Мавроди Сергей. Тюремные дневники

   ("Возьми меня с собой, Иван Царевич! Я тебе пригожусь", - мелькает у меня в голове. Впрочем, там, кажется, не "возьми", а "не стреляй" было. Ну, не важно.)
   - …Я с тобой куда угодно поеду. Мы вместе таких дел замутим!
   ("Замутим!" Я тут уже замутил одно "дело".)
   - Ты, Серег, лучше кончай все это! - вступает другой. - Мы, вон, сегодня суп из свежей капусты варим!
   - Слушай! - с некоторым раздражением отвечаю я.
   (Суп!.. Из свежей капусты!)
   …У меня, блядь, голодовка, а ты мне про суп рассказываешь. У тебя хоть чувство такта есть?
   Все неуверенно смеются.
   - Да ничего тут с ними не сделаешь. Это на воле можно, а тут они хозяева!
   - Ладно, ладно. Там видно будет. Разберемся.
   - Ты только, когда с этой голодовкой своей закончишь, выдвини еще одно требование. Чтобы тебя обязательно опять в нашу камеру вернули.
   В 602-ую. Мы уже тут настроились с тобой поговорить, пообщаться.
   - Хорошо, договорились.
   (Только ногами вперед! Аминь.)
 
   Через несколько минут за мной приходят. Я беру свои вещи, сую под мышку матрас с подушкой и простынями и выхожу из камеры. Спускаемся с конвойным на первый этаж. Обыск, сборка, стакан. Опять сборка…
   Я что, тут и буду теперь жить? В этом шконка-туалет-умывальнике?!
   Больше места ни для чего нет. Даже окна нет.
   - Эй, старшой! Мне вещи раскладывать? Я здесь останусь?
   - Подождите, сейчас узнаю… Да, раскладывайте!
   Очень мило! Впрочем, не важно. Пусть делают, что хотят. Здесь, так здесь. По хую! Не все ли равно, где умирать? Хотя, конечно, смерть в тюрьме… За решетками, запорами, среди равнодушных охранников… Это, конечно же, ужасно! Помню, когда я впервые прочитал про Аль Капоне, что он умер в тюремной больнице, я содрогнулся. Провести такую жизнь и закончить ее на тюремной больничной койке!..
   А вот сейчас судьба, похоже, готовит и мне такую же точно участь.
   По крайней мере, все пока именно к тому и идет. Отступать уж, во всяком случае, я не собираюсь!
   Вообще события разворачиваются просто с какой-то калейдоскопической, поистине дьявольской быстротой! Настолько стремительно и непредсказуемо, что начинают все больше и больше смахивать на какую-то, блядь, прямо драму Шекспира! "Ромео, на хуй, и, в пизду, Джульетта". Действие V, заключительная сцена. Звучит crescendo! Грозно и неумолимо близится финал. Когда все обычно мрут, как мухи.
 
   Что ж, попробуем тогда и мы поговорить на языке великого поэта.
   Тем более, что сейчас, похоже, самое время. Так что же нам там посоветует классик? Как следует вести себя в подобных ситуациях? А?
   Ну-ка! Пороемся-ка в памяти… Так… А! Вот, например! "Отелло".
   Действие первое, сцена третья. Реплика Дожа.

В страданиях единственный исход -

По мере сил не замечать невзгод.

 
   Неплохо-неплохо!.. Только вот как же их, блядь, "не замечать", когда сидишь в одиночном гробу спецСИЗО N 1? Чушь все это! Вся эта блядская словесность! Болтовня пустая. Толку от нее… Правильно ему, Дожу этому ебаному, Брабанцио отвечает:

 
Учить бесстрастью ничего не стоит
Тому, кого ничто не беспокоит.
Двусмысленны и шатки изреченья.
Словесность не приносит облегченья.
 

   А я что говорю? Конечно, "не приносит"! Ни хуя она вообще не приносит, эта словесность! Так, словоблудие. Изящное жонглирование изящными фразами.
   Так что же? Нет там ничего более подходящего? Так… Не то… Не то… Это вообще не Шекспир…
 

Что ж, смерть так смерть!

 

Так хочется Джульетте.

 
   ("Джульетте"!.. Пидорасам некоторым хочется, а не Джульетте!) Не то… "Весь мир тюрьма". (Это верно. Но вот только камеры у всех разные.) "Несчастья начались, готовьтесь к новым". (Да я, блядь, и так к ним всегда готов! Прямо как юный пионер какой-то!) Не то…
   "Не знает милосердия судьба". (Да и хуй с ней! Ебать ее в рот!) "Что сделано, того не воротишь". (И не надо.) Опять не то… "Вся человеческая жизнь - / Едва лишь досчитал до трех - и точка".
   (Э-хе-хе… Я-то сейчас, по-моему, уже где-то на двух с половиной.
   Если не на девяносто девяти сотых.) "Пусть раненый олень ревет…"
   Это-то здесь причем? "Но смерть - конвойный строгий и не любит, чтоб медлили". Блядь, как здесь! Прямо как в спец СИЗО N 1! Конвойные здесь тоже весьма строгие. И тоже не любят, "чтоб медлили". Тьфу! Да есть там у него хоть что-нибудь приличное? Ну, хоть что-то ободряющее?
   Ага… Ну вот, кажется, наконец-то. Нашел. Монолог Гамлета. Акт пятый, сцена вторая.
 
   На все Господня воля. Если чему-нибудь суждено случиться… все равно этого не миновать. Самое главное - быть всегда наготове. Будь что будет!
 
   Вот именно! "Будь что будет!" Самое главное - быть всегда начеку.
   А я всегда начеку. А сейчас особенно. Прямо, блядь, как никогда! Так что "будь что будет!" По хую.
   С этими бодрыми мыслями я и укладываюсь спать. "Дальнейшее - молчанье".
 
   Но сразу уснуть мне не удается. Неосторожно потревоженный мною дух Шекспира все никак не желает теперь угомониться.

 
Сно-ом забы-ыться.
Усну-уть… И видеть сны-ы-ы!..
 

   С какими-то утробно-зловещими завываниями начинает он замогильным голосом декламировать у меня в голове. Тьфу на тебя! Отстань. Хватит уже. Спать пора… Ну, хватит! "Так поздно, что уж скоро станет рано".

31 мая, суббота (первый день сухой голодовки)

   Утром просыпаюсь от громкого стука в дверь. "Подъем!" Встаю, потягиваюсь и начинаю машинально заправлять постель ("Постель должна быть заправлена! Лежать под одеялом нельзя!") Потом вдруг в голову приходит простая мысль: "Я что, мудак?! Мне, может, жить три дня осталось! А я постель убираю? Что они мне теперь сделают? Если я и так помирать собрался!"
   Решительно укладываюсь на шконку и укрываюсь одеялом. Пусть орут.
   Пусть вообще делают, что хотят. По хую.
   Минут через пятнадцать вертухай заглядывает в глазок, видит меня лежащим под одеялом и возмущенно стучит в дверь. "Уберите постель!"
   Я не реагирую. Стук усиливается. "Уберите постель!!" Я по-прежнему неподвижно лежу на спине, закинув руки за голову, безучастно глядя в потолок. Охранник начинает буквально колотить в дверь. "Вы что, не слышите? Немедленно уберите постель!" (Да пошел ты!) Наконец до охранника доходит, что происходит что-то необычное, и он с неразборчивыми проклятиями куда-то убегает (вероятно, докладывать начальству). Я лежу и жду, что будет дальше. Никакого особого волнения или беспокойства я не чувствую. А что они, действительно, могут мне сделать! По хую!
   Минут через пять прибегает какой-то мелкий начальничек, открывает кормушку и начинает со мной объясняться.
   - Почему Вы не соблюдаете режим?
   Я молчу.
   - Почему Вы не соблюдаете режим?
   - Я отказываюсь соблюдать режим.
   - И что нам делать?
   - Делайте, что положено в таких случаях по инструкции. Сажайте меня в карцер или что у вас положено?
   - Вы что, нас провоцируете?!
   - Да ничего я не провоцирую!
   - Нет, Вы провоцируете!
   - В общем, я отказываюсь соблюдать режим. Делайте, что хотите!
   Начальничек захлопывает кормушку и исчезает.
   Ну, что за пидорасы! У человека сухая голодовка, сидит он в каком-то, блядь, шкафу без окон, где даже шагу ступить негде, и ему еще и одеялом укрываться запрещают! Вот мелочь, вроде, а на самом деле весьма существенное неудобство. Спать, например, решительно невозможно. Холодно тут, да и вообще… И что же я, скажите на милость, должен целыми днями делать? В потолок плевать? Ворон считать? Тогда хоть окно сделайте! В общем, пошли вы на хуй с вашими режимами! Демоны.
   На некоторое время все затихает, и меня оставляют в покое.
   Впрочем, ненадолго. Через полчаса стук повторяется.
   - Заправьте одеяло! Уберите постель!
   (Ну, какой же ты тупой!) И так с небольшими вариациями продолжается на протяжении всего дня. Охранники, конечно, давно уже поняли, что стучать бесполезно, но, вероятно, один вид лежащего под одеялом человека каждый раз снова выводит их из себя. А может, гондоны, просто из вредности стучат. Чтобы спать мне не давать.
   (Спать в таких условиях действительно оказывается невозможно. Да и на нервы все-таки, что ни говори, действует. Хотя, конечно, и по хую.)
   Но все в конце концов заканчивается. Закончился, наконец, и этот блядский день. Скрежет ключа, и дверь камеры начинает открываться. Я в недоумении привстаю на своей шконке. Что там еще? На пороге стоит целая толпа мусоров. Я сажусь.
   - Встаньте!..
   Ладно, встаю.
   …Почему не убираете постель?
   Я молчу. Пауза.
   …Хорошо, отдыхайте.
   Дверь захлопывается.
   То-то же! "Хорошо, отдыхайте"… Нет у вас, значит, методов против Кости Сапрыкина! СпецСИЗО-О! ГУИ-ИН! Да пошли вы! Хотя, конечно, все это ужасно. Кошмарно! Просто страшный сон какой-то. Как приходится проводить свои последние дни? На что тратить? Тут о вечном думать надо, а я с мусорами ругаюсь. Тьфу, блядь!
   Сон, кстати, что-то все никак не идет. Грустно, муторно, воспоминания со всех сторон обступают. В голову лезут. Матроска вспоминается. Костя, Витя. Как там они сейчас? Сидят себе, небось, едят свой гороховый суп с чаем и не знают, что у меня уже второй день сухой голодовки пошел. Время истекает. Стрелка падает. Впрочем,
   "жалеть уж поздно!.."

 
Я через мир промчался быстро, несдержимо…
Желал достичь - и вечно достигал,
И вновь желал. И так я пробежал
Всю жизнь.
 

   Вспоминаю и Цыгана. Эту красивую некогда птицу, у которой "время вырвало все перья". Он ведь тоже старался жить, "все наслажденья на лету ловя". И что в итоге? Мне опять приходят на ум строки
   Бродского. Глядя на Цыгана, они последнее время почему-то все чаще и чаще приходили мне в голову.

 
Как будто будет свет и слава,
Удачный день и вдоволь хлеба.
Как будто жизнь качнется вправо.
Качнувшись влево.
 

   У Цыгана, похоже, она уже никогда не качнется. А у меня? У меня?!
   "Увидимся ль когда-нибудь мы снова?"

1 июня, воскресенье (второй день сухой голодовки)

   Полное повторение вчерашнего дня. Точнее, вечера. Постоянные стуки в дверь и крики охранников. Мыслей нет, дум нет. Скука смертная. Тоска и депрессия. Вероятно, кстати, предпоследний день моей жизни. Если, конечно, адвокат насчет "трех дней летом" ничего не перепутал. Может, все-таки не три? А хотя бы пять? Или шесть?..
   Тем более, что похолодание сейчас. Да и пить мне, как ни странно, пока вроде особенно не хочется…
   Ну, там видно будет. Завтра посмотрим. Поглядим, какой это Сухов!
 

2 июня, понедельник (третий день сухой голодовки)

 
   Нечто новенькое. Утром на проверке очередной, бравого вида разводящий (майор, по-моему) начинает мне опять угрожать.
   - Со мной лучше не шутить!..
   (Ты что, мудак? Какие тут шутки!?)
   …Одеяло отберем!
   (Ты еще скажи: в угол поставим.) И пр., и пр.
   …Вы что, сейчас, когда я уйду, опять под одеяло ляжете?
   Я не отвечаю. Майор некоторое время ждет, потом, поняв наконец, что ответа не будет, с возмущенным фырканьем выходит. Дверь захлопывается.
   Я, естественно, опять сразу же, как ни в чем ни бывало, ложусь под одеяло. Соснуть бы. ("Ну, сосни".) Минут через десять дверь снова открывается. На пороге все та же компания. Майор, блядь, со своей свитой!
   - Выход*/и/*те, с вещами!
   Ого! Это еще что за новость? В карцер, что ли? Я чувствую, как во мне начинает закипать бешенство.

 
Я не горяч, но я предупреждаю,
Отчаянное что-то есть во мне.
Ты, право, пожалеешь.
 

   Встаю и начинаю молча собирать свои вещи. Собственно, и собирать-то особенно нечего. Вон они все в пакетах в углу стоят.
   - Матрас брать?
   - Все берите.
   Ага! Точно в карцер. Тем более, что, как я уже понял, он тут у них совсем рядом. Буквально в соседней камере. Ну, "ты, право, пожалеешь"!

 
Я сам неукротим сейчас и страшен,
Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,
Как море в бурю и голодных тигров.
 

   Да, нас, "голодных тигров", лучше не дразнить!
   Выводят и заводят в соседнюю камеру.
   - Одеяло и простыни мы у Вас забираем. За нарушение режима.
   - Может, и матрас с подушкой уж заодно заберете?
   - Зачем, матрас Ваш.
   А одеяло чье? Твари! Майор выходит. Я уже просто не могу себя больше контролировать. Ярость во мне бурлит и буквально меня переполняет. Твари! Вот твари!!
 
   Как ни странно, в камере есть форточка. Я открываю ее настежь, раздеваюсь до трусов и ложусь на холодный кафельный пол. Прямо под открытой настежь форточкой. Пол оказывается просто ледяной. Из форточки дует. (На улице похолодание.) Холод адский! Плевать!! Пусть я лучше тут сдохну, на этом грязном полу, но я не встану! Если я встану - это уже буду не я. Холод между тем усиливается. Меня начинает колотить крупная дрожь. Плевать!! Еще немного, и я наверняка получу воспаление легких (если уже не получил). А так как идет уже третий день моей сухой голодовки, организм уже ослаблен, то… В общем, вряд ли я его переживу, этот третий день.
   В сущности, это конец. Не ожидал я, конечно, что он будет именно таким. Что придется замерзать, как собаке, на полу одиночной камеры спецСИЗО N 1. Достойный конец моей достойной жизни! Впрочем, не важно. Пусть все идет своим чередом. "О, будь, что суждено!"
 
   И вот в таком положении, лежа раздетый на ледяном кафельном полу и под открытой настежь форточкой (а на улице, между прочим, колотун!) я провел пять (!) часов. После чего в дверь постучали, и равнодушный голос охранника спросил: "В баню идете?"
   И тут, каюсь, я не выдержал. Слаб все-таки человек! Мысль, что вот сейчас я встану под горячий душ и смою наконец с себя всю грязь этого проклятого пола, была настолько нестерпимо-соблазнительной, что я не выдержал! Слаб, повторяю, все же человек. Отказаться в тот момент было просто выше моих сил! "Иду!"
   Я встал с пола, отряхнулся, собрал свои банные вещи, сел на шконку и стал ждать.
 
   Через несколько минут я уже с наслаждением плескался под обжигающе горячим душем. Вероятно, это-то меня и спасло. Никакого воспаления легких я в результате так и не получил. Даже не простудился!
   Судьба в очередной раз бесцеремонно вмешалась и сделала все по-своему. Ведь если бы не эта баня… (Бани, между прочим, у них тут действительно по понедельникам. Это я уже потом выяснил. Так что никого ко мне специально не подсылали. Просто повезло. Так уж получилось. Случайно.)
 
   Вечером вручаю майору жалобу. Что, дескать, одеяло у голодного человека забрали, на полу лежать оставили и пр. Пизды, короче.
   Тот смотрит на меня некоторое время с каким-то благоговейным ужасом, потом молча ее берет, так же молча вручает мне одеяло и только потом уже дрожащим голосом наконец произносит: "Спокойной Вам ночи!" - "Спасибо".
   Я укладываюсь под одеяло и ложусь спать. Третий день моей сухой голодовки закончился. (А адвокат-то ошибся! Вот хуй "три дня летом"!)

3 июня, вторник (четвертый день сухой голодовки)

   Утром сую разводящему новую бумагу. Заявление. "Прошу разрешить мне укрываться одеялом, поскольку я мерзну".
   Тот ее читает и изумленно на меня смотрит:
   - Как это Вы мерзнете? Вы вчера голый пять часов на полу под открытой форточкой пролежали, а сегодня говорите, что одетый на матрасе мерзнете!
   - Вчера был третий день голодовки, а сегодня уже четвертый.
   Организм ослаб. В общем, мерзну.
   - Вам никогда это не разрешат! Нарушать режим.
   Я лишь молча пожимаю плечами. Разводящий уходит.
   Я сразу же опять ложусь под одеяло. Минут через пять дежурный стучит, но уже как-то робко. Так, стукнул пару раз и убежал.
   Вскоре кормушка с грохотом распахивается. "Распишитесь! Вам разрешено укрываться одеялом!" (Господи-боже мой! Ну, надо же…
   Победа. Виктория!) Расписываюсь, благодарю (ну, надо все-таки быть вежливым). Кормушка захлопывается.
 
   Ну, и что мы в результате имеем? Все это, конечно, очень мило и благородно, но дальше-то что? Как учил Наполеон, "из несколько маленьких побед все равно никогда не получится одной большой". Что, собственно, изменилось? У меня по-прежнему идет сухая голодовка, и жить мне остается все меньше. Ну, день-два от силы. Всей и радости: хоть под одеялом теперь спокойно помру. (Хотя, странно: чувствую я себя прекрасно! Даже бодрее, чем обычно. Голова лучше работает…
   Пить вообще не хочется. Ну, разве что чуть-чуть. Странно. А как же,
   "обезвоживание организма"? Странно он у меня как-то
   "обезвоживается"…)
   Ладно, подождем адвоката. Сегодня придти должен. Подождем…
   Однако время идет, адвоката нет. Вот уже и вечер. Так-так-так!
   (Говорит пулеметчик.) Адвокат, блядь, не пришел. Ну, и что это значит? Случайность это или ему уже чинят какие-то препоны. Не хотят, к примеру, чтобы он о голодовке узнал… Впрочем, какая разница! Мне-то что теперь делать? Или я тут, блядь, так и умру, даже с адвокатом не поговорив? Ну, это уже просто глупо!.. У меня ведь цель не умереть, а своего добиться. Так что же делать?
   Самое ужасное, что в придачу ко всему у меня к тому же закрадываются страшные подозрения, что эти болваны вообще не понимают, какую я голодовку объявил! Ну, голодовка - и голодовка!
   Спрашивают все время: "Вы едите? Вы едите?", а про питье ни слова.
   Ну, что за идиоты! Что вообще за бред? Человек тут, можно сказать, засыхает заживо, от жажды умирает, а этого даже никто не замечает.
   Что за блядство! Вероятно, такие подвиги вообще выше их понимания.
   Это я, похоже, переборщил. Это уже Александр Матросов какой-то! И обычной голодовки было бы вполне достаточно. Разницы все равно никакой.
   Ну что, пить, что ль, начать? ("Не дай себе засохнуть!") Прямо сейчас! А то ведь и действительно… Обезвоживание, там, и т.п. "Не время пить!" - вдруг неожиданно в глубине моего сознания угрюмо каркает Гамлет. "Бессмысленно упрямы вы, милорд / Судите здраво", - тут же возражаю ему я. Да и вообще:

Полезно все, что кстати, а не в срок -

Из блага превращается в порок.

 
   Это еще брат Лоренцо говорил. Так что будем "судить здраво". Я встаю, наливаю из-под крана кружку холодной воды и залпом ее выпиваю.
   Ну, и что? Что в мире изменилось от моего грехопадения? Он, как ни странно, так и не перевернулся.
 

4 июня, среда (пятый день голодовки)

 
   Пустой день. Скучный. В дверь теперь не стучат, так что сплю все время. Лежу и сплю. Охранники вот только докучают. Поминутно в глазок разглядывают. ("Что это вы все время вьетесь вокруг меня, точно хотите загнать меня в какие-то сети?") Ждут, наверное, не учиню ли я им еще какой-нибудь новой пакости. А в остальном - скука.
   Тоска и скука. Скука и тоска. В общем, полный штиль. Где, блядь, адвокат?
 

5 июня, четверг (шестой день голодовки)

 
   Все по-прежнему. В дверь не стучат, но зато в глазок теперь заглядывают постоянно. О моем здоровье, наверное, беспокоятся.
   "Переживают, что съели Кука!" (Блядь, да я и сам бы его сейчас съел!
   Или даже двух. Нет, лучше трех!) Вообще, "мои слуги стали слишком хорошо смотреть за мной в последнее время".
   После обеда хаос и фантасмагория (зеленые человечки) снова вдруг вторгаются в мою жизнь. Напоминают, наверное, о себе. Чтоб не расслаблялся. Грани реальности на мгновение тускнеют.
   Кормушка открывается и мне протягивают какую-то бумагу.
   "Распишитесь, что ознакомлены". - "Что это?" - "Ознакомьтесь и распишитесь". - Читаю. "Объявить выговор за нарушение режима".
   Подпись того же самого начальника, что разрешил мне его не соблюдать.
   - Какое "нарушение"!? Мне же разрешили!?
   - Я ничего не знаю.
   Я еще раз перечитываю. Что за чушь? Я где: в тюрьме или в театре абсурда? Может, все это просто декорации, которые провалятся сию же секунду в тартарары, и я вдруг окажусь, скажем, где-нибудь в
   Венеции, на карнавале, среди масок и кривых зеркал? А охранник с хохотом сбросит свою картонную маску и неожиданно превратится из вертухая спецСИЗО N 1 в какого-нибудь, блядь, гондольера? (Гондон он, а не гондольер! Гондонльер.)
   - Я не буду расписываться.
   - Это Ваше право.
   Ну, и ну! Выговор! А потом что? Может, после третьего меня отсюда выгонят? Домой отправят? Или они просто-напросто вознамерились свести меня с ума? Что происходит? И где все-таки этот блядский адвокат?!

6 июня, пятница (седьмой день голодовки)

   Хоть что-то сдвинулось. После обеда заявился, наконец, адвокат.
   Оказывается, следователи "забыли" выдать ему какой-то пропуск, и все это время он просто не мог сюда попасть. (Да! "Забыли"!) В довершение ко всему, главный следователь (руководитель следственной группы) заболел, но, впрочем, обещал на следующий день выздороветь и придти сюда во вторник. Тогда с ним и можно будет о моем переводе на
   Матроску поговорить. Этот вопрос, вроде бы, в компетенции следствия.
   (Э-хе-хе… Значит, до вторника… И вообще, что за хуйня! Он там, видите ли, болеет, а я тут с голоду из-за него помирай!)
   Я бегло пересказываю адвокату все случившиеся со мной за это время события.
   - Как?! Так Вы сейчас голодаете?! - в ужасе переспрашивает он.
   - Да.
   - Но мы же с Вами договорились, что до моего прихода Вы ничего предпринимать не будете!
   (А-а!… "Договорились"…)
   - Ладно, не важно, - обрываю я тему. - Что есть, то есть. Теперь вот что. Перепишите сейчас мою жалобу, которую я отправлял начальнику СИЗО (просто передать жалобу адвокату я не могу - это запрещено) и выясните до вторника адреса и телефоны всех СМИ. Всех, которые сможете найти. Газеты, радио, телевидение - все. Если во вторник мы не договоримся, будем делать заявление в прессу. Что, мол, полное беззаконие. Дело незаконно выделили (про паспорт), в спецСИЗО перевели, где все подслушивается. Произвол, короче. И объявите заодно, что у меня голодовка сейчас идет. Какой там будет день? Двенадцатый? Ну, значит, двенадцатый. Что идет уже двенадцатый день голодовки.
   - А если следователь во вторник не выздоровеет?
   - Значит, будем ждать, пока выздоровеет.
   - И Вы все это время будете голодать?!
   - Да.
   - Вы что, с ума сошли?
   - Ну, в общем, будем пока именно так действовать. А там посмотрим. Вы пока все бумаги подготовьте и адреса газет выясните.
   На этом мы и прощаемся. Адвокат отправляется домой (чай, наверное, пить! с пряниками или с баранками), а я - в свой опостылевший никелированно-кафельный гроб. (Голодать как минимум до вторника. Воды хоть с горя выпить! Где тут кружка?)
   Ладно, хуй с ним. Даст Бог, доживем до понедельника. То бишь до вторника. А там видно будет. Надо подождать.

 
Не всякий плод на свете скороспелка,
Но созревает все, что зацвело.
 

Надо подождать.

7 июня, суббота (восьмой день голодовки)

 
   Искушение святого Антония (или Франциска? Нет, кажется, все-таки
   Антония).
   Во времени я уже научился здесь примерно ориентироваться. Три, нет четыре раза в день мне стучат: "завтрак… прогулка… обед… ужин" (все мимо!); и два раза заходят: утренняя и вечерняя проверка.
   По этим событиям и сужу. Как по вешкам в болоте.
   Часов в двенадцать дверь камеры (гроба!) вдруг открывается. С недоумением привстаю на шконке. Что это еще такое? Да еще в субботу.
   Никого, пардон, не жду. Заходит сам господин начальник тюрьмы.
   (О-о-о!..)
   - Здравствуйте!
   - Здравствуйте.
   - Вы голодаете?
   - Голодаю.
   - А зачем?
   - Ну, так надо.
   - Зря Вы это. Я хотел бы Вам кое-что пояснить…
   ("Я предчувствовал, что дело не обойдется без пояснений".
   "Гамлет". Реплика Гамлета в диалоге с Озриком. Акт V, сцена вторая.)
   …От того, что Вы голодаете, ничего не изменится…
   ("Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет!" "Гамлет". Акт Ш, сцена четвертая. Реплика Гамлета в диалоге с Королевой.)
   …И вообще, кончайте Вы все это! Прекращайте Вы свою голодовку… Пойдете сейчас в камеру, там хорошо, люди кругом…
   ("Вот так бы до утра стоять да слушать. Вот она, ученость!"
   "Ромео и Джульетта". Акт Ш, сцена третья. Реплика Кормилицы.)
   …Я же Вам искренно, Сергей Пантелеевич, добра желаю…
   ("Оставьте. У меня несчастный нрав. / Повсюду в жизни чудятся мне козни". "Отелло". Акт Ш, сцена третья. Реплика Яго в диалоге с Отелло.)
   - …Просто от чистого сердца!..
   ("Но в том и соль: нет в мире ничего / Невиннее на вид, чем козни ада". "Отелло". Акт II, сцена третья. Монолог Яго.
   Да и вообще: "Нельзя ль узнать, в чем дела существо, / К которому так громко предисловье?" "Гамлет". Акт Ш, сцена четвертая. Реплика
   Королевы в диалоге с Гамлетом.)
   …Да и нам Вы только лишние беспокойства доставляете…
   (А-а!.. Понятно. "Об этом бросьте даже помышлять. Что я стану действовать в ваших интересах, а не в своих собственных". "Гамлет".
   Акт IV, сцена вторая. Гамлет, Розенкранц и Гильденстерн.)
   - Вы знаете, я сегодня с адвокатом общался…
   - Вчера!
   - А, ну да, вчера. Он должен будет прийти ко мне во вторник, со следователем, если тот выздоровеет к этому дню. Следователь, как назло, заболел. Все одно к одному. Так вот, я с ним во вторник поговорю и тогда уж, в зависимости от этого разговора, приму решение. Хорошо?
   - Ну, дело Ваше. Зря только здоровье губите. До свидания.
   - До свидания.
   Дверь захлопывается. Я в раздумьях опускаюсь на шконку.
   ("Опускаюсь"! На шконку! Вот до чего злоупотребление изящной словесностью доводит! Никогда!! Никогда не читайте Шекспира! А также
   Гете, Данте и т.п. Читайте только г-жей донцовых-марининых, разгадывайте кроссворды и смотрите по телевизору рекламу "Сникерс".