Минут пятнадцать прошло, и Мясник стал выдыхаться, из носу у него текла кровь, у Артура губы тоже были разбиты. Мясник все старался обхватить Артура, навалиться на него всей тяжестью и тогда уж дать, но Малыш командовал: "Не подпускай его, Артур, не подпускай!" Артур и не давал Мяснику подойти близко. И правильно, легковес ни в коем случае не должен противника близко к себе подпускать.
Кровь из носа Мясника лилась уже прямо ручьем, он и Артуру всю рубашку перепачкал. Но тут старый дурень О'Трэди из Северного Уэрпуна не выдержал и как завопит: "Ради бога, Малыш, хватит, ради бога, останови их!" Вот же старый болван!
Но Артура разве остановишь? На какую-то минуту они сошлись совсем близко и лупили друг друга куда попало, но потом Мясник не выдержал и отскочил. Смотрю а глаза у него бегают от страха, как у лисицы, попавшей в капкан.
Малыш тоже это понял и орет: "Он сдрейфил! Трусит, собака! Кончай его, Артур! Дай ему!"
Тут все кругом заорали, даже такие парни, про которых и не подумаешь, что способны кричать, толкаются, лезут вперед, орут: "Дай ему, Артур!"
Двинул Артур Мясника правой, а потом пригнулся и дал ему левой, прямо в поддых, а еще распрямился, чтобы сильнее вышло. От этого Мясника чуть было на воздух не вскинуло! Ну, тут уж он обмяк и свалился на солому.
А дальше, брат, все уже точно с ума посходили. Стали ни с того ни с сего колотить друг друга. Были чуть ли не все пьяным-пьяны и не стали разбираться, кто кого и за что колошматит. Малыш уложил Рыжего, я Пройдоху поставил на голову в навозную кучу, но вот кольца, черт меня побери, так и не сумел взять.
И Стрелок не без восхищения закончил свой рассказ словами:
- Да, ночка была! Что надо!..
ГЛАВА 7
Я сидел на перекладине забора у своей конторы. Каждый вечер после работы я сидел так, мечтая, жадно впитывая в себя окружающий мир. Я смотрел, как тонкие стебельки трав выцветали и умирали под горячими лучами солнца, смотрел, как из-за холмов надвигается дождь, вдыхал аромат земли, разбуженной ливнями, после которых начинали лопаться семена в почве, и крохотные острые травинки тянулись вверх к свету. Я наблюдал вечный круговорот - появление ростка, безудержное стремление его исполнить свое назначение на земле, созревание семян, смерть и снова возрождение к жизни.
А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом никакого участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни, заложенные во мне, дремали. Красота природы, которую я видел, сидя на перекладине, не радовала, а повергала меня в уныние, эта красота только подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.
Необходимость корпеть в конторе, да еще жить в таком окружении, вызывали во мне чувство злого отчаяния. Я иногда весь передергивался, стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко раздражался, но мне приходилось сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда Артур или Малыш открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их покровительства, но прямой помощи старался избегать всеми силами.
Не помню случая, чтобы отец протягивал мне руку помощи в затруднительном положении - разве когда другого выхода не оставалось. Со своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он всегда готов был встать на мою защиту, но в то же время старался приучить меня к самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня так, чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь когда-нибудь без его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, - если он будет всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.
Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня поднимать.
- Вставай! - ласково говорил он. - Подумаешь - коленку оцарапал. Велика беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.
И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.
Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой улыбкой. "До чего же на отца похож!" - говаривала она.
Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе коленки.
- Мальчики не плачут, - вызывающе говорил он дрожащими губами. Это внушила ему мать.
Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец был явно доволен мной.
Отец считал - хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль словами, - что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными, а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец считал высшим достоинством.
- Как веточка согнута, таким и дерево вырастет, - сказал он мне однажды.
Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел, что я ровня его детям - хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно, священник просто жалел меня - калеку - так, по крайней мере, думал отец.
Отец разрешил и высказал при этом неожиданную для священника мысль: "Может, вашим это только на пользу пойдет". Такое замечание не только изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя библейскому завету, раздражение сдержал.
Это был первый и единственный раз, когда меня пригласили в гости, поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора этим ребятам сбросить путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".
Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал их значение. Теперь я сам был как стреноженная лошадь, не в силах освободиться от ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.
Этот день начался для меня плохо, отчего моя неприязнь к людям усилилась и стала заметней.
Рано утром на дороге, ведущей с гор, появился воз дров, запряженный парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший рядом, вез дрова на продажу в город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил их и колол. Топор в кожаном чехле был привязан к возу. Так тщательно оберегать свой топор станет только человек, который дорожит им.
На дровосеке поверх серой рубашки был поношенный жилет, новенькие заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены", подумал я. Дровосек остановил лошадей у гостиницы, положил подпорки под колеса и зашел в бар выпить.
Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" - Фло Бронсон в розовом халате поспешно открыла дверь бара. Она встретила его улыбкой и веселым замечанием о погоде.
Я только что проводил в путь Артура и зашел в кухню позавтракать. Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в баре, пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.
В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он то и дело облизывал бледные сухие губы, беспокойно слонялся по комнате, часто подходил к двери и заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал и разжимал пальцы.
- С перепоя ломает, - сказал он Стрелку.
- Да, провернули вчера неплохо! - заметил Стрелок; глаза у него были красные от недосыпу. - У меня у самого с утра язык как суконный был.
Я кончил завтрак и уже поднялся из-за стола, чтобы отправиться на работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.
- Живо! - коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп зашаркал вслед за ней.
Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко перехватил его. Они все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору. Шеп играл свою роль умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться от приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться чувство, что он недопил.
Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре в компании мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он замолкал и кивал с довольным видом, соглашаясь с собеседниками, которые, конечно, сочувствовали его невзгодам и во всем поддакивали. Шеп, выполнивший свою предательскую работу, чистил конюшню с обиженным видом человека, незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара, в надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.
Меня тревожили лошади, которых дровосек оставил у входа. Они томились под горячим солнцем целое утро, и передняя в упряжке была неспокойна. Я вышел взглянуть на них. В оглоблях стояла могучая клайдесдельская кобыла с широким крупом. Воз был без тормозов, и удерживать его, когда дорога шла под гору, было делом нелегким. Нагружен был воз тяжело, и изрядную долю этой тяжести лошадь принимала все утро на свою спину. Я задумал опустить лежавшие вдоль оглобель и продетые в кольца подпорки, чтобы переложить на них груз, приходившийся на спину лошади, но у меня не хватало сил сделать это.
Я попросил помочь человека, который стоял на веранде, тот подставил плечо под оглоблю и поднял ее, затем освободил подпорки, опустил их и упер в землю. Кобыла переступила с ноги на ногу и заняла более удобное положение. Придя в кухню, я сказал Стрелку про этих лошадей:
- Напоил бы ты их после обеда.
- Ну знаешь, - ответил он раздраженно. - Я и себе-то выпивку не всегда достаю, стану я еще каких-то лошадей поить.
Стрелок в это время помогал Роуз с заказами, которые передавала Вайолет, возвращаясь из столовой в кухню. Монотонно звучали слова, возвещая появление Вайолет с пустым подносом.
- Ростбиф два раза... яблочный пирог и сливки - один раз.
Стрелок быстро ставил на поднос заказанные блюда. Я сидел за кухонным столом, раздумывая, что бы такое съесть.
Я неизменно обедал на кухне, чтобы Вайолет не приходилось подавать мне в столовой, да и вообще я почему-то считал, что место мое здесь.
Отказ Стрелка напоить лошадей рассердил меня, но я заставил себя сдержаться. Я встал и положил себе сосиски с картофелем прямо из кастрюли на плите. "Когда-нибудь, - подумал я, - мы со Стрелком обязательно сцепимся", но тут же отогнал от себя эту мысль. "Уж не трус ли я?" - мелькнуло в голове.
Ход мыслей Стрелка был мне чужд и непонятен.
- Вот уж никогда не стал бы красть ненужную мне вещь, - сказал он как-то, считая, что это оправдывает его воровские повадки. А когда я стал возражать, он рассвирепел, и я ушел, осыпаемый градом ругательств. "Но не всегда же я буду так уходить", - твердо решил я тогда.
Итак, я сидел за столом и ел сосиски, Вайолет распахнула дверь и вошла со своим подносом.
- Бифштекс с яйцом один раз похоже что легавый, - быстро, без знаков препинания произнесла она.
Полицейские в штатском иногда закусывали в гостинице, разыскивая кого-нибудь или проверяя, как ведут себя стукачи из числа воров и жуликов. Обычно легавых узнавали сразу. Если этого не случалось, они сами раскрывали свое инкогнито Фло Бронсон, никогда не бравшей с них денег за угощение и щедро оплачивавшей их услуги.
- С полицией можно ладить, если уметь ублажать ее, - сказала однажды Фло, наливая мне стакан имбирного пива и взимая за него цену стакана виски с заезжего горожанина, который угощал в баре всех и меня в том числе.
- Если ты с ними честен, - продолжала Фло, - и они понимают, что ты не собираешься их надуть - можно откупиться от них несколькими шиллингами, в случае если тебя накроют.
Стрелок боялся полиции и ненавидел ее. Услышав сообщение Вайолет, он на мгновение застыл, потом подошел к холодильнику и вытащил бифштекс, с неожиданной злостью плюнул на мясо и бросил его на сковородку.
- Вот тебе, проклятый! - яростно произнес он.
Отвращение охватило меня. Я оттолкнул тарелку, чувствуя, как что-то темное и скверное подымается во мне и душит. И в то же время я понимал Стрелка и в глубине души сочувствовал ему. Это сочувствие тут же испугало меня, так как по своей наивности я решил, что скоро буду смотреть на мир глазами Стрелка.
Уходя после обеда на работу, я завернул по дороге в бар, взглянуть, как там поживает дровосек. Фло Бронсон принесла ему тарелку мяса с овощами, он ел прямо у, стойки, рядом стоял стакан пива.
Когда в пять часов вечера, окончив работу, я возвращался из конторы, лошади все еще стояли на старом месте. Я поспешил в бар, твердо решив, что заставлю хозяина напоить их. Дровосек сидел уже на скамье у стены, голова его свешивалась на грудь, он что-то бормотал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону, - казалось, что он вот-вот упадет. Усилием воли он резко выпрямлялся и вызывающе поднимал голову, как человек, готовящийся предстать перед судом. Но через минуту снова обмякал, и глаза его начинали закрываться.
- У моего постреленка есть мозги, можете мне поверить, - бормотал он снова и снова.
Фло Бронсон потеряла к нему всякий интерес, он уже истратил все свои деньги. Я положил ему руку на плечо.
- Ваши лошади хотят пить, - крикнул я ему, мне каялось что громкий голос может скорее проникнуть в остаток сознания и затронуть в нем какие-то чувства, еще оставшиеся трезвыми.
Он выпрямился, посмотрел на меня, в бессмысленном взгляде появился проблеск мысли.
- Что такое? Кто хочет пить? - воскликнул он, пытаясь подняться на ноги.
- Ваши лошади, - повторил я.
- Лошади! - Лошади были для него все. Спотыкаясь, дровосек вышел из бара, я последовал за ним. На полдороге он вдруг пошатнулся и его понесло в сторону, но он совладал с собой, остановился и стал оглядываться, ища свой воз.
- Вон там! - сказал я и пошел вперед.
Он снова двинулся в путь, спотыкаясь и выписывая кренделя, и кое-как добрался до воза. Он постоял с минуту около него, держась за полено, потом быстро вскарабкался на дрова, схватил вожжи, привязанные к борту, и крикнул: "Но-о, Панч! Но-о, Бетти!"
Я приподнял оглобли, освободил и продел в кольца подпорки, выбил тормоза из-под колес. Передняя лошадь двинулась и стала заворачивать воз с поклажей; лошадь, шедшая в оглоблях, навалившись плечом, помогала ей развернуться.
Следы колес, оставленные возом с утра, еще виднелись на дороге. Лошади пошли по старой колее, глубоко вдавливая копыта в почву, а на шаткой груде бревен мешком сидел бородатый дровосек, похожий на кучу рваного тряпья.
Я уселся на свою перекладину и достал записную книжку.
ГЛАВА 8
В холодные вечера уютнее всего было посидеть и поболтать на кухне. Столовая, даже когда в огромном камине пылал огонь, производила впечатление безликой; комната давала кров, но не отражала вкусов и наклонностей своих обитателей.
Вид протертого линолеума, который топтало столько ног, нисколько не огорчал женщину, купившую его в свое время. Деньги на него не были накоплены упорным трудом. Ее муж и дети не ходили по нему. Он просто лежал на полу.
В вычурной вазе с позолоченными ручками, стоявшей на каминной полке, уже больше года торчал пучок засохших эвкалиптовых веток. Липкая бумага, свисавшая с потолка, представляла собою кладбище прошлогодних мух.
Столовая никогда не слышала детского смеха. Смех, звучавший в этих мрачных стенах, не объединял людей, он был данью взаимной вежливости, не больше.
Зато гостиничная кухня ничем не отличалась от кухни каких-нибудь фермеров. Роуз Бакмен начищала плиту до блеска, а Стрелок следил, чтобы она щедро топилась в холодные вечера. Кухонный стол был выскоблен до белизны, над ним был приколот старый календарь. Чашки, висевшие на медных крючках, украшали буфет, полный посуды.
Поскольку именно здесь я слушал большинство рассказов Артура, кухня всегда напоминала мне о нем.
Любопытно, что женщины, приезжавшие в гостиницу, избегали заходить на кухню. Может быть, потому, что она могла напомнить им собственный заброшенный очаг. Женщины чувствовали себя свободнее в столовой, там ничего не напоминало о доме, там была атмосфера, сулившая веселье без помех и всяческие развлечения.
Иногда Артур, Стрелок и я играли на кухне в покер. Научил меня игре Стрелок, хвастаясь при этом крупными суммами, которые он якобы то выигрывал, то проигрывал в игорных домах, куда часто захаживал, когда жил в городе.
- Не сомневайся, парень! Было время, когда и пятьдесят фунтов были для меня не деньги.
Под влиянием этих рассказов я, подобно Шепу, начал верить в легкий путь к богатству... Сами по себе деньги никогда не представляли для меня интереса. Но рассказы Стрелка о крупных выигрышах давали повод помечтать о том, как удача в картах помогает мне избавиться от жизни клерка и, спокойно отдаться писательскому труду.
Я живо представлял себе, как, сидя за столом, заваленным банкнотами, непроницаемый и суровый, я сдаю карты. Люди, с которыми я играю, - богачи, ставящие на карту сотни, тысячи фунтов... На рассвете, проигравшись прах, они, спотыкаясь, покидают сизый от табачного дыма игорный зал, а я, уверенный в себе и спокойный, выхожу, сажусь в такси, и мои карманы так набиты деньгами, что мне трудно идти.
Я даю десятку шоферу: "Сдачи не надо!"
Как он мне благодарен, этот воображаемый шофер. Но тут мечта искушает меня отправиться к нему домой. Я даю деньги на образование его детей, оплачиваю сложную операцию его жены, за которую согласен взяться только один знаменитый хирург.
Но и после всех этих чрезвычайных расходов у меня остается достаточная сумма, чтобы заниматься свободным творчеством.
Я получал двадцать пять шиллингов в неделю и двадцать два шиллинга шесть пенсов платил за комнату и питание. На все остальные расходы у меня оставалось два шиллинга шесть пенсов. Эти два шиллинга и шесть пенсов были для меня состоянием. Раз в неделю я покупал "Бюллетень" {"Бюллетень" политический еженедельник, издающийся в Австралии, имеющий литературную страницу. (Прим. перев.)} и углублялся в изучение напечатанных в номере рассказов. Остающиеся два шиллинга я разменивал на мелкие монеты и носил в кармане, часто пересчитывая их. Это были мои собственные деньги, мой заработок!
В покер мы играли на пенсы, и меня поражало, до чего же везет Стрелку. Артур играл без особого интереса, что выиграть, что проиграть - ему было безразлично. Несколько пенсов не имели для него значения, проигрывал он весело.
Для меня же имел значение каждый пенс - они составляли весь мой капитал. Я понимал, что должен копить их, потому что вскоре опять окажусь без работы. Мистер Р.-Дж. Кроутер не раз советовал мне "поискать работу, на которой легче продвинуться".
Но я не трогался с места, предвидя, что найти другую работу мне будет не так-то просто, и боясь трудностей.
Но в конце концов отец посоветовал мне бросить эту службу и попытаться найти что-нибудь получше.
- Если сидеть и ждать, никогда ничего хорошего не добьешься, - сказал он и добавил, думая успокоить меня: - А с Артуром дружбу ты всегда сохранишь.
Итак, я подал заявление об уходе из конторы. За три дня до того, как отец должен был приехать за мной в двуколке и навсегда увезти отсюда, я сидел за кухонным столом со Стрелком и Артуром и играл в покер.
В кармане у меня было всего два шиллинга, но я успокаивал себя тем, что, уходя с работы, два шиллинга иметь я все-таки буду, так как при расчете получу плату за неделю. Я сел за стол, не сомневаясь, что проиграю и на этот раз. Всякий раз после покупки "Бюллетеня" я проигрывал оставшиеся два шиллинга Стрелку, который смягчал горечь проигрыша похвалами моему искусству.
- У тебя задатки хорошего игрока, можешь не сомневаться!
После часа игры у меня оставалось три пенса. Артур позевывал, ему хотелось спать, он проиграл девять пенсов. Я уныло смотрел на Стрелка, сдававшего карты, - мысль о том, что я скоро останусь без работы, мучила меня. Я надеялся, что Стрелок выиграет следующую игру и можно будет больше не волноваться. Лучше проиграть все, думал я, чем остаться с тремя пенсами.
Карты так и мелькали в руках Стрелка, и вдруг я увидел, как он быстрым движением вытащил из-под стола карту и подложил ее себе. Это потрясло меня. Я никогда не допускал и мысли, что в нашей игре возможно мошенничество. Я считал, что воровские наклонности Стрелка не могут распространяться на нас. Дружеские отношения, казалось мне, обеспечивали безусловную честность всех участников игры.
- Ты смошенничал! - не веря собственным глазам, закричал я. - Ты смошенничал!
И вдруг, по выражению его лица, понял, что жульничал он всегда, ив течение многих месяцев обворовывал меня. Стрелок вскочил, оперся руками о стол и приблизил искаженное злобой лицо к моему.
- Врешь, сволочь, - сказал он сквозь зубы. - Я сверну тебе шею, проклятый мальчишка.
Ярость Стрелка была для меня только лишним доказательством его вины. Не помня себя от бешенства, вцепился ему в глотку. За годы хождения на костылях мои руки сильно развились. Я рванул его так, что он перелетел через стол, потащив за собой и меня. В следующий момент он грохнулся об пол, я рухнул на него.
Но и падение не заставило меня разжать рук. Стрелок начал молотить меня кулаками по голове, откатываясь при каждом ударе, чтобы иметь возможность размахнуться. Я опустил голову и впился подбородком ему в плечо.
Стрелок попытался ударить меня коленом в пах, но я повернулся, и его колено угодило мне в бок. Я чувствовал, как прогибаются мои ребра под его ударами. Он старался схватить меня за горло, и я еще сильнее сдавил его. Он рывком перевернулся на живот, и я оказался под ним. Тогда он приподнялся, увлекая меня за собой, и снова грохнулся вниз, сильно стукнув меня головой об пол. Мы катались по полу. Он злобно пинался, мотал головой, старался боднуть меня.
Вдруг я почувствовал, что он как-то обмяк, рука Артура легла мне на плечо:
- Отпусти его, Алан!
Все это время он стоял над нами, как судья на ринге.
Я разжал руки и встал, держась за стол. Стрелок лежал на полу, тяжело дыша. Я стоял, понурив голову. Наконец Стрелок поднялся и плюхнулся на стул, положив голову на руки. Грудь его вздымалась. Он закашлялся. Артур принес воды, и он жадно выпил.
Артур повернулся ко мне:
- Ты как - ничего?
- Ничего.
Я отошел от стола и сказал Артуру:
- Пожалуй, я пойду к себе.
- Хорошо. Я сейчас приду.
Я прошел в нашу комнату, закрыл за собой дверь и, прислонившись к ней, постоял с закрытыми глазами в темноте. Тяжелое дыхание Стрелка было единственным звуком, доносившимся из кухни.
Потом Стрелок заговорил:
- Не будь он калекой, я бы с ним живо разделался, можешь не сомневаться. Пришлось поддаться, потому что я боялся за него. Но если он меня еще когда-нибудь тронет, я из него дух вышибу.
Я распахнул дверь и влетел в кухню, как бык на арену. Стрелок испуганно вскочил. Я с шумом захлопнул кухонную дверь - в ней не было замка - и повернулся к нему:
- Я калека, да! Я тебе покажу, какой я калека! И ринулся к нему, чувствуя в себе необычайную силу и уверенность.
Стрелок в страхе повернулся к Артуру:
- Останови его!
- Ты же сам напросился, - спокойно сказал Артур,. Он не двинулся с места.
Стрелок начал отступать. Я - за ним. Внезапно, шмыгнув мимо меня, он бросился к двери. Прежде чем он успел открыть дверь и выскочить в коридор, я швырнул в него костыль,
Артур поднялся и принес мне костыль,
- Сядь и успокойся. Я молчал.
- Как ты себя чувствуешь? - встревоженно спросил Артур.
- Паршиво.
- Вид у тебя так себе. Сейчас я налью тебе чашку чая.
Мы сидели и молча пили чай. Через некоторое время я перестал дрожать и улыбнулся ему:
- Ну?
- Завтра я покажу тебе прием, как вывихнуть плечо. Силы в руках у тебя для этого достаточно. Это лучше, чем хватать за горло, если затеялась настоящая драка. Действует отрезвляюще. Никогда не хватай за горло; ты сам не знаешь своей силы,
- Твоя правда, - согласился я.
- Но смотри применяй этот прием, только когда тебя совсем припрут к стенке. Не твое дело - драться с кем-то одним, твое дело - драться со всем миром.
- Что?.. что ты хочешь этим сказать? Как так драться со всем миром? Ты, вероятно, хочешь сказать... Не думай, что я ненавижу Стрелка, я...
- Это я и хочу сказать.
- Ничего не понимаю, - в голове у меня путалось. - Этот подлец обкрадывал меня, но я знаю, что если завтра он явится ко мне и попросит что-нибудь сделать для него, я пойду и сделаю. Мягкотелый я - вот в чем моя беда, сволочь мягкотелая! Я ненавижу скандалы, понимаешь.
Мне от них плохо делается. Стоит мне ввязаться в ссору, я потом два дня никуда не гожусь.
- А ты ведь мог его убить, - сказал Артур, продолжая думать о своем.
- Что ты?! - воскликнул я. - У меня и в мыслях этого не было! - Это ни черта не значит - было у тебя в мыслях или не было. Парень, можно сказать, находился при последнем издыхании, когда я велел тебе отпустить его.
Его слова испугали меня.
- Я, пожалуй, лягу, - еле выговорил я. - Хорошая мысль. И я тоже.
Уже раздевшись, он сказал мне тоном почти извиняющимся:
- Я не стал встревать в вашу драку, мне кажется, ты не хотел, чтобы я вмешивался, но я был тут же, рядом. Ты ведь понял?
- Да, - ответил я. - Я понял. Спасибо за то, что ты не вмешался, Артур.
* КНИГА ВТОРАЯ *
ГЛАВА 1
Наш дом в Уэрпуне стоял на вершине холма. Это был небольшой, обшитый тесом домик, с двускатной крышей, с трех сторон его окружала веранда. Позади дома находился птичий двор, обсаженный самшитовыми деревьями, и сразу за ним выгон, занимавший три акра и спускавшийся к плотине на дне глубокого оврага. На этом выгоне паслась серая лошадь, она или щипала редкую траву, или стояла, насторожив уши, поглядывая в сторону дома и прислушиваясь, не задребезжит ли жестянка из-под керосина, в которой отец каждый вечер приносил ей в стойло резку.
Кровь из носа Мясника лилась уже прямо ручьем, он и Артуру всю рубашку перепачкал. Но тут старый дурень О'Трэди из Северного Уэрпуна не выдержал и как завопит: "Ради бога, Малыш, хватит, ради бога, останови их!" Вот же старый болван!
Но Артура разве остановишь? На какую-то минуту они сошлись совсем близко и лупили друг друга куда попало, но потом Мясник не выдержал и отскочил. Смотрю а глаза у него бегают от страха, как у лисицы, попавшей в капкан.
Малыш тоже это понял и орет: "Он сдрейфил! Трусит, собака! Кончай его, Артур! Дай ему!"
Тут все кругом заорали, даже такие парни, про которых и не подумаешь, что способны кричать, толкаются, лезут вперед, орут: "Дай ему, Артур!"
Двинул Артур Мясника правой, а потом пригнулся и дал ему левой, прямо в поддых, а еще распрямился, чтобы сильнее вышло. От этого Мясника чуть было на воздух не вскинуло! Ну, тут уж он обмяк и свалился на солому.
А дальше, брат, все уже точно с ума посходили. Стали ни с того ни с сего колотить друг друга. Были чуть ли не все пьяным-пьяны и не стали разбираться, кто кого и за что колошматит. Малыш уложил Рыжего, я Пройдоху поставил на голову в навозную кучу, но вот кольца, черт меня побери, так и не сумел взять.
И Стрелок не без восхищения закончил свой рассказ словами:
- Да, ночка была! Что надо!..
ГЛАВА 7
Я сидел на перекладине забора у своей конторы. Каждый вечер после работы я сидел так, мечтая, жадно впитывая в себя окружающий мир. Я смотрел, как тонкие стебельки трав выцветали и умирали под горячими лучами солнца, смотрел, как из-за холмов надвигается дождь, вдыхал аромат земли, разбуженной ливнями, после которых начинали лопаться семена в почве, и крохотные острые травинки тянулись вверх к свету. Я наблюдал вечный круговорот - появление ростка, безудержное стремление его исполнить свое назначение на земле, созревание семян, смерть и снова возрождение к жизни.
А я смотрел на все это со стороны, я не принимал во всем этом никакого участия, я не был ни солнцем, ни дождем, ни кормилицей-землей. Семена жизни, заложенные во мне, дремали. Красота природы, которую я видел, сидя на перекладине, не радовала, а повергала меня в уныние, эта красота только подчеркивала уродство и бессмысленность окружавшей меня жизни.
Необходимость корпеть в конторе, да еще жить в таком окружении, вызывали во мне чувство злого отчаяния. Я иногда весь передергивался, стараясь отогнать тяжелые мысли, Я легко раздражался, но мне приходилось сдерживаться, чтобы не выходить из себя всякий раз, когда Артур или Малыш открыто старались оберегать меня. Я не мог обойтись без их покровительства, но прямой помощи старался избегать всеми силами.
Не помню случая, чтобы отец протягивал мне руку помощи в затруднительном положении - разве когда другого выхода не оставалось. Со своей добротой и пониманием он смотрел далеко вперед. Он всегда готов был встать на мою защиту, но в то же время старался приучить меня к самостоятельности. Даже когда я еще не был калекой, он воспитывал меня так, чтобы я смог, жить и побеждать в мире, в котором останусь когда-нибудь без его поддержки. Что произойдет со мной, когда его не станет, - если он будет всячески ограждать меня от людей, пусть подчас несправедливых и жестоких.
Когда я еще мог бегать, как другие ребята, я часто падал и обдирал себе колени гравием. Несмотря на мой рев, отец никогда не бросался меня поднимать.
- Вставай! - ласково говорил он. - Подумаешь - коленку оцарапал. Велика беда! Я всегда ходил с ободранными коленями, когда был маленьким.
И он заводил разговор о чем-нибудь другом, а я, прихрамывая, шел рядом.
Ему очень правился один рыжий мальчик, с которым я часто играл. Отец мальчика умер. Мать, тихая, скромная женщина, бывало, подходила к дверям дома, где служила у фермеров экономкой, и смотрела на сына с ласковой улыбкой. "До чего же на отца похож!" - говаривала она.
Рыжий мальчик никогда не плакал, когда падал и больно обдирал себе коленки.
- Мальчики не плачут, - вызывающе говорил он дрожащими губами. Это внушила ему мать.
Я тоже любил этого мальчика и, падая, стал повторять его слова. Отец был явно доволен мной.
Отец считал - хотя никогда не умел как следует выразить свою мысль словами, - что дети, с которыми чересчур нянчатся, вырастают избалованными, а ребенок, воспитанный самостоятельным, независимым, станет в свое время человеком, на которого смогут опереться в трудную минуту слабые. А это отец считал высшим достоинством.
- Как веточка согнута, таким и дерево вырастет, - сказал он мне однажды.
Когда я был еще ребенком, наш священник попросил отца разрешить мне раз в неделю приходить играть с его детьми. Трудно сказать, почему он счел, что я ровня его детям - хорошо одетым, вежливым и скромным. Возможно, священник просто жалел меня - калеку - так, по крайней мере, думал отец.
Отец разрешил и высказал при этом неожиданную для священника мысль: "Может, вашим это только на пользу пойдет". Такое замечание не только изумило, но и огорчило доброго пастыря, который, однако, следуя библейскому завету, раздражение сдержал.
Это был первый и единственный раз, когда меня пригласили в гости, поиграть. Перед отходом отец лишь сказал мне: "Пора этим ребятам сбросить путы, в которых он их держит. Ты им покажи, что на людях жить веселее".
Я не понимал тогда глубокого смысла этих слов, теперь же, сидя на своей перекладине, подставляя лицо солнечным лучам, я вдруг осознал их значение. Теперь я сам был как стреноженная лошадь, не в силах освободиться от ненавистной веревки, вынужденный довольствоваться выжженным лугом.
Этот день начался для меня плохо, отчего моя неприязнь к людям усилилась и стала заметней.
Рано утром на дороге, ведущей с гор, появился воз дров, запряженный парой ломовых лошадей. Бородач, шагавший рядом, вез дрова на продажу в город. Он, наверное, долго валил в горах сухие деревья, пилил их и колол. Топор в кожаном чехле был привязан к возу. Так тщательно оберегать свой топор станет только человек, который дорожит им.
На дровосеке поверх серой рубашки был поношенный жилет, новенькие заплаты украшали штаны из грубой холщовой ткани. "Работа прилежной жены", подумал я. Дровосек остановил лошадей у гостиницы, положил подпорки под колеса и зашел в бар выпить.
Едва заслышав, как он крикнул лошадям: "Тпру, стой!" - Фло Бронсон в розовом халате поспешно открыла дверь бара. Она встретила его улыбкой и веселым замечанием о погоде.
Я только что проводил в путь Артура и зашел в кухню позавтракать. Интересно, подумал я, что предпримет Фло, чтобы задержать дровосека в баре, пока появятся другие посетители и начнется общий разговор.
В кухне Шеп уже ждал своего выхода. Он то и дело облизывал бледные сухие губы, беспокойно слонялся по комнате, часто подходил к двери и заглядывал в коридор, который вел в бар. В нетерпении он сжимал и разжимал пальцы.
- С перепоя ломает, - сказал он Стрелку.
- Да, провернули вчера неплохо! - заметил Стрелок; глаза у него были красные от недосыпу. - У меня у самого с утра язык как суконный был.
Я кончил завтрак и уже поднялся из-за стола, чтобы отправиться на работу, когда Фло Бронсон заскочила в кухню и сунула Шепу несколько монет.
- Живо! - коротко бросила она и торопливо побежала в бар; Шеп зашаркал вслед за ней.
Дровосек уже направлялся к крыльцу, но Шеп ловко перехватил его. Они все еще о чем-то говорили, когда я уходил в контору. Шеп играл свою роль умело, не грубо: после дружеской беседы, естественно, труднее отказаться от приглашения выпить. Кроме того, за это время у клиента должно было появиться чувство, что он недопил.
Когда я пришел из конторы пообедать, дровосек стоял в баре в компании мужчин и громко о чем-то разглагольствовал. Время от времени он замолкал и кивал с довольным видом, соглашаясь с собеседниками, которые, конечно, сочувствовали его невзгодам и во всем поддакивали. Шеп, выполнивший свою предательскую работу, чистил конюшню с обиженным видом человека, незаслуженно попавшего в опалу. Он кидал отчаянные взгляды на дверь бара, в надежде, что кто-нибудь позовет его выпить.
Меня тревожили лошади, которых дровосек оставил у входа. Они томились под горячим солнцем целое утро, и передняя в упряжке была неспокойна. Я вышел взглянуть на них. В оглоблях стояла могучая клайдесдельская кобыла с широким крупом. Воз был без тормозов, и удерживать его, когда дорога шла под гору, было делом нелегким. Нагружен был воз тяжело, и изрядную долю этой тяжести лошадь принимала все утро на свою спину. Я задумал опустить лежавшие вдоль оглобель и продетые в кольца подпорки, чтобы переложить на них груз, приходившийся на спину лошади, но у меня не хватало сил сделать это.
Я попросил помочь человека, который стоял на веранде, тот подставил плечо под оглоблю и поднял ее, затем освободил подпорки, опустил их и упер в землю. Кобыла переступила с ноги на ногу и заняла более удобное положение. Придя в кухню, я сказал Стрелку про этих лошадей:
- Напоил бы ты их после обеда.
- Ну знаешь, - ответил он раздраженно. - Я и себе-то выпивку не всегда достаю, стану я еще каких-то лошадей поить.
Стрелок в это время помогал Роуз с заказами, которые передавала Вайолет, возвращаясь из столовой в кухню. Монотонно звучали слова, возвещая появление Вайолет с пустым подносом.
- Ростбиф два раза... яблочный пирог и сливки - один раз.
Стрелок быстро ставил на поднос заказанные блюда. Я сидел за кухонным столом, раздумывая, что бы такое съесть.
Я неизменно обедал на кухне, чтобы Вайолет не приходилось подавать мне в столовой, да и вообще я почему-то считал, что место мое здесь.
Отказ Стрелка напоить лошадей рассердил меня, но я заставил себя сдержаться. Я встал и положил себе сосиски с картофелем прямо из кастрюли на плите. "Когда-нибудь, - подумал я, - мы со Стрелком обязательно сцепимся", но тут же отогнал от себя эту мысль. "Уж не трус ли я?" - мелькнуло в голове.
Ход мыслей Стрелка был мне чужд и непонятен.
- Вот уж никогда не стал бы красть ненужную мне вещь, - сказал он как-то, считая, что это оправдывает его воровские повадки. А когда я стал возражать, он рассвирепел, и я ушел, осыпаемый градом ругательств. "Но не всегда же я буду так уходить", - твердо решил я тогда.
Итак, я сидел за столом и ел сосиски, Вайолет распахнула дверь и вошла со своим подносом.
- Бифштекс с яйцом один раз похоже что легавый, - быстро, без знаков препинания произнесла она.
Полицейские в штатском иногда закусывали в гостинице, разыскивая кого-нибудь или проверяя, как ведут себя стукачи из числа воров и жуликов. Обычно легавых узнавали сразу. Если этого не случалось, они сами раскрывали свое инкогнито Фло Бронсон, никогда не бравшей с них денег за угощение и щедро оплачивавшей их услуги.
- С полицией можно ладить, если уметь ублажать ее, - сказала однажды Фло, наливая мне стакан имбирного пива и взимая за него цену стакана виски с заезжего горожанина, который угощал в баре всех и меня в том числе.
- Если ты с ними честен, - продолжала Фло, - и они понимают, что ты не собираешься их надуть - можно откупиться от них несколькими шиллингами, в случае если тебя накроют.
Стрелок боялся полиции и ненавидел ее. Услышав сообщение Вайолет, он на мгновение застыл, потом подошел к холодильнику и вытащил бифштекс, с неожиданной злостью плюнул на мясо и бросил его на сковородку.
- Вот тебе, проклятый! - яростно произнес он.
Отвращение охватило меня. Я оттолкнул тарелку, чувствуя, как что-то темное и скверное подымается во мне и душит. И в то же время я понимал Стрелка и в глубине души сочувствовал ему. Это сочувствие тут же испугало меня, так как по своей наивности я решил, что скоро буду смотреть на мир глазами Стрелка.
Уходя после обеда на работу, я завернул по дороге в бар, взглянуть, как там поживает дровосек. Фло Бронсон принесла ему тарелку мяса с овощами, он ел прямо у, стойки, рядом стоял стакан пива.
Когда в пять часов вечера, окончив работу, я возвращался из конторы, лошади все еще стояли на старом месте. Я поспешил в бар, твердо решив, что заставлю хозяина напоить их. Дровосек сидел уже на скамье у стены, голова его свешивалась на грудь, он что-то бормотал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону, - казалось, что он вот-вот упадет. Усилием воли он резко выпрямлялся и вызывающе поднимал голову, как человек, готовящийся предстать перед судом. Но через минуту снова обмякал, и глаза его начинали закрываться.
- У моего постреленка есть мозги, можете мне поверить, - бормотал он снова и снова.
Фло Бронсон потеряла к нему всякий интерес, он уже истратил все свои деньги. Я положил ему руку на плечо.
- Ваши лошади хотят пить, - крикнул я ему, мне каялось что громкий голос может скорее проникнуть в остаток сознания и затронуть в нем какие-то чувства, еще оставшиеся трезвыми.
Он выпрямился, посмотрел на меня, в бессмысленном взгляде появился проблеск мысли.
- Что такое? Кто хочет пить? - воскликнул он, пытаясь подняться на ноги.
- Ваши лошади, - повторил я.
- Лошади! - Лошади были для него все. Спотыкаясь, дровосек вышел из бара, я последовал за ним. На полдороге он вдруг пошатнулся и его понесло в сторону, но он совладал с собой, остановился и стал оглядываться, ища свой воз.
- Вон там! - сказал я и пошел вперед.
Он снова двинулся в путь, спотыкаясь и выписывая кренделя, и кое-как добрался до воза. Он постоял с минуту около него, держась за полено, потом быстро вскарабкался на дрова, схватил вожжи, привязанные к борту, и крикнул: "Но-о, Панч! Но-о, Бетти!"
Я приподнял оглобли, освободил и продел в кольца подпорки, выбил тормоза из-под колес. Передняя лошадь двинулась и стала заворачивать воз с поклажей; лошадь, шедшая в оглоблях, навалившись плечом, помогала ей развернуться.
Следы колес, оставленные возом с утра, еще виднелись на дороге. Лошади пошли по старой колее, глубоко вдавливая копыта в почву, а на шаткой груде бревен мешком сидел бородатый дровосек, похожий на кучу рваного тряпья.
Я уселся на свою перекладину и достал записную книжку.
ГЛАВА 8
В холодные вечера уютнее всего было посидеть и поболтать на кухне. Столовая, даже когда в огромном камине пылал огонь, производила впечатление безликой; комната давала кров, но не отражала вкусов и наклонностей своих обитателей.
Вид протертого линолеума, который топтало столько ног, нисколько не огорчал женщину, купившую его в свое время. Деньги на него не были накоплены упорным трудом. Ее муж и дети не ходили по нему. Он просто лежал на полу.
В вычурной вазе с позолоченными ручками, стоявшей на каминной полке, уже больше года торчал пучок засохших эвкалиптовых веток. Липкая бумага, свисавшая с потолка, представляла собою кладбище прошлогодних мух.
Столовая никогда не слышала детского смеха. Смех, звучавший в этих мрачных стенах, не объединял людей, он был данью взаимной вежливости, не больше.
Зато гостиничная кухня ничем не отличалась от кухни каких-нибудь фермеров. Роуз Бакмен начищала плиту до блеска, а Стрелок следил, чтобы она щедро топилась в холодные вечера. Кухонный стол был выскоблен до белизны, над ним был приколот старый календарь. Чашки, висевшие на медных крючках, украшали буфет, полный посуды.
Поскольку именно здесь я слушал большинство рассказов Артура, кухня всегда напоминала мне о нем.
Любопытно, что женщины, приезжавшие в гостиницу, избегали заходить на кухню. Может быть, потому, что она могла напомнить им собственный заброшенный очаг. Женщины чувствовали себя свободнее в столовой, там ничего не напоминало о доме, там была атмосфера, сулившая веселье без помех и всяческие развлечения.
Иногда Артур, Стрелок и я играли на кухне в покер. Научил меня игре Стрелок, хвастаясь при этом крупными суммами, которые он якобы то выигрывал, то проигрывал в игорных домах, куда часто захаживал, когда жил в городе.
- Не сомневайся, парень! Было время, когда и пятьдесят фунтов были для меня не деньги.
Под влиянием этих рассказов я, подобно Шепу, начал верить в легкий путь к богатству... Сами по себе деньги никогда не представляли для меня интереса. Но рассказы Стрелка о крупных выигрышах давали повод помечтать о том, как удача в картах помогает мне избавиться от жизни клерка и, спокойно отдаться писательскому труду.
Я живо представлял себе, как, сидя за столом, заваленным банкнотами, непроницаемый и суровый, я сдаю карты. Люди, с которыми я играю, - богачи, ставящие на карту сотни, тысячи фунтов... На рассвете, проигравшись прах, они, спотыкаясь, покидают сизый от табачного дыма игорный зал, а я, уверенный в себе и спокойный, выхожу, сажусь в такси, и мои карманы так набиты деньгами, что мне трудно идти.
Я даю десятку шоферу: "Сдачи не надо!"
Как он мне благодарен, этот воображаемый шофер. Но тут мечта искушает меня отправиться к нему домой. Я даю деньги на образование его детей, оплачиваю сложную операцию его жены, за которую согласен взяться только один знаменитый хирург.
Но и после всех этих чрезвычайных расходов у меня остается достаточная сумма, чтобы заниматься свободным творчеством.
Я получал двадцать пять шиллингов в неделю и двадцать два шиллинга шесть пенсов платил за комнату и питание. На все остальные расходы у меня оставалось два шиллинга шесть пенсов. Эти два шиллинга и шесть пенсов были для меня состоянием. Раз в неделю я покупал "Бюллетень" {"Бюллетень" политический еженедельник, издающийся в Австралии, имеющий литературную страницу. (Прим. перев.)} и углублялся в изучение напечатанных в номере рассказов. Остающиеся два шиллинга я разменивал на мелкие монеты и носил в кармане, часто пересчитывая их. Это были мои собственные деньги, мой заработок!
В покер мы играли на пенсы, и меня поражало, до чего же везет Стрелку. Артур играл без особого интереса, что выиграть, что проиграть - ему было безразлично. Несколько пенсов не имели для него значения, проигрывал он весело.
Для меня же имел значение каждый пенс - они составляли весь мой капитал. Я понимал, что должен копить их, потому что вскоре опять окажусь без работы. Мистер Р.-Дж. Кроутер не раз советовал мне "поискать работу, на которой легче продвинуться".
Но я не трогался с места, предвидя, что найти другую работу мне будет не так-то просто, и боясь трудностей.
Но в конце концов отец посоветовал мне бросить эту службу и попытаться найти что-нибудь получше.
- Если сидеть и ждать, никогда ничего хорошего не добьешься, - сказал он и добавил, думая успокоить меня: - А с Артуром дружбу ты всегда сохранишь.
Итак, я подал заявление об уходе из конторы. За три дня до того, как отец должен был приехать за мной в двуколке и навсегда увезти отсюда, я сидел за кухонным столом со Стрелком и Артуром и играл в покер.
В кармане у меня было всего два шиллинга, но я успокаивал себя тем, что, уходя с работы, два шиллинга иметь я все-таки буду, так как при расчете получу плату за неделю. Я сел за стол, не сомневаясь, что проиграю и на этот раз. Всякий раз после покупки "Бюллетеня" я проигрывал оставшиеся два шиллинга Стрелку, который смягчал горечь проигрыша похвалами моему искусству.
- У тебя задатки хорошего игрока, можешь не сомневаться!
После часа игры у меня оставалось три пенса. Артур позевывал, ему хотелось спать, он проиграл девять пенсов. Я уныло смотрел на Стрелка, сдававшего карты, - мысль о том, что я скоро останусь без работы, мучила меня. Я надеялся, что Стрелок выиграет следующую игру и можно будет больше не волноваться. Лучше проиграть все, думал я, чем остаться с тремя пенсами.
Карты так и мелькали в руках Стрелка, и вдруг я увидел, как он быстрым движением вытащил из-под стола карту и подложил ее себе. Это потрясло меня. Я никогда не допускал и мысли, что в нашей игре возможно мошенничество. Я считал, что воровские наклонности Стрелка не могут распространяться на нас. Дружеские отношения, казалось мне, обеспечивали безусловную честность всех участников игры.
- Ты смошенничал! - не веря собственным глазам, закричал я. - Ты смошенничал!
И вдруг, по выражению его лица, понял, что жульничал он всегда, ив течение многих месяцев обворовывал меня. Стрелок вскочил, оперся руками о стол и приблизил искаженное злобой лицо к моему.
- Врешь, сволочь, - сказал он сквозь зубы. - Я сверну тебе шею, проклятый мальчишка.
Ярость Стрелка была для меня только лишним доказательством его вины. Не помня себя от бешенства, вцепился ему в глотку. За годы хождения на костылях мои руки сильно развились. Я рванул его так, что он перелетел через стол, потащив за собой и меня. В следующий момент он грохнулся об пол, я рухнул на него.
Но и падение не заставило меня разжать рук. Стрелок начал молотить меня кулаками по голове, откатываясь при каждом ударе, чтобы иметь возможность размахнуться. Я опустил голову и впился подбородком ему в плечо.
Стрелок попытался ударить меня коленом в пах, но я повернулся, и его колено угодило мне в бок. Я чувствовал, как прогибаются мои ребра под его ударами. Он старался схватить меня за горло, и я еще сильнее сдавил его. Он рывком перевернулся на живот, и я оказался под ним. Тогда он приподнялся, увлекая меня за собой, и снова грохнулся вниз, сильно стукнув меня головой об пол. Мы катались по полу. Он злобно пинался, мотал головой, старался боднуть меня.
Вдруг я почувствовал, что он как-то обмяк, рука Артура легла мне на плечо:
- Отпусти его, Алан!
Все это время он стоял над нами, как судья на ринге.
Я разжал руки и встал, держась за стол. Стрелок лежал на полу, тяжело дыша. Я стоял, понурив голову. Наконец Стрелок поднялся и плюхнулся на стул, положив голову на руки. Грудь его вздымалась. Он закашлялся. Артур принес воды, и он жадно выпил.
Артур повернулся ко мне:
- Ты как - ничего?
- Ничего.
Я отошел от стола и сказал Артуру:
- Пожалуй, я пойду к себе.
- Хорошо. Я сейчас приду.
Я прошел в нашу комнату, закрыл за собой дверь и, прислонившись к ней, постоял с закрытыми глазами в темноте. Тяжелое дыхание Стрелка было единственным звуком, доносившимся из кухни.
Потом Стрелок заговорил:
- Не будь он калекой, я бы с ним живо разделался, можешь не сомневаться. Пришлось поддаться, потому что я боялся за него. Но если он меня еще когда-нибудь тронет, я из него дух вышибу.
Я распахнул дверь и влетел в кухню, как бык на арену. Стрелок испуганно вскочил. Я с шумом захлопнул кухонную дверь - в ней не было замка - и повернулся к нему:
- Я калека, да! Я тебе покажу, какой я калека! И ринулся к нему, чувствуя в себе необычайную силу и уверенность.
Стрелок в страхе повернулся к Артуру:
- Останови его!
- Ты же сам напросился, - спокойно сказал Артур,. Он не двинулся с места.
Стрелок начал отступать. Я - за ним. Внезапно, шмыгнув мимо меня, он бросился к двери. Прежде чем он успел открыть дверь и выскочить в коридор, я швырнул в него костыль,
Артур поднялся и принес мне костыль,
- Сядь и успокойся. Я молчал.
- Как ты себя чувствуешь? - встревоженно спросил Артур.
- Паршиво.
- Вид у тебя так себе. Сейчас я налью тебе чашку чая.
Мы сидели и молча пили чай. Через некоторое время я перестал дрожать и улыбнулся ему:
- Ну?
- Завтра я покажу тебе прием, как вывихнуть плечо. Силы в руках у тебя для этого достаточно. Это лучше, чем хватать за горло, если затеялась настоящая драка. Действует отрезвляюще. Никогда не хватай за горло; ты сам не знаешь своей силы,
- Твоя правда, - согласился я.
- Но смотри применяй этот прием, только когда тебя совсем припрут к стенке. Не твое дело - драться с кем-то одним, твое дело - драться со всем миром.
- Что?.. что ты хочешь этим сказать? Как так драться со всем миром? Ты, вероятно, хочешь сказать... Не думай, что я ненавижу Стрелка, я...
- Это я и хочу сказать.
- Ничего не понимаю, - в голове у меня путалось. - Этот подлец обкрадывал меня, но я знаю, что если завтра он явится ко мне и попросит что-нибудь сделать для него, я пойду и сделаю. Мягкотелый я - вот в чем моя беда, сволочь мягкотелая! Я ненавижу скандалы, понимаешь.
Мне от них плохо делается. Стоит мне ввязаться в ссору, я потом два дня никуда не гожусь.
- А ты ведь мог его убить, - сказал Артур, продолжая думать о своем.
- Что ты?! - воскликнул я. - У меня и в мыслях этого не было! - Это ни черта не значит - было у тебя в мыслях или не было. Парень, можно сказать, находился при последнем издыхании, когда я велел тебе отпустить его.
Его слова испугали меня.
- Я, пожалуй, лягу, - еле выговорил я. - Хорошая мысль. И я тоже.
Уже раздевшись, он сказал мне тоном почти извиняющимся:
- Я не стал встревать в вашу драку, мне кажется, ты не хотел, чтобы я вмешивался, но я был тут же, рядом. Ты ведь понял?
- Да, - ответил я. - Я понял. Спасибо за то, что ты не вмешался, Артур.
* КНИГА ВТОРАЯ *
ГЛАВА 1
Наш дом в Уэрпуне стоял на вершине холма. Это был небольшой, обшитый тесом домик, с двускатной крышей, с трех сторон его окружала веранда. Позади дома находился птичий двор, обсаженный самшитовыми деревьями, и сразу за ним выгон, занимавший три акра и спускавшийся к плотине на дне глубокого оврага. На этом выгоне паслась серая лошадь, она или щипала редкую траву, или стояла, насторожив уши, поглядывая в сторону дома и прислушиваясь, не задребезжит ли жестянка из-под керосина, в которой отец каждый вечер приносил ей в стойло резку.