— Правда? — промолвил Девениш с некоторой иронией в голосе. — Я пока не уверен, что мне понравится прожить свою таким образом. Но я принимаю ваше приглашение.
— А мистер Стэммерс? Вы позволите ему принять приглашение?
— Ну, это дело самого мистера Стэммерса. Я несколько удивлен, как это ваши республиканские взгляды не помешали вам спросить об этом сначала меня.
— Я был не совсем уверен, отличается ли ваше отношение к подданным от взглядов покойного графа. Каждый на своем месте и знает свое место — таков был его девиз.
Да, это было очень похоже на покойного деда.
— Удобный девиз для того, чье место обеспечено, если можно так сказать.
— Да, вы правы, но в век разума, заря которого разгорается, обо всех будут судить по тому, каковы они есть, а не по спальне, в которой они были рождены.
Улыбка на лице Девениша стала еще ироничней.
— Этот век пока не настал, сэр, и я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством в Маршемском аббатстве, так же, надеюсь, как и мой добрый друг Роб Стэммерс. А пока прошу меня простить…
Леандра открыто выпроваживали, и, сладко улыбнувшись, он вышел. Одним из удовольствий нового века разума, думал он, станет гильотина на Трафальгарской площади, где освобожденные массы будут криками приветствовать каждую катящуюся в пыль голову аристократа, особенно лорда Девениша.
Впрочем, ничего такого на лице Леандра Харрингтона не отражалось, когда Девениш прибыл в Маршемское аббатство. Мужчины улыбнулись друг другу так, словно были закадычными друзьями. На обширной лужайке перед аббатством, напоминавшей о его блестящем католическом прошлом, уже прогуливались гости.
Далекий предок Харрингтона, воздвигая свой дом, пристроил его к северной стене аббатства и, по словам Роба, сохранил лестницу, ведущую в огромный склеп, в дальнем конце которого сохранилась даже часовня с разрушенным алтарем.
В этот день, однако, никто и не помышлял о том, чтобы посетить подземные помещения, и меньше всех Девениш. Хозяин повел его на лужайку, где были сооружены столы, уставленные яствами и напитками.
Многие из присутствующих уже были знакомы с Девенишем и приветствовали его с подобающим его пэрству почтением. Девениш уже заскучал было, отвечая на бесконечные поклоны, когда вдруг увидел Друсиллу Фолкнер. Она одиноко стояла у розария со стаканом лимонада в руке.
Она выглядела божественно в белом муслиновом платье и широкополой соломенной шляпе, оставлявшей открытым ее милое лицо.
— На этот раз вы одни, — сказал он, подойдя к ней. — Ни дуэньи Горгоны, следящей за каждым вашим шагом, ни восторженного юного братца, требующего всего вашего внимания. Мне повезло.
Друсилла не заметила, как он подошел, но быстро нашлась.
— Думаю, вы непременно требуете безраздельного внимания со стороны каждого, с кем находитесь рядом.
— Но ведь мы все этого хотим, не так ли? — парировал он.
— Пожалуй, вы правы. Да только не всем удается этого добиться.
— И вам прежде всего, — заметил он. — Когда бы я вас ни встретил, рядом постоянно кто-то, глядящий на вас требовательным взором. Если вдруг я увижу, что наше уединение хотят нарушить, я утащу вас в ближайшую аллею, потому что хочу полюбоваться вами.
Это признание было произнесено с горячностью, которая удивила даже самого графа. Он не собирался быть столь откровенным.
Друсилла покраснела. Очаровательно, подумал Девениш.
— Вы так не думаете, — неуверенно произнесла она наконец.
— Именно что думаю. И в подтверждение моей искренности приглашаю вас пройтись по этой аллее. Пойдемте.
Он подал ей руку, и она после краткого колебания положила на нее свою.
Ясно как день, что ею не слишком-то часто любовались прежде, подумал Девениш. Что за человек был, интересно, ее муж? Во всяком случае, она вела себя достойно, не хихикала и не щебетала: «О, мой дорогой лорд, какая это высокая честъ для меня!» или что-нибудь в этом роде.
У нее было прекрасное качество — умение хранить молчание, и так, молча, они вышли по аллее на площадку, откуда открывался чудесный вид на лесистую равнину.
Здесь был еще один розарий, посередине которого располагались на опорах солнечные часы. На одной стороне опор был намалеван череп со скрещенными костями, на другой — лик демона. Кто-то пытался соскоблить их, но безуспешно.
Дру почему-то стало зябко, хотя день был теплый. Ее пробил такой озноб, что посинели губы.
— Вы замерзли! — воскликнул Девениш. Он осмотрелся вокруг и заметил низкую каменную скамью. — Присядьте на минутку, — сказал он, поспешно снимая свой сюртук. — И позвольте накинуть вам на плечи. — Продолжая дрожать, она послушно села. Он присел рядом и взял ее руку — к его удивлению, она была холодна как лед. — С вами такое часто случается? — спросил он, растирая ледяные пальцы.
Друсилла подняла на него глаза, стараясь не стучать зубами.
— Нет, — прошептала она. — Это очень странно. Может, я покажусь вам еще более странной, но я вдруг ощутила присутствие абсолютного зла, чего-то жестокого и отвратительного, вроде него. — Она кивнула на полустертый лик демона. — Возьмите ваш сюртук, и пойдемте отсюда. Я думаю, мне станет лучше.
— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы идти?
— Вполне. Мне только здесь плохо.
— А ведь я хотел всего лишь полюбоваться вами, — проговорил Девениш, стараясь придать голосу веселое выражение. — И вместо этого завел в «юдоль ужаса», по выражению Данте.
— Вы, наверное, думаете, я глупая.
Девениш резко остановился и повернулся к ней. Лицо Друсиллы порозовело, она больше не дрожала. Они стояли посреди аллеи, и с лужайки их еще не было видно.
— Ни в коей мере, — сказал он с проникновенной серьезностью, какой она не замечала в нем прежде. — У меня есть основания полагать, что злые бесы могут появляться, без предупреждения и сила их велика. Я ничего там не почувствовал, а вы почувствовали, а ведь я вас знаю как здравомыслящую женщину. Вы готовы вернуться к нормальным, болтливым людям?
— Вы очень добры, и мой ответ — да. — Друсилла засмеялась.
— Хорошо. — Он наклонился и легко коснулся губами ее щеки. Это был братский поцелуй, совсем не такой, какого он желал. — Больше не ходите туда, со мной или без меня, все равно.
Друсилла сжала губы, чтобы не сказать то, что готово было сорваться с языка. Я пойду куда угодно с вами, милорд, потому что знаю, вы всегда готовы защитить меня.
Вполне возможно, что кто-то с любопытством посмотрел на них, удивляясь, почему они так быстро вернулись с прогулки. Он подвел ее к одному из столов и дал ей стакан красного вина и бисквит. Взяв стакан и себе, он чокнулся с ней, с радостью видя, что ее глаза снова блестят, а щеки зарумянились.
— А сейчас я должен вас покинуть, — сказал он, — иначе о нас будут сплетничать.
Она подала ему руку, которую он задержал в своей лишь на мгновение дольше положенного. Наверное, слишком долго, потому что мужской голос проговорил ей на ухо:
— Вот уж не предполагал, дорогая Друсилла, что в следующий раз увижу вас уже вдовой и в компании человека, опасного как сам дьявол.
— О, Тоби, Тоби Кларидж! — воскликнула Друсилла, круто обернувшись. — Я думала, ты во Франции.
Сэр Тоби Кларидж, приятный на вид мужчина ее возраста, смотрел на нее с широкой улыбкой, которую она помнила еще с детства. В последний раз Друсилла видела его летом незадолго до гибели мужа. Когда она отказала Тоби и приняла предложение Джереми, Тоби очень ревновал ее к Джереми, с которым тоже дружил с детсгва. Это продолжалось довольно долго, и лишь в последний год перед его отъездом во Францию они внезапно сошлись снова.
— Как видишь, я здесь и, как старый друг, хочу предостеречь тебя от слишком тесного общения с Девенишем. Хотя бы в память о Джереми держись подалыне от человека, который наверняка не понравился бы ему.
— Что ты имеешь против него, Тоби? Да, он очень резок… но во всем прочем…
— Никаких прочих, Дру. Он настоящий дьявол с женщинами, дорогая, а с мужчинами так еще хуже. Женщин он просто губит, а мужчин убивает. Да вот же пример — он застрелил своего лучшего друга на дуэли, говорят, из-за женщины. А что он вытворяет за карточным столом! Нет, избавься от него.
— Это все сплетни, — возразила Друсилла. — Я не верю, что он хочет меня погубить. Тоби иронически поднял брови.
— Нет? Твоя безмозглая дуэнья рассказала мне о ваших отношениях. Она решила, что он женится на тебе. Хочу предупредить тебя ради твоего же блага.
И своего небось, подумала Друсилла. Тоби вполне может повторить свое предложение. Но для нее он навсегда останется лишь другом. Пустъ он симпатичный и с ним легко, но она не могла его себе представить любовником.
А Девениш…
Может ли быть правдой то, что говорит Тоби? Допустим, это так. Повеса и убийца. Нет, она многому может поверить насчет него, но убийца…
Внезапно очнувшись, она поспешно сказала:
— О, поверь мне, нас с ним можно назвать просто друзьями. Кроме того, я не собираюсь пока замуж, и уж менее всего за лорда Девениша.
— О, только не воображай себе, что он собирается на тебе жениться.
Нет, этот разговор пора заканчивать.
— Ты, наверное, голоден, — сказала она, — а мистер Харринггон не поскупился на угощение.
С этими словами Друсилла направилась к одному из накрытых столов, продолжая приветливо разговаривать с Тоби. Она почувствовала облегчение, когда подошел пастор Малого Трешема и сказал Тоби, что его хочет видеть мистер Харрингтон,
— Он желает поговорить с вами о вашем путешествии по Франции, сэр Тоби. Мне кажется, его интересует, жив ли еще революционный дух в этой погрузившейся во мрак стране.
В его речи, как обычно, звучала некая режущая слух слащавость, однако Тоби ничего не заметил. После его ухода мистер Лоусон повернулся к Друсилле, расплывшись в приторной улыбке:
— Позвольте мне сказать вам, вы прекрасно выглядите, мадам.
— Боюсь, вы мне льстите, мистер Лоусон.
— Нет — нет, — воскликнул он, наклоняясь к ней и беря ее за руку, — ни в коей мере!
В тот миг, когда Друсилла почувствовала его прикосновение, ее охватил тот же слепой ужас, от которого она лишь недавно оправилась.
Какую-то долю мгновения ей казалось, что она упадет в обморок. Она побледнела, глаза закрылись. Испуганный священник попытался поддержать ее, но она отпрянула от него.
— Нет, не надо, это просто мигрень, уже прошло, — произнесла Друсилла, стараясь не выдать своего испуга.
Помощь пришла неожиданно. Холодный голос произнес:
— Сэр, позвольте мне, как старому другу, отвести миссис Фолкнер в дом.
Это был лорд Девениш, и никого другого, столь похожего на доброго самаритянина, Друсилла не могла себе вообразить.
Она с готовностью оперлась на его руку. Пастор Лоусон поклонился и неохотно отошел, а Девениш провел Друсиллу в дом.
— Мне показалось — такое у вас было лицо, — что с вами происходит нечто похожее на случившееся в саду.
— Так оно и было. Но я солгала пастору, сказав, что у меня бывают такие приступы. Ничего подобного у меня никогда не было.
— Не было? — Девениш огляделся. — Я думаю, где бы мы могли спокойно поговорить. Наверное, в библиотеке. Кажется, сюда. Нас тут никто не потревожит, я уверен. Все эти гости что-то не показались мне большими поклонниками чтения, им хотя бы азбуку осилить. — (Друсилла, не удержавшись, рассмеялась.) — Ну вот вам уже и лучше, — подбодрил он ее, похлопывая по руке. — Добрый смех исцеляет многие недуги. Могу я узнать, над чем вы смеялись на этот раз?
— О, эти ваши ужасные замечания… Вы всем говорите такие вещи или только мне, как привилегированному лицу?
Девениш подвел Друсиллу к массивному столу и усадил.
— Здесь удобнее, чем я ожидал, — заметил он одобрительно. — И еще. Я заметил, что мои остроты нравятся вам, особенно когда мы наедине. Когда я говорю их в компании, вы, стараясь сохранить свое реноме безгрешной молодой вдовы, постоянно подавляете желание засмеяться.
Надо было пристально следить за ней, чтобы настолько изучить ее, подумалось Друсилле.
Девениш между тем рассматривал книги. Достав из шкафа какой-то фолиант, он углубился в чтение. Нет, такого многоопытного, столь превосходно владеющего собой человека ей встречать не доводилось. Рядом с ним все казались неоперившимися юнцами.
— Как вы считаете, — повернувшись, весело заговорил он, — прав ли я, найдя странным тот факт, что мистер Харрингтон хранит в своей библиотеке столь большое количество книг по теологии? Ладно бы тут были Том Пейн и Руссо, ведь якобинцы вроде Харрингтона их просто боготворят, но здесь целое собрание книг по эзотерике, притом читаных — перечитаных. — Он указал на шкаф.
— Может быть, они ему достались в наследство? — предположила Друсилла.
— Возможно, — сказал Девениш. — Но многие изданы недавно. Не люблю я загадок. — Он поставил фолиант на место и пошел к другой стене, посмотреть, что стоит там. — Поэзия, — объявил граф, — книжки чистенькие, словно только что из магазина. — Он снял с полки томик и, открыв его, произнес: — Лорд Байрон собственной персоной, как кстати.
Он молча полистал книгу, потом поднял голову и стал декламировать, пристально глядя на Друсиллу. Его голос был прекрасен, слова медленно текли из уст.
— Вы не представляете, как бы я хотел любить вас, прямо здесь, в библиотеке, — прошептал он, выпрямляясь.
Друсилла открыла глаза и произнесла так же тихо, как и он:
— Любить… или утолить страсть, милорд?
— Умоляю, мадам, в чем разница? — усмехнулся Девениш.
— О, вы это прекрасно знаете, милорд, и вы, и ваш лорд Байрон, при всем вашем цинизме. Любовь — это когда стремишься доставить удовольствие тому, кого любишь, а страсть думает только о себе.
Девениш постоял в раздумье, наклонив голову, лицо его приняло серьезное выражение.
— Я получил по заслугам. Но я не хотел быть развязным, сказал то, что думал. И… — Он запнулся. — Наверное, молодой Кларидж предупредил вас насчет меня. Я прав?
— Да, предупредил. — Она поднялась. — Мы отсутствуем слишком долго, люди станут говорить. Мне уже лучше. Думаю, я вас покину.
— Без поцелуя? — Было непонятно, смеется он или серьезен.
— Лучше без, — сказала она, поворачиваясь, чтобы открыть дверь.
— Не опасайтесь за вашу репутацию, — промолвил он. — Я возьму самый мудреный трактат Пейли по философии и попрошу мистера Харрингтона изложить свое мнение о нем, и он решит, что все это время я посвятил размышлениям о высоких материях.
Какое бесстыдство! Друсилла едва сдержалась, чтобы не засмеяться. Нет, надо его приструнить.
— Как я вижу, милорд, — заговорила она, — вы достаточно напрактиковались в низком обмане. Надеюсь, вы расскажете мне о беседе с нашим хозяином. Лучше, чтоб это было на людях, после ужина, если, конечно, вы прежде не напьетесь доброго вина мистера Харрингтона.
Она ушла, причем последнее слово, как всегда, осталось за ней. Девениш расхохотался и, сунув под мышку том Пейли, пошел искать хозяина. Тот был очень рад обнаружить, что милорд более серьезен, чем он предполагал, за что и вознаградил его лекцией об ошибках, допущенных его преподобием мистером Пейли в своем достойном труде.
На протяжении всей длинной проповеди лорд Девениш простоял, слегка склонив голову набок, с выражением живого интереса и восхищения, время от времени произнося: «Так, значит».
На самом же деле он думал о кратком и точном определении различия между страстью и любовью, данном миссис Друсиллой, и удивлялся, откуда в этой тихой, целомудренной деревенской женщине столько мудрости.
А о чем думала миссис Друсилла Фолкнер? Ну конечно же, о лорде Девенише!
Размышляя над его поведением, она пришла к выводу, что вкрадчивость графа слишком опасна. Тоби предостерег ее, но это нисколько не поможет ей сохранять самообладание.
А может, Тоби вовсе и не прав? Какое странное выражение появилось на лице Девениша, когда она указала на различие между любовью и страстью!
К мыслям о Девенише примешивалось еще нечто, не имевшее к их отношениям никакого касательства. Леандр Харрингтон…
Странно, но она никак не могла вспомнить, какое слово или действие Девениша натолкнуло ее на мысль, что его интерес к Леандру Харрингтону и Маршемскому аббатству продиктован не просто любопытством.
— Скажи мне, ради Бога, Хэл, что это у вас был за диспут о преподобном Пейли, и его взглядах на христианство? Вот уж не знал, что тебя интересует что-то помимо прелестной миссис Фолкнер.
— Прелестна она или нет, но уж определенно умна. Всякий раз, как я пытаюсь сделать шаг в ее направлении, она тут же отрезвляет меня выговором.
Роб Стэммерс засмеялся.
— Нашла коса на камень, как я вижу. А я-то думал, что провинциальные простушки становятся добычей без особых усилий.
Девениш шутливо стукнул Роба по затылку, словно они были еще мальчишки.
— Ты же знаешь меня, Роб. Во-первых, я не отношусь к женщинам как к добыче, а во-вторых, все мои любовницы становились таковыми добровольно, без всякого принуждения. Подобно лорду Байрону, могу уверенно сказать, что с некоторыми из них я был соблазненным, а не соблазнителем.
— Это ты так считаешь. Но меня все-таки ставит в тупик твоя философская дискуссия с нашим хозяином.
— Правда? Расскажи мне о нем.
— Глуповатый малый, помешанный на правах человека, что не слишком сочетается с его потугами на то, чтобы все его считали местным магнатом. Ты, заявившись сюда, стал для него чуть ли не соперником.
— Мне не кажется, что он глуп. Шестое чувство.
— Шестое чувство… — Роб взглянул на Хэла более внимательно. Именно его шестому чувству они оба обязаны тем, что остались живы и здоровы. — И никаких доказательств?
Девениш мгновение помедлил, прежде чем сказать:
— Ни единого. Но… с миссис Фолкнер здесь случилось два приступа, во время которых она почувствовала панический страх и могильный холод.
— И это все? — хмыкнул Роб. — Думаю, она хотела просто заинтриговать тебя.
— Возможно, если бы второй приступ не начался, когда меня рядом не было. Такое впечатление, что он был вызван прикосновением мистера Джорджа Лоусона.
— Пастора? Не могу поверить. Она водит тебя за нос. И потом, какую связь ты усматриваешь между этими приступами и Леандром Харрингтоном? — Он помолчал, затем добавил: — Но ты тоже, как и она, что-то такое почувствовал. Верно?
Девениш задумчиво качнул головой.
— Не совеем. Примерно то же, что я испытывал прежде, ну, ты знаешь. Невыразимое чувство тревоги. Словно все вот-вот обрушится. Глупо, да? Мне надо бы быть гадалкой, они, говорят, предсказывают будущее, глядя на хрустальный шар. Смутное ощущение, что что-то не так, — ведь это не доказательство, как, по-твоему?
Роб, избавившись от скептической мины, принял деловой вид.
— И твое тревожное ощущение связано с миссис Фолкнер, Леандром Харрингтоном, Джорджем Лоусоном и Маршемским аббатством?
— Именно так, не обязательно в этом порядке. Ты можешь стать моими глазами и ушами, Роб? Скажешь мне, если заметишь или услышишь что-то необычное?
— Что ж, я, по правде говоря, не очень-то верю во всю эту твою мистику, однако, как и раньше, сделаю, как ты просишь. Хотя не вижу в этом смысла. Ни малейшего. На сей раз на тебя подействовала женская причуда.
— Ну уж уважь меня, Роб, — только и произнес Девениш.
Он не рассказал Робу о миссии, которую ему поручил Сидмаут. Чем меньше людей знает, зачем он на самом деле приехал в Суррей, тем лучше. Ради сохранения тайны он был согласен терпеть дружеское подтрунивание Роба.
Девениш достал из кармашка золотые часы и щелкнул крышкой.
— Пора на ужин, — сообщил он. — Мы не должны опаздывать, а то я тут самая высокая особа и, пока не появлюсь, никто не может войти в столовую. — Он грустно улыбнулся Робу. — Не представляешь, какими нелепыми мне кажутся эти условности.
Войдя в гостиную, Девейиш увидел прежде всех миссис Друсиллу Фолкнер. А-а, значит, она оправилась после дневного недомогания.
Она выглядела очаровательнее, чем когда-либо, в бледно-зеленом шелковом вечернем платье с шелковой лентой кремового цвета по высокой талии. В руке она держала небольшой кремовый веер с нарисованными на нем крокусами. Из драгоценностей на ней было жемчужное ожерелье и такие же серьги; украшенный жемчужинами серебряный браслет на левом запястье завершал ансамбль.
К сожалению, Девениш не смог удостовериться в ее хорошем самочувствии, так как мистер Харрингтон представил ему леди Чейни, прибывшую после обеда, и графу пришлось вести ее к столу как персону, равную ему по рангу.
Сказать, что леди была обрадована знакомством с Девенишем, значило бы не сказать ничего. Она была примерно его возраста, однако ее туалет и манеры были словно у юной девушки, что ее вовсе не красило.
Тряхнув золотистыми кудрями, леди Чейни живо проговорила искусно подмалеванными губками:
— О, как замечательно! Я слышала о вас от своего кузена Орвилла, но не ожидала увидеть в этой глуши.
Она проговорила это так, словно Суррей — это джунгли, кишащие дикими зверями, и Девениш с улыбкой заметил, что в Суррее не найдется ничего опаснее лис, да и те редко показываются днем.
— Очень жаль, — прощебетала леди Чейни, — вы лишаете нашу жизнь романтики. Уж не собираетесь ли вы мне сказать, что Маршемское аббатство нисколько не напоминает романы миссис Рэдклифф? И что я могу не опасаться разбойников и страшных склепов? Я уверена, здесь есть склеп!
— Действительно есть, — серьезным тоном подтвердил Девениш, мысленно посмеиваясь над непоследовательностью собеседницы. — Думаю, склеп есть почти в каждом аббатстве.
— О, восхитительно! — воскликнула она, касаясь его прелестной ручкой. — Тогда помогите мне уговорить мистера Харрингтона, чтобы он позволил нам посетить его. Я никогда не была в склепе и хотела бы знатъ, так ли они ужасны, как о них говорят.
Пока леди весело щебетала, не давая графу вставить хоть слово, он смог незаметно бросить взгляд на Друсиллу. Ей предстояло идти на ужин в паре с Джорджем Лоусоном, и Девениш с легким беспокойством подумал, не станет ли ей плохо от этой компании.
Судя по всему — нисколько, потому что она тут же завела с ним оживленный разговор. Однако Девениш заметил, что она старается держаться в отдалении, чтобы они случайно не коснулись друг друга.
Обширная столовая служила монастырской трапезной до того, как в годы правления Генриха VIII аббатство было закрыто и частью разрушено. Здесь было холодно и промозгло, хотя вечер был теплый и в громадном очаге пылал огонь. Казалось, высокий потолок и толстые каменные стены хранят зимнюю стужу.
Друсилла поежилась. Впрочем, не она одна.
Леандр Харрингтон, тепло одетый, предложил послать лакея к горничным леди, что — бы те принесли что-нибудь теплое для своих хозяек.
— День был такой теплый, да еще разожжен огонь, я думал, зал прогреется, но все же холодно, — сказал он. — Старинные здания очень трудно согреть. Представьте себе, как тут мерзли бедные монахи зимой, а, Девениш?
Девениш, которого это обращение застало врасплох, неожиданно для самого себя проговорил:
— Не кажется ли вам, мистер Харриштон, очень странным, что помещения, в которых жили монахи, всегда были ужасно холодные, а ведь мы достоверно знаем, что холодом повелевает дьявол? Остается предположить, что они отгоняли его своими молитвами.
Он был поражен тем, как была воспринята его небрежная острота. Леди Чейни истерически взвизгнула и ударила его веером. Гилс Стоун весело воскликнул:
— Вы, наверное, начитались шедевров Льюиса, Девениш!
Что касается Леандра Харрингтона, то он нахмурился, а Джордж Лоусон вздрогнул и выронил бокал. Красная жидкость хлынула на белоснежную камчатую скатерть словно кровь из артерии.
— О, извините, — пробормотал, запинаясь, Лоусон. — Вы меня просто ошеломили, милорд, так легко говорите о дьяволе,
Девениш вставил монокль и пристально на него посмотрел.
— Однако же вы, как человек духовного звания, должны вроде бы устрашать дьявола, а не наоборот, — сказал он негромко.
По крайней мере эта острота нашла ценителя. Тоби Кларидж рассмеялся во весь голос, крича:
— Вас поймали, Лоусон! Давайте доставайте ваш колокольчик, книгу и свечу.
— Неостроумно, — отозвался Лоусон и побелел как полотно.
Ощущение давящей тяжести, которое преследовало Девениша с того самого момента, как он ступил на землю аббатства, усилилось. Он был поражен тем, как восприняли его шутку некоторые из слушавших.
В тишине раздался голос Леандра Харрингтона:
— Неважно, которое из сверхъестественных существ создает холод. К счастью, вот и горничные с шалями и сейчас подадут суп. Надеюсь, мы снова согреемся.
Его короткая речь была встречена неловким молчанием, которое перешло затем в негромкий разговор. Далее ужин прошел без каких-либо происшествий.
— А мистер Стэммерс? Вы позволите ему принять приглашение?
— Ну, это дело самого мистера Стэммерса. Я несколько удивлен, как это ваши республиканские взгляды не помешали вам спросить об этом сначала меня.
— Я был не совсем уверен, отличается ли ваше отношение к подданным от взглядов покойного графа. Каждый на своем месте и знает свое место — таков был его девиз.
Да, это было очень похоже на покойного деда.
— Удобный девиз для того, чье место обеспечено, если можно так сказать.
— Да, вы правы, но в век разума, заря которого разгорается, обо всех будут судить по тому, каковы они есть, а не по спальне, в которой они были рождены.
Улыбка на лице Девениша стала еще ироничней.
— Этот век пока не настал, сэр, и я с удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством в Маршемском аббатстве, так же, надеюсь, как и мой добрый друг Роб Стэммерс. А пока прошу меня простить…
Леандра открыто выпроваживали, и, сладко улыбнувшись, он вышел. Одним из удовольствий нового века разума, думал он, станет гильотина на Трафальгарской площади, где освобожденные массы будут криками приветствовать каждую катящуюся в пыль голову аристократа, особенно лорда Девениша.
Впрочем, ничего такого на лице Леандра Харрингтона не отражалось, когда Девениш прибыл в Маршемское аббатство. Мужчины улыбнулись друг другу так, словно были закадычными друзьями. На обширной лужайке перед аббатством, напоминавшей о его блестящем католическом прошлом, уже прогуливались гости.
Далекий предок Харрингтона, воздвигая свой дом, пристроил его к северной стене аббатства и, по словам Роба, сохранил лестницу, ведущую в огромный склеп, в дальнем конце которого сохранилась даже часовня с разрушенным алтарем.
В этот день, однако, никто и не помышлял о том, чтобы посетить подземные помещения, и меньше всех Девениш. Хозяин повел его на лужайку, где были сооружены столы, уставленные яствами и напитками.
Многие из присутствующих уже были знакомы с Девенишем и приветствовали его с подобающим его пэрству почтением. Девениш уже заскучал было, отвечая на бесконечные поклоны, когда вдруг увидел Друсиллу Фолкнер. Она одиноко стояла у розария со стаканом лимонада в руке.
Она выглядела божественно в белом муслиновом платье и широкополой соломенной шляпе, оставлявшей открытым ее милое лицо.
— На этот раз вы одни, — сказал он, подойдя к ней. — Ни дуэньи Горгоны, следящей за каждым вашим шагом, ни восторженного юного братца, требующего всего вашего внимания. Мне повезло.
Друсилла не заметила, как он подошел, но быстро нашлась.
— Думаю, вы непременно требуете безраздельного внимания со стороны каждого, с кем находитесь рядом.
— Но ведь мы все этого хотим, не так ли? — парировал он.
— Пожалуй, вы правы. Да только не всем удается этого добиться.
— И вам прежде всего, — заметил он. — Когда бы я вас ни встретил, рядом постоянно кто-то, глядящий на вас требовательным взором. Если вдруг я увижу, что наше уединение хотят нарушить, я утащу вас в ближайшую аллею, потому что хочу полюбоваться вами.
Это признание было произнесено с горячностью, которая удивила даже самого графа. Он не собирался быть столь откровенным.
Друсилла покраснела. Очаровательно, подумал Девениш.
— Вы так не думаете, — неуверенно произнесла она наконец.
— Именно что думаю. И в подтверждение моей искренности приглашаю вас пройтись по этой аллее. Пойдемте.
Он подал ей руку, и она после краткого колебания положила на нее свою.
Ясно как день, что ею не слишком-то часто любовались прежде, подумал Девениш. Что за человек был, интересно, ее муж? Во всяком случае, она вела себя достойно, не хихикала и не щебетала: «О, мой дорогой лорд, какая это высокая честъ для меня!» или что-нибудь в этом роде.
У нее было прекрасное качество — умение хранить молчание, и так, молча, они вышли по аллее на площадку, откуда открывался чудесный вид на лесистую равнину.
Здесь был еще один розарий, посередине которого располагались на опорах солнечные часы. На одной стороне опор был намалеван череп со скрещенными костями, на другой — лик демона. Кто-то пытался соскоблить их, но безуспешно.
Дру почему-то стало зябко, хотя день был теплый. Ее пробил такой озноб, что посинели губы.
— Вы замерзли! — воскликнул Девениш. Он осмотрелся вокруг и заметил низкую каменную скамью. — Присядьте на минутку, — сказал он, поспешно снимая свой сюртук. — И позвольте накинуть вам на плечи. — Продолжая дрожать, она послушно села. Он присел рядом и взял ее руку — к его удивлению, она была холодна как лед. — С вами такое часто случается? — спросил он, растирая ледяные пальцы.
Друсилла подняла на него глаза, стараясь не стучать зубами.
— Нет, — прошептала она. — Это очень странно. Может, я покажусь вам еще более странной, но я вдруг ощутила присутствие абсолютного зла, чего-то жестокого и отвратительного, вроде него. — Она кивнула на полустертый лик демона. — Возьмите ваш сюртук, и пойдемте отсюда. Я думаю, мне станет лучше.
— Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы идти?
— Вполне. Мне только здесь плохо.
— А ведь я хотел всего лишь полюбоваться вами, — проговорил Девениш, стараясь придать голосу веселое выражение. — И вместо этого завел в «юдоль ужаса», по выражению Данте.
— Вы, наверное, думаете, я глупая.
Девениш резко остановился и повернулся к ней. Лицо Друсиллы порозовело, она больше не дрожала. Они стояли посреди аллеи, и с лужайки их еще не было видно.
— Ни в коей мере, — сказал он с проникновенной серьезностью, какой она не замечала в нем прежде. — У меня есть основания полагать, что злые бесы могут появляться, без предупреждения и сила их велика. Я ничего там не почувствовал, а вы почувствовали, а ведь я вас знаю как здравомыслящую женщину. Вы готовы вернуться к нормальным, болтливым людям?
— Вы очень добры, и мой ответ — да. — Друсилла засмеялась.
— Хорошо. — Он наклонился и легко коснулся губами ее щеки. Это был братский поцелуй, совсем не такой, какого он желал. — Больше не ходите туда, со мной или без меня, все равно.
Друсилла сжала губы, чтобы не сказать то, что готово было сорваться с языка. Я пойду куда угодно с вами, милорд, потому что знаю, вы всегда готовы защитить меня.
Вполне возможно, что кто-то с любопытством посмотрел на них, удивляясь, почему они так быстро вернулись с прогулки. Он подвел ее к одному из столов и дал ей стакан красного вина и бисквит. Взяв стакан и себе, он чокнулся с ней, с радостью видя, что ее глаза снова блестят, а щеки зарумянились.
— А сейчас я должен вас покинуть, — сказал он, — иначе о нас будут сплетничать.
Она подала ему руку, которую он задержал в своей лишь на мгновение дольше положенного. Наверное, слишком долго, потому что мужской голос проговорил ей на ухо:
— Вот уж не предполагал, дорогая Друсилла, что в следующий раз увижу вас уже вдовой и в компании человека, опасного как сам дьявол.
— О, Тоби, Тоби Кларидж! — воскликнула Друсилла, круто обернувшись. — Я думала, ты во Франции.
Сэр Тоби Кларидж, приятный на вид мужчина ее возраста, смотрел на нее с широкой улыбкой, которую она помнила еще с детства. В последний раз Друсилла видела его летом незадолго до гибели мужа. Когда она отказала Тоби и приняла предложение Джереми, Тоби очень ревновал ее к Джереми, с которым тоже дружил с детсгва. Это продолжалось довольно долго, и лишь в последний год перед его отъездом во Францию они внезапно сошлись снова.
— Как видишь, я здесь и, как старый друг, хочу предостеречь тебя от слишком тесного общения с Девенишем. Хотя бы в память о Джереми держись подалыне от человека, который наверняка не понравился бы ему.
— Что ты имеешь против него, Тоби? Да, он очень резок… но во всем прочем…
— Никаких прочих, Дру. Он настоящий дьявол с женщинами, дорогая, а с мужчинами так еще хуже. Женщин он просто губит, а мужчин убивает. Да вот же пример — он застрелил своего лучшего друга на дуэли, говорят, из-за женщины. А что он вытворяет за карточным столом! Нет, избавься от него.
— Это все сплетни, — возразила Друсилла. — Я не верю, что он хочет меня погубить. Тоби иронически поднял брови.
— Нет? Твоя безмозглая дуэнья рассказала мне о ваших отношениях. Она решила, что он женится на тебе. Хочу предупредить тебя ради твоего же блага.
И своего небось, подумала Друсилла. Тоби вполне может повторить свое предложение. Но для нее он навсегда останется лишь другом. Пустъ он симпатичный и с ним легко, но она не могла его себе представить любовником.
А Девениш…
Может ли быть правдой то, что говорит Тоби? Допустим, это так. Повеса и убийца. Нет, она многому может поверить насчет него, но убийца…
Внезапно очнувшись, она поспешно сказала:
— О, поверь мне, нас с ним можно назвать просто друзьями. Кроме того, я не собираюсь пока замуж, и уж менее всего за лорда Девениша.
— О, только не воображай себе, что он собирается на тебе жениться.
Нет, этот разговор пора заканчивать.
— Ты, наверное, голоден, — сказала она, — а мистер Харринггон не поскупился на угощение.
С этими словами Друсилла направилась к одному из накрытых столов, продолжая приветливо разговаривать с Тоби. Она почувствовала облегчение, когда подошел пастор Малого Трешема и сказал Тоби, что его хочет видеть мистер Харрингтон,
— Он желает поговорить с вами о вашем путешествии по Франции, сэр Тоби. Мне кажется, его интересует, жив ли еще революционный дух в этой погрузившейся во мрак стране.
В его речи, как обычно, звучала некая режущая слух слащавость, однако Тоби ничего не заметил. После его ухода мистер Лоусон повернулся к Друсилле, расплывшись в приторной улыбке:
— Позвольте мне сказать вам, вы прекрасно выглядите, мадам.
— Боюсь, вы мне льстите, мистер Лоусон.
— Нет — нет, — воскликнул он, наклоняясь к ней и беря ее за руку, — ни в коей мере!
В тот миг, когда Друсилла почувствовала его прикосновение, ее охватил тот же слепой ужас, от которого она лишь недавно оправилась.
Какую-то долю мгновения ей казалось, что она упадет в обморок. Она побледнела, глаза закрылись. Испуганный священник попытался поддержать ее, но она отпрянула от него.
— Нет, не надо, это просто мигрень, уже прошло, — произнесла Друсилла, стараясь не выдать своего испуга.
Помощь пришла неожиданно. Холодный голос произнес:
— Сэр, позвольте мне, как старому другу, отвести миссис Фолкнер в дом.
Это был лорд Девениш, и никого другого, столь похожего на доброго самаритянина, Друсилла не могла себе вообразить.
Она с готовностью оперлась на его руку. Пастор Лоусон поклонился и неохотно отошел, а Девениш провел Друсиллу в дом.
— Мне показалось — такое у вас было лицо, — что с вами происходит нечто похожее на случившееся в саду.
— Так оно и было. Но я солгала пастору, сказав, что у меня бывают такие приступы. Ничего подобного у меня никогда не было.
— Не было? — Девениш огляделся. — Я думаю, где бы мы могли спокойно поговорить. Наверное, в библиотеке. Кажется, сюда. Нас тут никто не потревожит, я уверен. Все эти гости что-то не показались мне большими поклонниками чтения, им хотя бы азбуку осилить. — (Друсилла, не удержавшись, рассмеялась.) — Ну вот вам уже и лучше, — подбодрил он ее, похлопывая по руке. — Добрый смех исцеляет многие недуги. Могу я узнать, над чем вы смеялись на этот раз?
— О, эти ваши ужасные замечания… Вы всем говорите такие вещи или только мне, как привилегированному лицу?
Девениш подвел Друсиллу к массивному столу и усадил.
— Здесь удобнее, чем я ожидал, — заметил он одобрительно. — И еще. Я заметил, что мои остроты нравятся вам, особенно когда мы наедине. Когда я говорю их в компании, вы, стараясь сохранить свое реноме безгрешной молодой вдовы, постоянно подавляете желание засмеяться.
Надо было пристально следить за ней, чтобы настолько изучить ее, подумалось Друсилле.
Девениш между тем рассматривал книги. Достав из шкафа какой-то фолиант, он углубился в чтение. Нет, такого многоопытного, столь превосходно владеющего собой человека ей встречать не доводилось. Рядом с ним все казались неоперившимися юнцами.
— Как вы считаете, — повернувшись, весело заговорил он, — прав ли я, найдя странным тот факт, что мистер Харрингтон хранит в своей библиотеке столь большое количество книг по теологии? Ладно бы тут были Том Пейн и Руссо, ведь якобинцы вроде Харрингтона их просто боготворят, но здесь целое собрание книг по эзотерике, притом читаных — перечитаных. — Он указал на шкаф.
— Может быть, они ему достались в наследство? — предположила Друсилла.
— Возможно, — сказал Девениш. — Но многие изданы недавно. Не люблю я загадок. — Он поставил фолиант на место и пошел к другой стене, посмотреть, что стоит там. — Поэзия, — объявил граф, — книжки чистенькие, словно только что из магазина. — Он снял с полки томик и, открыв его, произнес: — Лорд Байрон собственной персоной, как кстати.
Он молча полистал книгу, потом поднял голову и стал декламировать, пристально глядя на Друсиллу. Его голос был прекрасен, слова медленно текли из уст.
Друсилла была глубоко взволнована, а Девениш, без сомнения, этого и добивался. Он поставил книгу в шкаф, подошел к ней и, обхватив ее лицо ладонями, нежно поцеловал в глаза, вернее, в веки, поскольку она закрыла глаза в тот самый миг, когда он коснулся ее.
Она идет во всей красе,
Светла, как ночь ее страны.
Вся глубь небес и звезды все
В ее очах заключены,
Как солнце в утренней росе,
Но только мраком смягчены.[1]
— Вы не представляете, как бы я хотел любить вас, прямо здесь, в библиотеке, — прошептал он, выпрямляясь.
Друсилла открыла глаза и произнесла так же тихо, как и он:
— Любить… или утолить страсть, милорд?
— Умоляю, мадам, в чем разница? — усмехнулся Девениш.
— О, вы это прекрасно знаете, милорд, и вы, и ваш лорд Байрон, при всем вашем цинизме. Любовь — это когда стремишься доставить удовольствие тому, кого любишь, а страсть думает только о себе.
Девениш постоял в раздумье, наклонив голову, лицо его приняло серьезное выражение.
— Я получил по заслугам. Но я не хотел быть развязным, сказал то, что думал. И… — Он запнулся. — Наверное, молодой Кларидж предупредил вас насчет меня. Я прав?
— Да, предупредил. — Она поднялась. — Мы отсутствуем слишком долго, люди станут говорить. Мне уже лучше. Думаю, я вас покину.
— Без поцелуя? — Было непонятно, смеется он или серьезен.
— Лучше без, — сказала она, поворачиваясь, чтобы открыть дверь.
— Не опасайтесь за вашу репутацию, — промолвил он. — Я возьму самый мудреный трактат Пейли по философии и попрошу мистера Харрингтона изложить свое мнение о нем, и он решит, что все это время я посвятил размышлениям о высоких материях.
Какое бесстыдство! Друсилла едва сдержалась, чтобы не засмеяться. Нет, надо его приструнить.
— Как я вижу, милорд, — заговорила она, — вы достаточно напрактиковались в низком обмане. Надеюсь, вы расскажете мне о беседе с нашим хозяином. Лучше, чтоб это было на людях, после ужина, если, конечно, вы прежде не напьетесь доброго вина мистера Харрингтона.
Она ушла, причем последнее слово, как всегда, осталось за ней. Девениш расхохотался и, сунув под мышку том Пейли, пошел искать хозяина. Тот был очень рад обнаружить, что милорд более серьезен, чем он предполагал, за что и вознаградил его лекцией об ошибках, допущенных его преподобием мистером Пейли в своем достойном труде.
На протяжении всей длинной проповеди лорд Девениш простоял, слегка склонив голову набок, с выражением живого интереса и восхищения, время от времени произнося: «Так, значит».
На самом же деле он думал о кратком и точном определении различия между страстью и любовью, данном миссис Друсиллой, и удивлялся, откуда в этой тихой, целомудренной деревенской женщине столько мудрости.
А о чем думала миссис Друсилла Фолкнер? Ну конечно же, о лорде Девенише!
Размышляя над его поведением, она пришла к выводу, что вкрадчивость графа слишком опасна. Тоби предостерег ее, но это нисколько не поможет ей сохранять самообладание.
А может, Тоби вовсе и не прав? Какое странное выражение появилось на лице Девениша, когда она указала на различие между любовью и страстью!
К мыслям о Девенише примешивалось еще нечто, не имевшее к их отношениям никакого касательства. Леандр Харрингтон…
Странно, но она никак не могла вспомнить, какое слово или действие Девениша натолкнуло ее на мысль, что его интерес к Леандру Харрингтону и Маршемскому аббатству продиктован не просто любопытством.
— Скажи мне, ради Бога, Хэл, что это у вас был за диспут о преподобном Пейли, и его взглядах на христианство? Вот уж не знал, что тебя интересует что-то помимо прелестной миссис Фолкнер.
— Прелестна она или нет, но уж определенно умна. Всякий раз, как я пытаюсь сделать шаг в ее направлении, она тут же отрезвляет меня выговором.
Роб Стэммерс засмеялся.
— Нашла коса на камень, как я вижу. А я-то думал, что провинциальные простушки становятся добычей без особых усилий.
Девениш шутливо стукнул Роба по затылку, словно они были еще мальчишки.
— Ты же знаешь меня, Роб. Во-первых, я не отношусь к женщинам как к добыче, а во-вторых, все мои любовницы становились таковыми добровольно, без всякого принуждения. Подобно лорду Байрону, могу уверенно сказать, что с некоторыми из них я был соблазненным, а не соблазнителем.
— Это ты так считаешь. Но меня все-таки ставит в тупик твоя философская дискуссия с нашим хозяином.
— Правда? Расскажи мне о нем.
— Глуповатый малый, помешанный на правах человека, что не слишком сочетается с его потугами на то, чтобы все его считали местным магнатом. Ты, заявившись сюда, стал для него чуть ли не соперником.
— Мне не кажется, что он глуп. Шестое чувство.
— Шестое чувство… — Роб взглянул на Хэла более внимательно. Именно его шестому чувству они оба обязаны тем, что остались живы и здоровы. — И никаких доказательств?
Девениш мгновение помедлил, прежде чем сказать:
— Ни единого. Но… с миссис Фолкнер здесь случилось два приступа, во время которых она почувствовала панический страх и могильный холод.
— И это все? — хмыкнул Роб. — Думаю, она хотела просто заинтриговать тебя.
— Возможно, если бы второй приступ не начался, когда меня рядом не было. Такое впечатление, что он был вызван прикосновением мистера Джорджа Лоусона.
— Пастора? Не могу поверить. Она водит тебя за нос. И потом, какую связь ты усматриваешь между этими приступами и Леандром Харрингтоном? — Он помолчал, затем добавил: — Но ты тоже, как и она, что-то такое почувствовал. Верно?
Девениш задумчиво качнул головой.
— Не совеем. Примерно то же, что я испытывал прежде, ну, ты знаешь. Невыразимое чувство тревоги. Словно все вот-вот обрушится. Глупо, да? Мне надо бы быть гадалкой, они, говорят, предсказывают будущее, глядя на хрустальный шар. Смутное ощущение, что что-то не так, — ведь это не доказательство, как, по-твоему?
Роб, избавившись от скептической мины, принял деловой вид.
— И твое тревожное ощущение связано с миссис Фолкнер, Леандром Харрингтоном, Джорджем Лоусоном и Маршемским аббатством?
— Именно так, не обязательно в этом порядке. Ты можешь стать моими глазами и ушами, Роб? Скажешь мне, если заметишь или услышишь что-то необычное?
— Что ж, я, по правде говоря, не очень-то верю во всю эту твою мистику, однако, как и раньше, сделаю, как ты просишь. Хотя не вижу в этом смысла. Ни малейшего. На сей раз на тебя подействовала женская причуда.
— Ну уж уважь меня, Роб, — только и произнес Девениш.
Он не рассказал Робу о миссии, которую ему поручил Сидмаут. Чем меньше людей знает, зачем он на самом деле приехал в Суррей, тем лучше. Ради сохранения тайны он был согласен терпеть дружеское подтрунивание Роба.
Девениш достал из кармашка золотые часы и щелкнул крышкой.
— Пора на ужин, — сообщил он. — Мы не должны опаздывать, а то я тут самая высокая особа и, пока не появлюсь, никто не может войти в столовую. — Он грустно улыбнулся Робу. — Не представляешь, какими нелепыми мне кажутся эти условности.
Войдя в гостиную, Девейиш увидел прежде всех миссис Друсиллу Фолкнер. А-а, значит, она оправилась после дневного недомогания.
Она выглядела очаровательнее, чем когда-либо, в бледно-зеленом шелковом вечернем платье с шелковой лентой кремового цвета по высокой талии. В руке она держала небольшой кремовый веер с нарисованными на нем крокусами. Из драгоценностей на ней было жемчужное ожерелье и такие же серьги; украшенный жемчужинами серебряный браслет на левом запястье завершал ансамбль.
К сожалению, Девениш не смог удостовериться в ее хорошем самочувствии, так как мистер Харрингтон представил ему леди Чейни, прибывшую после обеда, и графу пришлось вести ее к столу как персону, равную ему по рангу.
Сказать, что леди была обрадована знакомством с Девенишем, значило бы не сказать ничего. Она была примерно его возраста, однако ее туалет и манеры были словно у юной девушки, что ее вовсе не красило.
Тряхнув золотистыми кудрями, леди Чейни живо проговорила искусно подмалеванными губками:
— О, как замечательно! Я слышала о вас от своего кузена Орвилла, но не ожидала увидеть в этой глуши.
Она проговорила это так, словно Суррей — это джунгли, кишащие дикими зверями, и Девениш с улыбкой заметил, что в Суррее не найдется ничего опаснее лис, да и те редко показываются днем.
— Очень жаль, — прощебетала леди Чейни, — вы лишаете нашу жизнь романтики. Уж не собираетесь ли вы мне сказать, что Маршемское аббатство нисколько не напоминает романы миссис Рэдклифф? И что я могу не опасаться разбойников и страшных склепов? Я уверена, здесь есть склеп!
— Действительно есть, — серьезным тоном подтвердил Девениш, мысленно посмеиваясь над непоследовательностью собеседницы. — Думаю, склеп есть почти в каждом аббатстве.
— О, восхитительно! — воскликнула она, касаясь его прелестной ручкой. — Тогда помогите мне уговорить мистера Харрингтона, чтобы он позволил нам посетить его. Я никогда не была в склепе и хотела бы знатъ, так ли они ужасны, как о них говорят.
Пока леди весело щебетала, не давая графу вставить хоть слово, он смог незаметно бросить взгляд на Друсиллу. Ей предстояло идти на ужин в паре с Джорджем Лоусоном, и Девениш с легким беспокойством подумал, не станет ли ей плохо от этой компании.
Судя по всему — нисколько, потому что она тут же завела с ним оживленный разговор. Однако Девениш заметил, что она старается держаться в отдалении, чтобы они случайно не коснулись друг друга.
Обширная столовая служила монастырской трапезной до того, как в годы правления Генриха VIII аббатство было закрыто и частью разрушено. Здесь было холодно и промозгло, хотя вечер был теплый и в громадном очаге пылал огонь. Казалось, высокий потолок и толстые каменные стены хранят зимнюю стужу.
Друсилла поежилась. Впрочем, не она одна.
Леандр Харрингтон, тепло одетый, предложил послать лакея к горничным леди, что — бы те принесли что-нибудь теплое для своих хозяек.
— День был такой теплый, да еще разожжен огонь, я думал, зал прогреется, но все же холодно, — сказал он. — Старинные здания очень трудно согреть. Представьте себе, как тут мерзли бедные монахи зимой, а, Девениш?
Девениш, которого это обращение застало врасплох, неожиданно для самого себя проговорил:
— Не кажется ли вам, мистер Харриштон, очень странным, что помещения, в которых жили монахи, всегда были ужасно холодные, а ведь мы достоверно знаем, что холодом повелевает дьявол? Остается предположить, что они отгоняли его своими молитвами.
Он был поражен тем, как была воспринята его небрежная острота. Леди Чейни истерически взвизгнула и ударила его веером. Гилс Стоун весело воскликнул:
— Вы, наверное, начитались шедевров Льюиса, Девениш!
Что касается Леандра Харрингтона, то он нахмурился, а Джордж Лоусон вздрогнул и выронил бокал. Красная жидкость хлынула на белоснежную камчатую скатерть словно кровь из артерии.
— О, извините, — пробормотал, запинаясь, Лоусон. — Вы меня просто ошеломили, милорд, так легко говорите о дьяволе,
Девениш вставил монокль и пристально на него посмотрел.
— Однако же вы, как человек духовного звания, должны вроде бы устрашать дьявола, а не наоборот, — сказал он негромко.
По крайней мере эта острота нашла ценителя. Тоби Кларидж рассмеялся во весь голос, крича:
— Вас поймали, Лоусон! Давайте доставайте ваш колокольчик, книгу и свечу.
— Неостроумно, — отозвался Лоусон и побелел как полотно.
Ощущение давящей тяжести, которое преследовало Девениша с того самого момента, как он ступил на землю аббатства, усилилось. Он был поражен тем, как восприняли его шутку некоторые из слушавших.
В тишине раздался голос Леандра Харрингтона:
— Неважно, которое из сверхъестественных существ создает холод. К счастью, вот и горничные с шалями и сейчас подадут суп. Надеюсь, мы снова согреемся.
Его короткая речь была встречена неловким молчанием, которое перешло затем в негромкий разговор. Далее ужин прошел без каких-либо происшествий.