Страница:
Стоит отметить, что российские власти с самого начала четко различали унаследованные советские долги, с одной стороны, и суверенный внешний долг России, то есть займы и кредиты в иностранной валюте, полученные после 1 января 1992 года, с другой. Эти новые долги они воспринимали более чем ответственно, и даже во время кризиса 1998 года ни один серьезный российский политик не завел разговора о том, что они могли бы быть реструктурированы или вообще списаны.
Зато реструктуризацию советских долгов в России считали делом абсолютно нормальным. Исходили при этом из того, что унаследованы они в юридическом плане от другого политического образования и включают в себя долги не только России, но и других бывших советских государств. Кроме того, имелось в виду, что, поскольку западные кредиторы выдавали эти займы в самые последние годы советской власти, когда СССР отчаянно пытался избежать грядущего экономического коллапса, то они, как минимум, содействовали советскому режиму. А в отношении немецких кредитов вообще считалось, что это, по сути, была компенсационная выплата, имевшая целью ускорить вывод советских войск из бывшей ГДР.
Это различие в отношении российских властей к старым и новым внешним долгам многие наблюдатели не замечали и не понимали. Например, в период кризиса 1998 года среди инвестиционных банкиров в Лондоне активно обсуждалась вероятность того, что Россия откажется платить по своим еврооблигациям, в то время как в самой России возможность этого даже не рассматривалась. Причем для России поддержание репутации безупречного плательщика было не только прагматичным подходом к вопросам кредитования, но и делом национальной чести. Хотя и принято считать, что главным проводником такой политики являлся Михаил Касьянов, в действительности этой репутацией глубоко дорожил весь российский политический класс.
Что же касается обязательств бывшего СССР, то некоторые рассуждали так: эти долги страна в 1992 году взяла на себя в некоторой степени под давлением, в любом случае это был чисто политический жест, а потому они должны быть прощены. Главным сторонником такого подхода был тогдашний вице-премьер по экономическим вопросам Александр Шохин, который уже в 1994 году предлагал, чтобы советские долги не реструктурировались, а были именно прощены. В доказательство правомерности такого подхода он в качестве исторического прецедента приводил долги Веймарской республики (главным образом, накопившаяся задолженность по репарационным платежам в рамках Версальского договора), которые союзники после Второй мировой войны в основном аннулировали[84].
С таким подходом, предполагавшим реструктуризацию долга, должны были в принципе соглашаться и сами кредиторы, поскольку и в Парижском клубе сумму советских долгов считают на дату распада Советского Союза и создания суверенной России. В период 1992 – 1996 гг. официальные кредиторы реструктурировали советские долги России на ежегодной основе, параллельно с достижением договоренностей с МВФ[85]. А в 1996 году был принят график окончательного погашения остатков по всем задолженностям, и благодаря этому Россия на следующий год смогла сама стать членом Парижского клуба уже в качестве страны-кредитора[86]. Но и после этого обсуждение возможного политического решения для вопроса о советских долгах не прекратилось.
В 1999 году на саммите «Большой семерки» в Кельне было принято коммюнике, в котором от имени участвовавших глав государств (Россию на этой встрече представлял премьер-министр Сергей Степашин) говорилось: «Чтобы поддержать усилия России по обеспечению макроэкономической стабильности и устойчивого роста, мы будем содействовать тому, чтобы Парижский клуб продолжил заниматься проблемой российской задолженности, возникшей на основе долговых обязательств советского периода, с целью ее всеобъемлющего решения на последующей стадии, когда в России будут созданы условия, позволяющие осуществить программу более глубоких экономических реформ».
Для серьезного обсуждения того, как финансировались реформы в России, важно осознавать, сколько именно и каких средств было выделено. На Западе по этому поводу многие сильно заблуждаются, полагая, что денег России дали очень много, но все они были разворованы или пущены на ветер[87]. Неверное представление о выделенных суммах создали в значительной степени сами западные лидеры. В 1992 году Джордж Буш-старший и Гельмут Коль объявили о пакете помощи в 24 млрд долларов, а в 1993 году уже Клинтон и «Семерка» объявили о еще одном таком же пакете в 43 млрд долларов[88].
Цифры эти обманчивы[89]. Основная часть этих денег в распоряжение России не попадала, а просто учитывалась в счет текущих платежей в рамках реструктуризации долгов под рыночный процент. Другая, тоже немалая доля, могла бы быть выделена России, но только через МВФ и Всемирный банк, и при условии успешного согласования с ними и исполнения в полном объеме соответствующих программ, причем надежды на эти программы возлагались явно слишком смелые. Наконец, остальные средства шли на обеспечение кредитных линий, используя которые Россия могла закупить у стран-кредиторов строго определенный набор дорогостоящих товаров (так что, по сути, это можно было рассматривать как стимулирование кредиторами собственного экспорта). «Помощи» в обычном понимании, то есть грантов или несвязанных кредитов, в тех пакетах не было практически вообще. И даже неторговые двусторонние займы и некоторые гранты тоже выдавались целевым назначением на складирование и демонтаж ядерных вооружений, научно-исследовательские программы и строительство жилья для возвращающихся военных – то есть на программы, в которых западные страны сами были крайне заинтересованы[90].
В задачу данной книги не входит подробный анализ того, как все эти средства использовались[91] – и так ясно, что большого простора для злоупотреблений не было. Исключением являлись разве что выделенные в самом начале по решению саммита «Семерки» 1991 года так называемые товарные кредиты, которые предназначались для финансирования импорта на нужды сельского хозяйства и которые, возможно, действительно пропали. Во всяком случае, общее мнение на этот счет было настолько единым, что под подозрение попали вообще все выделявшиеся займы. Высказывались аналогичные подозрения и в отношении использования средств, выделенных Германией на строительство жилья для вернувшихся из ГДР офицеров (эта программа продолжалась и после распада СССР).
В остальном же нецелевого финансирования было очень мало, и к тому же большая часть средств шла в счет погашения долгов, и «новыми» деньгами их считать нельзя. Что касается средств по линии МВФ и Всемирного банка, то они поступают либо в бюджет, либо в резервные фонды, либо идут на целевые программы ВБ. Они постоянно находятся под жестким контролем, и потому их нецелевое использование практически невозможно. Неоправданные или необоснованные затраты могут, однако, иметь место уже при непосредственном исполнении бюджета или конкретной программы. Поскольку выделенные средства после поступления на счета исполнителей растворяются в общей денежной массе, и в этом смысле можно говорить об их «нецелевом использовании». Но если уж злоупотребление случается, то это происходит независимо от источников финансирования, и потому говорить о намеренной растрате именно иностранных средств все-таки неправомерно. Хотя не буду спорить с тем, что было немало проектов и расходов, утверждать которые не стоило ни в коем случае.
В одной области, правда, возможности для злоупотреблений явно были, причем именно в той, в которой активнее всего работали двусторонние кредиторы. Речь о связанных торговых кредитах, по условиям которых российские предприятия могли импортировать из какой-то конкретной страны определенную номенклатуру товаров. Компаниям-экспортерам оплату за поставки в таких случаях гарантировали правительственные агентства (например, USEXIM, Hermes, COFACE, SACE и др.). Так что поставщикам можно было не беспокоиться: не заплатит покупатель – они получат деньги от страхующего экспорт агентства. А импортер мог и вовсе не платить, ведь оплату импорта за него своей суверенной гарантией обеспечивало правительство.
При этом у Минфина способов получения задолженности с таких импортеров практически не было до тех пор, пока в министерство не пришел Алексей Кудрин. Касьянов пытался еще начиная с 1995 года прекратить выдачу правительственных гарантий, но в итоге ничего не мог сделать из-за колоссального давления, которое на него оказывали импортеры, а еще больше – правительства крупнейших экспортеров. Понятно, что простора для коррупции и злоупотреблений в таких условиях было хоть отбавляй[92]. Избавиться от этой порочной практики Касьянову удалось, только когда он стал премьер-министром, а Кудрин – министром финансов.
Но все-таки главное в вопросе об иностранном финансировании постсоветской России – это не нарушения или злоупотребления, а то, что реально средств было выделено на удивление мало. Общий объем предоставленных России как суверенному заемщику кредитов и грантов (за исключением краткосрочных торговых займов) за период с 1992 года по конец 2002-го составил всего лишь 20 млрд долларов, или в среднем по 2 млрд долларов в год! Чтобы избежать двойного счета, исключим из рассмотрения реструктуризацию долгов (поскольку это фактически отсрочка платежа – они были впоследствии полностью погашены) и займы, которые были предоставлены и погашены с процентами в течение рассматриваемого периода.
По отношению к ВВП России за тот же период – это меньше 0,5%; в рамках плана Маршалла европейские страны по этому показателю получили намного больше. В тот период это было меньше, чем 1% расходов США только на одну оборону. И в то же время полученный западными странами благодаря окончанию холодной войны «мирный дивиденд» многократно перекрывал эту сумму: Аслунд подсчитал, что только США сэкономили в 1990-е годы в общей сложности 1,4 трлн долларов[93].
Напрашивается вывод, что у Запада в делах с Россией все получилось крайне выгодно и совсем недорого. Полученные внешние займы Российская Федерация полностью и в срок погашала и погашает, причем делала она это даже во время кризиса 1998 года. То же происходит и с унаследованными долгами СССР, к которым к тому же после реструктуризации добавился дополнительный процент на отсроченные платежи. И если всё это учесть, то в чистом остатке получится, что из официальных источников России в 1990-х годах в виде помощи предоставили меньше 10 млрд долларов. Для сравнения: эта сумма меньше, чем гранты, которые в США за тот же срок выделили отдельным штатам в виде компенсации за закрытие военных баз.
Итак, никакого «плана Маршалла» для России не было и в помине. Во многих случаях помощь была отнюдь не бескорыстной, а предлагавшуюся техническую поддержку в России нередко оценивали как малоэффективную. В стране с огромным ядерным арсеналом на глазах разваливались все политические и общественные структуры, а Запад, тем не менее, не посчитал нужным всерьез поддержать новый режим. Оглядываясь сегодня назад, эта его позиция представляется весьма и весьма рискованной.
Что же все-таки Запад получил в результате? Заплатив неизмеримую цену в плане человеческих страданий, пережив полную неразбериху первых лет, Россия сумела выбраться из этого омута страной, которая, очевидно, Западу больше не угрожает. Она, наоборот, является членом «Большой восьмерки», взаимодействует с ЕС и НАТО, имеет успешно развивающуюся экономику, зарождающееся гражданское общество и видимые зачатки демократии. Может, это и не идеальный для Запада результат, но если учесть его собственные реальные затраты, то сделка для него вышла – выгоднее некуда.
Трудности с налогами...
Зато реструктуризацию советских долгов в России считали делом абсолютно нормальным. Исходили при этом из того, что унаследованы они в юридическом плане от другого политического образования и включают в себя долги не только России, но и других бывших советских государств. Кроме того, имелось в виду, что, поскольку западные кредиторы выдавали эти займы в самые последние годы советской власти, когда СССР отчаянно пытался избежать грядущего экономического коллапса, то они, как минимум, содействовали советскому режиму. А в отношении немецких кредитов вообще считалось, что это, по сути, была компенсационная выплата, имевшая целью ускорить вывод советских войск из бывшей ГДР.
Это различие в отношении российских властей к старым и новым внешним долгам многие наблюдатели не замечали и не понимали. Например, в период кризиса 1998 года среди инвестиционных банкиров в Лондоне активно обсуждалась вероятность того, что Россия откажется платить по своим еврооблигациям, в то время как в самой России возможность этого даже не рассматривалась. Причем для России поддержание репутации безупречного плательщика было не только прагматичным подходом к вопросам кредитования, но и делом национальной чести. Хотя и принято считать, что главным проводником такой политики являлся Михаил Касьянов, в действительности этой репутацией глубоко дорожил весь российский политический класс.
Что же касается обязательств бывшего СССР, то некоторые рассуждали так: эти долги страна в 1992 году взяла на себя в некоторой степени под давлением, в любом случае это был чисто политический жест, а потому они должны быть прощены. Главным сторонником такого подхода был тогдашний вице-премьер по экономическим вопросам Александр Шохин, который уже в 1994 году предлагал, чтобы советские долги не реструктурировались, а были именно прощены. В доказательство правомерности такого подхода он в качестве исторического прецедента приводил долги Веймарской республики (главным образом, накопившаяся задолженность по репарационным платежам в рамках Версальского договора), которые союзники после Второй мировой войны в основном аннулировали[84].
С таким подходом, предполагавшим реструктуризацию долга, должны были в принципе соглашаться и сами кредиторы, поскольку и в Парижском клубе сумму советских долгов считают на дату распада Советского Союза и создания суверенной России. В период 1992 – 1996 гг. официальные кредиторы реструктурировали советские долги России на ежегодной основе, параллельно с достижением договоренностей с МВФ[85]. А в 1996 году был принят график окончательного погашения остатков по всем задолженностям, и благодаря этому Россия на следующий год смогла сама стать членом Парижского клуба уже в качестве страны-кредитора[86]. Но и после этого обсуждение возможного политического решения для вопроса о советских долгах не прекратилось.
В 1999 году на саммите «Большой семерки» в Кельне было принято коммюнике, в котором от имени участвовавших глав государств (Россию на этой встрече представлял премьер-министр Сергей Степашин) говорилось: «Чтобы поддержать усилия России по обеспечению макроэкономической стабильности и устойчивого роста, мы будем содействовать тому, чтобы Парижский клуб продолжил заниматься проблемой российской задолженности, возникшей на основе долговых обязательств советского периода, с целью ее всеобъемлющего решения на последующей стадии, когда в России будут созданы условия, позволяющие осуществить программу более глубоких экономических реформ».
Для серьезного обсуждения того, как финансировались реформы в России, важно осознавать, сколько именно и каких средств было выделено. На Западе по этому поводу многие сильно заблуждаются, полагая, что денег России дали очень много, но все они были разворованы или пущены на ветер[87]. Неверное представление о выделенных суммах создали в значительной степени сами западные лидеры. В 1992 году Джордж Буш-старший и Гельмут Коль объявили о пакете помощи в 24 млрд долларов, а в 1993 году уже Клинтон и «Семерка» объявили о еще одном таком же пакете в 43 млрд долларов[88].
Цифры эти обманчивы[89]. Основная часть этих денег в распоряжение России не попадала, а просто учитывалась в счет текущих платежей в рамках реструктуризации долгов под рыночный процент. Другая, тоже немалая доля, могла бы быть выделена России, но только через МВФ и Всемирный банк, и при условии успешного согласования с ними и исполнения в полном объеме соответствующих программ, причем надежды на эти программы возлагались явно слишком смелые. Наконец, остальные средства шли на обеспечение кредитных линий, используя которые Россия могла закупить у стран-кредиторов строго определенный набор дорогостоящих товаров (так что, по сути, это можно было рассматривать как стимулирование кредиторами собственного экспорта). «Помощи» в обычном понимании, то есть грантов или несвязанных кредитов, в тех пакетах не было практически вообще. И даже неторговые двусторонние займы и некоторые гранты тоже выдавались целевым назначением на складирование и демонтаж ядерных вооружений, научно-исследовательские программы и строительство жилья для возвращающихся военных – то есть на программы, в которых западные страны сами были крайне заинтересованы[90].
В задачу данной книги не входит подробный анализ того, как все эти средства использовались[91] – и так ясно, что большого простора для злоупотреблений не было. Исключением являлись разве что выделенные в самом начале по решению саммита «Семерки» 1991 года так называемые товарные кредиты, которые предназначались для финансирования импорта на нужды сельского хозяйства и которые, возможно, действительно пропали. Во всяком случае, общее мнение на этот счет было настолько единым, что под подозрение попали вообще все выделявшиеся займы. Высказывались аналогичные подозрения и в отношении использования средств, выделенных Германией на строительство жилья для вернувшихся из ГДР офицеров (эта программа продолжалась и после распада СССР).
В остальном же нецелевого финансирования было очень мало, и к тому же большая часть средств шла в счет погашения долгов, и «новыми» деньгами их считать нельзя. Что касается средств по линии МВФ и Всемирного банка, то они поступают либо в бюджет, либо в резервные фонды, либо идут на целевые программы ВБ. Они постоянно находятся под жестким контролем, и потому их нецелевое использование практически невозможно. Неоправданные или необоснованные затраты могут, однако, иметь место уже при непосредственном исполнении бюджета или конкретной программы. Поскольку выделенные средства после поступления на счета исполнителей растворяются в общей денежной массе, и в этом смысле можно говорить об их «нецелевом использовании». Но если уж злоупотребление случается, то это происходит независимо от источников финансирования, и потому говорить о намеренной растрате именно иностранных средств все-таки неправомерно. Хотя не буду спорить с тем, что было немало проектов и расходов, утверждать которые не стоило ни в коем случае.
В одной области, правда, возможности для злоупотреблений явно были, причем именно в той, в которой активнее всего работали двусторонние кредиторы. Речь о связанных торговых кредитах, по условиям которых российские предприятия могли импортировать из какой-то конкретной страны определенную номенклатуру товаров. Компаниям-экспортерам оплату за поставки в таких случаях гарантировали правительственные агентства (например, USEXIM, Hermes, COFACE, SACE и др.). Так что поставщикам можно было не беспокоиться: не заплатит покупатель – они получат деньги от страхующего экспорт агентства. А импортер мог и вовсе не платить, ведь оплату импорта за него своей суверенной гарантией обеспечивало правительство.
При этом у Минфина способов получения задолженности с таких импортеров практически не было до тех пор, пока в министерство не пришел Алексей Кудрин. Касьянов пытался еще начиная с 1995 года прекратить выдачу правительственных гарантий, но в итоге ничего не мог сделать из-за колоссального давления, которое на него оказывали импортеры, а еще больше – правительства крупнейших экспортеров. Понятно, что простора для коррупции и злоупотреблений в таких условиях было хоть отбавляй[92]. Избавиться от этой порочной практики Касьянову удалось, только когда он стал премьер-министром, а Кудрин – министром финансов.
Но все-таки главное в вопросе об иностранном финансировании постсоветской России – это не нарушения или злоупотребления, а то, что реально средств было выделено на удивление мало. Общий объем предоставленных России как суверенному заемщику кредитов и грантов (за исключением краткосрочных торговых займов) за период с 1992 года по конец 2002-го составил всего лишь 20 млрд долларов, или в среднем по 2 млрд долларов в год! Чтобы избежать двойного счета, исключим из рассмотрения реструктуризацию долгов (поскольку это фактически отсрочка платежа – они были впоследствии полностью погашены) и займы, которые были предоставлены и погашены с процентами в течение рассматриваемого периода.
По отношению к ВВП России за тот же период – это меньше 0,5%; в рамках плана Маршалла европейские страны по этому показателю получили намного больше. В тот период это было меньше, чем 1% расходов США только на одну оборону. И в то же время полученный западными странами благодаря окончанию холодной войны «мирный дивиденд» многократно перекрывал эту сумму: Аслунд подсчитал, что только США сэкономили в 1990-е годы в общей сложности 1,4 трлн долларов[93].
Напрашивается вывод, что у Запада в делах с Россией все получилось крайне выгодно и совсем недорого. Полученные внешние займы Российская Федерация полностью и в срок погашала и погашает, причем делала она это даже во время кризиса 1998 года. То же происходит и с унаследованными долгами СССР, к которым к тому же после реструктуризации добавился дополнительный процент на отсроченные платежи. И если всё это учесть, то в чистом остатке получится, что из официальных источников России в 1990-х годах в виде помощи предоставили меньше 10 млрд долларов. Для сравнения: эта сумма меньше, чем гранты, которые в США за тот же срок выделили отдельным штатам в виде компенсации за закрытие военных баз.
Итак, никакого «плана Маршалла» для России не было и в помине. Во многих случаях помощь была отнюдь не бескорыстной, а предлагавшуюся техническую поддержку в России нередко оценивали как малоэффективную. В стране с огромным ядерным арсеналом на глазах разваливались все политические и общественные структуры, а Запад, тем не менее, не посчитал нужным всерьез поддержать новый режим. Оглядываясь сегодня назад, эта его позиция представляется весьма и весьма рискованной.
Что же все-таки Запад получил в результате? Заплатив неизмеримую цену в плане человеческих страданий, пережив полную неразбериху первых лет, Россия сумела выбраться из этого омута страной, которая, очевидно, Западу больше не угрожает. Она, наоборот, является членом «Большой восьмерки», взаимодействует с ЕС и НАТО, имеет успешно развивающуюся экономику, зарождающееся гражданское общество и видимые зачатки демократии. Может, это и не идеальный для Запада результат, но если учесть его собственные реальные затраты, то сделка для него вышла – выгоднее некуда.
Трудности с налогами...
Когда Ельцин в июляе1996 года победил на выборах, все вздохнули с облегчением: у президента были, конечно, явные проблемы со здоровьем, но все-таки угрозы резкого поворота вспять удалось избежать. Прогресс в перестройке экономики, привлечении новых инвестиций и обеспечении роста стал отныне реально возможным. Российская элита разъехалась по дачам отдыхать в предвкушении грядущих благ. Олигархи сочли, что настало время получать вознаграждение за оказанные услуги, и решили, что можно поэтому не платить налоги и/или прекратить финансирование там, где оно после победы перестало, с их точки зрения, быть оправданным[94].
Получив 23 августа 1996 года предложение сформировать новое правительство, Виктор Черномырдин сохранил в целом его старый состав. Новыми лицами стали лишь Александр Лившиц, сменивший Владимира Панскова на посту министра финансов, и Владимир Потанин, принявший от Каданникова должность первого заместителя премьер-министра, отвечающего за экономику. Сергей Дубинин и Сергей Алексашенко, бывшие министр и заместитель министра финансов соответственно, сохранили за собой посты председателя и заместителя председателя ЦБ. Под их руководством это учреждение превращалось в современный профессиональный центробанк, контролирующий макроэкономические преобразования, а их умелое использование монетарной политики позволяло компенсировать неэффективность налоговой системы.
Министерство финансов, где главную роль по-прежнему играл первый заместитель министра Андрей Вавилов, оставалось слабым учреждением[95]. Все, что в нем делалось, особенно по части международных операций, представляло собой настоящий «черный ящик», и точно так же непрозрачным оставался и бюджет, за который отвечал другой заместитель министра, Владимир Петров. Избавиться от этих двух чиновников Лившицу, к его сожалению, не удалось. Так что самым профессиональным госучреждением стал тогда в России ЦБ. Камдессю в одной из наших бесед признался, что видит в этом отчасти и свою заслугу, как и в том, что добился принятия ЦБ РФ в эксклюзивный Базельский клуб центральных банков[96]. Но в остальном из-за неоднородности политических подходов внутри правительства процентные ставки оставались высокими, денег не хватало, а фискальная политика была явно недостаточно жесткой. Тем не менее считалось, что это цена, которую неизбежно приходится платить, пока не взята под контроль фискальная ситуация. Но по причинам, от России отчасти не зависевшим, времени на эту работу, как оказалось, уже не было.
Вернувшись из отпусков, российские руководители пришли в ужас от провальных показателей сбора налогов, зафиксированных в сентябре 1996 года. Денег не хватило даже на то, чтобы полностью выплатить зарплаты бюджетникам, и Ельцин, как говорили, был разъярен до предела. Тогда же, из-за быстрого снижения инфляции в условиях развивающегося рынка, с особой силой проявилась слабость многих предприятий, загнавшая страну в труднейший и крайне пагубный цикл неплатежей. Но вряд ли этому стоит удивляться: если правительство не в состоянии выполнять свои обязательства, то чего ему ждать от своих экономических агентов?
То ли лихорадочно пытаясь угодить Кремлю, то ли чтобы понравиться МВФ, то ли просто в силу сложившихся обстоятельств Черномырдин в октябре учредил ВЧК – Временную чрезвычайную комиссию с целью на политическом высоком уровне оказать максимальное публичное давление на самых злостных и крупных неплательщиков. Этот его эксперимент фигурировал потом в экономических программах вплоть до 1998 года, но с самого начала было ясно, что он с треском провалился: фактически ВЧК крупных должников просто выругала публично и этим ограничилась. Алексей Кудрин, который в то время руководил в Кремле Главным контрольным управлением президента, сетовал впоследствии, что лучше уж было вообще не поднимать такой шум.
В 1995 году уже можно было признать, что российские власти сумели в жестких рамках программы stand-by с МВФ заложить основы для долгосрочной стабилизации. Но с высоты сегодняшнего понимания очевидно, что таким образом была проделана только самая легкая часть работы. По сравнению с тем, что постсоветской России еще предстояло, взятие инфляции под контроль было делом не таким уж сложным: достаточно было обеспечить твердую денежную политику. Кроме того, именно в этой области у МВФ имелись все необходимые технические и организационные средства для оказания российским властям эффективной помощи.
В 1996 году перед властями встала задача на основе уже достигнутого обеспечить устойчивый рост экономики за счет продолжения осторожной денежной политики, дальнейшей консолидации налоговой системы и ускорения структурных реформ. Такого подхода требовала простая и очевидная логика, но из-за организационных, административных и политических проблем на каждом шагу возникали новые препятствия. И поэтому выполнить задачу получилось лишь отчасти. В том числе, благодаря упорству ЦБ и его жесткой монетарной политике, удалось добиться дальнейшего снижения инфляции, а также – несмотря на значительное давление в период президентских выборов – сохранить коридор, ограничивавший колебания обменного курса рубля.
А вот ожидавшегося всплеска деловой активности не произошло. В течение года у инвесторов сохранялись опасения, связанные с результатами выборов и состоянием здоровья Ельцина. Сказывалась и неспособность властей ускорить структурные реформы. Большое беспокойство вызывала неэффективность налоговой политики: из-за нее сохранялась высокая стоимость обслуживания ГКО и общая неуверенность в том, что процесс стабилизации будет продолжен. К концу года стало очевидно, что до долгосрочной стабилизации по-прежнему очень далеко и что на восстановление нормального уровня жизни в стране рассчитывать пока не приходится.
Большую тревогу вызывала ситуация с налогами. В утвержденной на 1996 год программе расширенного кредитования (EFF) предусматривалось, что дефицит федерального бюджета не должен превышать 4,2% ВВП в денежном выражении, и даже прогнозировалось, что за время исполнения программы он будет ежегодно снижаться примерно на один процентный пункт. Доходы бюджета в 1996 году планировались на уровне 11,3% ВВП (против 10,3% в 1995 году). На деле же все получилось совсем не так, причем это резкое ухудшение произошло уже в следующем, 1997 году: дефицит достиг 8,4% ВВП, а денежные доходы составили всего лишь 9,1% ВВП.
Эти проблемы, однако, не были каким-то уникальным явлением, с ними сталкиваются и в других странах с развивающейся экономикой. Так что России в наступавшем 1997 году предстояло в первую очередь обратить внимание на существенное сокращение доходов бюджета, на нарушения в структуре расходной части, на неплатежи и задолженности, а также на организационные вопросы, определяющие конкретный порядок распоряжения доходами и расходами. Что-то нужно было делать и с буксующей налоговой реформой, поскольку отсутствие результатов на этом направлении только обостряло проблему снижения доходов. В период 1992 – 1994 гг. доходы в отношении к ВВП снизились на 3,7 процентных пункта и в 1995 – 1996 гг. сократились еще на 2,5 процентных пункта.
Ахиллесовой пятой российских властей на рубеже 1997 года был сбор налогов. Суть проблемы заключалась в том, что российскую налоговую систему по-настоящему надо было бы не реформировать, а вообще построить заново.
Существовавшие ранее налоговые понятия, правила учета и порядок исполнения в процессе становления рынка стремительно устаревали, а соответствующие современным требованиям нововведения только сильнее все запутывали, поскольку система была ориентирована по-прежнему не на эффективный надзор за исполнением платежей, а на контроль за физическим производством.
Советская система учета и отчетности существенно отличалась от современной концепции налогообложения предприятий. Налогоплательщики обязаны были вести учет по строго определенным правилам, и не имело значения, насколько точно он отражал их хозяйственную деятельность (особенно когда речь шла о предоставлении услуг). Поскольку ценообразование тогда целиком зависело от калькуляции себестоимости, то на нее и обращалось особое внимание. В результате создавалось положение, при котором у производителя, продающего товар по цене ниже себестоимости, эта отрицательная разница все равно облагалась налогом. Объяснялось это тем, что при советском режиме вообще не предусматривалась возможность продажи товаров по цене ниже себестоимости, как бы при этом ни менялся спрос или структура производственных затрат. Помимо этого, из налогооблагаемой базы выводилось только очень ограниченное число затрат (освобождение не касалось даже таких традиционно выводимых за рамки налогооблагаемой базы расходов, как расходы на рекламу или выплаты процентов по кредитам). В результате налогооблагаемая база не отражала реальную стоимость хозяйственной деятельности и по сравнению с современными системами учета оценка прибылей получалась явно завышенной.
Получив 23 августа 1996 года предложение сформировать новое правительство, Виктор Черномырдин сохранил в целом его старый состав. Новыми лицами стали лишь Александр Лившиц, сменивший Владимира Панскова на посту министра финансов, и Владимир Потанин, принявший от Каданникова должность первого заместителя премьер-министра, отвечающего за экономику. Сергей Дубинин и Сергей Алексашенко, бывшие министр и заместитель министра финансов соответственно, сохранили за собой посты председателя и заместителя председателя ЦБ. Под их руководством это учреждение превращалось в современный профессиональный центробанк, контролирующий макроэкономические преобразования, а их умелое использование монетарной политики позволяло компенсировать неэффективность налоговой системы.
Министерство финансов, где главную роль по-прежнему играл первый заместитель министра Андрей Вавилов, оставалось слабым учреждением[95]. Все, что в нем делалось, особенно по части международных операций, представляло собой настоящий «черный ящик», и точно так же непрозрачным оставался и бюджет, за который отвечал другой заместитель министра, Владимир Петров. Избавиться от этих двух чиновников Лившицу, к его сожалению, не удалось. Так что самым профессиональным госучреждением стал тогда в России ЦБ. Камдессю в одной из наших бесед признался, что видит в этом отчасти и свою заслугу, как и в том, что добился принятия ЦБ РФ в эксклюзивный Базельский клуб центральных банков[96]. Но в остальном из-за неоднородности политических подходов внутри правительства процентные ставки оставались высокими, денег не хватало, а фискальная политика была явно недостаточно жесткой. Тем не менее считалось, что это цена, которую неизбежно приходится платить, пока не взята под контроль фискальная ситуация. Но по причинам, от России отчасти не зависевшим, времени на эту работу, как оказалось, уже не было.
Вернувшись из отпусков, российские руководители пришли в ужас от провальных показателей сбора налогов, зафиксированных в сентябре 1996 года. Денег не хватило даже на то, чтобы полностью выплатить зарплаты бюджетникам, и Ельцин, как говорили, был разъярен до предела. Тогда же, из-за быстрого снижения инфляции в условиях развивающегося рынка, с особой силой проявилась слабость многих предприятий, загнавшая страну в труднейший и крайне пагубный цикл неплатежей. Но вряд ли этому стоит удивляться: если правительство не в состоянии выполнять свои обязательства, то чего ему ждать от своих экономических агентов?
То ли лихорадочно пытаясь угодить Кремлю, то ли чтобы понравиться МВФ, то ли просто в силу сложившихся обстоятельств Черномырдин в октябре учредил ВЧК – Временную чрезвычайную комиссию с целью на политическом высоком уровне оказать максимальное публичное давление на самых злостных и крупных неплательщиков. Этот его эксперимент фигурировал потом в экономических программах вплоть до 1998 года, но с самого начала было ясно, что он с треском провалился: фактически ВЧК крупных должников просто выругала публично и этим ограничилась. Алексей Кудрин, который в то время руководил в Кремле Главным контрольным управлением президента, сетовал впоследствии, что лучше уж было вообще не поднимать такой шум.
В 1995 году уже можно было признать, что российские власти сумели в жестких рамках программы stand-by с МВФ заложить основы для долгосрочной стабилизации. Но с высоты сегодняшнего понимания очевидно, что таким образом была проделана только самая легкая часть работы. По сравнению с тем, что постсоветской России еще предстояло, взятие инфляции под контроль было делом не таким уж сложным: достаточно было обеспечить твердую денежную политику. Кроме того, именно в этой области у МВФ имелись все необходимые технические и организационные средства для оказания российским властям эффективной помощи.
В 1996 году перед властями встала задача на основе уже достигнутого обеспечить устойчивый рост экономики за счет продолжения осторожной денежной политики, дальнейшей консолидации налоговой системы и ускорения структурных реформ. Такого подхода требовала простая и очевидная логика, но из-за организационных, административных и политических проблем на каждом шагу возникали новые препятствия. И поэтому выполнить задачу получилось лишь отчасти. В том числе, благодаря упорству ЦБ и его жесткой монетарной политике, удалось добиться дальнейшего снижения инфляции, а также – несмотря на значительное давление в период президентских выборов – сохранить коридор, ограничивавший колебания обменного курса рубля.
А вот ожидавшегося всплеска деловой активности не произошло. В течение года у инвесторов сохранялись опасения, связанные с результатами выборов и состоянием здоровья Ельцина. Сказывалась и неспособность властей ускорить структурные реформы. Большое беспокойство вызывала неэффективность налоговой политики: из-за нее сохранялась высокая стоимость обслуживания ГКО и общая неуверенность в том, что процесс стабилизации будет продолжен. К концу года стало очевидно, что до долгосрочной стабилизации по-прежнему очень далеко и что на восстановление нормального уровня жизни в стране рассчитывать пока не приходится.
Большую тревогу вызывала ситуация с налогами. В утвержденной на 1996 год программе расширенного кредитования (EFF) предусматривалось, что дефицит федерального бюджета не должен превышать 4,2% ВВП в денежном выражении, и даже прогнозировалось, что за время исполнения программы он будет ежегодно снижаться примерно на один процентный пункт. Доходы бюджета в 1996 году планировались на уровне 11,3% ВВП (против 10,3% в 1995 году). На деле же все получилось совсем не так, причем это резкое ухудшение произошло уже в следующем, 1997 году: дефицит достиг 8,4% ВВП, а денежные доходы составили всего лишь 9,1% ВВП.
Эти проблемы, однако, не были каким-то уникальным явлением, с ними сталкиваются и в других странах с развивающейся экономикой. Так что России в наступавшем 1997 году предстояло в первую очередь обратить внимание на существенное сокращение доходов бюджета, на нарушения в структуре расходной части, на неплатежи и задолженности, а также на организационные вопросы, определяющие конкретный порядок распоряжения доходами и расходами. Что-то нужно было делать и с буксующей налоговой реформой, поскольку отсутствие результатов на этом направлении только обостряло проблему снижения доходов. В период 1992 – 1994 гг. доходы в отношении к ВВП снизились на 3,7 процентных пункта и в 1995 – 1996 гг. сократились еще на 2,5 процентных пункта.
Ахиллесовой пятой российских властей на рубеже 1997 года был сбор налогов. Суть проблемы заключалась в том, что российскую налоговую систему по-настоящему надо было бы не реформировать, а вообще построить заново.
Существовавшие ранее налоговые понятия, правила учета и порядок исполнения в процессе становления рынка стремительно устаревали, а соответствующие современным требованиям нововведения только сильнее все запутывали, поскольку система была ориентирована по-прежнему не на эффективный надзор за исполнением платежей, а на контроль за физическим производством.
Советская система учета и отчетности существенно отличалась от современной концепции налогообложения предприятий. Налогоплательщики обязаны были вести учет по строго определенным правилам, и не имело значения, насколько точно он отражал их хозяйственную деятельность (особенно когда речь шла о предоставлении услуг). Поскольку ценообразование тогда целиком зависело от калькуляции себестоимости, то на нее и обращалось особое внимание. В результате создавалось положение, при котором у производителя, продающего товар по цене ниже себестоимости, эта отрицательная разница все равно облагалась налогом. Объяснялось это тем, что при советском режиме вообще не предусматривалась возможность продажи товаров по цене ниже себестоимости, как бы при этом ни менялся спрос или структура производственных затрат. Помимо этого, из налогооблагаемой базы выводилось только очень ограниченное число затрат (освобождение не касалось даже таких традиционно выводимых за рамки налогооблагаемой базы расходов, как расходы на рекламу или выплаты процентов по кредитам). В результате налогооблагаемая база не отражала реальную стоимость хозяйственной деятельности и по сравнению с современными системами учета оценка прибылей получалась явно завышенной.