Страница:
Пока же ценились простота и подчеркнутое отличие буси от аристократического сословия. Итак, "истинный" воин Сабуро взял себе в жены безобразную на вид, но крепкую девушку из бедных восточных земель, у них родились три сына и две дочери, которым Сабуро предписал дни и ночи проводить за тренировками в боевых искусствах.
Но вот однажды осенним днем оба брата были призваны в Киото для несения военной службы в качестве охранников императорского дворца. Первым, конечно же, успел собраться закаленный Сабуро со своей свитой. Но дорога к императорской столице оказалась далеко не безопасной, на пути небольшой отряд встретил банду отлично вооруженных грабителей. Не сложно догадаться, что Сабуро и его путникам, всю жизнь проведшим в боевых упражнениях, не составило труда обратить бандитов в бегство.
Через несколько дней по той же дороге отправился и изнеженный Дзиро, и, конечно же, на него напали те же разбойники. Познания в боевых искусствах вежливого и утонченного Дзиро не произвели на нападавших ни малейшего впечатления, бедняга Дзиро был убит, а вся его свита обратилась в бегство.
Как же должен в этой ситуации поступить благородный и мужественный воин Сабуро? Логика подсказывает нам, что он обязан отомстить за старшего брата, восстановив поруганную честь своего рода. Но, увы, здесь наша логика, находящаяся под влиянием идеального образа самурая, дает нам неправильную подсказку. Посмотрим, как в реальности поступил "идеальный воин" Сабуро. А он поступил практично.
Прежде всего Сабуро поклялся позаботиться о делах своего погибшего брата, как того и требовала честь воина. На этом его морально-нравственная функция, превращенная в своего рода ритуал, оказалась завершенной. Затем, вернувшись из столицы, Сабуро присоединил к себе все земли Дзиро, превратил. его красавицу жену и прелестную дочь в своих прислужниц, расторг договоренность о свадьбе между дочерью Дзиро и местным правителем и даже попытался женить его на одной из своих безобразных дочерей.
Обратим внимание, что поступки Сабуро полностью оправдываются в этой богато иллюстрированной повести, причем в последней части истории в дело вмешивается даже буддийское божество, помогающее достойному воину. Так что идеал воина порой был весьма далек от столь привычного нам образа "рыцаря без страха и упрека".
Идеальный воин в понятиях самурайской культуры должен быть скромен и ненавязчив. Влиятельный самурай из знаменитого рода Ходзе Сигэтоки, который являлся официальным представителем сегунской ставки (бакуфу) при императорском дворе в Киото, строго предостерегал воинов от увлечения "гражданскими науками". В одном из его весьма примечательных наставлений мы читаем недвусмысленное и очень подробно описанное требование того, как скромно держать себя:
"[Если тебя попросят продемонстрировать] свое умение в изящных искусствах, то даже если ты и можешь без труда сделать это, лучше всего сказать, что ты не способен на это из-за недостатка мастерства, и согласись лишь после того, как начнут настаивать. Но даже в этом случае не допускай того, чтобы твой успех доходил до аплодисментов или роста личной популярности. Ты, воин, [напротив] должен выделяться сдержанностью как в общественных делах, так и в выражении одобрения и обязан, прежде всего, совершенствоваться и выделяться на Пути лука и стрелы. То, что лежит за пределами этого, - второстепенно. Никогда не погружайся в погоню за знаниями в изящных искусствах! И еще - когда ты занят беседой с хорошими друзьями и они намереваются весело Провести вместе время, расслабившись, ты не должен отказываться слишком упорно, в противном случае они перестанут любить тебя как какого-нибудь не в меру сдержанного человека. Помни, что при каждой возможности ты должен стремиться к тому, чтобы другие думали о тебе только хорошо".
И хотя в представлениях западных людей самурай предстает в облике высококультурного интеллектуала и утонченного эстета, почти вплоть до XVII в. все увлечения изящными искусствами с воинской прямолинейностью именовались "глупейшими и никчемными занятиями".
"Святой меч" Миямото Мусаси
...Об этом человеке слагались легенды, его образ вдохновлял многих писателей и поэтов, ему посвящали стихи и живописные свитки. Это воплощенный Герой, живой символ Воина. Самурай, не проигравший в жизни ни одного поединка, никогда не изменивший своему слову. Речь идет о великом мастере Мусаси Миямото (1584-1645).
Постараемся более пристально вглядеться в облик этого человека, ибо он стал живым отражением идеалов и традиций японского самурайства. Он считался "великим и благородным Воином" - и нападал из засады, регулярно сторонясь открытого поединка. Он стал идеалом для тысяч самураев средневековья - и советовал "лучше ударить в спину и убить противника сразу, чем подходить к нему с лица и долго фехтовать". Он выступал как живое воплощение строгости и дисциплины Бу-сидо - и ходил грязным, был неравнодушен к спиртному, выходя на по-единки с глубокого похмелья.
Первые уроки боевого искусства он взял у своего отца, блестящего воина Мунисая, прославившегося своим мастерством в искусстве меча и железной дубины.
Но однажды бесстрашный Мунисай исчез, одни говорили, что он был убит наемниками-ниндзя, другие утверждали, что он просто покинул свою семью и стал бродячим воином. Так или иначе, юный Миямото остался сначала на руках своей матери, а после ее скорой смерти стал жить со своим дядей по матери степенным буддийским монахом.
"С самого начала своей жизни мое сердце прикипело к Пути Боя. Тринадцати лет от роду я вступил в свою первую схватку и побил некого Ариму Кихэя, последователя школы воинских искусств Синто-рю, что была при синтоистском храме. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я победил еще одного способного бойца - Тадасиму Акияма. В возрасте двадцати одного года я отправился в столицу и сражался там с различными мастерами клинка, ни разу не испытав поражения". Так Миямото Мусаси сам описал свое вступление на воинский путь.
Слова великого мастера скупы - всего лишь перечисление нескольких фактов биографии, но хотя бы на мгновение задумаемся над психологией тогда еще юного мастера боя. В тринадцать лет, т.е. совсем мальчиком, он убил своего первого противника, бросив беднягу на землю и огрев палкой по голове. Вся его остальная жизнь наполнена постоянными схватками, в которых Мусаси проявляет беспримерную жестокость и хитрость.
Для него не было авторитетов, он критиковал всех, причем свою правоту доказывал ударами меча. Мусаси ругал практически все школы кэн-дзюцу за приверженность строгим правилам и ритуалам, которые лишь затрудняют ведение поединка. Для себя же он отмел все правила.
К нему обращались многие известные дайме с просьбой открыть в их владениях официальные школы, но Мусаси практически всем решительно отказывал. Его угнетало падение нравов, упадок воинского духа (и это в период расцвета самурайской культуры в конце XVI в.!), непонимание Пути воина. Большинство школ кэн-дзюцу он считал просто шарлатанством и их инструкторов - не воинами, а "жонглерами меча", лишь стремящимися заработать себе побольше денег.
"Взглянем на мир, - рассуждал Мусаси. - Мы увидим, что творчество зачастую становится предметом торговли. Люди изощряются в изобретательстве, стремясь получить скорую выгоду, продавая свои навыки, находясь в действительности лишь на самых начальных этапах постижения, искажая тем самым суть происходящих с ними изменений. На Путь воинских искусств становятся люди - и ученики, и инструкторы боевых искусств, - ведомые лишь стремлением поразить окружающих блеском мастерства, похваляясь совершенством техники фехтования. Проще говоря, это подобно тому, как ускорять расцвет цветка и формирование завязи, что никому не под силу. Эти люди, рассуждая о преимуществах того или иного додзе (школы боевых искусств. - А.М.), на самом деле лишь ищут выгоды для себя".
Мусаси превратился в странствующего воина, по сути ронина, который, однако, не особо стремился найти себе постоянного господина. Он всю жизнь прожил наемником, причем превыше всего он ставил именно саму возможность поучаствовать в поединках, нежели придерживался какой-то стороны. Именно поэтому судьба заставляла его многократно менять того, кто платил ему жалование, нередко изменяя свои идеалы на прямо противоположные. Но и в этом выразилась концепция Мусаси - "не иметь принципов, не иметь методов", а быть адекватным ситуации.
Первым местом, куда Мусаси направил свои стопы, была императорская столица Киото. Именно здесь воины могли снискать
себе славу знаменитых фехтовальщиков и бесстрашных бойцов. В ту пору ему был всего лишь двадцать один год, и немногие воспринимали всерьез его появление в Киото. Но Мусаси сумел за пару месяцев заставить круто изменить мнение о себе. Он жесточайшим образом расправился над кланом профессиональных воинских инструкторов Есиоки, убив на поединках двух из них и тяжело ранив третьего. Правда, пошли слухи о том, что он не всегда придерживается честных правил поединка, например, вызвав на дуэль одного из Есиоки, он просто-напросто убил его из засады. Но все, кто попытался оспорить "истинность" методов боя Мусаси, был отправлен "на встречу с предками".
Сам же фехтовальщик, о котором стали поговаривать, что он побеждает не столько воинским ремеслом, сколько силой чудесных духов, отправился в сегунскую столицу Эдо, заезжал на север на Хоккайдо и бывал на южной оконечности Кюсю. Его привлекал сам дух сражений, тот уникальный опыт переживания порога жизни, который обретает воин в поединке. В мастерстве уже никто не мог сравниться с Мусаси, к двадцати девяти годам он провел более шестидесяти поединков, убив большинство своих противников, других же - тяжело ранив. Постепенно он разработал свою тактику боя, во многом отличавшуюся от той, которая преподавалась в большинстве школ кэн-дзюцу. Он метился острием меча в лицо сопернику, стремясь выколоть глаз и заставляя своего -врага закрывать глаза. Он подрубал подколенные сухожилия и отрубал кисти рук. Он полностью отказался от показных статичных позиций и нападал столь внезапно, столь яростно, что просто сминал противника.
Как-то, путешествуя в провинции Идзумо, Мусаси испросил разрешение у местного дайме Мацудайра сразиться с его лучшим самураем, который прославился своим искусством боя на тяжелом восьмигранном шесте. Мусаси решил использовать против него свое излюбленное оружие - парные мечи, точнее, их деревянную имитацию (бокэн). Противники сошлись в саду библиотеки, а за схваткой наблюдал сам дайме.
В этом бою Мусаси блестяще применил все свои практические изыскания:
сначала, использовав особенности местности, загнал противника на ступени веранды, затем сделал несколько колющих ударов деревяшкой в лицо и заставил врага отшатнуться и прикрыть глаза, а после этого моментально короткими ударами раздробил ему обе кисти.
Дайме, считавший себя отменным воином, немало подивился мастерству Мусаси и решил лично выйти на поединок - как видим, в ту эпоху дайме 'были не только богатыми людьми, но и мужественными воинами. Мусаси и здесь тонко построил схватку: убить или даже ранить дайме было нельзя, но и проиграть Мусаси тоже не мог. Сначала он заставил дайме активизировать свои действия, создав ему иллюзию того, что он одолевает Мусаси, и как только Мацудайра бросился в атаку, применил излюбленный прием "огня и камня". От такого мощного удара меч дайме разлетелся на две части, и тому пришлось признать себя побежденным. На некоторое время Мусаси задержался в Идзумо у дайме Мацудайры, преподавая искусство боя, но спокойная жизнь воинского инструктора не привлекала его - душа Мусаси требовала странствий и поединков. И он, презрев небедную и, в общем-то, спокойную жизнь, вновь отправляется в скитания, "взяв в спутники лишь собственный меч". Он был готов сражаться с кем угодно и когда угодно. В Эдо к нему явился известный боец Мусо Гоносукэ и застал Мусаси за тем, что тот строгал деревяшку, собираясь изготовить из нее деревянный меч. Гоносукэ предложил Мусаси сразиться с ним, тот согласился, причем заявил, что драться будет деревянной заготовкой. После чего вскочил, бросился в яростную атаку на соперника и нанес ему сильнейший удар по голове, от которого Гоносукэ и скончался.
Мусаси, который превратился едва ли не в нравственный идеал самурая последующих эпох, часто поступал совсем не так, как должен был поступать воин. В период своих странствий он почти не следил за собой, ходил в рваных одеждах, нечесанный и нестриженный, с диким взглядом. Его не интересовали женщины и веселые пирушки, он не любил роскоши и бежал от оседлости - все его мысли были заняты оттачиванием своего боевого мастерства. Рассказывают, что прохожие, которым он встречался на пути, немало пугались вида Мусаси, принимая его за безумца или бандита.
Уже не каждый дайме рисковал пригласить его в инструкторы воинского искусства - Мусаси был крайне несдержан и практически не управляем. Он никогда не ранил своих соперников, он всегда их убивал, он добивал упавшего, он придумывал десятки хитроумных способов, заставляя противника потерять силу духа, стремясь полностью сломить его, "затоптать его дух ногами", как про это говорил сам Мусаси.
Никто уже не решался выйти на открытый поединок с этим удивительным самураем. Жесткий, расчетливый ум Мусаси никому не давал ни малейшего шанса не то что на победу, но даже на то, чтобы просто остаться в живых. Он никого не берет в ученики и бродит по провинциям с юношей Иори, которого подобрал в провинции Дэва и назвал своим приемным сыном. Для него уже нет "правил боя", как не существует и никаких ритуальных уложений - он целиком слился с естественностью бытия, достигнув дзэнского идеала "проживания своей жизни легко, словно листок, падающий с дерева". В этот момент Мусаси записал: "С тех пор я живу, не следуя никаким особенным правилам. Обладая пониманием Пути Боя, я совершенствуюсь во всех искусствах и ремеслах, но всюду отказываюсь от помощи наставников".
Постепенно что-то менялось в душе Мусаси. Произошло нечто странное его уже не привлекали постоянные поединки и привычные боевые уловки. Может быть, время брало свое, Мусаси уже было под шестьдесят, хотя по-прежнему никто не рисковал скрестить с ним меч. А может, это был приход высшей мудрости боевого искусства, ведь, как он сам заметил, "мудрость воинского искусства отлична от обыденных вещей". В 1634 году он оседает в Огуре на острове Кюсю.
В самом конце 30-х годов, проведя шесть лет в Огуре, Миямото постепенно отходит от активной жизни. Этого вечного странника привлекли занятия изящными искусствами, живописью, литературой. Его пригласил к себе один из известных дайме из рода Хосокава - Тюри, который владел огромным замком Кумамото. Здесь он продолжил свои гражданские занятия, обучал местных самураев и фактически впервые завел себе постоянную самурайскую школу, находящуюся под покровительством самого дайме. Но такая спокойная жизнь продлилась недолго, Мусаси уже пересек какой-то барьер внутри себя и не мог оставаться в мире людей, который, кажется, был глубоко противен ему.
И он уходит. Великий Мусаси, "кудесник меча", неутомимый и хитроумный фехтовальщик стал отшельником. В 1643 году Мусаси удалился в высокогорную пещеру Рэйгэндо, где чередовал тренировки в фехтовании с долгими сеансами буддийской медитации. Он предчувствовал близкую кончину, понимал и то, что в своей бурной и непостоянной жизни он накопил немало мудрости. Мусаси стремился рассказать о Пути воина как о действительно священном искусстве, как об особом воплощении мудрости жизни. Но он практически никого не обучал, не оставил после себя школы, как это делали другие фехтовальщики. По сути, он всю жизнь был одиноким странником, сторонящимся милостей сильных мира сего, не боящийся вступать в схватку не только с людьми, но и со всем миром. Он оглядывался на свою жизнь как на живое воплощение Пути Пути воина, который, увы, он никому так и не захотел передать до конца. Просветление - столь ожидаемое и все равно вечно неожиданное - пришло к нему внезапно. Он должен оставить после себя в этом мире саму суть того Пути, которому он следовал, рассказать об особом мистическом переживании, благодаря которому он сумел совместить в себе воина и мудреца.
И вот в десятый день десятого месяца, в "час тигра", то есть между тремя и пятью часами ночи, в свое излюбленное время для медитаций, он вывел на листе бумаги первые иероглифы: "В течение многих лет я следовал воинскому искусству, называемому мною "Ни тэн Итирю" - "Школа Единого двух Небес". И вот сейчас я впервые задумал изложить мой опыт на бумаге. В первые десять дней десятого месяца двадцатого года Канэй (1645) я поднялся на гору Ивато в Хиго, что на острове Кюсю, чтобы вознести молитвы Небу. Здесь я хочу помолиться богине Канон (буддийскому божеству милосердия Авалокитешваре. - А.М.) и преклонить колени перед Буддой. Я воин из провинции Харима. И мне шестьдесят шесть лет"..
Так Мусаси начинает писать фактически свое духовное завещание, которому суждено было стать настольной книгой многих поколений самураев в течение нескольких столетий.
Через два года исканий и духовных откровений, наконец, написан последний иероглиф в ставшей ныне знаменитой "Книге пяти колец". Знание о сакральном истоке боевых искусств оказалось переданным. Книга жизни Воина завершена - миссия была выполнена. И через несколько дней 19 мая 1645 года "святого меча" Мусаси Миямото не стало.
Острие меча против чайной церемонии
Расскажем еще одну историю о легендарном самурае. В пожилом возрасте Миямото Мусаси проводил долгие часы в самоуглубленных размышлениях. Внешне он был нетороплив и как будто не замечал никаких предметов вокруг - многие даже поговаривали, что великий мастер утратил былую подвижность и скорость мышления. Но на самом деле его сознание всегда бодрствовало. Как-то один из его учеников решил проверить, действительно ли мастер все замечает. Мусаси сидел уже несколько часов на низенькой скамейке, поджав под себя ноги, и по обыкновению размышлял. В саду пели птицы, надвигались сумерки - в природе царствовал покой, и душа Мусаси была также умиротворена. В этот момент ученик подкрался к нему со спины, замахнулся бамбуковым мечом... Его удар пришелся по пустой скамейке! Мусаси будто растворился в воздухе! Оглядевшись, ученик заметил, что Мусаси сидит в другом конце сада и продолжает спокойно медитировать. Его мастерство было столь высоко, что ему не надо было даже использовать свой меч, дабы защититься от нападения.
Откуда такая чистота сознания и способность мгновенно, мистическим образом реагировать на любое нападение? Сам Мусаси учил, что настоящий воин однажды должен представить себя мертвым. Тогда он избавится, от страха смерти и желания жить. Его разум станет чистым, как зеркало, которое чутко откликается на любые изменения во внешнем мире, но само при этом не меняется. Поэтому самое главное в искусстве меча не техника и даже не скорость удара, а внутренний духовный покой, непоколебимость, равная всей Вселенной. Великий Воин не тот, кто лучше всех умеет сражаться, а тот, кто лучше всех владеет своим сознанием. В качестве иллюстрации этой мысли расскажем еще одну старую историю.
...В тот день Сандзюро вышел на прогулку, лишь только взошло солнце. Ему хотелось успокоить свои мысли, подготовиться к большой чайной церемонии, которую он должен был проводить вечером. К нему в гости должен был пожаловать известный аристократ, не случайно Сандзюро прославился как первый мастер чайной церемонии в Эдо, хотя и был сравнительно молод.
Сандзюро думал о смысле чайной церемонии. Какое это простое и одновременно сложное искусство! Казалось, какая в этом сложность: выпить с гостем пиалу ароматного чая? Но все следует делать с чистым сознанием и радостным покоем в душе, без спешки и суеты,
Дорога вывела его на окраины и потянулась вдоль бурлящей реки. Ее мерный шум умиротворил Сандзюро, заставил устремиться мыслями в какую-то высь за пределами этого мира. В этот момент он почувствовал сильный толчок в плечо... Перед ним стоял самурай огромного роста, глаза его налились кровью, усы свирепо топорщились. Невысокий Сандзюро казался карликом перед этой грудой мышц и гнева. Мускулистая рука самурая потянулась к катане.
- Ты толкнул меня, ты осмелился дотронуться до меня! Ты, наверное, даже не представляешь, кого осмелился оскорбить! - Громогласный голос великана-самурая разносился на несколько километров по пустынной дороге.
- Господин, - в голосе Сандзюро звучало смущение, но не было страха, покорно прошу прощения за свою неосмотрительность, я не хотел ни толкнуть вас, ни тем более оскорбить. Еще раз прошу принять мои извинения.
- Здесь не может быть извинений. Посмотри вокруг - знатная дама, с которой я дружен, видела, как ты грубо толкнул меня. Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? Если бы ты был простолюдином, я убил бы тебя не задумываясь, но я вижу, ты человек благородного происхождения. Мы будем сражаться.
- Господин, вы же видите, что я не воин. У меня с собой нет меча, и честно говоря, я даже не очень хорошо умею держать его. Вы же человек, закаленный в боях и, по-видимому, благородный. Неужели к вашей чести будет убить безоружного?! Остановитесь, давайте помиримся.
- Так ты просто трус! Хочешь, толкнув самурая, просто убежать, отделавшись извинениями! Иди и раздобудь себе меч. Завтра утром на этом месте я буду ждать тебя. Если ты не придешь - значит, ты не смелее зайца, что улепетывает от стрел умелого охотника. Ты опозоришь себя и свою семью. Итак, завтра я жду тебя!
Сандзюро вежливо поклонился и зашагал обратно в город. Что делать? Он действительно никогда не держал в руках меч, хотя с большим восхищением взирал на тренировки самураев. Может быть, не явиться на поединок? Но такую мысль Сандзюро даже не допускал - нравы той эпохи предписывали принимать вызов, даже зная, что ты проиграешь. Потеря чести была страшнее смерти, и позор мог упасть на всю семью. Сандзюро даже не заметил, как ноги сами привели его к дому, где жил один из самых известных в столице мастеров фехтования на мечах. Мастер хорошо знал Сандзюро и взялся ему помочь. Но лишь увидев, как Сандзюро неумело держит меч в руках, как тяжелое оружие готово упасть на землю, он с сомнением покачал головой: "Дорогой мой господин Сандзюро! Я хочу сказать вам правду, зная вас как исключительно мужественного человека. За один день вы не научитесь сражаться на мечах. Вы даже не сумеете правильно выполнить ни одного удара. Но ваш разум умеет становиться чистым и светлым - не случайно вы считаетесь одним из лучших мастеров чайной церемонии. Поэтому я дам вам один совет, который является истинным секретом нашей школы, хотя его мало кто понимает. Когда разум чист и спокоен, нет необходимости в мече. Накрепко запомните это".
Сандзюро поблагодарил за совет, но был сильно смущен практической ценностью этой традиционной мудрости. А завтра предстоял бой.
Лишь только забрезжил рассвет, противники сошлись на мосту. Самурай презрительно усмехнулся, глядя на Сандзюро, который неловко доставал меч из-за пояса. Зато катана самурая, которой он выиграл десятки поединков, казалось, сама легла ему в руку. Неожиданностей самурай не ждал - большой опыт подсказывал ему, что перед ним находится далеко не самый сильный соперник.
Сандзюро, держа тяжелую катану двумя руками, медленно, очень медленно поднял ее над головой. Он даже не знал, что принимает позицию агэ-но-камаэ - "позицию верхней готовности", которую могли позволить себе только самые опытные и быстрые бойцы. Ведь весь корпус оставался в этом случае открытым, лишь блестящая реакция могла помочь воину. К тому же позиция была не защитной, но наступательной, а уж наступать Сандзюро явно не собирался.
Он знал, что такое чистота разума, но не представлял себе, как она может защитить его от острого меча самурая. Может быть, эта чистота позволит ему интуитивно отражать его удары, а может быть, подскажет, куда нанести удар? Но на это надежд мало - трудно представить себе, что этим можно победить самурая, который в течение долгих лет проводил до десятка часов в день, оттачивая искусство боя на мечах.
Мастер чайной церемонии закрыл глаза. Умирать не хотелось, но японец с детства приучался к переживанию смерти как торжественного акта ухода из жизни. "Надо вовремя жить и вовремя умирать. Поэтому умей умирать достойно", - учили самураи. Жить достойно Сандзюро умел. Представ перед вратами смерти, он внезапно успокоился, все мысли, которые так волновали его еще минуту назад, вдруг куда-то улетели. Он слышал стрекотание цикад и пение птиц. Он даже слышал, как цветет сакура, он даже чувствовал, как она готовится, умереть. Ведь цветы сакуры облетают, так и не дав плодов, - вот она высшая эстетика жизни: умереть в самом расцвете красоты, не состарившись.
Сандзюро вдруг слился с этим чувством облетающей сакуры и тут же вспомнил, как обычно готовился к чайной церемонии. Самое главное в "Пути чая" - истинное умиротворение души. Спокойно, не торопясь, набрать воду из чистейшего источника - настолько чистого, чтобы он символизировал саму незамутненность души человека. Налить эту чистейшую, до серебряного блеска светлую воду в особый чайничек, который использовался только для чайной церемонии.
Сандзюро весь ушел в чайную церемонию, которую он выполнял у себя в сознании. Это было единственное, что он умел делать в жизни, но в этом деле он был Великим Мастером. Он забыл о самурае, готовом в любой момент пронзить его мечом, забыл даже о цветении природы. Он приобщался к священному началу мира, следуя мирным "Путем чая".
Но вот однажды осенним днем оба брата были призваны в Киото для несения военной службы в качестве охранников императорского дворца. Первым, конечно же, успел собраться закаленный Сабуро со своей свитой. Но дорога к императорской столице оказалась далеко не безопасной, на пути небольшой отряд встретил банду отлично вооруженных грабителей. Не сложно догадаться, что Сабуро и его путникам, всю жизнь проведшим в боевых упражнениях, не составило труда обратить бандитов в бегство.
Через несколько дней по той же дороге отправился и изнеженный Дзиро, и, конечно же, на него напали те же разбойники. Познания в боевых искусствах вежливого и утонченного Дзиро не произвели на нападавших ни малейшего впечатления, бедняга Дзиро был убит, а вся его свита обратилась в бегство.
Как же должен в этой ситуации поступить благородный и мужественный воин Сабуро? Логика подсказывает нам, что он обязан отомстить за старшего брата, восстановив поруганную честь своего рода. Но, увы, здесь наша логика, находящаяся под влиянием идеального образа самурая, дает нам неправильную подсказку. Посмотрим, как в реальности поступил "идеальный воин" Сабуро. А он поступил практично.
Прежде всего Сабуро поклялся позаботиться о делах своего погибшего брата, как того и требовала честь воина. На этом его морально-нравственная функция, превращенная в своего рода ритуал, оказалась завершенной. Затем, вернувшись из столицы, Сабуро присоединил к себе все земли Дзиро, превратил. его красавицу жену и прелестную дочь в своих прислужниц, расторг договоренность о свадьбе между дочерью Дзиро и местным правителем и даже попытался женить его на одной из своих безобразных дочерей.
Обратим внимание, что поступки Сабуро полностью оправдываются в этой богато иллюстрированной повести, причем в последней части истории в дело вмешивается даже буддийское божество, помогающее достойному воину. Так что идеал воина порой был весьма далек от столь привычного нам образа "рыцаря без страха и упрека".
Идеальный воин в понятиях самурайской культуры должен быть скромен и ненавязчив. Влиятельный самурай из знаменитого рода Ходзе Сигэтоки, который являлся официальным представителем сегунской ставки (бакуфу) при императорском дворе в Киото, строго предостерегал воинов от увлечения "гражданскими науками". В одном из его весьма примечательных наставлений мы читаем недвусмысленное и очень подробно описанное требование того, как скромно держать себя:
"[Если тебя попросят продемонстрировать] свое умение в изящных искусствах, то даже если ты и можешь без труда сделать это, лучше всего сказать, что ты не способен на это из-за недостатка мастерства, и согласись лишь после того, как начнут настаивать. Но даже в этом случае не допускай того, чтобы твой успех доходил до аплодисментов или роста личной популярности. Ты, воин, [напротив] должен выделяться сдержанностью как в общественных делах, так и в выражении одобрения и обязан, прежде всего, совершенствоваться и выделяться на Пути лука и стрелы. То, что лежит за пределами этого, - второстепенно. Никогда не погружайся в погоню за знаниями в изящных искусствах! И еще - когда ты занят беседой с хорошими друзьями и они намереваются весело Провести вместе время, расслабившись, ты не должен отказываться слишком упорно, в противном случае они перестанут любить тебя как какого-нибудь не в меру сдержанного человека. Помни, что при каждой возможности ты должен стремиться к тому, чтобы другие думали о тебе только хорошо".
И хотя в представлениях западных людей самурай предстает в облике высококультурного интеллектуала и утонченного эстета, почти вплоть до XVII в. все увлечения изящными искусствами с воинской прямолинейностью именовались "глупейшими и никчемными занятиями".
"Святой меч" Миямото Мусаси
...Об этом человеке слагались легенды, его образ вдохновлял многих писателей и поэтов, ему посвящали стихи и живописные свитки. Это воплощенный Герой, живой символ Воина. Самурай, не проигравший в жизни ни одного поединка, никогда не изменивший своему слову. Речь идет о великом мастере Мусаси Миямото (1584-1645).
Постараемся более пристально вглядеться в облик этого человека, ибо он стал живым отражением идеалов и традиций японского самурайства. Он считался "великим и благородным Воином" - и нападал из засады, регулярно сторонясь открытого поединка. Он стал идеалом для тысяч самураев средневековья - и советовал "лучше ударить в спину и убить противника сразу, чем подходить к нему с лица и долго фехтовать". Он выступал как живое воплощение строгости и дисциплины Бу-сидо - и ходил грязным, был неравнодушен к спиртному, выходя на по-единки с глубокого похмелья.
Первые уроки боевого искусства он взял у своего отца, блестящего воина Мунисая, прославившегося своим мастерством в искусстве меча и железной дубины.
Но однажды бесстрашный Мунисай исчез, одни говорили, что он был убит наемниками-ниндзя, другие утверждали, что он просто покинул свою семью и стал бродячим воином. Так или иначе, юный Миямото остался сначала на руках своей матери, а после ее скорой смерти стал жить со своим дядей по матери степенным буддийским монахом.
"С самого начала своей жизни мое сердце прикипело к Пути Боя. Тринадцати лет от роду я вступил в свою первую схватку и побил некого Ариму Кихэя, последователя школы воинских искусств Синто-рю, что была при синтоистском храме. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я победил еще одного способного бойца - Тадасиму Акияма. В возрасте двадцати одного года я отправился в столицу и сражался там с различными мастерами клинка, ни разу не испытав поражения". Так Миямото Мусаси сам описал свое вступление на воинский путь.
Слова великого мастера скупы - всего лишь перечисление нескольких фактов биографии, но хотя бы на мгновение задумаемся над психологией тогда еще юного мастера боя. В тринадцать лет, т.е. совсем мальчиком, он убил своего первого противника, бросив беднягу на землю и огрев палкой по голове. Вся его остальная жизнь наполнена постоянными схватками, в которых Мусаси проявляет беспримерную жестокость и хитрость.
Для него не было авторитетов, он критиковал всех, причем свою правоту доказывал ударами меча. Мусаси ругал практически все школы кэн-дзюцу за приверженность строгим правилам и ритуалам, которые лишь затрудняют ведение поединка. Для себя же он отмел все правила.
К нему обращались многие известные дайме с просьбой открыть в их владениях официальные школы, но Мусаси практически всем решительно отказывал. Его угнетало падение нравов, упадок воинского духа (и это в период расцвета самурайской культуры в конце XVI в.!), непонимание Пути воина. Большинство школ кэн-дзюцу он считал просто шарлатанством и их инструкторов - не воинами, а "жонглерами меча", лишь стремящимися заработать себе побольше денег.
"Взглянем на мир, - рассуждал Мусаси. - Мы увидим, что творчество зачастую становится предметом торговли. Люди изощряются в изобретательстве, стремясь получить скорую выгоду, продавая свои навыки, находясь в действительности лишь на самых начальных этапах постижения, искажая тем самым суть происходящих с ними изменений. На Путь воинских искусств становятся люди - и ученики, и инструкторы боевых искусств, - ведомые лишь стремлением поразить окружающих блеском мастерства, похваляясь совершенством техники фехтования. Проще говоря, это подобно тому, как ускорять расцвет цветка и формирование завязи, что никому не под силу. Эти люди, рассуждая о преимуществах того или иного додзе (школы боевых искусств. - А.М.), на самом деле лишь ищут выгоды для себя".
Мусаси превратился в странствующего воина, по сути ронина, который, однако, не особо стремился найти себе постоянного господина. Он всю жизнь прожил наемником, причем превыше всего он ставил именно саму возможность поучаствовать в поединках, нежели придерживался какой-то стороны. Именно поэтому судьба заставляла его многократно менять того, кто платил ему жалование, нередко изменяя свои идеалы на прямо противоположные. Но и в этом выразилась концепция Мусаси - "не иметь принципов, не иметь методов", а быть адекватным ситуации.
Первым местом, куда Мусаси направил свои стопы, была императорская столица Киото. Именно здесь воины могли снискать
себе славу знаменитых фехтовальщиков и бесстрашных бойцов. В ту пору ему был всего лишь двадцать один год, и немногие воспринимали всерьез его появление в Киото. Но Мусаси сумел за пару месяцев заставить круто изменить мнение о себе. Он жесточайшим образом расправился над кланом профессиональных воинских инструкторов Есиоки, убив на поединках двух из них и тяжело ранив третьего. Правда, пошли слухи о том, что он не всегда придерживается честных правил поединка, например, вызвав на дуэль одного из Есиоки, он просто-напросто убил его из засады. Но все, кто попытался оспорить "истинность" методов боя Мусаси, был отправлен "на встречу с предками".
Сам же фехтовальщик, о котором стали поговаривать, что он побеждает не столько воинским ремеслом, сколько силой чудесных духов, отправился в сегунскую столицу Эдо, заезжал на север на Хоккайдо и бывал на южной оконечности Кюсю. Его привлекал сам дух сражений, тот уникальный опыт переживания порога жизни, который обретает воин в поединке. В мастерстве уже никто не мог сравниться с Мусаси, к двадцати девяти годам он провел более шестидесяти поединков, убив большинство своих противников, других же - тяжело ранив. Постепенно он разработал свою тактику боя, во многом отличавшуюся от той, которая преподавалась в большинстве школ кэн-дзюцу. Он метился острием меча в лицо сопернику, стремясь выколоть глаз и заставляя своего -врага закрывать глаза. Он подрубал подколенные сухожилия и отрубал кисти рук. Он полностью отказался от показных статичных позиций и нападал столь внезапно, столь яростно, что просто сминал противника.
Как-то, путешествуя в провинции Идзумо, Мусаси испросил разрешение у местного дайме Мацудайра сразиться с его лучшим самураем, который прославился своим искусством боя на тяжелом восьмигранном шесте. Мусаси решил использовать против него свое излюбленное оружие - парные мечи, точнее, их деревянную имитацию (бокэн). Противники сошлись в саду библиотеки, а за схваткой наблюдал сам дайме.
В этом бою Мусаси блестяще применил все свои практические изыскания:
сначала, использовав особенности местности, загнал противника на ступени веранды, затем сделал несколько колющих ударов деревяшкой в лицо и заставил врага отшатнуться и прикрыть глаза, а после этого моментально короткими ударами раздробил ему обе кисти.
Дайме, считавший себя отменным воином, немало подивился мастерству Мусаси и решил лично выйти на поединок - как видим, в ту эпоху дайме 'были не только богатыми людьми, но и мужественными воинами. Мусаси и здесь тонко построил схватку: убить или даже ранить дайме было нельзя, но и проиграть Мусаси тоже не мог. Сначала он заставил дайме активизировать свои действия, создав ему иллюзию того, что он одолевает Мусаси, и как только Мацудайра бросился в атаку, применил излюбленный прием "огня и камня". От такого мощного удара меч дайме разлетелся на две части, и тому пришлось признать себя побежденным. На некоторое время Мусаси задержался в Идзумо у дайме Мацудайры, преподавая искусство боя, но спокойная жизнь воинского инструктора не привлекала его - душа Мусаси требовала странствий и поединков. И он, презрев небедную и, в общем-то, спокойную жизнь, вновь отправляется в скитания, "взяв в спутники лишь собственный меч". Он был готов сражаться с кем угодно и когда угодно. В Эдо к нему явился известный боец Мусо Гоносукэ и застал Мусаси за тем, что тот строгал деревяшку, собираясь изготовить из нее деревянный меч. Гоносукэ предложил Мусаси сразиться с ним, тот согласился, причем заявил, что драться будет деревянной заготовкой. После чего вскочил, бросился в яростную атаку на соперника и нанес ему сильнейший удар по голове, от которого Гоносукэ и скончался.
Мусаси, который превратился едва ли не в нравственный идеал самурая последующих эпох, часто поступал совсем не так, как должен был поступать воин. В период своих странствий он почти не следил за собой, ходил в рваных одеждах, нечесанный и нестриженный, с диким взглядом. Его не интересовали женщины и веселые пирушки, он не любил роскоши и бежал от оседлости - все его мысли были заняты оттачиванием своего боевого мастерства. Рассказывают, что прохожие, которым он встречался на пути, немало пугались вида Мусаси, принимая его за безумца или бандита.
Уже не каждый дайме рисковал пригласить его в инструкторы воинского искусства - Мусаси был крайне несдержан и практически не управляем. Он никогда не ранил своих соперников, он всегда их убивал, он добивал упавшего, он придумывал десятки хитроумных способов, заставляя противника потерять силу духа, стремясь полностью сломить его, "затоптать его дух ногами", как про это говорил сам Мусаси.
Никто уже не решался выйти на открытый поединок с этим удивительным самураем. Жесткий, расчетливый ум Мусаси никому не давал ни малейшего шанса не то что на победу, но даже на то, чтобы просто остаться в живых. Он никого не берет в ученики и бродит по провинциям с юношей Иори, которого подобрал в провинции Дэва и назвал своим приемным сыном. Для него уже нет "правил боя", как не существует и никаких ритуальных уложений - он целиком слился с естественностью бытия, достигнув дзэнского идеала "проживания своей жизни легко, словно листок, падающий с дерева". В этот момент Мусаси записал: "С тех пор я живу, не следуя никаким особенным правилам. Обладая пониманием Пути Боя, я совершенствуюсь во всех искусствах и ремеслах, но всюду отказываюсь от помощи наставников".
Постепенно что-то менялось в душе Мусаси. Произошло нечто странное его уже не привлекали постоянные поединки и привычные боевые уловки. Может быть, время брало свое, Мусаси уже было под шестьдесят, хотя по-прежнему никто не рисковал скрестить с ним меч. А может, это был приход высшей мудрости боевого искусства, ведь, как он сам заметил, "мудрость воинского искусства отлична от обыденных вещей". В 1634 году он оседает в Огуре на острове Кюсю.
В самом конце 30-х годов, проведя шесть лет в Огуре, Миямото постепенно отходит от активной жизни. Этого вечного странника привлекли занятия изящными искусствами, живописью, литературой. Его пригласил к себе один из известных дайме из рода Хосокава - Тюри, который владел огромным замком Кумамото. Здесь он продолжил свои гражданские занятия, обучал местных самураев и фактически впервые завел себе постоянную самурайскую школу, находящуюся под покровительством самого дайме. Но такая спокойная жизнь продлилась недолго, Мусаси уже пересек какой-то барьер внутри себя и не мог оставаться в мире людей, который, кажется, был глубоко противен ему.
И он уходит. Великий Мусаси, "кудесник меча", неутомимый и хитроумный фехтовальщик стал отшельником. В 1643 году Мусаси удалился в высокогорную пещеру Рэйгэндо, где чередовал тренировки в фехтовании с долгими сеансами буддийской медитации. Он предчувствовал близкую кончину, понимал и то, что в своей бурной и непостоянной жизни он накопил немало мудрости. Мусаси стремился рассказать о Пути воина как о действительно священном искусстве, как об особом воплощении мудрости жизни. Но он практически никого не обучал, не оставил после себя школы, как это делали другие фехтовальщики. По сути, он всю жизнь был одиноким странником, сторонящимся милостей сильных мира сего, не боящийся вступать в схватку не только с людьми, но и со всем миром. Он оглядывался на свою жизнь как на живое воплощение Пути Пути воина, который, увы, он никому так и не захотел передать до конца. Просветление - столь ожидаемое и все равно вечно неожиданное - пришло к нему внезапно. Он должен оставить после себя в этом мире саму суть того Пути, которому он следовал, рассказать об особом мистическом переживании, благодаря которому он сумел совместить в себе воина и мудреца.
И вот в десятый день десятого месяца, в "час тигра", то есть между тремя и пятью часами ночи, в свое излюбленное время для медитаций, он вывел на листе бумаги первые иероглифы: "В течение многих лет я следовал воинскому искусству, называемому мною "Ни тэн Итирю" - "Школа Единого двух Небес". И вот сейчас я впервые задумал изложить мой опыт на бумаге. В первые десять дней десятого месяца двадцатого года Канэй (1645) я поднялся на гору Ивато в Хиго, что на острове Кюсю, чтобы вознести молитвы Небу. Здесь я хочу помолиться богине Канон (буддийскому божеству милосердия Авалокитешваре. - А.М.) и преклонить колени перед Буддой. Я воин из провинции Харима. И мне шестьдесят шесть лет"..
Так Мусаси начинает писать фактически свое духовное завещание, которому суждено было стать настольной книгой многих поколений самураев в течение нескольких столетий.
Через два года исканий и духовных откровений, наконец, написан последний иероглиф в ставшей ныне знаменитой "Книге пяти колец". Знание о сакральном истоке боевых искусств оказалось переданным. Книга жизни Воина завершена - миссия была выполнена. И через несколько дней 19 мая 1645 года "святого меча" Мусаси Миямото не стало.
Острие меча против чайной церемонии
Расскажем еще одну историю о легендарном самурае. В пожилом возрасте Миямото Мусаси проводил долгие часы в самоуглубленных размышлениях. Внешне он был нетороплив и как будто не замечал никаких предметов вокруг - многие даже поговаривали, что великий мастер утратил былую подвижность и скорость мышления. Но на самом деле его сознание всегда бодрствовало. Как-то один из его учеников решил проверить, действительно ли мастер все замечает. Мусаси сидел уже несколько часов на низенькой скамейке, поджав под себя ноги, и по обыкновению размышлял. В саду пели птицы, надвигались сумерки - в природе царствовал покой, и душа Мусаси была также умиротворена. В этот момент ученик подкрался к нему со спины, замахнулся бамбуковым мечом... Его удар пришелся по пустой скамейке! Мусаси будто растворился в воздухе! Оглядевшись, ученик заметил, что Мусаси сидит в другом конце сада и продолжает спокойно медитировать. Его мастерство было столь высоко, что ему не надо было даже использовать свой меч, дабы защититься от нападения.
Откуда такая чистота сознания и способность мгновенно, мистическим образом реагировать на любое нападение? Сам Мусаси учил, что настоящий воин однажды должен представить себя мертвым. Тогда он избавится, от страха смерти и желания жить. Его разум станет чистым, как зеркало, которое чутко откликается на любые изменения во внешнем мире, но само при этом не меняется. Поэтому самое главное в искусстве меча не техника и даже не скорость удара, а внутренний духовный покой, непоколебимость, равная всей Вселенной. Великий Воин не тот, кто лучше всех умеет сражаться, а тот, кто лучше всех владеет своим сознанием. В качестве иллюстрации этой мысли расскажем еще одну старую историю.
...В тот день Сандзюро вышел на прогулку, лишь только взошло солнце. Ему хотелось успокоить свои мысли, подготовиться к большой чайной церемонии, которую он должен был проводить вечером. К нему в гости должен был пожаловать известный аристократ, не случайно Сандзюро прославился как первый мастер чайной церемонии в Эдо, хотя и был сравнительно молод.
Сандзюро думал о смысле чайной церемонии. Какое это простое и одновременно сложное искусство! Казалось, какая в этом сложность: выпить с гостем пиалу ароматного чая? Но все следует делать с чистым сознанием и радостным покоем в душе, без спешки и суеты,
Дорога вывела его на окраины и потянулась вдоль бурлящей реки. Ее мерный шум умиротворил Сандзюро, заставил устремиться мыслями в какую-то высь за пределами этого мира. В этот момент он почувствовал сильный толчок в плечо... Перед ним стоял самурай огромного роста, глаза его налились кровью, усы свирепо топорщились. Невысокий Сандзюро казался карликом перед этой грудой мышц и гнева. Мускулистая рука самурая потянулась к катане.
- Ты толкнул меня, ты осмелился дотронуться до меня! Ты, наверное, даже не представляешь, кого осмелился оскорбить! - Громогласный голос великана-самурая разносился на несколько километров по пустынной дороге.
- Господин, - в голосе Сандзюро звучало смущение, но не было страха, покорно прошу прощения за свою неосмотрительность, я не хотел ни толкнуть вас, ни тем более оскорбить. Еще раз прошу принять мои извинения.
- Здесь не может быть извинений. Посмотри вокруг - знатная дама, с которой я дружен, видела, как ты грубо толкнул меня. Неужели ты думаешь, что тебе все сойдет с рук? Если бы ты был простолюдином, я убил бы тебя не задумываясь, но я вижу, ты человек благородного происхождения. Мы будем сражаться.
- Господин, вы же видите, что я не воин. У меня с собой нет меча, и честно говоря, я даже не очень хорошо умею держать его. Вы же человек, закаленный в боях и, по-видимому, благородный. Неужели к вашей чести будет убить безоружного?! Остановитесь, давайте помиримся.
- Так ты просто трус! Хочешь, толкнув самурая, просто убежать, отделавшись извинениями! Иди и раздобудь себе меч. Завтра утром на этом месте я буду ждать тебя. Если ты не придешь - значит, ты не смелее зайца, что улепетывает от стрел умелого охотника. Ты опозоришь себя и свою семью. Итак, завтра я жду тебя!
Сандзюро вежливо поклонился и зашагал обратно в город. Что делать? Он действительно никогда не держал в руках меч, хотя с большим восхищением взирал на тренировки самураев. Может быть, не явиться на поединок? Но такую мысль Сандзюро даже не допускал - нравы той эпохи предписывали принимать вызов, даже зная, что ты проиграешь. Потеря чести была страшнее смерти, и позор мог упасть на всю семью. Сандзюро даже не заметил, как ноги сами привели его к дому, где жил один из самых известных в столице мастеров фехтования на мечах. Мастер хорошо знал Сандзюро и взялся ему помочь. Но лишь увидев, как Сандзюро неумело держит меч в руках, как тяжелое оружие готово упасть на землю, он с сомнением покачал головой: "Дорогой мой господин Сандзюро! Я хочу сказать вам правду, зная вас как исключительно мужественного человека. За один день вы не научитесь сражаться на мечах. Вы даже не сумеете правильно выполнить ни одного удара. Но ваш разум умеет становиться чистым и светлым - не случайно вы считаетесь одним из лучших мастеров чайной церемонии. Поэтому я дам вам один совет, который является истинным секретом нашей школы, хотя его мало кто понимает. Когда разум чист и спокоен, нет необходимости в мече. Накрепко запомните это".
Сандзюро поблагодарил за совет, но был сильно смущен практической ценностью этой традиционной мудрости. А завтра предстоял бой.
Лишь только забрезжил рассвет, противники сошлись на мосту. Самурай презрительно усмехнулся, глядя на Сандзюро, который неловко доставал меч из-за пояса. Зато катана самурая, которой он выиграл десятки поединков, казалось, сама легла ему в руку. Неожиданностей самурай не ждал - большой опыт подсказывал ему, что перед ним находится далеко не самый сильный соперник.
Сандзюро, держа тяжелую катану двумя руками, медленно, очень медленно поднял ее над головой. Он даже не знал, что принимает позицию агэ-но-камаэ - "позицию верхней готовности", которую могли позволить себе только самые опытные и быстрые бойцы. Ведь весь корпус оставался в этом случае открытым, лишь блестящая реакция могла помочь воину. К тому же позиция была не защитной, но наступательной, а уж наступать Сандзюро явно не собирался.
Он знал, что такое чистота разума, но не представлял себе, как она может защитить его от острого меча самурая. Может быть, эта чистота позволит ему интуитивно отражать его удары, а может быть, подскажет, куда нанести удар? Но на это надежд мало - трудно представить себе, что этим можно победить самурая, который в течение долгих лет проводил до десятка часов в день, оттачивая искусство боя на мечах.
Мастер чайной церемонии закрыл глаза. Умирать не хотелось, но японец с детства приучался к переживанию смерти как торжественного акта ухода из жизни. "Надо вовремя жить и вовремя умирать. Поэтому умей умирать достойно", - учили самураи. Жить достойно Сандзюро умел. Представ перед вратами смерти, он внезапно успокоился, все мысли, которые так волновали его еще минуту назад, вдруг куда-то улетели. Он слышал стрекотание цикад и пение птиц. Он даже слышал, как цветет сакура, он даже чувствовал, как она готовится, умереть. Ведь цветы сакуры облетают, так и не дав плодов, - вот она высшая эстетика жизни: умереть в самом расцвете красоты, не состарившись.
Сандзюро вдруг слился с этим чувством облетающей сакуры и тут же вспомнил, как обычно готовился к чайной церемонии. Самое главное в "Пути чая" - истинное умиротворение души. Спокойно, не торопясь, набрать воду из чистейшего источника - настолько чистого, чтобы он символизировал саму незамутненность души человека. Налить эту чистейшую, до серебряного блеска светлую воду в особый чайничек, который использовался только для чайной церемонии.
Сандзюро весь ушел в чайную церемонию, которую он выполнял у себя в сознании. Это было единственное, что он умел делать в жизни, но в этом деле он был Великим Мастером. Он забыл о самурае, готовом в любой момент пронзить его мечом, забыл даже о цветении природы. Он приобщался к священному началу мира, следуя мирным "Путем чая".