Мартынов Георгий Сергеевич. Спираль времени. Книга 2

   Бережное отношение к людям, забота о них — естественное свойство человека высокоорганизованного общества. У пришельцев эти черты были развиты в очень большой степени, являлись их второй натурой. Вынужденные отказать Рени в его просьбе, они мучились сомнениями в правильности своего поступка. Рени был ближе им, пришельцы любили его больше, чем Ладу, которую почти не знали, но их беспокойство о её судьбе было нисколько не меньше, чем о судьбе Рени.
   Стремление попасть в мир будущего из простого любопытства — было глубоко чуждо пришельцам. Они понимали, что ничего, кроме тяжелых моральных переживаний, такое проникновение не сулит. И сами они решились на этот шаг только в силу непреодолимых препятствий, неожиданно вставших на их пути, казалось бы обдуманном до мельчайших деталей.
   В ошибке, поставившей их в такое положение, они не винили никого, — то, что случилось, нельзя было предвидеть, но, покорившись своей участи, не хотели ставить других в подобное же положение.
   Рени присоединился к ним случайно. Так произошло, и ничего нельзя было изменить. Его судьба до некоторой степени была аналогична их собственной: как его, так и их на дорогу времени толкнули обстоятельства, от них не зависящие. С Ладой всё обстояло совсем иначе. Уйти в будущее она могла только добровольно, побуждаемая любовью, но не сознающая последствий такого поступка для себя самой. Если у Рени возникал вопрос — что будет в том случае, если любовь угаснет, то для Лады потеря любви означала бы полное крушение жизни, так как найти место в будущем, в чуждой ей эпохе, она не сможет в силу природной ограниченности своего ума. Но даже и в том случае, если любовь сохранится до конца жизни, Лада, по понятиям пришельцев, будет глубоко несчастна. Они не могли себе представить жизни, единственным интересом которой служила бы любовь.
   И все же они мучились сомнениями. Настолько, что решились даже нарушить наложенный на себя запрет и, затеяв специально подготовленный разговор с Ладой, подслушали её мысли, вызванные этим разговором.
   Сама того не зная, Лада решила свою судьбу, укрепив пришельцев в решении не брать её с собой.
   — Мы не имеем права из любви к одному человеку делать несчастным другого, — сказали они друг другу.
   Вопрос был решен окончательно, и Рени был предоставлен его судьбе, которую он сам для себя выбрал.
   Он ни о чем не подозревал, — разговор с Ладой произошел без него, и пришельцы не считали нужным рассказывать о нем Рени. Но, несмотря на то, что отказ пришельцев казался ему поспешным, неоправданным и немного эгоистичным, Рени их не обвинял. Его уважение к уму и опыту его учителей было безгранично, и, не понимая до конца, он верил в правильность их поступков.
   Люди, в дружеских чувствах которых он не сомневался, отказались взять с собой Ладу. Значит, он сам должен остаться с ней! Это решение казалось Рени единственно возможным.
   И его жизнь, так недавно неразрывно связанная с жизнью пришельцев, отдалилась от них, пошла своим путем, как это было до первого появления пришельцев в стране Моора. Но жизнь совсем иная.
   И никто не подозревал, как близок час сурового испытания.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ПОСОЛ ВЕЛИКОГО НАГАНА

   Солнце только что взошло, но за облачной дымкой, скопившейся на восточном горизонте, его еще не было видно. Свежий ветер колыхал волны тумана, медленно начинавшего рассеиваться. Место было сырое, — сказывалась близость большой реки.
   В курене все спали, кроме часовых, попарно стоявших вне круга телег и повозок, сплошным кольцом ограждавших курень. Только в одном месте это кольцо не было замкнуто, образуя вход, обращённый на восток, то есть в сторону, противоположную той, откуда мог появиться враг. В этом месте часовых было трое.
   Там же, за границей куреня, то в одном, то в другом месте маячила фигура одинокого всадника. Ноги лошади тонули в тумане, и казалось, что плывет неведомая лодка с лошадиной головой на носу.
   Было прохладно
   Джелаль поеживался, с трудом отгоняя сонную одурь. Спать хотелось неимоверно. Но начальнику караула нельзя даже дремать в седле. Ему доверена безопасность куреня и самого Субудая. Он должен за всем следить, всё видеть. Нойон прикажет сломать спину задремавшему начальнику. Сон смерти подобен!
   Всю ночь Джелаль был бодр, только теперь, под утро, ломила усталость. Спешиться, походить по земле! Но и этого нельзя. Всё время в седле, всё время наготове, чтобы в любую минуту оказаться в любой точке огромного круга.
   Часовые в лучшем положении: им разрешается присесть на землю. Этим правом они не пользуются из-за тумана. Но дремать можно и стоя. Джелаль зорко следит, чтобы этого не случилось. Двоих он уже угостил ударом камчи.
   Недавний нукер Гемибека возвысился за это время. Теперь он военачальник, хотя ещё и небольшой. Но всё приходит в своё время. Начало военной карьеры положено, — это немало. Честолюбивые мечты сбываются.
   Все будет! Джелаль не князь, но принадлежит к княжескому роду. Это много значит. Путь к подножию трона великого кагана ему открыт. Всего можно достигнуть при уме и ловкости. Джелаль убежден, что он умен и ловок. Вот только бедность мешает. Но и это можно изменить. Судя по всему, готовится большой поход для покорения ещё одной страны, а в походе всегда возможно разбогатеть, опять-таки при уме и ловкости.
   Всё будет! Почет, слава и богатство!
   Недаром Джелаль с детства знает, что джинны являются избранным. Он видел джиннов, значит он избран для великой судьбы.
   Пока всё так и происходит. Джинны принесли ему счастье.
   Гемибек позвал своего нукера предстать перед очи нойона.
   Субудай с интересом выслушал рассказ Джелаля. А затем… приказал дать ему три раза по пять плетей.
   Но плети — это пустяк. Важно, что взор нойона упал на Джелаля, выделил его из толпы. Субудай запомнил его имя.
   И вот Джелаль уже не нукер. За это стоило вытерпеть плети, хотя спина побаливает до сих пор. Тем более что его наказали тут же, в шатре Субудая, и никто этого не видел.
   Джелаль часто вспоминает лесную поляну. И каждый раз вздрагивает, каждый раз в сердце воскресает пережитый страх.
   Джинны! Он видел их так близко и остался жив!
   Они были совсем не похожи на тех джиннов, которых рисовало воображение. Совсем другие!..
   Утреннюю тишину прорезал короткий возглас:
   — Ха!
   Лошадь едва не опрокинулась от крутого поворота, который заставил её проделать всадник. Джелаль помчался на голос.
   Туман успел уже подняться и походил на низкое прозрачное облако. В белесом свете разгорающегося дня Джелаль увидел трех верховых, послушно остановившихся в тридцати шагах от часовых, прямо напротив входа в курень.
   Один был впереди, видимо главный.
   Часовых было трое, он, Джелаль, — четвертый. Сила на их стороне.
   Джелаль приказал неизвестным людям приблизиться.
   Передний всадник походил на дервиша, настолько запылена была его одежда. Но Джелаль легко узнал в нем улема, по форме чалмы и торчавшему за ухом камышовому каляму. Двое других, следовавших позади, видимо были нукерами.
   Улем был стар, с сухим и морщинистым лицом. Под густым слоем пыли угадывалась богатая одежда. Но на лице и руках никакой пыли не было. Не было её и на лошади, которая выглядела недавно вычищенной. На обоих нукерах пыль, правда, была, но в значительно меньшем количестве, чем на их начальнике.
   Все это Джелаль заметил одним взглядом.
   И ему стало ясно, что перед ним посол большого начальника, а может быть даже и хана. Только в этом случае посланный счел бы себя обязанным предстать перед тем, к кому он был послан, покрытым пылью, чтобы показать, как торопился. Этого требовало уважение к пославшему.
   Улем вынул из складок своей одежды тускло блеснувшую золотом небольшую пластинку и показал ее Джелалю.
   Знак, вырезанный на ней, сказал все. Пайцза была от самого великого кагана!
   Джелаль мастерски покачнулся в седле. Остроконечный треух упал с его головы при низком поклоне. Он поспешно вынул из колчана стрелу и сломал ее в знак покорности.
   — Здесь ли благородный Субудай-нойон? — спросил улем.
   — Он здесь, о великий посол!
   — Хан ханов, повелитель мира, великий Чингис желает видеть слугу своего Субудая.
   Это означало, что нойона хочет видеть сам посол от имени повелителя.
   — Если ты будешь добр, — сказал Джелаль, — и последуешь за иной, я отведу тебя к нойону, о великий посол!
   С этими словами Джелаль спешился и передал повод одному из часовых. Нельзя провожать посла самого кагана верхом на лошади. Это непочтительно.
   Повинуясь знаку начальника караула, другой часовой со всех ног бросился к шатру Субудая.
   Улем притворился, что ничего не заметил. По обычаю, он сам явился чуть свет, — посол великого не спит, выполняя поручение. Но и Субудай никак не должен спать, когда в его шатер войдет посол.
   Оттягивая время, улем задал несколько ничего не значащих вопросов. Джелаль отвечал пространно, как и полагалось. Дважды он ловко вставил в ответы свое имя. Может быть, улем запомнит. А это всегда полезно. Посол великого кагана несомненно принадлежит к его приближенным.
   — Веди меня к Субудаю, — сказал наконец улем.
   Джелаль не поднял с земли свой треух. Пусть посол видит, как поражен и взволнован выпавшей ему честью молодой воин.
   Опытный улем рассчитал время точно. В шатре Субудая он застал не только самого нойона, сидевшего, полностью одетым, на шелковых подушках, но и всех старших военачальников отряда. Это выглядело так, словно в столь раннее утро происходит военный совет.
   Субудай был умудрен длительным пребыванием при дворе хана ханов и знал, что повелитель обязательно поинтересуется, где и за каким делом застал нойона его посол. Чингис не терпел бездеятельности.
   — Кто хочет видеть меня? — недовольным тоном спросил нойон.
   Вопрос был задан достаточно громко, чтобы посол, находившийся еще за пологом шатра, мог услышать эти слова и убедиться, что начальник отряда не спит вовсе не потому, что прибыл этот посол.
   — Тебя хочет видеть благородный улем, у которого есть пайцза, данная ему ханом ханов, повелителем мира, — ответил Джелаль.
   Субудай ударил кулаком по своему мечу, чтобы звук был громче.
   — Как посмел ты, собака, оставить за пологом моего шатра посла великого повелителя мира! — закричал он. — Введи его! — прибавил он тихо и совсем спокойно.
   Джелаль откинул полог и низко склонился перед вошедшим улемом.
   Притворный гнев Субудая нисколько не испугал Джелаля. Он хорошо знал, что это только вежливость по отношению к послу. Нойон доволен его расторопностью, — начальник караула предупредил вовремя, не дал послу застать Субудая врасплох.
   Но остаться в шатре Джелаль все-таки не осмелился.
   Субудай встал и поклонился. Потом он снова сел и хлопнул в ладоши.
   Двое слуг внесли блюдо с кебабом, серебряный кувшин и отделанные бирюзой тухтаки.
   Хозяин показывал гостю свое богатство, но трапеза была скудной, как и подобало в походе. Полководец проводит время в ратных трудах, ему некогда думать о пище. Он мало спит и ест что придется.
   Хитрый нойон был уверен, что повелитель заинтересуется и этой подробностью. Характер хана ханов был известен Субудаю до тонкостей.
   Они знали друг друга давно и когда-то были даже друзьями.
   Много воды утекло с тех пор в реках, много друзей ушло в могилу. В сущности, один только Субудай и остался у повелителя из тех, кто верно и преданно служил ему в тяжелые годы. В этом была его сила.
   Тот, кого звали Темучином, нуждался тогда в преданности, и никто не был преданнее Субудай-нойона. Вместе боролись они с князьями, всеми силами противившимися объединению монгольских племен. А когда пришла победа, когда восторжествовали ум, воля и упорство, и на курултае представителей родоплеменной знати Темучия был провозглашен Чингисханом — повелителем всей Монголии, Субудай-нойон не был забыт и занял подобающее ему место при дворе хана ханов.
   Много воды утекло с тех пор, но ни разу не постигла Субудая немилость повелителя. Темучин, а ныне Чингисхан, был крут и беспощаден, сложили свои головы многие из бывших друзей, но Субудай неизменно оставался любимцем великого кагана. В войне с уйгурами упрочилась его слава искусного полководца и усилилось влияние при дворе.
   А потом была война с Китаем, в Средней Азии, Иране и Афганистане. В Хорезме Субудай-нойон был уже самым большим военачальником.
   Нынешнее его положение — начальника сравнительно небольшого разведывательного отряда — кое-кому могло показаться немилостью, но те, кто посвящен был в замыслы повелителя, знали, что это назначение почетно.
   Воинственный Чингис стремился к завоеваниям, Русь давно привлекала его внимание. И опытный полководец придавал большое значение разведке. Задуманный поход надо было хорошо подготовить.
   Стар стал Субудай-нойон, давно растерял энергию и пыл воина. Больше всего интересовали его теперь личный покой и удобства. Надо было ему отказаться от назначения, но попробуй откажись! Состарившийся Чингис стал еще круче характером, чем прежде. Ничего хорошего не подучилось бы от такого отказа.
   Не знал Субудай-нойон, что его повелителю вообще не суждено совершить поход на Русь, что эту задачу возьмет на себя и выполнит внук повелителя — Бату, которого ребенком видел Субудай неоднократно, не подозревая, что перед ним будущий полководец, чья слава затмит впоследствии славу его деда.
   Знай об этом Субудай-нойон, он не тревожился бы так, как тревожился сейчас, увидя посла великого кагана и не зная, что принесет ему это появление — гнев или милость.
   Не знал будущего Субудай, но знал настоящее. А оно говорило, что для гнева больше оснований, чем для милости. Год прошел, а не сделано ровно ничего. Никаких разведывательных данных не мог он сообщить повелителю, если улем послан за новостями. Сам ничего не знал!
   Но внешне Субудай-нойон ничем не показал тревоги. Он сидел на шелковой подушке, как восточный божок, скрестив ноги и сложив руки на груди, неподвижный и важный. Золотом отблескивала одежда, длинная борода пламенела хенной, сверкали драгоценные камни, — чем не хан!
   Он ни о чем не спрашивал. Посол великого — желанный гость, а гостя надо сперва накормить, а потом уже приступать к разговору.
   Сперва достархан, потом дело!
   Улем ел с жадностью. Он не был голоден, но хотел доказать, что голоден, что торопился и о еде не думал.
   Когда гость брался за кубок, хозяин делал то же, хотя не любил и никогда не пил кумыса. Но гость исповедует ислам, ему нельзя пить вина.
   Молчание ничем не нарушалось.
   Наконец гость насытился и поблагодарил хозяина. Можно было спрашивать.
   — Благородный улем, — сказал нойон, — назови мне свое имя, чтобы я мог сохранить его в своем сердце.
   — Имя мое Тохучар-Рашид.
   Субудай слегка повел бровью. Это имя он слышал. Улем был из тех мудрецов покоренных стран, которые сумели приблизиться к великому кагану и заслужить его милость. Чингисхан питал слабость к мудрецам.
   — Как оставил ты повелителя мира? Здоров ли он?
   — Великий каган здоров.
   — Сыновья и внуки его, здоровы ли они?
   — Все здоровы. Милостью аллаха всё хорошо.
   — Здоров ли ты сам? Не утомил ли тебя далекий путь?
   — Тело мое забыло, что значит усталость. — Улем закрыл глаза и стал мерно раскачиваться. Голос его приобрел елейность, стал ноющим. — Послание великого кагана зашито в моей одежде. День и ночь скакали мы, загнав по три лошади каждый. Какая усталость? Доверие великого дало мне молодые силы. Крылья выросли за спиной.
   — Что же ты молчал? Час прошел, а я не знаю, что повелевает мне сделать великий.
   — Прости меня, славный нойон! Голод помутил мой разум. За весь путь во рту моем не было ни крошки, ни глотка воды.
   Улем явно переборщил, но на лицах присутствующих не мелькнуло улыбки. Все остались серьёзными, как будто поверив такой несусветной лжи.
   Путь, совершенный Тохучар-Рашидом, никак не мог занять меньше трех раз по пять дней.
   — Поведай мне, что повелевает великий, — сказал Субудай.
   Улем встал. Духовное лицо не может носить оружие, и он попросил дать ему кинжал. Один из военачальников протянул ему кривой нож.
   Медленно и торжественно улем распорол подкладку чекменя и достал туго свернутый в трубку лист самаркандской бумаги. Золоченая печать великого кагана болталась на витом шнурке.
   Присутствующие склонили головы в знак почтения.
   — Вот, — сказал улем, — послание великого кагана к тебе, Субудай-нойон!
   Субудай сломал печать и, поцеловав подпись Чингисхана, протянул свиток обратно улему.
   — Читай! — сказал он и закрыл глаза.
   Он не ждал ничего особенно грозного, потому что твердо верил в милость повелителя мира. Но все же волновался. И закрыл глаза, чтобы никто не мог заметить этого волнения, недостойного такого человека, как он.
   Улем развернул свиток и протяжным голосом прочел обращение:
   — «Старый сайгак!..»

ПОРУЧЕНИЕ

   Бранное слово упало в наступившую тишину, как внезапный удар молнии. Субудай вздрогнул. Военачальники опустили головы. Трое согнулись так, что лица их коснулись ковра, и замерли в этом положении.
   Никто не осмеливался взглянуть в лицо нойону.
   Но Субудай вздрогнул только от неожиданности. Ничего страшного пока не было. Мало ли почему мог ругаться великий каган. Может быть, когда диктовал он это письмо, у него болела печень или Заира, первая жена, злая и вредная старуха, досадила ему. Мало ли что!
   Чингисхан часто ругался. Хорошо ещё, что он назвал нойона сайгаком. Могло быть хуже. Слово «ишак» прозвучало бы куда более грозно.
   Субудай был мудр и разбирался в оттенках. «Ишак» свидетельствовало бы о гневе. «Сайгак» — это только плохое настроение.
   Посмотрим, что будет дальше!
   Один улем, казалось, ничего не заметил. Он продолжал чтение, все так же протяжно произнося каждое слово, временами подвывая от усердия.
   Послание хана ханов было коротко. Великий выражал недовольство и приказывал Субудаю вернуться и доложить о результатах разведки.
   В конце письма стояла подпись, но не было обычного и обязательного рахмата.
   Это было уже страшно.
   Теперь Субудай-нойон вздрогнул уже от беспокойства.
   Начало письма могло быть вызвано плохим настроением. Отсутствие рахмата говорило о другом. Обычно его не диктовали, сам писец вставил бы обязательные слова. А раз их не было, значит, Чингис специально так приказал.
   Плохо!
   Улем свернул бумагу в трубку и с поклоном передал нойону.
   — Великий каган доверил моей памяти сказать остальное, — прошептал он.
   Это было уже совсем плохо.
   Субудай едва заметно повел рукой. Присутствующие тотчас же встали, поклонились послу великого кагана и поспешно удалились. Никто не слышал последних слов улема, военачальники недоумевали — почему удалил их нойон? Почему не отдал приказа поднять курень? Великий каган повелел возвращаться. Субудай должен был тут же начать выполнять это повеление. Другое дело, что обратный поход мог начаться не скоро, показать поспешность требовало уважение к хану ханов.
   — Говори! — сказал Субудай, когда шатер опустел и они остались вдвоём.
   Он снова закрыл глаза и поднес сложенные ладони к самому лицу. Внутренне он весь сжался в предчувствии неизбежного удара. Вот только каков он будет, этот удар?
   Улем произнес тихо:
   — Хан ханов, повелитель мира повелел тебе передать отряд Гемибеку, а самому ехать в моей повозке. Повозки у меня нет, ты отдашь мне свою.
   Этого Субудай не ожидал. Полная немилость!
   Больше того — позор!
   Ему, Субудай-нойону, любимцу великого кагана, возвращаться в чужой повозке, под стражей!
   Конец всему — воинской славе, уважению, почету при дворе! И, скорее всего, конец самой жизни!
   Опозоренный полководец, кому он нужен!
   Субудай молчал, не меняя позы, напряженно думая, ища, откуда мог поразить его этот удар.
   И вдруг он вспомнил.
   Угедей! Средний военачальник, которого несколько месяцев тому назад он приказал наказать плетьми и выгнать из отряда. Вот откуда дует холодный ветер немилости. Угедей вернулся к Чингисхану и наговорил ему на Субудая. Вот причина удара!
   У нойона сразу стало легче на душе. Наговор! Это ещё не так уж непоправимо. Стоит ему самому появиться перед Чингисом, и всё будет по-старому. А Угедей поплатится, ещё как поплатится!
   Видимо, хорошо выбрал момент доноса и наговорил под горячую руку.
   Чингисхан наверняка жалеет уже о своём послании, но не может вернуть его.
   Всё это хорошо, но что делать Субудаю, как поступить? Приказ великого кагана должен быть выполнен во что бы то ни стало.
   А выполнить его — это значит навлечь на самого себя несмываемый позор.
   Нойон открыл глаза и посмотрел на улема. Тохучар-Рашид сидел перед ним в позе смирения, в руках он держал один из тухтаков и рассматривал его с деланным интересом.
   — Душа моя полна скорби, — сказал Субудай. — Чем вызвал я гнев великого кагана? Скажи мне, благородный улем, не назвал ли повелитель другого имени, кроме Гемибека?
   — Другого имени нет в моей памяти.
   Субудай вздохнул с облегчением.
   — Горе мне! — сказал он. — Сниму пояс свой и повешу его на шею. (Нойон специально для улема произнес эту мусульманскую фразу, означавшую покорность судьбе.) Как могу я выполнить волю великого, если Гемибек умер и сегодня мы его хороним.
   Говоря эти слова, Субудай мельком взглянул на полог шатра. Он видел, как плотная ткань шевельнулась. Хорошо! Преданные ему нукеры, как всегда, подслушивали, лежа на животах. Они слышали!
   Ни один мускул не дрогнул на лице улема. Он знал Гемибека и видел его всего несколько минут назад в этом самом шатре, живым и здоровым.
   Но он хорошо помнил, что хан ханов отправлял его к Субудаю в состоянии сильного гнева. Тохучар-Рашид знал, что нойон старый друг повелителя мира. Немилость Чингисхана может оказаться временной. А что, если Субудай отведет её от себя?
   Кому охота наживать себе такого опасного врага!
   Тохучар-Рашид знал Гемибека, но тот никогда не был его другом.
   Улем громко прочел отрывок из Корана, относящийся к умершим, провел ладонями по лицу и сказал:
   — Раз это так, тебе некому передать войско. Решай сам!
   — Увы, это так!
   — Говорящий правду умирает не от болезни!
   Субудай пытливо взглянул на улема. Изречение очень походило на насмешку. Но на лице Тохучар-Рашида не было ничего, кроме скорби и покорности воле аллаха.
   «Если немилость великого кагана временна, — думал улем, — Субудай оценит мою скромность и будет мне благодарен. А если он навсегда потерял любовь повелителя, убийство Гемибека будет стоить ему головы».
   — Я решил так, — сказал Субудай. — Я сам поведу моих воинов. А ты, Тохучар-Рашид, приготовь донесение. Завтра же отправим гонца к великому. Кому он укажет, тому и передам я мою власть. Это можно сделать в походе.
   — Ты решил мудро, — сказал улем.
   «Видимо, Субудай-нойон уверен, что милость великого кагана вернется к нему, — подумал он. — Я сделал хорошо, не открыв свое знакомство с Гемибеком».
   Все может случиться в походе. Здесь, вдали от двора хана ханов, Тохучар находился в полной власти Субудая. Кого удивит внезапная смерть старика! Мудрый предвидит события и предупреждает их.
   Нельзя ссориться с нойоном!
   Тохучар-Рашид вошел в этот шатер с поднятой головой, как и подобало великому послу. Теперь он удалился с низким поклоном.
   Субудай задумался.
   Кого послать к Чингисхану?
   Гонец должен сказать великому кагану то, что велит сказать Субудай, и сказать искренне. Ум повелителя остер, глаз его проницателен, и обмануть его не легко. В этом много раз убеждался Субудай-нойон.
   А кому можно верить безусловно?
   Субудай вспомнил Джелаля. Он знал, что этот молодой воин, возвышенный им, нойоном, племянник Гемибека. Но Джелаль честолюбив, мечтает о воинской славе и почестях. Вряд ли родственное чувство перевесит в нем личные интересы. Кроме того, Джелаль не знает, кто виновник смерти его дяди. А выбор в качестве гонца с известием о смерти Гемибека его же родственника покажет Чингисхану полную невиновность Субудая.
   «Это мудро», — подумал нойон.
   Он вспоминал о Гемибеке так, как вспоминают умерших, хотя и не знал, выполнен уже его приказ или Гемибек еще жив.
   «Да, это мудро», — еще раз сказал Субудай самому себе.
   Он хлопнул в ладоши.
   — Что делает великий посол? — спросил он у вошедшего слуги.
   — Великий посол великого хана ханов спит,
   — Позови его ко мне, когда он проснется.
   Слуга с поклоном удалился.
   Но едва он успел выйти, Субудай снова окликнул его.
   — Пусть явится Гемибек, — приказал он.
   Пора все-таки убедиться. Что-то долго не приходят сообщить о смерти Гемибека. Может быть, эти ослы не поняли, что они должны сделать.
   Слуга вошёл в третий раз.
   — Начальник караула Джелаль пришел и хочет видеть тебя, — доложил он.
   — Пусть войдет.
   Только одно могло привести в шатер Субудая начальника караула.
   Джелаль вошел.
   Субудай пристально взглянул на него.
   Лицо Джелаля было скорбно, но опытный глаз нойона заметил, что скорбь эта напускная.
   «Я не ошибся в нем», — подумал Субудай.
   — Печальную весть принес я тебе, — сказал Джелаль. — Военачальник твой, Гемибек, окончил свои дни.
   — От чего умер он?