Если самые отъявленные негодяи из моей команды серьезно намеревались довести до конца свои предательские планы, то в последние двое суток они должны были проявить себя. Слепой, послушно бредущий в полусне сквозь сумрачные непроницаемые атлантические туманы корабль мог стать легкой добычей злодеев. В любую из этих ночей они могли перерезать мне горло, хотя это и стоило бы им нескольких собственных глоток, ибо Сэм Кинг теперь дежурит у моей каюты. Если бы почему-то они хотели избежать убийства, то могли бы отправить меня дрейфовать в лодке с немногими оставшимися джентльменами за компанию. Ни того, ни другого они не сделали, и опасения отпали, испарились. Выступив против них в Открытую, я показал им, что их Ричард Хед - жалкий трус, один из тех, кто смел за спинами других, но встретив достойного противника, бежит прочь, как перепуганная крыса. Я стреляный воробей, достаточно повоевал с ричардами хедами этого печального мира.
   Мое обещание отпустить всех нарушителей закона в Кинсейле успокоило большинство из них. Они, я думаю, поняли, что я обещал им спасти их головы, если они помогут мне рискнуть моей собственной. Это честная сделка. Заключенная в ней ирония доставляет мне мрачную радость.
   22 апреля
   Начну с того, что вчера я уснул, уронив голову на эти страницы.
   Индеец кричал.
   Я проснулся. Меня разбудил его крик. Индеец кричал не переставая. Ужасным криком. Никогда не слышал ничего подобного.
   Я вскочил, опрокинув кресло. Подбежал к двери каюты. Дверь была заперта снаружи!
   В каюте я всегда держу топор. В рундучке под койкой. Вытащив рундучок, я схватил топор. И в одну минуту взломал дверь.
   Снаружи в неестественной позе лежал Сэм Кинг. Моей первой мыслью было, что он мертв. Нет, он был жив. Но без сознания. Лежал в луже собственной крови.
   День уже занялся, но туман скрадывал видимость. Я на ощупь пошел в направлении, откуда несся крик. По мокрой палубе. Поскользнувшись, я упал с трапа.
   Неожиданно все стихло. Призрачная тишина. На мгновение, ошеломленный падением, я решил, что все еще сплю. В тумане раздался сухой треск пистолетного выстрела. А за ним, пронзая мой череп, разнесся этот невероятный, леденящий душу крик. Легкие человека не способны исторгнуть такой вопль. Но это был и не рев раненого зверя. Я знал, кто кричит. Думаю, что знал и почему.
   Они повесили индейца на правом ноке рея. "Они" - это Ричард Хед и полудюжина его дружков. Хед с пистолетом в руке командовал мерзавцами. Командовал? Жуткий содом, открывшийся моему взору, едва ли заслуживает этого слова. Это была анархия убийства. Ад кромешный.
   Сообщники Хеда, зажав уши, метались по палубе. Им удалось связать индейца, накинуть ему петлю на шею и приладить веревку к рее. Там, наверху, он и висел, едва различимый в тумане. Но негодяи недооценили его силу. Он сумел вырвать одну руку и уцепился ею за веревку над головой. Теперь он крутился в воздухе и кричал. Промашка их заключалась в том, что они не заткнули ему рот кляпом.
   Индеец рассказывал мне об этом крике. Крик Золотого Человека - так он называл его. Он приписывал ему какую-то демоническую силу. Говорил, что он сводит людей с ума. Я ему не поверил.
   Верю ли я ему сейчас? Это неважно. Я знаю только то, что видел своими глазами. Что видел, что слышал, чему был свидетелем.
   Негодяи носились по палубе: лица искажены, глаза выпучены. Так выглядят люди на дыбе. И пыткой для них был крик индейца. Пока он кричал, они не могли оторвать рук от ушей. Но как только он замолкал, чтобы набрать в легкие воздуха, они бросались к нему, карабкались по вантам и старались дотянуться до его ног, чтобы дернуть вниз и удавить. Каждый новый крик отгонял их прочь, срывал со снастей (так порыв свежего ветра сбивает с дерева гнилые яблоки), заставлял вертеться по палубе: ни дать ни взять дервиши или больные в припадке падучей.
   Сам Хед приложил что-то к уху, пытаясь защититься от крика индейца. Я узнал эту вещь. Он прижимал к уху колпак индейца, смешную коническую шапку, связанную из серых волокон дерева кабуйя. Свободной рукой Хед стрелял из кремневого пистолета или подбадривал своих прихвостней. Но теперь он уже целился прямо в него.
   Я не сразу разобрался в происходящем. И все же на распутывание сложностей я потратил немного времени. Зажав топор в руке, раздавая удары налево и направо, я бросился к мачте и проворно взобрался до бойфута. Упираясь в железный обруч, я со всей силой ударил топором по рее, на которой висел индеец. Рея треснула, сломалась, и индеец рухнул на палубу. Ослепленный гневом, я действовал инстинктивно и быстро. Оглядываясь назад, вижу, что все делал правильно. Если бы я попытался перерубить веревку, то мог бы ранить индейца. А для осторожности времени не было. Кроме того, поскольку бойфут служил хорошей опорой для тела, я мог вложить в удар весь мой вес и всю мою силу. Конечно, был риск, что индеец при падении разобьется насмерть. Но он не разбился. Он кубарем катился по палубе. Потом по-кошачьи присел на корточки, отряхнулся и прыжком встал на ноги. Индеец одна рука его все еще привязана к телу, на шее болтается веревка с обломком реи - поднял вверх правую руку и что-то пронзительно крикнул, Что он выкрикнул, я не знаю - должно быть, что-то на своем родном языке. Но что он хочет, я знал и без слов. Я бросил ему топор. Он на лету поймал его.
   Все дальнейшее было кровавым кошмаром. Молю бога, чтобы забыть его, но, думаю, не смогу никогда. Опишу кратко. Подробности слишком ужасны.
   Индеец перестал кричать и молча бросился на врагов. Рубил и резал. Некоторые пытались отбиваться. Напрасные усилия. Он разил топором, как ангел господень. Неуязвимый, он надвигался неумолимо. Его противники повергались во прах.
   Я спрыгнул на палубу, вытащил меч из ножен и встал с ним рядом. Хед выстрелил в нас из пистолета. В тумане промахнулся. Заряды у него кончились, он отшвырнул пистолет и схватил багор. Стал ждать меня. Я не замедлил появиться.
   Помню пронзительный вой боцманского свистка. Затем горн мистера Барвика пропел сигнал "К бою!". Ко времени появления на палубе наших солдат бой закончился.
   Я убил только двоих. Одним из них был Хед. Заплатка слетела у него со лба. Под ней оказался прыщик.
   Индеец позаботился о пяти других негодяях. Пяти ли? Возможно. Кто знает?
   Красным пятном висит в небе солнце. В адском тумане появились разрывы и проблески. Корабль почти не движется. Облегчение нам может принести только ветер. А ветра нет. Корабль застыл, словно прикованный грузом злого рока. Морская вода - словно черное молоко. Если бы в этой безбрежности волы и тумана увидеть хоть одну птицу! Птиц нет. Нет даже птиц-боцманов, которые спят на воде. Так далеко на север они, видимо, не залетают. Водяные змеи с желтыми и черными кольцами - единственные живые свидетели нашего вынужденного дрейфа; они большими кругами плавают вокруг моей "Судьбы". Чего они ждут? Будь я суеверным человеком, я бы наверняка подумал, что их круги и извивы подчиняются волшебной палочке колдуна, который опутал нас волшебной паутиной, и мы обречены оставаться недвижимыми.
   Но я не верю в судьбу, в дурные звезды или предзнаменования. Все это выдумки.
   Я жду, когда поднимется солнце и задует ветер.
   Быть откровенным - большая роскошь.
   Сначала несколько голых фактов. Тех, что застряли у меня в глотке.
   Я ошибся в своем суждении о Ричарде Хеде. Очень жестоко ошибся. Я унизил его в глазах сообщников. Должен был предвидеть, что такой человек будет искать случая отомстить.
   Его банда сумела одолеть Сэма Кинга у дверей моей каюты. Они решили, что убили его, но мой верный друг, теряя сознание, исхитрился запереть мою каюту снаружи и выбросить ключи в море. Это я узнал от самого Сэма несмотря на раны и пробитый череп, есть надежда (да хранит его Всевышний!), что он поправится.
   Чтобы сломать дверь каюты, Хед, должно быть, послал за бревном. Если так, то он непростительно промедлил. Поскольку в этот момент - разумеется, еще до того, как кто-либо из бунтовщиков успел спуститься с юта - из своей (бывшей Уота) каюты появился индеец, и все переменилось.
   Почему? Каким образом?
   Я могу полагаться только на рассказ Гуаякунды. Его версия выглядит по меньшей мере странной. И все же я ему верю.
   Хед по какой-то причине испугался. Этот подонок говорил немного по-испански и когда, наставив пистолет на индейца, начал что-то с беспокойством объяснять своим сообщникам, индеец слышал, как он без конца повторял одно слово: "колдун".
   - Он считал тебя колдуном? - спросил я. - Почему?
   Индеец пожал плечами.
   - Не знаю. Может, он сошел с ума. Может, слышал разговоры в Сан-Томе.
   - Какие разговоры?
   - Разговоры рабынь.
   - Они называли тебя колдуном? Индеец кивнул.
   - Это ничего не значит, - сказал он. - Они называли меня так, потому что они не понимали.
   Я не стал спрашивать у него, чего не понимали эти суеверные женщины. Меня больше интересовало, почему Хед неожиданно изменил свои планы и вместо меня решил убить Гуаякунду. Я спросил индейца и получил ошарашивающий ответ:
   - Человек с заплаткой уже пытался повесить меня.
   - В испанском форте?
   - Да. Их было двое. Они держали лошадь. Он был одним из них.
   - Так... значит, Хед уже пытался тебя однажды повесить, - сказал я. Впрочем, из этого не следует, что он должен был повторить попытку...
   - Он был уверен, что я колдун, - пояснил индеец. - Он думал, что у меня есть особая сила. Наверное, он хотел проверить, можно ли меня вообще убить. Или думал, что моя смерть лишит силы тебя.
   - Но это нелепо!
   Индеец улыбнулся.
   - Когда белые люди впервые пришли в мою страну, индейцы решили, что это боги. Может быть, теперь страх действует в обратном направлении.
   Дикая мысль. Я отверг ее.
   - Я думаю, Хед сошел с ума, - сказал я.
   - Да, - ответил индеец.
   Я продолжал расспрашивать его. Меня снедало желание узнать все подробности случившегося до моего появления, до того, как я увидел ту жуткую сцену. Как удалось Хеду с сообщниками заставить его спуститься с юта? "Приставив пистолет к виску", - сказал индеец. Как им удалось связать его и вздернуть на рее - ведь я сам видел, какой громадной силой он обладает? "Опять-таки с помощью пистолета", - сказал индеец. Его ответы звучали вполне убедительно. Все было разумно и объяснимо, кроме пантомимы повешения. И вот мы дошли до крика.
   - Никогда не слышал ничего подобного, - сказал я. - Ты уже говорил мне о своем крике. Ты сказал, что он сводит людей с ума, гонит их убивать. Что это крик Золотого Человека.
   Взгляд индейца оставался непроницаемым.
   - Я сказал Гуоттаролу правду.
   - Что означает этот крик? - спросил я. - Золотой Человек - это ты?
   Лицо индейца передернула страдальческая гримаса. Он закрыл глаза рукой, словно боялся, что я его ударю.
   - Нет! - крикнул он. - Нет!! Нет!!
   Мне стало стыдно. Я понимал, что не имею права задавать ему такие вопросы. Что вторгаюсь на чужую территорию. Но остановиться не мог. Не праздное любопытство руководило мной. Потребность узнать и понять.
   - Значит, Золотой Человек - твой бог? - спросил я. - И в тебе говорит голос твоего бога? В этом значение крика? Он голос бога чибчей?
   Индеец медленно отнял руку от лица.
   - Я не знаю, - сказал он.
   В его глазах стояли слезы. Человек, который еще вчера разил своих врагов и рвал их на части, плакал передо мной безутешно, как малый ребенок.
   Я не мог продолжать беседу. Жалость и смущение овладели мной. Никогда еще я не видел индейца таким подавленным. Мне пришло в голову, что он пусть по-своему, примитивно - не меньше меня ранен вчерашним событием. Речь, конечно, идет о внутренних ранах, ранах сердца и души, что могут быть столь же страшными, как разбитый череп Сэма Кинга.
   И все же индеец заговорил:
   - Я сказал Гуоттаролу правду, - произнес он, всхлипывая. - Я сказал ему, что знаю и чего не знаю. - Он взял себя в руки. Посмотрел мне в лицо невидящими от слез глазами. - Но это еще не вся правда, которую я знаю. Есть еще та, которую не знаю. Мы поговорим об этом. Может быть, завтра?
   Тон его был одновременно уверенным и просительным. Словно он предлагал отсрочку ради нашего общего блага. Я не понял его, но согласился. Кивнул. Он повернулся и ушел.
   27 апреля
   В полночь - неужели это было всего час назад? -я почувствовал первые слабые дуновения легкого ветерка. Теперь ветер уже надул наши паруса. Туман рассеялся. Под темным, усыпанным звездами небом моя "Судьба" плывет на восток.
   Я многое узнал в последние шестьдесят минут. Это время я провел с индейцем, мы доверительно беседовали на юте. Никто не мешал нашему разговору.
   Индеец начал так:
   - В нашу первую встречу ты спросил меня, кто я такой. Я сказал тебе, что был слугой испанского губернатора. Это правда. Позднее я сказал тебе, что убил его. Это тоже правда. Но я сказал тебе не все. Тогда было не время. Я сказал тебе лишь то, что знал, но есть и другое. Я не сказал тебе то, чего не знаю.
   Он замолчал. Я не прерывал его молчания. Мне было ясно, что говорит он искренне, тщательно подбирая слова. Я хотел дать ему выговориться. По его виду я понял, что он долго вынашивал свою правду, нашел ее и решил поделиться с другим человеком. Молчание - важная часть такого рассказа. Только мелкие реки журчат не умолкая.
   - Я не знаю, кто я такой, - продолжал индеец. - Я знаю мое имя и место, где я родился. Кристобаль Гуаякунда. Из долины Согамосо. Из народа чибча. Это я знаю, и это я сказал тебе. Но что это значит, я не знаю.
   После этого, заранее обдуманного вступления он одним духом рассказал всю свою историю.
   - Гуоттарол, правда в том, что я ничто. Инки покорили мой народ за сто лет до прихода белых людей. Они сожгли наши дома и забрали наши земли. Я сказал, что мы гордый народ. Наша гордость - это гордость мертвецов. Мы призраки, тени, мы то, что из нас сделали наши враги. Да что говорить, даже название нашего племени - чибча - не настоящее. Кажется, нас зовут муиска, но никто не знает наверняка. Чибча нас называли другие - потому что нашего главного бога мы называли Чибчачум. Подумай! Нас стерли с лица земли как людей, нас знают только по издевательскому прозвищу нашего бога? Мы перестали существовать. Мы стали тенями. Потом пришел Кортес с белыми людьми на белых лошадях. Он поработил наших поработителей. Мы стали прахом праха, который топтали его конкистадоры. Тени теней, призраки призраков, забытый народ, привидения из снов других народов! Может быть, скажешь, что человек может восстать из такого пепла? У каждого человека есть свое пламя в костре его семьи. Я однажды хвастался перед тобой моими Золотыми Отцами... То была похвальба человека, который называет своих предков "золотыми", потому что не знает их во плоти. О, из этого много еще чего следует! Из этих бесконечных пустых разговоров о золоте и золотых... Но я еще скажу об этом позже. Этому научил меня ты. И прежде всего - пониманию, что такое золото.
   Повернувшись ко мне, он широко развел руки, словно прося о помощи.
   - Ты понимаешь, что я - ничто? Даже мое имя - ничто! Кристобаль Гуаякунда. Это имя мне дали испанцы. Их священники облили меня водой. Вода не оставляет следов. Что я вижу, когда смотрю в зеркало? Только то, что они называют "Кристобаль", а ты называешь "индеец". Я часто слышал, как ты произносишь это слово, когда кричишь на своего мальчика с петушиным пером на шляпе. Этот "Кристобаль", этот "индеец" - я не знаю его! Кто он такой? Он ненастоящий человек, он тень, отбрасываемая его хозяевами!
   Меня глубоко потрясли его слова. Признаюсь, что они меня и удивили. И не умом, очевидным в его самооценке, - я всегда считал его неглупым человеком, несмотря на дикарскую внешность, - а силой и выразительностью речи.
   Я обратился к нему как можно более дружески.
   - Послушай, - сказал я. - Человеку нужны корни. Знание истоков придает ему силы. Но человек не дерево. Мы можем делать себя сами. Ты думаешь, я родился таким, какой я сейчас? Командиром других? Великим предводителем? Я не принц. Мои отец и мать...
   - Я думал, ты бог, - сказал индеец.
   Меня затрясло от кашля. Казалось, мое истерзанное лихорадкой бренное тело восстает против такой чудовищной нелепости.
   - Бог? - каркнул я. - Посмотри, видишь кровь у меня на ладони? Это кровь из моих легких, сгнивших за годы, проведенные в тюрьме, в которую меня посадили за преступление, коего я никогда не совершал. Ты назвал себя призраком? Так вот, я даже не призрак! Король приговорил меня к смерти. Все эти годы в Тауэре - в любой день, когда бы король ни пожелал избавиться от меня, я мог быть казнен. Бог? Друг мой, я мертвец!
   Я ударил ребром ладони себе по шее. Индеец проворно схватил меня за запястье.
   - Он отрубит тебе голову?
   - Возможно.
   - Потому что ты не привез золота?
   - Это одна из причин.
   - А другая - убийство Паломеке?
   Я пожал плечами.
   - Я дал слово, что не пролью ни капли испанской крови. Невыполнимое условие. Я принял его. Приму и последствия.
   Индеец не отпускал моей руки. Он сжал ее еще сильнее. В свете луны глаза его блестели безумным блеском.
   - Но Паломеке убил я! Я скажу об этом твоему королю!
   - Спасибо, - сказал я. - Не сомневаюсь, Его Величество с превеликим удовольствием казнит тебя. Мертвец и привидение рука об руку вступают в свои владения. Но, боюсь, едва ли это необходимо. Я уверен, ты помнишь, что, даже если не считать твоего хозяина, мои солдаты убили в Сан-Томе нескольких испанцев. Ну, конечно, я знаю, сейчас ты снова начнешь убеждать меня, что это твой крик заставил моего сына ринуться в атаку, и все такое. Услышав твой крик собственными ушами, я готов поверить в это. Но для человека, который говорит, что он ничто, ты берешь на себя слишком много! Прах праха? С каких это пор прах возымел такую неограниченную власть над жизнью и смертью?
   Отпустив мою руку, он отвернулся и уставился на море, Я понимал, что он избегает смотреть мне в глаза. Я также понимал, что за этим нет никакой неискренности. Когда человек говорит с таким внутренним напряжением, ему надо сосредоточиться.
   - Слушай внимательно, Гуоттарол. Я - прах. Я - ничто. Но мой прах из золотой пыли. И мое ничто - для тебя все. Когда инки уничтожили мой народ, они завладели его снами. Наши земли, бедные и скудные, лежали высоко в холодных горах. Мы строили простые дома - деревянные стены да крыша из плетеной травы ичу. Я говорил тебе, что чибча - гордый народ. Это правда. Но их гордость - это гордость людей, которые свой жалкий хлеб добывают неимоверными трудами. Чтобы как-то прокормить себя, мы возделывали наши скудные земли обугленными в огне палками и каменными топорами. Немного кукурузы, несколько картофелин, горсть киноа. Разве этим прокормишься? К тому же сильные ветры и редкие дожди. Так почему мы жили в горах? Ответить на этот вопрос - значит объяснить, почему пришли инки. Ведь если наши земли так бедны, то кому они вообще могли понадобиться? Я отвечу. Было две причины. Первая - вещь вполне реальная и даже съедобная! Да, лист, пища богов... Только богам ведомо почему, но кока единственное, что мы имели в изобилии. Она растет сама по себе вокруг наших пяти священных озер. Ее особенно много около озера Гуатавита. Одни говорят, что нас благословил ею бог-солнце. Другие - что первые семена посадил Бочика. Ты слышал о Бочике? Ацтеки и тольтеки зовут его Кетцалькоатль. Очень могущественный бог, С таким же белым лицом, как у тебя!
   Индеец бросил на меня быстрый умоляющий взгляд, будто сказанное им проясняло что-то важное. Не встретив понимания, он мрачно ухмыльнулся. Снова вперил взор в морскую даль. Речь его потекла еще стремительнее.
   - Ты знаешь силу листа. Но ты знаешь не все. Ты уже знаешь, что он придает силу и выносливость. Это правда. Он сделал чибча сильными, эта пища богов превратила бедное горное племя в могучий народ. Но ты, Гуоттарол, еще не распробовал листа! В нем таятся бессмертные миры.
   Он вдруг замотал головой, как бы стряхивая нотки экстаза, искажавшие его голос.
   - Я уже говорю, как инка! - закричал он. - Ты заметил, что я заговорил чужим голосом? В это верили они, поэтому и пришли со своими армиями уничтожить нас. Чибча не "верили". Чибча знали. Наши враги хотели завладеть этим знанием. Но у них ничего не получилось. Они убивали мужчин, насиловали женщин, сжигали наши жилища. Они набивали животы листом, пока их мозги не превращались в дерьмо, которое лилось из них рекой. Тогда их вожди начали пытать наших жрецов, думая, что мы скрываем от них какую-то тайну. Жрецы не знали никакой тайны. Ее не было.
   - Я не понимаю, - признался я. - Ты хочешь сказать, что чудодейственные свойства, которые ты приписываешь листу коки, доступны только чибча?
   - Может быть. Я не знаю.
   - Но почему? Только потому, что твой народ ел его много лет подряд? Из поколения в поколение? Потому что в нем был источник вашей жизненной силы?
   - Возможно. Но некоторые жрецы объясняли это тем, что бог-солнце даровал его нам прежде других.
   - И этот кустарник больше нигде не растет? Индеец колебался. Потом пробормотал:
   - Нет. Растет. Он был и у инков, хотя не в таком изобилии. И уж, конечно, наш лист считался самым сильным.
   Я покачал головой, поскольку так пока и не понял важности того, что мне сообщалось.
   - Ты хочешь сказать, что ваши враги не ценили того, чем уже обладали? Что они поработили твое племя только потому, что у вас имелся более сильный вид этого растения? Какая-то нелепость!
   - Это случилось очень давно, - начал индеец. - То, что я рассказываю тебе, знаю не по собственному опыту. Мне пришлось выслушать много сказок, легенд и историй, придуманных стариками, чтобы я мог объяснить, что их собственные деды думали обо всем этом, когда были молодыми. Кто знает, что такое правда? Когда-то я думал, что знаю. Теперь я говорю только одно: люди живут грезами. Инки вообразили, что мы боги. Они грезили нами. Но потом убедились, что мы только люди.
   Я спросил:
   - А о чем грезили чибча?
   Индеец вздохнул.
   - Хуже нашей грезы не придумаешь. Мы возомнили себя богами. Гордый народ, вознесшийся над другими. Буду честным до конца. Может быть, боги позволили нашим врагам уничтожить нас именно за эту немыслимую гордыню.
   Я любовался совершенной яркостью звезд. Их было так много, что кое-где скопления слепящих точек разгоняли мрак небосвода.
   Я тихо сказал:
   - Вторая причина?
   Он не ответил.
   - Ты говорил о двух причинах, которые привели к уничтожению твоего народа инками. Первая, сказал ты, вещь вполне реальная...
   - Лист существует.
   - Не спорю. Сам ел чертово зелье!
   - Гуоттарол не должен так говорить. Лист не чертово зелье. Он священный.
   - Это твое мнение. И я его не собираюсь оспаривать, хотя мне показалось, что ты сам на распутье.
   Индеец нахмурился.
   - Как это - на распутье?
   - Это такое выражение. Неужели ты никогда не слышал его от своих испанских хозяев? Оно означает, что ты еще не выбрал пути, сомневаешься, колеблешься. Это ведь и в самом деле так. То ты говоришь о пище богов, то утверждаешь, что инки...
   - Инки хотели не только коку. Они хотели то, что, по их представлению, кока давала нам.
   - Божественную силу? Мудрость? Но ведь ты сказал, что это греза. Безумный сон!
   - Это их греза! - сказал индеец. - Я знаю, что это их сон. Наших снов я не знаю. И это я стараюсь объяснить. Я могу говорить с каким-то знанием о чужих грезах. Именно грезы других людей превратили меня в ничто. А что до грез чибча - я их не знаю! Они исчезли, улетучились, как ветер в Андах. Я не на распутье. У меня вообще нет пути! Сон и явь для меня одно и то же. И то и другое означают забвение. Теперь ты понимаешь меня? Я не грежу, я существую в чужих грезах. Испанцы во сне видели отцов моих отцов. Инкам пригрезились мои более далекие предки. А кому приснился я? Разве Гуоттарол не знает?
   Я схватился за поручень, но его прохлада не принесла мне облегчения. Яркие звезды, казалось, закружились в небе. Мне подумалось, что вот сейчас они падут на землю и уничтожат меня. Никогда раньше не видел я звезд в такой опасной близости от себя. Мир... Вселенная смысла... Мне показалось, что он может лопнуть, порваться по швам, разлететься на бессмысленные куски. И мое впечатление было верным. Мир разлетался в куски. Мой мир.
   Клянусь господом богом, что какой-то своей частью я знал, предчувствовал худшее, смутно понимал, что индеец собирается сказать мне правду, которая превратит мою жизнь в безумие. Я мог бы уйти, закрыть уши, приказать ему замолчать. Нет. Я не сделал ничего подобного. Но почему же, боже праведный? Сила духа? Нет, сын, нет. Совсем наоборот. Дух мой был сломлен. Я знал, что он собирался сказать мне. Не слова, конечно. Но суть. Он сказал мне лишь то, что, уверен, я должен был в конце концов узнать.
   - Я приснился тебе, Гуоттарол. Инки, как и ты, тоже грезили о золоте. Вот и вторая причина. Золото, золото, золото! Они думали, что мы сделаны из золота, что золото течет в наших реках. Как и ты, они видели в своих снах Золотого Человека!
   Признаюсь, на мгновение он показался мне дьяволом. Как иначе он мог узнать о моем сне? О том ужасном видении? Я так сжал холодный поручень, что пальцы хрустнули. Да будут благословенны малые знаки нашей бренности! Этот хруст привел меня в чувство. Когда индеец продолжил рассказ, я с облегчением отметил, про себя, что о сне он говорил метафорически.
   - Золотой Человек. Таков был титул нашего короля. Зипы. Не правда ли, сон обретает великолепие? Для инков он был, без сомнения, наваждением. Подобно ацтекам и испанцам, они были неизлечимо больны золотой лихорадкой. Я уже говорил тебе об озере Гуатавита - нашем святилище. Во время коронации Зипу несли туда на деревянных носилках. Люди пятились перед ним, подметая дорогу, по которой его должны были пронести... Рассвет. Вокруг поднимаются горы. Первый луч солнца окрасил гладь озера. Жрецы снимают с короля одежды. Они обмазывают его обычной смолой. Потом настает черед других жрецов. В одной руке они держат деревянные трубки. В другой - сосуды с золотой пылью. Жрецы дуют на золотую пыль из трубок. Пыль прилипает к смоле. Они дуют до тех пор, пока король не покрывается золотом с головы до ног. Преображение! Теперь король стал живым воплощением бога-солнца. Жрецы снова поднимают на плечи носилки с позолоченным королем и входят в воду. Золотой Человек! Чибча, облепившие берега, приветствуют своего Зипу. У каждого в руках жертвоприношение из золота. Жрецы преклоняют колени. Носилки плывут по воде. Как только солнце зажигает озеро Гуатавита золотым огнем. Золотой Человек встает, раскидывает в стороны свои позолоченные руки и ныряет... Глубоко, глубже, еще глубже. Много минут должен он оставаться под водой. Пока не смоет все золото. Вода в озере ледяная, но король выдержит холод. Он знает, если на его теле останется хоть одна золотая пылинка, жрецы скажут, что бог-солнце отверг его. И тогда - смерть. Говорят, ни один Золотой Человек не заслужил такой кары. У нас, горцев, широкая грудная клетка и большие легкие, мы можем довольствоваться разреженным воздухом. Наконец король выходит из озера. На нем ни следа золота. Жрецы кланяются ему до земли. Народ бежит навстречу. В озеро летят золотые безделушки. Золотой дождь. Слава Гуатавиты. Воды его сверкают и блещут. Настоящее зеркало бога-солнца. Озеро из чистого золота. Да здравствует Зипа! Да живет вечно! Могучий крик разносится с горных вершин и берегов озера. Бога-Солнца, короля чибча несут, ликуя, в его дворец. Он золотой! Золотой Человек!