Пока среди толчков и побоев, проклятий и ругани устанавливался относительный порядок, прислуга и церковные мальчики начали украшать носилки. Скоро черное покрывало закрыло грубые носилки, и, утопая в цветах, лежал Аммоний в своем отшельническом одеянии на катафалке. Не только женщины восхищались его видом. В не меньшем восторге были монахи.
   Как прекрасно выглядит он, лежа таким образом! Какая честь стать мучеником!
   За носилками возвышался алтарь с символическим изображением последнего суда. Справа и слева кто-то укрепил могучие пальмовые ветки, такие пышные, что образ, освещенный десятками факелов, был виден сквозь листья как какое-то дивное видение.
   Архиепископ захотел лично держать речь к собравшимся. Он только что произнес про себя молитву и направился затем к кафедре, как вдруг одна пальмовая ветвь над его головой медленно опустилась вниз. Быстрым движением Кирилл подхватил ее и торжественно вложил в руки трупа. Потом он взошел на кафедру и начал:
   – Чудо за чудом! Знак за знаком! Сам Господь ведет своих верных к победе над толпами противников! Сам судья мира вручил нашему дорогому усопшему ветвь мученика!
   В таком тоне Кирилл говорил около часа. Раскаты его прекрасного голоса наполняли церковь, и не было человека, в котором он не зажег бы гнева против наместника и всех других врагов церкви. Господь совершил видимое чудо в награду за усердие в иудейском квартале. Может быть, последуют еще большие чудеса, если гнев праведников обратится против антихристовой ведьмы, против язычницы Ипатии, которая еще опаснее, чем иудейские христопродавцы.
   Быстрее ветра от ворот к воротам, от корабля к кораблю разнеслась весть, что наместник замучил одного благочестивого старца, тело которого на глазах народа было перенесено ангелами в храм, где архиепископ благословил его, чтобы освятить народ и сделать плодородным этот год. Отовсюду стремился народ. Тысячи и десятки тысяч теснились перед собором. Здесь они узнавали, что святой Аммоний продолжает творить чудеса, исцеляя больных и воскрешая мертвых. Ангел принес ему с неба пальмовую ветвь мученика.
   Двери божьего дома были широко открыты. Все громче и пронзительнее раздавался крик стоявших снаружи. Они тоже хотели удостоиться созерцания мученика, желая стать здоровыми и счастливыми!
   Архиепископ закончил свою речь и отдавал необходимые распоряжения. Находившиеся внутри должны были немедленно, соблюдая порядок, выйти из церкви через алтарь, чтобы таким образом освободить место другим прихожанам. Два ряда монахов должны были уговаривать толпу уходить. Никого нельзя было оставить за дверями. Вся Александрия должна была в эту ночь стать участницей благодати, исходившей от святого Аммония. Святой Аммоний должен стать покровителем Александрии, которая еще так недавно поклонялась богам с бычачьими головами.
   Час пробил. Небо ждет от своих добрых александрийцев доказательства их веры, и тогда последняя битва с язычеством наступит, будет выиграна и искуплена драгоценной кровью чудотворца Аммония.
   Приказания архиепископа были исполнены. Людские толпы медленно и тяжело, но безостановочно покатились к выходу, и, ликуя и неистовствуя, теснились на их место новые. Первые, покинувшие церковь, надеялись еще раз войти в нее и побежали ко входу, чтобы вновь занять место на площади. Но здесь ждала уже половина города. Счастливцы, видевшие святого, могли только рассказывать и снова рассказывать. Новая прекрасная легенда родилась в эту ночь на Портовой площади Александрии.
   Медленно проходил народ мимо катафалка. После речи архиепископа некоторое время стояла тишина. Слышны были только крики толпы, боровшейся в дверях храма. Архиепископ отдал новое приказание и скрылся в своей ложе.
   Теперь через небольшие промежутки времени один за другим то тот, то другой священник или монах всходил на трибуну. Каждый, у кого был дар слова, должен был сегодня пустить его в ход. Церковнослужители, монахи и отшельники выставляли своих ораторов или фанатиков. Один говорил несколько минут, другой – час. Один смиренно призывал верующих к святой жизни и чистоте помыслов, другой рассказывал о видениях пустыни, об искушениях сатаны и исполинской силе воинов Господа. Третий выкрикивал призыв к борьбе с последними язычниками, с безбожными чиновниками и развратным, атеистическим константинопольским двором.
   Потом – уже поздно ночью – появились внезапно маленькие певчие в белых вышитых облачениях и стали махать своими серебряными кадильницами вокруг святого Аммония. Все тяжелее становился воздух в церкви, все тусклее мерцали факелы. Все реже появлялись кроткие проповедники, все необузданнее делался бред отшельников и призывы монахов.
   Кирилл со спокойным достоинством сидел на своем возвышении и лишь изредка нервно барабанил пальцами по перилам. Несколько молодых священников толпились около него. Время от времени посылал он кого-нибудь удалить с трибуны плохого оратора и поощрить хорошего. И снова посылал он послов в свой дворец. Неужели все еще нет известий от Исидора? Самое позднее, он хотел прийти в вербное воскресенье. Если он явится со своими неистовыми спутниками сегодня ночью или, по крайней мере, завтра утром, то берегись наместник императора, и да поможет Бог крестнице отступника.
   Ночь прошла. Никто не утомился. Все еще выступали новые проповедники, все еще катились человеческие волны и была переполнена площадь перед церковью. В окна забрезжил слабый утренний свет. Кирилл встал. Поклонение трупу шло слишком медленно… Внезапно, одним ударом должен завоевать город его Аммоний.
   Он сказал несколько слов своим адъютантам и снова сел. Выступил новый оратор – Гиеракс. Сперва казалось, что его ученое красноречие слишком слабо по сравнению с последними отшельниками, кидавшими в толпу слова, как зажженные факелы. Гиеракс попытался спокойно описать события этой ночи. Но внезапно он уставился на труп и закричал, что святой старец Аммоний шевельнул сейчас рукой в знак того, что он сотворил новое чудо, что он хочет посредством собственной силы переместиться в другое место.
   Это сообщение подействовало, как удар грома. В минуту катафалк был окружен монахами, и сотни голосов закричали: «Дорогу, дорогу мертвецу! Дорогу святому! Чудо! Дорогу чуду!» Как будто ураган пронесся по церкви, – мужчины и женщины кричали, слабые падали под ноги, но все-таки проход образовался. Открытый катафалк пронесли между двумя человеческими стенами. Казалось невозможным протиснуть его в дверь, но и это удалось. А потом на плечах монахов наружу, вниз по лестнице, и дальше в обезумевшую толпу. Потом святой сам указывал свой путь. Гиеракс шел впереди. Кирилл больше не показывался. Черная масса монахов обступила катафалк. Сотни рук прикасались к нему, и катафалк катился сам по себе, а толпа очищала ему дорогу. Это тоже было чудом!
   Чудо пронеслось через вал и дальше мимо дворца наместника. Несмотря на дикие крики, Аммоний не захотел остановиться здесь.
   Позади Александровской площади процессия остановилась. Толпа лихорадочно следила за волей святого. Не намерен ли он совершить триумфальное шествие по разгромленному иудейскому кварталу? Не собирается ли он двигаться много дней, чтобы быть погребенным в священной земле древней Синайской горы?
   Внезапно Гиеракс ринулся вперед, точно повинуясь приказанию святого. Он пошел дальше, и катафалк тронулся за ним. При свете дня под яркими лучами солнца толпа перемещалась с холма на холм. Сомнения больше не было. Крича от радости, несли монахи повозку между платанами, и сотни тысяч голосов кричали, благодаря Бога, и все были счастливы. Каждый понимал, чего хотел святой. На вершине холма стояла часовня; ее крышу поддерживали прекраснейшие колонны из розового мрамора. Крыша была золотая, и золотистые обручи охватывали колонны внизу, у их основания, и наверху, под стройными капителями. Прекрасна была и бронзовая дверь, а сама часовня сверкала драгоценными камнями. В середине ее стоял одинокий золотой саркофаг, и в нем покоился основатель города – Александр Великий. Язычник, грек, македонец, которого достаточно долго почитали, как какого-то идола, и чей прах не должен дольше осквернять окрестностей христианской церкви и внутренности часовни, давно нуждавшейся в более святом назначении.
   Милый святой Аммоний! Как хорошо он придумал! Какое счастье для города, что золотая гробница будет хранить останки мученика!
   Бледный от волнения и нерешительности, стоял Гиеракс перед реликвией города Великого Александра. Сам он происходил из старой македонской фамилии. Однако отступать было поздно.
   Но святое дело не нуждалось в орудиях. Бронзовая дверь слетела с петель, золотая крышка гробницы свалилась, а то, что было под ней, исчезло. Действительно, исчезло! Шитая золотом пурпурная мантия – вернее, то, что осталось от нее через семьсот лет, оружие, императорское кольцо с громадным синим камнем, удивительный венец – все исчезло, даже урна с пеплом Александра Великого исчезла. Все превратилось в прах.
   И тогда святой Аммоний расположился в гробнице Александра Великого, и сотни тысяч богомольцев приветствовали благочестивым пением начало нового дня.

Глава XI
КАТАКОМБЫ

   Ясное утро вербного воскресенья застало наместника Египта и архиепископа за работой. Оба получили известие, что к городу приближается новая толпа отшельников. На этот раз их было сразу несколько сотен. Кирилл знал, что возглавляет их Исидор.
   Наместник, рана которого почти перестала его беспокоить, удовольствовался тем, что писал и диктовал письма: письма императору и императрице, военному министру и управляющему дворцами. Содержание было везде одинаковое, менялся только тон. Сеющая ненависть тактика архиепископа дала свои результаты: сам наместник императора подвергся нападению, избежав смерти только чудом. Это было явным оскорблением его величества. На этот раз Кирилл открыто высказал свои симпатии, осмелившись не только выставить напоказ тело убийцы и оскорбителя его величества, но даже причислить его к лику святых. Надо принять во внимание, что Аммоний умер не по приговору суда, а был убит народом, это является явным доказательством того, что имя императора высоко почитается в Александрии. Решительные меры по отношению к зарвавшемуся церковному предводителю не вызовут никаких осложнений. В этом же духе Орест написал еще несколько частных писем и приказал в тот же день отправить их в Константинополь.
   Тем временем Кирилл тоже работал. Он послал Гиеракса навстречу отшельникам, шедшим под предводительством Исидора, и немедленно вслед за тем имел конфиденциальную беседу с начальником полка нижнего Египта. Полковник стоял перед архиепископом, как перед начальством. Кирилл сказал ему:
   – Через час вы получите приказание выступить со своим полком из Пустынных ворот и двигаться до начала равнины, где и преградить дорогу святым, идущим с гор. Именем церкви приказываю вам выполнить этот приказ следующим образом: выходите через Солнечные ворота, расположитесь на отдых в двух милях от озера и после захода солнца возвращайтесь в казармы.
   Полковник поклонился и вышел, а Кирилл улыбнулся, вспомнив про знаки римского государства, нашитые на мундире офицера.
   Часом позже наместнику принесли на подпись срочный приказ – нужно было выставить против отшельников, о численности и наличии оружия которого не было известно, целый полк. Наместник колебался, полагая, что отряд его личной охраны был бы надежнее. Полковник намеченного полка был больше христианином, чем солдатом. Градоначальник противопоставил свои возражения. Для скопищ бродячей сволочи слишком много чести иметь дело с гвардией. Но и в Константинополе произведет большее впечатление известие, что христианские изуверы были обузданы христианскими офицерами. Орест подписал приказ.
   В подземельях таинственного дома совершалась небольшая заутреня. Присутствовало около трехсот мужчин и мальчиков. Торжество закончилось грустной, почти что траурной речью Библия. Мученик был сегодня кроток, как никогда. Вскоре после восхода солнца многие бедные ремесленники и рабочие знакомыми тропами вернулись в свои жилища. Остальные собрались в большой пещере, чтобы часа два провести с Библием в беседе, а затем начать святую неделю скромной трапезой.
   Вольф присутствовал при богослужении. Когда же собравшиеся начали расходиться, и Библий ждал возможности начать беседу, он простился со старым знаменосцем. Вольфа беспокоило положение в городе и ему не терпелось узнать последние новости.
   – Вольф хочет уйти. Он считает себя слишком умным для наших разговоров. Его опять тянет к этой язычнице, Ипатии! – сказал старый знаменосец Библию.
   Последний строго сказал:
   – Если он не чувствует себя больше ребенком, наше учение не для него.
   Вольф молчал. Он не хотел оскорблять старого мученика. Но все-таки тихо произнес:
   – Мы ведь не рабы попов, чтобы заучивать наизусть символ веры.
   Библий отвечал:
   – Наша община не является собранием философствующих немцев. Община желает общих наставлений. Ты хочешь уйти от нас?
   – Дайте мне время!
   – Иди же, – сказал Библий сурово, – мы тебя не держим. Продолжай верить, что ты христианин, ибо это так, пока ты в это веришь. А в день, когда гордость знания обманет тебя или ты устанешь бороться с миром из-за мира, тог да ты знаешь, где нас найти. Меня ты тогда едва ли найдешь – вероятно, лишь остатки нашего братства. Мы будем искать убежища среди садовников отшельнических гор, безымянные среди безымянных. Там найдешь ты нас, когда только желание не будет томить тебя больше, когда ты станешь искать покоя. А до тех пор прощай, верь в Христа и веди себя хорошо!
   Тут вмешался отец Вольфа.
   – Вольф вовсе не для того здесь, чтобы быть хорошим. Он должен быть смелым и сражаться рядом с нами, когда придет время.
   – Будь уверен, что Ипатия не сделает меня трусом.
   – Так, значит, мы увидимся в Валгалле. Прости, Библий, я хотел сказать – в раю.
   Библий усмехнулся.
   – Я не знал этого слова, но догадался, что это рай. Не будем спорить из-за слова. Из-за слов целое столетие льется кровь.
   – Начинайте же беседу, ваше преосвященство, – ответил с улыбкой Вольф, почтительно кланяясь.
   – Не смейся! Каждому ребенку приходится выучить несколько слов. По крайней мере, как звать отца.
   – Отец! – воскликнул Вольф, обхватывая обеими руками обрубок руки старого епископа.
   Потом он поднялся по ступеням и вышел в город.
   Долго не мог Библий приступить к обычной беседе. Качая головой, ходил он взад и вперед перед собравшимися и думал о Вольфе. Да, если бы все христиане или даже если бы все люди были похожи на Вольфа, – такие же смелые, откровенные, здоровые и молодые, – тогда тысячелетнее царство скоро настало бы. Тогда никто не стал бы думать о смерти и о жизни после смерти. Тогда не приходилось бы бороться с нуждой и голодом, с пороками больших и недостатками маленьких. Тогда на земле не стало бы неясных стремлений, не стало бы религии. И снова покачал он головой. Это было бы хорошо? Разве тоска и вера не лучше смелости, юности и здоровья? Или старый Библий стал вдруг эллином, так как с ним поговорил друг Ипатии? Вот здесь перед ним стоят и сидят бедные, жалкие люди и их болезненные, невежественные дети. Этим не смогут помочь греческие боги, им нужна весть о Спасителе.
   Библий усмехнулся особенно кротко и начал беседу. Сегодня он остановился на некоторых строках нагорной проповеди. Он стеснялся говорить о существе божием, стеснялся Вольфа, хотя его уже не было. И прежде чем истекли положенные два часа, он закончил свое наставление сердечным призывом с миром приступить к трапезе и никогда не ставить букву закона выше любви.
   Трапеза началась. Некоторые члены общины принесли столько запасов, что каждый мог получить свою долю пасхального агнца, медовый хлеб и кубок вина. Для одних из присутствующих это был благочестивый обычай, для других – сошествие Бога к бедным и несчастным. Но для большинства это было редким праздником, и после первых глотков меда собравшиеся оживились. Мужчины болтали и спорили, а мальчики запели старую египетскую песню, которую в течение многих столетий распевали дети на улицах Александрии весной, когда аисты справляли свои свадьбы в дельте Нила, а потом отправлялись на север к мужчинам из льда и женщинам из снега, у которых не бывало детей, так что египетские аисты должны были приносить им живых ребят. Внезапно все смолкло. Со стороны железной двери раз дался сигнал. Один из часовых ударил мечом в пустой шар. Настала мертвая тишина. Нападение! Убийцы! Церковь! Железная дверь вела в дом. Библий знал, что в узком проходе сторожа смогут, жертвуя собой, выиграть несколько минут. Спокойно и печально отдал он приказания. Факелы были потушены. В темноте старый солдат должен был пробраться к скрытому выходу на кладбище, чтобы посмотреть, не загражден ли и он. И медленно, с самыми молодыми впереди, собравшиеся должны были перейти в погребальную пещеру, чтобы оттуда постараться выбраться на волю. Снова встретиться можно было среди садовников. Так было решено уже давно.
   Сквозь железную дверь долетал приглушенный крик и звон мечей. В пещере все молились – вслух и шепотом. Внезапно послышались быстрые шаги и тяжелое дыхание старого солдата:
   – Выход свободен! Не видно ни собак, ни монахов. Отец, позволь мне распоряжаться теперь. Я солдат. В таком порядке, как все стоят, пусть идут к выходу, не обгоняя друг друга! Мы даем вам час времени, в течение которого я и десять моих товарищей будем защищать проход.
   Старик назвал поименно десять человек, у которых, он знал, есть при себе кое-какое оружие. Каждый ответил на вызов и пробрался в темноте туда, откуда звучал голос старика.
   – А Библий? – спросил мученик, когда старый солдат перестал называть имена. – Надеюсь, что вы меня не прогоните? Арсений будет следить за порядком среди уходящих. Спешите к выходу. В погребальной пещере можете зажечь огонь. Не обгоняйте друг друга в коридорах. Мы клянемся предоставить час в ваше распоряжение. Раньше этого им не справиться с нами – двенадцатью. Прощайте! Увидимся у садовников!
   С рыданиями и прощаниями толпа беглецов направилась к потайному входу позади возвышения для ораторов. Последние еще не скрылись, как внезапно железная дверь слетела с петель и упала. Один из сторожей вбежал в пещеру, закричав громко и прерывисто:
   – Остальные убиты! Это отшельники! Я не смог сдерживать натиск!
   Следом за ним ворвались нападавшие. Однако в абсолютно темной пещере самые неистовые среди них не могли ничего поделать. Они требовали света, огня. Выкрикивались кровавые угрозы.
   Прежде чем внесли свет и проход очистился, двенадцать защитников могли укрепиться на своих местах. Библий стоял впереди всех.
   Когда отшельники отыскали факел, они неистово бросились вперед. Последний сторож был также убит, и теперь разыскивали еретиков. Поднялся бешеный крик, когда отшельники признали, что пещера опустела. Они рыскали повсюду. Прошло много времени, пока они заметили выход. Но здесь, на хорошо выбранных местах, там, где проход начинал сужаться, их ожидали противники.
   Старый знаменосец надеялся, что робкие монахи не решатся напасть на их позиции, однако он плохо знал отшельников.
   При свете другого факела они узнали епископа Библия и закричали от радости. Бесстрашно кинулись они на еретиков. Первый натиск был отражен, но в нем погиб пронзенный ножом Библий.
   Отшельники отпрянули так же неистово, как нападали, а новые бросились на приступ. Среди защищавших не скоро появились мертвые, но раненых было достаточно.
   Отшельники продолжали свое дело со свежими силами. Защитники скоро измучились и могли отдыхать только тогда, когда им удавалось выбить факел из рук державшего его монаха. Тогда наступал перерыв, пока не появлялся новый факел. А в темноте старый солдат то выводил несколько вперед свой небольшой отряд, то снова отодвигался назад, чтобы не дать прибывшим приноровиться к расстоянию. Так боролись они около получаса. Половина еретиков обессилела от потери крови. Среди отшельников было больше сотни раненых. В конце концов осажденные отступили, а отшельники, после короткого совещания, предприняли новый натиск. Рев и проклятия, звон мечей и предсмертные крики! Ужасная рукопашная, в которой никто не знал, кого он поражал и кто бил или кусал его самого. Все дальше назад. Шаг за шагом отстаивал старый знаменосец проход. Поначалу он чувствовал, что рядом с ним борются друзья тесной сплоченной стеной. Но с каждой минутой эта уверенность покидала его. Удары уже начали падать слева; спереди и справа кто-то защищал его. Потом ужасный крик – и прямо перед ним кто-то прорычал имя божие так, как только отшельник мог прорычать его. Он отступил еще. И внезапно очутился в светлом пространстве погребальной пещеры. Рядом с ним отступали еще двое из его товарищей. А по пятам шли сто кровожадных отшельников. Последние беглецы исчезли на ступенях узкого прохода.
   – Задержите их на одно мгновение! – крикнул знаменосец своим товарищам.
   Последние обернулись и исполнили его просьбу. Старик достиг расщелины, вскочил в нее и подставил меч и щит преследователям, перескакивавшим через трупы двух последних защитников. Он засмеялся, осыпая их насмешками.
   – Пожалуйте, милости прошу. По одному человеку, ну, а с одним-то я справлюсь. Ну-ка! Да! Вам еще придется вытаскивать своих мертвецов за пятки, чтобы очищать место следующим! Иначе вы закупорите проход своими грязными трупами!
   Старый солдат задыхался. Из его многочисленных, хотя и легких ран непрерывно сочилась кровь, и он не долго продержался бы, если бы, действительно, после каждого удара не наступал перерыв. Потому что каждый новый противник, падая под его ударами, заграждал проход. Это могло продолжаться довольно долго.
   Когда на него кинулся длинный тощий отшельник с киркой в руке, старик зацепил кирку своим щитом и ударил парня в плечо. Но в эту же минуту из-за спины нападавшего вылетел нож, вонзившийся в левое колено старого знаменосца. Последний упал, но пока вытаскивали его новую жертву, он вытащил нож из раны, опустился на правое колено и стал ожидать новых нападений.
   – Вы правы, собаки! – закричал он. – Так нас учили делать! Таким образом еще вернее можно проучить вас! Спасибо, я не забуду урока! Пожалуйте, следующий, по очереди!
   Опустившись на правое колено, прикрывая таким образом все тело, старый солдат продолжал отражать нападение за нападением. Его не поражали ни ужасные дубины, ни кривые ножи, ни железные стержни. Но колено болело, а из раны вытекло слишком много крови.
   Спокойно продолжал он защищать скалистую дверь. Его поза не переменилась, удары сыпались с прежней силой. На какое-то мгновение его охватила слабость. К счастью, это было во время очередной передышки, и следующий нападавший получил полагающийся ему удар меча. Не смертельный, правда, но все-таки достаточно основательный для начала.
   Сражение продолжалось дальше. После второго приступа слабости старик призадумался. Он обещал час. Ну, если принять во внимание битву в проходе и количество крови, потерянной им, несмотря на отсутствие значительных ран, наверное, прошло добрых два часа. И вновь поднял он меч, но тут в третий раз охватила его сильная слабость, и он упал вперед на свой щит. Несколько ударов в спину, и, прыгая со ступени на ступень, пронеслись над ним нападавшие. Вверх, к выходу. И дальше к пустынному кладбищу. Нигде не было видно ни одного еретика.
   Поздно ночью несколько назареев пробрались вниз в пещеру, чтобы похоронить своих храбрецов. Старый знаменосец лежал не на ступенях. Очевидно, он еще раз почувствовал прилив сил и, оставляя за собой широкий кровавый след, дополз до середины пещеры. Здесь они и нашли его. При свете факелов назареи обыскали пещеру и собрали трупы своих товарищей вокруг старика. Седую голову Библия они положили на грудь старого солдата. Вдруг глаза его открылись. Он долго смотрел перед собой.
   – Я не убит. Но у меня нет больше крови. Я отдал всю, до последней капли. Похороните… Я не хочу… шакалы… около Библия… Последнюю каплю… Вольф… скажите ему…
   Улыбка осветила его черты.
   – Сколько?
   Его не сразу поняли.
   – Ах, да! Ровно тридцать отшельников валялись на полу катакомб!
   – Скажите Ули – тридцать на двенадцать… Нет, с нами был Библий. Не считается… Скажите Ули… он должен быть храбрым… около Библия…
   Когда назареи убедились, что старик действительно умер, они похоронили убитых. Старейший из них, рулевой из гавани, прочитал молитву и добавил потом:
   – Прощайте, блаженные братья! Мы уходим к садовникам и постараемся жить и умереть во Христе. Мы оставляем мир кровавым врагам. Но когда новое солнце засияет над единым христианством, тогда мир будет принадлежать садовникам, и над вашими могилками с любовью будут вспоминать вас.