Страница:
Дорожка вилась меж грядами мертвых листьев, над головой шумели на ветру промерзшие ветви. У подножия холма виднелись ворота. Солнце ушло, из лощин выползал туман. «Только до ворот, и сразу обратно наверх», – подумала Агата. Сзади послышались цоканье копыт и тихий скрип колес. Росинант вывез из-за деревьев двуколку, в которой, теребя вожжи, восседала мисс Оринкорт – в длинных перчатках, в мехах и, кажется, в неплохом настроении.
Агата подождала, и, поравнявшись с ней, мисс Оринкорт остановилась.
– Я в деревню, – сказала она. – Хотите со мной? Поехали, будьте лапочкой; мне в аптеку надо, а я боюсь, этот зверь без присмотра удерет.
Агата забралась в двуколку.
– Править умеете? Ой, будьте лапочкой, а то я терпеть не могу. – Мисс Оринкорт передала Агате вожжи и немедленно полезла в свои меха за портсигаром. – Не могу я сидеть в этой гробнице одна, меня жуть берет. А они поехали на ужин в какой-то другой морг, по соседству. Ха, по соседству! Переть черт те куда. Все поехали: и Седрик, и Поль, и старуха Полина. Компашка будь здоров! Но теперь-то хвосты они поджали, лапочка, и даже очень. Я что хочу сказать, вы же заметили, какая я была расстроенная, правда? А Нуф-Нуф, он ведь тоже не слепой. – Она захихикала. – Ой, лапочка, жалко, вы его не видели! С этой жестянкой на голове и вообще. Вошел в библиотеку, так эффектно, ну чистый король, и выдал им за все сразу. Эта дама, говорит, моя гостья, будьте добры не забывать! Ну и еще много чего сказал. Я думала, со смеху лопну. Полина и Милли прямо позеленели, краше в гроб кладут, а бедняжка Седрик только чего-то блеял и ручками размахивал. Нуф-Нуф заставил их извиниться. В общем, какое-никакое, а все ж событие. – Она вздохнула. – Ведь в этом болоте противней всего, что ничего не происходит. Совсем ничего. И занять себя нечем, весь день только и делаешь, что ничего не делаешь. Господи, как же я влипла! Если бы месяц назад кто сказал, что я здесь со скуки озверею и готова буду среди этого доисторического реквизита на карачках ползать, я бы подумала, что у человека не все дома. Ну да ладно, в армии, наверно, было бы еще хуже.
– Вы что, служили в армии?
– Я девушка нежная, – не без гордости сказала мисс Оринкорт. – Страдаю бронхиальной астмой. Меня взяли в АЗМВ[20], в гастрольное шоу, но мои бронхи открыли собственные гастроли, и какие! Мальчики в оркестре жаловались, что сами не слышат, что играют. Ну я и ушла. Потом мне предложили попробоваться запасной в «Единороге». Это из тех театров, где тебя ногой размажут и не заметят. А потом меня приглядел Нуф-Нуф, – бесхитростно закончила мисс Оринкорт.
– И вы решили, что вам повезло?
– А вы бы решили иначе? Сами подумайте. Ежу понятно. Человек с таким положением. Первый актер страны. Кстати, я считаю, он миляга. Можно сказать, я в него даже влюблена. Но о себе я ведь тоже должна думать. В нашем мире, если сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится. Между нами говоря, миссис Аллен, положеньице у меня здесь было шаткое. До вчерашнего дня. Вы же понимаете: пока девушка не уверена в своем будущем, она в такой обстановке на рожон не полезет. Если хоть что-то соображает. – Мисс Оринкорт глубоко затянулась сигаретой и раздраженно хмыкнула. – Нет, мне и в самом деле надоело, – сказала она таким тоном, будто Агата ей возражала. – Подарки он мне, правда, дарит, тут уж грех жаловаться. Эта шубка, например, – очень ничего, да? Одна дама из ЖВС[21] продавала. Я объявление увидела. Она ее даже не носила. И всего двести фунтов – считай, даром.
Какое-то время они молчали, тишину нарушало только цоканье копыт. Позади осталась станция, и за изгибом холмов показались крыши деревни.
– Видите ли, – снова заговорила мисс Оринкорт, – когда мы с Нуф-Нуфом решили, что я к нему перееду, я понятия не имела, что меня тут ждет. Откуда мне было знать? Но вы же понимаете. Вроде, казалось, лучше не придумаешь. Тут все-таки место высокое, а врач говорит, для моей грудки чем выше, тем лучше, да и в оперетте мне мало что улыбалось. Голос у меня не ахти, и плясать, как раньше, уже не могу, дыханья не хватает, а от «серьезного» театра меня с души воротит. Ну, и что остается?
Как с ней уже не раз случалось в Анкретоне, Агата не нашлась, что ответить.
– После большого города сельская тишь действительно может вызывать непривычные ощущения, – сказала она.
– У меня здесь, честно говоря, только одно ощущение – как в могиле, хоть и с подогревом. Да, конечно, в этом мавзолее жизнь наладить можно, я ничего не говорю. Ну, вы понимаете. Устраивать по выходным вечеринки, собирать старую компанию – в общем, чтоб игры, танцы и все такое. И чтобы никаких Анкредов. Хотя Седди я бы приглашала. Он, конечно, голубенький, но я считаю, их брат по-своему забавный народец и в компании с ними весело. Я уже все продумала. Строить планы как-никак тоже занятие, верно? Кто знает: глядишь, все и сбудется. Но уж когда я закачу бал в Большом зале, ни одного Анкреда там не будет. Ни одного, я вам обещаю.
– А сэр Генри? – рискнула спросить Агата.
– Но я же намечаю все это на потом, – сказала мисс Оринкорт. – Уже после… Надеюсь, вы меня понимаете?
– Боже мой! – невольно вырвалось у Агаты.
– Нет, не подумайте, я Нуф-Нуфа обожаю, я уже говорила. Но жизнь такая штука, никуда не денешься. Ах, как приятно, что в кои веки есть с кем поговорить. С кем-то не из Анкредов. Я ведь даже с Седди не бываю откровенна так уж до конца. Он основной наследник и может понять меня неправильно.
– Да, скорей всего.
– Вот именно. Хотя он со мной очень мил. Но не беспокойтесь, – ее писклявый голосок стал вдруг тверже, – я знаю, чего он меня обхаживает. По собственной глупости остался без денег и теперь хочет, чтобы я использовала свое влияние. Водил к себе, дуралей, всяких проходимцев, они его обчистили, и тут – бац! – счета за квартиру. Он пошел к евреям, залез в долги, а теперь ищет, кто бы за него заплатил. В квартиру со страху и носа не кажет. Но ему придется подождать, пока у меня все будет в ажуре. А тогда уж посмотрим. Главное, чтобы у меня самой был полный порядок, – она беспокойно заерзала, – а кому пойдет остальное, мне в общем-то все равно.
Агата взглянула на красиво подрисованное лицо своей спутницы. За спиной у мисс Оринкорт темнели похожие на призраков неподвижные, опутанные туманом деревья. «На этом мрачном фоне ее лицо будто яркая маска, нарисованная сюрреалистом», – подумала Агата.
Морозную тишину нарушал тихий ритмичный писк.
– По-моему, где-то кошка мяукает. – Агата натянула вожжи, придерживая Росинанта.
– Кошка? Ну вы и скажете! – Мисс Оринкорт рассмеялась и закашлялась. – Это, лапочка, у меня в груди так пищит. Воздух здесь вечером сырой, черт его побери, вот меня и достало. Пожалуйста, поддайте этому зверюге, пусть ползет быстрее.
Агата подхлестнула Росинанта, двуколка протрусила по единственной в деревне улице, и они остановились возле маленькой аптеки, которая, похоже, заодно была и магазином.
– Вы посидите, а я схожу возьму, что вам надо, – предложила Агата.
– Хорошо. Ничего интересного я, думаю, там не увижу. Духов здесь нет. Спасибо, лапочка. Вот квитанция. Это для детей, от стригущего лишая. Доктор сам заказывал. Уже должно быть готово.
Пожилой румяный аптекарь выдал Агате две связанные вместе бутылочки. К одной был прикреплен конверт.
– Для детей в усадьбе? – спросил он. – Все правильно. А пузырек поменьше для сэра Генри.
Забравшись в двуколку, Агата увидела, что аптекарь вышел следом за ней и, беспокойно моргая, стоит на мостовой.
– На каждом пузырьке своя этикетка, – суетливо забормотал он. – И будьте добры, подскажите им, что в конверте инструкция, как принимать. Потому что, знаете ли, дозы разные. В зависимости от веса больного. Доктор Уитерс просил, чтобы мисс Эйбл обратила особое внимание. По правде говоря, рецепт довольно необычный. Ацетат таллия. М-да. На этикетке написано. Спасибо. С этим лекарством надо поосторожнее… Извините, что не завернул, но у нас оберточная бумага кончилась. Всего доброго. – Издав короткий смешок, он пошел назад в магазин.
Агата взялась за вожжи, но мисс Оринкорт вдруг попросила минутку подождать, вылезла из двуколки и зашла в магазин. Когда она оттуда вышла, карман у нее оттопыривался.
– Случайно приметила один пустячок, – сказала она. – Ну, лапочка, поехали. Как говорится, стрелой домой, и не жалеем лошадей!
На обратном пути она охала и ахала, сочувствуя детям и ругая стригущий лишай. Рот она прикрыла воротником шубки, и голос ее звучал глухо.
– Вот уж не повезло, так не повезло. Бедняжка Панталоша. У нее эта гадость по всей голове, а ведь волосы у девочки хорошие – можно сказать, единственное ее достоинство.
– Вы с Панталошей, кажется, друзья?
– Вообще-то она кошмарный ребенок. Да вы знаете. Откалывает номера – это что-то! Исчиркать Нуф-Нуфу зеркало гримом! Что бы она о нем ни думала, но излагать это в таких вульгарных выражениях – фу! Она не понимает, что еще пара таких шалостей, и она подрубит сук, на котором сидит. Вы знаете, что в завещании Панталоша у Нуф-Нуфа на первом месте? Если она не уймет свое чувство юмора, она там долго не задержится. А тут еще взяла и намазала вам краской перила. Это, знаете ли, уже слишком.
Агата поглядела на нее с изумлением.
– Откуда вы знаете?
Ее спутница зашлась кашлем.
– Я все же сумасшедшая, – задыхаясь, прохрипела она. – Вылезти из дома в такой туман! Могла бы сообразить. Вы простите меня, лапочка, я лучше не буду сейчас разговаривать.
– Вам это Панталоша рассказала? – не отступала Агата. – Потому что я никому не говорила. Она вам сама сказала, что это ее работа?
Сильнейший приступ кашля не дал мисс Оринкорт ответить, но она подняла на Агату свои прелестные огромные глаза и, по-прежнему прикрывая пол-лица меховым воротником, трижды кивнула.
– Ни за что бы не поверила, – тихо сказала Агата. – Ни за что.
Мисс Оринкорт опять закашлялась, плечи у нее дернулись и заходили ходуном.
«Будто смеется, – неожиданно подумала Агата. – Очень похоже».
Глава шестая
I
II
Агата подождала, и, поравнявшись с ней, мисс Оринкорт остановилась.
– Я в деревню, – сказала она. – Хотите со мной? Поехали, будьте лапочкой; мне в аптеку надо, а я боюсь, этот зверь без присмотра удерет.
Агата забралась в двуколку.
– Править умеете? Ой, будьте лапочкой, а то я терпеть не могу. – Мисс Оринкорт передала Агате вожжи и немедленно полезла в свои меха за портсигаром. – Не могу я сидеть в этой гробнице одна, меня жуть берет. А они поехали на ужин в какой-то другой морг, по соседству. Ха, по соседству! Переть черт те куда. Все поехали: и Седрик, и Поль, и старуха Полина. Компашка будь здоров! Но теперь-то хвосты они поджали, лапочка, и даже очень. Я что хочу сказать, вы же заметили, какая я была расстроенная, правда? А Нуф-Нуф, он ведь тоже не слепой. – Она захихикала. – Ой, лапочка, жалко, вы его не видели! С этой жестянкой на голове и вообще. Вошел в библиотеку, так эффектно, ну чистый король, и выдал им за все сразу. Эта дама, говорит, моя гостья, будьте добры не забывать! Ну и еще много чего сказал. Я думала, со смеху лопну. Полина и Милли прямо позеленели, краше в гроб кладут, а бедняжка Седрик только чего-то блеял и ручками размахивал. Нуф-Нуф заставил их извиниться. В общем, какое-никакое, а все ж событие. – Она вздохнула. – Ведь в этом болоте противней всего, что ничего не происходит. Совсем ничего. И занять себя нечем, весь день только и делаешь, что ничего не делаешь. Господи, как же я влипла! Если бы месяц назад кто сказал, что я здесь со скуки озверею и готова буду среди этого доисторического реквизита на карачках ползать, я бы подумала, что у человека не все дома. Ну да ладно, в армии, наверно, было бы еще хуже.
– Вы что, служили в армии?
– Я девушка нежная, – не без гордости сказала мисс Оринкорт. – Страдаю бронхиальной астмой. Меня взяли в АЗМВ[20], в гастрольное шоу, но мои бронхи открыли собственные гастроли, и какие! Мальчики в оркестре жаловались, что сами не слышат, что играют. Ну я и ушла. Потом мне предложили попробоваться запасной в «Единороге». Это из тех театров, где тебя ногой размажут и не заметят. А потом меня приглядел Нуф-Нуф, – бесхитростно закончила мисс Оринкорт.
– И вы решили, что вам повезло?
– А вы бы решили иначе? Сами подумайте. Ежу понятно. Человек с таким положением. Первый актер страны. Кстати, я считаю, он миляга. Можно сказать, я в него даже влюблена. Но о себе я ведь тоже должна думать. В нашем мире, если сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится. Между нами говоря, миссис Аллен, положеньице у меня здесь было шаткое. До вчерашнего дня. Вы же понимаете: пока девушка не уверена в своем будущем, она в такой обстановке на рожон не полезет. Если хоть что-то соображает. – Мисс Оринкорт глубоко затянулась сигаретой и раздраженно хмыкнула. – Нет, мне и в самом деле надоело, – сказала она таким тоном, будто Агата ей возражала. – Подарки он мне, правда, дарит, тут уж грех жаловаться. Эта шубка, например, – очень ничего, да? Одна дама из ЖВС[21] продавала. Я объявление увидела. Она ее даже не носила. И всего двести фунтов – считай, даром.
Какое-то время они молчали, тишину нарушало только цоканье копыт. Позади осталась станция, и за изгибом холмов показались крыши деревни.
– Видите ли, – снова заговорила мисс Оринкорт, – когда мы с Нуф-Нуфом решили, что я к нему перееду, я понятия не имела, что меня тут ждет. Откуда мне было знать? Но вы же понимаете. Вроде, казалось, лучше не придумаешь. Тут все-таки место высокое, а врач говорит, для моей грудки чем выше, тем лучше, да и в оперетте мне мало что улыбалось. Голос у меня не ахти, и плясать, как раньше, уже не могу, дыханья не хватает, а от «серьезного» театра меня с души воротит. Ну, и что остается?
Как с ней уже не раз случалось в Анкретоне, Агата не нашлась, что ответить.
– После большого города сельская тишь действительно может вызывать непривычные ощущения, – сказала она.
– У меня здесь, честно говоря, только одно ощущение – как в могиле, хоть и с подогревом. Да, конечно, в этом мавзолее жизнь наладить можно, я ничего не говорю. Ну, вы понимаете. Устраивать по выходным вечеринки, собирать старую компанию – в общем, чтоб игры, танцы и все такое. И чтобы никаких Анкредов. Хотя Седди я бы приглашала. Он, конечно, голубенький, но я считаю, их брат по-своему забавный народец и в компании с ними весело. Я уже все продумала. Строить планы как-никак тоже занятие, верно? Кто знает: глядишь, все и сбудется. Но уж когда я закачу бал в Большом зале, ни одного Анкреда там не будет. Ни одного, я вам обещаю.
– А сэр Генри? – рискнула спросить Агата.
– Но я же намечаю все это на потом, – сказала мисс Оринкорт. – Уже после… Надеюсь, вы меня понимаете?
– Боже мой! – невольно вырвалось у Агаты.
– Нет, не подумайте, я Нуф-Нуфа обожаю, я уже говорила. Но жизнь такая штука, никуда не денешься. Ах, как приятно, что в кои веки есть с кем поговорить. С кем-то не из Анкредов. Я ведь даже с Седди не бываю откровенна так уж до конца. Он основной наследник и может понять меня неправильно.
– Да, скорей всего.
– Вот именно. Хотя он со мной очень мил. Но не беспокойтесь, – ее писклявый голосок стал вдруг тверже, – я знаю, чего он меня обхаживает. По собственной глупости остался без денег и теперь хочет, чтобы я использовала свое влияние. Водил к себе, дуралей, всяких проходимцев, они его обчистили, и тут – бац! – счета за квартиру. Он пошел к евреям, залез в долги, а теперь ищет, кто бы за него заплатил. В квартиру со страху и носа не кажет. Но ему придется подождать, пока у меня все будет в ажуре. А тогда уж посмотрим. Главное, чтобы у меня самой был полный порядок, – она беспокойно заерзала, – а кому пойдет остальное, мне в общем-то все равно.
Агата взглянула на красиво подрисованное лицо своей спутницы. За спиной у мисс Оринкорт темнели похожие на призраков неподвижные, опутанные туманом деревья. «На этом мрачном фоне ее лицо будто яркая маска, нарисованная сюрреалистом», – подумала Агата.
Морозную тишину нарушал тихий ритмичный писк.
– По-моему, где-то кошка мяукает. – Агата натянула вожжи, придерживая Росинанта.
– Кошка? Ну вы и скажете! – Мисс Оринкорт рассмеялась и закашлялась. – Это, лапочка, у меня в груди так пищит. Воздух здесь вечером сырой, черт его побери, вот меня и достало. Пожалуйста, поддайте этому зверюге, пусть ползет быстрее.
Агата подхлестнула Росинанта, двуколка протрусила по единственной в деревне улице, и они остановились возле маленькой аптеки, которая, похоже, заодно была и магазином.
– Вы посидите, а я схожу возьму, что вам надо, – предложила Агата.
– Хорошо. Ничего интересного я, думаю, там не увижу. Духов здесь нет. Спасибо, лапочка. Вот квитанция. Это для детей, от стригущего лишая. Доктор сам заказывал. Уже должно быть готово.
Пожилой румяный аптекарь выдал Агате две связанные вместе бутылочки. К одной был прикреплен конверт.
– Для детей в усадьбе? – спросил он. – Все правильно. А пузырек поменьше для сэра Генри.
Забравшись в двуколку, Агата увидела, что аптекарь вышел следом за ней и, беспокойно моргая, стоит на мостовой.
– На каждом пузырьке своя этикетка, – суетливо забормотал он. – И будьте добры, подскажите им, что в конверте инструкция, как принимать. Потому что, знаете ли, дозы разные. В зависимости от веса больного. Доктор Уитерс просил, чтобы мисс Эйбл обратила особое внимание. По правде говоря, рецепт довольно необычный. Ацетат таллия. М-да. На этикетке написано. Спасибо. С этим лекарством надо поосторожнее… Извините, что не завернул, но у нас оберточная бумага кончилась. Всего доброго. – Издав короткий смешок, он пошел назад в магазин.
Агата взялась за вожжи, но мисс Оринкорт вдруг попросила минутку подождать, вылезла из двуколки и зашла в магазин. Когда она оттуда вышла, карман у нее оттопыривался.
– Случайно приметила один пустячок, – сказала она. – Ну, лапочка, поехали. Как говорится, стрелой домой, и не жалеем лошадей!
На обратном пути она охала и ахала, сочувствуя детям и ругая стригущий лишай. Рот она прикрыла воротником шубки, и голос ее звучал глухо.
– Вот уж не повезло, так не повезло. Бедняжка Панталоша. У нее эта гадость по всей голове, а ведь волосы у девочки хорошие – можно сказать, единственное ее достоинство.
– Вы с Панталошей, кажется, друзья?
– Вообще-то она кошмарный ребенок. Да вы знаете. Откалывает номера – это что-то! Исчиркать Нуф-Нуфу зеркало гримом! Что бы она о нем ни думала, но излагать это в таких вульгарных выражениях – фу! Она не понимает, что еще пара таких шалостей, и она подрубит сук, на котором сидит. Вы знаете, что в завещании Панталоша у Нуф-Нуфа на первом месте? Если она не уймет свое чувство юмора, она там долго не задержится. А тут еще взяла и намазала вам краской перила. Это, знаете ли, уже слишком.
Агата поглядела на нее с изумлением.
– Откуда вы знаете?
Ее спутница зашлась кашлем.
– Я все же сумасшедшая, – задыхаясь, прохрипела она. – Вылезти из дома в такой туман! Могла бы сообразить. Вы простите меня, лапочка, я лучше не буду сейчас разговаривать.
– Вам это Панталоша рассказала? – не отступала Агата. – Потому что я никому не говорила. Она вам сама сказала, что это ее работа?
Сильнейший приступ кашля не дал мисс Оринкорт ответить, но она подняла на Агату свои прелестные огромные глаза и, по-прежнему прикрывая пол-лица меховым воротником, трижды кивнула.
– Ни за что бы не поверила, – тихо сказала Агата. – Ни за что.
Мисс Оринкорт опять закашлялась, плечи у нее дернулись и заходили ходуном.
«Будто смеется, – неожиданно подумала Агата. – Очень похоже».
Глава шестая
КРАСКА
I
В тот же самый вечер произошел громкий скандал, в котором участвовали Поль и Фенелла, с одной стороны, и сэр Генри – с другой. Агата и сэр Генри играли в триктрак. Сэр Генри вознамерился во что бы то ни стало обучить Агату этой мудреной, портящей нервы игре. Вероятно, Агата получила бы от нее больше удовольствия, не заметь она почти тотчас, что сэр Генри ужасно не любит проигрывать и ее удачные ходы – а, как всем новичкам, ей сперва везло – повергают его в глубочайшую меланхолию. Вначале он попытался объяснить ей, какие комбинации ходов возможны при любом броске костей, и не без самодовольства добавил, что сам он постиг эту науку в совершенстве. Из его объяснений Агата ровным счетом ничего не поняла и принялась беспечно ходить, стараясь лишь покрасивее расположить свои шашки на доске. Но ей чертовски везло. При первых ее ходах сэр Генри вел себя чрезвычайно галантно и чуть не каждую минуту находил предлог, чтобы погладить ее по руке, но по мере того, как игра развивалась, становился все задумчивее, все откровеннее огорчался и наконец совсем помрачнел. Анкреды, видя его муки, наблюдали за игрой в напряженном молчании. Агата безрассудно и дерзко набирала очки. Сэр Генри перед каждым ходом яростно тряс стаканчик с костями. Наконец, к облегчению Агаты, положение изменилось не в ее пользу. Подставив одну из шашек под неминуемый удар, она подняла глаза и увидела, что Поль и Фенелла следят за ней с нескрываемой тревогой. Сэр Генри сравнял счет и начал вырываться вперед. Поль и Фенелла переглянулись. Фенелла кивнула и побледнела.
– Ага! – торжествующе воскликнул сэр Генри. – Это, думаю, уже победа! Да, победа!
Откинувшись в кресле, он посмотрел вокруг и радостно засмеялся. Словно дождавшись сигнала, Поль обнял Фенеллу и крепко ее поцеловал, явно демонстрируя серьезность своих намерений.
– Мы с Фенеллой решили пожениться, – громко сказал он.
Ответом была наэлектризованная тишина, продержавшаяся секунд десять.
Затем сэр Генри схватил игральную доску и швырнул ее через всю гостиную на очень внушительное расстояние.
– А скандалы еще ничего никому не давали, – бледнея, добавил Поль.
Мисс Оринкорт присвистнула. Миллеман опустилась на колени и стала подбирать разлетевшиеся шашки.
Полина Кентиш, с ужасом глядя на сына, сбивчиво залепетала:
– Нет, дорогой! Я тебя прошу! Нет, Поль, как ты себя ведешь? Нет! Фенелла!
Седрик стоял разинув рот. Глаза его блестели, он потирал руки и хмыкал, но вид у него тоже был испуганный.
И все Анкреды краем глаза следили за сэром Генри.
Такую всепоглощающую ярость Агата видела впервые. Зрелище было страшное. Не будь сэр Генри стариком, его гнев произвел бы меньшее впечатление, потому что он не выглядел бы так жалко. Увядшие губы тряслись от бешенства, слезящиеся глаза пылали злобой, старческие морщинистые руки непроизвольно дергались – смотреть на все это было невыносимо.
Агата встала из-за стола и, стараясь не привлекать внимания, двинулась к двери.
– Вернитесь! – рявкнул сэр Генри, и Агата остановилась. – Послушайте, как они все сговорились меня унизить. Вернитесь, я вам сказал!
Агата села на ближайший стул.
– Папочка! – всплеснув руками, прошептала Полина, и Миллеман, подбирая с пола шашки, эхом повторила: «Папочка!»
– Пожалуйста, не надо!.. Вам это вредно… Тебе нельзя расстраиваться… Умоляю!.. Ну пожалуйста!.. – наперебой забормотали они.
Сэр Генри жестом велел всем замолчать и с усилием поднялся из кресла.
Поль и Фенелла продолжали стоять на ковре перед камином. Поль держал Фенеллу за руку и, когда сэр Генри приблизился к ним, скороговоркой объяснил:
– Простите, мы не хотели доводить до скандала. Но я убедил Фен, что иным способом мы ничего не добьемся. Дедушка, мы ведь с вами на эту тему говорили, и вы высказали свою точку зрения. Мы с ней не согласны. В конце концов, это наше дело, и мы приняли решение. Мы могли бы уехать и пожениться, никому ничего не сообщая, но ни я, ни Фенелла так не хотим. Поэтому мы подумали…
– Мы подумали, – задыхаясь от волнения, перебила Фенелла, – что лучше открыто объявить при всех.
– Потому что объявление в газеты я уже послал, – добавил Поль. – И мы хотели, чтобы вы узнали не из газет, а от нас.
– Но, Поль, милый… – робко начала Полина.
– Ах ты щенок! – загремел сэр Генри. – Как ты смеешь стоять здесь с самодовольной физиономией и нести эту ахинею, да еще в моем присутствии?!
– Тетя Полина, мне очень жаль, если вы недовольны, – сказала Фенелла, – но дело в том, что…
– Тссс, – прошипела Полина.
– Мама довольна, – заявил Поль. – Ты же довольна, мама?
– Тссс, – рассеянно отозвалась она.
– Помолчите! – крикнул сэр Генри. Он стоял уже на ковре перед камином, и, как показалось Агате, его гнев постепенно обретал налет театральности, которая вызывала куда меньший страх, чем недавняя неподдельная ярость. Облокотившись на мраморную полку, он закрыл глаза, прижал пальцы к векам, потом убрал руку, поморщился, как от боли, глубоко вздохнул и наконец открыл глаза во всю ширь. – Я человек старый, – грустно сказал он. – Да, старый. Меня обидеть легко. Очень легко. Вы нанесли мне тяжелый удар. Ну да ладно. Пусть я буду страдать. А почему бы нет? Ведь страдать мне осталось недолго. Да, теперь уже недолго.
– Папочка, миленький! – Полина метнулась к нему и заломила руки. – Не разбивай нам сердце! Не надо так говорить. Мой сын ни за что на свете не причинил бы тебе боли даже на миг. Позволь, я поговорю с этими глупыми детьми спокойно. Папочка, я тебя заклинаю!
– Великолепно! Все точно по Пинеро[22], – раздался над ухом у Агаты чей-то голос. Она вздрогнула. Седрик, незаметно проскользнув мимо своих взволнованных родственников, стоял у нее за спиной и шепотом комментировал происходящее. – Она играла заглавную роль в его драме «Вторая миссис Танкерей».
– Бесполезно, Полина. Не препятствуй им. Они знали о моих пожеланиях. Но избрали самый жестокий способ. Так пусть же теперь влачат свою судьбу! – Последние слова сэр Генри произнес с особым пафосом.
– Спасибо, дедушка, – бодро, хотя и прерывающимся голосом, сказала Фенелла. – Да, судьбу себе мы выбрали сами и влачить ее будем с удовольствием.
Сэр Генри пошел багровыми пятнами.
– Это возмутительно! – крикнул он, и его зубы, не выдержав страстного напора, с каким это было произнесено, рискованно сорвались с причала, но затем, клацнув, возвратились в порт приписки.
Фенелла нервно засмеялась.
– Вы оба несовершеннолетние, – неожиданно объявил сэр Генри. – Полина, если ты хоть сколько-нибудь чтишь своего престарелого отца, ты обязана запретить это безумство. А вам, мисс, я обещаю, что поговорю с вашей матушкой. И дам телеграмму вашему отцу.
– Мама возражать не будет, – сказала Фенелла.
– Вы оба знаете, прекрасно знаете, почему я не могу разрешить это сумасбродство.
– Да, дедушка, – кивнула Фенелла. – Вы считаете, что, раз мы двоюродные брат и сестра, у нас будет ненормальное потомство. Так вот, мы наводили справки, и нам сказали, что это весьма маловероятно. Современная медицинская наука…
– Замолчи! Подумай хотя бы о приличиях!..
– Не замолчу! – закричала Фенелла, мастерски пустив в ход прием, известный среди актеров под названием «забить партнера». – И если уж говорить о приличиях, дедушка, то я считаю, что, когда двое людей молоды, любят друг друга и объявляют о своем намерении пожениться, это куда приличнее, чем когда старый человек на потеху окружающим…
– Фенелла! – в один голос взвизгнули Полина и Миллеман.
– …теряет рассудок от любви к какой-то крашеной блондинке, которая, во-первых, на пятьдесят лет его моложе, а во-вторых, думает только о том, как прикарманить его деньги!
И, разразившись слезами, Фенелла выбежала из гостиной. Поль с непреклонным видом вышел следом за ней.
Агата снова собралась улизнуть, но, услышав за дверью бурные рыдания Фенеллы, опустилась на стул. Оставшиеся Анкреды, перебивая друг друга, говорили все вместе. Сэр Генри ударил кулаком по полке, и стоявшие там статуэтки подпрыгнули.
– Чтобы больше ноги ее в моем доме не было! – проревел он. – Не позволю!
Миллеман и Полина, стоя по бокам от него, ломали руки и нестройным хором горестно причитали. Седрик что-то громко щебетал, встав за спинкой софы, на которой возлежала мисс Оринкорт. Именно она и прекратила этот концерт. Поднявшись с софы, мисс Оринкорт уперла руки в боки и обвела Анкредов презрительным взглядом.
– Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как меня оскорбляют! – пронзительным голосом заявила она. – В этой комнате прозвучали высказывания, которых не потерпит ни одна уважающая себя девушка в моем деликатном положении! Нуф-Нуф!
Сэр Генри перестал колотить кулаком по полке, замер и посмотрел на нее с беспокойством.
– Раз уж пошли официальные объявления, – сказала мисс Оринкорт, – то нам тоже есть о чем объявить. Я правильно говорю, Нуф-Нуф? – Она метнула на него зловещий взгляд. – Или ошибаюсь?
Выглядела она в эту минуту прелестно. Цветовая гамма, формы, линии, фактура – все в ней идеально сочеталось между собой, создавая ту стопроцентно синтетическую прелесть, которой поражают нас пластмассовые куклы. «Она настолько законченное произведение, – подумала Агата, – что бессмысленно пытаться нарушить его целостность рассуждениями о ее характере или вульгарности. В своем роде она – совершенство».
– Ну так что, Нуф-Нуф?
Сэр Генри, не сводя с нее глаз, одернул сюртук, распрямился и взял ее за руку.
– Как пожелаешь, дорогая, – пробормотал он. – Как пожелаешь.
Полина и Миллеман отшатнулись назад. Седрик шумно втянул воздух и поправил усики. Агата с удивлением заметила, что рука у него дрожит.
– Я думал объявить это в день юбилея, – сказал сэр Генри, – однако ныне, когда я с горечью и болью убедился, что мою семью мало, а вернее, нисколько не заботит мое счастье, – («Папочка!» – возопила Полина), – я в этот скорбный час взываю к той Высшей Красоте, которой моя судьба не безразлична.
– Угу, правильно, – кивнула мисс Оринкорт. – Только чуть повеселее, пупсик, ладно?
Поразительно быстро оправившись от смущения, вызванного этой перебивкой, сэр Генри собрался с духом.
– Эта дама, – громко объявил он, – благосклонно согласилась стать моей женой.
Зная, сколь бурно Анкреды выражают свои эмоции, Агата отметила, что сейчас они проявили величайшую выдержку. Полина и Миллеман, правда, на минуту остолбенели, зато Седрик в тот же миг выскочил из своего укрытия и схватил деда за руку.
– Дедушка, любимый… я так рад… это просто замечательно… Соня, прелесть моя… – затараторил он, – это же чудо, чудо! – и поцеловал ее в щеку.
– Да, папочка, – следуя примеру сына, но отнюдь не собираясь целовать мисс Оринкорт, подхватила Миллеман. – Мы, конечно, не будем делать вид, что для нас это такой уж сюрприз, но скажу одно: все мы искренне надеемся, что вы будете очень счастливы.
Полина в изъявлении чувств была щедрее.
– Милый папочка! – Она взяла отца за руку и уставилась на него повлажневшими глазами. – Милый, дорогой папочка! Поверь, я думаю только о том, чтобы ты был счастлив.
Сэр Генри наклонил голову, и Полина, подпрыгнув, чмокнула его в усы.
– Ах, Полина, – произнес он с трагической покорностью. – Мне нанесли тяжкую рану, Полина. Глубокую, тяжкую рану.
– Не говори так, – запротестовала Полина. – Нет!
– Увы, да. – Сэр Генри вздохнул. – Увы.
Отпрянув от него, Полина повернулась к мисс Оринкорт и протянула ей руку.
– Любите его, – упавшим голосом сказала она. – Вот все, о чем мы просим. Любите его.
Красноречиво воздев глаза к небу, сэр Генри отвернулся, прошел через гостиную и величаво рухнул в пустовавшее кресло.
Раздался громкий, очень неприличный звук.
Побагровев, сэр Генри вскочил на ноги и сдернул с кресла бархатную подушку. Под ней лежал еще не до конца выпустивший воздух резиновый мешочек, похожий на пузырь для льда. Поперек него шла крупная надпись: «ИЗЮМИНКА – придаст пикантность и живость любой вечеринке». Когда сэр Генри схватил это устройство, оно вновь издало тот же отвратительный звук. Метким броском сэр Генри отправил «изюминку» в камин, и по гостиной расползлась вонь горящей резины.
– Да, знаете ли, – сказала мисс Оринкорт. – Смех смехом, но мне кажется, этот ребенок начинает позволять себе довольно пошлые шутки.
Сэр Генри в тишине прошествовал к двери, но, естественно, он не мог обойтись без эффектной концовки и уже на пороге обернулся.
– Миллеман, будь любезна завтра же утром послать за моим поверенным.
Дверь хлопнула. На минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, и Агата наконец-то смогла удрать из гостиной.
– Ага! – торжествующе воскликнул сэр Генри. – Это, думаю, уже победа! Да, победа!
Откинувшись в кресле, он посмотрел вокруг и радостно засмеялся. Словно дождавшись сигнала, Поль обнял Фенеллу и крепко ее поцеловал, явно демонстрируя серьезность своих намерений.
– Мы с Фенеллой решили пожениться, – громко сказал он.
Ответом была наэлектризованная тишина, продержавшаяся секунд десять.
Затем сэр Генри схватил игральную доску и швырнул ее через всю гостиную на очень внушительное расстояние.
– А скандалы еще ничего никому не давали, – бледнея, добавил Поль.
Мисс Оринкорт присвистнула. Миллеман опустилась на колени и стала подбирать разлетевшиеся шашки.
Полина Кентиш, с ужасом глядя на сына, сбивчиво залепетала:
– Нет, дорогой! Я тебя прошу! Нет, Поль, как ты себя ведешь? Нет! Фенелла!
Седрик стоял разинув рот. Глаза его блестели, он потирал руки и хмыкал, но вид у него тоже был испуганный.
И все Анкреды краем глаза следили за сэром Генри.
Такую всепоглощающую ярость Агата видела впервые. Зрелище было страшное. Не будь сэр Генри стариком, его гнев произвел бы меньшее впечатление, потому что он не выглядел бы так жалко. Увядшие губы тряслись от бешенства, слезящиеся глаза пылали злобой, старческие морщинистые руки непроизвольно дергались – смотреть на все это было невыносимо.
Агата встала из-за стола и, стараясь не привлекать внимания, двинулась к двери.
– Вернитесь! – рявкнул сэр Генри, и Агата остановилась. – Послушайте, как они все сговорились меня унизить. Вернитесь, я вам сказал!
Агата села на ближайший стул.
– Папочка! – всплеснув руками, прошептала Полина, и Миллеман, подбирая с пола шашки, эхом повторила: «Папочка!»
– Пожалуйста, не надо!.. Вам это вредно… Тебе нельзя расстраиваться… Умоляю!.. Ну пожалуйста!.. – наперебой забормотали они.
Сэр Генри жестом велел всем замолчать и с усилием поднялся из кресла.
Поль и Фенелла продолжали стоять на ковре перед камином. Поль держал Фенеллу за руку и, когда сэр Генри приблизился к ним, скороговоркой объяснил:
– Простите, мы не хотели доводить до скандала. Но я убедил Фен, что иным способом мы ничего не добьемся. Дедушка, мы ведь с вами на эту тему говорили, и вы высказали свою точку зрения. Мы с ней не согласны. В конце концов, это наше дело, и мы приняли решение. Мы могли бы уехать и пожениться, никому ничего не сообщая, но ни я, ни Фенелла так не хотим. Поэтому мы подумали…
– Мы подумали, – задыхаясь от волнения, перебила Фенелла, – что лучше открыто объявить при всех.
– Потому что объявление в газеты я уже послал, – добавил Поль. – И мы хотели, чтобы вы узнали не из газет, а от нас.
– Но, Поль, милый… – робко начала Полина.
– Ах ты щенок! – загремел сэр Генри. – Как ты смеешь стоять здесь с самодовольной физиономией и нести эту ахинею, да еще в моем присутствии?!
– Тетя Полина, мне очень жаль, если вы недовольны, – сказала Фенелла, – но дело в том, что…
– Тссс, – прошипела Полина.
– Мама довольна, – заявил Поль. – Ты же довольна, мама?
– Тссс, – рассеянно отозвалась она.
– Помолчите! – крикнул сэр Генри. Он стоял уже на ковре перед камином, и, как показалось Агате, его гнев постепенно обретал налет театральности, которая вызывала куда меньший страх, чем недавняя неподдельная ярость. Облокотившись на мраморную полку, он закрыл глаза, прижал пальцы к векам, потом убрал руку, поморщился, как от боли, глубоко вздохнул и наконец открыл глаза во всю ширь. – Я человек старый, – грустно сказал он. – Да, старый. Меня обидеть легко. Очень легко. Вы нанесли мне тяжелый удар. Ну да ладно. Пусть я буду страдать. А почему бы нет? Ведь страдать мне осталось недолго. Да, теперь уже недолго.
– Папочка, миленький! – Полина метнулась к нему и заломила руки. – Не разбивай нам сердце! Не надо так говорить. Мой сын ни за что на свете не причинил бы тебе боли даже на миг. Позволь, я поговорю с этими глупыми детьми спокойно. Папочка, я тебя заклинаю!
– Великолепно! Все точно по Пинеро[22], – раздался над ухом у Агаты чей-то голос. Она вздрогнула. Седрик, незаметно проскользнув мимо своих взволнованных родственников, стоял у нее за спиной и шепотом комментировал происходящее. – Она играла заглавную роль в его драме «Вторая миссис Танкерей».
– Бесполезно, Полина. Не препятствуй им. Они знали о моих пожеланиях. Но избрали самый жестокий способ. Так пусть же теперь влачат свою судьбу! – Последние слова сэр Генри произнес с особым пафосом.
– Спасибо, дедушка, – бодро, хотя и прерывающимся голосом, сказала Фенелла. – Да, судьбу себе мы выбрали сами и влачить ее будем с удовольствием.
Сэр Генри пошел багровыми пятнами.
– Это возмутительно! – крикнул он, и его зубы, не выдержав страстного напора, с каким это было произнесено, рискованно сорвались с причала, но затем, клацнув, возвратились в порт приписки.
Фенелла нервно засмеялась.
– Вы оба несовершеннолетние, – неожиданно объявил сэр Генри. – Полина, если ты хоть сколько-нибудь чтишь своего престарелого отца, ты обязана запретить это безумство. А вам, мисс, я обещаю, что поговорю с вашей матушкой. И дам телеграмму вашему отцу.
– Мама возражать не будет, – сказала Фенелла.
– Вы оба знаете, прекрасно знаете, почему я не могу разрешить это сумасбродство.
– Да, дедушка, – кивнула Фенелла. – Вы считаете, что, раз мы двоюродные брат и сестра, у нас будет ненормальное потомство. Так вот, мы наводили справки, и нам сказали, что это весьма маловероятно. Современная медицинская наука…
– Замолчи! Подумай хотя бы о приличиях!..
– Не замолчу! – закричала Фенелла, мастерски пустив в ход прием, известный среди актеров под названием «забить партнера». – И если уж говорить о приличиях, дедушка, то я считаю, что, когда двое людей молоды, любят друг друга и объявляют о своем намерении пожениться, это куда приличнее, чем когда старый человек на потеху окружающим…
– Фенелла! – в один голос взвизгнули Полина и Миллеман.
– …теряет рассудок от любви к какой-то крашеной блондинке, которая, во-первых, на пятьдесят лет его моложе, а во-вторых, думает только о том, как прикарманить его деньги!
И, разразившись слезами, Фенелла выбежала из гостиной. Поль с непреклонным видом вышел следом за ней.
Агата снова собралась улизнуть, но, услышав за дверью бурные рыдания Фенеллы, опустилась на стул. Оставшиеся Анкреды, перебивая друг друга, говорили все вместе. Сэр Генри ударил кулаком по полке, и стоявшие там статуэтки подпрыгнули.
– Чтобы больше ноги ее в моем доме не было! – проревел он. – Не позволю!
Миллеман и Полина, стоя по бокам от него, ломали руки и нестройным хором горестно причитали. Седрик что-то громко щебетал, встав за спинкой софы, на которой возлежала мисс Оринкорт. Именно она и прекратила этот концерт. Поднявшись с софы, мисс Оринкорт уперла руки в боки и обвела Анкредов презрительным взглядом.
– Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как меня оскорбляют! – пронзительным голосом заявила она. – В этой комнате прозвучали высказывания, которых не потерпит ни одна уважающая себя девушка в моем деликатном положении! Нуф-Нуф!
Сэр Генри перестал колотить кулаком по полке, замер и посмотрел на нее с беспокойством.
– Раз уж пошли официальные объявления, – сказала мисс Оринкорт, – то нам тоже есть о чем объявить. Я правильно говорю, Нуф-Нуф? – Она метнула на него зловещий взгляд. – Или ошибаюсь?
Выглядела она в эту минуту прелестно. Цветовая гамма, формы, линии, фактура – все в ней идеально сочеталось между собой, создавая ту стопроцентно синтетическую прелесть, которой поражают нас пластмассовые куклы. «Она настолько законченное произведение, – подумала Агата, – что бессмысленно пытаться нарушить его целостность рассуждениями о ее характере или вульгарности. В своем роде она – совершенство».
– Ну так что, Нуф-Нуф?
Сэр Генри, не сводя с нее глаз, одернул сюртук, распрямился и взял ее за руку.
– Как пожелаешь, дорогая, – пробормотал он. – Как пожелаешь.
Полина и Миллеман отшатнулись назад. Седрик шумно втянул воздух и поправил усики. Агата с удивлением заметила, что рука у него дрожит.
– Я думал объявить это в день юбилея, – сказал сэр Генри, – однако ныне, когда я с горечью и болью убедился, что мою семью мало, а вернее, нисколько не заботит мое счастье, – («Папочка!» – возопила Полина), – я в этот скорбный час взываю к той Высшей Красоте, которой моя судьба не безразлична.
– Угу, правильно, – кивнула мисс Оринкорт. – Только чуть повеселее, пупсик, ладно?
Поразительно быстро оправившись от смущения, вызванного этой перебивкой, сэр Генри собрался с духом.
– Эта дама, – громко объявил он, – благосклонно согласилась стать моей женой.
Зная, сколь бурно Анкреды выражают свои эмоции, Агата отметила, что сейчас они проявили величайшую выдержку. Полина и Миллеман, правда, на минуту остолбенели, зато Седрик в тот же миг выскочил из своего укрытия и схватил деда за руку.
– Дедушка, любимый… я так рад… это просто замечательно… Соня, прелесть моя… – затараторил он, – это же чудо, чудо! – и поцеловал ее в щеку.
– Да, папочка, – следуя примеру сына, но отнюдь не собираясь целовать мисс Оринкорт, подхватила Миллеман. – Мы, конечно, не будем делать вид, что для нас это такой уж сюрприз, но скажу одно: все мы искренне надеемся, что вы будете очень счастливы.
Полина в изъявлении чувств была щедрее.
– Милый папочка! – Она взяла отца за руку и уставилась на него повлажневшими глазами. – Милый, дорогой папочка! Поверь, я думаю только о том, чтобы ты был счастлив.
Сэр Генри наклонил голову, и Полина, подпрыгнув, чмокнула его в усы.
– Ах, Полина, – произнес он с трагической покорностью. – Мне нанесли тяжкую рану, Полина. Глубокую, тяжкую рану.
– Не говори так, – запротестовала Полина. – Нет!
– Увы, да. – Сэр Генри вздохнул. – Увы.
Отпрянув от него, Полина повернулась к мисс Оринкорт и протянула ей руку.
– Любите его, – упавшим голосом сказала она. – Вот все, о чем мы просим. Любите его.
Красноречиво воздев глаза к небу, сэр Генри отвернулся, прошел через гостиную и величаво рухнул в пустовавшее кресло.
Раздался громкий, очень неприличный звук.
Побагровев, сэр Генри вскочил на ноги и сдернул с кресла бархатную подушку. Под ней лежал еще не до конца выпустивший воздух резиновый мешочек, похожий на пузырь для льда. Поперек него шла крупная надпись: «ИЗЮМИНКА – придаст пикантность и живость любой вечеринке». Когда сэр Генри схватил это устройство, оно вновь издало тот же отвратительный звук. Метким броском сэр Генри отправил «изюминку» в камин, и по гостиной расползлась вонь горящей резины.
– Да, знаете ли, – сказала мисс Оринкорт. – Смех смехом, но мне кажется, этот ребенок начинает позволять себе довольно пошлые шутки.
Сэр Генри в тишине прошествовал к двери, но, естественно, он не мог обойтись без эффектной концовки и уже на пороге обернулся.
– Миллеман, будь любезна завтра же утром послать за моим поверенным.
Дверь хлопнула. На минуту в комнате воцарилось гробовое молчание, и Агата наконец-то смогла удрать из гостиной.
II
Она не слишком удивилась, когда наутро ей передали, что сэр Генри плохо себя чувствует и на сеанс не придет, хотя надеется после обеда, как обычно, уделить ей час. В записке, лежавшей на подносе с утренним чаем, сообщалось, что Седрик будет счастлив заменить сэра Генри и попозировать в его костюме, если это хоть сколько-нибудь поможет миссис Аллен в работе. «Да, может помочь, – подумала Агата. – Надо же когда-то писать плащ». После вчерашнего она не сомневалась, что семейный оборонительный союз развалится, и ждала, что по меньшей мере двое из Анкредов, а именно Поль и Фенелла, покинут Анкретон, возможно разъехавшись в разные стороны. Она еще не знала, как стойко Анкреды держатся до последнего в своих междоусобных войнах. На завтраке появились оба – погруженная в молчание, белая как полотно Фенелла и погруженный в молчание, красный как рак Поль. Полина спустилась к столу чуть позже. С сыном она обращалась так, будто он заболел, причем не совсем приличной болезнью. На Фенеллу глядела с оскорбленно неприязненным видом и почти с ней не разговаривала. Во главе стола сидела Миллеман. Сегодня она улыбалась реже, чем обычно, но за ее озабоченностью – может быть, напускной, поди пойми, – Агата уловила оттенок удовлетворения. Своей золовке она выказывала подчеркнутое сострадание, и, как почувствовала Агата, Полину это только бесило.
– Ну что, Милли, – сказала Полина после долгого молчания, – ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?
– Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.
– Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?
– Ну что, Милли, – сказала Полина после долгого молчания, – ты решила сохранить свое амплуа и при новой администрации?
– Знаешь, Полина, я всегда немного теряюсь, когда ты говоришь на театральном жаргоне.
– Другими словами, ты хочешь оставить за собой роль домоправительницы и при новой хозяйке?