Этот кошмар длился весь день — день слез и поста, ибо мой тюремщик не позволил мне поднести к губам и стакана воды, — но в конце концов сэр Энтони в холодной ярости признал свое поражение и прекратил допрос.
Вернувшись в свои покои, где мне теперь прислуживала только одна горничная, косноязычная деревенская дурочка, которую я никогда прежде не видала, при свете одной жалкой свечки я раздумывала над тем, что мне было известно.
Одно, по крайней мере, было понятно: все вертится вокруг моего лорда. Он, должно быть, совершил какое-то преступление — его арестовали и допрашивали, и он сказал власть предержащим, что он и я собирались пожениться или, того хуже, что мы уже муж и жена.
Лежа в постели, я обливалась холодным потом. Если он так сказал и если они ему поверили, то мы оба, считай, мертвецы. И даже если они решат, что я всего лишь дала согласие на брак без их разрешения, то мой приговор подписан. Этот человек сеет вокруг себя смерть, и имя ему смерть, теперь мне это было ясно. Я, как его жена Екатерина, как все глупые бабы, легла с тем, чье имя — смерть, и теперь он пришел за девушкой.
И я отдам свою девственность не любовнику, не избранному мной супругу, а человеку, чьего лица, спрятанного под черным капюшоном, я никогда не увижу, который завяжет мне глаза, вывернет руки за спину и швырнет меня на плаху, где мою обнаженную шею поцелует его топор.
Но вышло так, что спас меня тот самый человек, что подверг мою жизнь смертельной опасности. В самый темный час, когда в моей спальне, в моей кровати под балдахином было темно, как в склепе, я услышала голос милорда Сеймура, звучавший, как колокол, в моей разламывавшейся от боли голове.
«Думайте, мадам, думайте. — Мне показалось, я слышу, как он это произносит. — Думайте своим мужским умом, острым как бритва, а не бессмысленной утробой, наполненной праздными соками. Думайте же! Думайте! Думайте! ДУМАЙТЕ!»
И я думала. Это поединок ума и воли, подхлестывала я себя, и спасти меня может вовсе не моя невиновность, ибо и Анна Болейн была невиновна, а умелая оборона и контрнаступление. Первые робкие лучи света пробились через мое окно и принесли с собой надежду на лучшее — если только я смогу думать…
Еще одна незнакомая мне деревенская девушка — бессловесное существо, от которого несло какой-то кислятиной, — принесла мне завтрак, пройдя через толпу вооруженных мужчин, по-прежнему охранявших двери моей спальни, и я заставила себя съесть немного хлеба. Затем я встала на молитву и долго простояла на коленях, моля Бога не о том, чтобы Он помог мне, и не о том, чтобы простил, но чтобы Он открыл мне способ пройти через весь этот кошмар и остаться в живых и на свободе. После этого я была полностью готова к грядущим испытаниям.
Ожидание само по себе пытка, и те, чья работа состоит в том, чтобы мучить, прекрасно это знают. Я ждала весь день с раннего утра — еще и семи не было, только-только начало светать. Полдень миновал, и хотя я трижды посылала за обедом, меня так и не накормили. Сгустились сумерки, и зажглись первые свечи, но за мной все еще никто не посылал. Снова начались мои мучения, и снова я плакала.
Когда же они наконец пришли, я снова обрела контроль над собой. С высоко поднятой головой я покинула свои покои и проследовала вниз в сопровождении капитана стражи, невысокого, плотного человека, чья пышущая здоровьем физиономия выражала сочувствие, которое он не осмеливался проявлять открыто. То, что предстало моим глазам, пока мы спускались по лестнице, не могло служить мне утешением. Весь дом был набит солдатами, топающими сапожищами и разгуливающими всюду, где хотели. Я не видела никого из моих людей. Зачем было превращать Хэтфилд в казарму?
От такого множества мужчин дом весь провонял. Не слышно было благоухания горящих в камине яблоневых поленьев, до меня не доносился привычный в моих покоях аромат английской розы, который обычно стоял здесь, все заглушали запахи навоза, кожи, пропитанной конским потом, потных солдатских тел. Когда они приближались ко мне почти вплотную, в душе у меня закипала ярость: можно подумать, я собиралась от них убегать! И все же, когда меня втолкнули в крохотную гостиную на первом этаже, я сдержалась и не подала виду, что дрожу от страха.
— Скажите сэру Энтони, что я готова его принять. И пошлите за мистрис Кэт, она мне нужна.
Но мое самообладание было шатким, и пробежавшая по лицу капитана ухмылка, означавшая «может, и нужна», полностью вывела меня из равновесия. Я услышала, как захлопнулась дверь у меня за спиной. Два шага — и я у окна: снаружи в сгущавшихся сумерках даже крысы бегали на свободе, а меня заперли здесь, как шкодливую собачонку. Я едва не расплакалась снова, но все-таки закрыла холодное лицо руками, выпрямилась и расправила плечи.
— Вы действительно прекрасно владеете собой, миледи.
Я не слышала, как он вошел, и не узнала его по голосу. Медленно я повернулась, объятая новым страхом.
Передо мной стоял мужчина средних лет, выше среднего роста, просто, но богато одетый, чья наружность выдавала привычку повелевать. На нем не было ни шляпы, ни плаща, и, судя по документам на столе и бумагам у него в руках, он остановился под этой крышей и чувствовал себя здесь как дома. И все-таки выражение его узкого лица и маленьких черных глазок было таким кровожадным, что мурашки побежали у меня по спине. Он был хищной птицей — пожирателем падали, из тех, что будут рвать живую плоть, и я должна была стать его следующей жертвой, я почувствовала это в первые же роковые секунды.
Он все понял, и было ясно, что это его позабавило. С кривой улыбкой он пододвинул мне стул и с поклоном попросил меня садиться.
— Сэр Роберт Тиррит, ваш покорный слуга, миледи, послан сюда по поручению совета.
Мой покорный слуга? Я откинулась на жесткую, эбенового дерева, спинку стула, сплела пальцы лежавших на коленях рук, чтобы они не дрожали, и не проронила ни слова.
— Сэр Энтони уехал, теперь вашим делом занимаюсь я, — продолжил он довольно мягко.
Мне было приятно услышать о поражении его предшественника. Догадаться, почему отослали сэра Энтони, было нетрудно. Когда я гостила в Чешанте, мы с ним говорили о том, что мой лорд имеет на меня виды, и я просила, чтобы он передал своим друзьям при дворе, что у меня нет никакого желания становиться его женой. Совет рассчитывал, что я доверюсь сэру Энтони и во всем ему признаюсь, но вместо этого ему не удалось выжать из меня ничего, кроме слез.
Это придало мне сил. Я даже улыбнулась своему новому инквизитору.
— Если вы занимаетесь моим делом, то в чем же оно заключается? Последнему бродяге позволено узнать, в чем его обвиняют! В чем моя вина?
Он едко усмехнулся:
— Это я хотел бы услышать от вас, миледи.
— Я ни в чем не виновата! — выпалила я, а у самой дрожали поджилки.
— Когда вы с лордом Садли договорились о свадьбе?
Он спросил это небрежно, как бы между прочим, но я увидела пропасть, разверзшуюся у моих ног.
— Не было этого! — Я задохнулась. — Он никогда со мной об этом не говорил.
— И ни с кем-нибудь не говорил? Еще одна ужасная ловушка! Я вспомнила Кэт с ее безрассудной болтовней, и Парри тоже имел глупость ввязаться в это дело. Они меня не предадут, в этом я была уверена. Но что совету уже известно? Знают ли они о безумствах, что творились в прошлом году, когда мой лорд приходил ко мне в спальню и резвился со мной в постели? Боже сохрани, иначе я опозорена! Я в страхе сжала губы, и это не прошло незамеченным. Он снова улыбнулся. Ему это доставляло удовольствие.
Я попыталась вернуть инициативу:
— Приведите сюда моих людей, и вы увидите, что между нами нет никакого сговора! Он снова улыбнулся.
— Я бы с радостью, мадам, — мягко сказал он, — но это невозможно.
И снова на лице его появилось довольное выражение. Слова замерли у меня в горле. «Это невозможно…»
Я больше не могла сдерживаться:
— Где же они?
Но я уже знала. Я знала прежде, чем задала этот почти риторический вопрос.
— Где, мадам? Там, где им и полагается быть. Там же, где сейчас сидит ваш нареченный лорд и супруг, где вы скоро к нему присоединитесь, где все изменники кончают свои подлые жизни, — где им быть, если не в Тауэре?
Глава 9
Говорят, слезы девственниц обладают целебны ми свойствами, как жемчужины, поднятые с морского дна в полнолуние. Правда это или нет, но, когда не оставалось других средств, мои слезы текли ручьем. При одной только мысли, что меня могут бросить в Тауэр… где моя бедная мать встретила свой ужасный конец… где держали моего незабвенного лорда Серрея… где сейчас, в это самое время, томится мой последний лорд…
Как я тогда плакала, горюя о Кэт и об остальных!
Но теперь слезы не помогали, ибо игра началась всерьез. Против сэра Роберта мой старый друг сэр Энтони Денни был новичком в искусстве инквизиции.
— В Тауэре?
Мой новый противник подавил зевок.
— Да, в Тауэре, и они уже облегчили свое сердце в жалобных признаниях, как это делают все пойманные птички.
Он небрежно переворошил свои бумаги и кинул мне два листка.
— Здесь они рассказали обо всем, что произошло в Челси между вами и лордом Сеймуром, — мне все известно с их слов, каждое из которых они скрепили своей подписью. Вам ведь знаком их почерк?
Не хуже, чем свой собственный, но неужели они меня предали?
— А теперь скажите мне, леди, как вы можете отрицать, что между вами и лордом Садли все было уже сговорено, когда вы, ни от кого не скрываясь, разрешали ему в обращении с вами такие вольности, которые возможны только между мужем и женой?
Не все, не все, но сейчас даже и тех слишком много…
— Вольности, какие вольности?
Глупо было все отрицать, это только сыграло ему на руку. С улыбкой, которую я уже научилась бояться, он потянулся за бумагой, лежавшей к нему ближе всего.
— Ну, вы позволяли ему приходить к вам, — он притворился, что читает, хотя он и так все знал наизусть, — рано утром, когда вы лежали в постели обнаженная… снимать все покровы… касаться вас… видеть вас и переходить границы дозволенного между порядочной девушкой и мужчиной…
Его маленькие черные глазки жарко блестели от похотливого возбуждения: он уже видел меня обнаженной, укрытой одной только простыней, чувствовал, как его рука тянется сорвать с меня последний покров, у него руки чесались от желания прикоснуться ко мне. Мои соски горели, грудь и шея пылали — я была готова сквозь землю провалиться со стыда. Не в силах поднять взгляд, я в душе пожелала ему гореть в огне в девятом круге ада.
Но он уже оставил эту тему и решил зайти с другой стороны:
— А разве этот беспутный лорд, ваш муж, не выпорол однажды вашу наставницу мистрис Кэт, когда она вела себя с ним недостаточно почтительно? Кто, кроме мужа, имеет право наказывать жениных слуг? — Он сухо усмехнулся. — И как же проходило это наказание? Он приказал ей лечь и задрать юбки, чтобы ему было удобней до нее добраться?
Вот скотина! И как у него язык не отсох!
— Нет! Нет! Нет!
— Он этого не делал? — Его лицо выражало притворное неведение. — Такого не было? Но мистрис Эшли сама говорит, что он ее наказал.
— Это правда, но все было не так, как вы говорите.
— А как все было, леди? И как он прикасался к вам? Как муж к жене?
Паутина его слов опутывала меня!
— Я не была тогда его женой! Он был еще женат на королеве Екатерине!
— Значит он вас сделал своею позже?
— Нет! Не было этого. Ни тогда, ни потом!
— Да бросьте, мадам, — засмеялся он. — Я по глазам вижу, что вы лжете. Но если вы невинны, — он наклонился вперед, чтобы нанести последний убийственный удар, — то как вы объясните ваше интересное положение?
У меня кровь застыла в жилах.
— Мое положение?
Он посмотрел на меня так, как смотрят на последнюю блудницу, когда ей заголяют зад, секут и возят по улицам на тачке.
— Да, мадам, ваше положение. Скажите, когда вы ожидаете появления на свет вашего ребенка?
Моего ребенка?
Земля и небо остались на своих местах, но комната кружилась и плыла перед моим помутившимся взором.
Моего ребенка? От гнева я потеряла дар речи, меня трясло, как терьер трясет пойманную крысу. И в этом было мое спасение.
В ярости я вскочила на ноги:
— Пошлите за повивальной бабкой, любая старая ведьма, которую вы приведете, подтвердит, что я девственна! Приведите милорда, пусть он при мне повторит, что овладел моим телом, и я заставлю его взять свои слова назад. А вы — если у вас нет веских доказательств, то откажитесь от своих обвинений и извинитесь, или вы за это поплатитесь! Вы забываете, сэр, что я по-прежнему сестра короля и дочь покойного короля, и вы сами изменник, если осмеливаетесь возводить клевету на мою непорочность, чернить мое тело, в котором течет королевская кровь.
По его вытаращенным глазам и напряженной спине было заметно, что он испытал шок. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже совсем по-другому:
— Мадам, это только сплетни…
Я не собиралась упускать свой шанс.
— Я прошу только об одном. Позвольте мне написать лорду-протектору Сомерсету, чтобы опровергнуть все выдвинутые против меня обвинения. — Я глубоко вздохнула. — А также заступиться за милорда Садли, чьи преступления, если оставить в стороне клевету на меня, вряд ли так уж велики…
Сказать по правде, я шарила в темноте наугад, ибо я даже не представляла, в чем его обвиняют. Сэр Роберт мрачно кивнул.
— Вы так считаете, миледи? Тогда послушайте доброго совета. Если вы решили написать лорду-протектору, то пишите только о себе. Не упоминайте даже имени его брата: для лорда-протектора оно сейчас хуже чумы и холеры. Вам его не спасти — этого не в силах сделать даже Бог на небесах, — но мудрый человек, — он мгновение помедлил и наградил меня взглядом, в котором восхищение перемешалось с иронией, — вернее сказать, мудрая дева знает, что когда большое колесо катится под гору, лучше его отпустить, чем оказаться под его обломками.
— Под обломками?
Неужели для него все кончено?
— Он — упавшая звезда, — безжалостно сказал, как припечатал, Тиррит. — Отщепенец и пария, позор нашего королевства!
Отщепенец и пария? Мне снова стало страшно, ибо чем ужаснее его преступления, тем хуже для меня.
— Что он сделал?
Сэр Роберт усмехнулся.
— Спросите лучше, чего он не делал? Позвольте мне рассказать вам, миледи.
Сразу после смерти Екатерины он начал готовить заговор. Однако, чтобы захватить власть, ему нужны были люди и деньги. Но несчастная случайность определила его судьбу, ибо об ту пору его затея была лишь воздушным замком. Ему сказали, что начальник монетного двора, сэр Вильям Шэрингтон, чеканит монеты в свой карман и богатеет.
Это было сатанинское искушение, и мой отчаянный лорд поддался на него. Он увидел в этом не преступное корыстолюбие, но знак небес, указавший ему, где найти нужную сумму. Он заставил Шэрингтона отчеканить еще денег и забрал их себе.
Время его истекло, и Сатана пришел за ним. Слухи и сплетни докатились до лорда-протектора, и он приказал своему брату явиться в Лондон и держать отчет.
Мой лорд отказался, но теперь пути назад ему уже не было. Он намеревался захватить короля и править от его имени. Он добрался до черной лестницы, в самом сердце дворца Уайт-холла. Он об манул стражу, дав им ложные указания, и уже почти схватил короля, если бы не маленький спаниель, комнатная собачка Эдуарда, который кинулся на них с громким лаем. Тогда мой лорд застрелил его из пистолета.
Выстрел переполошил весь дворец, и заговорщика схватили. В его доме устроили обыск и нашли доказательства его преступлений вместе со всей его казной — не меньше 200 тысяч крон. Даже проиграв, он не утратил своей гордыни: требовал, чтобы ему оставили свободу и дали возможность беспрепятственно уехать во Францию, а также утверждал, что никогда в своей жизни не замышлял ничего худого против короля, совета или лорда-протектора. Его арестовали и бросили в Тауэр. И там он теперь томится — падший Лоцифер.
Потащит ли он меня за собой в бездну? Стану ли я той девственницей, которую, как в древние времена, принесут в жертву на могиле великого воина?
Нет, атому не бывать, пока я, в силах думать и говорить!
Теперь допросы напоминали поединок фехтовальщиков, и я почувствовала под ногами твердую почву.
— Вы очень умны, мадам, я вижу, силой от вас ничего не добьешься, — неохотно признался он.
Но хитрый Тиррит полагал, что за мной все-таки есть какая-то вина, и был твердо намерен выяснить, какая именно. Но я была чиста. Я не совершила измены, точно так же как Кэт и Парри. Единственное, что мне пришлось признать, — это то, что я и мой лорд были близко знакомы. Пришлось, снося унижение, рассказывать, как он развлекался в моей опочивальне.
С каким же наслаждением Тиррит это слушал! Он мог часами расспрашивать о том, когда и куда приходил мой лорд, в каком виде он меня заставал, дотронулся ли он до меня, ударил ли и насколько я была при этом обнажена. Но хотя я корчилась от стыда под его жарким похотливым взглядом и мне казалось, я чувствую его пальцы на своем теле, пока он старался нащупать пропуски и несоответствия в моем рассказе, — несмотря на всю мерзость происходившего, я говорила себе, что эта мука — небольшая цена за жизнь и свободу. И наконец сэр Роберт, как и сэр Энтони до него, вынужден был признать свое поражение.
В тот день, когда он и его позвякивающие доспехами воины покинули мой дом, я приказала музыкантам играть и, несмотря на Великий пост, устроила праздник, на котором танцевала до упаду, торжествуя победу. Так будут повержены все враги девственной воительницы!
Теперь можно было вернуться к прежней, одинокой жизни, ибо с этой минуты я снова становилась хозяйкой самой себе. Теперь я снова возьму в свои руки бразды правления над Хэтфилдом и буду царить здесь как настоящая королева в полной безопасности.
Однако Кэт вернулась ко мне лишь в августе: она сильно сдала после пережитого потрясения. Мой старый казначей за время, проведенное в тюрьме, постарел на несколько десятков лет и с той поры делал в своих книгах расходов такие ошибки, что мне приходилось проверять за ним каждую строку.
Но самое худшее из всего этого — смерть моего лорда. Ибо он должен был умереть, спасения ему не было. Умер он, как и жил, — самонадеянно, бешено и себялюбиво. В свою последнюю ночь он написал мне тайное послание, нацарапав его металлическим наконечником шнурка: писать открыто он не мог.
Если вы видите в этом последнюю вспышку нашей любви, то вы жестоко ошибаетесь. В его последнем письме не было ни слова о любви, не было ни жалости или нежности, не было даже страха и надежды на спасение. Там был лишь страстный призыв свергнуть его брата и заставить лорда-протектора поцеловаться с плахой.
И кроме того, я могу вам сообщить, что такое же, слово в слово, письмо он написал Марии, моей сестре, — но и тут удача от него отвернулась, потому что слуга, получивший приказ пронести оба письма в его бархатном башмаке, предал его сразу же, лишь только его голова слетела с плеч, и отнес эти письма прямиком лорду-протектору — тому самому брату, чьей смерти жаждал мой лорд, о чьей погибели он мечтал и молился в свою последнюю минуту…
Он умер страшной и бесславной смертью, и многих еще потянуло за собой его падение.
Но я уцелела. Это была первая великая опасность, которой я избежала, и первый суровый урок, который я помню до сих пор.
Итак, его не стало, и с его смертью пришел конец всей этой истории.
Но не ее последствиям — они еще долго тяготели над нами. После всех мук и переживаний той поры, когда, клянусь Богом, я чувствовала, как голова дрожит у меня на плечах, на меня обрушилась зеленая тоска и ужасные головные боли, доводившие меня до беспамятства. Я не могла принимать пищу и отощала чуть ли не до костей, мои женские дела и раньше никогда не были сильными или регулярными, а теперь совсем прекратились на несколько месяцев, и, не имея возможности излить дурные соки, я чахла еще больше.
Но больная или здоровая, я не переставая умоляла лорда-протектора отпустить мою Кэт и мастера Парри. Но только когда моя болезнь приняла такой оборот, что доктора в один голос заверили лорда-протектора, что моя смерть будет на его совести, он наконец смягчился. Через неделю у наших дверей остановились лошади, и люди короля вынули Кэт из паланкина, а рядом стоял ее муж Эшли.
Мы с ней не сказали ни слова, лишь молча обнялись и прижались друг к другу так крепко, что даже не могли плакать. Мне показалось, она стала меньше ростом и так исхудала, что кости торчали.
— Ах, моя миледи, — услышала я прерывающийся шепот, — простите ли вы меня? Или все-таки отошлете?
Я была так счастлива, что даже не стала над ней подшучивать.
— Нет, если только ты дашь слово, что больше не будешь выдавать меня замуж!
В ее глазах промелькнул отсвет былого веселья:
— Ну уж нет, пусть меня разорвут на кусочки дикими конями!
Наши раны заживали медленно, ибо смерть своим крылом все-таки задела всех нас. Но я не только оплакивала прошлое, но и училась. Ибо теперь мне стало понятно, как мало я усвоила из уроков Гриндала, как едва не стала орудием тех, кто рыщет вокруг трона в поисках власти. Заручившись моей любовью, лорд Сеймур мог поднять мятеж, стоивший моему брату короны, и правлению нашей династии пришел бы конец.
Мне не забыть полный презрения взгляд, который бросил на меня сэр Энтони, подозревая, что я уже не девственна. Этот взгляд по-прежнему жег и мучил меня, и я поклялась, что больше никогда не дам ни одному мужчине повод так на меня смотреть.
Я попросила Парри убрать все мои наряды, драгоценности и румяна; она даже не сопротивлялась — так велико было пережитое потрясение. Я приказала убрать все свои старые наряды и сшить новые, очень скромные. Мне хотелось выглядеть идеальной девой, чуть ли не монахиней, чтобы пресечь все сплетни обо мне.
Я писала брату письма, которые, как и моя внешность, должны были создать образ чистой, серьезной девушки, скромной и благовоспитанной. Я не просила о разрешении приехать ко двору, ибо понимала, что пока лорд-протектор держит власть в своих руках, он не допустит туда ни меня, ни Марию. Но я могла попробовать завоевать симпатию Эдуарда. И в этом у меня был союзник — мой старый друг Сессил, поднявшийся к вершинам власти вместе с лордом-протектором и разделивший его успех. Сессил теперь стал секретарем совета и время от времени посылал мне весточки с парой слов привета и ободрения, из чего я поняла, что он не забыл нашей последней встречи, как и я не забыла оказанной мне услуги, когда он единственный в целом мире сказал мне правду о смерти моей матери.
Но самой большой радостью для меня в то время были книги и мой учитель — Эскам. Его острый ум, его терпение и любовь к своей науке струились на меня, как воды Иордана, очищая и возрождая меня к новой жизни. Я так много узнала и выучила за это время, что, по его словам, никакая другая девушка не могла со мной сравниться.
— Вы так думаете, учитель? — довольная, переспрашивала я его. Теперь я знала латынь, греческий, немного древнееврейский, французский и итальянский, а также немного испанский, но по-прежнему искала одобрения своего наставника и готова была работать вдвое больше, чтобы еще раз заслужить его похвалу. Словом, наша деревенская жизнь потекла спокойно и размеренно, так она и тянулась бы до конца дней, если бы невидимо для нас слепая фортуна не повернула свое колесо.
Была середина октября, в полях и лесах уже веяло дыханием осени, поросшие мхом яблоневые деревья стонали под тяжестью поздних плодов, и кабаны, накапливая жир к зиме, как велит им природа, рыскали вокруг дубов в поисках своих любимых желудей. В эти последние теплые октябрьские дни, когда солнце еще не затянули осенние тучи, я не могла усидеть дома.
В тот день — это был вторник — мы прогуливались верхом в парке и теперь возвращались домой, опаздывая к обеду. Мы медленно ехали в свете гаснущего дня к Нэтфилду, видневшемуся красной линией на горизонте, и тут я увидела всадника, мчавшегося вдоль дороги, а затем повернувшего к дому. Он летел напрямик, как стрела, на полном скаку срезая угол по бездорожью. Земля там была неровная, как я уже имела случай убедиться, с кочками, кроличьими норами и незаметными с первого взгляда глубокими ямами, заполненными водой, и надо было быть превосходным наездником, чтобы удержаться в седле, скача во весь опор по такой опасной местности. К тому же его лошадь едва держалась на ногах — даже издали было заметно, что бедное животное измотано бешеной скачкой и вот-вот рухнет.
— Скачи к нему на помощь, Ричард, и ты, Джеймс, — воскликнула я встревоженно, — иначе он расшибется!
Но едва я это произнесла, он умелым движением подбодрил коня и отсек всякую возможность преследования, доскакав до стены, окружавшей Хэтфилд, и скрылся за ней. Мы помчались за ним.
От его коня — могучего гнедого жеребца, — который стоял пошатываясь в мощенном булыжником дворе, где слуги обтирали его насухо, валил пар. Седло как у лорда. Кто-нибудь из членов совета?
Как я тогда плакала, горюя о Кэт и об остальных!
Но теперь слезы не помогали, ибо игра началась всерьез. Против сэра Роберта мой старый друг сэр Энтони Денни был новичком в искусстве инквизиции.
— В Тауэре?
Мой новый противник подавил зевок.
— Да, в Тауэре, и они уже облегчили свое сердце в жалобных признаниях, как это делают все пойманные птички.
Он небрежно переворошил свои бумаги и кинул мне два листка.
— Здесь они рассказали обо всем, что произошло в Челси между вами и лордом Сеймуром, — мне все известно с их слов, каждое из которых они скрепили своей подписью. Вам ведь знаком их почерк?
Не хуже, чем свой собственный, но неужели они меня предали?
— А теперь скажите мне, леди, как вы можете отрицать, что между вами и лордом Садли все было уже сговорено, когда вы, ни от кого не скрываясь, разрешали ему в обращении с вами такие вольности, которые возможны только между мужем и женой?
Не все, не все, но сейчас даже и тех слишком много…
— Вольности, какие вольности?
Глупо было все отрицать, это только сыграло ему на руку. С улыбкой, которую я уже научилась бояться, он потянулся за бумагой, лежавшей к нему ближе всего.
— Ну, вы позволяли ему приходить к вам, — он притворился, что читает, хотя он и так все знал наизусть, — рано утром, когда вы лежали в постели обнаженная… снимать все покровы… касаться вас… видеть вас и переходить границы дозволенного между порядочной девушкой и мужчиной…
Его маленькие черные глазки жарко блестели от похотливого возбуждения: он уже видел меня обнаженной, укрытой одной только простыней, чувствовал, как его рука тянется сорвать с меня последний покров, у него руки чесались от желания прикоснуться ко мне. Мои соски горели, грудь и шея пылали — я была готова сквозь землю провалиться со стыда. Не в силах поднять взгляд, я в душе пожелала ему гореть в огне в девятом круге ада.
Но он уже оставил эту тему и решил зайти с другой стороны:
— А разве этот беспутный лорд, ваш муж, не выпорол однажды вашу наставницу мистрис Кэт, когда она вела себя с ним недостаточно почтительно? Кто, кроме мужа, имеет право наказывать жениных слуг? — Он сухо усмехнулся. — И как же проходило это наказание? Он приказал ей лечь и задрать юбки, чтобы ему было удобней до нее добраться?
Вот скотина! И как у него язык не отсох!
— Нет! Нет! Нет!
— Он этого не делал? — Его лицо выражало притворное неведение. — Такого не было? Но мистрис Эшли сама говорит, что он ее наказал.
— Это правда, но все было не так, как вы говорите.
— А как все было, леди? И как он прикасался к вам? Как муж к жене?
Паутина его слов опутывала меня!
— Я не была тогда его женой! Он был еще женат на королеве Екатерине!
— Значит он вас сделал своею позже?
— Нет! Не было этого. Ни тогда, ни потом!
— Да бросьте, мадам, — засмеялся он. — Я по глазам вижу, что вы лжете. Но если вы невинны, — он наклонился вперед, чтобы нанести последний убийственный удар, — то как вы объясните ваше интересное положение?
У меня кровь застыла в жилах.
— Мое положение?
Он посмотрел на меня так, как смотрят на последнюю блудницу, когда ей заголяют зад, секут и возят по улицам на тачке.
— Да, мадам, ваше положение. Скажите, когда вы ожидаете появления на свет вашего ребенка?
Моего ребенка?
Земля и небо остались на своих местах, но комната кружилась и плыла перед моим помутившимся взором.
Моего ребенка? От гнева я потеряла дар речи, меня трясло, как терьер трясет пойманную крысу. И в этом было мое спасение.
В ярости я вскочила на ноги:
— Пошлите за повивальной бабкой, любая старая ведьма, которую вы приведете, подтвердит, что я девственна! Приведите милорда, пусть он при мне повторит, что овладел моим телом, и я заставлю его взять свои слова назад. А вы — если у вас нет веских доказательств, то откажитесь от своих обвинений и извинитесь, или вы за это поплатитесь! Вы забываете, сэр, что я по-прежнему сестра короля и дочь покойного короля, и вы сами изменник, если осмеливаетесь возводить клевету на мою непорочность, чернить мое тело, в котором течет королевская кровь.
По его вытаращенным глазам и напряженной спине было заметно, что он испытал шок. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже совсем по-другому:
— Мадам, это только сплетни…
Я не собиралась упускать свой шанс.
— Я прошу только об одном. Позвольте мне написать лорду-протектору Сомерсету, чтобы опровергнуть все выдвинутые против меня обвинения. — Я глубоко вздохнула. — А также заступиться за милорда Садли, чьи преступления, если оставить в стороне клевету на меня, вряд ли так уж велики…
Сказать по правде, я шарила в темноте наугад, ибо я даже не представляла, в чем его обвиняют. Сэр Роберт мрачно кивнул.
— Вы так считаете, миледи? Тогда послушайте доброго совета. Если вы решили написать лорду-протектору, то пишите только о себе. Не упоминайте даже имени его брата: для лорда-протектора оно сейчас хуже чумы и холеры. Вам его не спасти — этого не в силах сделать даже Бог на небесах, — но мудрый человек, — он мгновение помедлил и наградил меня взглядом, в котором восхищение перемешалось с иронией, — вернее сказать, мудрая дева знает, что когда большое колесо катится под гору, лучше его отпустить, чем оказаться под его обломками.
— Под обломками?
Неужели для него все кончено?
— Он — упавшая звезда, — безжалостно сказал, как припечатал, Тиррит. — Отщепенец и пария, позор нашего королевства!
Отщепенец и пария? Мне снова стало страшно, ибо чем ужаснее его преступления, тем хуже для меня.
— Что он сделал?
Сэр Роберт усмехнулся.
— Спросите лучше, чего он не делал? Позвольте мне рассказать вам, миледи.
Сразу после смерти Екатерины он начал готовить заговор. Однако, чтобы захватить власть, ему нужны были люди и деньги. Но несчастная случайность определила его судьбу, ибо об ту пору его затея была лишь воздушным замком. Ему сказали, что начальник монетного двора, сэр Вильям Шэрингтон, чеканит монеты в свой карман и богатеет.
Это было сатанинское искушение, и мой отчаянный лорд поддался на него. Он увидел в этом не преступное корыстолюбие, но знак небес, указавший ему, где найти нужную сумму. Он заставил Шэрингтона отчеканить еще денег и забрал их себе.
Время его истекло, и Сатана пришел за ним. Слухи и сплетни докатились до лорда-протектора, и он приказал своему брату явиться в Лондон и держать отчет.
Мой лорд отказался, но теперь пути назад ему уже не было. Он намеревался захватить короля и править от его имени. Он добрался до черной лестницы, в самом сердце дворца Уайт-холла. Он об манул стражу, дав им ложные указания, и уже почти схватил короля, если бы не маленький спаниель, комнатная собачка Эдуарда, который кинулся на них с громким лаем. Тогда мой лорд застрелил его из пистолета.
Выстрел переполошил весь дворец, и заговорщика схватили. В его доме устроили обыск и нашли доказательства его преступлений вместе со всей его казной — не меньше 200 тысяч крон. Даже проиграв, он не утратил своей гордыни: требовал, чтобы ему оставили свободу и дали возможность беспрепятственно уехать во Францию, а также утверждал, что никогда в своей жизни не замышлял ничего худого против короля, совета или лорда-протектора. Его арестовали и бросили в Тауэр. И там он теперь томится — падший Лоцифер.
Потащит ли он меня за собой в бездну? Стану ли я той девственницей, которую, как в древние времена, принесут в жертву на могиле великого воина?
Нет, атому не бывать, пока я, в силах думать и говорить!
Теперь допросы напоминали поединок фехтовальщиков, и я почувствовала под ногами твердую почву.
— Вы очень умны, мадам, я вижу, силой от вас ничего не добьешься, — неохотно признался он.
Но хитрый Тиррит полагал, что за мной все-таки есть какая-то вина, и был твердо намерен выяснить, какая именно. Но я была чиста. Я не совершила измены, точно так же как Кэт и Парри. Единственное, что мне пришлось признать, — это то, что я и мой лорд были близко знакомы. Пришлось, снося унижение, рассказывать, как он развлекался в моей опочивальне.
С каким же наслаждением Тиррит это слушал! Он мог часами расспрашивать о том, когда и куда приходил мой лорд, в каком виде он меня заставал, дотронулся ли он до меня, ударил ли и насколько я была при этом обнажена. Но хотя я корчилась от стыда под его жарким похотливым взглядом и мне казалось, я чувствую его пальцы на своем теле, пока он старался нащупать пропуски и несоответствия в моем рассказе, — несмотря на всю мерзость происходившего, я говорила себе, что эта мука — небольшая цена за жизнь и свободу. И наконец сэр Роберт, как и сэр Энтони до него, вынужден был признать свое поражение.
В тот день, когда он и его позвякивающие доспехами воины покинули мой дом, я приказала музыкантам играть и, несмотря на Великий пост, устроила праздник, на котором танцевала до упаду, торжествуя победу. Так будут повержены все враги девственной воительницы!
Теперь можно было вернуться к прежней, одинокой жизни, ибо с этой минуты я снова становилась хозяйкой самой себе. Теперь я снова возьму в свои руки бразды правления над Хэтфилдом и буду царить здесь как настоящая королева в полной безопасности.
Однако Кэт вернулась ко мне лишь в августе: она сильно сдала после пережитого потрясения. Мой старый казначей за время, проведенное в тюрьме, постарел на несколько десятков лет и с той поры делал в своих книгах расходов такие ошибки, что мне приходилось проверять за ним каждую строку.
Но самое худшее из всего этого — смерть моего лорда. Ибо он должен был умереть, спасения ему не было. Умер он, как и жил, — самонадеянно, бешено и себялюбиво. В свою последнюю ночь он написал мне тайное послание, нацарапав его металлическим наконечником шнурка: писать открыто он не мог.
Если вы видите в этом последнюю вспышку нашей любви, то вы жестоко ошибаетесь. В его последнем письме не было ни слова о любви, не было ни жалости или нежности, не было даже страха и надежды на спасение. Там был лишь страстный призыв свергнуть его брата и заставить лорда-протектора поцеловаться с плахой.
И кроме того, я могу вам сообщить, что такое же, слово в слово, письмо он написал Марии, моей сестре, — но и тут удача от него отвернулась, потому что слуга, получивший приказ пронести оба письма в его бархатном башмаке, предал его сразу же, лишь только его голова слетела с плеч, и отнес эти письма прямиком лорду-протектору — тому самому брату, чьей смерти жаждал мой лорд, о чьей погибели он мечтал и молился в свою последнюю минуту…
Он умер страшной и бесславной смертью, и многих еще потянуло за собой его падение.
Но я уцелела. Это была первая великая опасность, которой я избежала, и первый суровый урок, который я помню до сих пор.
Итак, его не стало, и с его смертью пришел конец всей этой истории.
Но не ее последствиям — они еще долго тяготели над нами. После всех мук и переживаний той поры, когда, клянусь Богом, я чувствовала, как голова дрожит у меня на плечах, на меня обрушилась зеленая тоска и ужасные головные боли, доводившие меня до беспамятства. Я не могла принимать пищу и отощала чуть ли не до костей, мои женские дела и раньше никогда не были сильными или регулярными, а теперь совсем прекратились на несколько месяцев, и, не имея возможности излить дурные соки, я чахла еще больше.
Но больная или здоровая, я не переставая умоляла лорда-протектора отпустить мою Кэт и мастера Парри. Но только когда моя болезнь приняла такой оборот, что доктора в один голос заверили лорда-протектора, что моя смерть будет на его совести, он наконец смягчился. Через неделю у наших дверей остановились лошади, и люди короля вынули Кэт из паланкина, а рядом стоял ее муж Эшли.
Мы с ней не сказали ни слова, лишь молча обнялись и прижались друг к другу так крепко, что даже не могли плакать. Мне показалось, она стала меньше ростом и так исхудала, что кости торчали.
— Ах, моя миледи, — услышала я прерывающийся шепот, — простите ли вы меня? Или все-таки отошлете?
Я была так счастлива, что даже не стала над ней подшучивать.
— Нет, если только ты дашь слово, что больше не будешь выдавать меня замуж!
В ее глазах промелькнул отсвет былого веселья:
— Ну уж нет, пусть меня разорвут на кусочки дикими конями!
Наши раны заживали медленно, ибо смерть своим крылом все-таки задела всех нас. Но я не только оплакивала прошлое, но и училась. Ибо теперь мне стало понятно, как мало я усвоила из уроков Гриндала, как едва не стала орудием тех, кто рыщет вокруг трона в поисках власти. Заручившись моей любовью, лорд Сеймур мог поднять мятеж, стоивший моему брату короны, и правлению нашей династии пришел бы конец.
Мне не забыть полный презрения взгляд, который бросил на меня сэр Энтони, подозревая, что я уже не девственна. Этот взгляд по-прежнему жег и мучил меня, и я поклялась, что больше никогда не дам ни одному мужчине повод так на меня смотреть.
Я попросила Парри убрать все мои наряды, драгоценности и румяна; она даже не сопротивлялась — так велико было пережитое потрясение. Я приказала убрать все свои старые наряды и сшить новые, очень скромные. Мне хотелось выглядеть идеальной девой, чуть ли не монахиней, чтобы пресечь все сплетни обо мне.
Я писала брату письма, которые, как и моя внешность, должны были создать образ чистой, серьезной девушки, скромной и благовоспитанной. Я не просила о разрешении приехать ко двору, ибо понимала, что пока лорд-протектор держит власть в своих руках, он не допустит туда ни меня, ни Марию. Но я могла попробовать завоевать симпатию Эдуарда. И в этом у меня был союзник — мой старый друг Сессил, поднявшийся к вершинам власти вместе с лордом-протектором и разделивший его успех. Сессил теперь стал секретарем совета и время от времени посылал мне весточки с парой слов привета и ободрения, из чего я поняла, что он не забыл нашей последней встречи, как и я не забыла оказанной мне услуги, когда он единственный в целом мире сказал мне правду о смерти моей матери.
Но самой большой радостью для меня в то время были книги и мой учитель — Эскам. Его острый ум, его терпение и любовь к своей науке струились на меня, как воды Иордана, очищая и возрождая меня к новой жизни. Я так много узнала и выучила за это время, что, по его словам, никакая другая девушка не могла со мной сравниться.
— Вы так думаете, учитель? — довольная, переспрашивала я его. Теперь я знала латынь, греческий, немного древнееврейский, французский и итальянский, а также немного испанский, но по-прежнему искала одобрения своего наставника и готова была работать вдвое больше, чтобы еще раз заслужить его похвалу. Словом, наша деревенская жизнь потекла спокойно и размеренно, так она и тянулась бы до конца дней, если бы невидимо для нас слепая фортуна не повернула свое колесо.
Была середина октября, в полях и лесах уже веяло дыханием осени, поросшие мхом яблоневые деревья стонали под тяжестью поздних плодов, и кабаны, накапливая жир к зиме, как велит им природа, рыскали вокруг дубов в поисках своих любимых желудей. В эти последние теплые октябрьские дни, когда солнце еще не затянули осенние тучи, я не могла усидеть дома.
В тот день — это был вторник — мы прогуливались верхом в парке и теперь возвращались домой, опаздывая к обеду. Мы медленно ехали в свете гаснущего дня к Нэтфилду, видневшемуся красной линией на горизонте, и тут я увидела всадника, мчавшегося вдоль дороги, а затем повернувшего к дому. Он летел напрямик, как стрела, на полном скаку срезая угол по бездорожью. Земля там была неровная, как я уже имела случай убедиться, с кочками, кроличьими норами и незаметными с первого взгляда глубокими ямами, заполненными водой, и надо было быть превосходным наездником, чтобы удержаться в седле, скача во весь опор по такой опасной местности. К тому же его лошадь едва держалась на ногах — даже издали было заметно, что бедное животное измотано бешеной скачкой и вот-вот рухнет.
— Скачи к нему на помощь, Ричард, и ты, Джеймс, — воскликнула я встревоженно, — иначе он расшибется!
Но едва я это произнесла, он умелым движением подбодрил коня и отсек всякую возможность преследования, доскакав до стены, окружавшей Хэтфилд, и скрылся за ней. Мы помчались за ним.
От его коня — могучего гнедого жеребца, — который стоял пошатываясь в мощенном булыжником дворе, где слуги обтирали его насухо, валил пар. Седло как у лорда. Кто-нибудь из членов совета?