то другом?
Габриэль. О чем другом, мой родной?
Эрве. Отлично! Согласен! Вечером я объявлю публике о свадьбе Франсуазы и Пьера…
Габриэль (в сторону). Вот это работа!
Эрве. И одновременно я объявлю, что скоро ты будешь бабушкой!
Габриэль. А?
Эрве. Поздравляю тебя, бабушка!
Габриэль. Не зови меня бабушкой!
Эрве. Как тебе угодно, дорогая. Ты предпочитаешь «бабуся»?
Габриэль. Нет!
Эрве. «Баба Габа»?
Габриэль. Нет!
Эрве. А как же?
Габриэль. Нет! Ты прав. Этот брак невозможен.
Эрве. Вот это работа.
Габриэль. Пьер слишком молод. В его возрасте жениться – безумие! Ах! Ни о чем этом мальчик не думает! Он прелестный ребенок, но легкомысленный! (Перед зеркалом.) Так и есть, что-то выскочило… А он, между прочим, знает, что в начале моего будущего фильма мне должно быть девятнадцать лет! Это история жизни одной женщины, с девятнадцати до девяноста лет: по одному болгарскому роману, потрясающе интересно, – мне нужно дать его тебе прочесть. Девятнадцать лет мне только три минуты, но все же надо, чтобы было правдоподобно, и если распространится новость, что я бабушка, ох нет, невозможно, они думают только о себе. Ни о ком, кроме себя, не думают! На мою карьеру им наплевать… Эрве, ты должен им объяснить, что их брак невозможен!… Это ужасно, когда сын такой эгоист! (Громко кричит в дверь.) Оставьте меня в покое! Я вечером играю! (Идет к выходу.) Ладно, иду. Я сейчас!
Эрве. Тебя разве звали?
Габриэль. Нет, я всегда так делаю, когда мне нужно уйти. (Уходит.)
СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ
Эрве. Свадьба. Придумать такое – свадьба! Обо всем я мог подумать, только не… А может быть, это правда? Мой сын – мой соперник. Ситуация для пьесы. (Обращаясь к бюсту Мольера.) Мольер, ты бы такого не придумал. Ох, хотя прости! Конечно! «Скупой», четвертый акт. Как интересно, что у нас одинаково работает воображение. (Говоря это, подходит к книжному шкафу, достает том Мольера и находит нужное место. Произносит фразы текста, которые его интересуют, остальные проборматывает.) На-на-на…на-на-на… «А если не думать о том, что она будет тебе мачехой, какого ты мнения об этой девушке?…» Сын отвечает: «Какого я мнения?» – «Да, о ее внешности, росте, уме, красоте?» Сын отвечает: «Ла-ла!» А Гарпагон ему… вот это находка! «Увидев ее, я подумал о своем возрасте.„на-на-на… и это привело меня к мысли оставить свое намерение… на-на-на… и я бы отдал ее тебе, если б не отвращение, которое ты к ней питаешь…». И сын попадает в ловушку. Вот! Просто и гениально! Сейчас посмотрим, не устарел ли Мольер за три столетия.СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Входит Пьер.Пьер. Мама ушла?
Эрве. Да.
Пьер. Она с тобой говорила?
Эрве. Да.
Пьер. Обо всем?
Эрве. Да, мне кажется, обо всем. Постой – с декорацией второго акта – решено! Со шлейфом – решено! Да, мне кажется, мы все обговорили.
Пьер. И больше она тебе ни о чем не говорила?
Эрве. Нет! А что ты еще имеешь в виду?
Пьер. Больше ни о чем? А ты?
Эрве. И я – нет! Хотя постой. Мне нужно тебе кое-что сказать. У тебя минутка есть? Поди сюда. Вот. Я, может быть, женюсь на Франсуазе.
Пьер. На Франсуазе?
Эрве. Да.
Пьер. Поздравляю!
Эрве. А?… Ты не огорчен?
Пьер. Я в восторге, папочка.
Эрве. Тем лучше… Однако… Мне хотелось бы знать твое мнение… Присядь. (Усаживает Пьера на диван спиной к письменному столу, на который кладет «Скупого».)
Пьер поправляет пинцетом диадему Жозефины – так же, как во 2-й сцене. Однако, услышав, как отец листает книгу, он поднимает голову.
Эрве. Работай, работай!
Пьер снова погружается в работу.
(Читает.) «А если не думать о том, что она будет тебе мачехой, какого ты мнения об этой девушке?»
Пьер. Какого я мнения?
Он точно попадает в мольеровский текст; Эрве посылает бюсту немые поздравления, затем снова обращается к тексту.
Эрве. «Да, о ее внешности, росте, уме, красоте?»
Пьер. Ой-ой-ой!
Это не совпадает.
Эрве. О-ой-ой? Хотя сегодня это то же, что «ла-ла»! (Подпрыгивая.) «Ой-ой-ой? Что – „ой-ой-ой“? Ты считаешь, что она уродка?»
Пьер. Ну! Нет, не уродка… но размазня.
Эрве. «Размазня»… нет в тексте. (Откладывает в сторону пьесу и пытается импровизировать.) Пьер, я буду с тобой говорить… нам с тобой пора поговорить… как мужчина… с мужчиной…