Марш Найо. Занавес опускается

   – Может, какая-нибудь птица? – предположил Фокс.
   – Нет, это не птица. – Родерик внезапно замолчал. – Вот, опять!
   Писклявый протяжный вой то угасал, то вновь набирал силу, и эти переливы производили особенно удручающее впечатление. Без дальнейших размышлений Родерик и Фокс зашагали через сад по бугристой, покрытой мерзлой коркой земле. По мере того как они приближались к кустам, вой не то чтобы становился отчетливее, но как-то усложнялся, а когда они подошли к зарослям вплотную, приобрел и вовсе неожиданную окраску.
   – Вроде одновременно и воет, и поет, – прошептал Фокс.

 
Прощай, милый котик, пушистенький мой!
Даже, если ты линял, ты мне зла не причинял.
А теперь навсегда, навсегда ты ушел.
Но я буду вести себя хорошо.
Прощай навсегда, и аминь!
 

   – Навсегда, навсегда! – повторил тоненький голосок и снова сбился на грустный вой.
   Пока они продирались сквозь первые, низкие кусты, вой смолк и наступившую тоскливую тишину нарушил громкий захлебывающийся плач.
   На прогалине возле холмика свежевскопанной земли сидела девочка в белом колпаке. В холмик были воткнуты несколько цветков герани. В изголовье торчала короткая ветка с наколотой на нее полоской бумаги. Руки у девочки были выпачканы в земле, и, видимо, она терла глаза, потому что все лицо у нее было в черных потеках. Злобно уставившись на Родерика и Фокса, она опустилась на четвереньки – так припадает к земле зверек не в состоянии подчиниться инстинкту и спастись бегством.
   – Ай-я-яй, – сказал Родерик. – Нехорошо! – И, не зная, как качать разговор, за неимением лучшего, воспользовался традиционным вопросом доктора Уитерса: – Что беспокоит?
   Девочка судорожно всхлипнула. Родерик присел рядом с ней на корточки и прочел надпись на бумажной полоске. Большими неровными буквами было выведено:
   КАРАБАС
   МИР ПРАХУ ТВОЕМУ
   С ЛЮБОВЬЮ ОТ ПАНТАЛОШИ
   – Карабас был чей кот? – для пробы спросил Родерик. – Твой?
   Панталоша свирепо посмотрела на него и отрицательно покачала головой.
   – Какой же я глупый! Это ведь был кот твоего дедушки. Правильно?
   – Карабас меня любил, – с пафосом заявила Панталоша. – Больше, чем Нуф-Нуфа. Он меня любил больше всех. Я с ним дружила. – Набрав силу, ее голос зазвучал пронзительно, как паровозный свисток. – И неправда! – крикнула она. – Неправда! Неправда! Я его не заразила лишаем! Ненавижу тетю Милли! Хоть бы она умерла. Хоть бы они все умерли! Я тетю Милли убью! – Она заколотила кулаками по земле. Ее взгляд случайно упал на Фокса. – А ну, катись отсюда, ты! – заорала она. – Это мое место!
   Фокс поспешно отступил на шаг.
   – Мне про Карабаса рассказывали и про тебя тоже, – осторожно сказал Родерик. – Ты, кажется, рисуешь картинки? Что-нибудь новое нарисовала?
   – Я больше не хочу рисовать.
   – Жалко. Мы собирались прислать тебе краски. Из Лондона.
   Панталоша всхлипнула, но глаза у нее уже высохли.
   – Кто собирался? – спросила она.
   – Агата Трои-Аллен. Миссис Аллен – помнишь ее? Она моя жена.
   – Вот возьму и нарисую тетю Милли! – сказала Панталоша. – У нее будут свинячьи уши, и она будет как Иуда Искариот. Они говорят, у Карабаса был стригущий лишай и что это я его заразила, только они врут, они все вруны! Не было у него никакого лишая, и я его совсем даже не заразила. Просто у него шерстка лезла.
   Панталоша повалилась навзничь и самозабвенно, как в тот раз при Агате в театре, замолотила ногами по земле. Родерик нерешительно нагнулся над ней и, поколебавшись, поднял на руки. Минуты две она яростно брыкалась, но потом капитулировала и обмякла.
   – Ничего, Панталоша, все будет хорошо, – беспомощно пробормотал Родерик. – Давай-ка, вытрем тебе личико. – Опустив руку в карман, он нащупал там что-то твердое. – Ой, смотри, что у меня есть. – Он вытащил картонную коробочку. – Умеешь играть в «Счастливые семьи»? – Сунув Панталоше карты, он неумело обтер ей лицо носовым платком. – Пойдемте, – сказал он Фоксу.
   С притихшей Панталошей на руках он прошел через сад к ступенькам, ведущим на третью террасу. Тут девочка вдруг снова начала брыкаться, и он поставил ее на землю.
   – Хочу играть в «Счастливые семьи», – хрипло сообщила она. – Хочу сейчас. Здесь.
   Усевшись на корточки и все еще икая и всхлипывая, Панталоша распечатала грязными пальцами карты и стала сдавать их на троих.
   – Присаживайтесь, Фокс, – посоветовал Родерик. – Будете играть в «Счастливые семьи».
   Фокс неловко уселся на вторую ступеньку. Панталоша сдавала медленно, в основном по той причине, что предварительно проверяла каждую карту.
   – Вы правила знаете? – спросил Родерик.
   – Не уверен. – Фокс надел очки. – Это похоже на бридж?
   – Не очень, но усвоите быстро. Задача игры собрать у себя одну семью. – Он повернулся к Панталоше: – Будь добра, отдай мне миссис Снипс, жену портного.
   – А где «пожалуйста»? За это хожу я, – сказала Панталоша. – Ну-ка, сами дайте мне портного Снипса, его сына Снипса-младшего и его дочку, мисс Снипс. Пожалуйста!
   – Черт, не везет! Держи, – Родерик протянул ей карты с портретами карикатурных персонажей, словно сошедших со страниц допотопного издания «Панча».
   Панталоша положила полученные карты отдельно и села на них. Ее панталоны, подтверждая данное ей прозвище, были целиком в поле зрения.
   – Так. – Она обратила затуманенный взгляд на Фокса. – А ты дашь мне…
   – Разве сейчас не я хожу? – спросил Фокс.
   – Нет, пока она не ошибется, ходит она, – объяснил Родерик. – Вы сейчас научитесь.
   – Дай мне Грита-младшего, сына бакалейщика, – потребовала Панталоша.
   – А разве она не должна сказать «пожалуйста»?
   – Пожалуйста! – закричала Панталоша. – Я сказала «пожалуйста»! Ну, пожалуйста!
   Фокс протянул ей карту.
   – И еще миссис Грит, – продолжала Панталоша.
   – Убейте, не понимаю, откуда она знает, – удивился Фокс.
   – Еще бы ей не знать. Она все подглядела.
   Панталоша сипло засмеялась.
   – А вы дайте мне мясника, мистера Буля, – приказала она Родерику. – Пожалуйста.
   – Его нет дома, – торжествующе ответил Родерик. – Вот видите, Фокс, теперь мой ход.
   – Не игра, а какое-то жульничество, – мрачно заметил Фокс.
   – А Бан-младший точно-преточно как мой дядя Томас, – вдруг сказала Панталоша.
   Родерик мысленно заменил гротескные физиономии на картах лицами Анкредов, как их нарисовала в своем альбоме Агата.
   – Да, похож, – согласился он. – Теперь я знаю, что он у тебя. Ну-ка, пожалуйста, дай мне Анкреда-младшего, сына актера.
   Эта шутка привела Панталошу в неописуемый восторг. Хрипло гогоча, как развеселившийся дикарь, она стала требовать карты, называя их именами своих ближайших родственников, и игра запуталась окончательно.
   – Все, хватит, – наконец сказал Родерик и был неприятно поражен, услышав в собственном голосе оттенок самодовольства. – Поиграли замечательно. А теперь, может быть, ты проводишь нас и мы познакомимся с… э-э…
   – Со счастливой семьей, – невозмутимо подсказал Фокс.
   – Вот именно.
   – Зачем? – повелительно спросила Панталоша.
   – Мы для того и приехали.
   Она встала и посмотрела на него в упор. Ее запачканное грязью лицо неуловимо и странно изменилось. Кроме нормального детского желания поделиться секретом, Родерик прочел в ее глазах и нечто другое, встревожившее его своей необычностью.
   – Отойдем! – попросила она. – Чего-то скажу. Нет, ему не скажу. Только вам.
   Оттащив Родерика в сторону, она метнула на него косой взгляд, заставила нагнуться и обвила рукой за шею. Он ждал, ее дыхание щекотало ему ухо.
   – Ну, в чем дело?
   В ответ раздался даже не шепот, а тихий шелест, но каждое слово прозвучало на удивление отчетливо:
   – У нас в семье есть убийца.
   Он отодвинулся и посмотрел на нее – она беспокойно улыбалась.

Глава двенадцатая
ЗВОНОК И КНИГА

I

   Рисунки Агаты были настолько точны и выразительны, что Родерик сразу же узнал Дездемону Анкред, едва та появилась на лестнице и взглянула с верхней ступеньки на вторую террасу, где, являя собой, несомненно, забавное зрелище, стояла вся компания, то есть он сам, Панталоша и Фокс. Увидев их, Дездемона на миг застыла в позе, исполненной той театральной претенциозности, которую так верно передала Агата.
   – Ах! – глубоким контральто воскликнула она. —Панталоша! Наконец-то! – Протянув руку к Панталоше, она одновременно с нескрываемым интересом посмотрела на Родерика. – Здравствуйте. Вы наверх? Этот ужасный ребенок не дает вам пройти? Вероятно, мне следует представиться?
   – Если не ошибаюсь, вы – мисс Анкред.
   – А он муж миссис Аллен, – сказала Панталоша. – Спасибо, тетя Дези, но ты не очень-то нам нужна.
   Дездемона в это время эффектно спускалась по лестнице. Улыбка на ее лице даже не дрогнула. Разве что на долю секунды сбился шаг. Но уже в следующее мгновение ее рука оказалась в руке Родерика. И Дездемона до того пристально посмотрела ему в глаза, что он смутился.
   – Я так рада, что вы приехали, – произнесла она голосом, идущим из самых глубин груди. – Так рада! Мы ужасно, ужасно расстроены. Мой брат вам все рассказал, я знаю. – Она сжала и медленно отпустила его руку, затем перевела взгляд на Фокса.
   – Инспектор Фокс, – представил его Родерик.
   С видом трагической героини Дездемона милостиво кивнула.
   Они собрались подняться наверх. Панталоша издала угрожающий вопль.
   – А ты лучше беги скорей домой, – посоветовала ей Дездемона. – Мисс Эйбл давно тебя ищет. Господи, Панталоша, что ты делала? Ты же вся в земле.
   Панталоша немедленно закатила новую сцену. Повторяя прежний репертуар, она выкрикивала странные угрозы в адрес своих родственников, оплакивала кота Карабаса и протестующе орала, что ничем его не заразила.
   – Право же, это более чем нелепо, – пожаловалась Дездемона Родерику, применив так называемый «громкий шепот в сторону». – Мы ведь все переживаем не меньше. Бедняжка Карабас! Отец был тоже очень к нему привязан. Но, в конце концов, не могли же мы рисковать собственным здоровьем. Стригущий лишай – вне всякого сомнения. Шерсть лезла клочьями. Очевидно, дети от него и заразились. И мы совершенно правильно сделали, что его усыпили. Панталоша, прекрати!
   Они поднялись на верхнюю террасу, Панталоша с горестным воем плелась следом. У дома их встретила мисс Каролина Эйбл.
   – Боже, что за крики! – весело сказала она и, взглянув ясными умными глазами на Родерика и Фокса, увела свою подопечную.
   – Умоляю, простите нас за такой прием! – пылко извинилась Дездемона. – Я просто удручена. Наша малютка Панталоша – это что-то невозможное. Я детей обожаю, поверьте, но у нее о-о-чень трудный характер. А когда в доме трагедия, когда нервы и чувства истерзаны…
   Она заглянула Родерику в глаза, беспомощно всплеснула руками и наконец провела их с Фоксом в Большой зал. Родерик украдкой скосил глаза – отведенное портрету место под Галереей все еще пустовало.
   – Я сейчас позову сестру и невестку, – начала Дездемона, но Родерик перебил ее.
   – Если позволите, сначала мы побеседуем с вами, – сказал он и по тому, как торжественно и с каким достоинством она кивнула, понял, что это предложение ей даже польстило.
   Они прошли в Большой будуар, где Агата застала Седрика и мисс Оринкорт, когда те хихикали там на софе. Сейчас на софу поместила себя Дездемона. Родерик не мог не заметить, как красиво она это проделала: даже не посмотрев, туда ли она садится, Дездемона одним движением опустилась на подушки, а затем элегантно расправила плечи и локти.
   – Полагаю, ваш брат объяснил, как полиция относится к подобным ситуациям, – начал он. – Прежде чем предпринять дальнейшие шаги, мы обязаны очень многое уточнить.
   – Понимаю, – тупо глядя на него, кивнула Дездемона. – Да, понимаю. Продолжайте.
   – Давайте говорить без обиняков: как вы сами думаете, в анонимке есть хоть капля правды?
   Дездемона медленно закрыла лицо руками.
   – О, если бы я могла отбросить сомнения! – вскричала она. – О, если бы!
   – И вы, конечно, не знаете, кто написал эти письма?
   Она отрицательно покачала головой.
   Родерику показалось, что она все-таки поглядывает сквозь пальцы.
   – Кто-нибудь из вас после похорон ездил в Лондон?
   – Какой кошмар! – Она уронила руки и уставилась на него не мигая. – Этого я и боялась. Какой кошмар!
   – Что именно?
   – Вы думаете, письма написал один из нас? Кто-то из нашей семьи?
   – Согласитесь, что это не такая уж абсурдная гипотеза, – сказал Родерик, с трудом подавляя раздражение.
   – Да-да. Наверно. Но какая страшная мысль!
   – Так все же, ездил кто-нибудь из вас в Лондон?
   – Дайте подумать, дайте подумать, – забормотала Дездемона и снова закрыла лицо руками. – В тот вечер… После того как мы… после папочкиных похорон и после того, как мистер Ретисбон… – она беспомощно подняла плечи.
   – …огласил завещание?
   – Да. В тот вечер Томас и Дженетта (моя невестка), и еще Фенелла (это ее дочь), и Поль (мой племянник, Поль Кентиш) – все уехали одним поездом, в девятнадцать тридцать.
   – И потом вернулись? Когда?
   – Нет, не вернулись. Дженетта здесь только гостила, а Фенелла и Поль из-за того, что… Короче говоря, Фенелла переехала к матери, и Поль, по-моему, тоже сейчас там. Томас, как вы знаете, живет в Лондоне.
   – И никто больше из Анкретона не уезжал?
   Выяснилось, что на следующий день в Лондон уехали утренним поездом Миллеман, Седрик и сама Дездемона. У каждого были там дела. В Анкретон они вернулись вечером. Именно в тот день, в среду, в Скотленд-Ярд пришло с вечерней почтой анонимное письмо. С помощью осторожных вопросов Родерик установил, что в Лондоне Дездемона, Миллеман и Седрик разъехались в разные стороны и встретились только вечером на вокзале.
   – А мисс Оринкорт? – спросил он.
   – За передвижениями мисс Оринкорт я, знаете ли, не слежу, – надменно ответила Дездемона. – Вчера ее не было весь день – думаю, ездила в Лондон.
   – Она все еще живет здесь?
   – Прекрасно понимаю, почему у вас такое изумленное лицо, – сказала Дездемона, хотя Родерик был уверен, что лицо у него в ту минуту не выражало ничего. – Ах, мистер Аллен! После всего, что было!.. Она же втянула папочку в заговор. Она унизила и оскорбила нас, как только можно. Я бы даже сказала, надругалась над чувствами целой семьи. И после всего этого она продолжает здесь жить. Тю!
   – А сэр Седрик, он?..
   – Седрик теперь глава семьи, – перебила Дездемона, – но я не собираюсь скрывать, что его поведение меня во многом поражает и возмущает. Особенно во всем, что касается Сони Оринкорт (кстати, никто меня не убедит, что это ее настоящая фамилия). То, что он задумал, то, что они оба задумали… Ах, не стоит об этом!
   Родерик не стал допытываться, чем ее так поражает поведение Седрика. Он зачарованно наблюдал за поведением самой Дездемоны. Напротив софы висело зеркало в старинной раме. Родерик видел, что Дездемона постоянно себя в нем проверяет. Даже когда она трагическим жестом отнимала руки от лица, ее пальцы успевали поправить прическу, а затем она чуть поворачивала голову и рассеянно, но в то же время очень зорко оценивала результат. И всякий раз, едва она бросала на Родерика очередной проникновенный взгляд, ее глаза тут же устремлялись к зеркалу и с плохо скрытым удовлетворением отмечали достигнутую степень томности. У Родерика было ощущение, что он разговаривает с манекеном.
   – Как я понял, это вы нашли в чемодане мисс Оринкорт банку с крысиным ядом?
   – Ужас, правда? Вообще-то мы нашли все вместе: моя сестра, Полина (миссис Кентиш), Милли, Седрик и я. В ее гардеробной. Чемоданчик такой, знаете, дешевенький, весь в наклейках – она ездила на гастроли с какой-то там опереточной труппой. Я же Томасу сто раз говорила, что она совершенно убогая, бездарная актриса. Вернее, даже не актриса. Смазливая мордашка, а больше ничего – максимум третья линия кордебалета, и то, если повезет.
   – Сами вы трогали банку?
   – Ой, да мы все ее трогали. Седрик, естественно, попробовал ее открыть, но у него не получилось. Тогда он по ней постучал и сказал, что, судя по звуку, она не полная. – Дездемона понизила голос. – Он сказал: «Пуста наполовину!» А Милли (это моя невестка, миссис Миллеман Анкред) сказала… – Дездемона вдруг замолчала.
   – Да? – поторопил Родерик, устав от бесконечных генеалогических примечаний. – Миссис Миллеман сказала?..
   – Она сказала, что, насколько ей известно, этой банкой ни разу не пользовались. – Дездемона чуть изменила позу. – Я Милли не понимаю. Она такая не тонкая. Конечно, очень толковая, в этом ей не откажешь, но… впрочем, она не из Анкредов и не чувствует все так глубоко, как мы. Она… между нами говоря, в ней есть что-то плебейское, вы меня понимаете?
   Родерик никак не откликнулся на этот призыв аристократа к аристократу.
   – Чемодан был заперт?
   – Мы бы никогда не стали взламывать замок, мистер Аллен.
   – Вот как? – неопределенно сказал он.
   Дездемона посмотрелась в зеркало.
   – Разве что… Полина вообще могла бы, – после паузы признала она.
   Родерик помолчал, перехватил взгляд Фокса и встал.
   – Хорошо, мисс Анкред. Вы позволите нам заглянуть в комнату вашего отца?
   – В папочкину спальню?
   – Если вы не возражаете.
   – Мне это было бы слишком… Разрешите, я не… Лучше я попрошу Баркера…
   – Пусть он только объяснит, как пройти, а найдем мы сами.
   Дездемона взволнованно протянула ему обе руки.
   – О-о, вы все понимаете! – воскликнула она. – Как прекрасно, когда тебя понимают! Спасибо.
   Неопределенно хмыкнув, Родерик увернулся от простертых к нему рук и пошел к двери.
   – Так, может быть, Баркер нас проводит? – напомнил он.
   Дездемона проплыла в угол, нажала звонок, и минуты через две вошел Баркер. Держась с неописуемой важностью, она объяснила, что от него требуется. Ее манеры и речь заставляли поверить, что Баркер воплощает собой образец преданного короне вассала. В Большом будуаре повеяло средневековьем.
   – Эти господа приехали нам помочь, Баркер, – закончила она. – И мы в свою очередь должны помочь им. Ты ведь им поможешь?
   – Несомненно, мисс. Пожалуйста, пройдите за мной, сэр.
   До чего точно Агата описала и широкую лестницу, и картинную галерею, и бесконечные мертвые пейзажи в тяжелых рамах! И этот запах. Викторианский букет, составленный из запахов лака, ковров, воска и, непонятно почему, макарон. Как она тогда сказала – желтый запах. Вот и первый длинный коридор, а вон там ответвляющийся от него проход в башню, где она жила. Как раз здесь она заблудилась в первый вечер, а вот и те комнаты с нелепыми названиями. Справа от него были «Банкрофт» и «Бернар», слева – «Терри» и «Брейсгердл»; а дальше шкаф для постельного белья и ванные. Баркер шел впереди, фалды его фрака мерно покачивались. Он шагал наклонив голову, сзади была видна только тонкая полоска седых волос и крапинки перхоти на черном воротнике. А это коридор, параллельный Галерее, – и они остановились перед закрытой дверью: на табличке готическим шрифтом было написано «Ирвинг».
   – Здесь, сэр, – устало сказал запыхавшийся Баркер.
   – С вашего разрешения мы войдем.
   Дверь открылась в пахнущую карболкой темноту. Легкий щелчок – стоящая у кровати лампа залила светом ночной столик и малиновое покрывало. Раздвинув клацающие кольцами шторы, Баркер поднял жалюзи.
   Больше всего Родерика поразило несметное число фотографий. Они были развешаны по стенам в таком изобилии, что почти скрывали под собой красные, в бледных звездочках обои. Обстановка комнаты дышала солидностью и богатством: гигантское зеркало, парча, бархат, массивная мрачная мебель.
   Над кроватью висел длинный шнур. Там, где полагалось быть наконечнику с кнопкой, из шнура торчали концы голой проволоки.
   – Я вам больше не нужен, сэр? – раздался за спиной голос Баркера.
   – Пожалуйста, задержитесь на минутку, – попросил Родерик. – Я хочу, чтобы вы нам помогли.

II

   Баркер действительно был очень стар. Глаза его были подернуты влажной пленкой и ничего не выражали, разве что в самой их глубине затаилась грусть. Усохшие руки мелко тряслись, словно напуганные собственными багровыми венами. Но выработанная за долгую жизнь привычка с вниманием относиться к чужим прихотям отчасти маскировала эти приметы старости. Движения Баркера еще хранили следы былой расторопности.
   – Мне кажется, мисс Анкред толком не объяснила, зачем мы приехали, – сказал Родерик. – Нас попросил мистер Томас Анкред. Он хочет, чтобы мы точнее установили причину смерти сэра Генри.
   – Вот оно что, сэр.
   – В семье считают, что диагноз был поставлен слишком поспешно.
   – Именно так, сэр.
   – Лично у вас тоже были какие-то сомнения?
   Баркер сжал и тотчас разжал пальцы.
   – Да нет, сэр. Сперва не было.
   – Сперва?
   – Если вспомнить, что он ел и пил за ужином, сэр, и как потом разнервничался, и сколько раз все это уже случалось раньше… Ведь доктор Уитерс давно его предупреждал, сэр.
   – Ну а потом сомнения появились? После похорон? В последние дни?
   – Даже не могу сказать, сэр. У нас тут пропала одна вещь, так меня уже столько расспрашивали – и миссис Полина, и миссис Миллеман, и мисс Дездемона, – да и вся прислуга у нас разволновалась… Голова кругом идет, сэр, не знаю, что и сказать.
   – Вы говорите про банку с крысиным ядом? Это она пропала?
   – Да, сэр. Но, как я понял, уже нашли.
   – И теперь хотят разобраться, открывали ее до того, как она пропала, или нет? Правильно?
   – Да, сэр, я так понимаю. Правда, мы с крысами воюем уже лет десять, а то и больше. У нас две банки было, мы их в кладовке держали, сэр, в той, куда с улицы вход. Одну банку открывали, всю полностью потратили и выкинули. Это я точно знаю. А про ту, что нашлась, ничего сказать не могу. Миссис Миллеман помнит, что видела ее в кладовке год назад и что она была не начатая, а миссис Буливент, наша кухарка, говорит, что вроде с тех пор ее пару раз открывали и, значит, она должна быть неполная, но миссис Миллеман так не думает – вот все, что могу сказать, сэр.
   – А вы не помните, в комнате у мисс Оринкорт когда-нибудь травили крыс?
   Баркер неприязненно нахохлился.
   – Насколько мне известно, сэр, никогда.
   – Там что, крыс нет?
   – Почему же, есть. Дама, о которой вы говорите, жаловалась горничной, та поставила там мышеловки и нескольких поймала. Как я слышал, эта дама не хотела, чтобы в комнате сыпали отраву, и потому ядом там не пользовались.
   – Понятно. А сейчас, Баркер, если можете, расскажите подробно, как выглядела эта комната, когда вы вошли сюда утром в день смерти сэра Генри.
   Старческая рука поползла ко рту и прикрыла задрожавшие губы. Тусклые глаза заволоклись слезами.
   – Я знаю, вам это тяжело, – сказал Родерик. – Вы уж меня простите. Сядьте. Нет-нет, пожалуйста, сядьте.
   Наклонившись вперед, Баркер сел в единственное в комнате кресло.
   – Я уверен, вы сами хотели бы устранить любые опасные заблуждения.
   Казалось, Баркер борется с собой: профессиональная сдержанность не позволяла ему поделиться личным горем. Но наконец с неожиданной словоохотливостью он выдал классический ответ:
   – Уж больно не хочется, сэр, чтобы такую семью в какой-нибудь скандал впутали. В этом доме еще мой отец дворецким служил, у прежнего баронета, у троюродного брата сэра Генри – его сэр Уильям Анкред звали, – да я и сам при нем начинал: сперва на кухне ножи чистил, а потом меня в лакеи поставили. Сэр Уильям, он был джентльмен, он с актерами не знался, сэр. Для него это был бы тяжелый удар.
   – Вы имеете в виду то, как умер сэр Генри?
   – Я имею в виду, – Баркер поджал дрожавшие губы, – я имею в виду то, как в последнее время все в доме изменилось.
   – Вы говорите о мисс Оринкорт?
   – Тю! – произнес Баркер, убедительно доказав, что служит Анкредам всю жизнь.
   – Послушайте, – неожиданно сказал Родерик, – а вам известно, что подозревают ваши хозяева?
   Старик долго молчал.
   – Не хочу я об этом думать, сэр, – прошептал он. – Прислуга много о чем сплетничает, но я сплетни не одобряю и сам в них не участвую.
   – Хорошо. Тогда, может быть, расскажете про комнату?
   Но из его рассказа Родерик почерпнул мало нового. Да, было темно, сэр Генри лежал на кровати скрючившись, «будто пытался сползти на пол», – боязливо добавил Баркер; в комнате отвратительно пахло, вещи валялись в беспорядке, шнур звонка был оборван.
   – А где была кнопка? – спросил Родерик. – Сам наконечник?
   – У него в руке, сэр. Он сжимал его в кулаке. Мы сперва не нашли.
   – Вы его сохранили?
   – Лежит здесь в туалетном столике, сэр. Я сам его туда положил, собирался потом починить.
   – Вы его не развинчивали, не осматривали?
   – Нет, сэр. Просто убрал в стол, а звонок отключил от сети.
   – Прекрасно. Теперь поговорим о том, что было вечером, когда сэр Генри ложился спать. Вы его тогда видели?
   – Да, сэр, конечно. Как обычно. Он вызвал меня звонком уже в первом часу ночи, и я сразу сюда поднялся. Я ведь был у него заместо камердинера. Прежний камердинер давно уволился.
   – Он вызвал вас тем звонком, который в комнате?
   – Нет, сэр, он всегда звонил из коридора, по дороге к себе. Пока он дошел до спальни, я уже поднялся по черной лестнице и ждал его.