Страница:
М.S. привез некоторые подробности (сообщение о работе союзников на аэродромах)... N.D. дал мне список высокопоставленных офицеров в Тегеране... Также заключение ирано-русско-английского пакта. Депутат Ноубахт протестовал больше всех. <...>
08.03.1942 г.
Мне пришлось провести ночь под открытым небом, в стоге сена без одеяла и еды. Я все время боялся, что друг Хассана{46} может увидеть меня. Но я не простудился. А зачем простужаться? Итак, полгода я живу, будучи уверенным, что мое существование может прекратиться в любой момент... Сохейли{47} настроен проанглийски и определенно антирусски. В разговоре с К.Н.{48}, касаясь немецкого наступления на востоке, он заметил: "Наконец мы можем вздохнуть свободно. Раньше мы боялись каждого немецкого удара по англичанам и русским. Теперь я настроен пронемецки". Затем он даже был готов сделать нам предложения по поводу нового режима. Этот фокус и его быстрый ум делают из него подходящего министра для нашего государственного переворота. Что-то вроде маленького Талейрана. Посмотрим, что скажет К.Н.
Если бы только где-нибудь прошла немецкая армия! Пришла весна, и каждый наступающий новый день становится все более невыносимым. Никто не верит, что на востоке все еще зима. Для моих переговоров мне необходимо известие о победе немцев. Мы на Востоке находимся в зависимости от английской пропаганды. Сегодня я готовлю объяснения и предложения для N.D.
09.03.1942 г.
Только что прибыл A.Z., чтобы сообщить мне, что N.D. по разным причинам не может прийти на встречу. Семейные ссоры и недомогание. Сначала я подумал, что он стал слабым. Это всегда надо помнить, когда имеешь дело с восточными людьми. Если бы A.Z. пришел на пять минут позже, я бы ушел. Однако дальнейшие слова A.Z. показали, что мои опасения необоснованны. N.D. работает, и работает хорошо. A.Z. совершенно прав, говоря, что до тех пор, пока мы можем поддерживать связь, мы не должны рисковать. Я снял свой костюм бродяги, грим (черная сажа из печи, намазанная тонким слоем), вымылся и стал разговаривать с A.Z. <...>
Не менее интересна та темная дорожка, по которой К.S. и я снова пришли к контакту. Иранцы, русские и англичане и не мечтали об этом. К.S. теперь, по мере возможности, является осведомителем{49}. <...> В целом кабинет, по-моему, неплохой{50}. По крайней мере, Бадера и Джаханбани иностранцам не удастся подкупить. Я говорил о Сохейли раньше. Только должен добавить, что он был заинтересован в Министерстве внутренних дел и раньше, а также в руководстве парламентом. Отец Джаханбани был убит русскими в Тавризе. Насколько мне известно, Бадер делал все возможное для развития германо-иранской торговли. У него репутация гения в вопросе бюджета. Ахи женат на русской большевичке, и поэтому результат очевиден. Другие для меня не важны. <...>
Едва я успел попить чай с A.Z., как в дверь постучал М.S. Он всегда приходит в то время, когда у меня есть дело с A.Z. Так как A.Z. должен уезжать в полдень, чтобы вовремя быть у N.D. и К.S., я заставил М.S. ждать до тех пор, пока не были записаны мои информации для A.Z. Остается посмотреть, на что способен К.S. После провала опыта с У.{51} я ничего больше не мог сделать. Преданный A.Z. уехал с этими материалами. Нет более храброго, надежного и преданного посыльного, чем A.Z., и, должен добавить, более эгоистичного.
Надеюсь на Бога, что после моего возвращения я смогу отблагодарить его. Имел продолжительный разговор с М.S. Он так любит говорить. У меня достаточно такта для того, чтобы предоставить ему такую возможность. Мы говорили о новом кабинете. В целом он согласен с моим мнением. Возможности К.S. произвели на него впечатление. N.P.{52} - новая курдская возможность, которой М.S. хочет очистить дорогу. Он говорил о 12 тысячах человек (русских, армянах, персах и т. д.), специально обученных русским посольством и снабженных оружием. Цель ясна - контроль в столице в трудный момент. После этого он сказал мне, что в Тавризе открыто говорят о трех существующих правительствах: персидском, красном и курдском. <...>
23.03.1942 г.
Прошло больше года, как я сижу в темном укрытии, ежечасно боясь врагов. Новый год{53}. Как я мечтал об этом дне, как надеялся на него, рассчитывал все свои действия к этой дате. Наступило время, которое покажет наши силы. Так красиво высказался наш вождь. Не только я чувствую, что этот год будет решающим для Германии, год поворотного момента в мировой истории. Мы начнем этот год, смеясь, как весеннее солнце, с огнем убеждения. Солдаты и товарищи, находящиеся на востоке и борющиеся против нигилизма, стоящие перед лицом новой героической эры, желаю вам от всего сердца счастья и победы. <...>
С 12 по 22 марта у меня не было ни времени, ни настроения писать, так как эти дни заполнены работой и мыслями. Я почти не читал газет, без них гораздо лучше, так как мои собственные планы созрели, и я могу их теперь тщательно просмотреть без влияния глупой русской и надоедливо лживой английской пропаганды.
A.Z. отнес мое письмо к N.D., в котором до мельчайших подробностей изложен мой план и его подготовка. Естественно, что я не могу скопировать его здесь, но надеюсь, что смогу вспомнить хотя бы основные моменты{54}. <...>
31.03.1942 г.
Целые дни я сижу за картами, должен для наших друзей делать планы и переносить их на бумагу. Усложняет работу то, что мне приходится писать латинскими буквами, к чему я не привык, кроме этого приходится принимать во внимание, что мои читатели плохо знают [английс]кий. Записи в этой книге пытка для меня. Я это делаю для того, чтобы впоследствии иметь доказательства своей деятельности. Кто знает, как мне придется отвечать за прошлое и что выйдет из наших планов. <...>
23 марта A.Z. встретил Кава и сказал ему, что я собираюсь повидать его в доме 27 марта для того, чтобы поговорить с его коллегами. Мои цели были таковы: 1) связаться с Анкарой; 2) узнать, насколько сходятся планы мои и этих людей и можно ли их объединить; 3) получить деньги для наших планов. На следующее утро состоялись разговоры о планах и возможностях между шефом{55}, его представителем, военным атташе{56} и Кава, с одной стороны, и мной, с другой. Разговор велся на трех языках и длился почти три часа. По двум причинам мы не пришли к какому-нибудь заключению: 1) потому что эти люди, отрезанные от всего мира, покорились своей судьбе, а поэтому склонны рассматривать любую деятельность, подобно моей, бесполезной и излишней; 2) потому что после трех месяцев успешных наступлений японцев они решили, что могут завоевать мир. Политические выскочки? Им не понравилась идея присутствия немецких войск в Персидском заливе. Уже при первом своем визите шеф заметил, что цели немцев и итальянцев находятся в Африке. <...> Наши переговоры закончились безрезультатно, и у меня в своей комнате было достаточно времени, чтобы обдумать этот неожиданный исход. <...> Оружие, патроны и карты были выданы мне немедленно. Кроме того, пижама - кимоно. Кава сейчас занят обменом для меня 500 долларов и поиском нового средства связи. <...>
Я вернулся вечером 28 марта тем же путем, как и ушел, с твердым намерением работать еще больше и более решительно, чтобы дать японцам задание ввести нас в дипломатическую сферу в Тегеране, что мы, возможно, не сможем сделать своими силами. <...>
10.04.1942 г.
Сегодня утром умер Хассан. 3 апреля я заболел гриппом. Несмотря на то, что днем я лежал в постели, вечером вышел на встречу с К.S., но этот негодяй не пришел. Моя простуда усилилась. <...> К.S. обманул меня не только 3-го, но также и 6 апреля. Я не собираюсь забывать такой гнусности. <...> 4 апреля A.Z. прислал мне письмо от N.D., в котором сообщает, что организация F. сформирована, и что он сообщит мне подробно обо всем 11 апреля. Сам F. уехал для переговоров с вождями кашкаи. Особенно приятным является новая связь с моим старым другом V.S. Он был очень рад узнать о моем существовании, просит разрешения работать с N.D. и F. <...>
Мы пришли к N.S.{57}, где нас дружелюбно встретили, затем в новой маскировке двинулись к А.А.{58} Здесь было мое новое жилище. <...>
Жене Хассана я дал денег, чтобы она вместе с семьей вернулась на родину. Я еще не хочу говорить о моем новом месте жительства. Большим преимуществом пока является чистота. Недостатков много, я не чувствую себя в безопасности. <...> Семья Хассана была почти дикой. Хотя они и знали, что меня никто не должен обнаружить, но не знали почему и не интересовались этим. Они ничего не знали о Германии, находится ли это в Тавризе или Индии, остров это или море. Мои приказания выполнялись беспрекословно, без попыток допытаться, зачем это делается. Я мог уходить и приходить, когда захочу. Здесь наоборот. Люди умеют читать и писать, из мелкобуржуазной среды, образованы и, как все подобные люди, думают о себе больше, чем они есть на самом деле. Я не хозяин в доме, как там, а жилец, гость. Но это еще не самое плохое. Хуже всего то, что сам А.А. интересуется политикой, а поэтому старается быть более важным, чем есть в действительности. Он хочет узнать от меня еще больше. Это плохо сказывается на моих нервах. Когда у него есть время, он преследует меня. Поэтому я просил, чтобы никто ко мне не приходил кроме A.Z., в ком я очень нуждаюсь. Во всем этом я вижу одну цель - прожить здесь месяц и раскусить жалких людей. Надеюсь, мои расшатанные нервы это выдержат.
20.04.1942 г.
<...> A.Z. принес письма от N.D., 216-го и Ich{59}. Плохие новости. 216-й поссорился с N.D. на почве ревности и пишет прощальные письма ему, мне и Ich. N.D. идет к Ich и узнает, что это исходит оттуда, и тоже забастовал. Все это потому, что господин Ich, этот школьный учитель, не мог послушаться меня, не начал с того, о чем я его просил, вторгся в мои связи. Как и раньше, в отношении Тавриза те же результаты. Но теперь я умнее и не знакомлю г-на Ich с моими друзьями. Во-первых, я послал A.Z. к Ich с письмом для него. Мне кажется, что в нем я все выразил. Обвинив и угрожая его исключить, сказал ему следующее: 1) Согласно его собственным предложениям, работа будет распределена. 2) Он должен немедленно порвать связь с N.{60}, 216-м и его людьми. 3) Его собственные связи меня не беспокоят. 4) Он получит от меня все, что нужно для работы. 5) Курьеры и W/T{61} будут в его распоряжении.
Как я и ожидал, адресат не ответил. Хорошо. Затем я написал письма к 216-му и к N.
22.04. 1942 г.
<...> S.N.{62} уехал сегодня утром. N.D. передал мне через A.Z., что собирается прислать друга, который будет исполнять роль звена между S.N. и F. Состоялась продолжительная беседа с A.Z. о наших дальнейших взаимоотношениях и методах совместной работы. У него есть ненужная гордость, которая всегда доходит до крайности, но из-за искренней преданности ко мне он усмиряет ее, а затем раздражается страстными вспышками. Я могу переносить эту гордость и не становлюсь мягким, так как знаю его преданность. Все равно я понимаю, что требую от A.Z. слишком многого.
К несчастью, мое здоровье все еще плохое. И оно останется таким до тех пор, пока я буду сидеть в четырех стенах. Этот А.А. - типичный человек, говорящий "фарда" (завтра). <...>
24.04.1942 г.
216-й прислал мне много писем через N.D., в которых он пишет, что хочет срочно меня видеть, чтобы представить своих друзей. Самым важным сейчас является то, что ко мне привели PNB{63}. Он напишет письмо в Энкас{64} и даст мне возможность поговорить с ним о политике правительства. Надеюсь повидать его сегодня вечером. Отсрочка происходит из-за N.D., который хочет все больше отдалить от нас 216-го. 216-й не без оснований выражает это опасение в письмах ко мне. <...>
26.04.1942 г.
Когда я заглядываю в будущее, мне рисуется одна картина: европейское пространство под руководством третьей империи, куда входят Россия, Иран и Афганистан. Индия является самостоятельным вопросом. Средиземноморская лига под руководством Италии, включающая арабский мир и исключающая Западную Африку. Исламистская идея является культурным вопросом, то же самое с северной идеей. Нужно преодолеть первую, чтобы понять вторую. <...>
01.05.1942 г.
Как и договорились, вчера я ходил к Саба{65}. Я пошел один и без труда нашел дорогу. Саба, для которого я достал дом на свои деньги, живет в полной безопасности.<...> Он не приступал к работе до тех пор, пока я не послал сообщение о FN 1{66} и не направил к нему 216-го. Тогда ему понравилась мысль о лежании в теплой постели. Когда его жена уезжала, она видела исключительно только мои сообщения. Но что делал г-н Саба? Он наказал своей жене заверить Анкару в том, что станет связным между немецкими и иранскими военными властями. Да, эти люди! Их достоинство не больше достоинства школьного учителя, переводчика или труса, но они думают, что могут, будучи умными и имея связи, получить ту награду, которую заслуживают другие. Со мной это не выйдет, г-н Саба. Без меня Вы не можете прожить и дня, не можете получить никаких известий, установить быстро связь. Все курьеры, которых послал Саба, взяты из связей 216-го. Я представил его в распоряжение Саба, когда он был в Тавризе. Для того, чтобы избежать ссоры, я не обратил внимания на его наглость и перешел к следующему соглашению: 1) Все немцы здесь должны находиться под моим контролем. 2) Только я один контролирую все связи с иранцами, даже если они появятся со стороны Саба. 3) Я должен сообщать Саба все военные новости, но сообщения в Анкару должен посылать я. 4) Саба должен консультироваться со мной по всем военным вопросам до тех пор, пока Берлин не примет специальное решение. 5) Мы должны иметь общих курьеров. 6) Я должен ввести Саба в нашу центральную контору.
Я хочу подчеркнуть здесь, что имею серьезные намерения в отношении этого сотрудничества. Если бы мы могли жить под одной крышей, то можно было бы избавиться от многих трудностей, возникающих из-за различий наших положений. Но сейчас это невозможно. Поэтому более важным являются это небольшое соглашение и железная дисциплина. <...>
04.05. 1942 г.
216-й прислал вчера письмо, в котором пишет о разговоре с N 2. Я так и знал, что это будет что-то вроде этого. SP 30 не только поступил поспешно, без полномочий, но также не умолчал о своем разговоре с F. Результат: 216 N 2 рассержен. Он хочет руководить всем. Сначала на основе своей партии, затем на основе своего положения. <...>
06.05. 1942 г.
Корреспонденция растет с каждым днем. Очень неудобно, когда все приходится объяснять письменно. Если писать кратко, то переводчик не поймет, а получатель прочтет много неприятного для себя. Могу сказать, что последние несколько дней изматывают мои силы. Всегда приходится уравновешивать эти группы{67}, чтобы они не съели друг друга. Кроме того, ошибки, которые совершают посредники, усложняют работу. К этому еще надо добавить, что я сижу взаперти в маленькой жалкой душной комнате - все это расшатывает мои нервы. <...>
Вечером снова пришел M.S. и принес свои прекрасные карты. Наконец он связался с N.P. Теперь надо выяснить, как освободить N.P. Он сам делает все возможное. Приход M.S. всегда освежает после скандалов с другими друзьями. После моей обличительной речи против его переоценки армян он стал гораздо разумнее и спокойнее. FN 1 все еще не приехал. Я этого не понимаю, он обижен или его преследуют?
07.05.1942 г.
Рано утром написал письмо 216-му с просьбой привести сегодня ко мне 216 N 2, а также позвонить FN 1 и попросить его прийти вечером. В ответ от 216-го пришло письмо с сообщением о том, что англичане опять арестовали немца Готлиба, жена которого, иранка, утверждает, что они получили денежную помощь от шведского посольства. Это очень опасно.
F.S.{68} очень гордится своими успешными поисками новостей. Кто-то заявил иранским властям, что скоро переловят всех немцев. Нет сомнения, что круг все сужается, и в одном месте он, кажется, доходит до меня. Но я не могу бежать до тех пор, пока моя организация не будет стоять на твердых ногах. Также я хочу снять с себя ответственность за тех немцев, которых знаю. Днем я написал длинное письмо FN 2{69} с предложениями в отношении организации и попросил его информировать Саба.
216-й приехал только ночью. Его было трудно убедить в моих планах, так как он снова думает о будущем своей партии и руководстве своей группой. Я вразумлял его в тот короткий промежуток времени, который оставался у меня до приезда 216 N 2. Затем пришел 216 N 2, этот самодовольный депутат. Он думал, что у него в кармане молодой человек. Но молодой человек оказался крепким и стал еще крепче, когда узнал, что рассчитывают на его молодость. 216 N 2 нашел нужным мне сказать, что он сам имеет такую сильную организацию, что нет необходимости делить ее с другими, и поэтому вынужден отказаться от моих предложений. Но это не помешало ему быть иногда настойчивым, а иногда уступчивым. Я победил его в борьбе, которая продолжалась два часа, и он согласился. Теперь остается собрать всех пятерых вместе и энергично готовить их к работе. 216 N 2 обещает принести мне еще таких животных, как эти куницы и хорьки{70}. Он также настаивает на отъезде к куницам. Его сын очень хочет меня видеть. <...>
08.05.1942 г.
После своей вчерашней победы над 216 N 2 я чувствую себя лучше и с нетерпением жду прихода A.Z. Утром и днем я писал программу для последних дней в этом городе, разделил районы действий различных оперативных групп, высчитал даты встреч с наиболее важными лицами и первой организационной встречи исполнительного комитета. <...>
09.06.1942 г.
Прошел почти месяц с тех пор, как я писал в этой книге. Месяц, который останется в памяти до конца моих дней. У меня не было ни чувства покоя, ни чувства безопасности, даже достаточного здоровья, чтобы вспомнить об этой книге. То, что произошло в эти дни, было до того полно интриг, лжи, низости, ревности, недоверия друг к другу и других плохих вещей, что их следовало бы описать подробно, если можно было бы спокойно писать о них при одном только воспоминании.
В настоящее время положение еще не поправилось и, боюсь, что не сегодня-завтра разразится катастрофа, так ведут себя эти молодые самодовольные секретари, а также мечтающие и занимающиеся интригами старые дураки.
Все вылилось в войну нервов для меня, такую, какую я никогда не переживал ранее, тем более, что мои нервы за последние девять месяцев постоянной опасности очень расшатались. Находясь в зависимости от такта этих людей, мне приходится защищать свободу, решать самому, бороться, что доказывает, что я тратил на эту борьбу последние силы. Возможно, что 1000 туман{71} имели бы больше успеха. 9 мая был арестован Паладин 216{72}. В результате этого мы все в опасности. Несколько дней спустя был арестован хозяин Лео{73}, а еще через несколько дней на пути к турецкой границе сам Лео{74}. Этого было достаточно, чтобы на время уйти в подполье. С другой стороны, это были дни, когда я собирался создать образцовую централизацию, сосредоточить контроль в своих руках. Был как раз вечер первой встречи исполнительного комитета. <...>
Тем временем 216-му удалось установить связь с внешним миром. N 2 пришел навестить нас. Мы говорили с ним об отъезде Саба и переговорах с F. через FN 1. Он согласился. Мы подробно переговорили об этом с FN 1. Все того мнения, что SP 30 низкий человек, глупец, лжец и хвастун, реакционер худшего типа. Мы должны незаметно избавиться от него, а N 2 и F. свести вместе. Таким образом, комитет пяти расколется - отойдет SP 30. <...>
Из-за этих интриг мы потеряли много времени, и прежде чем мы начнем снова, пройдет добрая неделя. Тем временем положение в стране ухудшилось. Англичане и русские используют свое влияние на страну, и всплывают на свет их подлинные намерения. Чувствую, что не могу дольше оставаться в этом городе. Советские газеты опять начали писать обо мне. Мои фотографии помещаются в газетах по всему Ирану. В течение четырех дней был какой-то ад. Вчера N 2 прислал мне очень важное сообщение, которое подтверждает серьезность положения. Ужасно, что еще не налажена быстрая связь. Мы должны изо всех сил наладить ее.
Я все еще в доме Хаджи, и это возможно только потому, что за эти месяцы я так выучил иранский язык, их ритуал и обычаи, что не вызываю подозрения у гостей. А гостей у Хаджи больше чем достаточно. Он истый иранец и мусульманин с верой в то, что гостеприимство является высшим религиозным долгом. По профессии он купец и хороший работник, а поэтому живет в комфорте. Он может позволить себе жить в ладно выстроенном, неплохо обставленном доме, верхний этаж которого он предоставил мне. В моем распоряжении радио, и я теперь хорошо информирован о нашем положении и о положении врага. <...>
Сам Хаджи очень интересуется политикой, он пронемецки настроенный фанатик. Но так как он купец, то ничего не знает о военных событиях. Его величайшим желанием является мечта когда-нибудь увидеть фюрера. <...>
Самым лучшим известием является, пожалуй, известие от FN о том, что 7032{75} попросил встречи. Это хороший признак. Я очень надеюсь, что скоро мы будем снова вместе и наши беспокойства уменьшатся. Запоздавшие известия от FN об SP 30 являются прекрасной иллюстрацией к моим объяснениям от 9 июня, когда 216-й и я должны были улизнуть оттуда, т. е. когда N 2 и kh{76} сообщили SP 30, что за его фермой наблюдают. SP 30 написал в полицию письмо примерно такого содержания: "Вчера (накануне событий) я стоял на крыше своего дома, когда подошли двое бродяг и попросили приютить их, так как один был болен. Я без подозрения согласился. После того как прошло два дня их пребывания под моей крышей, я заподозрил, что они лишь притворились больными. Я заставил их сказать мне правду и узнал, что один из них немец, а другой 216-й. Сообщаю об этом в полицию". Это письмо он как раз собирался послать в полицейское управление, когда к нему пришел SP 20{77}. SP 20 сказал SP 30, что такой шаг просто сумасшествие, а SP 12{78}, который пришел с SP 20, взял у SP 30 письмо и сжег его. SP 12 и SP 20 объясняют это письмо тем, что SP 30 был очень напуган, но я, конечно, знаю, что это ни что иное, как измена. Это концовка главы о лжеце и хвастуне SP 30, который хвалился своим арабским происхождением и хотел прикончить наших врагов "холодной сталью". <...> Так как SP 12 три дня назад уехал в свою деревню, я остался без связи с 216-м, а поэтому не получил ответа от N 2. Обычная встреча в пятницу на этот раз не состоялась.
Положение внутри страны все ухудшается. Наступление Роммеля могло бы повлиять на правительство и продовольственное положение. Английская пропаганда значительно усилилась, в больших количествах распространяются плакаты и памфлеты. Тегеранские аэродромы переданы союзникам. Иранские машины посланы в Исфахан. Большевики пригласили группу военачальников под руководством Сартип Ансари посетить русский фронт. Вчера радио и газеты снова предупреждали граждан не укрывать подданных держав "оси". Государственная полиция будет жестоко карать за это...
02.07.1942 г.
Медленно, но верно я начинаю понимать, как обращаться с персами. Знаю их трюки, интриги, которых у них больше, чем у других людей. Если к ним подойти правильно, они готовы на любой риск, неприятности и даже жертвы.
Возможно, для того, чтобы ладить с людьми, надо сначала научиться страдать от лжи - большой или маленькой, на которую способны даже лучшие друзья. Следующим препятствием является сознание, что мы пруссаки. <...>
03.08.1942 г.
Я не знаю даты последних записей, так как закопал их для безопасности. Однако, по-моему, интервал равен месяцу. А может быть и больше. <...>
1 августа был большим днем для меня. Я давно забыл о письме, которое передал нашим желтым друзьям. Я подумал, что желтые друзья сыграли грязную шутку, или что S 1{79} отказался. Но оказалось не так. Я слушал радио в течение четырех месяцев, и вот 1 августа в 5 часов дня, когда я слушал немецкие сообщения в азиатской программе, вдруг услышал сообщение: "Мы узнали после из Тегерана, что разрыв дипломатических отношений между иранским и японским правительствами произошел не только в результате махинаций английского и североамериканского правительств, но и также вследствие нажима в этом направлении русского правительства". Я с трудом поверил своим ушам. Это была точно та фраза, которую я просил в своем письме передать как ключ. Было добавлено только слово "после", понятно почему событие это четырехмесячной давности. Я ожидал сообщение еще 25 мая. <...>
В отношении местных людей новое большое разочарование, надеюсь на Бога, что последнее. Разочарование в N 3 велико потому, что этот человек был готов сделать все для успеха нашей работы. Без малейших оснований он вдруг отошел в сторону. <...> Более того, совсем недавно я дал N 3 <...> туман на его расходы и, таким образом, общая сумма поднялась до 5500 туман. Из них 1500 пошли для Ганса Саба в пользу дяди (2). N 3 уверяет, что принес печатный станок за 2000 туман. Позднее он согласился, что купил станок за 500 туман. Но он не заплатил этих денег купцу, а потому последний забрал свой станок обратно. Остальные N 3 уплатил лично. <...> У меня было 15 000 туман, из которых сейчас осталось 5000 туман. Такое положение вещей оценивается как предательство. <...> Вопрос с деньгами недавно стал особо животрепещущим. Каждый шаг стоит денег, а у нас лишь нищенские запасы, которых не хватит для того, чтобы заплатить курьерам. Это большой недостаток в стране, где деньги - все. <...>
04.09.1942 г.
Тем временем положение в этом городе с каждым днем, почти с каждым часом становится все более неспокойным. 21 августа советское и английское посольства вместе с ассирийцами, армянами и другими подонками общества попытались совершить в Тегеране государственный переворот. Для этого преступления большевики хотели использовать отставку кабинета Сохейли. Теперь благодаря парламентскому большинству и согласию короля Кавама ос-Салтане получил полномочия сформировать правительство. Еще не ясно каков будет его состав. Лео, наконец, отправили на юг. Однако Паладин 216 все еще в тюрьме, и англичане пытают его больше чем раньше. По последним сведениям, у него три штыковых раны. Но он держится твердо. Его друзья полагают, что его предал Лео. Естественно, мне бы не хотелось думать так о своем соотечественнике, но английская пропаганда говорит: "Посмотрите, вот вам немцы! Сначала они пользуются вашим желанием и подвергают вас опасности, а когда опасность подходит, выдают вас". Если в том есть хоть доля правды, то пусть как можно скорее заберет черт Лео, которого я никогда не считал ангелом.
08.03.1942 г.
Мне пришлось провести ночь под открытым небом, в стоге сена без одеяла и еды. Я все время боялся, что друг Хассана{46} может увидеть меня. Но я не простудился. А зачем простужаться? Итак, полгода я живу, будучи уверенным, что мое существование может прекратиться в любой момент... Сохейли{47} настроен проанглийски и определенно антирусски. В разговоре с К.Н.{48}, касаясь немецкого наступления на востоке, он заметил: "Наконец мы можем вздохнуть свободно. Раньше мы боялись каждого немецкого удара по англичанам и русским. Теперь я настроен пронемецки". Затем он даже был готов сделать нам предложения по поводу нового режима. Этот фокус и его быстрый ум делают из него подходящего министра для нашего государственного переворота. Что-то вроде маленького Талейрана. Посмотрим, что скажет К.Н.
Если бы только где-нибудь прошла немецкая армия! Пришла весна, и каждый наступающий новый день становится все более невыносимым. Никто не верит, что на востоке все еще зима. Для моих переговоров мне необходимо известие о победе немцев. Мы на Востоке находимся в зависимости от английской пропаганды. Сегодня я готовлю объяснения и предложения для N.D.
09.03.1942 г.
Только что прибыл A.Z., чтобы сообщить мне, что N.D. по разным причинам не может прийти на встречу. Семейные ссоры и недомогание. Сначала я подумал, что он стал слабым. Это всегда надо помнить, когда имеешь дело с восточными людьми. Если бы A.Z. пришел на пять минут позже, я бы ушел. Однако дальнейшие слова A.Z. показали, что мои опасения необоснованны. N.D. работает, и работает хорошо. A.Z. совершенно прав, говоря, что до тех пор, пока мы можем поддерживать связь, мы не должны рисковать. Я снял свой костюм бродяги, грим (черная сажа из печи, намазанная тонким слоем), вымылся и стал разговаривать с A.Z. <...>
Не менее интересна та темная дорожка, по которой К.S. и я снова пришли к контакту. Иранцы, русские и англичане и не мечтали об этом. К.S. теперь, по мере возможности, является осведомителем{49}. <...> В целом кабинет, по-моему, неплохой{50}. По крайней мере, Бадера и Джаханбани иностранцам не удастся подкупить. Я говорил о Сохейли раньше. Только должен добавить, что он был заинтересован в Министерстве внутренних дел и раньше, а также в руководстве парламентом. Отец Джаханбани был убит русскими в Тавризе. Насколько мне известно, Бадер делал все возможное для развития германо-иранской торговли. У него репутация гения в вопросе бюджета. Ахи женат на русской большевичке, и поэтому результат очевиден. Другие для меня не важны. <...>
Едва я успел попить чай с A.Z., как в дверь постучал М.S. Он всегда приходит в то время, когда у меня есть дело с A.Z. Так как A.Z. должен уезжать в полдень, чтобы вовремя быть у N.D. и К.S., я заставил М.S. ждать до тех пор, пока не были записаны мои информации для A.Z. Остается посмотреть, на что способен К.S. После провала опыта с У.{51} я ничего больше не мог сделать. Преданный A.Z. уехал с этими материалами. Нет более храброго, надежного и преданного посыльного, чем A.Z., и, должен добавить, более эгоистичного.
Надеюсь на Бога, что после моего возвращения я смогу отблагодарить его. Имел продолжительный разговор с М.S. Он так любит говорить. У меня достаточно такта для того, чтобы предоставить ему такую возможность. Мы говорили о новом кабинете. В целом он согласен с моим мнением. Возможности К.S. произвели на него впечатление. N.P.{52} - новая курдская возможность, которой М.S. хочет очистить дорогу. Он говорил о 12 тысячах человек (русских, армянах, персах и т. д.), специально обученных русским посольством и снабженных оружием. Цель ясна - контроль в столице в трудный момент. После этого он сказал мне, что в Тавризе открыто говорят о трех существующих правительствах: персидском, красном и курдском. <...>
23.03.1942 г.
Прошло больше года, как я сижу в темном укрытии, ежечасно боясь врагов. Новый год{53}. Как я мечтал об этом дне, как надеялся на него, рассчитывал все свои действия к этой дате. Наступило время, которое покажет наши силы. Так красиво высказался наш вождь. Не только я чувствую, что этот год будет решающим для Германии, год поворотного момента в мировой истории. Мы начнем этот год, смеясь, как весеннее солнце, с огнем убеждения. Солдаты и товарищи, находящиеся на востоке и борющиеся против нигилизма, стоящие перед лицом новой героической эры, желаю вам от всего сердца счастья и победы. <...>
С 12 по 22 марта у меня не было ни времени, ни настроения писать, так как эти дни заполнены работой и мыслями. Я почти не читал газет, без них гораздо лучше, так как мои собственные планы созрели, и я могу их теперь тщательно просмотреть без влияния глупой русской и надоедливо лживой английской пропаганды.
A.Z. отнес мое письмо к N.D., в котором до мельчайших подробностей изложен мой план и его подготовка. Естественно, что я не могу скопировать его здесь, но надеюсь, что смогу вспомнить хотя бы основные моменты{54}. <...>
31.03.1942 г.
Целые дни я сижу за картами, должен для наших друзей делать планы и переносить их на бумагу. Усложняет работу то, что мне приходится писать латинскими буквами, к чему я не привык, кроме этого приходится принимать во внимание, что мои читатели плохо знают [английс]кий. Записи в этой книге пытка для меня. Я это делаю для того, чтобы впоследствии иметь доказательства своей деятельности. Кто знает, как мне придется отвечать за прошлое и что выйдет из наших планов. <...>
23 марта A.Z. встретил Кава и сказал ему, что я собираюсь повидать его в доме 27 марта для того, чтобы поговорить с его коллегами. Мои цели были таковы: 1) связаться с Анкарой; 2) узнать, насколько сходятся планы мои и этих людей и можно ли их объединить; 3) получить деньги для наших планов. На следующее утро состоялись разговоры о планах и возможностях между шефом{55}, его представителем, военным атташе{56} и Кава, с одной стороны, и мной, с другой. Разговор велся на трех языках и длился почти три часа. По двум причинам мы не пришли к какому-нибудь заключению: 1) потому что эти люди, отрезанные от всего мира, покорились своей судьбе, а поэтому склонны рассматривать любую деятельность, подобно моей, бесполезной и излишней; 2) потому что после трех месяцев успешных наступлений японцев они решили, что могут завоевать мир. Политические выскочки? Им не понравилась идея присутствия немецких войск в Персидском заливе. Уже при первом своем визите шеф заметил, что цели немцев и итальянцев находятся в Африке. <...> Наши переговоры закончились безрезультатно, и у меня в своей комнате было достаточно времени, чтобы обдумать этот неожиданный исход. <...> Оружие, патроны и карты были выданы мне немедленно. Кроме того, пижама - кимоно. Кава сейчас занят обменом для меня 500 долларов и поиском нового средства связи. <...>
Я вернулся вечером 28 марта тем же путем, как и ушел, с твердым намерением работать еще больше и более решительно, чтобы дать японцам задание ввести нас в дипломатическую сферу в Тегеране, что мы, возможно, не сможем сделать своими силами. <...>
10.04.1942 г.
Сегодня утром умер Хассан. 3 апреля я заболел гриппом. Несмотря на то, что днем я лежал в постели, вечером вышел на встречу с К.S., но этот негодяй не пришел. Моя простуда усилилась. <...> К.S. обманул меня не только 3-го, но также и 6 апреля. Я не собираюсь забывать такой гнусности. <...> 4 апреля A.Z. прислал мне письмо от N.D., в котором сообщает, что организация F. сформирована, и что он сообщит мне подробно обо всем 11 апреля. Сам F. уехал для переговоров с вождями кашкаи. Особенно приятным является новая связь с моим старым другом V.S. Он был очень рад узнать о моем существовании, просит разрешения работать с N.D. и F. <...>
Мы пришли к N.S.{57}, где нас дружелюбно встретили, затем в новой маскировке двинулись к А.А.{58} Здесь было мое новое жилище. <...>
Жене Хассана я дал денег, чтобы она вместе с семьей вернулась на родину. Я еще не хочу говорить о моем новом месте жительства. Большим преимуществом пока является чистота. Недостатков много, я не чувствую себя в безопасности. <...> Семья Хассана была почти дикой. Хотя они и знали, что меня никто не должен обнаружить, но не знали почему и не интересовались этим. Они ничего не знали о Германии, находится ли это в Тавризе или Индии, остров это или море. Мои приказания выполнялись беспрекословно, без попыток допытаться, зачем это делается. Я мог уходить и приходить, когда захочу. Здесь наоборот. Люди умеют читать и писать, из мелкобуржуазной среды, образованы и, как все подобные люди, думают о себе больше, чем они есть на самом деле. Я не хозяин в доме, как там, а жилец, гость. Но это еще не самое плохое. Хуже всего то, что сам А.А. интересуется политикой, а поэтому старается быть более важным, чем есть в действительности. Он хочет узнать от меня еще больше. Это плохо сказывается на моих нервах. Когда у него есть время, он преследует меня. Поэтому я просил, чтобы никто ко мне не приходил кроме A.Z., в ком я очень нуждаюсь. Во всем этом я вижу одну цель - прожить здесь месяц и раскусить жалких людей. Надеюсь, мои расшатанные нервы это выдержат.
20.04.1942 г.
<...> A.Z. принес письма от N.D., 216-го и Ich{59}. Плохие новости. 216-й поссорился с N.D. на почве ревности и пишет прощальные письма ему, мне и Ich. N.D. идет к Ich и узнает, что это исходит оттуда, и тоже забастовал. Все это потому, что господин Ich, этот школьный учитель, не мог послушаться меня, не начал с того, о чем я его просил, вторгся в мои связи. Как и раньше, в отношении Тавриза те же результаты. Но теперь я умнее и не знакомлю г-на Ich с моими друзьями. Во-первых, я послал A.Z. к Ich с письмом для него. Мне кажется, что в нем я все выразил. Обвинив и угрожая его исключить, сказал ему следующее: 1) Согласно его собственным предложениям, работа будет распределена. 2) Он должен немедленно порвать связь с N.{60}, 216-м и его людьми. 3) Его собственные связи меня не беспокоят. 4) Он получит от меня все, что нужно для работы. 5) Курьеры и W/T{61} будут в его распоряжении.
Как я и ожидал, адресат не ответил. Хорошо. Затем я написал письма к 216-му и к N.
22.04. 1942 г.
<...> S.N.{62} уехал сегодня утром. N.D. передал мне через A.Z., что собирается прислать друга, который будет исполнять роль звена между S.N. и F. Состоялась продолжительная беседа с A.Z. о наших дальнейших взаимоотношениях и методах совместной работы. У него есть ненужная гордость, которая всегда доходит до крайности, но из-за искренней преданности ко мне он усмиряет ее, а затем раздражается страстными вспышками. Я могу переносить эту гордость и не становлюсь мягким, так как знаю его преданность. Все равно я понимаю, что требую от A.Z. слишком многого.
К несчастью, мое здоровье все еще плохое. И оно останется таким до тех пор, пока я буду сидеть в четырех стенах. Этот А.А. - типичный человек, говорящий "фарда" (завтра). <...>
24.04.1942 г.
216-й прислал мне много писем через N.D., в которых он пишет, что хочет срочно меня видеть, чтобы представить своих друзей. Самым важным сейчас является то, что ко мне привели PNB{63}. Он напишет письмо в Энкас{64} и даст мне возможность поговорить с ним о политике правительства. Надеюсь повидать его сегодня вечером. Отсрочка происходит из-за N.D., который хочет все больше отдалить от нас 216-го. 216-й не без оснований выражает это опасение в письмах ко мне. <...>
26.04.1942 г.
Когда я заглядываю в будущее, мне рисуется одна картина: европейское пространство под руководством третьей империи, куда входят Россия, Иран и Афганистан. Индия является самостоятельным вопросом. Средиземноморская лига под руководством Италии, включающая арабский мир и исключающая Западную Африку. Исламистская идея является культурным вопросом, то же самое с северной идеей. Нужно преодолеть первую, чтобы понять вторую. <...>
01.05.1942 г.
Как и договорились, вчера я ходил к Саба{65}. Я пошел один и без труда нашел дорогу. Саба, для которого я достал дом на свои деньги, живет в полной безопасности.<...> Он не приступал к работе до тех пор, пока я не послал сообщение о FN 1{66} и не направил к нему 216-го. Тогда ему понравилась мысль о лежании в теплой постели. Когда его жена уезжала, она видела исключительно только мои сообщения. Но что делал г-н Саба? Он наказал своей жене заверить Анкару в том, что станет связным между немецкими и иранскими военными властями. Да, эти люди! Их достоинство не больше достоинства школьного учителя, переводчика или труса, но они думают, что могут, будучи умными и имея связи, получить ту награду, которую заслуживают другие. Со мной это не выйдет, г-н Саба. Без меня Вы не можете прожить и дня, не можете получить никаких известий, установить быстро связь. Все курьеры, которых послал Саба, взяты из связей 216-го. Я представил его в распоряжение Саба, когда он был в Тавризе. Для того, чтобы избежать ссоры, я не обратил внимания на его наглость и перешел к следующему соглашению: 1) Все немцы здесь должны находиться под моим контролем. 2) Только я один контролирую все связи с иранцами, даже если они появятся со стороны Саба. 3) Я должен сообщать Саба все военные новости, но сообщения в Анкару должен посылать я. 4) Саба должен консультироваться со мной по всем военным вопросам до тех пор, пока Берлин не примет специальное решение. 5) Мы должны иметь общих курьеров. 6) Я должен ввести Саба в нашу центральную контору.
Я хочу подчеркнуть здесь, что имею серьезные намерения в отношении этого сотрудничества. Если бы мы могли жить под одной крышей, то можно было бы избавиться от многих трудностей, возникающих из-за различий наших положений. Но сейчас это невозможно. Поэтому более важным являются это небольшое соглашение и железная дисциплина. <...>
04.05. 1942 г.
216-й прислал вчера письмо, в котором пишет о разговоре с N 2. Я так и знал, что это будет что-то вроде этого. SP 30 не только поступил поспешно, без полномочий, но также не умолчал о своем разговоре с F. Результат: 216 N 2 рассержен. Он хочет руководить всем. Сначала на основе своей партии, затем на основе своего положения. <...>
06.05. 1942 г.
Корреспонденция растет с каждым днем. Очень неудобно, когда все приходится объяснять письменно. Если писать кратко, то переводчик не поймет, а получатель прочтет много неприятного для себя. Могу сказать, что последние несколько дней изматывают мои силы. Всегда приходится уравновешивать эти группы{67}, чтобы они не съели друг друга. Кроме того, ошибки, которые совершают посредники, усложняют работу. К этому еще надо добавить, что я сижу взаперти в маленькой жалкой душной комнате - все это расшатывает мои нервы. <...>
Вечером снова пришел M.S. и принес свои прекрасные карты. Наконец он связался с N.P. Теперь надо выяснить, как освободить N.P. Он сам делает все возможное. Приход M.S. всегда освежает после скандалов с другими друзьями. После моей обличительной речи против его переоценки армян он стал гораздо разумнее и спокойнее. FN 1 все еще не приехал. Я этого не понимаю, он обижен или его преследуют?
07.05.1942 г.
Рано утром написал письмо 216-му с просьбой привести сегодня ко мне 216 N 2, а также позвонить FN 1 и попросить его прийти вечером. В ответ от 216-го пришло письмо с сообщением о том, что англичане опять арестовали немца Готлиба, жена которого, иранка, утверждает, что они получили денежную помощь от шведского посольства. Это очень опасно.
F.S.{68} очень гордится своими успешными поисками новостей. Кто-то заявил иранским властям, что скоро переловят всех немцев. Нет сомнения, что круг все сужается, и в одном месте он, кажется, доходит до меня. Но я не могу бежать до тех пор, пока моя организация не будет стоять на твердых ногах. Также я хочу снять с себя ответственность за тех немцев, которых знаю. Днем я написал длинное письмо FN 2{69} с предложениями в отношении организации и попросил его информировать Саба.
216-й приехал только ночью. Его было трудно убедить в моих планах, так как он снова думает о будущем своей партии и руководстве своей группой. Я вразумлял его в тот короткий промежуток времени, который оставался у меня до приезда 216 N 2. Затем пришел 216 N 2, этот самодовольный депутат. Он думал, что у него в кармане молодой человек. Но молодой человек оказался крепким и стал еще крепче, когда узнал, что рассчитывают на его молодость. 216 N 2 нашел нужным мне сказать, что он сам имеет такую сильную организацию, что нет необходимости делить ее с другими, и поэтому вынужден отказаться от моих предложений. Но это не помешало ему быть иногда настойчивым, а иногда уступчивым. Я победил его в борьбе, которая продолжалась два часа, и он согласился. Теперь остается собрать всех пятерых вместе и энергично готовить их к работе. 216 N 2 обещает принести мне еще таких животных, как эти куницы и хорьки{70}. Он также настаивает на отъезде к куницам. Его сын очень хочет меня видеть. <...>
08.05.1942 г.
После своей вчерашней победы над 216 N 2 я чувствую себя лучше и с нетерпением жду прихода A.Z. Утром и днем я писал программу для последних дней в этом городе, разделил районы действий различных оперативных групп, высчитал даты встреч с наиболее важными лицами и первой организационной встречи исполнительного комитета. <...>
09.06.1942 г.
Прошел почти месяц с тех пор, как я писал в этой книге. Месяц, который останется в памяти до конца моих дней. У меня не было ни чувства покоя, ни чувства безопасности, даже достаточного здоровья, чтобы вспомнить об этой книге. То, что произошло в эти дни, было до того полно интриг, лжи, низости, ревности, недоверия друг к другу и других плохих вещей, что их следовало бы описать подробно, если можно было бы спокойно писать о них при одном только воспоминании.
В настоящее время положение еще не поправилось и, боюсь, что не сегодня-завтра разразится катастрофа, так ведут себя эти молодые самодовольные секретари, а также мечтающие и занимающиеся интригами старые дураки.
Все вылилось в войну нервов для меня, такую, какую я никогда не переживал ранее, тем более, что мои нервы за последние девять месяцев постоянной опасности очень расшатались. Находясь в зависимости от такта этих людей, мне приходится защищать свободу, решать самому, бороться, что доказывает, что я тратил на эту борьбу последние силы. Возможно, что 1000 туман{71} имели бы больше успеха. 9 мая был арестован Паладин 216{72}. В результате этого мы все в опасности. Несколько дней спустя был арестован хозяин Лео{73}, а еще через несколько дней на пути к турецкой границе сам Лео{74}. Этого было достаточно, чтобы на время уйти в подполье. С другой стороны, это были дни, когда я собирался создать образцовую централизацию, сосредоточить контроль в своих руках. Был как раз вечер первой встречи исполнительного комитета. <...>
Тем временем 216-му удалось установить связь с внешним миром. N 2 пришел навестить нас. Мы говорили с ним об отъезде Саба и переговорах с F. через FN 1. Он согласился. Мы подробно переговорили об этом с FN 1. Все того мнения, что SP 30 низкий человек, глупец, лжец и хвастун, реакционер худшего типа. Мы должны незаметно избавиться от него, а N 2 и F. свести вместе. Таким образом, комитет пяти расколется - отойдет SP 30. <...>
Из-за этих интриг мы потеряли много времени, и прежде чем мы начнем снова, пройдет добрая неделя. Тем временем положение в стране ухудшилось. Англичане и русские используют свое влияние на страну, и всплывают на свет их подлинные намерения. Чувствую, что не могу дольше оставаться в этом городе. Советские газеты опять начали писать обо мне. Мои фотографии помещаются в газетах по всему Ирану. В течение четырех дней был какой-то ад. Вчера N 2 прислал мне очень важное сообщение, которое подтверждает серьезность положения. Ужасно, что еще не налажена быстрая связь. Мы должны изо всех сил наладить ее.
Я все еще в доме Хаджи, и это возможно только потому, что за эти месяцы я так выучил иранский язык, их ритуал и обычаи, что не вызываю подозрения у гостей. А гостей у Хаджи больше чем достаточно. Он истый иранец и мусульманин с верой в то, что гостеприимство является высшим религиозным долгом. По профессии он купец и хороший работник, а поэтому живет в комфорте. Он может позволить себе жить в ладно выстроенном, неплохо обставленном доме, верхний этаж которого он предоставил мне. В моем распоряжении радио, и я теперь хорошо информирован о нашем положении и о положении врага. <...>
Сам Хаджи очень интересуется политикой, он пронемецки настроенный фанатик. Но так как он купец, то ничего не знает о военных событиях. Его величайшим желанием является мечта когда-нибудь увидеть фюрера. <...>
Самым лучшим известием является, пожалуй, известие от FN о том, что 7032{75} попросил встречи. Это хороший признак. Я очень надеюсь, что скоро мы будем снова вместе и наши беспокойства уменьшатся. Запоздавшие известия от FN об SP 30 являются прекрасной иллюстрацией к моим объяснениям от 9 июня, когда 216-й и я должны были улизнуть оттуда, т. е. когда N 2 и kh{76} сообщили SP 30, что за его фермой наблюдают. SP 30 написал в полицию письмо примерно такого содержания: "Вчера (накануне событий) я стоял на крыше своего дома, когда подошли двое бродяг и попросили приютить их, так как один был болен. Я без подозрения согласился. После того как прошло два дня их пребывания под моей крышей, я заподозрил, что они лишь притворились больными. Я заставил их сказать мне правду и узнал, что один из них немец, а другой 216-й. Сообщаю об этом в полицию". Это письмо он как раз собирался послать в полицейское управление, когда к нему пришел SP 20{77}. SP 20 сказал SP 30, что такой шаг просто сумасшествие, а SP 12{78}, который пришел с SP 20, взял у SP 30 письмо и сжег его. SP 12 и SP 20 объясняют это письмо тем, что SP 30 был очень напуган, но я, конечно, знаю, что это ни что иное, как измена. Это концовка главы о лжеце и хвастуне SP 30, который хвалился своим арабским происхождением и хотел прикончить наших врагов "холодной сталью". <...> Так как SP 12 три дня назад уехал в свою деревню, я остался без связи с 216-м, а поэтому не получил ответа от N 2. Обычная встреча в пятницу на этот раз не состоялась.
Положение внутри страны все ухудшается. Наступление Роммеля могло бы повлиять на правительство и продовольственное положение. Английская пропаганда значительно усилилась, в больших количествах распространяются плакаты и памфлеты. Тегеранские аэродромы переданы союзникам. Иранские машины посланы в Исфахан. Большевики пригласили группу военачальников под руководством Сартип Ансари посетить русский фронт. Вчера радио и газеты снова предупреждали граждан не укрывать подданных держав "оси". Государственная полиция будет жестоко карать за это...
02.07.1942 г.
Медленно, но верно я начинаю понимать, как обращаться с персами. Знаю их трюки, интриги, которых у них больше, чем у других людей. Если к ним подойти правильно, они готовы на любой риск, неприятности и даже жертвы.
Возможно, для того, чтобы ладить с людьми, надо сначала научиться страдать от лжи - большой или маленькой, на которую способны даже лучшие друзья. Следующим препятствием является сознание, что мы пруссаки. <...>
03.08.1942 г.
Я не знаю даты последних записей, так как закопал их для безопасности. Однако, по-моему, интервал равен месяцу. А может быть и больше. <...>
1 августа был большим днем для меня. Я давно забыл о письме, которое передал нашим желтым друзьям. Я подумал, что желтые друзья сыграли грязную шутку, или что S 1{79} отказался. Но оказалось не так. Я слушал радио в течение четырех месяцев, и вот 1 августа в 5 часов дня, когда я слушал немецкие сообщения в азиатской программе, вдруг услышал сообщение: "Мы узнали после из Тегерана, что разрыв дипломатических отношений между иранским и японским правительствами произошел не только в результате махинаций английского и североамериканского правительств, но и также вследствие нажима в этом направлении русского правительства". Я с трудом поверил своим ушам. Это была точно та фраза, которую я просил в своем письме передать как ключ. Было добавлено только слово "после", понятно почему событие это четырехмесячной давности. Я ожидал сообщение еще 25 мая. <...>
В отношении местных людей новое большое разочарование, надеюсь на Бога, что последнее. Разочарование в N 3 велико потому, что этот человек был готов сделать все для успеха нашей работы. Без малейших оснований он вдруг отошел в сторону. <...> Более того, совсем недавно я дал N 3 <...> туман на его расходы и, таким образом, общая сумма поднялась до 5500 туман. Из них 1500 пошли для Ганса Саба в пользу дяди (2). N 3 уверяет, что принес печатный станок за 2000 туман. Позднее он согласился, что купил станок за 500 туман. Но он не заплатил этих денег купцу, а потому последний забрал свой станок обратно. Остальные N 3 уплатил лично. <...> У меня было 15 000 туман, из которых сейчас осталось 5000 туман. Такое положение вещей оценивается как предательство. <...> Вопрос с деньгами недавно стал особо животрепещущим. Каждый шаг стоит денег, а у нас лишь нищенские запасы, которых не хватит для того, чтобы заплатить курьерам. Это большой недостаток в стране, где деньги - все. <...>
04.09.1942 г.
Тем временем положение в этом городе с каждым днем, почти с каждым часом становится все более неспокойным. 21 августа советское и английское посольства вместе с ассирийцами, армянами и другими подонками общества попытались совершить в Тегеране государственный переворот. Для этого преступления большевики хотели использовать отставку кабинета Сохейли. Теперь благодаря парламентскому большинству и согласию короля Кавама ос-Салтане получил полномочия сформировать правительство. Еще не ясно каков будет его состав. Лео, наконец, отправили на юг. Однако Паладин 216 все еще в тюрьме, и англичане пытают его больше чем раньше. По последним сведениям, у него три штыковых раны. Но он держится твердо. Его друзья полагают, что его предал Лео. Естественно, мне бы не хотелось думать так о своем соотечественнике, но английская пропаганда говорит: "Посмотрите, вот вам немцы! Сначала они пользуются вашим желанием и подвергают вас опасности, а когда опасность подходит, выдают вас". Если в том есть хоть доля правды, то пусть как можно скорее заберет черт Лео, которого я никогда не считал ангелом.