Мавлютова Галия. Королева сыска

   Полуприятельские, что ли...
   Мила вернулась от стойки с коньяком и конфетами.
   - Дрянь погодка. - Она сняла сумочку с сиденья, повесила ее на спинку стула. - А у меня не топят. Второй день не могу зайти купить обогреватель. Мерзну, как дура. Только коньячок и спасает.
   Виски еще, правда.
   - У меня дома два года батареи простояли полухолодные, - рассказала в ответ Гюзель. - Кому я только не жаловалась, обошла всех начальников, шило им в толстые задницы. Через два года только затопили как надо... Сапожки новые купила? - полюбопытствовала Гюзель. - Смотрю, прихрамываешь.
   - Заметно? - расстроилась Мила. - Да вчера тоска напала, дай, думаю, шмотку новую куплю, подниму настроение. Зашла, купила сапожки. Не разносила пока.
   - Где брала? Сколько стоят?
   Подслушать их, и, конечно, каждому пришло бы на ум - опер и его информатор на тайной встрече.
   Обе закурили.
   - Что это? - Гюзель дотронулась до руки Милы, чуть выше запястья, когда девушка подняла руку с сигаретой и обнажился синяк размером с пятак советских времен. - Били? - впрямую спросила Юмашева.
   - Нет, - ответила Мила. - Мудак один попался. Захотел показать, какой он сильный. Сжал лапищей, ну и вот...
   В этот раз не били. Но прежде доставалось, и никто ничего не может гарантировать на будущее.
   Таково выбранное ею ремесло, его издержки. Все проститутки знают, что с ними может быть, что однажды могут и прибить насмерть. Подобных случаев сколько угодно. Вот та же Мила. Когда она только приобщилась к "профессии", с одной из ее подруг произошел случай, который, казалось бы, должен был заставить юную провинциалку бежать с панели сломя голову. Подругу звали Ира. Она "работала" на одном из "пятачков", где толклись девицы, мужчины с испитыми лицами и таксисты.
   Схема "работы" была проста: девка заманивает, сутенер получает деньги, а "свой" таксист занимается развозкой. В один из вечеров Иру снял один кавказец, с бритой головой, в кожаном плаще, по виду старик, но на самом деле еще не старый.
   Отдал положенную сумму Ириному сутенеру, посадил в "панельное" такси и отвез на Каменный остров. И там, не выходя из такси, он бил и истязал ее в течение пяти часов. Все это время таксист сидел не шелохнувшись и тронул машину, когда обессиленный кавказец уже стал выть, а Ира стала умирать. Ее выкинули там же, на Каменном, утром ее подобрали сердобольные граждане и вызвали "Скорую". В больнице она сказала, что ее избили неизвестные, а вернувшись домой, поняла, что жизнь кончена. В ней засел страх, который начал поедать ее не только изнутри, но и снаружи, съедал кожу, ногти, волосы. За считанные месяцы из полненькой румяной блондинки Ира превратилась в старуху, вдобавок покрылась струпьями с ног до головы. Ее навещали немногочисленные подруги, навещала и Мила, навещала даже Гюрза. Ей предлагали помощь, но Ира отвергала все. И вскоре умерла. Такая судьба... Везде и всегда побеждает сильнейший - сильный духом. Естественный отбор, япона мать, против него не попрешь. А вы говорите - "помочь богатому, спасти сильного"...
   Детский лепет. Сопля в стакане...
   Гюзель и Мила поговорили еще о том о сем.
   Вдруг Гюзель "вспомнила":
   - Знаешь, мне вчера подарили пригласительный в Дом кино. Подожди... Она покопалась в сумочке. - Ага, вот посмотри. На послезавтра. Картина какого-то финского режиссера. У меня дежурство, все равно пропадет. Хочешь сходить?
   - Послезавтра? Начало в восемь, на два лица.
   Давайте, схожу, вроде свободна. А чего ж не отказались от билета, если дежурство?
   - Тогда неизвестно кому его отдадут. А так я им могу распорядиться сама. Понимаешь? По своему выбору. Выбрать кого-то и облагодетельствовать.
   - Ага. Спасибо. - Билет перекочевал в сумочку Милы.
   - Про Марьева что у вас слышно? Ты же вроде знавала его прошлых приятелей-знакомых. Кто его так? - спросила Юмашева.
   - Ну, вы вспомнили! Уж давно проехали эту тему. Закопали козла и проехали.
   - Козла?
   - Да все они козлы.
   - Проехать-то проехали, - Юмашева откинулась на спинку стула, - но интерес остался.
   - Раз остался... Да, обсуждали, конечно, в те дни. И при мне. Дайте вспомнить... - Мила замолчала, задумчиво катая по столу шарик из конфетной обертки.
   Включили магнитофон. Гоняли Агутина. Народу в зале прибавилось. Только что ввалилась шумная группа офицеров, майоры и подполковники.
   Наверняка слушатели академии. Набрали пива.
   - Вы знаете, - вновь заговорила Мила, - никто ничего конкретного не говорил. После убийства. Но вот до... Брякнул как-то при мне один тип, дело было за месяц до твоей заказухи - как раз про Марьева. Сейчас, подождите, точно вспомню, как дело было... - Гюрза готова была ждать сколько угодно. Лишь бы на ладонь упала та крупица информации, из которой, как из семени, можно вырастить побег. - Двое их было. Обоим под сороковник. Помню толком одного, с которым я была. Когда они о своем трендели, всплыл у них этот Марьев. Вот мой-то и говорит, а, дескать, Марьев - битая карта, я тебе говорю. И все. Свернули пьяный базар на другую тему.
   - Кто таков? - внешне спокойно поинтересовалась Юмашева, а внутри все напряглось. Опа!
   Неужели ниточка появилась? Ай да Гюрза! Буквально первый агент на след навел... Вот что значит ментовское счастье.
   - Значит, звали моего чувака Боря. Борис. Корешился он когда-то с пацанами из угонял, но потом, кажется, завязал с этим, стал крутым. Э-э...
   Чего-то он и про работу говорил. Дескать, работает где-то... О, точно! - Мила аж хлопнула в ладоши. - В Автове, директором автомагазина... А больше я ничего не знаю, - она как-то по-детски развела руками и улыбнулась.
   Юмашева отпила глоток кофе. Это уже не ниточка получается - веревка целая. Если, конечно, девочка говорит про того самого.
   - Спасибо, Мила, - искренне сказала она. - Помогла, честное слово. Если что - звони.
   - Обязательно.
   28.11.99, день
   Плюс один тепла переплавлял первый, неуверенный снег в слякотную грязь. Коричневые лужи заполняли неровности дорог. Снег то прекращался, то вновь сыпался мелкой крупой. Вот что не прекращалось с начала дня, так это ветер. Который "вновь играет рваными цепями". В общем, все путем, все по делу, конец ноября. В такую погоду должен, просто обязан вырасти спрос на крепкое спиртное. Особенно бурно радуются, надо полагать, держатели разливушек.
   Не удалось отогнать мысли о водке и Вите Белякову, выбравшемуся из "Жигулей" под ветер и снежную крошку и тут же поднявшему воротник куртки. "Сто пятьдесят с прицепом не помешали бы", - вздохнул он про себя, обходя машину. Его спутница тоже, наверное, не откажется хлопнуть по коньячку. Может, предложить ей раскрутить этого бобра сначала на коньяк, а потом на признания? С такими мыслями он открыл дверцу и помог Юмашевой выйти из авто. Судя по тому, как майор милиции передернула плечами и зябко поежилась, с ходу пробрал ее ветрюга. Здесь, на холме, задувало - только держись. Хорошо, что им не пришлось и не придется совершать по склону холма пешие прогулки.
   Юмашева позвонила ему два дня назад и безапелляционно приказала отыскать некоего Бориса Алексеевича Герасимова, который трудился в Автове директором магазина "Автозапчасти". Отыскать и мило, без протокола, но результативно побеседовать с ним на предмет вот чего: дескать, у него, Виктора, есть оперативные данные, будто означенный Герасимов за несколько дней до убийства Марьева знал о готовящейся акции. Так вот, необходимо выпытать, от кого он об этом узнал, - пара пустяков. Задача ясна?
   Но пара пустяков не получилась. Виктор честно съездил в Автово, честно попытался вытрясти из Герасимова информацию, применив все, чему научился в Школе милиции и на недолгой практике на "земле": пряник, кнут, уговоры и угрозы. Однако директор оказался калачом тертым, судя по всему, с милицией дело не раз имевшим, и ушел в полную отказку. Ничего не знаю, ничего не видел, ничего никому не скажу. Тем более про Марьева.
   Наговаривают на меня злые языки, товарищ лейтенант, я в политику не лезу, мне и здесь своих забот хватает. Три часа ушло коту под хвост.
   Скрепя сердце Беляков так и доложил Гюрзе: ничего не выходит, клиент не колется. Гюрза шепотом выматерилась, помолчала несколько секунд, потом сказала:
   - Завтра, нет, послезавтра в десять подъезжай за мной на Тверскую. Прокатимся, посмотрим на твоего директора. За вымя пощупаем.
   Внизу, под горкой, кипел автомобилями проспект. Иногда от потока откалывались машины и, как давеча их "жигуль", устремлялись вверх по широченной асфальтовой полосе. Автомобилистам было чем занять себя на горе. Устроенный когда-то здесь автобусный парк существовал и по сей день, но - с изменившимся лицом. Он оброс со всех сторон заведениями, имеющими отношение к автобизнесу. Заправка, мойка-люкс, шиномонтаж, небольшой рынок подержанных автомобилей, двухэтажный магазин. Дверь над этим магазином, на котором, несмотря на ясный день, уже горела неоном вывеска "Автозапчасти, масла, шины", распахнул Виктор, пропуская даму вперед, и сам перешагнул порог, перемещая себя из царства ветра и слякоти во владения резинового запаха.
   - Веди, опер, ты теперь короткую дорогу знаешь.
   Юмашева опустила воротник пальто, который успела поднять, пока он закрывал машину. Пальто было черное, строгое, до пят. Элегантное. Пожалуй, действительно катит на звезду сыска. Только не русского, а какого-нибудь заграничного. Нашенские не бывают такими элегантными - даже в кино... Виктор посмотрел на свои нечищеные ботинки и сконфузился.
   Они прошли мимо капотов и шин, бросили взгляд на охранника, выходящего из соседнего зала и поигрывающего дубинкой, поднялись по лестнице на второй этаж. Жирная красная стрелка с надписью "Магазин" указывала направо, и, действительно, направо просматривались стеллажи с запчастями. Налево уходил безымянный коридор. Они свернули налево. Миновали дверь с табличкой "Бухгалтер", разминулись с девушкой, несшей электрочайник, над носиком которого поднимался парок, повернули за угол и уткнулись в дверь, обитую кожей строгого черного цвета.
   - Вот здесь у него логово, - мрачно изрек опер и утопил подушечку указательного пальца в этой коже.
   - Любопытно. - Юмашева щелкнула перламутровым ногтем по привинченной к двери табличке, на которой было выведено: "Prinzipal". - Обрати внимание. О чем-то это, наверное, говорит.
   - О чем?
   - Пока не знаю. Разберемся. Ну, пошли...
   В кабинете было натоплено так, что на ум не могли не прийти всякие шайки, веники и полки.
   Уж на что в коридоре было нехолодно, но в директорском кабинете вообще оказались тропики. Вошедших встретил гнусавый, пропитанный скукой голос: "Даже не думай об этом! Ты просто последнее дерьмо и больше ничего!.." Гнусавого прервали нажатием кнопки на пульте. Хозяин кабинета скинул ноги с тумбы, на которой стояла видеодвойка "Sony". Слетел сбитый ботинками лист какого-то документа, спланировал неспешно, подобно осеннему листу, и опустился обреченно на темно-зеленый ворс ковра. Хозяин кабинета повернулся вместе с креслом к вошедшим. Разглядев при свете пятирожковой люстры со стоваттной, не меньше, лампой в каждом рожке, кто к нему пожаловал, он не бросился из-за стола с объятиями, не расплакался от счастья, даже не привстал в знак приветствия, но улыбнулся. Ламповый свет заиграл на золотых коронках. Был он одет в строгий черный костюм, на белой рубашке - пестрый галстук. Стильно. Но совершенно не вязалось с его простецкой рожей и челкой мягких, соломенного цвета волос.
   - Какая красивая мадам причалила к нашей гавани! Наше вам с кисточкой и двадцать с огурцом.
   - Взаимно. - Гюрза подошла к директорскому столу, на котором, кроме телефона, пепельницы без следов пепла и вскрытой пачки чипсов, ничего не было, оперлась о него пальцами, наклонилась, чуть изогнув спину. Получилось изящно. Виктор остался позади, в центре комнаты, на ковре.
   Хозяин кабинета, взявшись толстыми пальцами за край столешницы, легко придвинул себя и кресло вплотную к столу. Водрузил на него локти, показав при этом намокшую под мышками рубашку.
   Сцепил пальцы (безымянный палец правой руки украшало обручальное кольцо) в замок и положил на него круглый мягкий подбородок. На кистях и запястьях, обнажившихся спавшими манжетами рубашки, блекло синели татуировки, которые явно когда-то пытались вывести.
   - Удостоверение можете не показывать, - милостиво разрешил директор. Лицо его было холеным, гладко выбритым, однако несколько обрюзгшим, с небольшими мешочками под глазами - не иначе, хозяин этого лица и кабинета в свое время бухал не по-детски. - Верю вам, как родной. А с молодым человеком мы уже знакомы, корешки, считай, виделись тут как-то, за жизнь терли... Чему обязан таким счастьем?
   Тон хозяина можно было назвать игриво-дружелюбным с примесью издевки.
   - Разговору, - кратко бросила Гюрза и повернулась:
   - Виктор, возьми два стула, вон там, у шкафа, принеси сюда. Мы вас ни от чего важного не отвлекаем, Борис Алексеевич?
   - Да вы же ненадолго. Э-э.., простите за информированность, знаю о вас немало, но из имен помню только кличку. Неудобно даму погонялом...
   - Можете и по кличке. Мне она нравится. На "вы" и по кличке. Выйдет даже забавно. А можете и Гюзель Аркадьевной величать.
   Директор пожевал губами, будто пробуя необычное имя на вкус. И, похоже, остался недоволен. Но промолчал.
   Виктор притащил стулья, пронеся их мимо предусмотренных для гостей низкого кожаного дивана у одной стены и двух кресел, тоже низких, у другой, и поставил их у стола.
   - Разговор наш как будет: неофициальный или протокол начнете рисовать? - поинтересовался Борис Алексеевич, когда незваные гости уселись.
   - Ну что вы, какой протокол, господь с вами, - очаровательно улыбнулась Юмашева. - Если протокол, так мы людей в отделение вызываем, повесткой, все честь по чести.., нет, просто у моего коллеги, - она кивнула на своего спутника, - имеется к вам несколько вопросов. Пустяковых.
   - Опять двадцать пять, - " горестно вздохнув, Борис Алексеевич оторвал подбородок от сцепленных рук и сел подчеркнуто прямо. - Гюзель Аркадьевна, я ведь уже объяснял вот этому товарищу, что подобные вопросы не ко мне. Скрывать не буду, кое-какие связи в так называемой преступной среде я имею - нынче ведь никакой бизнес без этого не обходится, бандиты там, пацаны всякие... Но то ведь простые бандиты, шушера, и до Марьева им дела нет. Мне, кстати, тоже. Мой бизнес, тьфу-тьфу-тьфу, с депутатскими делами рядом не лежит. Так что извиняйте. Не по адресу обратились.
   Только сейчас Виктор понял, какую тактическую ошибку совершил в прошлый раз. Куда ни сядь - на диван или в кресло, - будешь ниже человека за столом. И маленькое психологическое преимущество сразу же оказывается на стороне хозяина. Когда смотришь снизу вверх, это отнимает уверенность - и наоборот. Сейчас они приступали к беседе на равных. В смысле, на одном уровне.
   - Жаль, - протянула Юмашева. - Я-то надеялась, что вы поможете. Ну да бог с ним, с Марьевым. Поговорим о другом. Ведь не гоните нас, да?
   - Что вы, что вы! - всплеснул руками Борис Алексеевич. - Вы мои гости. Раз уж заехали... Вот только не знаю, что вам предложить из напитков, Гюзель Аркадьевна? Впрочем, вон бар, молодой человек.., м-м... Виктор, если не ошибаюсь, может посмотреть там, выбрать. Если насчет кофе или чая только скажите, распоряжусь.
   Увидев, что гостья достала сигареты, Борис Алексеевич пододвинул пепельницу, услужливо чиркнул встроенной в нее зажигалкой. И снова возложил подбородок на сложенные в замок руки.
   - С напитками подождем. Скажите мне лучше, Борис Алексеевич, как торговля? - успокаивающим, почти медовым голосом начала разговор Гюрза.
   - Неважнецки, - пожаловался Борис Алексеевич. - Денег ни у кого нет. Кризис до сих пор расхлебываем.
   - Нашу машину не уведут, Борис Алексеевич, пока мы тут с вами разговоры беседуем?
   - Обижаете, Гюзель Аркадьевна, - когда он начинал говорить, ему приходилось отрывать подбородок от сцепленных рук. Сказав, что хотел, он вновь опускался на "замок".
   - На вашей территории по машинам не работают? А, Борис Алексеевич? Ну а вдруг залетные, неуправляемые или малолетки начинающие...
   Виктор, молча сидящий рядом, недоумевал, чего добивается майорша. Не искренне же беспокоится о его, Викторе, машине!
   - Не волнуйтесь, Гюзель Аркадьевна. Сядете в то же авто, - заверил хозяин кабинета, который пока еще терпения не потерял.
   - Честное слово?
   - Честное. Как говорится в криминальной среде - гадом буду.
   - А если все же уведут, Борис Алексеевич? - продолжала медословить Гюрза. - На милицию ведь надежды нет. На ваше слово можно положиться? Вот я, например, если дам слово, то держу его. В лепешку расшибусь, а сдержу. Вы это должны знать - в силу своей "информированности".
   Все положу на то, чтоб выполнить обещанное...
   - Что-то я вас, Гюзель Аркадьевна, не понимаю. К чему вы ведете?
   Директор ощутил неуют. И, быть может, не только от странного разговора, но и от взгляда собеседницы, который поначалу праздно перебегал с предмета на предмет, а теперь буквально вонзился в директорские зрачки... Хотя нет, не в зрачки она смотрела. В мочку уха. И взгляд казался похожим на хирургический скальпель. Хорошо поставленный оперский взгляд. А директор давно не встречался с операми. Утратил сноровку, разучился "держать" такие взгляды. Да и как удержишь, если в глаза не смотрит?..
   - Так вот. - Ее голос изменился, похолодел, зачерствел. - Я не один год зарабатывала себе репутацию, заработала и дорожу ею. Если я дам слово да еще в присутствии третьего лица, то, как думаете, Борис Алексеевич, могу я его не сдержать, могу испоганить многолетние усилия?
   - Хоть убейте, не пойму, о чем это вы. Ну, допустим, можете. То есть, я хотел сказать, не можете... В смысле, если слово дадите - то сдержите.
   Верю. Вы удовлетворены? А то мне ехать скоро.
   Гюрза наклонилась вперед и тем же тоном, холодным, как ледяная глыба, продолжала, будто и не слышала ответа:
   - Я тебе, Болек (директор вздрогнул, услыхав свою кличку), сейчас дам слово, что не слезу с тебя, пока не раздавлю, как этот окурок. - О стеклянное дно пепельницы расплющился белый фильтр "Салема". Голос Гюрзы, оставаясь тихим, звучал теперь как удары молота по наковальне, взгляд, словно бы консервным ножом - банку, вскрывал череп собеседника. - Я лишу тебя всех этих прелестей: кондиционеров, тачек, секретарш. Ты у меня сядешь, хоть на год, хоть за хулиганку по двести шестой, но сядешь. И уже не выйдешь.
   Я сделаю так, что твои дружки очень скоро узнают, что ты стучишь мне. Лично мне. Давно и качественно. И может быть, ты даже не успеешь сесть.
   Еще - я натравлю на тебя всех своих оперов.
   У меня много друзей, которых стоит только попросить. Ты понял, Болек? Я дам тебе сейчас слово и уйду. И все! И потом, хоть в ногах у меня валяйся, назад я его не возьму. Так давать слово или нет?
   - Что вы от меня хотите? Я не у дел! - уверенность, а точнее, припудренная наглость сошла туда же, куда и румянец на щеках. Руки, уже расцепленные, лежали на столе, ерзая по нему.
   - Немного. Кто тебе сообщил, что Марьев больше не жилец?
   - Ну, это... По телику же передавали...
   - Не гони, да?! - впервые за все это время Юмашева повысила голос. - Я спрашиваю, кто тебе брякнул об этом до убийства?
   - Я не... Откуда вы?..
   - Болек, Болек, - Юмашева вдруг успокоилась и вальяжно откинулась на спинку. Произошла мгновенная смена эмоциональной окраски разговора, отчего Болек занервничал еще больше. - Ну что ты словно ребенок, право слово. Кое-кто оказался поумнее тебя. Шепнул мне на ушко, как ты хвастался своей "информированностью". Но кто тебе на ушко шепнул, а? И только дешевых номеров со мной прокручивать не надо - "не у дел, не знаю, я честный бизнесмен". Я уйду, а потом вернусь и выпотрошу тебя быстро и с удовольствием.
   Ты мне все скажешь, но от отсидки не уйдешь, потому как я слово-то свое нерушимое дам... Ну?!
   - Коньяку из бара.., можно, я?.. - Директор покинул кресло. Вроде бы был он парнем рослым, но теперь почему-то казался маленьким, похожим на колобка.
   - Мне некогда, - Гюрза тоже поднялась. - Как и тебе. И на работе я не пью. Так что всего хорошего, Борис Алексеевич.
   Борис Алексеевич махнул рукой и снова опустился в кресло. Увы, он понимал, что Гюрза не блефует. Как бы ей ни нужен был человек, не по делу ляпнувший про Марьева, она действительно может взять и просто так уйти. Ни с чем. Мол, лажово провела допрос и не выведала нужную информацию - ну и пес с ней... Но понимал он и то, что она слово сдержит. И доставшееся с таким трудом директорское кресло уплывет навсегда. Вместе с его директорской задницей. А эта падла Гюрза через денек-другой найдет другого, кто тоже слышал от Тенгиза про заказуху депутата и кто молчать не будет...
   Виктор Беляков мог бы поклясться, что слышит, как скрипят колесики в мозгу Герасимова.
   Выход из положения ищут. Но тщетно: Гюрза приперла директора к стенке. Будь у Болека немного времени - день, час, минута, - он бы выкрутился.
   Однако у него не было даже минуты.
   - А.., а мне вы сможете дать слово, что я нигде никак не засвечусь? За себя слово и за него, - наконец подал голос Борис Алексеевич и страдальчески кивнул на молчащего Виктора.
   - Дам я тебе такое слово, Болек, дам. - Гюрза поморщилась и не садясь закурила новую сигарету от директорской зажигалки. - В следующий раз не будешь языком трепать прилюдно. Давай про дело. Откуда ты узнал, что Марьева собираются гасить? Кто из твоих знакомых ляпнул?
   Директор до сих пор еще что-то прикидывал, и эти прикидки отражались на его лице: брови изогнулись дугами, оттопырилась губа, искривились уголки рта. Но все эмоции пропали с лица, когда Борис Алексеевич решительно потер ладонями по столу. Он, похоже, сделал выбор.
   - Короче, так, - Борис Алексеевич кашлянул в кулак. - Еще в октябре это было. Один черный грузин, Тенгизом звать, пригнал тачку на продажу.
   Тачка чистая, гадом буду, и мы...
   ***
   - Что думаешь, Виктор? Какие мысли имеешь? - спросила Гюрза, когда они сели в машину.
   Заурчал мотор, заработала печка.
   - Прижали вы его грамотно, - начал Беляков. - Разделали под орех. М-да... - он запнулся, глядя, как на лобовом стекле тает снежная крупа.
   И честно ответил на вопрос:
   - Вот только, Гюзель Аркадьевна, вы его своим именем прижали. Известностью. Гюрзой придавили. Без этого... - Виктор развел руками, - без этого не стал бы он откровенничать.
   Гюрза его словно бы и не слушала, думая о своем.
   - Верно, я его на примитивный понт взяла, - наконец кивнула она. Такая погода вгоняла ее в тоску. А впереди еще декабрь - вообще застрелиться и не жить... - Но только потому, друг мой Виктор, что колоть его надо было быстро, нахрапом. Не давая опомниться. Иначе ушел бы в глухую и тогда уж точно слова нам про этого Тенгиза не сказал бы. Такие люди только тех, кто сильнее их, слушаются. А ты? Нельзя было, Витя, уходить от него ни с чем. Значит, ты проиграл. Теперь ты для него не сила, он тебе не скажет даже, который час.
   Не правильно ты действовал.
   - И как же надо было?
   - Не знаю, - она пожала плечами. - Тут, конечно, многое от ситуации зависит - ты к нему пришел или он к тебе. В форме ты или в гражданке. Утром или вечером...
   - Ну да, - хмыкнул Виктор, - нас так и учили...
   - Да забудь ты про учебники, - отмахнулась Юмашева. - Об этом сотни томов понаписано, а в реальности-то иначе получается. Чисто на интуиции. На подсознании. Ты должен почувствовать, кто перед тобой сидит. С ходу, и тут же выстроить линию допроса...
   - Интуиция... Это ж сколько лет пахать нужно, чтоб она появилась...
   - Бывает, и жизни не хватит. Опыт - это, конечно, хорошо, но без чутья никак. У правильного опера, думаю, оно с рождения есть. Это как врожденный музыкальный слух - либо он есть, либо его нет, и никакие занятия не помогут. У меня вот, например, чутье имеется. То есть, конечно, случалось, я не всегда раскалывала клиента - ну и что с того? Сегодня не заговорил, завтра изливать душу начнет. Рано или поздно все начинают. Усекаешь, о чем я?
   - С трудом, - помолчав, признался Виктор. - То есть вы блефовали, когда собирались из его кабинета уйти с пустыми руками? Не расколов?
   - Почему? Запросто бы ушла. Только вот он бы меня не отпустил. Это я тебе точно говорю.
   - Но вы, как я понял, этого Болека знали раньше?
   - Слыхала про его делишки. Он раньше иномарки на заказ угонял, а потом поднялся. Теперь ими торгует... Но долго не продержится - сядет через годик-полтора максимум.
   - Вот и я говорю. А как бы вы его кололи, если б не знали, кто он такой, и не были бы знаменитой Гюрзой?
   - Опять же, Витя, не знаю. Ну, сначала бы справки про него навела кто он да чем пахнет, чего ты, кстати, не сделал, потом пришла бы и действовала уже по обстоятельствам. Хотя... - она задумалась. - Если покумекать... Вот ты его уже видел, разговаривал с ним. Ну-ка, ты, оперативник, опиши мне этого человека. - Она почти в точности повторила слова, которые говорил ему подполковник Григориев, когда просил описать саму Юмашеву. Тогда Виктор попал впросак. Не промахнуться бы сейчас...
   - Э... - Беляков побарабанил пальцами по "баранке", - ну, из бывших шестерок, судя по всему. Сидел разок - одна "гайка" вытатуирована на пальце. Самоуверен, нагл... Типа того.