Марш Найо. Занавес опускается

   – Пожалуйста, – кивнула мисс Эйбл. – Это хороший пример. А я вижу, как мужчина ласково поглаживает рукой трубку, и узнаю в его действиях проявление известной разновидности фетишизма.
   – Только, пожалуйста, не вдавайтесь в подробности, – торопливо попросил Родерик.
   Мисс Эйбл издала короткий профессиональный смешок.
   – Послушайте, а как вы объясните эти анонимные письма, которые у нас уже в печенках сидят? – спросил он. – Что за человек мог их написать и зачем ему это было надо?
   – Анонимки, вероятно, представляют собой попытку вызвать сенсацию, и написал их человек, чьи нормальные творческие импульсы направлены не в то русло. Желание казаться таинственным и всемогущим также могло послужить дополнительным стимулом. Так, например, Патриция…
   – Патриция? А-а, понял. Вы говорите о Панталоше.
   – В школе мы не употребляем это прозвище. Мы считаем, что оно придумано неудачно. Прозвища и клички могут вызвать у человека вполне определенную реакцию, особенно когда в них присутствует явно унизительный оттенок.
   – Понятно. Ну так что вы хотели рассказать о Патриции?
   – Она выработала привычку разыгрывать довольно глупые шутки. С ее стороны это было попыткой привлечь к себе внимание. Раньше она скрывала свои проделки. Теперь же, как правило, открыто ими хвастается. Это, конечно, хороший признак.
   – По крайней мере он подтверждает, что она не имеет отношения к недавним шуткам над сэром Генри.
   – Я с вами согласна.
   – И что автор анонимных писем тоже не она.
   – А уж это, по-моему, тем более очевидно, – терпеливо ответила мисс Эйбл.
   – Кто же, по-вашему, их написал?
   – Я уже говорила: я не могу делать скоропалительных выводов и основываться на догадках.
   – Может быть, разок отступите от ваших несгибаемо-железных принципов? Скажите первое, что вам приходит в голову, – настойчиво попросил он.
   Мисс Эйбл уже было открыла рот, но тотчас снова его закрыла, посмотрела на Родерика без прежней уверенности и покраснела.
   «Ну, еще одно, последнее усилие! – подумал он. – В конце концов, она ведь живой человек», а вслух сказал:
   – Итак, отбросим всякую предвзятость. Как по-вашему, кто из живущих в Анкретоне взрослых способен написать такие письма? – Он придвинулся чуть ближе и обаятельно ей улыбнулся. «Видела бы меня сейчас Агата, – мелькнуло у него в голове. – Бот бы посмеялась!»
   Мисс Эйбл нерешительно молчала, и он повторил:
   – Ну так все же кто, по-вашему?
   – До чего вы легкомысленный! – Мисс Эйбл не то чтобы смутилась, но по крайней мере частично утратила профессиональную невозмутимость.
   – Допускаете ли вы, что письма написал тот же, кто разыграл серию нелепых шуток?
   – Вполне возможно.
   Он протянул руку через стол и дотронулся до верхнего сочинения.
   – Письма написаны на такой же бумаге.
   Лицо у нее запылало. Странно дернувшись, она вдруг накрыла сочинения обеими руками.
   – Я вам не верю!
   – Вы позволите взглянуть? – Он вытащил из стопки один лист и посмотрел его на свет. – М-да. Бумага довольно необычная, с полями. И те же водяные знаки.
   – Он ничего не писал!
   – Он?
   – Том, – сказала она, и это уменьшительное имя по-новому высветило ее отношение к Томасу Анкреду. – Он на такое не способен.
   – Прекрасно. Тогда почему вы сейчас о нем говорите?
   Мисс Эйбл покраснела еще сильнее.
   – Наверно, Патриция взяла несколько листов и оставила их на той половине дома. Или… – Она нахмурилась и замолчала.
   – Да?
   – Сюда часто заходит ее мать. Я бы сказала, даже слишком часто. Ее педагогические способности не вызывают у меня доверия.
   – Где обычно хранится бумага?
   – Вон в том шкафу. На верхней полке. Чтобы дети не дотянулись.
   – Вы шкаф запираете?
   Резко повернувшись, она уставилась на Родерика.
   – Неужели вы допускаете, что я могу написать анонимку. Я?!
   – Но вы ведь запираете шкаф?
   – Да, конечно. Я этого не отрицаю.
   – А где ключ?
   – В общей связке с другими ключами, у меня в кармане.
   – Вы когда-нибудь оставляли шкаф открытым? Или, может быть, теряли ключи?
   – Нет, ни разу.
   – Бумагу вы покупаете в деревне?
   – Да, она свободно продается в местном магазине. Ее мог купить кто угодно.
   – Вполне, – согласился он. – И мы это проверим. Вы зря на меня так сердитесь.
   – А я нисколько не сержусь. – В ее голосе было раздражение.
   – Отлично. Тогда еще один вопрос. О лекарстве, которое давали вашим воспитанникам. Я хотел бы проследить его маршрут. Конечно, не в организме бедных детишек, а, так сказать, по пути к нему.
   – Но зачем? Я не понимаю…
   – Естественно, не понимаете, но я объясню. Лекарство для сэра Генри заказали одновременно с лекарством для детей, и тем самым история двух пузырьков взаимосвязана. Вы поможете мне в ней разобраться?
   – Попробую. Мисс Оринкорт и миссис Аллен…
   Тут, разумеется, последовала неизбежная пауза, а за ней столь же неизбежное разъяснение.
   – Боже! – воскликнула мисс Эйбл. – Кто бы мог подумать!
   – Да-да, вот именно. Вы, кажется, начали рассказывать про лекарство?
   – Я тогда очень рассердилась на мисс Оринкорт. Насколько я понимаю, она попросила миссис Аллен отвести лошадь в конюшню, а сама пошла с лекарствами в дом. Вместо того чтобы оставить наш пузырек в прихожей или, как сделал бы любой, отнести в школу и отдать мне, она просто бросила его в «цветочной комнате». Сэр Генри в тот день, кажется, прислал ей какие-то цветы из оранжереи, и она зашла забрать их. Ее поведение меня в общем-то не удивляет, она крайне эгоцентричная особа. Я долго ждала и в конце концов около семи часов вечера пошла на ту половину дома и спросила, где же лекарство. Мы с миссис Миллеман обыскали чуть ли не весь замок. Но потом, слава богу, появилась Фенелла и сказала, что оба лекарства в «цветочной».
   – Значит, пузырек для сэра Генри лежал вместе с детским лекарством?
   – Да. Миссис Миллеман тотчас же отправила его наверх.
   – Пузырьки были похожи?
   – Мы их не перепутали, не думайте. Да, бутылочки были одного типа, но наша размером побольше, и к тому же на каждой была своя этикетка. Кроме того, к нашему пузырьку была приложена инструкция. Правда, она не понадобилась, потому что в тот вечер опять приехал доктор Уитерс, снова взвесил детей и лично отмерил каждому его дозу. Мне это было даже как-то странно: он ведь для того и написал инструкцию, чтобы я сделала все сама, и я бы прекрасно справилась. Но, видимо, он решил, что мне доверять нельзя, – со смешком добавила мисс Эйбл.
   – Я думаю, оно и к лучшему, – туманно намекнул Родерик. – В подобных случаях врач обязан быть очень осторожен.
   Его замечание, кажется, не убедило мисс Эйбл.
   – Да, без сомнения, – сказала она. – Но я все-таки не понимаю, почему доктор Уитерс вдруг примчался в Анкретон, если, как он говорил, у него была масса других дел. Между прочим, это лекарство в итоге не дало никаких результатов, и мы опять перешли на мазь.
   – Кстати, вы случайно не видели кота Карабаса перед тем, как его усыпили?
   Мисс Эйбл не замедлила вновь оседлать своего любимого конька, и Родерику пришлось выслушать очень профессиональный анализ привязанности Панталоши к Карабасу, а также весьма неожиданные выводы, которыми мисс Эйбл виртуозно подытожила обзор вполне обычных отношений между девочкой и котом.
   – Учитывая особенности ее возраста, разрыв этой эмоциональной связи причинил ей определенную травму.
   – Но у кота ведь был стригущий лишай, – отважился заметить Родерик.
   – Никакой не лишай, – безапелляционно возразила мисс Эйбл. – Он просто запаршивел.
   На этом их беседа закончилась, Родерик поблагодарил мисс Эйбл и попрощался, догадываясь, что оставил о себе двойственное впечатление. Она решительно пожала ему руку, но уже в дверях он услышал у себя за спиной что-то похожее на сдавленный вздох и, обернувшись, увидел в ее глазах тревогу.
   – Вы хотите что-нибудь добавить? – спросил он.
   – Я очень беспокоюсь за Тома Анкреда. Родственники втягивают его в эту историю и заставляют выполнять за них всю черную работу. А он ведь совсем не такой, как они. Он гораздо лучше их всех. Боюсь, на нем это пагубно отразится. Я хочу сказать, на его психике, – сделав над собой явное усилие, уточнила она профессиональным тоном.
   – Вполне вас понимаю, – кивнул Родерик и закрыл за собой дверь.
   Фокс поджидал его в саду на второй террасе. Плотно закутавшись в широкое пальто, он сидел на ступеньках. На носу у него были очки, он читал раздел о ядах в учебнике судебной медицины, который Родерик дал ему в поезде. Рядом с Фоксом стояли два чемодана. Один был Родерику знаком – чемодан мисс Оринкорт. Второй, как он догадался, Фоксу дала Изабель. Сбоку стояла обувная коробка, перевязанная шпагатом. Подойдя ближе, Родерик почувствовал неприятный запах.
   – Карабас? – спросил он и ногой отодвинул коробку в сторону.
   Фокс кивнул.
   – Я задаю себе вопрос, – он ткнул пальцем в книгу.
   Родерик перегнулся через его плечо и прочел: «Мышьяк. Симптомы отравления: прогрессирующее истощение, выпадение волос».
   Фокс поднял глаза и большим пальцем показал на коробку.
   – Выпадение волос, – процитировал он. – Интересно, что вы скажете, когда увидите покойного Карабаса?

III

   – Знаете, Фокс, – сказал Родерик, когда они возвращались в деревню, – если Томас Анкред смирится с тем, что в любом, даже самом невинном его поступке будут скрупулезно выискивать истоки, восходящие к грехам его младенчества, они с мисс Эйбл прекрасно уживутся. Судя по всему, она в него влюблена, или, говоря ее языком, хорошо адаптировалась в ситуации, вызывающей логически обоснованные эротические импульсы в ее отношениях со стариной Томасом.
   – Вы хотите сказать, у них роман?
   – Думаю, да. Пожалуй, в Анкретоне нам сейчас делать больше нечего, но я все же попрошу вас задержаться и предупредить священника об эксгумации. Завтра утром наведайтесь еще раз в Домик-пряник и узнайте, согласны ли его обитатели, чтобы у них взяли отпечатки пальцев. Если они не окончательно сошли с ума, то возражать не станут. Бейли приедет утренним поездом и обследует замок с интересующей нас точки зрения. Покажите ему конкретные места, где могут быть важные для следствия отпечатки. Это, без сомнения, напрасный труд, но лучше уж сделать все как полагается. А я сегодня же вернусь в Скотленд-Ярд. Хочу узнать рецепт состава, который «Мортимеры и Лоум» применяют для бальзамирования. Как только получу ордер на эксгумацию, сразу же вернусь сюда, и мы с вами снова объединимся. Сегодня еще есть один вечерний поезд. Давайте перекусим в «Анкретонском трактире», а потом я поеду. Я собирался еще раз встретиться с доктором Уитерсом, но этот разговор можно пока отложить. В первую очередь я должен доставить в Лондон пузырек из-под лекарства и беднягу Карабаса.
   – Каков ваш прогноз, мистер Аллен? Обнаружат в лекарстве мышьяк или нет?
   – Скорее всего, нет.
   – Значит, экспертиза только для проформы. И все же будет обидно, если ничего не найдут. Что до термоса, то заранее ясно: результатов не будет.
   – Да, черт побери, тут никаких надежд.
   Надвигались сумерки, морозец пощипывал кожу, земля под ногами твердела. Воздух был пропитан приятным запахом горящих дров, из Анкретонского леса доносилось хлопанье крыльев.
   – Ну и работа! – неожиданно сказал Родерик.
   – Вы про нашу работу, сэр?
   – Да. Не очень-то веселое времяпрепровождение – шагать по проселку с дохлым котом в обувной коробке и попутно обдумывать, как извлечь из могилы мертвого старика.
   – Кто-то должен этим заниматься.
   – Конечно. Но процедура не из приятных.
   – Значит, вы уже не сомневаетесь, сэр? Убийство?
   – Да, дружище, почти не сомневаюсь.
   – Что ж, – помолчав, сказал Фокс, – по крайней мере все показания сходятся и личность преступника не представляет для нас загадки. Это не из тех запутанных дел, когда подозреваешь сразу десять человек.
   – Да, но зачем ей было его убивать? Она же знала, что завещание составлено в ее пользу. Ей хотелось стать леди Анкред. Она понимала, что он долго не протянет. Зачем ей было так страшно рисковать, когда она могла просто выйти за него замуж и немного подождать?
   – Он постоянно менял завещание. Возможно, она боялась, что он снова его изменит.
   – По-моему, она вертела им, как хотела.
   – А она не могла по-настоящему влюбиться в нынешнего баронета?
   – Она?! Нет, только не она!
   – Да, трудно себе представить. Ну а если допустить, что мисс О. невиновна, но старый баронет действительно был убит? Кого тогда мы можем подозревать? Сэр Седрик отпадает, потому что он знал о втором завещании.
   – А если он сделал ставку на брак с будущей наследницей?
   – Черт возьми, в этом есть логика! Но тогда он шел на очень большой риск. С такими деньгами мисс О. могла бы найти жениха и получше.
   – Да, уверен, что найти кого-то хуже, чем Седрик, ей было бы нелегко.
   – В таком случае давайте временно отбросим их обоих, – рассудил Фокс. – Посмотрим, кто же остается.
   – Честно говоря, расклад малоперспективный. Они все полагали, что завещание, оглашенное на юбилейном ужине, имеет законную силу. Дездемона, Миллеман, доктор Уитерс и слуги рассчитывали получить приличные суммы; Томасу перепадал очень солидный кусок. Кентиши и семья Клода Анкреда остались на бобах. У «получивших» единственным мотивом для убийства могла быть алчность, у «не получивших» – месть.
   – А кто имел реальную возможность совершить убийство? – продолжал размышлять вслух Фокс.
   – Если анализ пузырька даст отрицательный результат, останется только термос, и тем самым все сходится на мисс О. Если, конечно, вы не предполагаете, что в целях медленного отравления Баркер подмешал мышьяк в суфле из раков.
   – Вы, мистер Аллен, без шуток не можете!
   – Видели бы вы, как я шутил и кокетничал с мисс Эйбл! – Родерик хмыкнул. – Удручающая картинка, поверьте.
   – А теперь еще предстоит эксгумация, – после долгого молчания сказал Фокс. – Когда?
   – Как только получим ордер и договоримся с доктором Кертисом. Между прочим, Анкретонская церковь тут недалеко, на холме сразу за деревней. Давайте, пока не совсем стемнело, заглянем на кладбище.
   Они поднялись по окутанной сумерками дорожке и, толкнув калитку, прошли во двор церкви Святого Стефана.
   После нескольких часов, проведенных в аляповато-роскошном замке, было приятно побродить вокруг церкви, простого, добротного строения, дышавшего стариной и покоем. Гравий на дорожке гулко хрустел у них под ногами, в кустах сонно шебуршились птицы. Трава на газонах была аккуратно подстрижена. Холмики и проходы между молчаливо застывшими крестами и надгробиями тоже были заботливо ухожены. Хотя почти стемнело, но еще можно было прочитать надписи. «Сюзанна Гасконь. Здесь покоится та, что при жизни творила добро, не зная покоя». «Светлая память тебе, Майлз Читти Брим. Пятьдесят лет ты убирал это кладбище, а теперь спишь среди тех, кому служил верой-правдой». Вскоре они подошли к могилам Анкредов: «Генри Гейсбрук Анкред, четвертый баронет Анкретонский, и жена его Мирабель», «Персиваль Гейсбрук Анкред» и еще много других Анкредов, похороненных скромно и достойно. Но такая простота последнего пристанища не удовлетворяла более поздние поколения, и над прямоугольниками обычных каменных плит возвышалась мраморная гробница, увенчанная тремя ангелами. Здесь, увековеченные в золотых надписях, покоились предыдущий баронет, жена сэра Генри, его сын Генри Ирвинг Анкред и сам сэр Генри. Усыпальница, как явствовало из отдельной надписи, была воздвигнута сэром Генри. Массивная дверь из тикового дерева и железа была украшена гербом Анкредов, под которым зияла большая замочная скважина.
   – Склеп того типа, где гробы стоят на полках, – задумчиво сказал Фокс. – Доктору негде будет развернуться, да и света там, конечно, нет. Наверно, придется выносить тело наружу и огораживать брезентом. Как вы считаете?
   – Да, пожалуй.
   Фокс открыл и снова защелкнул крышку своих больших серебряных часов.
   – Уже пять, сэр. Если хотите выпить чаю и успеть на поезд, нам пора двигаться.
   – Тогда пошли, – тихо отозвался Родерик, и они повернули назад, к деревне.

Глава пятнадцатая
НОВАЯ СИСТЕМА

I

   Дожидаясь Родерика, Агата мысленно раскладывала по полочкам все то, чем была наполнена их жизнь за короткий период со дня его возвращения. Отдельные события, фразы, жесты, ощущения – она перебирала их в уме, придирчиво вглядываясь в мельчайшие детали. Как немного, оказывается, ей нужно для счастья! Было слегка забавно сознавать, что она живет в постоянном предвкушении радости и даже испытывает некое умиротворенное самодовольство. Она была желанна, она была любима, и сама тоже любила вновь. Будут и беды, и неприятности, в этом она не сомневалась, но пока все шло чудесно, она могла расслабиться и чувствовать себя уверенно.
   И все же ее счастье не было идеальным, его нарушало упорство Родерика, не желавшего, чтобы его работа занимала хоть какое-то место в их личной жизни – так суровая нитка, примешиваясь к узору из шелка, нарушает гармонию. И мысли Агаты, словно пальцы вышивальщицы, то и дело с раздражением натыкались на эту нитку и пытались ее выдернуть. Она знала, что сопротивление Родерика рождено ее собственным отношением к его работе, проявившимся несколько лет назад при очень тяжелых и страшных обстоятельствах; роль, которую ему пришлось тогда сыграть в расследовании нескольких убийств, привела ее в трепет; к тому же она никогда не скрывала, что смертная казнь как мера наказания вызывает у нее ужас.
   Агата прекрасно понимала, что в ее тогдашней реакции Родерик усмотрел неотъемлемые черты ее характера и принял их как данность. И она понимала: он не верит, что ее любовь к нему – это отдельный мир со своими законами, неподвластный законам, действующим за его пределами. Он ошибочно считал, что если в силу своей профессии иногда помогает отправить убийц на виселицу, то в сознании своей жены мало чем отличается от палача. И ему казалось чудом, что она подавляет в себе отвращение и продолжает его любить.
   Но если уж начистоту, то все очень просто, беспомощно призналась она себе: ее принципы и чувства далеко не одно и то же. «Я вовсе не такая тонкая натура, как он думает, – рассуждала она. – Мне безразлично, какая у него профессия. Я его люблю». И хотя такого рода расхожие истины были ей чужды, мысленно добавила: «Я ведь женщина».
   Ей казалось, что, пока в их отношениях остается эта запретная зона, они не будут полностью счастливы. «Может быть, история с Анкредами наконец все изменит, – подумала она. – Может быть, для нас это своеобразный наглядный урок. Я оказалась замешана в этих жутких событиях. И он не сумеет отгородить меня от них. Я – свидетель по делу об убийстве». Поймав себя на мысли, что факт убийства сэра Генри не вызывает у нее сомнений, Агата похолодела от страха.
   Как только Родерик вошел в квартиру, она по его лицу поняла, что не ошиблась.
   – Рори, – Агата шагнула к нему навстречу, – все-таки это убийство, да?
   – Похоже, так. – Родерик прошел мимо нее. – Завтра утром пойду к начальству, – добавил он на ходу. – Пусть это дело передадут другому следователю. Так будет гораздо лучше.
   – Нет, не надо.
   Родерик круто повернулся и поглядел на нее. Она, наверно, впервые так ясно ощутила, какая большая у них разница в росте. «Когда он выслушивает признания преступников, у него, должно быть, такое же лицо», – подумала она и занервничала.
   – Не надо? – переспросил он. – Но почему?
   – Потому что красивые благородные жесты здесь неуместны, и я буду чувствовать себя очень глупо.
   – Зря.
   – Всю эту ситуацию я рассматриваю как своего рода проверку, – горячо сказала она и с досадой подумала, что надо бы говорить спокойнее. – Может быть, это испытание, нарочно ниспосланное нам Богом; хотя, должна заметить, мне всегда казалось несправедливым, что Бог чаще являет себя людям через землетрясения и прочие стихийные бедствия и очень редко – через обильные урожаи и сотворение гениев, подобных Леонардо и Сезанну.
   – Не понимаю. Что за чушь? – мягко сказал он.
   – А ты мне не груби, – перебила Агата. Родерик хотел было подойти к ней, но она его остановила. – Подожди. Выслушай, пожалуйста. Я правда очень хочу, чтобы тебе разрешили довести дело Анкредов до конца. И хочу, чтобы на этот раз ты ничего от меня не скрывал. Наши с тобой отношения… мое отношение к твоей работе – мы во всем этом запутались. Когда я говорю, что ничего против твоей работы не имею, ты мне не веришь, а стоит мне спросить тебя про какое-нибудь страшное преступление, ты видишь во мне этакую маленькую героиню, которая добровольно обрекает себя на нечеловеческие страдания.
   Губы у него невольно дрогнули в улыбке.
   – А я никакая не героиня, – торопливо продолжила она. – Да, помню, я была не в восторге, что наш роман с тобой начался в доме, где произошло убийство, и я действительно считаю, что вешать людей нельзя. Ты считаешь иначе, но ведь это ты работаешь в полиции, а не я. И глупо делать вид, будто ты гоняешься за мелкими воришками, когда я прекрасно знаю, какие жуткие преступления ты расследуешь, и, если уж быть до конца откровенной, часто до смерти хочу знать подробности.
   – Тут уж ты, наверно, чуть-чуть преувеличиваешь?
   – Нет. Мне правда было бы в сто раз легче, если бы мы с тобой говорили обо всем без утайки. Пусть я буду вместе с тобой переживать и ужасы и потрясения – мне это будет в сто раз легче, чем бороться со страхом в одиночку и волноваться неизвестно из-за чего.
   Он протянул к ней руку, и Агата подошла к нему.
   – Поэтому я и говорю, что история с Анкредами послана нам в испытание.
   – Какой же я был дурак! – сказал он. – Я не заслуживаю такой жены.
   – Давай поговорим о вещах поважнее.
   – Я могу найти себе лишь одно оправдание, хотя и оно, логически рассуждая, ничуть меня не оправдывает. В книгах о следователях по особо тяжким преступлениям пишут, что для следователя разоблачать убийц – такая же обычная работа, как для простых полицейских ловить карманников. Но это неверно. Конечный результат разоблачения убийцы делает работу следователя не похожей ни на одну другую. Когда мне было двадцать два года, я, трезво глядя на вещи, выбрал себе эту профессию, но, думаю, полностью осознал все связанные с ней моральные и психологические трудности лишь пятнадцать лет спустя, когда в мою жизнь вошла любовь, когда я полюбил тебя всем сердцем.
   – Я тоже заставила себя взглянуть правде в глаза, только когда возникла история с Анкредами. Пока я ждала тебя, то даже подумала, как было бы здорово, если бы мне вдруг вспомнилась какая-нибудь интересная деталь, по-настоящему важная для расследования.
   – Ты серьезно?
   – Да. И знаешь, странное дело, – Агата задумчиво провела рукой по волосам, – я почему-то совершенно уверена, что забыла что-то очень существенное, но обязательно вспомню.

II

   – Пожалуйста, перескажи мне еще раз как можно полнее твой разговор с сэром Генри после того, как он обнаружил надпись на зеркале и увидел, что коту вымазали усы гримом, – попросил Родерик. – Если ты забыла, что за чем шло, то так и скажи. Но только, ради бога, не фантазируй. Сможешь вспомнить этот разговор?
   – Думаю, смогу. Если не весь, то хотя бы большую часть. Сэр Генри был, конечно, в страшном гневе на Панталошу.
   – А мерзавца Седрика он даже не подозревал?
   – Нет. Неужели Седрик?..
   – Да. В конце концов он сам признался.
   – Вот ведь паршивец! Значит, я тогда угадала: у него на пальце был грим!
   – Ну так что же говорил сэр Генри?
   – Он долго распространялся, как он безумно любил Панталошу и как она его огорчила. Я попробовала убедить его, что она ни при чем, но он в ответ выдал только знаменитое «Тю!». Тебе это их восклицание знакомо?
   – Еще бы.
   – Потом он стал говорить о браках между двоюродными братьями и сестрами, о том, что он такие браки не одобряет, а потом перешел на весьма мрачную тему… – Агата перевела дыхание, – рассказывал, как его будут бальзамировать. Мы с ним даже вспомнили ту книжицу. Потом, по-моему, он язвительно побрюзжал насчет того, что титул перейдет к Седрику, и сказал, что у Седрика детей не будет, а бедняга Томас никогда не женится.
   – Тут, я думаю, он ошибался.
   – Неужели? Кто же невеста?
   – Мадемуазель психоаналитик. Или нужно говорить «психоаналитичка»?
   – Мисс Эйбл?
   – Она считает, что Томас успешно сублимировал свое либидо, или не знаю как там это называется.
   – Замечательно! Ну а потом сэр Генри принялся рассуждать, что будет после того, как он покинет этот мир. Я постаралась его приободрить, и мне, пожалуй, это удалось. Он напустил на себя таинственный вид и намекнул, что у него заготовлены сюрпризы для всей семьи. Как раз в эту минуту ворвалась мисс Оринкорт и заявила, что Анкреды готовят против нее заговор и ей страшно.
   – Всё? – помолчав, спросил Родерик.
   – Нет… не все. Рори, он мне что-то еще сказал. Я сейчас не могу вспомнить, но точно знаю, что было что-то еще.
   – Разговор состоялся в субботу семнадцатого?
   – Постой, соображу. Я приехала к ним шестнадцатого… Да, это было на следующий день. Ох, господи… – она запнулась. – Господи, до чего же я хочу вспомнить, что он мне еще тогда сказал!