Страница:
Когда друзья достигли площади, священник покинул их, чтобы присоединиться к своим собратьям и узнать последние новости. Молодые студенты поняли теперь, что означала эта воцарившаяся тишина: два часа тому назад солдаты наместника, несмотря на его отсутствие, начали правильную осаду пустого Серапеума. Архиепископ, лежавший подобно умирающему на своих носилках посредине покрытых парчой священников и полуголых анахоретов, старый, больной архиепископ Теофил, произнес перед началом работ молитву, Но молитва не помогла, гнев Сераписа должен был сей час разразиться! Полуторааршинный гранитный таран[8] колоссальной стенобитной машины после трех ужасных ударов даже не покачнул колонны. Были отправлены гонцы к наместнику и к профессору Теону, строителю полуторалоктевой стенобитни.
Толпа ждала. Монахи пели, а сто тысяч александрийцев, мужчин, женщин и детей, беспокойно слушали.
Кое-где раздавались проклятия в адрес кровавого архиепископа, сочувственные восклицания медленно перерастали в бешеный крик и затем снова все замирало. Друзья подыскали себе удобное место и стали разговаривать.
– Я здесь у себя дома, – сказал Вольф и показал рукой на башнеподобную стену черного здания на углу переулка, ведущего от Серапеума к кладбищу египетского квартала.
– Там? – удивился Александр. – В заколдованном доме? Там ведь живет старый вояка!
– Мой отец.
У друзей его не было времени удивляться, так как все их внимание было приковано к дороге, по которой двигалась медленно странная процессия. Впереди шло несколько священников и артиллерийских офицеров, за ними, в сопровождении других офицеров, старый, сгорбленный седой профессор Теон, а рядом с ним, заботливо его поддерживая и гордо выпрямившись, шла стройная молодая женщина. Молодые люди заметили только белое шерстяное платье, темную накидку, бледные щеки и пару огромных глаз, скорее всего это была Ипатия, с именем которой приехали они из Афин. За профессором и его дочерью теснилось более ста юношей, в которых, судя по их однотонным широким черным шапочкам, можно было признать студентов.
Над площадью поднялся гул: строитель пришел, а наместник отказался явиться. Тысячи приветствий и гневных возгласов слились воедино, и толпа раздвинулась перед пришедшими. Совсем близко от приехавших из Афин друзей прошла Ипатия. Ее удивительные черные глаза, не отрываясь, смотрели на отца, которому она что-то тихо говорила. Она не замечала никого, но молодым людям удалось хорошо её рассмотреть, Вольф при этом так сильно сжал плечо Троила, что тот застонал, а Александр сказал не проронившему ни слова Синезию:
– Ни звука, молчи!
Друзья незаметно присоединились к студентам, отделявшим Ипатию от толпы, стали медленно продвигаться вперед, без единого слова, с одинаковым чувством в душе – хорошо, что они здесь!
Шагов через пятьдесят однако им пришлось остановиться. Плотная цепь солдат пропустила только офицеров, священников и профессора. Остальные должны были остаться. Подняв руки, Ипатия еще раз подошла к профессору со словами:
– Не делай этого, не делай этого!
– Я должен! – ответил Теон. – Таков приказ из Константинополя. И потом они говорят, что полуторалоктевые машины никуда не годятся. О! Мои машины! Они были рассчитаны против стен Ниневии, которые на три четверти локтя толще этих. Так вот я посмотрю…
– Не делай этого!
Теон повернулся, чтобы идти.
Тогда Ипатия сбросила свою накидку, простерла руки к офицерам и крикнула так громко, чтобы могли услышать многие:
– Заклинаю вас, не делайте этого! Дайте мне возможность поговорить с императором, дайте мне сказать ему, что руки христианских священников тянутся уже к его короне, в то время, как себя и свою армию он отдает в распоряжение церкви! Не делайте этого! Величие эллинства сияет с высоты этих колонн, сияет над бедными лагунами в далеком море и говорит чужим мореплавателям о великой человеческой культуре, хранящейся в древней сокровищнице на нашем африканском берегу! Вы должны были бы охранять ее, охранять во имя императора! Вспомните об императоре Юлиане!..
Как зачарованные, слушали окружающие вдохновенную женщину. А издалека доносились нетерпеливые крики.
– Теон! Теон!
Внезапно профессор отделился от своей дочери и направился на возвышенность к одной из средних колонн, где был установлен гигантский таран.
– Отец, не делай этого! – крикнула Ипатия вослед Теону и хотела прорваться через цепь часовых, но один из молодых офицеров почтительно отвел ее в сторону и прошептал:
– Поверьте мне, профессор, мы с большим удовольствием разогнали бы этих попов. Но таков приказ.
– Приказ? Чей?
Офицер пожал плечами. Ипатия скрестила руки на груди и умолкла, не спуская глаз с отца.
Он стоял наверху перед сотней тысяч любопытных глаз и спокойно, как в аудитории, объяснял нескольким офицерам какой-то секрет орудия. Вольф заметил две допущенные при установке орудия ошибки. Гранитный таран был неточно направлен: он должен был бить в самую середину колонны. К тому же, таран поставили так, как следовало для большого расстояния, здесь, на меньшем пространстве надо было укоротить некоторые канаты и поднять два рычага. Вольф видел, как эти неточности по приказу офицера и указаниям профессора были устранены. Никто не слышал, что говорилось наверху. Все видели только, как профессор Теон сам подошел к орудийной прислуге, приказал еще немного укоротить канат и показал затем, какой рычаг следовало опустить, чтобы привести орудие в действие. Трижды должен был человек у рычага повторить нужное движение. Потом Теон со всей доступной его дряхлым ногам быстротой подошел к колонне и показал пальцем место, куда гранитный блок должен был ударить своим тупым концом. Улыбаясь от уверенности в своих знаниях, стоял старый профессор и что-то говорил. И вдруг это случилось! Сам ли Теон по своей рассеянности отдал приказ или смущенный солдат самовольно нажал рычаг, или, наконец, (как в следующее воскресенье рассказывали во всех церквях) в дело вмешался слетевший с неба розовый ангел, этого так никто и не узнал. Но вдруг солдат вскрикнул, машина заскрипела и почти в ту же секунду гранитный блок ударил в колонну. Профессор Теон еще продолжал улыбаться, а разрушение с громовым треском уже началось. Первой упала намеченная колонна и могучие каменные стропила, которые она поддерживала на высоте шестидесяти футов; затем повалилась соседняя, увлекая за собой половину крыши и еще кусок третьей. Толпа, затаив дыхание от напряжения, продолжала ждать и тогда снова из глубины густого облака пыли раздался новый громовый удар. Храм рухнул.
Мгновение было тихо, потом люди закричали громче падавших стен.
Конечно, не все зрители были так сильно испуганы. Некоторые из наиболее диких анахоретов[9], протиснувшиеся к орудию, стали прыгать, как безумные. Среди них был их вождь Исидор, отвратительный со своими длинными, как у привидения, руками, окутанный облаком пыли. Потом они затянули победный псалом, который был заглушён криками ужаса тех, кто узнал, что профессор был убит, а много солдат ранено. Сквозь пение и вопли поднимался над площадью многоголосый крик:
– Серапис покарает теперь свою страну голодом.
И тут же со всех сторон послышались призывные воз гласы:
– Хлеба! Император должен дать нам хлеба! Долой попов! Долой наместника! Долой императора! Да здравствует Ипатия! Слушайтесь Ипатию! Где Ипатия?
Последняя же упала без чувств, когда она перестала видеть своего отца. Вольф подхватил ее на руки и начал командовать студентами, словно был их начальником.
– За мной, в заколдованный дом. Клином сквозь толпу. Топчите всякого, кто не посторонится. А кто будет сопротивляться, пускайте в ход нож. Мы понесем ее. Вы вдвоем и я. Вперед, товарищи!
И клинообразная кучка студентов с бесчувственной женщиной в середине, как корабль в людском море, спокойно, твердо и безостановочно достигла заколдованного дома.
Там на пороге стоял старый солдат. С добродушной насмешкой смотрел он на шествие студентов, на дочь Теона и несших ее юношей. Внезапно он узнал Вольфа.
– Ули! – воскликнул он и, не желая выказывать своих чувств перед посторонними, сжал кулаки. На нем все еще было что-то вроде военной формы. Рукава были засучены, а когда он сжал кулаки, мускулы напряглись, как у кузнеца.
– В добрый час…
– Будь он проклят этот час! – крикнул Вольф.
– Несите бедняжку вовнутрь. Синезий, ты знаешь толк в медицине, дай служанке необходимые указания. Ты, Александр, приведешь доктора. Я останусь здесь и не впущу никого!
И Вольф молча встал рядом с отцом.
Отсюда тоже можно было ясно видеть Серапеум.
Как ни был слаб ветер, облако пыли стало постепенно рассеиваться. Около гигантского тарана началось движение. Студенты внимательно изучали его, а солдаты медленно двигали на низких колесах к четвертой колонне. Раненых унесли. Гора обломков, образованная упавшими колоннами, была ужасна, но за ней открылось нечто необыкновенное. Справа и слева стены святилища разрушились, а позади упавших колонн, среди множества осколков, блестела сквозь осевшую пыль серебряная статуя Божества. Восторженный возглас взвился над толпой. Серапис сотворил чудо, чтобы спасти страну и свое изображение! Одни голоса перекрывали другие, произносимые молитвы, перемещались. Монахи произносили заклятья против статуи, а чернь молилась ей. Городская святыня исцеляла больных и изувеченных, а главное – она посылала хлеб!
Вокруг носилок архиепископа забегали священники и офицеры.
– Никто не доверяется идолам, – сказал старый солдат своему сыну, – все они трусы.
Спустя несколько минут к заколдованному дому торопливо подошел один из секретарей. Уже издали махнул он рукой старому солдату.
– Архиепископ шлет вам свое благословение!
– Гм!
– Никто, кроме вас, – говорит он, – не достоин заслужить вечную славу, срубив топором голову идола. Необходима величайшая поспешность. Это нужно сделать немедленно. Вы готовы?
Старый солдат обратился к сыну:
– Ты ученый, я – нет. Это идол?
– Конечно, это идол, – сказал Вольф.
– Во славу ли нашего святого дела, истинной веры и будущего христианства будет падение идола?
В это время над обширной площадью раздалась древняя молитва, которую в течение тысячелетий распевали египтяне, когда Нил медлил с разливом и Серапис должен был помочь.
С презрением обратился Вольф к посланнику архиепископа и сказал:
– А что вы сделаете, если Нил иссякнет?
– Мы пошлем паломничество к стопам святого Антония во имя истинного Бога.
Проклиная всех идолов, Вольф вошел в дом, где, как ему показалось, раздавались тихие рыдания.
Не сказав ни слова, вошел в дом и старый солдат и скоро вернулся с топором в руке. Медленно шел он к храму среди боязливо расступившегося народа. Его седые волосы и широкие плечи возвышались над толпой. Не поклонившись, прошел он мимо кивнувшего ему архиепископа, поднялся на возвышенность и достиг разрушенного святилища. Как по ровным ступеням поднялся он по обломкам до самой статуи. Потом прикинул расстояние и вскинул над головой топор. Монахи фанатично приветствовали его. Толпа рванулась вперед, намереваясь помешать разрушению. Солдаты с трудом сохраняли свои ряды, в двух местах возникла свалка…
Трижды поднимал топор старый воин, трижды, подобно жрецу, взмахивал он им над серебряной бычачьей головой божества и, наконец, с грохотом опустил лезвие, в ответ раздался ужасный крик народа. Серебряная оболочка статуи лопнула, обнажив внутри черное дерево. Снова опустил он топор, а потом еще раз ударил. Вдруг со всех сторон раз далось: «Дьявол! Дьявол!» Это черная крыса выбежала из середины статуи. Толпа кинулась к третьему ряду цепи солдат, и началась кровавая схватка, настоящая александрийская уличная война.
Некоторое время стоял еще старый солдат на своем мраморном пьедестале, нанося удар за ударом по идолу. Потом он вернулся в свое жилище, держа в руках топор. Толпа, намеревавшаяся покончить с архиепископом и всеми попами, боязливо расступалась перед ним, как перед палачом.
Вечером того же дня во всех церквях народу вещали о том, что Нил поднялся до уровня шестидесяти локтей. Христианский Бог оказался хорошим Богом, дававшим хлеб, подобно Серапису. Александрийский люд ликовал перед дворцом больного архиепископа.
Глава III
Толпа ждала. Монахи пели, а сто тысяч александрийцев, мужчин, женщин и детей, беспокойно слушали.
Кое-где раздавались проклятия в адрес кровавого архиепископа, сочувственные восклицания медленно перерастали в бешеный крик и затем снова все замирало. Друзья подыскали себе удобное место и стали разговаривать.
– Я здесь у себя дома, – сказал Вольф и показал рукой на башнеподобную стену черного здания на углу переулка, ведущего от Серапеума к кладбищу египетского квартала.
– Там? – удивился Александр. – В заколдованном доме? Там ведь живет старый вояка!
– Мой отец.
У друзей его не было времени удивляться, так как все их внимание было приковано к дороге, по которой двигалась медленно странная процессия. Впереди шло несколько священников и артиллерийских офицеров, за ними, в сопровождении других офицеров, старый, сгорбленный седой профессор Теон, а рядом с ним, заботливо его поддерживая и гордо выпрямившись, шла стройная молодая женщина. Молодые люди заметили только белое шерстяное платье, темную накидку, бледные щеки и пару огромных глаз, скорее всего это была Ипатия, с именем которой приехали они из Афин. За профессором и его дочерью теснилось более ста юношей, в которых, судя по их однотонным широким черным шапочкам, можно было признать студентов.
Над площадью поднялся гул: строитель пришел, а наместник отказался явиться. Тысячи приветствий и гневных возгласов слились воедино, и толпа раздвинулась перед пришедшими. Совсем близко от приехавших из Афин друзей прошла Ипатия. Ее удивительные черные глаза, не отрываясь, смотрели на отца, которому она что-то тихо говорила. Она не замечала никого, но молодым людям удалось хорошо её рассмотреть, Вольф при этом так сильно сжал плечо Троила, что тот застонал, а Александр сказал не проронившему ни слова Синезию:
– Ни звука, молчи!
Друзья незаметно присоединились к студентам, отделявшим Ипатию от толпы, стали медленно продвигаться вперед, без единого слова, с одинаковым чувством в душе – хорошо, что они здесь!
Шагов через пятьдесят однако им пришлось остановиться. Плотная цепь солдат пропустила только офицеров, священников и профессора. Остальные должны были остаться. Подняв руки, Ипатия еще раз подошла к профессору со словами:
– Не делай этого, не делай этого!
– Я должен! – ответил Теон. – Таков приказ из Константинополя. И потом они говорят, что полуторалоктевые машины никуда не годятся. О! Мои машины! Они были рассчитаны против стен Ниневии, которые на три четверти локтя толще этих. Так вот я посмотрю…
– Не делай этого!
Теон повернулся, чтобы идти.
Тогда Ипатия сбросила свою накидку, простерла руки к офицерам и крикнула так громко, чтобы могли услышать многие:
– Заклинаю вас, не делайте этого! Дайте мне возможность поговорить с императором, дайте мне сказать ему, что руки христианских священников тянутся уже к его короне, в то время, как себя и свою армию он отдает в распоряжение церкви! Не делайте этого! Величие эллинства сияет с высоты этих колонн, сияет над бедными лагунами в далеком море и говорит чужим мореплавателям о великой человеческой культуре, хранящейся в древней сокровищнице на нашем африканском берегу! Вы должны были бы охранять ее, охранять во имя императора! Вспомните об императоре Юлиане!..
Как зачарованные, слушали окружающие вдохновенную женщину. А издалека доносились нетерпеливые крики.
– Теон! Теон!
Внезапно профессор отделился от своей дочери и направился на возвышенность к одной из средних колонн, где был установлен гигантский таран.
– Отец, не делай этого! – крикнула Ипатия вослед Теону и хотела прорваться через цепь часовых, но один из молодых офицеров почтительно отвел ее в сторону и прошептал:
– Поверьте мне, профессор, мы с большим удовольствием разогнали бы этих попов. Но таков приказ.
– Приказ? Чей?
Офицер пожал плечами. Ипатия скрестила руки на груди и умолкла, не спуская глаз с отца.
Он стоял наверху перед сотней тысяч любопытных глаз и спокойно, как в аудитории, объяснял нескольким офицерам какой-то секрет орудия. Вольф заметил две допущенные при установке орудия ошибки. Гранитный таран был неточно направлен: он должен был бить в самую середину колонны. К тому же, таран поставили так, как следовало для большого расстояния, здесь, на меньшем пространстве надо было укоротить некоторые канаты и поднять два рычага. Вольф видел, как эти неточности по приказу офицера и указаниям профессора были устранены. Никто не слышал, что говорилось наверху. Все видели только, как профессор Теон сам подошел к орудийной прислуге, приказал еще немного укоротить канат и показал затем, какой рычаг следовало опустить, чтобы привести орудие в действие. Трижды должен был человек у рычага повторить нужное движение. Потом Теон со всей доступной его дряхлым ногам быстротой подошел к колонне и показал пальцем место, куда гранитный блок должен был ударить своим тупым концом. Улыбаясь от уверенности в своих знаниях, стоял старый профессор и что-то говорил. И вдруг это случилось! Сам ли Теон по своей рассеянности отдал приказ или смущенный солдат самовольно нажал рычаг, или, наконец, (как в следующее воскресенье рассказывали во всех церквях) в дело вмешался слетевший с неба розовый ангел, этого так никто и не узнал. Но вдруг солдат вскрикнул, машина заскрипела и почти в ту же секунду гранитный блок ударил в колонну. Профессор Теон еще продолжал улыбаться, а разрушение с громовым треском уже началось. Первой упала намеченная колонна и могучие каменные стропила, которые она поддерживала на высоте шестидесяти футов; затем повалилась соседняя, увлекая за собой половину крыши и еще кусок третьей. Толпа, затаив дыхание от напряжения, продолжала ждать и тогда снова из глубины густого облака пыли раздался новый громовый удар. Храм рухнул.
Мгновение было тихо, потом люди закричали громче падавших стен.
Конечно, не все зрители были так сильно испуганы. Некоторые из наиболее диких анахоретов[9], протиснувшиеся к орудию, стали прыгать, как безумные. Среди них был их вождь Исидор, отвратительный со своими длинными, как у привидения, руками, окутанный облаком пыли. Потом они затянули победный псалом, который был заглушён криками ужаса тех, кто узнал, что профессор был убит, а много солдат ранено. Сквозь пение и вопли поднимался над площадью многоголосый крик:
– Серапис покарает теперь свою страну голодом.
И тут же со всех сторон послышались призывные воз гласы:
– Хлеба! Император должен дать нам хлеба! Долой попов! Долой наместника! Долой императора! Да здравствует Ипатия! Слушайтесь Ипатию! Где Ипатия?
Последняя же упала без чувств, когда она перестала видеть своего отца. Вольф подхватил ее на руки и начал командовать студентами, словно был их начальником.
– За мной, в заколдованный дом. Клином сквозь толпу. Топчите всякого, кто не посторонится. А кто будет сопротивляться, пускайте в ход нож. Мы понесем ее. Вы вдвоем и я. Вперед, товарищи!
И клинообразная кучка студентов с бесчувственной женщиной в середине, как корабль в людском море, спокойно, твердо и безостановочно достигла заколдованного дома.
Там на пороге стоял старый солдат. С добродушной насмешкой смотрел он на шествие студентов, на дочь Теона и несших ее юношей. Внезапно он узнал Вольфа.
– Ули! – воскликнул он и, не желая выказывать своих чувств перед посторонними, сжал кулаки. На нем все еще было что-то вроде военной формы. Рукава были засучены, а когда он сжал кулаки, мускулы напряглись, как у кузнеца.
– В добрый час…
– Будь он проклят этот час! – крикнул Вольф.
– Несите бедняжку вовнутрь. Синезий, ты знаешь толк в медицине, дай служанке необходимые указания. Ты, Александр, приведешь доктора. Я останусь здесь и не впущу никого!
И Вольф молча встал рядом с отцом.
Отсюда тоже можно было ясно видеть Серапеум.
Как ни был слаб ветер, облако пыли стало постепенно рассеиваться. Около гигантского тарана началось движение. Студенты внимательно изучали его, а солдаты медленно двигали на низких колесах к четвертой колонне. Раненых унесли. Гора обломков, образованная упавшими колоннами, была ужасна, но за ней открылось нечто необыкновенное. Справа и слева стены святилища разрушились, а позади упавших колонн, среди множества осколков, блестела сквозь осевшую пыль серебряная статуя Божества. Восторженный возглас взвился над толпой. Серапис сотворил чудо, чтобы спасти страну и свое изображение! Одни голоса перекрывали другие, произносимые молитвы, перемещались. Монахи произносили заклятья против статуи, а чернь молилась ей. Городская святыня исцеляла больных и изувеченных, а главное – она посылала хлеб!
Вокруг носилок архиепископа забегали священники и офицеры.
– Никто не доверяется идолам, – сказал старый солдат своему сыну, – все они трусы.
Спустя несколько минут к заколдованному дому торопливо подошел один из секретарей. Уже издали махнул он рукой старому солдату.
– Архиепископ шлет вам свое благословение!
– Гм!
– Никто, кроме вас, – говорит он, – не достоин заслужить вечную славу, срубив топором голову идола. Необходима величайшая поспешность. Это нужно сделать немедленно. Вы готовы?
Старый солдат обратился к сыну:
– Ты ученый, я – нет. Это идол?
– Конечно, это идол, – сказал Вольф.
– Во славу ли нашего святого дела, истинной веры и будущего христианства будет падение идола?
В это время над обширной площадью раздалась древняя молитва, которую в течение тысячелетий распевали египтяне, когда Нил медлил с разливом и Серапис должен был помочь.
С презрением обратился Вольф к посланнику архиепископа и сказал:
– А что вы сделаете, если Нил иссякнет?
– Мы пошлем паломничество к стопам святого Антония во имя истинного Бога.
Проклиная всех идолов, Вольф вошел в дом, где, как ему показалось, раздавались тихие рыдания.
Не сказав ни слова, вошел в дом и старый солдат и скоро вернулся с топором в руке. Медленно шел он к храму среди боязливо расступившегося народа. Его седые волосы и широкие плечи возвышались над толпой. Не поклонившись, прошел он мимо кивнувшего ему архиепископа, поднялся на возвышенность и достиг разрушенного святилища. Как по ровным ступеням поднялся он по обломкам до самой статуи. Потом прикинул расстояние и вскинул над головой топор. Монахи фанатично приветствовали его. Толпа рванулась вперед, намереваясь помешать разрушению. Солдаты с трудом сохраняли свои ряды, в двух местах возникла свалка…
Трижды поднимал топор старый воин, трижды, подобно жрецу, взмахивал он им над серебряной бычачьей головой божества и, наконец, с грохотом опустил лезвие, в ответ раздался ужасный крик народа. Серебряная оболочка статуи лопнула, обнажив внутри черное дерево. Снова опустил он топор, а потом еще раз ударил. Вдруг со всех сторон раз далось: «Дьявол! Дьявол!» Это черная крыса выбежала из середины статуи. Толпа кинулась к третьему ряду цепи солдат, и началась кровавая схватка, настоящая александрийская уличная война.
Некоторое время стоял еще старый солдат на своем мраморном пьедестале, нанося удар за ударом по идолу. Потом он вернулся в свое жилище, держа в руках топор. Толпа, намеревавшаяся покончить с архиепископом и всеми попами, боязливо расступалась перед ним, как перед палачом.
Вечером того же дня во всех церквях народу вещали о том, что Нил поднялся до уровня шестидесяти локтей. Христианский Бог оказался хорошим Богом, дававшим хлеб, подобно Серапису. Александрийский люд ликовал перед дворцом больного архиепископа.
Глава III
НАЗАРЕИ[10]
Объявление, вывешенное во втором дворике Академии, извещало студентов, что Ипатия на два месяца прекращает чтение лекций. На это время прибывшие из Афин друзья расстались, и каждый мог, следуя своим желаниям и обстоятельствам, заняться личными делами, чтобы подготовиться к новому учебному году.
Александром полностью завладела его семья. Бесчисленные приглашения посыпались градом ото всех представителей семейства Иосифа. Сам Иосиф в манере и разговоре стал намного застенчивее, чем был во времена императора Юлиана, но зато был в состоянии предоставить в распоряжение своего сына почти неограниченные средства. Благодарно, хотя и довольно равнодушно улыбаясь, узнал Александр, какую карьеру придумал для него старый фабрикант. Во-первых, как можно скорее – профессура, во-вторых – богатейшая женитьба, затем – должность управителя или министра; старый Иосиф был, в сущности, не так уж и робок.
У Троила в Александрии были только дальние родственники. Он занялся подыскиванием удобного жилища, оборудовал его с азиатским комфортом и нанял черного слугу, желтого повара и несколько белых служанок.
Синезий задержался в городе на непродолжительный срок, правда, дядя успел представить его гостеприимному наместнику.
Затем, в сопровождении одного из родственников, он отправился по морю в Пентаполис. Охота там только лишь начиналась, и кроме того он не желал видеть, как быстро и уверенно сравнивали с землей Серапеум, оставив, словно в насмешку над желанием наместника, одну-единственную из гигантских колонн. К тому же куда приятнее было не слышать легенд, через несколько дней появившихся в народе. Сто тысяч человек видели, как начал свою работу гигантский таран, и как его изобретатель погиб под обломками первой колонны. Несмотря на это, с упоением рассказывали, что христианский Бог для разрушения капища[11] послал с неба огонь, из ада – землетрясение, а идол только тогда треснул, обнаружив скрывавшегося в нем дьявола, когда храбрый солдат нацарапал на лезвии своего топора крест.
Вольф поселился в заколдованном доме. В его распоряжение была предоставлена большая пустая комната с походной кроватью и небольшим столом. Однако он чувствовал себя вполне уютно в этом угрюмом здании, которое о многом говорило ему. Оно было построено несколько сот лет тому назад для одного знаменитого астронома Серапеума. Народ вспоминал, что сама царица Клеопатра много ночей провела с астрологом наверху, на башне, сводя луну на землю и предаваясь еще более позорным волшебствам. После ужасного конца царицы, дьявол унес и заклинателя. С тех пор в доме, в башне и в подземельях было неспокойно.
Но Вольф чувствовал себя здесь хорошо и уютно. Каждый уголок этого таинственного дома пробуждал в нем воспоминания детства. У юноши не было ни малейшего страха перед привидениями, так как он больше не верил в них. Вольф уже не надеялся повстречаться в темном коридоре с обитателями потустороннего мира и собственноручно покончить с ним.
Но с годами не исчез его ужас перед отцом: ребенком он боялся его, боялся диких вспышек отцовского гнева так же сильно, как и загадочной кротости, с которой после подобных сцен старался старик приласкать своего ребенка. Конечно, уже давно не поднимал он руки на своего большого сына, но своеобразная кротость осталась. Отец и старая служанка обращались с ним почти одинаково почтительно. Для старой готки[12] он был молодой господин, для отца – господин – сын.
Комната отца была для Вольфа единственным неприятным местом в целом доме, хотя в ней не было ни чего кроме распятия с вечной лампадой из красного стекла да висевшего на голых серых стенах старого оружия.
Целыми днями бродил Вольф по городу, задумчивый и одинокий. Дома тоже разговаривали мало. За едой отец сидел напротив него, и как будто стесняясь, предлагал ему лучшие куски, но не делился тем, что находилось в его душе. Только когда становилось темно, таинственный дом оживлялся. По два, по три человека стекались со всего города, главным образом рабочие и ремесленники, но иногда и недовольные офицеры или священники. Вольф узнал, что это были назареи, а с ними и вожди этого движения. Эти люди верили в Иисуса, но ненавидели новое язычество, в течение двухсот лет разраставшееся из имени Христа. Вольф знал также, что его посещают не из простого любопытства. Гости хотели убедиться, не обманул ли студент надежд своей партии, не перешел ли он в Афинах на сторону греческих атеистов или православных христопродавцев.
Казалось, что Вольф произвел хорошее впечатление. Не прошло и месяца со дня его возвращения в родительский дом, как однажды вечером около двадцати набожных гостей заполнили комнату, среди них был старый Библий. В этот день Вольф был посвящен в величайшую тайну партии. Три александрийских архиепископа один за другим назначали награду за голову Библия, так как, подобно своему учителю Арию, он отвергал божественность Христа. Теперь Вольф догадался, что восьмидесятилетний старик, под охраной старого солдата и с ведома нескольких назареев, жил в их таинственном доме. Еще юношей, во время последних гонений на христиан языческого кесаря, Библий не отрекся от Христа, несмотря на повторную пытку. Затем христианские кесари прекратили преследование, но новый александрийский архиепископ приказал отрубить мученику Библию правую руку, так как он не хотел признать положений великого собора. Этот человек был теперь главой движения назареев. Враги не должны были знать, что Библий в городе, что он вообще еще жив.
На тот день в подземных залах таинственного дома было назначено общее собрание назареев. Несколько ближайших сторонников Библия собрались здесь, чтобы предварительно установить программу собрания и предложить новую кандидатуру для предстоящей борьбы. Надо было подготовиться к выборам нового архиепископа, становившимся, после смерти Феофила, важнейшим событием дня. Назареи решили голосовать и агитировать за либерального Тимофея; Вольф должен был с этой целью выступить в своем кругу, то есть среди образованных и равнодушных христиан, и после непродолжительного обдумывания он дал свое согласие.
Под руководством Библия разговор сосредоточился на вопросах внутренней партийной тактики. Среди назареев, отвергавших соборные постановления, сводивших религию к немногим евангельским заповедям и намеревавшихся взять на себя заботу о неимущих, под предводительством одного каменотеса образовалась группа, прозванная греческими назареями «эксуконцианами», а римскими чиновниками – «нигилистами». Библий потерял бы значительную часть своих приверженцев, если бы исключил каменотеса из партии за его анархистскую проповедь. Таким образом, для главарей дело сводилось к тому, чтобы направить эту дикую толпу на путь добра помимо ее собственной воли.
Вольф не скрывал своего неудовольствия по отношению к такой тактике. Ложь и обман царят над миром. Иначе и невозможно между враждебными силами. Но между братьями должна была бы царить откровенность, ведь назареев он всегда считал братьями. Библий постарался рассеять смущение юного товарища. Во всех больших делах необходим порядок. Как государство, так и церковь должны иметь главу. Как бы ни был свободен каждый отдельный назарей, община не может считаться с причудами каждого каменотеса.
Было очевидно, что престарелый Библий, двукратный мученик за христианство и ересь, больше не терпит возражений. Его последователи благоговейно промолчали, когда он, не дав никому больше слова, перешел от беседы к поучениям. Он был прекрасен, стоя под оружием старого солдата, смертельно бледный, несмотря на розовый свет вечной лампады, с направленным на Вольфа воинственным взором. Белая священническая одежда облекала его от шеи до самых ступней, белыми были длинная широкая борода и левая рука, и только кроваво-красным пятном мелькнул однажды остаток поднятой им правой руки.
Вольфу не представилось больше случая высказать свои мысли. Для всех присутствующих казалось ясным, что партия должна делать и думать то, что хотел и думал Библий. И только старый солдат жадно смотрел в глаза Вольфа, как будто знаниям сына он доверял больше, чем откровениям мученика.
В своем признании необходимости порядка Библий дошел постепенно до прославления римской государственности.
Всякий друг порядка должен быть благодарен императорам за то, что неустанной работой стараются они поддерживать слаженность в колоссальной сети римского государства, сети, все нити которой объединяются в их золотом дворце, и за то, что они стараются дать возможность своим преемникам продолжать их дело. Такая сеть – великое дело, и плести ее посредством всего, что полезно для государства – задача, достойная императоров. Чума и голод, война и мир, люди и боги – всего лишь нити государственной сети в руках цезарей. Так Константин Первый показал себя мудрым государем, когда дружелюбно отнесся к долго преследовавшимся христианам и приказал им быть его опорой на востоке государства. При этом императоры постоянно желают облегчить бремя всех угнетенных и обремененных и сделать их счастливыми гражданами. И если бы не появились епископы, истинное христианство постепенно овладело бы государством. О, цари никогда не бывают глупы, ибо их ум – ум всего государств
Кто знает, до чего дошел бы еще в своих рассуждениях Библий, если бы смутный подземный гул не обнаружил нетерпения собравшейся массы.
Мученик тотчас же прекратил свою проповедь и хорошо знакомыми лестницами и ходами повел своих друзей в подземелья таинственного дома. Вольф, конечно, присоединился к ним. Рядом шагал старый солдат и, казалось, боязливо ожидал решительного слова.
В конце длинного коридора, в котором ребенком Вольф подозревал существование особенно ужасных и могучих страшилищ, открылась железная дверь. Ее охраняло несколько вооруженных людей, почтительно проводивших Библия и его спутников в высокую пещеру, в которой при свете нескольких факелов собралось до тысячи человек. Библий сейчас же взошел на нечто вроде кафедры и оттуда объявил собрание открытым. Прежде всего он просил простить одного из уважаемых сотоварищей – старого солдата, который с его разрешения отдал себя в распоряжение кровавого архиепископа и разбил идола. В конце концов разрушение языческих храмов полезно истинному христианству.
Одобрительный шепот прошел по рядам. Только из левого угла от входа послышались смешки. Там стояли эксуконциане, или нигилисты, и насмехались над премудростью Библия.
Библий воскликнул раздраженно:
– Священники считают нашего старого друга человеком с погибшей душой, целиком находящегося в их власти. Этому убеждению обязана наша партия возможностью вот уже двадцать лет собираться здесь для безопасных совещаний. Должны ли мы отказаться от этого преимущества?
– Нет! – крикнул каменотес из своего угла. – Если партия стремится только к безопасным совещаниям! Но мы хотим наверх, на улицу, с оружием… Революция!
– Революция! – сотней голосов прозвучало из угла пещеры.
– А хотите вы закончить так, как вот этот?
Как ни теснились люди, они расступились, и внезапно все увидели труп, лежащий рядом с кафедрой, труп одного из братьев, выступившего в церкви перед молящимися против проповеди какого-то священника и объявившего себя назареем. Его хотели принудить назвать имена товарищей, но он молча умер под пытками.
Вид мертвого на мгновение заставил замолчать оппозицию. Затем каменотес протиснулся через толпу, поставил одну ногу на труп и закричал:
– Этот мертвый, разодранный муками палачей, взывает: горе фарисеям![13] Сын плотника пришел в мир, что бы разбить ярмо и уничтожить проклятие Адама, дабы желающие быть сынами божьими не трудились в поте лица! В римском государстве, ставшем заговором нескольких тысяч против стольких миллионов, произнес он слова свободы, и из жилищ, подобных могилам, выступили изможденные братья, как в давно минувшие дни. Тогда ужаснулись проклятые, могучие и господствующие и заключили между собой новый союз и деньгами, и почестями купили хранивших слово освободителя. И тогда сами они назвали себя отцами и епископами и вступили в союз с римским императором, и словами освободителя, как бичами, загнали снова в подземелье истощенных братьев и покрыли землю покровом еще более плотным, чем он был раньше. Нас обманули! Долой предателей! К оружию! Революция!
Александром полностью завладела его семья. Бесчисленные приглашения посыпались градом ото всех представителей семейства Иосифа. Сам Иосиф в манере и разговоре стал намного застенчивее, чем был во времена императора Юлиана, но зато был в состоянии предоставить в распоряжение своего сына почти неограниченные средства. Благодарно, хотя и довольно равнодушно улыбаясь, узнал Александр, какую карьеру придумал для него старый фабрикант. Во-первых, как можно скорее – профессура, во-вторых – богатейшая женитьба, затем – должность управителя или министра; старый Иосиф был, в сущности, не так уж и робок.
У Троила в Александрии были только дальние родственники. Он занялся подыскиванием удобного жилища, оборудовал его с азиатским комфортом и нанял черного слугу, желтого повара и несколько белых служанок.
Синезий задержался в городе на непродолжительный срок, правда, дядя успел представить его гостеприимному наместнику.
Затем, в сопровождении одного из родственников, он отправился по морю в Пентаполис. Охота там только лишь начиналась, и кроме того он не желал видеть, как быстро и уверенно сравнивали с землей Серапеум, оставив, словно в насмешку над желанием наместника, одну-единственную из гигантских колонн. К тому же куда приятнее было не слышать легенд, через несколько дней появившихся в народе. Сто тысяч человек видели, как начал свою работу гигантский таран, и как его изобретатель погиб под обломками первой колонны. Несмотря на это, с упоением рассказывали, что христианский Бог для разрушения капища[11] послал с неба огонь, из ада – землетрясение, а идол только тогда треснул, обнаружив скрывавшегося в нем дьявола, когда храбрый солдат нацарапал на лезвии своего топора крест.
Вольф поселился в заколдованном доме. В его распоряжение была предоставлена большая пустая комната с походной кроватью и небольшим столом. Однако он чувствовал себя вполне уютно в этом угрюмом здании, которое о многом говорило ему. Оно было построено несколько сот лет тому назад для одного знаменитого астронома Серапеума. Народ вспоминал, что сама царица Клеопатра много ночей провела с астрологом наверху, на башне, сводя луну на землю и предаваясь еще более позорным волшебствам. После ужасного конца царицы, дьявол унес и заклинателя. С тех пор в доме, в башне и в подземельях было неспокойно.
Но Вольф чувствовал себя здесь хорошо и уютно. Каждый уголок этого таинственного дома пробуждал в нем воспоминания детства. У юноши не было ни малейшего страха перед привидениями, так как он больше не верил в них. Вольф уже не надеялся повстречаться в темном коридоре с обитателями потустороннего мира и собственноручно покончить с ним.
Но с годами не исчез его ужас перед отцом: ребенком он боялся его, боялся диких вспышек отцовского гнева так же сильно, как и загадочной кротости, с которой после подобных сцен старался старик приласкать своего ребенка. Конечно, уже давно не поднимал он руки на своего большого сына, но своеобразная кротость осталась. Отец и старая служанка обращались с ним почти одинаково почтительно. Для старой готки[12] он был молодой господин, для отца – господин – сын.
Комната отца была для Вольфа единственным неприятным местом в целом доме, хотя в ней не было ни чего кроме распятия с вечной лампадой из красного стекла да висевшего на голых серых стенах старого оружия.
Целыми днями бродил Вольф по городу, задумчивый и одинокий. Дома тоже разговаривали мало. За едой отец сидел напротив него, и как будто стесняясь, предлагал ему лучшие куски, но не делился тем, что находилось в его душе. Только когда становилось темно, таинственный дом оживлялся. По два, по три человека стекались со всего города, главным образом рабочие и ремесленники, но иногда и недовольные офицеры или священники. Вольф узнал, что это были назареи, а с ними и вожди этого движения. Эти люди верили в Иисуса, но ненавидели новое язычество, в течение двухсот лет разраставшееся из имени Христа. Вольф знал также, что его посещают не из простого любопытства. Гости хотели убедиться, не обманул ли студент надежд своей партии, не перешел ли он в Афинах на сторону греческих атеистов или православных христопродавцев.
Казалось, что Вольф произвел хорошее впечатление. Не прошло и месяца со дня его возвращения в родительский дом, как однажды вечером около двадцати набожных гостей заполнили комнату, среди них был старый Библий. В этот день Вольф был посвящен в величайшую тайну партии. Три александрийских архиепископа один за другим назначали награду за голову Библия, так как, подобно своему учителю Арию, он отвергал божественность Христа. Теперь Вольф догадался, что восьмидесятилетний старик, под охраной старого солдата и с ведома нескольких назареев, жил в их таинственном доме. Еще юношей, во время последних гонений на христиан языческого кесаря, Библий не отрекся от Христа, несмотря на повторную пытку. Затем христианские кесари прекратили преследование, но новый александрийский архиепископ приказал отрубить мученику Библию правую руку, так как он не хотел признать положений великого собора. Этот человек был теперь главой движения назареев. Враги не должны были знать, что Библий в городе, что он вообще еще жив.
На тот день в подземных залах таинственного дома было назначено общее собрание назареев. Несколько ближайших сторонников Библия собрались здесь, чтобы предварительно установить программу собрания и предложить новую кандидатуру для предстоящей борьбы. Надо было подготовиться к выборам нового архиепископа, становившимся, после смерти Феофила, важнейшим событием дня. Назареи решили голосовать и агитировать за либерального Тимофея; Вольф должен был с этой целью выступить в своем кругу, то есть среди образованных и равнодушных христиан, и после непродолжительного обдумывания он дал свое согласие.
Под руководством Библия разговор сосредоточился на вопросах внутренней партийной тактики. Среди назареев, отвергавших соборные постановления, сводивших религию к немногим евангельским заповедям и намеревавшихся взять на себя заботу о неимущих, под предводительством одного каменотеса образовалась группа, прозванная греческими назареями «эксуконцианами», а римскими чиновниками – «нигилистами». Библий потерял бы значительную часть своих приверженцев, если бы исключил каменотеса из партии за его анархистскую проповедь. Таким образом, для главарей дело сводилось к тому, чтобы направить эту дикую толпу на путь добра помимо ее собственной воли.
Вольф не скрывал своего неудовольствия по отношению к такой тактике. Ложь и обман царят над миром. Иначе и невозможно между враждебными силами. Но между братьями должна была бы царить откровенность, ведь назареев он всегда считал братьями. Библий постарался рассеять смущение юного товарища. Во всех больших делах необходим порядок. Как государство, так и церковь должны иметь главу. Как бы ни был свободен каждый отдельный назарей, община не может считаться с причудами каждого каменотеса.
Было очевидно, что престарелый Библий, двукратный мученик за христианство и ересь, больше не терпит возражений. Его последователи благоговейно промолчали, когда он, не дав никому больше слова, перешел от беседы к поучениям. Он был прекрасен, стоя под оружием старого солдата, смертельно бледный, несмотря на розовый свет вечной лампады, с направленным на Вольфа воинственным взором. Белая священническая одежда облекала его от шеи до самых ступней, белыми были длинная широкая борода и левая рука, и только кроваво-красным пятном мелькнул однажды остаток поднятой им правой руки.
Вольфу не представилось больше случая высказать свои мысли. Для всех присутствующих казалось ясным, что партия должна делать и думать то, что хотел и думал Библий. И только старый солдат жадно смотрел в глаза Вольфа, как будто знаниям сына он доверял больше, чем откровениям мученика.
В своем признании необходимости порядка Библий дошел постепенно до прославления римской государственности.
Всякий друг порядка должен быть благодарен императорам за то, что неустанной работой стараются они поддерживать слаженность в колоссальной сети римского государства, сети, все нити которой объединяются в их золотом дворце, и за то, что они стараются дать возможность своим преемникам продолжать их дело. Такая сеть – великое дело, и плести ее посредством всего, что полезно для государства – задача, достойная императоров. Чума и голод, война и мир, люди и боги – всего лишь нити государственной сети в руках цезарей. Так Константин Первый показал себя мудрым государем, когда дружелюбно отнесся к долго преследовавшимся христианам и приказал им быть его опорой на востоке государства. При этом императоры постоянно желают облегчить бремя всех угнетенных и обремененных и сделать их счастливыми гражданами. И если бы не появились епископы, истинное христианство постепенно овладело бы государством. О, цари никогда не бывают глупы, ибо их ум – ум всего государств
Кто знает, до чего дошел бы еще в своих рассуждениях Библий, если бы смутный подземный гул не обнаружил нетерпения собравшейся массы.
Мученик тотчас же прекратил свою проповедь и хорошо знакомыми лестницами и ходами повел своих друзей в подземелья таинственного дома. Вольф, конечно, присоединился к ним. Рядом шагал старый солдат и, казалось, боязливо ожидал решительного слова.
В конце длинного коридора, в котором ребенком Вольф подозревал существование особенно ужасных и могучих страшилищ, открылась железная дверь. Ее охраняло несколько вооруженных людей, почтительно проводивших Библия и его спутников в высокую пещеру, в которой при свете нескольких факелов собралось до тысячи человек. Библий сейчас же взошел на нечто вроде кафедры и оттуда объявил собрание открытым. Прежде всего он просил простить одного из уважаемых сотоварищей – старого солдата, который с его разрешения отдал себя в распоряжение кровавого архиепископа и разбил идола. В конце концов разрушение языческих храмов полезно истинному христианству.
Одобрительный шепот прошел по рядам. Только из левого угла от входа послышались смешки. Там стояли эксуконциане, или нигилисты, и насмехались над премудростью Библия.
Библий воскликнул раздраженно:
– Священники считают нашего старого друга человеком с погибшей душой, целиком находящегося в их власти. Этому убеждению обязана наша партия возможностью вот уже двадцать лет собираться здесь для безопасных совещаний. Должны ли мы отказаться от этого преимущества?
– Нет! – крикнул каменотес из своего угла. – Если партия стремится только к безопасным совещаниям! Но мы хотим наверх, на улицу, с оружием… Революция!
– Революция! – сотней голосов прозвучало из угла пещеры.
– А хотите вы закончить так, как вот этот?
Как ни теснились люди, они расступились, и внезапно все увидели труп, лежащий рядом с кафедрой, труп одного из братьев, выступившего в церкви перед молящимися против проповеди какого-то священника и объявившего себя назареем. Его хотели принудить назвать имена товарищей, но он молча умер под пытками.
Вид мертвого на мгновение заставил замолчать оппозицию. Затем каменотес протиснулся через толпу, поставил одну ногу на труп и закричал:
– Этот мертвый, разодранный муками палачей, взывает: горе фарисеям![13] Сын плотника пришел в мир, что бы разбить ярмо и уничтожить проклятие Адама, дабы желающие быть сынами божьими не трудились в поте лица! В римском государстве, ставшем заговором нескольких тысяч против стольких миллионов, произнес он слова свободы, и из жилищ, подобных могилам, выступили изможденные братья, как в давно минувшие дни. Тогда ужаснулись проклятые, могучие и господствующие и заключили между собой новый союз и деньгами, и почестями купили хранивших слово освободителя. И тогда сами они назвали себя отцами и епископами и вступили в союз с римским императором, и словами освободителя, как бичами, загнали снова в подземелье истощенных братьев и покрыли землю покровом еще более плотным, чем он был раньше. Нас обманули! Долой предателей! К оружию! Революция!