Страница:
Поцелуй длился и длился, пока Ворохов не утратил чувства реальности. Вокруг него водили хоровод загадочные тени, а Андрею казалось, что он находится внутри медленно набирающего обороты огромного волчка. Неожиданно мрак расцвел оранжевыми блестками, словно кто-то осыпал стенки «волчка» светящимися конфетти. Они сновали туда-сюда, уворачиваясь друг от друга, но все же иногда сталкиваясь и тут же погибая в яркой вспышке. Прошла минута, другая… Вспышек стало намного больше, как будто невидимые эльфы, разрезвившись, непрерывно высекали пламя волшебными палочками. И вдруг огоньки разом погасли — кроме двух, нежно-зеленых, застывших чуть пониже его глаз. Откуда-то пролился свет, и Ворохов вновь увидел лицо Марго. Ее губы все еще были полуоткрытыми. Он вглядывался в это лицо, одновременно узнавая и не узнавая, как после провала в памяти, а перед глазами продолжали кружиться оранжевые светлячки…
— Что… — с трудом ворочая языком, выговорил он. — Что это было?..
— Почти ничего, — ответила Марго и загадочно улыбнулась. — Все еще впереди.
Она несильно, но властно надавила ему на плечи и добилась того, чтобы он сначала опустился на колени, а затем распростерся прямо на паласе. Ворохова переполняла благодать. Было так замечательно, что он на несколько секунд прикрыл глаза, а когда снова разомкнул веки, то увидел прямо над собой ноги Марго. Они тянулись и тянулись вверх, как бы сами по себе, но в конце концов все же встречались, и в этом месте вздымался соблазнительный холмик, накрытый темной, курчавой шапочкой: под легкомысленной юбчонкой не было ничего. Андрей этого не ожидал, и внезапное открытие вызвало у него неудержимую эрекцию. Не в силах больше сдерживаться, он обхватил ноги Марго чуть повыше точеных лодыжек и потянул вниз. Однако искусительница уже сама сгибала колени, садясь ему на живот. Тут-то бы, выражаясь цивилизованно, «все и произошло», но дальнейшие вольности были пресечены: как только бедра Марго обняли бока Андрея, она отвела его руки и уложила их на палас.
— Я не прошу тебя остыть, но все же какое-то время будь, пожалуйста, паинькой. Поверь, я отлично знаю, что делаю.
Ворохов не мог возразить, даже если бы захотел: все тело пронзила сладостная дрожь. Она усилилась, когда Марго начала ласкать его руками, словно играя на обнаженных нервах. Потолок закачался и поплыл, люстра, украшенная бахромой хрустальных подвесок, рассыпалась на сотни искрящихся осколков. Затем откуда-то сверху спустились полупрозрачные стеклянистые нити. Они повисли в воздухе, изгибаясь, как живые, и то и дело соединяясь по пять-шесть. Образовавшиеся фигуры почему-то напоминали китайские иероглифы. Вскоре они заполнили все пространство комнаты — и вдруг растаяли, оросив Андрея теплым дождем.
Марго выпрямилась, одним махом сдернула топик, и Ворохов наконец-то увидел ее груди. Они раскачивались как два изумительных плода, вызревших под щедрым тропическим солнцем. Сочная упругая плоть распирала явно не знакомую с лифчиком кожу, а венчали это великолепие крупные продолговатые соски, словно отлитые из первоклассного шоколада. Коротко вжикнула молния на юбке, и развернувшаяся полоска материи, расписанная розовыми цветочными бутонами, сползла на пол.
Страшная сила — женская нагота! Она брызнула Ворохову в лицо, ослепила его, и Марго, развивая успех, немедленно перешла в атаку. Она даже не наклонилась к нему, а словно нырнула — так пловец, заприметив на дне раковину-жемчужницу, стремительно входит в играющую бликами зеленоватую воду. Два тугих мячика приплюснулись, вжимаясь в грудь Андрея, шоколадные соски мгновенно отвердели — и внезапно обожгли, как вспыхнувшие от порыва ветра угольки. Ворохов вздрогнул, но не от боли — вернее, от той особенной, «неправильной» боли, боли-восторга, которой жаждет, изнывая в ожидании, извращенный мозг мазохиста.
Марго неистово целовала Андрея в губы, шею, плечи, покусывала мочки, вновь ласкала руками, и при этом ее пальцы, казалось, продавливали его кожу, погружались на всю длину, даря уже знакомое чувство боли-восторга. Это была всего лишь прелюдия к сексу, острое блюдо, поданное перед основным для возбуждения аппетита. Но разве оставалась в теле Ворохова хоть одна клеточка, которую еще надо было возбуждать? Он словно плыл в озере лавы. Она была неоднородной: в ней медленно перемешивались пурпурные, малиновые, золотистые слои, временами образуя потрясающе красивые сочетания. Андрей то проваливался в нее, то выныривал, чтобы наполнить воздухом готовые спечься легкие, и тогда снова видел висящие над головой «иероглифы» — уже не прозрачные, как сосульки, а огненные, высекающие при столкновении снопы белых искр.
Его кожа пылала, не от дыхания адской, жаровни, а словно после безжалостного, почти садистского массажа. Между тем Марго еще далеко не исчерпала свой арсенал. Она припала губами к уху Андрея, ужалила языком, повторила выпад, еще и еще… Затем ее язык неведомым образом вытянулся, истончился, проникая в запретную глубину, завибрировал — и вдруг расплескался внутри его черепа струйками расплавленного металла. Мозг затопили эндорфины. Ворохов знавал горячих женщин, и многие ласкали его подобным образом, но того, что было сейчас, не смогла бы сотворить ни одна из них. Как ей удавалось так долго сдерживать его пыл? Он вновь попытался обнять Марго — и на этот раз встретил жесткий отпор. Она с такой силой припечатала его руки к паласу, что Ворохов подумал: девочка-то не простая, наверняка где-нибудь качала мышцы, а может, и единоборствами баловалась. Опять уступить? Этого не позволяла мужская гордость. Руки ее, уже совсем не ласковые, сейчас напоминали стальные стержни, однако Андрей максимально напряг мускулы и убедился: одержать верх можно. Вот только какой ценой? Неужели, чтобы доказать превосходство солнца, придется затевать настоящую силовую борьбу? Ну, сломает он ее, а дальше что? Не пришлось бы пожалеть…
И все же поле боя осталось за ним. Ворохов смотрел в зеленые глаза Марго: они были, как у голодной кошки… нет, не голодной — изнемогающей от желания, уже готовой сдаться, втянуть когти. Он ждал, по-прежнему не ослабляя мышц, но чувствуя, что больше пяти секунд не выдержит — или лопнет, как надутый сверх меры воздушный шарик, или сойдет с ума. Пять секунд прошли — незримые внутренние часы отсчитали их нарастающими глухими ударами. Уже почти теряя сознание, Андрей увидел, как глаза его «наездницы» неуловимо изменили опенок, потеплели, словно сквозь безупречно отполированные изумрудные кружочки проросла нежная весенняя травка. И началось безумие…
— Да, — выдохнула Марго, когда Ворохов, словно чашу, наполненную искрящимся вином, вознес ее над собой. — Да, да, да! — уже в полный голос выкрикнула она, опускаясь и благодарно принимая в себя его тугую напряженную плоть. Мгновение спустя их поглотила лава — теперь она кипела, бурлила, как кровь дракона в реторте великана-алхимика. Казалось, не понятый современниками гений задался целью вырастить новую, невиданную форму жизни. Но вместо монстра, призванного устранить мир, в толще алой пузырящейся жидкости зародилось прекрасное двуединое существо — гибкое, порывистое, сжигаемое неуемным внутренним огнем.
Ворохова переполняла невероятная звериная энергия. И все же не он задавал ритм. Марго была моложе, но, несомненно, гораздо искуснее в любви. Она то падала на грудь Андрея, то выпрямлялась и начинала зажигательно крутить бедрами, словно танцуя что-то знойное, латиноамериканское, то откидывалась назад, упиралась руками в пол, и опрокинутые чаши ее грудей подпрыгивали с каждым бешеным толчком.
Снова накатила боль-восторг. Андрею казалось, что Марго неведомым способом завязывает его нервы в узелки, затем вновь распутывает, и они, извиваясь, как змеи, втягиваются в ее лоно, истекающее маслянистой влагой. «Кровь дракона» заклокотала еще сильнее, и вдруг огромный стеклянный шар разлетелся на мириады звонких осколков. Лава взметнулась вверх исполинским столбом, пробила атмосферу, расплескалась в ночи, окутавшей вселенную.
Любовники вращались в самом центре мироздания, и бесчисленные звезды ловили их в перекрестке своих лучей, тонких и острых, как алмазные игры. Затем случилось невероятное: одна из звезд поселилась у Ворохова внутри. Он продолжал отдаваться своему сумасшедшему ритму, и в такт его движениям звезда то притухала, то вспыхивала — все ярче, все нестерпимее. Ее раскаленное дыхание уже могло вскипятить океаны целых планет, но пульсация следовала за пульсацией, чудовищный жар распирал звезду, и наконец она взорвалась, разметав в клочья первозданную тьму…
Прошла целая вечность, прежде чем Ворохов осознал, что Марго — уже неподвижная, отдавшая все силы любовному экстазу — по-прежнему лежит на нем, а он, каким-то чудом сохранивший способность двигаться, гладит ее спину, покрытую бисеринками пота. Казалось, их тела, когда-то разогретые до звездных температур, намертво приклеили друг к другу. Но едва Андрей, отпустив Марго, в изнеможении уронил руки, она тут же соскользнула с его груди и вытянулась рядом.
Ему до сих пор не верилось, что все уже позади. Стены, потолок, широкое окно, забранное светло-зелеными жалюзи, казались менее реальными, чем вулканическая лава, разлетающаяся багровыми сгустками на фоне звездного неба. Но звездное небо можно было возвратить… В комнате царил полумрак: ночь еще не наступила, она только-только подкрадывалась к ним на мягких кошачьих лапах. Целая ночь… Как же они поспешили! Или нет? Марго шевельнулась у него под боком — она оживала, возрождалась, чтобы снова заставить взрываться звезды…
Глава 13. СООБЩЕСТВО «КСИ»
— Что… — с трудом ворочая языком, выговорил он. — Что это было?..
— Почти ничего, — ответила Марго и загадочно улыбнулась. — Все еще впереди.
Она несильно, но властно надавила ему на плечи и добилась того, чтобы он сначала опустился на колени, а затем распростерся прямо на паласе. Ворохова переполняла благодать. Было так замечательно, что он на несколько секунд прикрыл глаза, а когда снова разомкнул веки, то увидел прямо над собой ноги Марго. Они тянулись и тянулись вверх, как бы сами по себе, но в конце концов все же встречались, и в этом месте вздымался соблазнительный холмик, накрытый темной, курчавой шапочкой: под легкомысленной юбчонкой не было ничего. Андрей этого не ожидал, и внезапное открытие вызвало у него неудержимую эрекцию. Не в силах больше сдерживаться, он обхватил ноги Марго чуть повыше точеных лодыжек и потянул вниз. Однако искусительница уже сама сгибала колени, садясь ему на живот. Тут-то бы, выражаясь цивилизованно, «все и произошло», но дальнейшие вольности были пресечены: как только бедра Марго обняли бока Андрея, она отвела его руки и уложила их на палас.
— Я не прошу тебя остыть, но все же какое-то время будь, пожалуйста, паинькой. Поверь, я отлично знаю, что делаю.
Ворохов не мог возразить, даже если бы захотел: все тело пронзила сладостная дрожь. Она усилилась, когда Марго начала ласкать его руками, словно играя на обнаженных нервах. Потолок закачался и поплыл, люстра, украшенная бахромой хрустальных подвесок, рассыпалась на сотни искрящихся осколков. Затем откуда-то сверху спустились полупрозрачные стеклянистые нити. Они повисли в воздухе, изгибаясь, как живые, и то и дело соединяясь по пять-шесть. Образовавшиеся фигуры почему-то напоминали китайские иероглифы. Вскоре они заполнили все пространство комнаты — и вдруг растаяли, оросив Андрея теплым дождем.
Марго выпрямилась, одним махом сдернула топик, и Ворохов наконец-то увидел ее груди. Они раскачивались как два изумительных плода, вызревших под щедрым тропическим солнцем. Сочная упругая плоть распирала явно не знакомую с лифчиком кожу, а венчали это великолепие крупные продолговатые соски, словно отлитые из первоклассного шоколада. Коротко вжикнула молния на юбке, и развернувшаяся полоска материи, расписанная розовыми цветочными бутонами, сползла на пол.
Страшная сила — женская нагота! Она брызнула Ворохову в лицо, ослепила его, и Марго, развивая успех, немедленно перешла в атаку. Она даже не наклонилась к нему, а словно нырнула — так пловец, заприметив на дне раковину-жемчужницу, стремительно входит в играющую бликами зеленоватую воду. Два тугих мячика приплюснулись, вжимаясь в грудь Андрея, шоколадные соски мгновенно отвердели — и внезапно обожгли, как вспыхнувшие от порыва ветра угольки. Ворохов вздрогнул, но не от боли — вернее, от той особенной, «неправильной» боли, боли-восторга, которой жаждет, изнывая в ожидании, извращенный мозг мазохиста.
Марго неистово целовала Андрея в губы, шею, плечи, покусывала мочки, вновь ласкала руками, и при этом ее пальцы, казалось, продавливали его кожу, погружались на всю длину, даря уже знакомое чувство боли-восторга. Это была всего лишь прелюдия к сексу, острое блюдо, поданное перед основным для возбуждения аппетита. Но разве оставалась в теле Ворохова хоть одна клеточка, которую еще надо было возбуждать? Он словно плыл в озере лавы. Она была неоднородной: в ней медленно перемешивались пурпурные, малиновые, золотистые слои, временами образуя потрясающе красивые сочетания. Андрей то проваливался в нее, то выныривал, чтобы наполнить воздухом готовые спечься легкие, и тогда снова видел висящие над головой «иероглифы» — уже не прозрачные, как сосульки, а огненные, высекающие при столкновении снопы белых искр.
Его кожа пылала, не от дыхания адской, жаровни, а словно после безжалостного, почти садистского массажа. Между тем Марго еще далеко не исчерпала свой арсенал. Она припала губами к уху Андрея, ужалила языком, повторила выпад, еще и еще… Затем ее язык неведомым образом вытянулся, истончился, проникая в запретную глубину, завибрировал — и вдруг расплескался внутри его черепа струйками расплавленного металла. Мозг затопили эндорфины. Ворохов знавал горячих женщин, и многие ласкали его подобным образом, но того, что было сейчас, не смогла бы сотворить ни одна из них. Как ей удавалось так долго сдерживать его пыл? Он вновь попытался обнять Марго — и на этот раз встретил жесткий отпор. Она с такой силой припечатала его руки к паласу, что Ворохов подумал: девочка-то не простая, наверняка где-нибудь качала мышцы, а может, и единоборствами баловалась. Опять уступить? Этого не позволяла мужская гордость. Руки ее, уже совсем не ласковые, сейчас напоминали стальные стержни, однако Андрей максимально напряг мускулы и убедился: одержать верх можно. Вот только какой ценой? Неужели, чтобы доказать превосходство солнца, придется затевать настоящую силовую борьбу? Ну, сломает он ее, а дальше что? Не пришлось бы пожалеть…
И все же поле боя осталось за ним. Ворохов смотрел в зеленые глаза Марго: они были, как у голодной кошки… нет, не голодной — изнемогающей от желания, уже готовой сдаться, втянуть когти. Он ждал, по-прежнему не ослабляя мышц, но чувствуя, что больше пяти секунд не выдержит — или лопнет, как надутый сверх меры воздушный шарик, или сойдет с ума. Пять секунд прошли — незримые внутренние часы отсчитали их нарастающими глухими ударами. Уже почти теряя сознание, Андрей увидел, как глаза его «наездницы» неуловимо изменили опенок, потеплели, словно сквозь безупречно отполированные изумрудные кружочки проросла нежная весенняя травка. И началось безумие…
— Да, — выдохнула Марго, когда Ворохов, словно чашу, наполненную искрящимся вином, вознес ее над собой. — Да, да, да! — уже в полный голос выкрикнула она, опускаясь и благодарно принимая в себя его тугую напряженную плоть. Мгновение спустя их поглотила лава — теперь она кипела, бурлила, как кровь дракона в реторте великана-алхимика. Казалось, не понятый современниками гений задался целью вырастить новую, невиданную форму жизни. Но вместо монстра, призванного устранить мир, в толще алой пузырящейся жидкости зародилось прекрасное двуединое существо — гибкое, порывистое, сжигаемое неуемным внутренним огнем.
Ворохова переполняла невероятная звериная энергия. И все же не он задавал ритм. Марго была моложе, но, несомненно, гораздо искуснее в любви. Она то падала на грудь Андрея, то выпрямлялась и начинала зажигательно крутить бедрами, словно танцуя что-то знойное, латиноамериканское, то откидывалась назад, упиралась руками в пол, и опрокинутые чаши ее грудей подпрыгивали с каждым бешеным толчком.
Снова накатила боль-восторг. Андрею казалось, что Марго неведомым способом завязывает его нервы в узелки, затем вновь распутывает, и они, извиваясь, как змеи, втягиваются в ее лоно, истекающее маслянистой влагой. «Кровь дракона» заклокотала еще сильнее, и вдруг огромный стеклянный шар разлетелся на мириады звонких осколков. Лава взметнулась вверх исполинским столбом, пробила атмосферу, расплескалась в ночи, окутавшей вселенную.
Любовники вращались в самом центре мироздания, и бесчисленные звезды ловили их в перекрестке своих лучей, тонких и острых, как алмазные игры. Затем случилось невероятное: одна из звезд поселилась у Ворохова внутри. Он продолжал отдаваться своему сумасшедшему ритму, и в такт его движениям звезда то притухала, то вспыхивала — все ярче, все нестерпимее. Ее раскаленное дыхание уже могло вскипятить океаны целых планет, но пульсация следовала за пульсацией, чудовищный жар распирал звезду, и наконец она взорвалась, разметав в клочья первозданную тьму…
Прошла целая вечность, прежде чем Ворохов осознал, что Марго — уже неподвижная, отдавшая все силы любовному экстазу — по-прежнему лежит на нем, а он, каким-то чудом сохранивший способность двигаться, гладит ее спину, покрытую бисеринками пота. Казалось, их тела, когда-то разогретые до звездных температур, намертво приклеили друг к другу. Но едва Андрей, отпустив Марго, в изнеможении уронил руки, она тут же соскользнула с его груди и вытянулась рядом.
Ему до сих пор не верилось, что все уже позади. Стены, потолок, широкое окно, забранное светло-зелеными жалюзи, казались менее реальными, чем вулканическая лава, разлетающаяся багровыми сгустками на фоне звездного неба. Но звездное небо можно было возвратить… В комнате царил полумрак: ночь еще не наступила, она только-только подкрадывалась к ним на мягких кошачьих лапах. Целая ночь… Как же они поспешили! Или нет? Марго шевельнулась у него под боком — она оживала, возрождалась, чтобы снова заставить взрываться звезды…
Глава 13. СООБЩЕСТВО «КСИ»
Солнечные лучи ворвались в комнату сквозь жалюзи, обрядив Марго, раскинувшуюся на скомканных простынях, в призрачное одеяние из золотистых полосок. Ворохов залюбовался. Сейчас в его жизни явно была светлая полоса. Впрочем, почему только полоса? Да будет свет во веки веков!
Безмятежному сну Марго можно было позавидовать: сам Андрей после любовных безумств, хотя и был изнурен до предела, почти не сомкнул глаз. Лишь однажды он ненадолго погрузился в сон и увидел себя стоящим перед диковинным хрустальным замком, сквозь стены которого прорастали огромные пахучие цветы. Внезапно они посыпались вниз, погребая его под собой. Ворохов задохнулся от их аромата, отчаянно забился, не желая принимать даже такую прекрасную, завидную смерть, — и проснулся.
— Андрей был готов поклясться, что и сейчас ощущает этот аромат, только не густой, удушающий, как во сне, а невероятно тонкий — казалось, он микроскопическими дозами, чуть ли не отдельными молекулами вливается в спальню вместе с солнечным светом. Аромат любви? Да, наверное. На первый взгляд Ворохову везло со слабым полом, однако сам он так не считал. Женщины, которых ему хотелось носить на руках, находили других избранников, а тех, которые сами вешались на шею, Андрей не мог переносить слишком долго. Лишь роман с Валентиной затянулся не на шутку — наверное, Ворохов просто подустал от частой смены впечатлений, смирился с тем, что самого драгоценного подарка судьба ему так и не преподнесет. И вот…
Он припал к плечу Марго и вдохнул ее запах. Обычный запах свежего женского тела. Но аромат любви не исчезал — напротив, усиливался, пьянил, как, дорогое, многолетней выдержки вино.
— Марго, — тихо произнес он — тише, чем стучало его сердце. — Марго, ведь так не бывает… Это было… Черт, я не знаю, что это было! Ты смяла меня в комок и вылепила заново. Слушай, Марго, я, конечно, фантаст, и мне позволительно пороть всякую чушь. Но скажи: ты… не с другой планеты? Это же невозможно, то что ты делала. На Земле не может быть таких женщин!
Ее ресницы дрогнули. Она не спала!
До этого Ворохов не надеялся, что будет услышан, и как будто разговаривал сам с собой. Но теперь он воодушевился и заговорил громче:
— Прости, Марго, я здорово поглупел за эти несколько, часов. Сам не знаю, что несу. И все же хочу задать еще один вопрос. Это для меня очень важно. Теперь — важно. С этого дня… этой ночи… Можешь даже не отвечать — я сам пойму. Хорошо?
Ее ресницы снова дрогнули. У Ворохова сильно забилось сердце. «Не спрашивай! — шепнул внутренний голос. — Ты же отлично знаешь, какой будет ответ. Довольствуйся выпавшими тебе мгновениями счастья, не требуй большего!»
Но Андрей не послушался.
— Скажи, Марго… Ты… Ты меня любишь?
— Шшшш! — не открывая глаз, ответила она.
— Что? — опешил Ворохов.
— Шшшш! — повторила Марго. — Люби-и-ишшшшь — не люби-и-ишшшшь… Это уже звучит, как ритуальное заклинание. Если хочешь знать — любила я как-то… одного такого. Обожглась. Нет, обожглась — не то слово. Это была такая боль… Больше не хочу! Не хочу боли — хочу удовольствия. Но вот что удивительно! Стоило мне окончательно и бесповоротно решить, что во всех вас я буду видеть лишь самцов, как эти самцы возжелали большего. Почти каждый, раньше или позже, почему-то не мог удержаться и задавал мне этот самый вопрос. Просто диву давалась: еще недавно во мне видели лишь юную самочку — и вдруг столько желающих свить со мной уютное семейное гнездышко! Главное — попадались и умные, интересные люди. Их было даже жаль. Знаешь, у них просто не укладывалось в голове, что после всего… я могу быть с кем-то еще! Но жизнь меня уже испортила. А потому меня все больше тянуло к каким-нибудь закоренелым развратникам. Из тех, у кого все достоинства сводятся к самому банальному — истинно мужскому. По крайней мере я знала: им от меня надо не больше, чем мне от них. Для таких людей обручальное кольцо — это то же, что осиновый кол для вампира!
Ворохова словно ударили по лицу. Он резко отодвинулся от Марго.
— Это все, что ты хотела сказать?
По-прежнему не открывая глаз, она улыбнулась и вдруг, молниеносно притянув Ворохова к себе, сочно поцеловала его в губы. На этот раз мир не изменился — не завернулся в покрывало тьмы, не расцвел красочным фейерверком. Но Андрею показалось, что со своим поцелуем Марго влила ему в рот какой-то божественный напиток, густой и терпкий, с непередаваемым вкусом — он казался то сладким, как нектар, то орьким, как желчь. «Нежный яд», — вспомнилось Ворохову название какого-то убогого телесериала, и он поразился: как точно! «Яд» медленно растекался по телу, наконец-то снимая напряжение последних часов, даря долгожданную истому. Ворохов мягко опрокинулся на спину. Марго тут же перехватила его безвольную правую руку и пристроила себе под голову.
Они долго лежали молча, глядя в потолок, словно пытаясь угадать за ним, за всей воздушной «крышей» Земли ход невидимых светил.
— Андрей, — неожиданно сказала Марго. — Тебе хорошо?
Он прислушался к своим ощущениям.
— Да. Невероятно, но да! Когда ты мне сказала… я готов был выть, как брошенная собака, бегать из угла в угол и биться головой о стены… пусть это банально до невозможности, но это так! И все же теперь мне хорошо. Хочу надавать самому себе по морде за то, что смирился, что не пытаюсь завоевать тебя, — и не могу. Марго, что ты со мной сделала?
Она повернулась к Ворохову и провела ладонью по его груди.
— Ты сказал, что тебе хорошо. Разве этого мало? Живи тем, что есть, меньше думай о завтрашнем дне — он может оказаться непредсказуемым. Кроме того… Я ведь так и не ответила на твой вопрос — ни «да», ни «нет». Сама я дура — начала копаться в прошлом. А в карете прошлого, как известно… в общем, даю слово: я тебе отвечу. Но не сейчас. Я меняюсь, Андрей, и мне нужно время… Договорились?
Ворохов взял ее руку и поднес к своим губам.
— Спасибо за надежду, Марго. Я подожду.
— Вот и умница.
Вылезать из кровати не хотелось. Так здорово было лежать здесь и предаваться сладостным мечтам! Мечтам? Кстати, о «Мечте»…
— Марго, — сказал Андрей, — я думаю, уже настало время посвятить меня в тайны мадридского двора. Ваш клуб… — Сказать «наш» у него не повернулся язык. — Ну сама посуди: какие из вас любители литературы? Та — да, но остальные… У каждого свои интересы. Один — художник, другой — композитор, третий… Я уж и так прикидывал, и эдак… Может, вы просто решили объединить все официально не признанные таланты? Но тогда к чему камуфляж? Не шпионы же вы, в самом деле, и, надеюсь, не члены секты, практикующей человеческие жертвоприношения?
Какое-то время Марго молчала.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Леонид Сергеевич обещал, что ты будешь посвящен. Наверное, и в самом деле пора. Кстати, посвящать тебя, пожалуй, будет проще, чем кого бы то ни было. Ты ведь фантаст!
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас поймешь. Помнишь книгу, которую тебе подарил Кирилл Ильич?
— Еще бы! «Трилогия о Максиме» Стругацких, вещь более чем известная. Признаться, я сразу стал искать в этом некий умысел.
— Надо же, какая проницательность! Действительно, умысел был. Но для начала скажи, что ты думаешь об этой книге. Как читатель.
— Как читатель? Ладненько! — Ворохов взбил подушку и, заложив ее за спину, сел — так было удобнее разговаривать. — Как тебе известно, там три повести с одним героем, написанные в разное время. Так вот. Я безгранично уважаю братьев Стругацких, но благоговею далеко не перед всяким их творением.
Начнем с «Обитаемого острова». На мой взгляд, здесь братья не дотянули до планки, которую уже задали более ранними вещами. Как-то все тут слишком прямолинейно, в лоб. Получился боевичок, довольно впечатляющий для того времени, но мало что внесший в копилку достижений литературы. И герой прямолинейный, смоделированный, склепанный из одних достоинств. Кругом положительный, истинный ари… тьфу ты, борец со злом. Пули его не берут, радиация не берет — просто супермен какой-то! А суперменов в природе не бывает. Короче, не верю я в Максима Каммерера, каким он здесь предстает.
— Ого, как резко! А дальше!
— Дальше — «Жизнь в муравейнике». Ты знаешь — небо и земля! Даже не верится, что написано теми же людьми. Это моя любимая вещь у Стругацких. Рад бы придраться, да не к чему: так сделано, что холодок по коже. И Максим здесь уже не функция, не автомат для насаждения социальной справедливости, не андроид со стальными кулаками, лупящий карикатурных врагов по безмозглым башкам. Конечно, тут он не так ярок, как в «Острове». Простой смертный со всеми слабостями, присущими нашему роду. Но в такого Максима больше веришь. О сюжете я уже не говорю: блеск! А финал… Еще не одно поколение фантастов будет рвать волосы на голове, пытаясь придумать что-нибудь, сравнимое по силе воздействия.
— Согласна. Ну и?..
— Ну и остаются «Волны гасят ветер». У меня к этой повести отношение сложное. Думается, Стругацкие могли создать грандиозную вещь, заглянуть в невероятные глубины души — как человеческой, так и нечеловеческой. Сверхцивилизация, почти незаметно вызревающая в среде самых обыкновенных земных, — это же объедение, а не сюжет! Однако братьям захотелось поэкспериментировать, сделать повесть, практически целиком состоящую из одних документов. Оригинально, конечно, но… Помню, как я был разочарован, когда после «Соляриса» и «Непобедимого» прочитал лемовские же рецензии на ненаписанные книги. Такое богатство мыслей! Но пан Станислав не пожелал облечь их в художественные образы, упаковал в сухую, практически несъедобную оболочку. Спору нет, тут он, с точки зрения формы, опередил всех своих коллег. Но в результате, по моему глубокому убеждению, пострадал читатель.
— Здорово рассуждаешь! — с сарказмом произнесла Марго. — Значит, твои пульсары и Сверхновые — это и есть потрясающие силой воздействия художественные образы. Ну-ну… Однако ты отвлекся. Давай-ка поближе к «Волнам».
— Да, «Волны»… Знаешь, среди моих знакомых есть такие, которые чрезвычайно высоко оценивают именно эту повесть. В основном — как раз из-за ее формы. Новаторство! Прогресс! Но я не получил того, чего ожидал. Герои долго-долго, мелкими шажками, приближаются к разгадке тайны, а когда настает время рассказать о сущности сверхцивилизации, авторы предоставляют слово одному-единственному людену. И все!
— Значит, так было задумано.
— Я и не сомневаюсь. Когда-то Стругацкие заявили, что все их Странники, людены и прочие экзотические персонажи — это всего лишь вешалки, на которых они выставляют на всеобщее обозрение некоторые свои идеи. Разумно! Мне бы тоже не понравилось, если бы они сделали какой-нибудь вертикальный прогресс самоцелью и забыли о простых людях. Но иногда кажется, что эти идеи слишком уж небрежно висят на вешалке, топорщатся. А мне так хотелось бы почувствовать их плоть!
— Экий ты плотоядный! — Марго тоже взбила подушку и устроилась поудобнее. — Силен, ничего не скажешь. Тебе бы работать критиком — из тех, кого называют «литературными киллерами». Привыкли руки к топорам! Где тут гении? Щас мы и их повырубим в два счета! Но мне придется тебя расстроить. Конечно, каждую вещь впритык под планку не загонишь — писатель не автомат, чтобы выдерживать заданные параметры. Тем не менее любая повесть Стругацких в сто раз сильнее, чем все твои «Звездные острова» и «Дни рождения Вселенной». В их текстах есть магия, есть нечто неощутимое и неосязаемое, но берущее читателя в плен. А в твоих больше самолюбования. Между строк так и читается: таких экспериментов с литературой никто никогда не проводил, я единственный и неповторимый! Разве не так?
— Спасибо за искренность, — сухо ответил Ворохов.
— Не за что. Однако речь, по большому счету, идет вовсе не о литературе. Я уже сказала, что книгу тебе подарили с умыслом. Мы думали, что ты, может быть, сам догадаешься — тогда будет проще посвятить тебя в детали. Намек содержала только одна повесть — «Волны». А так как отдельно ее не издавали…
— Понятно, — перебил ее Ворохов. — Я оказался слишком ограниченным типом. Так о чем же это мне следовало догадаться?
— Видишь ли, Андрей… Там говорится о сверхлюдях — люденах. А мы — эти самые людены и есть.
— Что?! — Ворохов резко повернулся к Марго, надеясь уловить в ее зеленых глазах смешинки. — Ты издеваешься! Людены?!
— Не совсем такие, конечно. Стругацкие и подумать не могли, что одна из их «вешалок» окажется реальностью. Мы — более приземленные, что ли. Еще не достигшие таких высот развития.
— Постой! Кто это — мы? «Мечтатели»?
— Не только. Нас не так уж мало.
— Вас?
— Нас, Андрей, нас. Хочешь ты этого или нет, но ты тоже входишь в нашу компанию.
Он рассмеялся — неестественным, нервным смехом.
— Андрей Ворохов — сверхчеловек! Что за бред! Марго, признайся, что ты меня разыгрываешь!
— Типичная реакция, — бесстрастно констатировала Марго. — Слушай, чего это мы тут расселись? А ну-ка, выметайся из постели! Продолжим за столом.
Пока Ворохов приводил себя в порядок (у предусмотрительной Марго нашлись и бритва, и дежурная зубная щетка), хозяйка успела сварить кофе, сделать салатик из свежих огурцов и соорудить горку бутербродов — с джемом, ветчиной, даже с красной икрой!
— Так вот, — говорила Марго, не забывая между тем уплетать салат, — если исходить из канонов низкопробных фантастических боевиков, то мы, конечно, никакие не сверхлюди. Мы не пробиваем кулаками стены, не поджигаем взглядом машины, даже не умеем читать мысли на расстоянии. Есть, правда, среди нас один бессмертный…
— Ого! Вот это здорово!
— Ну как — бессмертный… Он просто не стареет — вот уже лет шестьсот. Но любой несчастный случай…
— Слушай, если вы не телепаты и не умеете двигать взглядом хотя бы спичечные коробки — тогда чем же вы… мы отличаемся от простых людей?
— Различие только на клеточном уровне. Если в тебе покопаться, то окажется, что у тебя есть такие гены, которых нет у обычных землян. У меня, разумеется, тоже. Сейчас разъясню. У каждого из членов нашего сообщества молекула ДНК имеет некий общий для всех участок — своего рода «метку» — и несколько индивидуальных, отвечающих за те или иные способности. Гудков, например, может сочинять совершенно необычную музыку, доступную лишь носителям «метки». Ершов своеобразно отражает мир в своих полотнах. Ты… Ну, с тобой все ясно. Вот в даре Кирилла Ильича ничего экстраординарного нет — он просто очень сильный организатор, наш идейный руководитель. Вдобавок — философ. Кстати, мозг каждого из нас излучает особую волну — мы называем ее кси-волной. Так вот, талант покойного Макарова заключался в том, что он мог улавливать эту волну на большом расстоянии. Это довольно редкий дар! А вообще-то у многих из нас не один, а как минимум два таланта. У тебя по крайней мере точно два. Один ты сам знаешь — это твоя удивительная манера писать. И не делай поспешных выводов из того, что я тебя так жестоко раскритиковала. Не доросла, наверное. Зато некоторые из нас — Стадник и Юричев, например — от твоих сочинений в совершенном восторге. Так что если хочешь комплиментов — сойдись с ними поближе.
— Непременно так и сделаю, — заверил Ворохов. — А второй дар?
— Он у тебя есть, это точно, но мы пока не можем попять, в чем он заключается. Как-то очень по-хитрому «упакован». Но, думаю, , со временем мы подберем ключик.
Ворохов вспомнил взрывающиеся звезды…
— А твой талант, Марго, я уже знаю. Ты не сможешь меня переубедить, даже если…
— Переубедить? И пытаться не буду. Да, мое оружие — сногсшибательный секс. Лучшего я не могла бы выбрать, если бы это зависело от меня самой, а не от случайной расстановки генов. Знаешь, мне кажутся ущербными те женщины, которые умеют наслаждаться сами, но не способны подарить мужчинам частицу своего жара, вознести на седьмое небо, заставить содрогаться в экстазе… Это же изумительно! Наверное, все равно что делить наркотик на двоих — чтобы твой партнер испытал то же самое…
Безмятежному сну Марго можно было позавидовать: сам Андрей после любовных безумств, хотя и был изнурен до предела, почти не сомкнул глаз. Лишь однажды он ненадолго погрузился в сон и увидел себя стоящим перед диковинным хрустальным замком, сквозь стены которого прорастали огромные пахучие цветы. Внезапно они посыпались вниз, погребая его под собой. Ворохов задохнулся от их аромата, отчаянно забился, не желая принимать даже такую прекрасную, завидную смерть, — и проснулся.
— Андрей был готов поклясться, что и сейчас ощущает этот аромат, только не густой, удушающий, как во сне, а невероятно тонкий — казалось, он микроскопическими дозами, чуть ли не отдельными молекулами вливается в спальню вместе с солнечным светом. Аромат любви? Да, наверное. На первый взгляд Ворохову везло со слабым полом, однако сам он так не считал. Женщины, которых ему хотелось носить на руках, находили других избранников, а тех, которые сами вешались на шею, Андрей не мог переносить слишком долго. Лишь роман с Валентиной затянулся не на шутку — наверное, Ворохов просто подустал от частой смены впечатлений, смирился с тем, что самого драгоценного подарка судьба ему так и не преподнесет. И вот…
Он припал к плечу Марго и вдохнул ее запах. Обычный запах свежего женского тела. Но аромат любви не исчезал — напротив, усиливался, пьянил, как, дорогое, многолетней выдержки вино.
— Марго, — тихо произнес он — тише, чем стучало его сердце. — Марго, ведь так не бывает… Это было… Черт, я не знаю, что это было! Ты смяла меня в комок и вылепила заново. Слушай, Марго, я, конечно, фантаст, и мне позволительно пороть всякую чушь. Но скажи: ты… не с другой планеты? Это же невозможно, то что ты делала. На Земле не может быть таких женщин!
Ее ресницы дрогнули. Она не спала!
До этого Ворохов не надеялся, что будет услышан, и как будто разговаривал сам с собой. Но теперь он воодушевился и заговорил громче:
— Прости, Марго, я здорово поглупел за эти несколько, часов. Сам не знаю, что несу. И все же хочу задать еще один вопрос. Это для меня очень важно. Теперь — важно. С этого дня… этой ночи… Можешь даже не отвечать — я сам пойму. Хорошо?
Ее ресницы снова дрогнули. У Ворохова сильно забилось сердце. «Не спрашивай! — шепнул внутренний голос. — Ты же отлично знаешь, какой будет ответ. Довольствуйся выпавшими тебе мгновениями счастья, не требуй большего!»
Но Андрей не послушался.
— Скажи, Марго… Ты… Ты меня любишь?
— Шшшш! — не открывая глаз, ответила она.
— Что? — опешил Ворохов.
— Шшшш! — повторила Марго. — Люби-и-ишшшшь — не люби-и-ишшшшь… Это уже звучит, как ритуальное заклинание. Если хочешь знать — любила я как-то… одного такого. Обожглась. Нет, обожглась — не то слово. Это была такая боль… Больше не хочу! Не хочу боли — хочу удовольствия. Но вот что удивительно! Стоило мне окончательно и бесповоротно решить, что во всех вас я буду видеть лишь самцов, как эти самцы возжелали большего. Почти каждый, раньше или позже, почему-то не мог удержаться и задавал мне этот самый вопрос. Просто диву давалась: еще недавно во мне видели лишь юную самочку — и вдруг столько желающих свить со мной уютное семейное гнездышко! Главное — попадались и умные, интересные люди. Их было даже жаль. Знаешь, у них просто не укладывалось в голове, что после всего… я могу быть с кем-то еще! Но жизнь меня уже испортила. А потому меня все больше тянуло к каким-нибудь закоренелым развратникам. Из тех, у кого все достоинства сводятся к самому банальному — истинно мужскому. По крайней мере я знала: им от меня надо не больше, чем мне от них. Для таких людей обручальное кольцо — это то же, что осиновый кол для вампира!
Ворохова словно ударили по лицу. Он резко отодвинулся от Марго.
— Это все, что ты хотела сказать?
По-прежнему не открывая глаз, она улыбнулась и вдруг, молниеносно притянув Ворохова к себе, сочно поцеловала его в губы. На этот раз мир не изменился — не завернулся в покрывало тьмы, не расцвел красочным фейерверком. Но Андрею показалось, что со своим поцелуем Марго влила ему в рот какой-то божественный напиток, густой и терпкий, с непередаваемым вкусом — он казался то сладким, как нектар, то орьким, как желчь. «Нежный яд», — вспомнилось Ворохову название какого-то убогого телесериала, и он поразился: как точно! «Яд» медленно растекался по телу, наконец-то снимая напряжение последних часов, даря долгожданную истому. Ворохов мягко опрокинулся на спину. Марго тут же перехватила его безвольную правую руку и пристроила себе под голову.
Они долго лежали молча, глядя в потолок, словно пытаясь угадать за ним, за всей воздушной «крышей» Земли ход невидимых светил.
— Андрей, — неожиданно сказала Марго. — Тебе хорошо?
Он прислушался к своим ощущениям.
— Да. Невероятно, но да! Когда ты мне сказала… я готов был выть, как брошенная собака, бегать из угла в угол и биться головой о стены… пусть это банально до невозможности, но это так! И все же теперь мне хорошо. Хочу надавать самому себе по морде за то, что смирился, что не пытаюсь завоевать тебя, — и не могу. Марго, что ты со мной сделала?
Она повернулась к Ворохову и провела ладонью по его груди.
— Ты сказал, что тебе хорошо. Разве этого мало? Живи тем, что есть, меньше думай о завтрашнем дне — он может оказаться непредсказуемым. Кроме того… Я ведь так и не ответила на твой вопрос — ни «да», ни «нет». Сама я дура — начала копаться в прошлом. А в карете прошлого, как известно… в общем, даю слово: я тебе отвечу. Но не сейчас. Я меняюсь, Андрей, и мне нужно время… Договорились?
Ворохов взял ее руку и поднес к своим губам.
— Спасибо за надежду, Марго. Я подожду.
— Вот и умница.
Вылезать из кровати не хотелось. Так здорово было лежать здесь и предаваться сладостным мечтам! Мечтам? Кстати, о «Мечте»…
— Марго, — сказал Андрей, — я думаю, уже настало время посвятить меня в тайны мадридского двора. Ваш клуб… — Сказать «наш» у него не повернулся язык. — Ну сама посуди: какие из вас любители литературы? Та — да, но остальные… У каждого свои интересы. Один — художник, другой — композитор, третий… Я уж и так прикидывал, и эдак… Может, вы просто решили объединить все официально не признанные таланты? Но тогда к чему камуфляж? Не шпионы же вы, в самом деле, и, надеюсь, не члены секты, практикующей человеческие жертвоприношения?
Какое-то время Марго молчала.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Леонид Сергеевич обещал, что ты будешь посвящен. Наверное, и в самом деле пора. Кстати, посвящать тебя, пожалуй, будет проще, чем кого бы то ни было. Ты ведь фантаст!
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас поймешь. Помнишь книгу, которую тебе подарил Кирилл Ильич?
— Еще бы! «Трилогия о Максиме» Стругацких, вещь более чем известная. Признаться, я сразу стал искать в этом некий умысел.
— Надо же, какая проницательность! Действительно, умысел был. Но для начала скажи, что ты думаешь об этой книге. Как читатель.
— Как читатель? Ладненько! — Ворохов взбил подушку и, заложив ее за спину, сел — так было удобнее разговаривать. — Как тебе известно, там три повести с одним героем, написанные в разное время. Так вот. Я безгранично уважаю братьев Стругацких, но благоговею далеко не перед всяким их творением.
Начнем с «Обитаемого острова». На мой взгляд, здесь братья не дотянули до планки, которую уже задали более ранними вещами. Как-то все тут слишком прямолинейно, в лоб. Получился боевичок, довольно впечатляющий для того времени, но мало что внесший в копилку достижений литературы. И герой прямолинейный, смоделированный, склепанный из одних достоинств. Кругом положительный, истинный ари… тьфу ты, борец со злом. Пули его не берут, радиация не берет — просто супермен какой-то! А суперменов в природе не бывает. Короче, не верю я в Максима Каммерера, каким он здесь предстает.
— Ого, как резко! А дальше!
— Дальше — «Жизнь в муравейнике». Ты знаешь — небо и земля! Даже не верится, что написано теми же людьми. Это моя любимая вещь у Стругацких. Рад бы придраться, да не к чему: так сделано, что холодок по коже. И Максим здесь уже не функция, не автомат для насаждения социальной справедливости, не андроид со стальными кулаками, лупящий карикатурных врагов по безмозглым башкам. Конечно, тут он не так ярок, как в «Острове». Простой смертный со всеми слабостями, присущими нашему роду. Но в такого Максима больше веришь. О сюжете я уже не говорю: блеск! А финал… Еще не одно поколение фантастов будет рвать волосы на голове, пытаясь придумать что-нибудь, сравнимое по силе воздействия.
— Согласна. Ну и?..
— Ну и остаются «Волны гасят ветер». У меня к этой повести отношение сложное. Думается, Стругацкие могли создать грандиозную вещь, заглянуть в невероятные глубины души — как человеческой, так и нечеловеческой. Сверхцивилизация, почти незаметно вызревающая в среде самых обыкновенных земных, — это же объедение, а не сюжет! Однако братьям захотелось поэкспериментировать, сделать повесть, практически целиком состоящую из одних документов. Оригинально, конечно, но… Помню, как я был разочарован, когда после «Соляриса» и «Непобедимого» прочитал лемовские же рецензии на ненаписанные книги. Такое богатство мыслей! Но пан Станислав не пожелал облечь их в художественные образы, упаковал в сухую, практически несъедобную оболочку. Спору нет, тут он, с точки зрения формы, опередил всех своих коллег. Но в результате, по моему глубокому убеждению, пострадал читатель.
— Здорово рассуждаешь! — с сарказмом произнесла Марго. — Значит, твои пульсары и Сверхновые — это и есть потрясающие силой воздействия художественные образы. Ну-ну… Однако ты отвлекся. Давай-ка поближе к «Волнам».
— Да, «Волны»… Знаешь, среди моих знакомых есть такие, которые чрезвычайно высоко оценивают именно эту повесть. В основном — как раз из-за ее формы. Новаторство! Прогресс! Но я не получил того, чего ожидал. Герои долго-долго, мелкими шажками, приближаются к разгадке тайны, а когда настает время рассказать о сущности сверхцивилизации, авторы предоставляют слово одному-единственному людену. И все!
— Значит, так было задумано.
— Я и не сомневаюсь. Когда-то Стругацкие заявили, что все их Странники, людены и прочие экзотические персонажи — это всего лишь вешалки, на которых они выставляют на всеобщее обозрение некоторые свои идеи. Разумно! Мне бы тоже не понравилось, если бы они сделали какой-нибудь вертикальный прогресс самоцелью и забыли о простых людях. Но иногда кажется, что эти идеи слишком уж небрежно висят на вешалке, топорщатся. А мне так хотелось бы почувствовать их плоть!
— Экий ты плотоядный! — Марго тоже взбила подушку и устроилась поудобнее. — Силен, ничего не скажешь. Тебе бы работать критиком — из тех, кого называют «литературными киллерами». Привыкли руки к топорам! Где тут гении? Щас мы и их повырубим в два счета! Но мне придется тебя расстроить. Конечно, каждую вещь впритык под планку не загонишь — писатель не автомат, чтобы выдерживать заданные параметры. Тем не менее любая повесть Стругацких в сто раз сильнее, чем все твои «Звездные острова» и «Дни рождения Вселенной». В их текстах есть магия, есть нечто неощутимое и неосязаемое, но берущее читателя в плен. А в твоих больше самолюбования. Между строк так и читается: таких экспериментов с литературой никто никогда не проводил, я единственный и неповторимый! Разве не так?
— Спасибо за искренность, — сухо ответил Ворохов.
— Не за что. Однако речь, по большому счету, идет вовсе не о литературе. Я уже сказала, что книгу тебе подарили с умыслом. Мы думали, что ты, может быть, сам догадаешься — тогда будет проще посвятить тебя в детали. Намек содержала только одна повесть — «Волны». А так как отдельно ее не издавали…
— Понятно, — перебил ее Ворохов. — Я оказался слишком ограниченным типом. Так о чем же это мне следовало догадаться?
— Видишь ли, Андрей… Там говорится о сверхлюдях — люденах. А мы — эти самые людены и есть.
— Что?! — Ворохов резко повернулся к Марго, надеясь уловить в ее зеленых глазах смешинки. — Ты издеваешься! Людены?!
— Не совсем такие, конечно. Стругацкие и подумать не могли, что одна из их «вешалок» окажется реальностью. Мы — более приземленные, что ли. Еще не достигшие таких высот развития.
— Постой! Кто это — мы? «Мечтатели»?
— Не только. Нас не так уж мало.
— Вас?
— Нас, Андрей, нас. Хочешь ты этого или нет, но ты тоже входишь в нашу компанию.
Он рассмеялся — неестественным, нервным смехом.
— Андрей Ворохов — сверхчеловек! Что за бред! Марго, признайся, что ты меня разыгрываешь!
— Типичная реакция, — бесстрастно констатировала Марго. — Слушай, чего это мы тут расселись? А ну-ка, выметайся из постели! Продолжим за столом.
Пока Ворохов приводил себя в порядок (у предусмотрительной Марго нашлись и бритва, и дежурная зубная щетка), хозяйка успела сварить кофе, сделать салатик из свежих огурцов и соорудить горку бутербродов — с джемом, ветчиной, даже с красной икрой!
— Так вот, — говорила Марго, не забывая между тем уплетать салат, — если исходить из канонов низкопробных фантастических боевиков, то мы, конечно, никакие не сверхлюди. Мы не пробиваем кулаками стены, не поджигаем взглядом машины, даже не умеем читать мысли на расстоянии. Есть, правда, среди нас один бессмертный…
— Ого! Вот это здорово!
— Ну как — бессмертный… Он просто не стареет — вот уже лет шестьсот. Но любой несчастный случай…
— Слушай, если вы не телепаты и не умеете двигать взглядом хотя бы спичечные коробки — тогда чем же вы… мы отличаемся от простых людей?
— Различие только на клеточном уровне. Если в тебе покопаться, то окажется, что у тебя есть такие гены, которых нет у обычных землян. У меня, разумеется, тоже. Сейчас разъясню. У каждого из членов нашего сообщества молекула ДНК имеет некий общий для всех участок — своего рода «метку» — и несколько индивидуальных, отвечающих за те или иные способности. Гудков, например, может сочинять совершенно необычную музыку, доступную лишь носителям «метки». Ершов своеобразно отражает мир в своих полотнах. Ты… Ну, с тобой все ясно. Вот в даре Кирилла Ильича ничего экстраординарного нет — он просто очень сильный организатор, наш идейный руководитель. Вдобавок — философ. Кстати, мозг каждого из нас излучает особую волну — мы называем ее кси-волной. Так вот, талант покойного Макарова заключался в том, что он мог улавливать эту волну на большом расстоянии. Это довольно редкий дар! А вообще-то у многих из нас не один, а как минимум два таланта. У тебя по крайней мере точно два. Один ты сам знаешь — это твоя удивительная манера писать. И не делай поспешных выводов из того, что я тебя так жестоко раскритиковала. Не доросла, наверное. Зато некоторые из нас — Стадник и Юричев, например — от твоих сочинений в совершенном восторге. Так что если хочешь комплиментов — сойдись с ними поближе.
— Непременно так и сделаю, — заверил Ворохов. — А второй дар?
— Он у тебя есть, это точно, но мы пока не можем попять, в чем он заключается. Как-то очень по-хитрому «упакован». Но, думаю, , со временем мы подберем ключик.
Ворохов вспомнил взрывающиеся звезды…
— А твой талант, Марго, я уже знаю. Ты не сможешь меня переубедить, даже если…
— Переубедить? И пытаться не буду. Да, мое оружие — сногсшибательный секс. Лучшего я не могла бы выбрать, если бы это зависело от меня самой, а не от случайной расстановки генов. Знаешь, мне кажутся ущербными те женщины, которые умеют наслаждаться сами, но не способны подарить мужчинам частицу своего жара, вознести на седьмое небо, заставить содрогаться в экстазе… Это же изумительно! Наверное, все равно что делить наркотик на двоих — чтобы твой партнер испытал то же самое…