Марышев Владимир. Избранные

   Рука Ворохова непроизвольно дернулась, и часть кофе немедленно выплеснулась ему на брюки.
   — Дьявольщина! — выругался он. — Слушайте… Вы что, хотите сказать, что я один из вас? Может, мы все — клоны?
   — Да нет, что вы! — Композитор улыбнулся. — Сразу видно — фантаст! Я ведь уже сказал, что со временем вы все узнаете. Кстати, могу сообщить о себе еще одну вещь.
   Леонид Сергеевич допил свой кофе и поднялся.
   — В придачу ко всему, — сказал он, — я не верю, что человечество когда-нибудь поумнеет.

Глава 10. «ЧИСТКА»

   Паша Ростовцев закурил новую сигарету. Кромптон с трудом скрыл раздражение. Нелепая, идиотская привычка! Подумать только, табаку во всем мире поклоняется больше людей, чем любому отдельно взятому богу!
   — Вы много курите, — сказал Кромптон. — На мой взгляд, весьма сомнительное удовольствие. Кстати, руководство «Пирс энд Гарретт» практикует драконовские меры против курильщиков. Они там — в высшей степени униженные существа. Отвыкайте!
   — Успеется, — беззаботно ответил Паша и со вкусом затянулся. — В конце концов я же не завтра отчаливаю.
   Разговор, конечно, шел на английском — местные кудесники клавиатуры, как правило, изъяснялись на нем свободно, а писали подчас даже грамотнее, чем на своем родном. Это устраивало Кромптона, не знавшего и десятка русских слов.
   Ресторан был небольшой, уютный, довольно тихий. Любители гульнуть на широкую ногу явно предпочитали другие заведения — более шумные, где сама атмосфера побуждала «отрываться». Сюда же, судя по всему, приходили просто насладиться отменной кухней, а заодно и поговорить. Кухня действительно впечатляла. Кромптон убедился, что «русские» блюда, которые ему доводилось пробовать в Европе и Америке, не шли ни в какое сравнение с приготовленными в Москве. По крайней мере американский «борщ» после тарелки настоящего, разжигающего аппетит одним запахом, вспоминался как натуральные помои.
   Кромптон взял бокал и отпил глоток янтарного вина.
   — Информацию о ваших способностях я получил из надежного источника, — сказал он. — И все же — только не обижайтесь! — мне показалось, что ваш образ в некоторой степени мифологизирован. Скажите, вы в самом деле считаете себя компьютерным богом?
   Ростовцев хмыкнул.
   — Кем я себя считаю — это никому не интересно. Богом, королем, на худой конец князем — нужное подчеркните сами. Однако сдается мне, что вы не приехали бы в Россию ради парня, которых пруд пруди. Что, в ваших пятидесяти штатах не нашлось программистов экстракласса?
   «Какой самонадеянный тип! — подумал Кромптон. — Считает, что я приехал исключительно из-за него. Нет, птенчик, ты всего лишь одно звено в цепи грандиозного замысла. Довольно важное звено, спору нет, но я вполне мог выйти и на кого-нибудь другого. Просто ты подвернулся под руку в нужное время и в нужном месте».
   — Как ни странно, Павел, — сказал он, — вы недалеки от истины. Конечно, классных программистов на родине компьютера больше, чем где бы то ни было. Но подлинные таланты — как, впрочем, и у вас — наперечет. Все они очень хорошо устроились — работают в самых известных фирмах.
   — А компания «Пирс энд Гарретт», — продолжил Паша, — как сравнительно Молодая, не успела раздобыть себе настоящего аса. Сманить у конкурентов не удалось — те ценными кадрами не разбрасываются. Вы ему сумму называете, а хозяева тут же об этом узнают и прибавляют жалованье. Тут-то вы и вспомнили о заснеженной России, где наряду с медведями до сих пор еще встречаются очень и очень неглупые люди. Причем — самое главное! — дешевые, как попкорн.
   — Меня удивляет ваш тон, Павел, — сказал Кромптон. — Вам предлагают блестящую перспективу. «Пирс энд Гарретт» — стремительно развивающаяся компания. Не в этом, так в следующем году она серьезно потеснит на рынке нынешних монстров. Заметьте, что вам даже не пришлось ничего предпринимать — мы сами вас разыскали. Мы же обеспечим и ваш выезд за границу. Поверьте, въехать в Штаты сейчас еще труднее, чем год-два назад. Условия предельно жесткие, в визе отказывают даже людям, у которых гораздо больше оснований эмигрировать, чем у вас. Но мы все сделаем, можете на нас положиться.
   — Не сомневаюсь, мистер Кромптон. — Ростовцев потушил сигарету, затем нетвердой уже рукой взял графинчик с водкой и наполнил свою рюмку. — Ну, за процветание вашей фирмы!
   «Пей, пей! — подумал Кромптон и снова пригубил из бокала. — Чем больше, тем лучше. Напейся вдрызг! Но не сразу. Мне хотелось бы еще выслушать твои суждения по некоторым вопросам».
   — А что, мистер Кромптон, — сказал Паша, орудуя вилкой, — вы водку совершенно не употребляете? Такое впечатление, как будто я пью один.
   — Вы слишком категоричны, Павел. — Кромптон демонстративно приподнял свой бокал. — Назвать меня трезвенником все-таки нельзя. Вы, как истинный русский, любите водку. Это дело вкуса. Но хотел бы заметить, что в Америке от употребления спиртного ежегодно умирают примерно пятьсот человек, а у вас, насколько мне известно, многие тысячи. Конечно, американцы тоже любят крепкие напитки, но у нас лучше развита медицина, а кроме того, несколько иная психология. Так что советовал бы вашим соотечественникам серьезно задуматься.
   Паша махнул рукой.
   — Знаете, — сказал он, отодвинув тарелку, — я, конечно, признателен вам за хлопоты. Вы отличный агент, мистер Кромптон, фирма может вами гордиться. Разумеется, я поеду к вам и буду работать на совесть. Но… Есть такая русская пословица, что у трезвого на уме — у пьяного на языке. Я, правда, еще далеко не пьян, и все же… Приехав в вашу хваленую Америку, я, безусловно, буду держать рот на замке, так что позвольте мне напоследок быть откровенным. В общем… Не обижайтесь, но я вовсе не считаю себя облагодетельствованным, а Америку — страной грез. По моим понятиям, это всего лишь гигантская отрыжка европейской цивилизации. Разумеется, с совсем не благовонным запахом.
   — Да? — Кромптон постарался, чтобы в его голосе проскользнуло лишь легкое удивление, но внутри у него все кричало: «Молодец! Отрыжка Европы — очень метко сказано! Как будто знал, что на самом деле я европеец, лишь нацепивший маску янки. Впрочем, и это неверно. Мой дом — весь мир. Родина — это предрассудок. И все-таки будет интересно послушать, что выдаст этот русский. Надо только контролировать себя и во всем следовать легенде».
   — А разве вы, Павел, посещали Соединенные Штаты?
   — Нет, но многие знакомые там были, а я их мнение уважаю, как собственное. Кроме того, вы далеко не единственный американец, с которым мне довелось общаться. Ну и, само собой, масса сведений, почерпнутых из Сети…
   — Так чем же вас не устраивает Америка?
   — Многим. Во-первых, раздутое, гипертрофированное чувство собственной значимости. Конечно, построить своими руками богатейшее государство мира — тут есть чем гордиться. Но не захлебываясь от спеси, как это делаете вы. Вам кажется, что только янки способны судить здраво. Все прочие — недоумки. Их надо мягко увещевать, шелестя баксами, а если упрутся — вправлять мозги с помощью авианосцев и крылатых ракет. Если вам не нравится какой-то правитель, даже избранный самым законным образом, вы тут же начинаете бомбить его народ, виновный в том, что он терпит такого тирана. Знаете, я еще способен понять и даже простить изуверство, совершенное невменяемым человеком. Но когда в оправдание изуверства ваш президент начинает рассуждать о своем долге, ответственности за судьбы мира и общечеловеческих ценностях, мне так и хочется заткнуть ему рот грязным вонючим носком.
   — Вы, русские, тоже пролили много крови. Вспомните Афганистан, Чечню…
   — Афганистан мы давно признали ошибкой, а Чечня — это наша территория. Может, вы еще запретите нам бить у себя на кухне тараканов?
   — Хорошо, я вас понял. Что дальше?
   — Жестокость по отношению к чужим закономерно перетекает в беспощадность к своим. Мистер Кромптон, у меня такое ощущение, что через двадцать — тридцать лет вы начисто перебьете друг друга — просто от помрачения мозгов, вызванного вышей псевдокультурой, которая воспевает насильников и извращенцев. Их всех, конечно, в конце концов убивают мускулистые добрые дядьки, но грех подан так привлекательно, что как раз садистам и начинают подражать, представлять себе конвульсии подстреленной жертвы, хрупкое горло под своими железными пальцами, чьи-то разлетающиеся внутренности… Слушайте, в Штатах месяца не проходит, чтобы кто-нибудь не взял в руки автоматическую винтовку и не отправил на тот свет как минимум десяток человек! Патологическая ненависть к своим двуногим сородичам — как у взрослых, так и у детей. Если у вас школьник, преспокойно расстреливающий целый класс, — самое обычное явление, какое вы имеете право называться цивилизованным государством? Почему в богатейшей стране планеты больше всего психопатов, маньяков, последователей сатанизма, а также астрологов, хиромантов и прочих шарлатанов? Почему у вас насаждаются невежество и мракобесие? Мне рассказывали об уровне образованности выпускников ваших школ и даже студентов. Они не знают самых элементарных вещей! Много раз слышал о том, как наши двоечники, переехав в Америку, оказывались самыми умными в своем классе. А самое паршивое то, что и у нас все дело идет к этому. Ослепленные вашим внешним благополучием, мы и своих детей начали обучать на западный манер. Результаты налицо — тупиц и недоучек становится все больше. Скоро и теорию Дарвина начнут запрещать, как в некоторых ваших штатах.
   — Вы, Павел, оказывается, очень сердитый человек. Какие еще у вас к нам претензии?
   Паша потянулся к графинчику.
   — Уф! — сказал он, отправив водку в желудок и закусив на этот раз лишь кусочком хлеба. Затем водрузил локти на стол. — О чем это мы? Ах да, о претензиях… Ну, их у меня миллион. Да взять хотя бы еду. У вас же нет нормальной, натуральной жратвы! Все выращено в неестественных условиях, на гормонах и прочих биодобавках. Или за счет пересадки генов. Что, не так? Знаем, знаем! — Он с многозначительной ухмылкой поводил в воздухе пальцем, и тут один из его локтей сорвался со стола.
   «Он уже теряет координацию движений, — подумал Кромптон. — Русские не знают меры. Наверное, мне так и не придется дослушать его рассказ до конца».
   Однако, несмотря на изрядное количество выпитого, язык у Паши пока не заплетался.
   — Да, ребята, жратва у вас хреновая. Все, кто был в Штатах, прикалываются над вашей земляникой, которой только свиней кормить. А эта ваша вечная сухомятка — все на ходу да на бегу? Известно ведь, что американской кухни в природе не существует. А русская — вот она. — Паша обвел рукой стол. — Вам нравится?
   — Удивляете вы меня, Павел, — сказал Кромптон, проигнорировав его вопрос. — В Америке все мерзко и скверно, кругом сплошное насилие, культура рассчитана на обывателя, из школ выходят неучи, еда тошнотворная… Что еще?
   — Спорт. Этот ваш рестлинг — зрелище для дебилов, которое устраивают дебилы.
   — Вот видите… Все вам не так. Зачем же вы согласились покинуть уютную Россию и поехать в эту кошмарную Америку?
   — Уютную… Она всегда была немытой, как подметил один из наших классиков. Пусть вас не обманывает видимое великолепие Москвы. Наша столица — это всего лишь красивая нарядная дверь, за которой — огромное заброшенное помещение, набитое бесхозным хламом. Тот же классик назвал Россию страной рабов, страной господ. Ничего не изменилось, разве что господа правят более тонкими, изощренными методами, а рабам настойчиво внушается, будто от их волеизъявления в этой жизни что-то зависит.
   — Вам трудно угодить, Павел. Богатая и свободная Америка не устраивает вас в той же степени, что и нищая, рабская Россия. Насколько я понимаю, вы все же решили выбрать из двух зол?
   Паша вздохнул.
   — Видите ли, мистер Кромптон… Америка — страна невысокой духовности, но вы, как никто, цените людей, умеющих что-то делать руками и головой. Вы предприимчивы, изобретательны, вам удалось добиться производительности труда, до которой нам с нашей извечной безалаберностью — как до Луны. Под звездно-полосатым небом все четко: заработал — получи. У нас, в России, честным трудом можно заработать только инфаркт. Все состояния делаются за счет хитроумных афер и особых отношений с продажными чиновниками. Я люблю свою страну, но меня здесь считают за негра — в самом обидном понимании, за которое у вас и засудить могут. В общем, держат за раба, а денег дают ровно столько, чтобы не ходил на работу в дырявых джинсах. Я стою больше, во много раз больше, чем мне платят в моей фирме! Впрочем, вы и сами это прекрасно знаете, иначе не были бы здесь. И еще одно соображение. Скоро все худшее, что только есть в Америке, будет и у нас. Россию уже захлестывает этим дерьмом. Осталось только разрешить продажу оружия — и не будет никакой разницы. Есть ли тогда смысл держаться за испохабленную страну, где, помимо прочего, тебе ни черта не платят?
   Он помолчал, глядя в стол.
   — У вас же светлая голова, Павел, — заговорил Кромптон. — Для агента фирмы противоестественно отговаривать клиента, но я думаю, что вы могли бы и здесь неплохо устроиться. В России неразбериха, а умный человек всегда найдет способ поймать рыбу в мутной воде!
   Паша недобро посмотрел на него и прикурил очередную сигарету.
   — Понимаю, о чем вы. Поверьте, я через это уже прошел. Король хакеров — так меня величали. Еще будучи школьником, я умел мастерски взламывать несложные охранные системы. Брал отовсюду понемногу, деньги сначала переводил на счета взрослых парней, которым доверял. У меня всегда водились бабки, я снимал таких роскошных девочек, что все вокруг умирали от зависти. Со временем мои аппетиты разрастались, я начал проворачивать крупные дела. Затем, разумеется, попал на крючок одной мощной мафиозной группировки. Меня стали использовать как чистильщика банковских счетов, и я не думал, что когда-нибудь смогу вырваться из этих железных лап.
   — Смогли?
   Почти минуту Паша молчал, пуская дым.
   — Мой приятель, тоже знаменитый хакер, как-то попался и загремел в тюрьму. Позже я узнал, что его там убили. Пустили по кругу, а потом забили насмерть. Это был гордый парень, он не захотел подчиняться подонкам, которые заправляли тамошней жизнью, указывали каждому его место. И поплатился за это. Я просидел в трансе весь день и всю ночь. Подруга убежала от меня в ужасе — думала, что я повредился рассудком. А я все размышлял над своей жизнью, мысленно перелистывал ее последние страницы и перечеркивал их жирным крестом. Надо уметь вовремя остановиться, мистер Кромптон. «Все, — сказал я себе, — хакер Ростовцев умер, да здравствует честный программист Ростовцев. Жизнь только начинается, и не стоит ее уродовать. Прежних бабок тебе, Паша, больше не видать, и это очень скверно, потому что ты привык ни в чем себе не отказывать. Но ничего, поумеришь аппетит. Зато никогда не познакомишься с тюремной парашей». И вот я перед вами — белоснежный ангел, отряхнувший с крыльев грязь.
   «Сопляк ты, — подумал Кромптон. — Вся наша жизнь полна греха, кругом мерзость и смрад. Как там говорили древние греки? „Человек — двуногое существо без перьев“. То-то и оно! Ты можешь с ног до головы обклеить себя белыми перышками, но рано или поздно они бы облетели. Наверное, уже начали облетать, только ты, упиваясь своей исключительностью, стараешься не заметить этого. Дурачок! Среди великих людей, оставивших след в истории, не было ни одного святого. Напротив, почетное место в их рядах занимают такие чудовища, что кровь стынет в жилах, как вспомнишь, что они натворили. Почему же они не забыты, господин Ростовцев? Не потому ли, что людям присущ некий мазохизм? Толпе нравится, когда в годы хаоса приходит кто-то сильный, не ведающий жалости, и начинает расстреливать каждого десятого, обеспечивая среди оставшихся железный порядок. Но ты не стремишься попасть в историю. И правильно. В нее попаду я, хотя в некоторой степени и благодаря тебе».
   — Неужели мафиози так легко вас отпустили? — спросил Кромптон. — Зная их нравы, я не могу в это поверить.
   — Я и сам не был уверен, что смогу выпутаться. Они оценили мое «дезертирство» в огромную сумму. Не буду рассказывать как, но я собрал эти деньги и отдал им, до последнего цента. «Знаю, что вы парни прилипчивые, — сказал я, — но я уже твердо решил, что завязал навсегда. Хотите — убивайте, если вам от этого станет лучше. Думаю, вряд ли. „Заложить“ никого из вас я все равно не смогу, потому что сам же за компанию отправлюсь на нары. Так что давайте расстанемся с миром». Им, конечно, очень хотелось, чтобы я продолжал на них работать. Но они были людьми неглупыми и поняли, что действительно скорее умру, чем снова запляшу под их дудку. В общем, отступились. С тех пор я установил для себя жесткое правило: не участвую ни в каких финансовых махинациях, отвергаю предложения, связанные с военными разработками, потому что это тоже скользкая тема, отказываюсь сотрудничать с любыми шпионскими ведомствами. Так что если под вашей благообразной личиной скрывается агент ЦРУ, прошу не беспокоиться. Что, не угадал? Вы на самом деле из «Пирс энд Гарретт»? Ну что ж, готов поверить. Хотя, признайтесь, все это довольно странно. Как, черт возьми, вы меня раскопали? Здесь я личность незаметная, в Америке следов не оставлял. В Сети, правда, гуляю постоянно. Оттуда выцепили?
   — И оттуда тоже. Видите ли, Павел, есть одна фирма, которая обязана знать все, что творится в России. Даже если этого больше не знает никто. Признайтесь: за время вашей бурной хакерской жизни вы не могли нигде не наследить!
   — Да? И вы хотите меня уверить, что эта ваша фирма никак не связана со спецслужбами?
   — Абсолютно не связана. Это исключительно частное предприятие, делающее свой маленький бизнес.
   — Ну и черт с ней! Не буду больше расспрашивать. Это раньше я любил совать свой нос во все темные щели. Что ж, мистер Кромптон, вам удалось меня купить. Поздравляю! Хотя сделать это было совсем не трудно. Россия давно уже не загадочная страна. Да и была ли она загадочной? «Мы жаждем злата, злата, злата…» Это еще Пушкин отметил. Сейчас он наверняка написал бы: «Мы жаждем баксов, баксов, баксов…»
   Он махнул рукой, вылил остатки водки в рюмку и залпом, как все русские, выпил.
   Кромптон поморщился.
   — Обсудим детали? — предложил он.
   — Да… Сейчас… — Паша раскисал на глазах. Последняя рюмка явно была лишней. — Вы знаете, мистер Кромптон… это пада… падаро… парадоксально. Любой из моих знакомых был бы на седьмом небе, если бы ему представилось… если бы он оказался на моем месте… а я… почему я не пляшу от радости? Глупо? Да, глупо… Может, сплясать? — Он попытался привстать, но тут же рухнул обратно.
   «Что ж, это упрощает задачу», — подумал Кромптон. Он подозвал официанта, расплатился и, поддерживая Пашу, повел его к выходу.
   На город мягко, невесомо опускались сумерки. Кромптон уверенно тащил русского за собой, как будто именно тот приехал в Москву погостить и теперь не мог шагу шагнуть без провожатого.
   — Такси… — пробормотал Паша. — Поймайте такси…
   — Сейчас, — ответил Кромптон, высматривая местечко потемнее. Наконец он привел Пашу (нет, вернее, приволок!) в маленький безлюдный дворик, усадил на скамейку, сел рядом и достал из кейса заранее припасенную бутылку водки. Теперь, если было верно все то, что липовый агент «Пирс энд Гарретт» успел узнать о русских, припозднившаяся парочка не могла вызвать особых подозрений. Ну, надо было приятелям добавить, а лучшего места не нашли. Что тут такого? Главное — не шумят.
   Держа в правой руке поллитровку, Кромптон левой, как давнего друга, обнял Пашу за плечи, сосредоточился — и ворвался в его мозг.
   Как ни был обширен его Дар, телепатия в арсенал Кромптона не входила. Читать мысли этих людишек, узнавать о них всю подноготную, извлекать со дна души их самые потаенные желания и изучать, препарировать, как биолог, бестрепетной рукой пластающий лягушку, — это было бы здорово. Абсолютное знание дает абсолютную власть! Увы, чего не дано — того не дано. Но он умел делать нечто другое и ценил это «нечто» выше любой другой из своих многочисленных способностей.
   С некоторыми из «клиентов» Кромптону приходилось повозиться, но Пашин мозг, ослабленный алкоголем, сам распахнулся перед ним. Удачливому взломщику оставалось только прихватить плохо лежащие сокровища. В прошлый раз он выкачал из одного чрезвычайно одаренного технаря-янки секреты изготовления разных хитрых устройств, до этого потрошил интеллектуалов, включая малоизвестного, но незаурядного философа. Теперь Кромптон хотел постичь все тонкости хакерского искусства, а заодно овладеть русским языком.
   Если бы он попытался представить себе все миллиарды нервных клеток, заполняющих череп своего соседа, понять назначение каждой извилины, уяснить, какие из них он в этот момент опустошает, то, наверное, сошел бы с ума. Но его Дар был поистине уникален — он позволял хозяину, даже не задумываясь о том, как это у него получится, сразу находить нужные массивы информации в мозгу жертвы. Забирай и владей!
   Минут через десять «чистка» (так называл этот процесс Кромптон) была завершена. За это время Паша, уставившийся стеклянными глазами в стену ближайшего дома, ни разу не пошевелился, так что его «собутыльнику» приходилось жестикулировать, изображая оживленную беседу. Делу это ничуть не мешало — информация перекачивалась автоматически, как только Кромптон забрался в голову бывшего хакера и сформулировал, что именно он намерен оттуда стянуть.
   Теперь Паша должен был умереть. Кромптон не мог понять, почему после «чистки» его «клиенты» неизменно отдавали концы. Ведь из черепушки каждого он извлекал самую малость, может, и существенное, но отнюдь не жизненно важное! Видимо, вторгаясь в чей-то мозг, чтобы разжиться частичкой чужой памяти, он вносил необратимые изменения в его структуру, нарушал некие тончайшие связи.
   «Может, я когда-нибудь и узнаю, отчего они все загибаются, — подумал Кромптон. — Для этого достаточно „почистить“ хотя бы одного нейрохирурга. Только зачем? Мрут — ну и плевать. Все равно я бы их убирал — на земле не может быть двух носителей абсолютно одинаковой информации. Это — принцип, его надо соблюдать, иначе я обязательно где-нибудь проколюсь».
   Кромптон встал, опрокинул неподвижного Пашу спиной на скамейку и стал лить ему в рот водку, пока та не потекла обратно. Все должно выглядеть естественно. Смерть с перепоя — это самое то!
   Губы Кромптона скривила жестокая усмешка.
   — Пусть земля тебе будет пухом, Паша, — произнес он на чистейшем русском языке, и, выронив бутылку, повернулся к умирающему спиной. Что ж, дело сделано. Но далеко не самое сложное. Теперь Кромптону предстояло пробраться в одно из главных гнезд Клана.

Глава 11. КАРТИНА

   Ворохов с ненавистью посмотрел на компьютер, как будто именно тот обязан был поднатужиться и выдать бессмертные строки, воспевающие величие Вселенной. Возможно, лет через десять — двадцать так и будет. Вводишь программу, задав свои любимые словечки, обороты, сюжетные ходы — и умная техника «печет» шедевр за шедевром, а ты подписываешь их своим гордым именем и купаешься в славе и гонорарах.
   Но пока приходилось полагаться исключительно на свои серые клеточки, а они уже стонали от напряжения и молили о пощаде. Последний раз Андрей выбрался в люди дней десять назад — именно тогда они с Марго слушали «Композицию номер семь». После этого он вновь засел за повесть и работал как одержимый, выходя из дома лишь за продуктами. Примерно неделю все шло замечательно, затем свежие, неизбитые фразы перестали приходить в голову, и вскоре дело расклеилось.
   Ворохов в сотый раз прошелся по комнате, потом вышел в прихожую и остановился возле телефона. Он уже трижды пытался дозвониться до Марго (она дала ему свой номер во время последней встречи), но никак не мог застать ее дома. Может, хоть сейчас повезет? Ничего путного ему сегодня все равно не родить — значит самое время немного развеяться. Почему бы не посидеть в каком-нибудь уютном месте с очаровательной женщиной? Конечно, Марго могла отказать, но Ворохов был почти уверен, что этого не случится.
   — Алло! — послышалось в трубке.
   «Наконец-то!» — подумал он и тут же насторожился: у Марго был совершенно потерянный голос. Похоже, ее одолели нешуточные заботы.
   — Здравствуй, это я, Андрей. Вот, захотелось узнать, как твои дела. Сам бездельничаю, писанина не идет. И, мне кажется… Что-нибудь случилось?
   — Здравствуй, Андрей. Ты угадал, случилось. Представь себе, собираюсь на похороны.
   Ворохов почувствовал себя неловко.
   — На похороны? Извини, я и подумать не мог… Кто-нибудь из родственников?..
   — Бог пока миловал. Нет, это… это один из членов нашего клуба. Ты его не знаешь, он не был на той вечеринке у Кирилла Ильича. Совсем еще молодой — и вот… На кладбище я не пойду — траурные церемонии действуют на меня угнетающе. Да и будут там от клуба два-три человека — с Кириллом Ильичом, разумеется. Остальные — родственники. На поминки тоже не останусь. А вот попрощаться с покойным придут все наши. Я его, правда, и сама знала не очень хорошо, но будет не по-человечески, если решу отсидеться.
   — Значит, все ваши… А я — ваш? Марго ответила не сразу.
   — Да, конечно. Но тебя никто не упрекнет, ты же его совсем не знал…
   «Пойду! — внезапно решил Ворохов. — Хотя повод и печальный, но киснуть здесь, вымучивая из себя фразы, ничуть не лучше. По крайней мере повидаюсь с Марго…»